Физиология наслаждений Мантегацца Паоло
Легкие вкусовые наслаждения всего чаще встречаются в профессии врача и повара.
Громадное различие впечатлительности носовых органов разно у разных людей; до сей поры ни одна профессия настолько не повлияла на наслаждение обонянием, чтобы видимо более или менее утончить это чувство.
Учителя музыки и исполнители-артисты должны, естественно, наиболее пользоваться наслаждениями четвертого чувства.
Наслаждение зрением ощущается сильнее путешественниками, микрографами и живописцами.
Наслаждения почестями составляют принадлежность всех вообще профессий, но ими чаще всего пользуется военное сословие.
Наслаждения славой служат наградой всем деятелям общественной фабрики, но чтобы стремиться к их достижению, необходимо стоять уже довольно высоко на ступенях общественной лестницы.
Честолюбие, со всеми его второстепенными подразделениями, доступнее тем, кто принадлежит к списку владык земных, министров, канцлеров, камергеров и т. п.
Наслаждение собственности живее ощущается банкирами, негоциантами и землевладельцами.
Натуралисты и специалисты во всяком отделе наук наслаждаются по преимуществу собиранием всякого рода коллекции.
Любовь к родине должна бы доставлять наиболее пламенные наслаждения лицам военного звания.
Религиозные наслаждения должны бы быть всего более доступными священникам.
В наслаждениях чувства благоволения должны бы участвовать медики, учителя, священники и директора общественно-благотворительных учреждений.
Наслаждения борьбы всего более выпадают на долю солдат, охотников, адвокатов, медиков.
Очарования надежды всего чаще награждают те профессии, где обилие труда не вознаграждается скудностью заработка.
Наслаждения ненависти и грабежа бывают достоянием людей, подлежащих тюремному заключению и веревке палача.
Все профессии, где умственные работы, так или иначе, доставляют хлеб насущный, пользуются притом радостями умственных наслаждений. Не имею возможности входить здесь в большие подробности.
Все не поименованные здесь наслаждения общи всем человеческим профессиям; самые же профессии так слабо влияют на развитие этих наслаждений, что воздействие их не подлежит вовсе никакому наблюдению. Более точное определение их заняло бы притом немало страниц этого труда.
Глава VII. Физическая география. Этнография наслаждений
Горсть вылитых в одну форму людей, разбросанных по поверхности земного шара, образовала немало национальностей, резко отличающихся друг от друга как по природе своей, так и по обычаям. Предполагалось, что на подобное преобразование человеческих масс всего сильнее действует различие происхождения; другие, наоборот, придают в этом случае происхождению значение весьма второстепенное, уступающее медленному, но постоянному влиянию климата и условий страны. Что касается нас, то нам в настоящую минуту достаточно одной уверенности, что климатические условия, влияя более или менее сильно, запечатлеваются на людях чертами, передаваемыми по наследству следующим поколениям.
Если влияние холода и жара, равнин и гористых мест способно видоизменять чувства и мысли людей, то наслаждение, тем более как феномен, происходящий от сгруппирования многих элементов, должно подлежать весьма сильному влиянию страны и климатических ее условий. Изучая в этом направлении разнообразие наслаждений, можно бы на этом основании составить настоящую физическую географию, на первоначальные элементы которой мы можем сделать здесь только несколько указаний.
В странах дальнего севера холод и непогода способствуют сближению людей, удерживая семьи взаперти по домам; вот почему семейные радости и наслаждение одинокими размышлениями и чтением более развиты на севере, чем в жарких краях. Только на севере можно увидеть людей, добровольно посвящающих всю жизнь бледным наслаждениям научного мира. Наоборот же, в странах, где вечно блещет горячее солнце и где вечно сияет ясное небо, до такого самопожертвования могут доходить только личности гениальные. Вот почему холодные обитатели севера никогда не будут в состоянии оценить по достоинству жертву, приносимую науке учеными наших южных стран. На юге художество и поэзия покрывают чудной своей манией все чувственные наслаждения, которые сияют на юге особенно ярким блеском вечной юности.
Наслаждения, относящиеся к трем царствам природы, встречаются в пространстве всех поясов земного шара, но каждое из них может развиться до свойственной ему жизненной полноты только при условии приличного ему климата. Вечные наслаждения метафизики, а также и тихие радости семейных аффектов доходят до высшего апогея своего только там, где «ветви пихты сгибаются под тяжестью кристаллизованных туманов». Перенесите подобные наслаждения в область менее сурового климата, и вы изуродуете самую природу их, и они явятся чем-то неестественным, тоскливо-утомительным. Бурное неистовство чувств и пламень жгучей страсти могут развиться только в области жаркого пояса, этой родины чувственных наслаждений; перенесите подобную страсть на север, и она поневоле примет там жалкие размеры растений, взлелеянных в наших теплицах.
Можно вообще сказать, что в холодном климате протяжение наслаждения преобладает над его интенсивностью, между тем как в жарких краях оказывается отношение совершенно обратное. На севере наслаждение становится тихо сияющим пламенем, которое при медленности своего сгорания описывает длиннейшую параболу. У нас же, наоборот, радость пожирается людьми как бы в виде блестящих искр или громоносных лучей. Таков вечный закон, заправляющий проявлениями физической и нравственной жизни. Зрелый возраст, осторожная разумность, спокойствие мужского пола, эгоизм и множество других элементов, худых и добрых, царствуют поблизости полюсов. Под тропиками – вечное царство молодости, щедрости, страстных увлечений, сердечных чувств и женщин. Там преобладает пространство и время; здесь – полнота жизни и интенсивность страсти.
Сырость почвы, возвышение ее над поверхностью моря, ровная или гористая поверхность страны должны, так или иначе, обусловливать сущность всякого наслаждения, но разрешение этой проблемы предоставлю будущим авторам.
Более обильным полем для философских изучений представляется распределение наслаждений по различным группам, на которые распадается разбросанное по земле человечество. Описание форм наслаждения среди различных масс отвечало бы очерку нравственной и физической физиологии этих рас, так как наслаждение приноравливается к организации каждой национальности точно так же, как мясо одевает формы остова; различием степени своего развития наслаждение в этом случае проявило бы относительную силу тех свойств, сгруппирование воедино которых составляет микрокосмос человечества.
Труд этот по необъятности охватываемого им поля издавна манит мое воображение, но он далеко превышает слабость настоящих моих сил. В надежде с запасом более зрелой опытности позже возвратиться к предмету, занимающему нас в настоящее время, я осмеливаюсь пока представить в одной общей картине легкий очерк различных наслаждений человеческих рас и преимущественно наслаждения тех народов, с нравами которых я имел случай ознакомиться во время моих путешествий.
Не намереваюсь оправдывать этнологическую группировку упоминаемых здесь мной народов, столь же несовершенную, как и все подобные классификации, не удостоверяю ни ортодоксальное происхождение народов от корня Адамова, ни дерзкого деления человечества на существа совершенно разнородные. Все деления людей на расы я считаю делом человеческого измышления; разность же происхождения видов людей на земле была только протестом антирелигиозных стремлений.
Ни рас, ни отдельных видов человечества не существует; существуют только семьи; каждая семья, характеризуемая множеством общих ей членов очертания, составляет естественную группу. Основанием же распределения людей на подобные группы бывает построение черепа и более усиленное развитие тех или других умственных способностей и нравственных сил. Этнография находится еще в эпохе Линнея и ожидает своего Жюссие.
Удовольствия, развившись посреди рас, разнятся не только по степени вкушаемого ими наслаждения, но и по способу выражения наслаждений. Расы краснокожих Америки выражают наслаждение свое едва заметными признаками, и европеец едва ли сможет прочесть выражение радости или страдания на их бесстрастно-неподвижных, грязноватого цвета лицах. Лицо негра отличается противоположной крайностью, т. е. чрезвычайной подвижностью личных мускулов; в минуту волнения и радости он выделывает какие-то телеграфные знаки всеми оконечностями собственного тела, вытягивая между тем или скорчивая мышцы своего черного, блестяще-маслянистого лица; смех же негра оказывается шумным гоготанием, доходящим иногда до дико звучащего вопля. В этой расе весьма сильно чувствуется сознание жизненности, и хохот их похож на оживленные крики обезьян, этих самых веселых тварей из животного мира. Обезьяны, как и негры, бывают тем веселее, чем менее каждая особь одарена умственными способностями.
Жалкая тайна природы! Чем ближе животное к человеку, тем печальнее становятся внешние его очертания; человек же, наоборот, заливается более судорожно-веселым смехом, чем более он приближается к образу жизни животных.
Расы, отличающиеся высоким развитием, выражают свое наслаждение богатейшим обилием выражений, но физиономией менее открытой и менее экспансивной. Мускулы участвуют менее в игре физиономии, неподвижность же их заменяется блеском глаз и выражением ума и чувства. Я наблюдал опьянение во множестве европейских стран и у индейцев, среди жителей Южной Америки, и я замечал всегда и везде, что наслаждение высказывается живее и нагляднее в странах, где менее развита интеллигенция.
Наслаждение должно иметь своих историков и свой хронологический порядок. Жизнь, вечно передаваемая одним поколением другому в виде мысленно-эластической монетки, странно модифицируется всякой особой, как наслаждающейся ею, так и ей злоупотребляющей. При настоящем нашем умении чувствовать и мыслить мы дорого платим за заблуждения отцов своих, пользуясь вместе с тем изобретениями древнейших из праотцев наших. Если жизнь, какова бы она ни была, видоизменена переходом своим через пространства столетий, то и наслаждение, будучи моментом одной из его жизненных форм, должно было быть весьма различным в пережитые нашей землей эпохи.
Передаем охотно детям эту непочатую еще богатую руду изысканий! История, бывшая в продолжение столь многих лет только перечнем хронологических чисел или серией рассказов о том, что совершали короли, едва начала становиться страницей из громадной книги человеческой философии. Когда дописана будет эта книга, тогда немалое место в ней окажется занятым повестью о наслаждениях человека на земле.
Я не признаю статистических выводов в деле определения наслаждений. Природа людей не допускает ни двух радостей, совершенно идентичных, ни даже схожих между собой. Сознания человеческие нет возможности поделить на цифры и нельзя слагать из них более или менее правдоподобных сумм. Память наша – это единственное звено, связующее наше вчерашнее «Я» с тем, чем мы будем завтра; не в состоянии представить нам точной фотографии умственного существа нашего, так как мы едва ли бываем способны сличить два момента своего существования.
Когда мы, испытывая во второй раз какое-либо наслаждение, усиливаемся сопоставить его с другим, подобным ему и вчера только испытанным нами, мы пользуемся и памятью настоящего дня, и сознанием настоящего дня, уже далеко ушедшим от того, чем вчера еще были полны и сознание, и память. Кто способен приостановить ход вечного передвижения внутри нас и вечную вибрацию сотни тысяч клеточек и тканей?
Глава VIII. О наслаждении в микрокосмосе оживленной материи. Философия наслаждений
Если бы и существовала возможность определить суть жизни с математической точностью, люди все же не умели бы обозначить с достоверностью той линии, которая должна разделять области живой материи и той, которая лишена жизни. Блаженные личности, мирно покоящиеся за сомкнутыми ими самими твердынями общих определений, согласились бы охотно исковеркать природу и урезать все мироздание, только бы втиснуть то и другое в тесный кругозор своих понятий. Подобные люди не питают ни малейшего сомнения в том, что за пределами мира животных и растений, жизнь распространяет теплые эманации свои еще на громадные протяжения; они, пожалуй, смеялись бы над тем, кто начал бы привлекать их внимание к пределам всего живого, где, условившись сначала в значении понятий и слов, мы могли бы отчетливо обозначить естественные грани этих областей.
Другие люди, наоборот, увлекаемые собственной фантазией и, будучи от природы сторонниками всего того, что идет вразрез с верованиями большинства, считают живым все, что движется, все, что растет и размножается. Предполагая, что нет возможности отказать в присутствии жизни всему сотворенному, они заверяют, что жизнь, изменяясь только по образу и количеству, упитывает все мироздание своими плодотворными соками.
Нас завлекают оба эти поверья не столько силой деспотизма старых традиций и чисто общественного мнения, сколько в силу медленного и непреодолимого влияния собственной нашей организации. В тумане, произведенном в мозгах наших всей этой высшей метафизикой, мы способны, при помощи ухищрения диалектики, защищать оба этих мнения как возможные и даже вероятные, так как заключения разума не идут вразрез ни с одной из них. Жизнь, может статься, вовсе не есть коллективный факт, сведенный к одному понятию только силой умственного анализирующего труда; это может быть только отблеск нашего «Я», брошенный нами на весь окружающий нас мир. Жизненность может быть только бесконечным распространением в неопределенную даль той вибрации, которой полна глина, из которой составлено существо наше.
Попробую придать этой концепции форму, более близкую к миру ощущений: человек невольно разыскивал тварей, наиболее сходных с ним, в основных актах существования и, нисходя за тем все ниже и ниже по градациям естества, он дошел, наконец, до последних из звеньев великой цепи создания, до творений, в которых он не мог уже находить никакого сродства с собой. Чтобы обозначить чем-либо, в виде стенографического знака, эту работу собственной интеллигенции или скорее эту находку мозгов своих, он изобрел концепции жизненности, которая, соразмеряясь со слабостью его понимания, тешила его младенческое самодовольство и затем не давала ему восходить впоследствии до концепций более широких, до космического созерцания явлений естества.
Жизнь, во всяком случае, проникая собою все сотворенное, несомненно, часто концентрируется в том или другом пункте, оплодотворяя данный клочок материи или обособляет его, и он, став индивидуумом, движется изолированно в атмосфере, не связанный с остальным миром ничем, кроме тех сил, которые проникают в него как в часть громадного целого. Чем более выделяется микрокосмос этот из великого космоса, из которого получены им и внешний образ, и жизнь, чем пространнее индивидуальный его горизонт, вечно борющийся с охватывающей его окружностью, тем определеннее формулируется в нем концепция жизни. Сложность организованных сил, сосредоточенных в особи, находящейся в вечном передвижении и в постоянном процессе видоизменения, – вот, быть может, точнейшая формула живой материи.
«Время можно назвать коллективной жизнью мироздания, а жизнь – временным сверканием организованного микрокосмоса».
Хотелось бы, чтобы эти мои мысли остались бы некоей метафизической анаграммой. Я желал бы, наоборот, чтобы они послужили простым и синтетическим выражением долгих моих наблюдений над делами природы: это облегчило бы мне дальнейший путь мой к более понятным изучениям подробностей.
Все существа, одаренные жизнью и чувством, должны наслаждаться. Чтобы доказать это, нам открываются два пути.
Наслаждение заключает в себе самом свою физиологическую причину, будучи жизненным моментом, предопределенным и необходимым; цель же его так возвышенна, что оно, естественно, должно уменьшать его значение в жизни существ низшего разряда. Чем необходимее жизненная функция, чем теснее связана она со скелетом жизни, тем легче бывает проследить ее ход по всем градациям живых существ. Думаю, что одной из таковых функций оказывается наслаждение. Нет надобности, чтобы в данном создании существовали проявления разума или воли, для того, чтобы наслаждение возникало в нем от удовлетворения той или другой потребности; достаточно бывает и того, что создание это имело способность чувствовать. А так как растения чувствуют, то и они способны наслаждаться по-своему. В момент удовлетворения в них той или другой жизненной потребности ощущающий орган должен вибрировать совершенно иначе, чем когда в нем производит изменение какая-нибудь внешняя сила, идущая вразрез с его физиологической функцией и делающая, может быть, невозможным дальнейшее существование растительного органа. Существенная разница между двумя моментами составляет, может быть, главное основание этого феномена и колыбель зарождения простейшего и элементарнейшего наслаждения.
Сжимание мелких листиков мимозы (Mimosa pudica) и вытягивание стеблей loasa, стремящихся окружить зеленым венком, как бы любовным объятием, пышный расцвет женского органа, составляют моменты растительной жизни, проявляющие истинно органическую потребность и способные сопровождаться: первое – страданием, а второе – наслаждением.
Физиология растений еще недостаточно исследована, и потому только люди не приписывают органам растений вибрацию наслаждения. Для констатирования наслаждения в растениях нет надобности предполагать в них существования анализирующего «Я», еще менее того – разума, способного формулировать факт ощущения в понятие. Можно насладиться, не размышляя и не запоминая наслаждений. Эссенциальный феномен, философский момент наслаждения состоит в способности ощутить оба момента; один – сообразный с целью феномена, а другой – идущий в противоположном направлении. Нет надобности здесь и в интеллектуальном сравнении моментов, которое все же предполагало бы существование памяти. Во внутреннем устройстве ощущающего органа лежит все различие между наслаждением и болью, а так как орган этот, видимо, остается в одинаковых жизненных условиях при ощущении того и другого, то он наслаждается и страдает сообразно получаемому им влиянию со стороны внешнего мира.
Если вы отрицаете наслаждение растений только по невозможности доказать их существование, то на это можно возразить тем, что, точно следуя правилам строгой логики, нет возможности доказать и наслаждение лошади или собаки – животных, столь близких к человеку по построению. Нам не раз случалось класть под стекло микроскопа подвергнутую действию химических реагентов лапку лягушки, вдоль которой пробегает ток болезненного сокращения, но мы никогда не могли усмотреть в ней мельчайшего видоизменения материи, и вот почему я нахожу, что мы не имеем права отрицать того, что органы цветка могут ощущать вибрацию наслаждения при получении оплодотворяющей их пыли. В эти торжественные минуты любовного восторга цветы дышат подобно животным. По крайней мере, в них развиваются тогда токи теплорода, а может быть и электричества; почему же удовлетворение сильнейшей из жизненных потребностей не могло бы доставить им наслаждения? Стебли лилий, чуя развитие женских органов цветка, лежащего на поверхности воды, усиливаются подняться к нему. Но и вообще все растения чувствуют влияние света и стараются к нему приблизиться. Пусть кто-нибудь из ботаников станет физиологом растительного мира; пусть разыскивает он в растениях органы ощущения, и он найдет их.
Между ними и нервами животных всегда находится та же разница, какая есть между трахеями и легкими, между хлорофиллом и кровяными шариками, между растительным маслом и жиром; но если существует функция, то должен отыскаться и орган для ее удовлетворения.
Второй доступный нам путь для изучения наслаждения среди живых существ не составляет научно необходимого приема; он может вводить в заблуждение, но по общедоступности своей он оказывается наиболее избитой тропой из ведущих к достижению желаемой цели. Заметив внешние проявления человеческого наслаждения, люди стараются отыскать таковые же в среде животного и растительного мира, и где оказывается нечто подобное, там, по мнению таких изыскателей, несомненно, должно существовать и наслаждение. Суждение это, основанное на аналогии признаков, весьма неверно и шатко, тем более что обычные проявления наслаждений составляют нечто весьма противообразное и в них редко можно найти что-либо существенно характеризующее. Даже человек, владеющий таким общим орудием для выражения своего наслаждения, и тот способен одинаково проливать слезы и от радости, и от горя; он то волнуется и бушует, то столбенеет и молчит, захлебываясь волнами внезапно нахлынувшего на него наслаждения. Как привычка к сравнениям, так и древний, свойственный всему человечеству, обычай делить все на группы и все классифицировать могли бы заставить нас придавать значение не отдельным признакам наслаждения, а агломерации фактов, представляющей формулу, могущую характеризовать то или другое наслаждение; но и здесь люди бывают склонны теряться в неопределенностях и в туманности. Быстро сменяющийся ритм выражений, живость движений, блеск глаз и другие проблески внутренней радости могут одинаково служить выражением весьма разнородных страстей.
Когда же, оставив знакомое нам выражение человеческого лица, мы попробуем углубиться в мир животных, тогда мы бываем не в состоянии прочесть ничего на лицах этих столь дальних нам сродников. Ручаюсь, что самому Лафатеру не удалось бы определить, в чем именно состоит игра физиономии щуки, схватившей в зубы карася, и чем вырисовывается сладострастие насекомого, умирающего среди спазм бесконечно-сладостных лобзаний. Если великий Бранвилль умел мастерски выражать страсти мордами своих четвероногих и перьями птиц своих, то это может служить только новым доказательством того, как способен человек вносить часть собственной души даже в звериный лик, обращая изображения их в отражение самого себя; но и Бранвилль никогда не был в состоянии передать на полотне или на бумаге действительного выражения животных, которые, если бы обладали способностью говорить, вероятно, шепнули бы ему: «Сапожник, суди не выше сапога!» (Ne sutor supra crepidam).
Если наслаждение доступно растениям, то все животные вообще должны непременно ощущать его. Но никогда еще стекло микроскопа не сумело отыскать ганглиозный узел или нерв в тельце монады или вибриона; продолжают ли они скрывать себя от все еще плохо вооруженного глаза, или способность ощущать у них распределена или скорее распущена в однородной массе мякоти, из которой они составлены, неизвестно. Но всякий, изучавший инфузорий, несомненно, имел случай видеть, как они наслаждаются и как они страдают. Элегантная вортицела, вытянувшись во всю длину и ухватив лодочника, допустившего ее до себя слишком близко, сладостно съеживается, с наслаждением переваривая свою добычу; парамеция, за секунду перед тем лениво и медленно поворачивающаяся в чистой воде, нетерпеливо поводит блестящими глазенками, когда ей пришлось копошиться в гастрическом соку лягушки.
Наряду с функциями и органами, самое наслаждение совершенствуется с каждой восходящей ступенью по лестнице живых существ.
Ни одно животное не насладилось в жизни сильнее, чем способен наслаждаться человек. Хотя в нем сознание, без всякого сравнения, более совершенно, некоторые из чувственных наслаждений более развиты в иных животных, но сумма наслаждений все же склоняет весы в его сторону. Охотничья собака, чуя близость зайца, должна более нас наслаждаться чувством обоняния, когда эманации запаха щекочут железки ее обоняющего нерва после длинного перехода по ее носовому лабиринту.
Так, твари более совершенные могут наслаждаться с большей энергией; и если на иных планетах и в иных мирах существуют другие, современные нам творения, то они, вероятно, унаследуют после нас землю нашу, когда она дойдет до периода большей зрелости. Каждый новый орган и каждая новая функция, усложняя ткань существования, порождают новые потребности и, следовательно, вызывают еще новую способность наслаждений. Идеально-совершенным творением было бы то, которое могло бы по произволу, наслаждаться всеми наслаждениями, доступными обитателю земли, или поочередно, или всеми за раз, так что все они, отражаясь в гигантском сознании подобного созданья, могли бы дать ему насладиться всем сотворенным.
Если бы высшее существо могло наслаждаться, то оно наслаждалось бы подобным образом.
Философы до сей поры умели уже провозгласить немало определений наслаждения, обязательно приноравливая их и к развитию собственных сил, и к понятиям текущего времени. Они следовали в этом деле то патологическим путем метафизических определений, то более укромной тропой личных наблюдений.
Попробую наметить здесь несколько подобных определений, начиная от самых материалистических и доходя до самых идеальных, и приводя в заключение ряд самых метафизических воззрений.
1) Наслаждение возникает от затрагивания нервов ощущения.
2) Наслаждение – видоизменение, единственное в своем роде, нервной мякоти.
3) Наслаждение – ощущение, доведенное до сравнительной степени и до температуры жара.
4) Наслаждение – опьянение ощущения.
5) Наслаждение – удовлетворение потребности.
6) Наслаждение – ощущение, испытываемое во время выполнения физиологического акта.
7) Наслаждение – сознание физиологической жизни.
8) Наслаждение – та крайняя цель, к которой стремятся все живые существа.
9) Наслаждение – отрицание страдания.
10) Наслаждение – противоядие жизни.
11) Наслаждение – музыка нервов.
12) Наслаждение – лобзание, даваемое природой каждому созданию.
13) Наслаждение – движущая сила и явная или скрытая пружина всех страстей человеческих.
14) Наслаждение – обман, производимый природой над людьми с целью заставить их, nolens volens, подчиниться ее законам.
15) Наслаждение – макиавеллическая политика Провидения.
16) Наслаждение служит Провидению орудием для приведения человека к апогею совершенства и добра.
17) Наслаждение – тот внутренний аккорд гармонии и мелодий, который происходит от сближения души и тела.
18) Наслаждение – искра жизни, забытая Творцом в грязи материи.
19) Наслаждение – остаток движения, приданного Творцом материи при выпуске ее из рук своих.
20) Наслаждение – мышление Творца при сотворении им плазмы мироздания.Глава IX. Первые очертания эдонтологии, или науки наслаждения. Афоризмы
Эдонтология – это наука наслаждений. Скрываясь то под маской людской стыдливости и лицемерия, то в извилинах личной совести, то посреди учреждений народной цивилизации, искусство наслаждаться оказывается разбросанным по земле мелкими кусками и клочьями, и фрагменты его можно встречать везде, где бы ни проходил одинокий человек или целая народность.
Если люди считают вполне занятием невинным дело разыскивания нравственных наслаждений и распространения их по земле, среди наиболее обширного круга личностей, то нельзя заподозрить в грехе эпикурейских стремлений пламенное желание мое положить начало существованию науки, которой я дал имя эдонтологии (имя, составленное мной из слов греческого корня).
Ненасытная погоня за наслаждением в ущерб всему прочему, предпочтение, отдаваемое ему перед всем остальным, постоянное измышление новых для себя наслаждений и добывание себе всего приятного бывает несомненным признаком более или менее утонченного эгоизма, сбитого повсеместно ума и крайней сердечной испорченности: все это не имеет ничего общего с наукой эдонтологии. Это можно назвать только похотью к наслаждению. Но изучение источников этого ощущения, осведомление об их происхождении и о конечной цели самого наслаждения, анатомические исследования, искусно производимые над его элементами, – все это принадлежит к вопросам как философии, так и политической экономии.
Начала эдонтологии основаны на совершенстве хода нашего умственного механизма, на топографическом положении человека среди мироздания, состоя притом в интимной связи с длинной повестью человеческого сердца.
Если для насекомых существует энтомология как наука, если улитки удостоились малакологии, то почему бы наслаждению, этой полярной звезде всего человеческого, не создать ту науку о себе, которую я назвал здесь эдонтологией? Пока еще не развита и не сформулирована эта наука, я приведу здесь главные ее очертания; это будут афоризмы.
Афоризмы
I.
Наслаждение состоит в видоизменении ощущаемого, а не в самом ощущении.
II.
Как запахи цветка и вкусы не существуют и немыслимы сами по себе, так и наслаждение всегда бывает основано на моменте чувства.
III.
Наслаждение, следовательно, составляет продукт интеллектуального анализа. Так, наслаждение запахом розы составляет ощущение обоняния, помеченное той характеризующей его чертой, одобренной нашим сознанием, которой ум придает значение приятности. Так чернота чернил составляет опознанное умом свойство чернильного орешка.
IV.
Существенный характер, отличающий наслаждение от всякой другой формы ощущения, может быть признан только сознанием, этим судьей, решающим безапелляционно.
V.
Из тысячи элементов, могущих так или иначе модифицировать летучий момент наслаждения, самым влиятельным оказывается мозговой центр. Вот почему одно и то же ощущение может казаться и крайне сладостным, и весьма мучительным, соображаясь с нашим «Я» в минуту его проявления.
VI.
Следовательно не парадоксальностью, а весьма верной физиологической истиной является тот факт, что не существует вообще наслаждений, приятных по самой сути своей. Величайшее страдание способно, в известном случае, стать наслаждением, а самое пламенное наслаждение, в свой черед, – явиться поражающим человека несчастьем.
VII.
Наслаждение во множестве случаев бывает следствием степени ощущения. Одним градусом менее – и ощущение встретило бы полнейшее равнодушие; еще шагом выше – и оно обратилось бы в страдание.
VIII.
При восхождении от равнодушия к наслаждению ступень, на которой человек встречается с последним, весьма различна для тех или других людей. Эдонометрическая лестница наслаждений соразмерна специальной склонности человека к тому или другому порядку наслаждений.
IX.
Чем человек впечатлительнее и интеллигентнее, чем более знаком он с естественными законами эдонтологии, тем свободнее и быстрее встречает он наслаждение, нередко – на начальных еще ступенях лестницы.
X.
Для нежной и благородной женщины достаточно бывает глотка померанцевой воды, чтобы нервы ее поднялись для желаемого веселого настроения. А между тем матросу для выполнения той же цели приходится выпивать целый литр алкоголя, да еще с придачей отравляющей его щепотки перцу.
XI.
Каждой человеческой особи присуща своя лестница эдонтической впечатлительности; притом каждое наслаждение подлежит отдельной, ему одному свойственной, градации впечатлений.
XII.
Каждый из нас способен, при некоторой опытности, измерить силу интенсивности каждого для себя наслаждения и изыскать сильнейшее. Привожу здесь несколько таких лестниц, намеченных мной, по степени впечатлительности типов весьма различного интеллектуального развития.
Наслаждения внешних чувств
Наслаждения сердечного чувства
Наслаждения умственные
XIII.
Наслаждение по времени всегда обозначается параболой.
XIV.
Не существует наслаждений, совершенно идентичных.
XV.
Не может существовать в данном наслаждении моментов одинаково сильных.
XVI.
Чем интенсивнее наслаждение, тем быстрее переходит оно от высшей степени к низшей.
XVII.
Наслаждения более спокойного рода опускаются весьма медленно от высшего кульминационного пункта к низшему пункту параболы, т. е. к состоянию равнодушия.
XVIII.
Элементы, наиболее способствующие развитию наслаждения: утонченная впечатлительность, новизна впечатления, величина потребности и сила пожеланий, высокое интеллектуальное развитие и изощрение внимания.
XIX.
Вышеуказанные элементы влияют на все наслаждения вообще. Каждое имеет, однако, специфические, ему одному свойственные, стимулы и свою, приспособленную к нему, силу угнетения.
XX.
Элементами, уменьшающими вообще силу наслаждения, бывают: притупление ощущений, уменьшение или отсутствие пожеланий, тугость умственных способностей, недостаток внимания.
XXI.
Привычка бывает одним из наиболее сильных двигателей наслаждения. Она вообще более всего увеличивает силу мелких, обыденных удовольствий, притупляя, наоборот, силу более интенсивных наслаждений. Привычка сама по себе может придавать приятность самым впечатлениям, индифферентным.
XXII.
Существует особенная впечатлительность к наслаждениям, не имеющая ничего общего с присущей всем способностью ощущения. С ней не всегда бывает соединена способность глубоко чувствовать страдание. Назову это способностью избирания впечатлений.
XXIII.
Это свойство всего более способствует увеличению в людях силы наслаждений и доставлению блаженства человеку.
XXIV.
Свойством этим всего обильнее одарены французы.
XXV.
Наслаждения могут вытеснять друг друга, они могут укладываться в душе человека как бы слоями, взаимно обусловливая друг друга; они встречаются, сливаясь в сердце, или становятся друг другу поперек дороги.
XXVI.
Существует множество еще неизведанных наслаждений, и человечеству суждено открывать их по мере движения его вперед в деле нравственного образования.
XXVII.
Первыми источниками наслаждений оказываются, во-первых: сознание их твердой цели, так или иначе связанной с порядком мироздания; во-вторых – содействие в делах человека, или первобытных его способностей, или вытекающих из них второстепенных свойств.
XXVIII.
Наслаждение, происходящее из первого источника, обусловливается удовлетворением потребности, необходимо связанной с физической или гражданской жизнью человека: с питьем его или пищей, любовью его или ненавистью, стремлениями честолюбия и т. п.
XXIX.
Из второго источника вытекают наслаждения, вызванные щекотанием, чувством смешного, звуками музыки и т. п.
XXX.
Для объяснения различия, существующего между первым и вторым, упомянутым выше, источником наслаждения, приведу примеры тому и другому. Построив машину, механик наслаждается сознанием ее целесообразности. Любуясь, он начинает замечать, что пружины ее и колеса производят звук, не лишенный приятности, и механик начинает наслаждаться этим новым свойством машины, которая вовсе не была построена с музыкальной целью. Первое наслаждение механика было, таким образом, источником первого порядка, а второе – второстепенного ряда приятных проявлений.
XXXI.
Наслаждение почти всегда увеличивается, когда мы облекаем его в слово, или когда оно отражается, при его посредстве, в сознании многих личностей.
XXXII.
Каждое существо, способное чувствовать, способно и к наслаждению.
XXXIII.
Удовольствия, легко добываемые и доступные каждому, исчерпываясь частым употреблением их во зло, ослабляют силы и души, и тела.
XXXIV.
Животное наталкивается на наслаждение случаем; только человек разыскивает его.
XXXV.
С трудом добываемые труднодоступные наслаждения, обостряют способности людей, пользующихся ими.
XXXVI.
Нравственная сторона удовольствий заключается в искусстве правильно пользоваться наслаждением, направляя его к пользе общественной.
XXXVII.
Безнравственным бывает употребление этого искусства во зло, т. е. в пользу единицы и в ущерб обществу.
XXXVIII.
Религия освящает искусство наслаждений. Она учит людей терпеливо сносить жизненные невзгоды ради достижения вечных благ и вечных наслаждений; она велит платить в настоящем должную дань страданию, чтобы насладиться затем уверенностью в будущем блаженстве.
XXXIX.
Следовательно, как нравственность, так и религия освящают одобрением своим правильно понятое искусство наслаждений.
XL.
Чем благороднее те наслаждения, к которым стремится человек, тем способнее становится он пользоваться высшими наслаждениями.
XLI.
Наслаждение добродетелью и самопожертвованием – это векселя на будущее благо жизни.
XLII.
Низшие наслаждения убивают самую способность наслаждения.
XLIII.
Степень виновности порочных наслаждений всегда соразмерна следующему за ними раскаянию.
XLIV.
Вечная забота людей о доставлении себе наслаждений приводит к утонченному беспутству; отыскивание наслаждений своих в высших областях умственного мира составляет самый краткий и самый верный путь к достижению счастья.
XLV.
Изыскания эдонтологии и книги, рассуждающие о нравственности, должны бы со временем иметь одинаковое значение.
XLVI.
Наслаждения, безобидные для прочих людей, не всегда отвечают идеалам нравственности. Принадлежа к человеческой семье, мы не властны суживать или разрушать капиталы, составляющие общественную собственность, ради прибавления стоимости собственной особы нашей.
XLVII.
Различны виды образованности, разнообразны театральные наряды; но основание всякой образованности, в прошедшем, настоящем и будущем, сводится к известной формуле: «Наслаждайся и способствуй наслаждению других».
XLVIII.
Личности, рассчитывающие на тупость людскую, ставят по пути к счастью горы пустословия, надеясь заградить ими путь к блаженству.
XLIX.
Следуя примеру Христа и велениям совести, мы должны разрушать баррикады, настроенные по пути человечества, людским невежеством и лживостью, разметая грязь, накопившуюся на пути нашем к нравственному наслаждению, этой первой и конечной цели, для которой сотворен человек.
L.
Идеальный тип нравственного совершенства состоит в утолении на земли боли и страдания и во всевозможном распространении наслаждения, посреди всех людей, нарождающихся в подлунном мире. Все остальное – только бред бессильно шатающихся теней.