Гиллеспи и я Харрис Джейн
Расстройства пищеварения наряду с головными болями с недавних пор стали любимым способом Сибил привлечь внимание. В последнее время она капризничала и куксилась. Когда ее уличали в опасных шалостях, она больше не закатывала истерики, а делалась отстраненной и молчаливой — как будто что-то тайно замышляла. В присутствии Сибил я чувствовала себя все неуютнее. Когда мы с Энни вошли в гостиную, она наблюдала за каждым шагом, лежа к нам спиной: девочка держала зеркальце под углом, ловя наше отражение. В серебристом овале мелькнули широко распахнутые глаза. Интересно, мне казалось, или даже ее тощие лопатки излучали ненависть?
Энни развернула мольберт, демонстрируя мне портрет. На холсте красовалось мое изображение в пурпурно-серых тонах. Цвета сочетались гармонично, мазки были плавными и уверенными. Конечно, я никогда не была ни красивой, ни хорошенькой, но Энни сделала меня почти миловидной — по крайней мере, очень стройной!
— Много еще осталось?
— Ох, я сегодня закончу. Надо доработать руки, но это недолго. Начнем?
Я подошла к окну и села в хорошо знакомое кресло. Меня вдруг охватили тоска и уныние. Последний сеанс. Мне будет не хватать визитов на Стэнли-стрит, даже несмотря на Сибил. К счастью, позируя, я обычно ее не видела, поскольку наша «мастерская» располагалась в углу. Пока мы работали, меня невольно тяготило ее присутствие. Время от времени девочка смотрела на нас в зеркальце, опуская его за мягкий подлокотник дивана. Правда, сегодня она хотя бы молчала.
Что касается Энни, она держалась еще более отстраненно, чем в последнее время. С того дня, когда я встретила Неда на лестнице и Энни услышала наш разговор, она относилась ко мне весьма прохладно. Я не могла понять, чем досадила ей: разумеется, для ревности не было оснований, но, похоже, ей не понравилось, что я даю советы ее мужу. К тому же она наверняка еще не видела свежий выпуск «Тисла» и по-прежнему боялась карикатуры.
Мы работали около получаса, когда на внешней лестнице послышались шаги и разглагольствования Педена. Его голос, отражаясь от стен, звучал все ближе. Я полагала, что он пришел с Недом, но тут кто-то повернул ключ в замке, и входная дверь распахнулась под женское хихиканье. Вечно любопытная Сибил подскочила на диване и выглянула в холл. Энни обернулась к двери, в проеме которой показались Кристина и Педен. Горничная выглядела еще растрепаннее, чем обычно, и заметно пошатывалась.
— Я вернулась, — резко сказала она и поджала губы.
Энни молча уставилась на служанку. В ответ Кристина сделала очень серьезное лицо, просунула голову в комнату и громко выдохнула носом.
— М-моей маме нев-важно. Совсем. Она уж-жасно выглядит — просто уж-жасно. Пришел м-мистр Педен — я его с-спустила, ничего?
Разумеется, она хотела сказать «впустила», а не «спустила». Кристина пребывала в подпитии: сладковатый запах спиртного наполнил комнату. По-моему, горничная была не пьяной вдрызг, а слегка навеселе. Уолтер устроил пантомиму за ее спиной: подпрыгивал и нетерпеливо кусал кулак, словно выступал на сцене. Вероятно, своим спектаклем он хотел показать, что не причастен к состоянию горничной. Разумеется, это было глупо — никто и не думал его подозревать. Энни взбесило поведение служанки, но не в ее правилах было скандалить при посторонних.
— Иди работать, Кристина, — тихо сказала она. — Позже поговорим.
Девушка удалилась, и через мгновение раздался грохот закрываемой двери в кухню. Педен на цыпочках продефилировал к нам, не переставая грызть кулак.
— Хо-хо! — вскричал он, закатив глаза. — Только я собирался звонить, как она поднялась следом. Я тут ни при чем.
— Разумеется, — сказала Энни. — Уолтер, Нед в Художественном клубе.
— Да, я знаю. — Педен повернулся и бросил на меня пронизывающий взгляд. — Я сам туда шел. Приветствую, Хетти.
Просияв, он достал из кармана свежий номер «Тисла». Энни ахнула и выхватила газету у него из рук. Педен показал шарж Финдли на мистера Кроухолла, и лицо Энни посветлело.
— Слава богу! — воскликнула она.
Педен заговорщицки подмигнул мне. Я растерялась.
— Какая радость, — вздохнула Энни. — Он не стал рисовать Неда — или Кеннета.
— Между прочим, — объявил Педен, — за обедом я кое-что выяснил про старину Финдли-Биндли и его шарж на братьев Гиллеспи.
Я собралась с духом: возможно, Финдли все же опубликовал карикатуру в другом еженедельнике — «Квизе» или «Бейли». Энни нервно закусила губу. Сибил рухнула на диван и навострила уши.
— Он не сдавал карикатуру в «Тисл», — сказал Педен. — По слухам, его убедили не делать этого. Более того, его уговорили уничтожить рисунок.
— Правда? — изумилась Энни.
Педен повернулся ко мне.
— Поговаривают, — сказал он (терпеть не могу это слово — какой же он все-таки сплетник), — что уничтожить рисунок его заставила некая дама — англичанка по имени мисс Бакстер.
Краем глаза я видела, как Энни недоуменно уставилась на меня. Сибил тихонько высунула зеркальце из-за подлокотника. Я бы посмеялась над ее маневрами, если бы не чувствовала себя так неловко.
— Что вы такое говорите, Уолтер? — спросила Энни.
— В самом деле, — согласилась я со всем хладнокровием, на которое была способна.
— Да ладно, Хетти, не стройте из себя невинность. Дама с английским акцентом…
— Этим летом в Глазго тысячи таких дам. Ведь сейчас Выставка.
— И много из них носят фамилию Бакстер?
Энни хмурилась, продолжая непонимающе смотреть на меня. Помолчав, она обернулась к Педену.
— А что было на рисунке? Как Финдли изобразил Неда и Кеннета?
Уолтер покачал головой.
— Не знаю. — Он укоризненно покосился в мою сторону. — Ну же, Хетти, признайтесь, что это были вы. Мисс Бакстер? Из Лондона?
Я рассмеялась.
— Вы напали на ложный след. Какое мне дело до Финдли и его глупых каракулей? Я-то тут при чем?
— Не имею понятия. Но очевидно, что это сделали вы. У меня точные сведения, вплоть до описания вашей внешности.
Услышав странный звук, мы оба повернулись к Энни — удивительно, но она всхлипывала. А затем, к моему величайшему изумлению, шагнула вперед, улыбаясь сквозь слезы, и бросилась мне на шею.
— Спасибо вам, — пробормотала Энни мне в ухо. — Я так переживала из-за этого глупца с его рисунками. Огромное спасибо, что помешали ему.
От ее шеи исходил слабый аромат «Дикой яблони» — любимых духов Энни. Педен пялился на меня через ее плечо.
— Мне непонятно одно, — сказал он. — Почему вы попросили его уничтожить рисунок. Что там было такого? Финдли отпирается, мол, он поклялся хранить тайну.
Энни отстранилась и обернулась к Педену, утирая глаза.
— Неважно. Какая разница, что было на карикатуре? Главное, что ее не напечатали. А теперь, Уолтер, если не возражаете, мы продолжим работу.
— О! Разумеется, портрет века. — Педен, танцуя, приблизился к ней. — Что ж, я пойду. До свидания, дорогая миссис Ги, и прощайте, Хетти, лиса вы этакая.
Прищурясь, он окинул меня взглядом и неуклюже потопал к выходу.
Энни посмотрела на дочь, которая по-прежнему лежала на диване, подслушивая наши разговоры.
— Сибил, иди поспи у себя.
Похныкав для порядка, девочка медленно побрела в коридор, волоча за собой одеяло. Подождав, пока она поднимется наверх, Энни тихонько закрыла дверь гостиной. Вместо того чтобы вернуться к мольберту, она села в кресло у камина и, подперев голову рукой, смерила меня долгим испытующим взглядом. Сначала я подумала, что Энни примеряется, как лучше меня нарисовать, но вместо этого она сказала:
— Ну-ка, Гарриет, рассказывайте.
Как выяснилось, я не ошиблась насчет Энни: она действительно была посвящена в тайну деверя. Несколько недель спустя я во всех подробностях услышала историю о том, как он впервые открылся Энни и сделал ее своей наперсницей. Первые подозрения зародились у нее в конце декабря, когда Гиллеспи всей семьей путешествовали в Эдинбург. Кеннет и Энни сидели рядом в забитом поезде, а остальным пришлось разместиться в другом вагоне. Без ведома Энни, в дороге брат Неда сблизился с соседом — солдатом из полка Горцев Аргайла и Сазерленда[4]. Их знакомство завязалось, когда молодые люди соприкоснулись бедрами: первый раз случайно, затем (в Бишопгриггс, где вагон почти опустел) намеренно, — и, развиваясь робкими, неумелыми шажками, завершилось актом, который я не буду здесь описывать и который Кеннет совершил незадолго до станции Хеймаркет, искусно спрятав руки под военной накидкой, укрывавшей колени солдата. (Эту часть истории Энни изложила туманными намеками, однако ошибиться относительно ее содержания было невозможно.)
Сильнее всего Энни огорчило, что все эти страстные игры происходили совсем рядом, когда она углубилась в чтение любимого «Дэвида Копперфильда», и в тот самый миг, когда Кеннет пылко ублажал горца, дошла до самого печального эпизода — смерти чудесного песика Джипа и жены героя, бедняжки Доры. Двойная трагедия (да еще и на одной странице!) растрогала Энни до слез, и ей было горько сознавать, что, пока она, забывшись, плакала над гениальными строками, Кеннет сидел рядом — и самозабвенно лапал потные сокровища под килтом горца (это я так выразилась, не Энни). Только когда солдат сошел в Хеймаркете, а Кеннет бросился за ним, не объясняя причины, Энни почуяла неладное.
— В Хогманай[5], когда Кеннет выпил, я стала расспрашивать. Поначалу он отделывался намеками, мол, я чего-то о нем не знаю, а потом опьянел окончательно и рассказал, что произошло в поезде.
Неизвестно, что подумала тогда Энни, однако она благоразумно воздержалась от слов неодобрения. Полагаю, ей польстило доверие Кеннета. Он же, убедившись, что жена брата готова не только хранить его тайну, но и выслушивать его без обвинений, завел привычку откровенничать и, забыв о скромности, с упоением живописал ей свои подвиги.
— С тех пор он рассказывал мне обо всем, — продолжала Энни. — О мужчинах, с которыми встречался в самых разных местах. Я просила его быть осторожнее, но ему все нипочем. А потом началась Выставка, он познакомился с Кармином — тем самым гондольером, — и, поверьте, Гарриет, это счастье, потому что Кеннет наконец угомонился. Он больше не якшается с разными типами, меняя их как перчатки. С Кармином они бывают только наедине.
— Увы, не всегда, — возразила я. — К счастью, под мостом их никто не видел, кроме меня. А если бы мимо проходил полицейский?!
Энни помрачнела. Бедная девочка (она ведь и правда была юна) — представляю, как мучительно месяцами хранить столь деликатную тайну. Хорошо, что она наконец смогла излить мне душу.
Однако я вновь забегаю вперед. Все это я узнала, если не ошибаюсь, только в сентябре, когда мы с Энни подружились и могли, пусть и не в столь буквальных выражениях, обсуждать подобные темы.
Конечно, в тот день, в августе, мы не говорили так подробно. Хотя Энни настаивала, поначалу я упорно отрицала, что причастна к уничтожению карикатуры Финдли. Однако не скрою, вскоре я сдалась. Энни отчаянно хотела знать, как именно были изображены Нед и Кеннет, и так умоляла меня, что в конце концов я описала ей рисунок. Тогда она принялась выспрашивать, почему мне вообще взбрело в голову проникнуть к Финдли, и я как можно тактичнее рассказала ей, что видела Кеннета в парке в обществе гондольера.
— Они меня не заметили — было уже довольно темно, — однако я видела, чем они занимаются.
Энни сжала губы в тонкую ниточку. Я ласково взяла ее за руки.
— Дорогая, не волнуйтесь. В Лондоне я знаю множество таких мужчин. Их больше, чем вы думаете. Я никому не скажу, обещаю.
Она долго глядела мне в глаза, словно пыталась решить, заслуживаю ли я доверия, и наконец, смягчившись, вздохнула.
— Ох, Гарриет! Нед ни о чем не догадывается, и я с ума сходила от ужаса, что карикатура сломает нам жизнь.
— Надеюсь, нам больше нечего бояться.
Энни покачала головой; ее глаза были полны слез.
— Не знаю, как вас благодарить. Никогда не забуду, что вы для нас сделали, — никогда!
Внезапно входная дверь распахнулась, и через секунду в гостиную влетел Нед.
— Добрый день. Что это вы сидите взаперти? Идите в парк, на свежий воздух!
— У тебя хорошее настроение, дорогой. — Энни восхитительно быстро взяла себя в руки. — Ты встретил Уолтера?
— А должен был?
— Он искал тебя в клубе. Видимо, вы разминулись.
— Не беда. — Нед с улыбкой обернулся ко мне. — Гарриет, думаю, вас обрадует, что «Восточный дворец» готов и висит на стене в Художественном клубе, ожидая приговора Комитета изящных искусств.
— Чудесно! И как полотно?
— Конечно, я не вполне им доволен, но…
— Не слушайте его, — оборвала мужа Энни. — «Дворец» великолепен.
Нед смущенно засмеялся.
— Ну, я бы не спешил с выводами. Однако, по словам Горацио Гамильтона, это моя лучшая работа.
— Ах, ваш «Дворец» просто замечательный, — вмешалась я.
— Да, и еще, дорогой, — сказала Энни. — Не огорчайся, но «Тисл» так и не напечатал эту штуку.
— Какую штуку?
Удивительно, что пока мы все не находили себе места от волнения, он вообще не думал о карикатуре.
— Рисунок Финдли. Вместо тебя он изобразил мистера Кроухолла.
Нед расхохотался.
— Дружище Кроухолл! Ну и ладно, он достоин шаржа больше, чем я. Послушайте… — Тут же забыв о рисунке, он хлопнул в ладоши. — Давайте пойдем в парк и отпразднуем завершение картины! Спасибо за совет, Гарриет, думаю, теперь у меня появился слабый шанс. Надеюсь, я найду способ вас отблагодарить.
— Помилуйте, я всегда была уверена, что «Восточный дворец» станет шедевром, — смущенно призналась я.
— И вы не ошиблись — отныне я буду всегда советоваться с вами. Энни, где девочки? Идемте, Гарриет, я угощу вас мороженым или лимонадом.
— О, это было бы чудесно, но… — Я с сомнением покосилась на его жену. — Нам нужно работать над портретом. Энни не терпится его закончить.
К моему величайшему удивлению, она покачала головой.
— Ничего страшного, в другой раз поработаем. Нед прав. Нам всем пора немного развеяться. — Улыбнувшись, она взяла меня за руку. — Милая Гарриет, вы не против подняться наверх и помочь мне собрать девочек?
От неожиданного проявления симпатии я порозовела.
— Вовсе нет. С радостью.
Так началась прекрасная новая страница в истории моей дружбы с Гиллеспи.
Четверг, восьмое июня 1933 года
Лондон
По иронии судьбы, именно сейчас, когда я пишу о сближении с Энни и семейством Гиллеспи, мои отношения с Сарой заметно ухудшились. Все началось с зеленушек. К несчастью, когда содержишь домашнего питомца — собаку, кошку или птичку, — часто привязываешься к ней всем сердцем и страдаешь, если что-то не ладится. Так и случилось с Меджем и Лейлой. Слава богу, они не больны; даже несмотря на преклонный, по птичьим меркам, возраст, парочка пребывает в добром здравии. Однако я вынуждена была проделать с ними нечто, причиняющее мне немалую душевную боль. Вдобавок, это происшествие привело к размолвке с моей новой компаньонкой.
Несмотря на замкнутый и угрюмый нрав, Сара вполне обжилась в новом доме. Во всем ее облике есть какая-то неуловимая скорбь, словно ей всегда чего-то не хватает. Кроме того, она склонна переедать. Уже со дня переезда ко мне она поправилась: талия раздалась вширь, а руки, толстые, как сардельки, едва помещаются в рукава. Сама я никогда не обладала хорошим аппетитом, а сейчас вообще заставляю себя есть, чтобы не ослабеть, и тем не менее понимаю, как должно быть неудобно носить на себе лишнюю тяжесть, особенно этим летом, когда стоит такая ужасная жара. Безусловно, Сара осознает свою полноту — при любой температуре она носит старомодные широкие юбки, длинные рукава и толстые чулки. Наверное, напрасно я выделила ей комнатку рядом с кухней, у самой кладовки: по вечерам оттуда нередко доносится возня и чавканье.
Разумеется, Сара не съела птичек. Даже не знаю, зачем я упомянула о ее лишнем весе. У нее очень приятное лицо — несмотря на морщины и второй подбородок, видно, что в юности она была хорошенькой. Порой мне любопытно, отчего Сара не вышла замуж. А может, вышла, но овдовела? Однако она никогда не упоминала о муже и представилась как мисс Уиттл. Пару раз я попробовала ненавязчиво завести разговор о ее жизни, семье и так далее, но наталкивалась на стену молчания. Подозреваю, она бы завела детей, если бы могла.
Так грустно слушать, как Сара воркует с Меджем и Лейлой, как будто они ее понимают, и без конца меняет им корм и воду, а недавно я узнала, что она без спросу — думая, что я сплю, — закрывает окно столовой и выпускает птичек полетать. Словом, Сара ухаживает за ними, как одержимая, и в ее привязанности есть что-то нездоровое. Сами собой напрашиваются определенные выводы, особенно после недавнего события.
Все началось десять дней назад, когда Сара возникла на пороге моей комнаты со словами:
— Вы не поверите, что учинили эти пташки!
Я терпеливо отложила книгу. Медж и Лейла живут у меня уже семь лет, и я знаю наперечет все их проказы, но Саре они все еще в новинку.
— И что же?
Вместо ответа она выскочила в коридор. Мне пришлось, оставив чтение, отправиться за ней в столовую. Когда я вошла, птички сидели в клетке, как обычно: Медж чистил перышки под крылом, а Лейла, смешно тряся головкой, клевала зерна. Улыбаясь, Сара встала у буфета, который был на пару дюймов отодвинут от стены.
— Смотрите. — Она указала на стену.
Я вздохнула. Собственно, я уже поняла, что обнаружила Сара, но на всякий случай подошла к ней и заглянула за буфет. Там, у плинтуса, притаилось небольшое гнездо, свитое из конского волоса, обрывков газет и фантиков. В центре лежали три голубоватых яичка в крапинку.
— О боже, — сказала я.
— Правда, крошечные? — прошептала Сара. Ее бросило в жар, от пуловера исходил резкий влажный запах.
— Да, действительно.
— Представляете, она утащила фантики от ирисок, а я только однажды покупала ириски, пару недель назад — и они оказались невкусные. Наверное, она его строила целую вечность, подбирала клочки с пола и из мусорной корзины. А я-то думала, что она там возится каждый день.
Для Сары это была на удивление длинная речь. Я еще никогда не видела ее такой оживленной.
— Ох, Сара! Я же просила вас выпускать птичек только в моем присутствии!
Она пристыженно насупилась.
— Простите, я выпускала их только пару раз. И я всегда закрываю окно, когда открываю клетку. Прошу прощения.
Чувствуя себя отвратительно, я взяла гнездо и поставила на буфет. Оно и впрямь было до смешного крошечным. Бедняжка Лейла! Должно быть, она таскала конский волос из-под обивки кресла. Помимо него, на постройку гнезда пошел старый шнурок и окурки, стянутые из пепельниц.
— О боже, — повторила я. — Видите ли, птички всегда строят гнезда, если за ними не следить. Так уже бывало.
— Правда?
— Да, пару раз за буфетом и раз-другой за диваном. За Лейлой нужен глаз да глаз. Какая жалость! Наверное, яйца и так никуда не годятся, но ничего не попишешь.
И я сделала, что полагается — как уже поступала раньше, по совету ветеринара. Я по очереди брала в руки каждое яичко и, превозмогая дурноту, трясла до тех пор, пока изнутри не доносился тихий плеск содержимого.
— Ну все, — грустно сказала я, укладывая яйца в гнездо. — Теперь не вылупятся. Можем ненадолго поставить его назад. Бедняжка какое-то время будет их высиживать, но вскоре ей наскучит, и мы спокойно выбросим гнездо. — Я повернулась к Саре: на ней лица не было. — Я знаю, это плохо. Отвратительно! Когда ветеринар впервые посоветовал мне так сделать, я пришла в ужас. Но выбора нет, и, пожалуй, я уже привыкла. Не стоит заводить новых птичек, милочка. Они очень плодовиты и, дай им волю, заполонят всю квартиру. Двоих вполне хватало.
Не проронив ни слова, Сара с немым укором посмотрела на меня и твердым шагом вышла из столовой.
С тех пор я иногда слышу, как она ласковым тоном утешает птичек, словно они подверглись чудовищной жестокости. Ей невдомек, что зеленушки весьма жизнестойки и наверняка уже забыли о злосчастной кладке. Я не совершила ничего особенного — так поступают почти все владельцы птиц. К тому же яйца, скорее всего, испортились, поскольку Лейла сидела на них всего несколько минут в день.
Я честно пыталась растолковать это Саре, но пока что она вынашивает обиду; наверное, «вынашивает» — самое подходящее слово, так как я подозреваю, что она так огорчилась из-за птичек, поскольку сама бездетна. Поэтому я не могу ее бранить и, если честно, глубоко сожалею, что выполнила совет ветеринара — по крайней мере, на глазах Сары, без предупреждения. По правде говоря, с тех пор я и сама не могу смотреть на вареные яйца.
Наверное, если Лейла снова совьет гнездо, я разрешу Саре оставить птенчика. Почему бы ей не завести свою птичку? Можно будет держать ее на кухне. Впрочем, я сомневаюсь, что будет новая кладка, ведь Медж и Лейла уже немолоды. Подозреваю, эти три яйца были ее последней отчаянной попыткой размножиться.
После происшествия с гнездом отношения между мной и Сарой остаются натянутыми. Я до сих пор немного сержусь, что она выпускала птичек без моего ведома, и даже задумываюсь, всегда ли она честна со мной в других делах. Можно ли ей вообще доверять? Например, хотя раньше я не придавала этому значения, в ее словах то и дело что-то не сходится. Когда она только приехала, я почти не замечала ее акцента. Безусловно, она не местная. Такой говор я часто слышала у женщин, выросших в окрестностях Лондона или где-то на юге. Сара старается следить за произношением и потому говорит подчеркнуто нейтрально, а иногда немного напряженно. А со временем я стала замечать, что она глотает гласные — например, в слове «зеленушка».
В пятницу днем я дремала у себя в комнате, когда Сара постучала в дверь и попросила разрешения угостить птичек каким-нибудь фруктом. В основном они клюют зернышки, но фрукты обожают. Локвуд, мой бакалейщик, любезно припас для меня ящик яблок на зиму. Сейчас они немного сморщились, но по-прежнему съедобны; раз-другой в неделю мы кладем в клетку пол-яблока, и Медж с Лейлой выклевывают мякоть. Словом, Сара возникла у меня на пороге с вопросом:
— Вы не очень против, если я дам зеленушкам яблоко?
Помимо необычного построения фразы (которое не кажется мне типичным для юга Англии), она снова немного странно произнесла «зеленушка», почти проглотив первую «е». Вместо ответа я сказала:
— Сара, я никак не определю ваш акцент — откуда он?
— Так, отовсюду понемногу. — Она закусила губу.
— А точнее? Вы ведь не из Лондона, верно?
— Родилась на юго-западе, в Уэст-Кантри, мисс, как я уже говорила, потом жила в Лондоне, Колчестере, Севеноксе, Уокинге…
— Вы переезжали с семьей?
— Работу искали.
Зевнув, я села и опустила ноги в тапочки.
— Где именно в Уэст-Кантри вы родились, дорогая?
— В Дорсете.
— Милое графство — а в какой части?
— Деревушка близ Уэймута — вы ее не знаете.
— Деревушка называется?..
Помявшись, Сара произнесла:
— Лэнгтон-Херринг.
Нелепое название, подумалось мне. Уж не выдумка ли? Я задала несколько вопросов о ее семье, но Сара отвечала сдержанно. Ее родители умерли. Мне удалось вытянуть из нее еще несколько слов, но вся история чем-то напоминала сказку. Якобы она выросла в крошечном домике у колодца, ее отец был башмачником, а мать — прачкой. Я едва не спросила «А бабушка с дедушкой были эльфами?», но вовремя прикусила язык.
Пока мы обсуждали Дорсет и ее семью, акцент Сары вполне соответствовал Уэст-Кантри, но вскоре она забылась и снова заговорила мягко, глотая гласные. Я до сих пор не знаю, как это понимать. Да и во взгляде ее в последнее время есть что-то странное, как будто враждебное.
В субботу, когда Сара отправилась за покупками, я позвонила в «Берридж» — бюро по найму — и попросила снова выслать мне ее рекомендации в обычном конверте. Я рассудила, что Сара часто первая получает почту, и не хотела зря ее волновать. Меня интересовали рекомендации — конечно, надо было ознакомиться с ними раньше, но я была занята и доверилась бюро вслепую.
Глава бюро миссис Клинч обладает протяжным, немного вычурным и гнусавым голосом и придерживается невысокого мнения о стариках, так как разговаривает со мной очень медленно и громко, словно я глуха и выжила из ума.
— Что у вас случилось? — прокричала она в ответ на мою просьбу.
— Ничего. Просто я хотела бы получить письма в обычном конверте, без обратного адреса и упоминания вашего бюро.
— Мисс Бакстер, сейчас я загляну в жур-р-нальчик.
Клинч питает нежные чувства к своему журналу. Когда она ведет себя чересчур высокомерно, я люблю отсылать ее к нему.
— …вижу, тут написано, что вы уже получали рекомендации. Мы отправляли их несколько недель назад — и вы все вернули, помните, дорогая? Вот они, передо мной. Рекомендации хорошие. У вас проблема с мисс Уиттл?
— Нет, — сказала я. — Никаких проблем.
— Тогда позвольте узнать, зачем вам рекомендации?
— Просто хотела взглянуть. Полагаю, у меня есть на это все права. Не понимаю, что тут сложного.
— Ну, если мисс Уиттл довольна, и вы тоже…
— Мы обе вполне довольны, премного вам благодарна.
— Вот и славно. Сегодня же все отправлю, милочка.
— Прекрасно, и отметьте это, пожалуйста, в своем…
Рекомендации пришли в понедельник. По счастью, Сара снова отлучилась, на сей раз в табачную лавку, но я с удовольствием отметила, что на конверте был только мой адрес. Рекомендательных писем было два: от мисс Барнс из Чепуорт-Виллас, Лондон, и от мисс Клей из Гринстеда, Эссекс. Теперь я вспомнила, что мельком просматривала их в апреле. Обе дамы хвалили многочисленные достоинства Сары и без колебаний рекомендовали ее как компаньонку. Только у Чепуорт-Виллас был указан телефон. Мне не терпелось немедленно набрать номер, но Сара могла прийти с минуты на минуту, и, желая поговорить в одиночестве, после обеда я отослала ее в библиотеку с длинным списком вопросов об экономике Шотландии в прошлом веке и попросила не возвращаться, пока она не найдет все ответы. На самом деле меня совершенно не интересовала экономика Шотландии. Разумеется, отдельные факты требовалось уточнить, но прежде всего я хотела спровадить Сару из дома на несколько часов.
Когда компаньонка ушла, я выждала некоторое время, на случай, если она что-нибудь забыла. Наконец, спустя примерно двадцать минут, я позвонила в Чепуорт-Виллас.
Мисс Барнс была моложе, чем я ожидала. Мне казалось, что она моя ровесница, но по голосу ей было лет сорок, а то и меньше.
— Алло?
— Мисс Барнс — мисс Клара Барнс?
— Да, у телефона.
У нее был приятный высокий голос, немного запыхавшийся, как будто она только что занималась физической работой.
— Я звоню по поводу Сары Уиттл — собираюсь ее нанять.
После долгого молчания женщина чуть настороженно произнесла:
— Сара… ищет работу, да?
— Да. Вы ее рекомендуете?
— О, безусловно, рекомендую, — быстро ответила мисс Барнс. — Она классная.
Что-то в ее фразе меня насторожило. «Классная» — так теперь говорят о своей прислуге?
— Я уверенно ее рекомендую, — продолжала моя собеседница.
— Простите за любопытство, но могу я узнать, почему она от вас ушла?
Мисс Барнс замялась.
— Боюсь, я… простите, я не расслышала вашего имени.
Я чуть было не сказала «Гарриет Бакстер», но вовремя осеклась. Веселый щебет из столовой натолкнул меня на мысль.
— Гиллеспи. Мисс Медж Гиллеспи.
— Мисс Гиллеспи, Сара уволилась не по причине какого-либо проступка, уверяю вас.
— Не могли бы вы уточнить?
— Боюсь, что нет.
— Хорошо. А вы не находите ее акцент необычным — несколько тягучим?
— Ничуть.
— По-вашему, ей можно доверять?
— О да! Таких честных людей еще поискать. Я писала на нее характеристику — думаю, у меня осталась копия. Могу вам выслать, если хотите.
— Нет, благодарю вас — у меня есть рекомендация из журнала. Весьма положительная.
Разговор вызывал у меня смутное беспокойство. Например, отчего мисс Барнс так молода? На мои вопросы она реагировала странно: удивилась, что Сара ищет работу (как будто знала, что это не так). И потом, ее отказ сообщить о причине ухода… Похоже, остальные ответы у мисс Барнс были заготовлены, но этот вопрос явно застал ее врасплох.
Словом, я не знаю, как понимать эту мисс Барнс.
После разговора я задумалась, не стоит ли написать второму работодателю Сары в Эссекс. Однако организовать это не так просто: обычно к почтовому ящику ходит Сара, а я не могу вручить ей конверт, адресованный мисс Клей из Гринстеда, ведь она непременно удивится, почему я только сейчас навожу о ней справки.
Между тем я сделала любопытное открытие. В последнее время я редко выхожу из квартиры одна. Тем не менее на вторник я записалась к доктору. Сразу добавлю, что чувствую себя вполне сносно — я просто хотела взять у него еще немного волшебных пилюль, чтобы лучше спать. Сара вызвалась сопровождать меня, но я сказала, что поеду в кэбе одна, а после пойду в музей.
Доктор Деррет был все таким же бесцеремонным коротышкой. Кстати, раз уж я заговорила о нем, то вкратце опишу, как прошел прием. Прошу прощения, если этот эпизод покажется вам шокирующим или неприятным. Обычно я не распространяюсь на эту тему, но она заслуживает внимания, хотя бы как пример врачебного отношения. Сегодня мы имеем право голосовать, выигрывать Пулитцеровские премии, совершать одиночные полеты над Атлантикой; в наше время художница может кормить семью, но в кабинете врача мы по-прежнему вынуждены чувствовать себя ничтожными, неправильными и порой даже ненормальными.
Когда я мимоходом упомянула об изжоге, Деррет велел мне снять блузку и лечь на кушетку. На сердце я никогда особенно не жаловалась и потому давно не раздевалась перед доктором. Я и без того немного стеснялась и, уж конечно, не испытала радости, когда Деррет, взглянув на мой обнаженный торс, воскликнул:
— Ха! Полителия!
— Поли-что?
Он торжествующе ткнул пальцем в несколько точек на моем теле.
— Вот, вот и вот. Грубо говоря, дополнительные соски. Возможно, вы принимали их за родинки, однако на самом деле это добавочные соски вдоль молочных линий.
— Молочных линий?
— Да, какие бывают у некоторых млекопитающих. У свиней, кошек, крыс — и у вас.
— О боже, — сказала я. — Какая мерзость.
— Не волнуйтесь. Они не имеют отношения к изжоге и потере аппетита. Они просто есть — без всяких на то причин. Это не опасно.
Читать бесплатно другие книги:
