Физиология наслаждений Мантегацца Паоло

Наука о наслаждениях

«Когда мы говорим, что наслаждение есть цель, мы говорим не о наслаждениях распутников и не о вкусовых удовольствиях как полагают некоторые несведущие, инакомыслящие или дурно к нам расположенные. Наша цель – не страдать телом и не смущаться душой»

Эпикур

Известный итальянский антрополог, психолог, литератор и политик Паоло Мантегацца (1831–1910) был весьма популярным и плодовитым автором, его работы активно издавались и в дореволюционной России.

Сегодня у себя на родине, да и в других странах Европы он совершенно незаслуженно забыт. И лишь совсем недавно имя итальянского ученого, философа и изящного стилиста вновь стало возвращаться из безызвестности. Немалая заслуга в том принадлежит московскому издательству «Профит-Стайл», переиздавшему в 2011 году фундаментальную работу «Физиогномика и выражение чувств», сразу же ставшую популярной. Как и более ста лет назад с типично итальянской легкостью и жизнелюбием Мантегацца вновь стал приобретать популярность в среде российских читателей, несмотря на изобилие самой разнообразной литературы на полках книжных магазинов. Как и более века назад его успех был предопределен сочетанием таких качеств, как обширная эрудиция, изумительный легкий и, вместе с тем, изящный стиль, афористичность, а также тонкое понимание глубинной сути человеческой природы, даже самых тщательно скрываемых ее лабиринтов.

Предлагаемой книгой «Физиология наслаждений» мы хотели бы открыть еще одну грань несомненного дарования Паоло Мантегацца и уверены, что и эта его работа не останется незамеченной, ибо она поможет восполнить лакуну в современном мировоззрении наших сограждан. Дело заключается в том, что с падением коммунистической уравнительной идеологии, люди начали открывать для себя много новых красот бытия, которые были недоступны прежде. Тяга к наслаждениям стала официально поощряемой средствами массовой информации. Символы жизненного успеха начали прочно ассоциироваться с определенной стилистикой материального достатка и характерными правилами пользования им. Но вот никакой позитивной философии, направленной на умение пользоваться жизненными благами, пока не возникло. И вот здесь-то Мантегацца, нисколько не устаревший, может вновь стать арбитром наслаждений, чтобы помочь людям ориентироваться в этой сфере с пользой для себя и окружающих, а не исчезнуть, растратившись без остатка в водовороте неуправляемых инстинктов.

Легендарный Гай Цельсий Меценат, видный политик при дворе блистательного и великого римского императора Августа, исполнял именно роль арбитра изящества, формируя эстетический стиль и каноны жизнеустройства молодой и стремительно растущей Римской империи, чем и обессмертил свое имя, сделав его нарицательным. Управление красотами бытия – это важнейший вопрос государственной политики, и его нельзя доверять неграмотным шарлатанам, от природы наделенным дурновкусием. Эпоха «дикого капитализма» в современной России миновала, и если государство желает иметь презентабельный вид перед лицом своих сограждан и на международной арене, оно со всей неизбежностью должно научиться управлять этой сферой своей жизнедеятельности.

Пожалуй, нигде, как в России, не существует такой пропасти между академической философией и тем, что принято называть житейской мудростью. Обе относятся друг к другу почти с нескрываемым презрением. Народ наш на протяжении всей своей истории показывал подлинные чудеса умения жить красиво, предаваясь всем мыслимым и немыслимым видам удовольствий, от самых незатейливых до самых возвышенно поэтических, слагая при этом свою житейскую философию, неизменно оправдывающую такую стратегию поведения и ее мораль. Но никогда эта житейская мудрость народа не прорастала из глубин народного самосознания на уровень академической философии. Ни одна национальная школа философии так не скучна и выхолощена всякими «измами», как философия русская. Так называемый «русский космизм» с его всечеловечностью – апофеоз глумления и издевательства над природным жизнелюбием и смекалкой русского человека. Разительный контраст с данной тенденцией составляет русская классическая литература, которая признана так высоко во всем мире и столь популярна, именно потому, что она не оторвана от жизни, а отражает всю суть ее глубинных процессов с самых неожиданных сторон и в необычайно яркой форме.

Именно поэтому всякий маломальский успешный средний соотечественник инстинктивно сторонится философии, чувствуя в ней некую призрачную антитезу своему реальному существованию. В западной системе ценностей такого разрыва нет, и цитата из Эпикура, приведенная в качестве эпиграфа, ясно характеризует такое положение вещей. Теория и практика там были традиционно связаны более крепкими узами на протяжении столетий. Увы, но даже в Новое время ни экзистенциализм, ни персонализм не стали прочными достояниями нашей философской школы, ни тем более такое направление как «философия жизни».

Сама книга Паоло Мантегацца отражает закономерный процесс развития европейской философской мысли в целом, но представляет определенный этап, так как при всех видимых художественных достоинствах могла появиться на свет только благодаря новейшим на то время открытиям в области антропологии, психологии, психиатрии и неврологии. Мантегацца одним из первых начал объяснять, как правильно пользоваться своим телом, душой и умом для того, чтобы извлекать максимальный эффект из своего бытия без ущерба для себя. До него сочинения такого жанра носили занимательный характер, а Мантегацца попытался подвести строгую научную базу естественных наук под жизнеутверждающую философию. Именно в этом и состоит непреходящая ценность данного сочинения, в котором автор сформулировал принципы новой науки.

«Эдонтология – это наука наслаждений. Скрываясь, то под маской людской стыдливости и лицемерия, то в извилинах личной совести, то посреди учреждений народной цивилизации, искусство наслаждаться – оказывается разбросанным по земле мелкими кусками и клочьями, и фрагменты его можно встречать везде, где бы ни проходил одинокий человек или целая народность.

Если люди считают занятием вполне невинным – дело разыскания нравственных наслаждений и распространения их по земле, среди наиболее обширного круга личностей, то нельзя заподозрить, в грехе эпикурейских стремлений, желание мое положит начало существованию науки, которой я дал имя эдонтологии, имя составленное мной из слов греческого корня.

Ненасытная погоня за наслаждениями, в ущерб всему прочему, предпочтение, отдаваемое ему перед всеми остальными постоянное измышление новых для себя наслаждений и добывание себе всего приятного – бывает несомненным признаком более или менее утонченного эгоизма, сбитого повсеместно ума и крайней испорченности сердечной, – все это не имеет ничего общего с наукой эдонтологии. Это можно назвать только похотью к наслаждению. Но изучение источников этого ощущения, осведомление об их происхождении и о конечной цели самого наслаждения анатомические исследования, искусно производимые над его элементами – все это принадлежит к вопросам как философии, так и политической экономии.

Начала эдонтологии основаны на совершенстве хода нашего умственного механизма, на топографическом положении человека среди мироздания, состоя притом в интимной связи с длинной повестью человеческого сердца», – так определял суть созданной им новой науки Паоло Мантегацца, цель которой состоит в анализе и классификации всех известных видов наслаждений, которые он разделил на три группы.

Первая – чувственные наслаждения, источником которых являются ощущения органов зрения, слуха, осязания, обоняния и вкуса. Вторая – наслаждения сердечных чувств. Третья – умственные наслаждения. В этом анализе человек предстает как на ладони, во всех своих физиологических и тонких душевных проявлениях. Ученый рассматривает физиологию наслаждений плотской любви, любви к самому себе, дружбы, а также удовольствия от различных видов искусств и творческих видов деятельности, упражнений мысли, фантазии и памяти.

Мантегацца подчеркивает, что своей книгой хочет сформировать основы целой философии радости, а не примитивное оправдание удовлетворения низменных страстей. Любовь к родине, истине, справедливости – это не обезличенные формы долга перед гражданским обществом, а естественные и сугубо индивидуальные формы наслаждений. Любовь к борьбе и поиск правды тоже. Логическая гимнастика ума и фантазии дарует наслаждения сравнимые по интенсивности ощущений с упражнениями мускулов тела. Очень важно отметить, что итальянский философ учил как быть красивым, умению выбирать партнера в браке, искусству жить долго, оставаясь здоровым и счастливым, и все это на основе наследственных качеств человека, задолго до открытий в области генетики альтруизма. Изобретенная им наука уникальна еще и тем, что на основе анализа и структурирования наслаждений отдельного человека Мантегацца создал концепцию «этнографии наслаждений», ибо совершенно очевидно, что различные народы и расы всех частей земли стремятся к различным гаммам наслаждений и все стараются удовлетворять их на свой лад, что видно из всего многообразия национальной культуры. Как подлинный ученый, а не салонный романтик он исследовал и патологические формы наслаждений, анализируя искажения здоровой человеческой природы. И нужно отметить, что пороки, так же отнюдь не интернациональны, а «разбросаны по земле мелкими кусками и клочьями» и все народы ими одарены в разной степени.

В целом жизнеутверждающую натурфилософскую концепцию Паоло Мантегацца лучше всего можно будет охарактеризовать его собственным афоризмом: «Иметь всегда в своей библиотеке новую книгу, в погребе полную бутылку, в саду свежий нетронутый цветок».

Владимир Авдеев

Краткая биография П. Мантегаццы

Паоло Мантегацца пользуется в Италии репутацией не только величайшего современного писателя в области философии, но и завидной славой антрополога и доктора медицины. Он родился в Пизе 31 октября 1831 года и, окончив в возрасте восемнадцати лет курс элементарного учебного заведения, посвятил себя изучению медицины и с этой целью слушал лекции в Пизе, Милане и Павии. По окончании курса молодой ученый не пожелал заниматься медицинской практикой. Он жаждал знания, наблюдений и ввиду этого предпринял огромное путешествие по Европе, посещая почти все государства, внимательно осматривая все выдающиеся достопримечательности центров цивилизации. На поприще писателя он выступил на 23-м году своей жизни, и первым его сочинением явилось «Za fisiologia del piacere», которую мы и даем здесь в переводе. Сочинение это было встречено с необыкновенным сочувствием, как это видно и из биографии самой книги, помещаемой нами далее, и в самое короткое время труд молодого ученого был переведен почти на все европейские языки. Книгу эту Мантегацца окончил в 1854 году и напечатал ее в Париже. Тотчас же по окончании этого сочинения Мантегацца принял предложенное ему место врача в Южной Америке и прожил там почти четыре года, продолжая с тем же прилежанием заниматься вопросами антропологии, психологии и философии вообще. В конце 1858 года он снова вернулся в Италию в качестве практикующего врача и поселился в Милане. Но ученые труды его становились все более и более популярными, слава его как мыслителя росла все больше, и, наконец, правительство предложило ему занять профессорскую кафедру патологии в Павии, а затем – кафедру антропологии в Instituto di Studii Superiori во Флоренции.

Из выдающихся его сочинений этого времени надо отметить прежде всего замечательный по глубине мысли и живости изложения огромный труд, озаглавленный «Quadri della natura umana», далее – «Elementi dell igene», «Scritti medici», «Della dispomania», «La scienze e Tarte della salute» (1859), «La generazione spontanea» (1864), «La fisiologia dell uomo ammalato» (1861), «Fisiologia del dolore» (1879, с атласом), «Fisionomica et mimica» (1881), «Dizzionaria digiene per le famigli», «Le estati umane», и т. д. Большинство этих сочинений выдержало по нескольку изданий, в особенности в Германии, где Мантегацца пользуется особенной популярностью. Его «Физиология любви» выдержала до семи изданий, «Studien tiber die Geschlechtsverhaltnisse», «Гигиена любви» и другие – по четыре и больше изданий. Но особенно выдающимся успехом пользуется и теперь еще его книга «Наш нервный век».

В настоящее время почтенный ученый издает специальный журнал, посвященный вопросам антропологии.

Независимо от серьёзных сочинений чисто научного содержания Мантегацца обнародовал и целый ряд путешествий своих, изложенных в весьма легкой и увлекательной форме. Выдающееся место среди них занимает его путешествие в Японию («Un viaggio in Japponia»), затем – его «Индия», далее «Due mese in Bulgaria». Но этого мало: многосторонний талант Паоло Мантегаццы отвел ему место и среди беллетристов, и в этой области он славен как автор увлекательнейшего романа «Непознанный бог» («Il dio ignoto»). И, наконец, он – автор замечательных по своей художественности и глубине анализа «Мемуаров укротителя зверей».

Поистине можно сказать, что Бог с избытком наградил талантами великого итальянца. Он столь же разнообразен, как и оригинален во всем, что выходит из-под его гениального пера.

Биография книги

Первая страница

Мысль о написании этой книги пришла ко мне в Павии 22 ноября 1852 года. Я написал в тот день общий план сочинения, которое было закончено 15 апреля 1854 года в Париже. Книга была написана за 185 часов, разделенных на 48 дней работы. Я не хотел читать ни одной книги, говорящей о наслаждениях, чтобы сохранить полную независимость от какого бы то ни было авторитета, и держаться одних наблюдений над самим собою и над обществом. Таким образом моя книга, хорошая или дурная, представляет простой и чуждый посторонних примесей образ мыслей одного человека. Я всегда думал, что даже самая плохая книга философского содержания не может быть совершенно бесполезной, если она написана без помощи иных книг. Она всегда может служить историческим документом для естественной истории заблуждений. Компиляции, если они не дают науке лучше усваиваемой умом формы, только загромождают библиотеки. Это – насмешка над тем прогрессом цивилизации, который измеряется некоторыми статистикой книгопечатания. Я написал эту книгу в самую бурную пору моей жизни, когда мечты о будущем, порывы страстей и иллюзии юности сшиблись в ужасном столкновении с грустной действительностью настоящего, с веющим ледяным холодом разума и с заботами жизни. Проницательные наблюдатели найдут в книге следы этой бури. Наконец я выдаю мою книгу лишь за ряд отрывков о предмете, который для того, чтобы быть рассмотренным как следует, требует более зрелого ума. Мне было раз сказано, что наслаждения уходят с юностью, возрастом радостей, и потому я захотел попытаться написать их историю в двадцать два года. Этот труд есть первый шаг по тропинке, на которую пал мой выбор как на жизненную колею; первый опыт того метода, которому я намереваюсь следовать в физиологическом изучении нравственного человека, чему я хочу посвятить мои слабые силы. Почтенные мыслители не пожалеют мне своих советов. Я не молю о снисхождении, не желаю и строгости; требую только, чтобы тот, кто будет моим судьей, прочел мою книгу от начала до конца. Если я попал не на тот путь, у меня есть еще время вернуться назад, и я буду счастлив найти друга в том, кто укажет мне, где я впал в заблуждение.

Если сознанье собственных недостатков может сделать критику менее строгой, я сознаюсь, что нахожу немного небрежным стиль моего труда. Мне служит извинением то, что я не мог просмотреть корректурных листов, будучи далеко от моей страны. Часть, говорящая об умственных наслаждениях, очень неполна; многие чувственные формы радости забыты; многие пробелы могут быть заполнены лишь историей страданий, которую я, может быть, напишу когда-нибудь после более долгого жизненного опыта. Наслаждения меланхолии пропущены, потому что они представляют небесную, туманную грань, разделяющую оба мира – мир радости и мир страдания.

Без страха и без пылкой самоуверенности я жду приговора и мысленно жму руку всем честно и мужественно ищущим истину.

Париж, 15 апреля 1854 года

Вторая страница

Эта бедная книга еще не умерла. Она была встречена с большим снисхождением и сопровождала автора в обоих полушариях среди народов трех частей света. Ей следовало бы переменить обветшалое одеяние на более новое.

Я с величайшим удовольствием воспользовался критикой честных поборников истины, и если я не мог уничтожить все недостатки моей книги, я все же надеюсь вручить ее образованной и изящной публике с меньшим числом недостатков.

Я старался изучить новые, малоизвестные виды наслаждений.

Я расширил горизонт далекими путешествиями.

Я обогатил мой труд новыми главами – о наслаждениях опьянения, об этнографии, науке и философии наслаждений.

В добрый час, моя книга: я вверяю тебя тем, кто любит истину. Не гневайся на честную критику, какой бы суровой она бы тебе ни показалась; утешь жизнь страдальца, напомни ему, что еще здесь, на земле, человеку дарована богатая жатва радостей; направь того, кто предается не совсем благородным наслаждениям, на путь лучших радостей. Ступай и вернись, согретая симпатиями моих соотечественников и уважением всех хороших людей.

Милан, 2 июля 1859 года

Третья страница

Я должен опять дать пропускную грамоту этому детищу моей юности, являющемуся в третий раз перед глазами читающей публики, и я испытываю в одно и то же время и дорогую сердцу радость, и большой страх.

Радость всем легко понять, но чтобы вы не стали искать в том греха гордости, я скажу вам с глазу на глаз, что если моя книга прожила тринадцать лет и не умерла, то обязана этим отчасти своему здравому смыслу, но главным образом своему крестному имени и той цели, которой она задалась от рождения. Всякому приятно увидеть свой образ в зеркале чужой совести; всякому приятно сопровождать в его труде человека, который с ножом в руке и с глазом, вооруженным увеличительным стеклом, вступает с целью наблюдения и изучения в те таинственные области, где нарождаются радость и страданье.

Перечитывая в тридцать пять лет то, что было написано в двадцать два года, я хотел бы умыть руки от кое-чего, что я тогда настрочил, хотел бы ножом зрелого человека очистить мою книгу от горячностей юности; но с другой стороны, тот, кто раз замарал пальцы чернилами и помирился с этим пороком на всю жизнь, должен бы был исправлять себя самого в новых книгах и лишь настолько трогать подпилком старые, насколько это нужно, чтобы ржавчина не ела рук читателя. Таким образом, все те, кто добивается местечка в литературном или ученом мире, принесли бы в произведениях разных пор жизни в высшей степени драгоценный материал для естественной истории человеческого ума и его развития. При виде того, как одна и та же книга, с переменами возраста автора и в зависимости от выпавших ему на долю превратностей, меняет форму, изламывается и преображается до неузнаваемости, я испытываю грусть и отвращение. Это – дача, превращающаяся во дворец, или сад – в площадь. Пусть это будет лучше, пусть хуже, но всегда в этом преобразовании что-нибудь да будет потеряно. Оставим юноше его расточительность, зрелому человеку – его равновесие, старику – его скупость: у всякого дерева свои плоды, у всякого возраста – свои произведения.

Вот почему в зрелом возрасте я даю вам труд моей юности, только слегка подпиленный и подструганный. Воспринимай юношу таким, каков он есть, в ожидании суда над зрелым человеком.

Павия, 12 ноября 1866 года

Четвертая страница

В течение менее чем года «Физиология наслаждений» вступает в третий цикл своего существования. Мой издатель сообщает, что ей предстоит возродиться в четвертый раз под его счастливым покровительством, и я хочу дать в спутники этому детищу моей ранней юности приветствие моей любви к нему, так как оно собралось жить долгую и небесполезную жизнь.

В ту пору жизни, когда мы уверены, что крепко стоим на самой вершине горы, только потому, что медленно спускаемся по параболе падения, я захотел прочитать еще раз эту книгу, как будто бы она была не моя; захотел произвести беспощадный экзамен совести, чтобы увидеть, является ли моя «Физиология наслаждений» нравственной книгой. Итак, если вы даете мне опасное право быть судьей самого себя, я думаю, что книга честна и что ее чтение может внушить честные мысли и подвигнуть на благородный труд. У меня нет угрызений совести: я – не льстец человеческим похотям и никогда не ласкал человеческие слабости.

Природа даровала нам широкие радости в мире чувств, но я показал, что большие радости, сообразные с природой интенсивного наслаждения, находятся на высоте чувства, в отважной борьбе страстей, в бодром труде ума.

В течение моей жизни мне довелось получить не одно красноречивое благодарственное письмо от возвышенной и благородной души, которую я сумел вырвать из изнеженных, противных природе наслаждений; от обескураженной и разбитой души, которую я смог направить к великодушным поступкам. Позвольте мне порадоваться от всей души этому сделанному моей книгой добру.

Я питаю такую веру в способность нравственной радости улучшить и возвысить человека, что мне хочется пообещать тем, кто читает с удовольствием мои книги, и всем тем, кто желает мне сколько-нибудь добра, два новых тома: «Эпикура», и первый – опыт картин человеческой природы, который повествует о «Радостях человека», написанных как картины природы и изученных как факт науки.

Лицемерие – одна из самых выдающихся характерных черт нашей современной цивилизации. И верующие, и рационалисты, – и свободные, и рабы, и великие, и малые, и целомудренные, и развращенные, – мы все до единого копошимся в густом тумане циничного скептицизма, которым мы измучены и обессилены. Итак, соберитесь, взявши друг друга за руку, и с высоко поднятым челом гляньте прямо в лицо тому, чей возглас: «Брат, учись умирать», донесся до нас через столько веков; и соберитесь, чтобы, в свой черед, воскликнуть еще громче: «Брат, учись жить».

Флоренция, 13 марта 1868 г.

Пятая страница

Эта жемчужина, издатель, присылает мне весть, что он намеревается превратить каждый лист моей книги в металлическую страницу, и, не желая новых хлопот с набором, хочет выпустить пятое последнее и стереотипное издание. От неожиданной новости меня обдает холодом страха, и я вижу со священным ужасом, как выливается в неумолимый, неизменный металл то, что я настрочил в моей ранней юности. Если это не то, тогда победив скромность и сделавшись гордым из-за этих пятисот лилипутских табличек, в которые должна превратиться моя «Физиология наслаждений», я тоже принимаю монументальный вид законодателя и пророка; и, с высоты моих скрижалей, я хочу начертать эти десять советов Эпикура, следуя которым всякий может сделаться счастливым, будь на то лишь его добрая воля.

I. Всегда работать.

II. Всегда любить.

III. Любить жену больше самого себя.

IV. Не считать никогда в активе жизненного баланса чужой благодарности.

V. Наставление вместо ненависти; улыбка вместо презрения.

VI. Из крапивы извлекать нитку, из полыни – лекарство.

VII. Нагибаться лишь за тем, чтобы поднять того, кто упал.

VIII. Иметь всегда больше ума, чем самолюбия.

IX. Спрашивать себя каждый вечер: «Что сделал я хорошего?».

X. Иметь всегда в своей библиотеке новую книгу, в погребе – полную бутылку, в саду – свежий нетронутый цветок.

Флоренция, 10 марта 1870 года

Введение

Наслаждение есть элементарный, неопределимый сам по себе феномен жизни. Цель этой книги – его видимые проявления и история; будь это не простой набросок, а многотомное сочинение, сущность наслаждения осталась бы все же без определения. Впрочем, определение предмета, известного всем, о специфической действительности которого нет сомнения, есть чистая роскошь логической гимнастики, от которой я отказываюсь без угрызения совести. Тому, кто, будучи другого мнения, настоятельно потребовал бы определения, я отвечу, что дал его вместе с этой книгой, представляющей хотя очень многословное на вид, но неполное и недостаточное по моему мнению, определение.

Наслаждение есть ощущение, почему и имеет общие черты с этим жизненным проявлением. Существенные, составляющие его элементы – суть, вследствие этого, результат какого-нибудь внутреннего или внешнего влияния на одну из чувствительных точек нашего тела; частное изменение, воспринятое чувствительным волокном, и сознание ощущения. Этот феномен принадлежит, таким образом, нервной системе и как ощущение может иметь первое начало в периферических нервах и цереброспинальном центре. Иногда наслаждение (исходит прямо из чувствующего нерва, изменяясь частным образом, и центры не получают ничего, кроме сознания о том, что происходит в нерве. В другой раз нервы передают головному мозгу впечатление, которое, разнообразно изменяясь, создает наслаждение; или же сами центры перерабатывают прежние, собранные чувствами материалы и производят приятные ощущения. В этих двух последних случаях наслаждение происходит в мозгу и может распространиться по периферическим нервам, чтобы облегчиться от чрезмерного напряжения и показать свою особенную физиономию.

Характерные черты, которыми ощущение наслаждения отличается от других ощущений, неведомо, и должно состоять, по всей вероятности, в некотором частном изменении чувствительной нервной мякоти, которое ускользает от чувств. Это специфическое изменение может составить единственный элемент ощущения или может соединиться со многими другими частными изменениями и создаст столько же наслаждений, отличающихся один от другого, но согласных в их общем характере.

Наслаждение почти всегда есть усиленное ощущение, проявление излишества местной или общей силы. Пользование им требует траты материи и представляет, как и все другие явления жизни, параболу. Наслаждение растет до самой высшей точки и потом убывает, пока не исчезнет совершенно. Чем короче линия, соединяющая эти две различные стадии, тем сильнее наслаждение, и наоборот. У некоторых наслаждений линии роста и убыли до того растянуты, что трата силы на пользование ими распределяется на бесконечное течение времени, и ощущение, дойдя до последней точки падения, может снова воспрянуть и образовать новую параболу. В этих случаях лишь начерченная ощущением, она может казаться почти прямой, как дуга очень большой окружности.

Во всяком случае, каждый класс наслаждения получает при зарождении некоторую сумму силы, которая может быть увеличена лишь потерей материалов, предназначенных для других радостей. Слабый бред чувств уничтожает высшей степени жадным огнем топливо, предназначенное для поддержки жизни спокойных радостей ума, и ум, жаждущий возвышенных наслаждений, находящихся лишь на известной высоте, должен стоять на пепелище ощущений и чувств. Здесь, как и в других случаях, сила зависит от растянутости.

Вообще наслаждение всегда имеет свою причину и сопровождает удовлетворение потребности. Если оно не имеет прямой цели, оно способствует украшению жизни и этим заставляет любить жизнь и защищать ее от враждебных сил. Когда наслаждение есть причина или результат зла, мы попадаем в патологические условия.

В первом случае человек, будучи свободным, злоупотребляет благом, которое до некоторой степени находится в его власти, и потому представляет собой явление нравственной патологии. Во втором случае органическое поражение чувствительных центров или периферических нервов извращает порядок вещей и служит порождению наслаждения из зла. Вот почему образуются два класса наслаждений: физиологические и патологические. Первые сообразны с естественными законами организации, и потому не только не вредят ей, но сохраняют и улучшают, между тем как вторые всегда составляют упорство или болезнь.

Наслаждения – это не предметы, существующие сами по себе, но нужные и таинственные факты, известные нам лишь через сознание. Они не существуют независимо, но образуют один из моментов или одно из простых явлений жизни! Вследствие этого, разделяя с людьми фатальный недостаток необходимости резать и раздроблять предметы для их изучения, я разделю наслаждения на разные классы, взяв за основание классификации источники их происхождения. Я разделю их на следующие три класса:

I. Наслаждения чувств.

II. Наслаждения сердца.

Я не считаю должным обосновывать это разделение, которому я не придаю никакой важности, и которое я принял как средство, годное для сближения схожих между собой фактов! Я хочу сказать то же самое и о моей классификации умственных способностей. Моя книга – простой труд наблюдения и анатомического анализа, и я по возможности держусь как можно дальше от теорий и гипотез.

Анализ

Часть первая. Наслаждения через ощущение

Глава I. О наслаждениях осязания вообще

Весьма важная часть нервной системы, распределенная по периферии нашего тела, заявляет нам о впечатлениях, приходящих к нам извне, и о молекулярных изменениях в самых тканях нашего организма. Наше «Я» входит таким путем в общение с внешним миром и сознает изменения, совершающиеся в нашем теле. Органический аппарат, предназначенный для этой функции, составляет то чувство осязания, которое можно разделить и по его сути, и по целям, им достигаемым.

Ощущения, сосредоточенные в руке и составляющие собственно осязание, знакомят нас с физическими и математическими свойствами окружающих нас тел. Другие виды осязания заявляют о происходящих в мире изменениях не столь механического свойства (темперы, степени электричества и т. д.) и о видоизменениях в составе собственного нашего тела.

Третья, наконец, категория родственных осязанию ощущений имеет целью сближение полов ради продолжения великой функции деторождения и потому называется половой или эротической.

Такое искусственное деление наших ощущений на три категории необходимо здесь для рассматривания наслаждений, происходящих из чувства осязания.

Наслаждение, добываемое чувством осязания, в мире животных должно встречаться чаще иных удовольствий, так как создание, одаренное впечатлительностью, может не приходить в соприкосновение с другими телами, различно на него влияющими. Из самого этого разнообразия должно проистекать удовлетворение функции следовательно – наслаждение.

Инфузория или амёба, тело которой состоит из мягчайшей субстанции, изменяет ежеминутно свою форму, принимая облик от каждого встреченного им предмета и вбирая притом в себя всей окружностью своего тела все органические вещества, служащие ей пищей. Ежели такое создание, как амёба, может вообще иметь сознание чего-либо, то оно не способно испытывать иных наслаждений, кроме удовольствия чувства осязания, которое при встрече животного с разнообразными предметами должно доставлять ему разнообразие ощущений.

Начиная с этой низшей формы оживленной материи и восходя по ступеням жизненной лестницы, наслаждения осязания должны возвышаться по мере того, как усложняются и самый осязающий аппарат, и нервный центр, которому ощущения доносятся нервами, как телеграфными нитями.

Приятные ощущения достигаются нами, когда мы воздействуем одним телом на другое, более или менее уступающее напору. Мы любим, например, вбивать гвоздь в деревянный предмет, раскалывать дерево, строгать и т. п.; но эти последние удовольствия усложняются желанием добиться цели и другими элементами, происходящими из начала высшего рода.

Указав на некоторые удовольствия, доставляемые чувством осязания, я вовсе не претендую на перечисление всех наслаждений этого рода. Не могу, однако, обойти молчанием ощущение, производимое щекотанием, заслуживающее особенного внимания. Легкое затрагивание некоторых мест тела собственными или чужими пальцами (например, подошвы ноги, углубления подмышкой, живота и вообще всех сочленений), производит ощущение, совершенно отличное от вышеупомянутых наслаждений. Приятно бывает это ощущение только на малое время и только до некоторой степени; затем, доводимое до крайности, оно становится невыносимым и превращается в чувство болезненное и отвратительное. Вначале щекотание вызывает сдавленный смех и почти конвульсивные движения тела, желающего освободиться от щекочущей руки. Лицо разгорается, приятное ощущение пробегает по всему телу, пульс ускоряется, дыхание становится неправильным и затем удовольствие прекращается, и человек, выведенный из терпения, старается освободиться и убежать. Смерть бывает иногда последствием слишком сильного щекотания.

Феномены эти до крайности странны и вполне заслуживают внимания физиолога, тем более что проистекают они из явлений, весьма обычных для нервной системы. С одной стороны, мягкое прерывистое движение, с другой – сильная, удивительная реакция всех мускулов, сокращаемых, наконец, настоящими конвульсиями. Отношение между причиной и последствиями совершенно непропорционально и заставляет предполагать, что ощущение, производимое щекотанием, стоит уже на грани между здоровьем и заболеванием и принадлежит к удовольствиям патологического свойства.

Удовольствия, доставляемые чувством осязания вообще, могут дать человеку несколько приятных минут, но они не могут прибавить ничего к счастью его жизни. Ими не совершенствуется даже и само осязание, злоупотребление же ими доводит до изнеженности, а иногда – и до разврата. Римляне времен империи умели мастерски пользоваться подобными наслаждениями, ставшими в настоящее время достоянием изнеженных народов Азии. Усовершенствования, вводимые в них, всегда служат признаком глубокого падения народов и извращений ума и сердца. Те же упражнения осязания, которые производятся при помощи технических инструментов, например, в ремеслах, чрезвычайно способствуют развитию чувств осязания. До совершенства доводят только руки особых специалистов, обладающих притом значительной силой.

Для множества низших животных способность осязания существует только в некоторых частях тела, остальная же периферия бывает покрыта жёсткой и чувствительной корой. Но чем более животное приближается к высшим типам, тем более расширяется в его теле пространство чувствительной кожи и тем устанавливается все более и более точек соприкосновения между внешним миром и центром понимания и чувства. Ни в одном животном, однако, чувство осязания не доходит до такого совершенства, как у человека. Он снабжен дивным инструментом, умеющим и схватывать своими тонкими двигателями мельчайшие предметы, и, скользя по более крупным, служить им и подъемной машиной, и осязающей силой, и средством передачи центру нескончаемых известий. Кожа его, почти лишенная волос, до крайности чувствительна, а цивилизация, заставив прикрывать тело, придала ей еще более нежности и впечатлительности. В половых органах его развита притом тонкость ощущений, усугубляющая наслаждение.

Кроме обычных условий всякого удовольствия, при наслаждении осязанием следует выделить три составных элемента, впечатление, производимое внешним или внутренним телом на ощущающую часть периферии, устройство передаточного нерва и сущность того центра, который, воспринимая впечатление, обращает механический факт сближения двух тел в факт динамический, т. е. в ощущениях). Малейшее изменение в этих трех элементах изменяет и свойство самого ощущения, делая его или индифферентным для нас, или более или менее приятным, или болезненным.

Оставляя совершенно в стороне ощущение боли, вовсе в настоящее время нас не касающееся, рассмотрим, каким образом один и тот же предмет может производить безразличное и приятное впечатление. В виду этого мы должны исследовать сам процесс наслаждения осязанием.

Ощущающий аппарат, состоящий из центрального аппарата и нервов периферии, расположенных по органам, способствующим их деятельности, вступил в свои функции и начал требовать себе удовлетворения. Правильное отправление функции сопряжено с удовольствием только тогда, когда ум сознающий не отвлечен от восприятия ощущений ни своим мышлением, ни другими ощущениями. Чем сильнее чувствуется необходимость в отправлении функции вообще и чем интенсивнее внимание умственных сил, тем ярче становится удовольствие. Это вполне можно проверить и чувством осязания. Младенец, еще не ведающий того мира, в котором он должен жить, уже чувствует сильную потребность ознакомиться со свойствами предметов, его окружающих, и потому всесильный инстинкт заставляет его прикасаться ко всем предметам, находящимся в пространстве, доступном для ручонок. Он то проводит по ним руками, то поднимает их или бросает оземь, то снова берет их, передавая их из одной руки в другую, – словом, производит все те странные телодвижения, которые называются несведущею толпою игрой малого ребенка. В упражнениях этих первых чувств осязания младенец находит громадное удовольствие, что доказывается светлым выражением его лица и смехом. Он действительно обладает в это время всеми элементами наслаждений: необходимостью упражнения, новизной ощущений и интенсивностью внимания. И он в это время наслаждается радостями, свойственными его возрасту и худо понимаемыми в более зрелые года. Но младенец ознакомился мало-помалу с предметами, его окружающими; они уже не могут доставлять ему прежних радостей, он более не нуждается в этих предметах, и они уже перестали привлекать к себе его внимание. Тогда он отыскивает себе новый источник удовольствий, пробуя над этими же самыми игрушками опыты своей двигательной силы. Разбивая или разрывая окружающие его предметы, он производит над обломками новые наблюдения и открывает себе таким образом новый источник радости. Но вот и обломки вещей изучены вполне, и младенец, поднимая ручонки с растопыренными пальчиками, ищет новую пищу своим ощущениям. Новые предметы для игры доставят ему тем более радости, чем менее они походят на прежние, и на них он еще раз возобновляет попытки своего всеистребляющего анализа. Но младенец становится ребенком, отроком и теряет прежний источник удовольствий, так как вокруг его всё изведано, и привычка сделала его невнимательным к ощущениям, доставившим ему такое богатство наслаждений в первые годы его жизни.

Ежели взрослому нет возможности при всей интенсивности внимания и всей силе фантазии, извлечь из кусков папки те наслаждения, которые он чувствовал ребенком при их истреблении, то, тем не менее, многие из удовольствий чувства осязания еще остаются ему доступными.

Тела вполне уже изведанные могут особенностью своего строения возбудить приятные ощущения в человеке, который, не будучи удручаем другими мыслями, обратит на них достаточное внимание. Так в минуту бездействия и покоя мы охотно занимаемся иногда проведением рукой по шелку или бархату, расчесыванием пальцами длинных прядей тонких волос или приминаем тонкий слой только что выпавшего снега. А между тем невнимательный или занятый иными мыслями человек способен пройти босиком по разостланной куньей шубе и не почувствовать при этом ни малейшего удовольствия. Но и обращая полнейшее внимание на осязаемое, не всегда удается вызвать в себе приятное ощущение. Чтобы насладиться всей нежностью этих ощущений, потребно тончайшее осязание, а оно выпадает на долю не всякого. Неизвестные нам причины, кроме того, сокращают время удовольствия при соприкосновении некоторых тел. Вовсе не надеясь открыть здесь неизведанные еще тайны ощущений, мы попробуем, однако, анализировать хотя бы поверхностно некоторые известные всем факты.

Тело, прикасающееся к нервам ощущения, не должно нарушать гармонии их строя, оно должно упражнять чувство, не утомляя его. Краткие интервалы отдыха при возможном разнообразии ощущений приносят иногда величайшее удовольствие чувству осязания. Удовольствия, добываемые таким образом, происходят не от простого упражнения естественной функции. Постараюсь разделить на группы удовольствия, доставляемые чувством осязания.

Есть особое наслаждение в поглаживании и потирании гладких и ровных тел, например, мрамора, металлов, талька, мыльного камня и т. п. Такое удовольствие длится, разумеется, одно мгновение и ограничивается местным ощущением; оно бывает тем живее, чем новее прикосновение и чем непривычнее к нему наша периферия. Так, прикосновение животом к мрамору ванны может доставлять иногда более удовольствия, чем прикосновение к нему рукой.

Удовольствие ощущается при соприкосновении с кожей тел, составленных из множества мягких упругих или гладких элементов. Осязание как-то странно изощряется в подобных случаях. Тончайшие нервные нити, приходя в соприкосновение с телом, которое упражняет их, не раздражая, порождают удовольствие. Это наслаждение может продолжаться долее первого и распространяется по нервам, производя содрогания и даже вздохи. Такое впечатление производят на наши нервы соприкосновение их с мехами, с тюками шелка, с прядями волос, со слоем свежего снега, хрустящего под ногами, с прижатыми к земле кристаллами снега.

Иногда, совершенно напротив, удовольствие возникает вследствие прикосновения к нам тел, слегка шероховатых, когда мы скользим ими по коже или растираем их между рук. Удовольствие подобного рода возникает в нас, когда мы проводим рукой по странице, исписанной и посыпанной песком, когда растираем среди пальцев сахар или песок, когда мнем на ладони хлебный мякиш и т. п. Удовольствие в этом случае происходит, кажется, от того, что раздражения воздействуют довольно сильно на некоторые нервные окончания, оставляя смежные с ними в покое; оно может продолжаться не долее нескольких мгновений.

Можно находить еще удовольствие в уминании мягких тел, которые, не приставая к коже, принимают в руках наших разнородные образы. Это приятное впечатление усложняется еще и чувством зрения, которое любит всматриваться в постоянное изменение форм окружающей нас материи. Такие же ощущения испытываем мы, когда мнем в руках хлебные шарики, воск, мел и тому подобные материалы. Уминая в тонком слое воды редниный мешок с мукой для приготовления клейстера, мы испытываем такого же рода удовольствие, а также при пожевывании резины промеж зубов. Но в этих последних случаях чувство осязания раздражается до степени, часто переходящей в болезненное состояние; руки не переставали бы переминать мякиш, и зубы не переставали бы жевать неподдающуюся резинку, пока разум или усталость мускулов не положат конец легкомысленной забаве. И эти удовольствия не распространяются далее занятой ими местности.

Мы тешимся иногда повертыванием в руках цилиндрических тел небольшого диаметра – например, карандашей. Чувство осязания тоже удовлетворяется, когда мы вертим под ладонью совершенное сферическое тело. И это удовольствие – тоже чисто местное, но может достигать значительного напряжения (интенсивности). Источник осязательных радостей представляет нам поигрывание с эластичными, легко сжимающимися телами, так же легко принимающими свой прежний вид и вызывающими тем новый толчок с нашей стороны. Такое же удовольствие производит в нас сгибание эластической пластинки и сжимание в обеих руках кожаного пузыря, наполненного воздухом.

Еще новое удовольствие осязанием производит взвешивание в руке малообъемного, но тяжелого тела (например, ружейной пули) или игра с пушечным ядром.

Глава II. Удовольствия, доставляемые общим чувством осязания. Удовольствия патологического свойства

Удовольствия, доставляемые человеку осязанием, распространенным по всей чувствительной поверхности его тела, отличаются друг от друга и сообразно потребностям, ими удовлетворяемым, и сообразно частям тела, служащим в каждом данном случае орудиями ощущения. Некоторые из них почти тождественны с удовольствиями специфического осязания, т. е. осязания рукой; другие же, напротив того, происходят в более глубоких частях организма и существенно отличаются между собой.

Изменения в температуре окружающего нас воздуха бывают источником бесконечных для нас наслаждений. Приятные ощущения подобного рода естественно делятся на два рода удовольствий: на ощущения, передающие тепло нашему телу, и на те, которые избавляют его от излишней теплоты. Находясь в слишком разгоряченной воздушной среде и не имея притом возможности освободиться ни от избытка теплоты, в нас самих постоянно зарождающегося, ни от жара, гнетущего нас извне, мы чувствуем непреодолимое желание освежиться, с жадностью отыскиваем предметы, способные избавить нас от излишнего тепла. Удовлетворение этой способности возбуждает в нас различные наслаждения, смотря по тому, чем освобождаем мы себя от гнетущей нас теплоты: доступом ли к нам холодного воздуха, жидкостью ли, водой (в большинстве случаев) или прикосновением к какому-либо плотному холодному телу. Чтобы оставаться приятным, охлаждение, разумеется, не должно длиться долее потребности. Подобного рода удовольствия возбуждают в нас дуновение вечернего ветра в конце томительно-жаркого дня, обмахивание разгоряченного лица веером, приближение к окну душной комнаты или выход из спертой атмосферы зала, наполненного людьми, на свежий воздух. Колебание около нас воздуха может, впрочем, доставлять удовольствие и помимо степени окружающей нас температуры; так и ветер, щекоча подкожные нервы, приятно упражняет их. Это, впрочем, дело личного вкуса и особенностей сложения каждого человека. Иной не выходит из дома во время ветра, чтобы не возвращаться усталым и не в духе; другой, напротив того наслаждается прогулкой в ветреную погоду и любит стоять неподвижно на палубе корабля, когда ветер надувает паруса и нос корабль по пространству. Я старался изучить впечатление от ветра на человека, прогуливаясь вдоль берега озера, слегка взволнованного бурей, то подставляя свою особу напору ветра, то укрываясь под защиту огромного и крепкого зонта. При подобной прогулке чувствуется двоякое удовольствие: одно состоит в противодействии силе ветра и, следовательно, в преодолении препятствия, другое, в приятности чувствовать, как чуждая нам безвредная стихия грозит оторвать нас от земли и унести в пространство, а затем она же ластится к нам, проникая в нервы кожи через ткань одежды. К подобному же роду наслаждения принадлежит и удовольствие стоять на площадке локомотива с лицом, обращенным в ту сторону, куда стремится поезд.

От избытка тепла холодная вода избавляет нас быстрее и успешнее, чем воздух, а механическое давление ее на тело производит само по себе наслаждение своего рода. Возбуждаемые ей ощущения чрезвычайно разнообразны, смотря по тому, опускаем ли мы в воду один только член нашего тела, погружаемся ли мы в нее целиком, опрыскиваем ли мы себя водой или наслаждаемся холодной струей, падающей с высоты на какую-либо часть нашего организма. К удовольствиям подобного рода принадлежат умыванье, купание, холодные ванны, душ и т. п.

Приносить нам удовольствие, освежая нас, могут только те плотные тела, которые служат хорошими проводниками тепла. Степень приятности этих ощущений зависит от форм и свойств самых тел, от способа прикосновения к ним и от той части тела, к которой они прилагаются. К подобному роду удовольствий относятся надевание свежего полотняного белья, лежание между простынь такого же свойства, приближение раскрасневшегося лица к мраморной плите, потрагивание разгоряченными руками металлических и стеклянных предметов и т. п.

Противоположностью этим наслаждениям, прохладе и освежению – служит прибавление нашему телу тепла, когда в нем ощущается недостаток. Можно сказать утвердительно, не боясь ошибиться, что удовольствие согреванием вообще сильнее в людях, чем наслаждение прохладой. По всей вероятности, это происходит от того, что сама чувствительность наших нервов увеличивается от теплоты. Так, холодная ванна успокаивает эротические пожелания, между тем как жаркая баня возбуждает их. Чтобы не входить в ненужные здесь подробности и не распространяться об удовольствиях, доставляемых человеку теплом, скажу только, что они продолжаются дольше, чем приятность охлаждения, и что им свойственно увеличиваться, по мере их вкушения. Так, например, вспомним, что удовольствие улечься летом между свежих простынок мгновенно улетучивается, так как белье немедленно впитывает в себя теплоту нашего тела. Напротив того, зимой мы с трудом можем решиться оставить одеяло, согретое в течение ночи собственной теплотой нашей, и требуется иной раз немало усилий и напряжения воли, чтобы выйти из постели на зимний холод.

Нет надобности ни перечислять здесь всех приятных ощущений, доставляемых нам температурой воздуха, ни уяснять, почему удовольствия эти изменяются с условиями климата и ходом времен года. В Гвинее или на острове Мадейра, где царствует круглый год однообразие вечного лета, удовольствия эти бывают менее ощутимы, чем в наших краях, где, благодаря чередованию различных времен года, мы пользуемся удовольствием четырех различных климатов.

Личные особенности каждого (идиосинкразия) при пользовании климатическими удовольствиями разнообразны до бесконечности. Иной, обрызгивая себя водой на берегу реки или стоя под мелким дождем холодного душа, вздрагивает от наслаждения и пользуется полным здоровьем только с наступлением морозов. Другой, напротив того, сжимается болезненно, при малейшем дуновении холодного ветра и круглый год вздыхает по жгучей температуре июльского полудня и по палящим солнечным лучам. Немногие (счастливцы, к которым принадлежу и я) потирают от удовольствия руки при виде выпавшего снега и с наслаждением прислушиваются к скрипу январского снега под их ногами. А между тем они же могут без вреда здоровью переносить прямые лучи палящего июльского солнца и с восхищением чувствовать, как жар все глубже и глубже проникает в организм их, производя в нем сложное ощущение неизъяснимой неги, – наслаждение, доступное, впрочем, во всей полноте своей только разве нищим Неаполя.

Присутствие в воздухе электричества, несомненно, влияющего на благосостояние наше, должно само по себе производить на организм более или менее приятное впечатление, а главное – оно должно значительно модифицировать удовольствия, приходящие к нам от других причин. Но мы не владеем никакими данными для определения этих источников влияния и вообще оказываемся совершенными невеждами в распознавании различных элементов, влияющих как на атмосферу различных стран, так и на изменения воздуха в разные часы дня. Самые усовершенствованные инструменты показывают только едва заметные изменения в воздухе двух гемисфер, между тем как легкие наши ощущают разницу в воздухе при расстоянии нескольких верст.

Мы не умеем изучать физические части, составляющие наш организм, иначе как разрезая их в трупах животных, но пока мы сами живы, мы не перестаем, однако, получать от каждой подобной части ощущение, заявляющее о ее бытии с его особенностями, и все эти лишения, сливаясь, объединяются в нашем сознании. Таким образом, закрыв глаза, не давая развлечь себя ничем внешним и посторонним, мы испытываем ощущение собственного своего бытия и собственного своего организма во всей его совокупности. Этот простейший психический феномен производится, с одной стороны, беспрерывными воздействиями живой материи на нервы ощущения, с другой – нашим сознанием, которое, констатируя эти впечатления, объединяет их. Это – основной феномен жизни, который должен происходить разно – в разных животных, в разных индивидуумах человечества и в разные моменты жизни одного и того же человека. Ежели бы была возможность обозначить видимым и верным знаком этот факт с его разновидностями во всех живых существах, тогда образовалась бы градация формул, объяснивших бы разнообразную жизненность живых существ. Чем бы, однако, ни оказался этот феномен, он все же принадлежит, несомненно, к области чувства осязания, и как таковой он может стать источником бесчисленных наслаждений. Когда совершенно здоровы все органы человека и когда действует со всей свойственною ей силой неуловимый механизм ума, тогда человек ощущает самого себя и наслаждается жизнью, испытывая при этом одно из наипростейших и между тем наисложнейших удовольствий своего бытия. Это удовольствие свойственно всем возрастам, всем временам и всем странам. Не иметь возможности насладиться им – болезнь, свойственная меланхоликам, ипохондрикам и щекотливым людям. Это – одно из наименее интенсивных удовольствий, но зато оно может продолжаться всю жизнь, и только сильная боль приостанавливает его течение, временно заглушая его. В молодости, однако, удовольствие это испытывается в полной силе; только юноше прилично наслаждаться окружающим миром, гордясь сознанием собственных сил, с улыбкой на лице, от которого радость жизнью отражается живыми лучами. Это – вообще как бы первобытное удовольствие; оно – вовсе не продукт цивилизации или какого бы то ни было усовершенствования нашей природы. Еще первый человек, любовавшийся окружающей его природой, оглянувшись на самого себя, почувствовал, вероятно, то же удовольствие самоощущения, с которым глядит, улыбаясь, младенец, приподнявшись в своей люльке, и с которым здравый умом и телом, философ, покончив с размышлением и умственным трудом, потягивается и потирает себе руки.

Сон составляет одну из самых настойчивых потребностей жизни; удовлетворение этой потребности не сопровождается, однако, никакими удовольствиями, так как сон прерывает внимание и затмевает самое сознание человека. Приятными оказываются мгновения, немедленно предшествующие сну, когда мысли начинают прекращать свою деятельность и во всем теле начинает сказываться успокоение.

Чтобы вполне насладиться этими блаженными мгновениями, иные велят будить себя за некоторое время обычного часа своего вставания, так как утром этот процесс засыпания, совершаясь медленнее, бывает еще приятнее, чем с вечера. Сновидения могут возбуждать в нас иногда чувство удовольствия, но так как они относятся к разряду наслаждений более умственных, то о них будет упомянуто в своем месте. С потребностью сна смешивают иной раз желание отдыха. Удовольствия, доставляемые отдыхом, иной раз так велики, что люди предпочитают их величайшим наслаждениям. Их испытывает в полной силе выздоравливающей, который, встав в первый раз с постели после долгой болезни и сделав несколько шагов, снова опускается на кровать и с наслаждением предается отдыху. Тогда, ежели только болезнь не оставила и следов страдания, человек засыпает с чувством совершенно райского наслаждения. Мельчайшие точки тела, получив от истощения болезнью небывалую чувствительность, становятся как бы сами небольшими центрами ощущений и чувствуют невыразимую негу от мягкого соприкосновения с ложем.

Мускулы опускаются в состояние полнейшего успокоения; кое-где бьется трепетно артерия и сладостно бьется сердце; усталость как бы уходит в дерево кровати под видом теплого, дрожащего тока и, наконец, нисходит блаженный сон, как друг давно желанный. Сходные с этим удовольствия испытываются теми, кто ложится после долгого бега или утомительного движения вообще. По большей части наслаждение отдыхом распространяется по всему организму, но оно бывает и местным, когда к отдыху расположена какая-нибудь одна часть тела.

Существует род весьма живых удовольствий, совершенно противоположных вышеупомянутым наслаждениям покоя и отдыха. Они состоят в упражнении членов передвижением мускулов или движениями всего тела; в обоих случаях наслаждение ощущается только тогда, когда движение отвечает потребности организма. Укажу здесь только на некоторые приятные ощущения подобного рода, предоставив себе говорить о других позднее, как об играх и обычных людям развлечениях. К весьма легким приятностям жизни причисляются грызение орехов, помахивание рукой, постукивание пальцами по столу, трясение ногой и т. п. Удовольствия, общие для всего тела – это прогулка пешком, бегание взапуски, прыгание, езда верхом или в экипаже, танцы, качание на качелях и т. п. Эти последние упражнения доставляют живейшее удовольствие в первую пору молодости и людям, привычным к упражнению мускулов. Крупные функции растительной жизни как вовсе не подлежащие области воли не могут доставлять удовольствие человеку иначе как только в отрицательном смысле. Печень, сердце, селезенка могут заставить нас ощутить удовольствие только в те минуты, когда в них на время утоляется могущее произойти в них страдание. Впрочем, и они во время полнейшего здравия участвуют в том синтетическом ощущении жизни, о котором говорено было выше. Дыхательные органы, состоя, напротив того, в прямом общении с внешним миром, могут предоставить нам удовольствие более или менее отрицательного свойства.

Ежели бы к нашим легким не прикасался никогда зловонный и душный воздух, то мы не наслаждались бы так сознательно атмосферой чистой и свежей. Ежели бы не раздражались так или иначе слизистые оболочки дыхательного аппарата и гланды слюнотечения – нам неизвестно было бы во всей полноте своей наслаждение чихнуть. Ежели бы внутренняя оболочка дыхательного горла не подвергалась энервации или скуке – мы не знали бы наслаждения зевнуть на свободе. Ежели бы, наконец, никогда не заболевали у нас, так или иначе ткани легких – нами не испробована была бы великая радость облегчённого дыхания.

Гастроэнтерический аппарат не может доставить нам сильных ощущений, иначе как входя в общение с внешним миром. Где воспринимается пища, там находится и чувство вкуса, этого обильного источника легких радостей, тесно связанного и с чувством осязания. Далее пищеприемный канал не сообщает никаких приятных ощущений. Желудок не радуется принимаемой им пище, и благосостояние, ощущаемое во время пищеварения, – чувство весьма сложное, происходящее и от утоления голода, и от усиления кровообращения, и от примеси к желудочному соку более разжиженных материалов, и от иных, менее известных причин. Кишечный канал не высказывает никакого положительного удовольствия, кроме приятного ощущения при испражнении, доходящего в весьма чувствительных субъектах до некоторой степени удовольствия. Акт испражнения доставляет удовольствие как выполнение потребности, и чем менее утомил он мускулы, требуя их содействия, тем он более доставляет приятности. По совершении испражнения ощущается еще иное удовольствие от передвижения внутренностей, которые занимают место, оставленное пустым; прекращение ирритации в ткани прямой кишки тоже способствует наслаждению. Удовольствие, испытываемое при инъекции некоторых клистиров, принадлежит уже к области патологии. Извержение урины, когда пузырь слишком растянут, сопровождается удовольствием и в физиологическом состоянии; весьма чувствительные субъекты ощущают даже это сжимание пузыря и возвращение его на свое место. Удовольствие это весьма незначительно и длится не более мгновения.

Все перечисленные здесь удовольствия зависят от большей или меньшей чувствительности ощущающих их личностей. Сильнее чувствуют их женщины и люди слабые и женоподобные.

Выражения, придаваемые всеми этими удовольствиями телу, весьма разнообразны, и мы постараемся обрисовать их в общих чертах.

При освежении себя чем-либо тело выражает свое удовольствие легким содроганием, вздохами, суживанием глаз, стискиванием зубов. Когда освежающее нас тело – воздух, тогда мы слегка открываем рот, по возможности расширяем дыхательное горло и производим ряд глубоких вдохов; иногда же мы выражаем удовольствие только прояснением лица и оживлением глаз. Когда же, напротив того, приятное ощущение происходит от сообщения тепла нашему телу, тогда мы потягиваемся, закрываем глаза и улыбаемся от внутреннего удовольствия. Погружение тела в горячую воду производит в нас чувство приятного томления, побуждает нас к чувственности и к эротическим мыслям. Жар от солнечных лучей производит чрезмерное расширение кожи, лицо становится багровым, дыхание замедляется и становится шумным. Выступление пота производит наслаждение, освобождая кожу от излишней ее напряженности. Удовольствие согреваться около огня выражается весьма разнообразно, смотря по температуре нашего тела и по свойствам горящего в камине топлива. Когда же мы подходим к огню с желанием согреться, тогда движения наши чрезвычайно просты. Мы потираем руки и производим вообще телодвижения, способные предоставить действию огня наибольшую поверхность нашего тела. Когда же сидение около огня становится обычным занятием, тогда удовольствие согревания усложняется желанием и провести время без утомления, и сосредоточиться в самом себе, и упражнять осязание легким постукиванием щипцами по углям, и насладиться зрелищем дрожащего пламени, струек голубоватого дыма и распадающихся углей, то вспыхивающих, то поддернутых сероватым пеплом. В этом последнем случае физиономия греющегося выражает тихое созерцание и блаженное состояние покоя.

Чувство благосостояния, доставляемое человеку физическим сознанием телесного здоровья, отражается на лице его особенным, нелегко сбегающим с него выражением.

Меньшая степень этого внутреннего благосостояния отражается на лице выражением тихого покоя, высшая же степень здоровья проявляется ясностью и экспансивностью всех очертаний лица, склонностью к смеху и странной живостью телодвижений. Даже проявления умственных способностей носят отпечаток этого внутреннего оживления, которое условились называть хорошим расположением духа.

Наслаждение во время отдыха или в минуты засыпания обозначается на лице выражением сладкой истомы, а на теле – предоставлением всех членов действию физических законов. Когда человек засыпает сидя, тогда стан его слегка отгибается назад, голова опускается на грудь, руки или скрещиваются на коленях, или висят по бокам; ноги или вытягиваются вперед, или нога закидывается на ногу. Опускание век указывает или на утомление, или на сильную степень неги.

Если человек очень устал перед сном, то он опускается в горизонтальное положение на постель с раскинутыми врозь руками и ногами, испуская глубокий вздох и стараясь как можно меньше шевелить членами. Затем нередко следует ряд вздохов и втягивание воздуха в себя. Лицо ленивца, решившего провести утро, наслаждаясь переходом от сна к бдению и от бдения ко сну, выражает полнейшее блаженство. Едва начинает он просыпаться, открывая глаза впечатлениям внешнего мира, как окружающие его предметы, сливаясь в полусонном еще сознании с фантастическими образами минувшей ночи, комбинируются с ними в чудную фантасмагорию небывалых видений. Веки медленно опускаются, чтобы снова подняться через некоторое время, заявляя таким образом о переходе спящего от сонного небытия к внешнему миру и о жизни, еще продолжающейся в полусознании дремлющего ума. Но вот учащается дыхание, кровообращение становится сильнее, жизнь приливает к центру сознания с новой силой, и счастливец просыпается, потягивается и выражает долгой зевотой обуявшее его блаженство. Насколько удовольствие, производимое движением, разнится от наслаждения покоем, настолько своеобразно отражается оно и на физиономии человека. Лицо оживляется, глаза блестят и те члены, которым вовсе не приходилось бы участвовать в данном упражнении, увлекаются симпатическим движением. Смех, веселые возгласы, невольная игра мускулов сопровождают удовольствие. Но упражнение мускулов приятно только после долгого отдыха, и наоборот, наслаждение покоем доступно только после утомления движением.

Отрицательное удовольствие, проистекающее от временного прекращения боли, отражается на лице тем явственнее, чем сильнее было предшествующее страдание. Длинные и учащенные вздохи, улыбка, смех и даже песни, выражение покоя и сладкой истомы на лице бывают иногда следствием внезапно прекращенного страдания.

Блаженное состояние человека, поглотившего роскошный обед, выражается довольно характерным образом. Он покоится с раскрасневшимся и слегка одутловатым лицом; углы его полуоткрытого рта отдернуты слегка к щекам, симулируя начало улыбки, глаза, сияя тусклым блеском, медленно переводятся с предмета на предмет. Руки, сложенные на животе, как бы отслеживают ход принятой пищи и процесс пищеварения, от разгоряченного желудка веет теплом, и во всем существе пообедавшего сказывается невыразимое блаженство.

Вот типы физиономий, подмеченных мной у людей, насаждающихся удовольствиями того, что я назвал самоощущением или самоосязанием вообще.

Общее благосостояние всех частей тела, влияя на организм, располагает его к восприятию всех удовольствий. Недостаток этого благосостояния производит страдание, не допускающее развития приятных ощущений, так как часть их должна идти на утоление страдальческих ощущений в организме. Разные степени благосостояния этого источника радостей обусловливают для каждого человека статистику его удовольствий. Движения, способствуя развитию мускулов, успокаивают в человеке непомерную восприимчивость к мимолетным впечатлениям, рафинируя чувства неги и ту нервную возбужденность, которая для нежного пола составляет и наслаждение, муку жизни.

Все удовольствия и ощущения, о которых здесь сказано, могут быть одинаково чувствуемы всеми правильно организованными людьми, и так как они действуют согласно законам нервной системы, их можно назвать физиологическими. Существуют другие удовольствия, зависящие тоже от чувства осязания, которые могут быть названы патологическими. Противоестественное удовольствие осязания может происходить или от прирожденной особенности мозгового центра и нервов осязания, или от временного их болезненного состояния.

От прирожденного склада организма зависят странные удовольствия, находимые некоторыми психически больными людьми в разминании грязи и даже экскрементов в руках и наслаждении, с которым другие бьются головой об стену, наносят себе толчки, удары и т. п.

В сущности эти удовольствия названы патологическим только относительно, но ежели бы все люди разделяли подобные вкусы, то они, в свой черед, назывались бы физиологическими. Они не производят материального вреда, но противны чувству красоты и почти всегда идут об руку с тупостью ума и низостью инстинктов.

Патологические удовольствия, происходящие от временно болезненного состояния, чрезвычайно разнообразны. Человек, зараженный чесоткой или иной кожной болезнью, связанной с извержением гноя, чувствует нескончаемое удовольствие в почесывании себя или разрывании корост и струпьев, покрывающих его кожу. Иногда страдающий гнойной язвой не только любит постукивать по ее краям, но даже сдирать с чувством наслаждения струпья, начинающие ее затягивать.

Вспоминаю при этом старика, который признавался мне, что во всей жизни своей он не знал удовольствия больше того, которое он испытывает, уминая красный край старческой язвы, носимой им издавна на ноге. Одержимый горячкой готов броситься с наслаждением в ледяную ванну. Путник, идущий через снежные переходы Альп, едва может уберечься от искушения прилечь на морозе и заснуть, зная притом, что смерть была бы следствием подобного сна. Умственное помешательство, наконец, может сделать приятным нанесение себе ударов, царапин, глубоких ран и других повреждений, влекущих за собой страдания и смерть.

Удовольствия подобного рода могут быть смело названы патологическими, так как, нанося вред организму, они противны закону природы, которая соединила удовольствие с исполнением акта, ведущего к нашему благосостоянию.

Выполнение ненормальных удовольствий отражается отвратительными чертами на лице человека. Видевший лицо ребят, мажущих себе лицо и руки грязью, или чесоточного, скребущего свои раны, может составить себе о них понятие. Бывают случаи, когда лицо человека, раздирающего свою рану, носит отпечаток чистейшей радости, но тогда чувство это только истекает из болезненного начала, и производит на организм целебное действие. Возбужденная таким образом и прикрытая успокоительной мазью язва доставляет ощущение невыразимого блаженства.

Глава III. Об упражнениях и играх, основанных на общем чувстве осязания

Чувство осязания служит основным элементом большинства наших увеселений. Некоторые из обычных упражнений этого чувства входят в разряд гимнастических, другие слывут увеселением и игрой. Упомяну здесь о некоторых мускульных движениях, ставших прототипом прочих.

Самое несложное из человеческих упражнений, прогулка, бывает для нас источником обильных наслаждений. Прогулка составляет, собственно говоря, отправление функций ходьбы ради одного только движения мускулов. Редко, однако, остается она удовольствием столь простым, и прогулка служит, по большей части, только основной нитью для иных жизненных удовольствий. Прогуливаясь, мы смотрим вокруг себя, разговариваем, весело проводим время и даже читаем иной раз в промежутках отдыха. Главным, однако, непременным условием всякой прогулки остается, тем не менее, движение мускулов нижних конечностей и стана.

Тело человеческое состоит преимущественно из плоти и костей, и хотя крошечная часть его, головной мозг, и держит весь организм под всесильным своим началом, все же эта часть не в состоянии удовлетворить все потребности всей громадной массы живой материи, и масса эта, оставленная в бездействии, властно вопит, требуя и себе упражнения и питания. Среди занятий наших, требующих по большей части, усидчивости, для ног оказываются недостаточными и ходьба по дому, и то качание ими под столом, с помощью которых люди хотят утолить в них потребность движения; и вот человек начинает чувствовать неодолимое влечение к прогулке и к свежему воздуху. Переполненные накопившейся в них силой, мускулы начинают действовать с необычайной живостью, и во всех движениях их чувствуется радость удовлетворенной потребности. Грудь расширяется от жадно вдыхаемого ей воздуха, пульс учащает свой ритм, и все тело наслаждается движением, сообщенным ему ногами. Шаг более или менее ускоренный, свойства почвы и вид окружающих человека предметов могут разнообразить до бесконечности удовольствие прогулки, но что всего более разнообразит наслаждение ей – это большая или меньшая степень впечатлительности и понимания каждого. Кто прогуливается ради проведения без скуки нескольких часов вполне праздного или употребленного на пошлые занятия дня, тот в прогулке не признает ничего, кроме удовольствия механического передвижения ног. Человек же, проведший несколько часов в глубине своего кабинета за усиленной работой и, при упорности умственных занятий, не утративший живости впечатлений, собирается на прогулку как на праздник. Сосредоточенный в самом себе, он сознает всякое впечатление, производимое на него внешним миром, – от теплоты почвы, попираемой его ногами, до легких содроганий внутренностей в глубине собственного тела. Шаг его бывает иной раз неровным из-за непривычки обращать внимание на мелочные приличия жизни; иногда из желания и сберечь время, и сообщить как можно более движения притомившимся мускулам он ускоряет донельзя шаг, выше поднимая ноги (как хаживал еще издавна один профессор хирургии, знаменитость нашего времени). Удовольствия, доставляемые зрелищем, придают прогулке особую прелесть в глазах человека, умеющего и чувствовать, и думать. Людям слабосильным и женщинам прогулка не представляет живого удовольствия, отчасти потому, что сидячая жизнь стала для них необходимой привычкой, отчасти потому, что усилия при ходьбе были бы для них слишком утомительными.

Ускоренная донельзя ходьба превращается в бег, и в этом усиленном виде доставляет людям источник живейших радостей. При избытке жизненных сил требуется и сильно напряженное мускульное движение; вот почему бегать особенно любят дети и весьма молодые люди, для которых бег представляет гораздо более наслаждений, чем простая прогулка. Во время бега человек вдыхает и выдыхает большое количество воздуха, внутренности его приятно сотрясаются, получая ряд мирно чередующихся толчков, и вся эта перетасовка сливается для бегущего в ощущение непомерно веселого общего настроения. Сбегание с высоты вниз, по наклонной покатости, доставляет иногда громадное наслаждение человеку с длинными и гибкими нижними конечностями, умеющему держать стан свой во время бега в должном равновесии. Глаз быстро и издалека намечает пункты, на которые должна ступить нога; направляясь к ним, ноги стремительно бегут, увлекая за собой все тело, которое, проходя целую серию разнородных движений, оказывается потрясенным до глубины своих мельчайших фибр, – и все это без малейших усилий со стороны бегущего и без малейшего для него утомления. Соревнование сильно способствует удовольствию бегающих, как это бывает при всех телесных упражнениях, удовольствие коих зависит отчасти от преодоления трудностей.

Прыжок только тогда вызывает в осязании нашем приятное чувство, когда он сравнительно невысок; в противном же случае прыгающего вознаграждает за неприятность толчка и всеобщего потрясения разве что удовольствие совершенного над собой усилия и сознание собственной удали.

Прыганье по предмету упругому доставляет удовольствие цепью непрерывных усилий при преодолении препятствий, вновь и вновь возникающих под пятами прыгающего.

Плавание представляет ряд весьма сложных удовольствий, состоящих в большей или меньшей зависимости от чувства осязания. В плавании по стоячей воде все наслаждение сводится к освежению кожи, к упражнению мускулов и к соприкосновению с нервами периферии субстанции упругой, но легко уступающей малейшему движению. Плывя по поверхности озера или слегка взволнованного моря, мы наслаждаемся тем, что то возвышаемся на гребне волн, то опускаемся вместе с ними, и чувствуем между тем, как хлещет нам в лицо студеная вода и как журчит она, струясь около нашего тела, когда мы плывем навстречу ветру. Но высшее наслаждение ожидает пловца на водах быстротечной реки: течение увлекает плавающего без малейшего утомления с его стороны; легкое движение руками еще увеличивает быстроту. Мимо плывущего несутся берега, а вода, колеблясь около его тела, производит на кожу слегка приятное щекотание. Но характеристика плавания разнообразна до бесконечности, и исчисление здесь всех удовольствий этого упражнения привело бы только к напрасной трате времени и места.

Танцы – наслаждение весьма сложного свойства. Значительная часть удовольствий, ими доставляемых, относится к области слуха, но так как основной акт пляски – все же движение мускулов, и так как побуждением к танцам в салонном мире служит отчасти желание привести оба пола к некоторому общению, то можно, кажется, не боясь ошибки, включить наслаждение танцами в настоящий отдел. Взяв пляску в самом элементарном ее значении, представим себе человека, пляшущего одиноко, без аккомпанемента музыки. Все наслаждение в этом случае сводилось бы к ритмичному передвижению мускулов с мерными интервалами усилия и покоя. Затем представим себе, что к пляшущему присоединяется товарищ одного с ним пола, и наслаждение увеличится удовольствием видеть около себя, соответственно стройные движения человека, соразмеряющего свои увлечения с действием мускулов соседа. Когда же товарищем увеселения становится женщина, молодая и прекрасная, тогда бледное удовольствие передвижения в такте, соединяясь с прелестью легких, но жгучих прикосновений, превращается в восхитительное наслаждение, именуемое в свете танцами. Когда же к довершению удовольствия раздается музыка, тогда она производит на танцующих действие солнца, появляющегося на горизонте и придающего всему значительную долю света, жизни и теплоты. Тогда все разнообразные впечатления танцующих сливаются и объединяются в одно общее чувство гармонии и счастья. Чтобы довершить очарование, к быстроте кружения вдвоем, к упоительной мягкости приемов партнера, к миловидной грации и изяществу ее мнимо-ласкающих телодвижений присоединяются трепетное вздымание груди, слияние двух теплых дыханий, невзначай встретившиеся взоры, невольное сжимание руки и более сильный охват гибкого стана. Человек тогда, чувствуя, как колеблется в его руках живое существо, эластично, гибкими движениями следящее за ним в бурном ходе телодвижений, указываемых ему порывами музыки, приходит в смущение и называет эти мгновения танцев самыми блаженными минутами жизни. Женщина, со своей стороны, чувствуя, как увлекает, почти уносит ее сильная рука в вихрь нескончаемых кружений, вполне наслаждается танцами; она то удаляет стан от охватывающей его руки, то желает, чтобы рука эта поддержала ее еще сильнее. В упоении изящной своей чувствительности она забывает, что живет, – и ее, с разгоряченным лицом и с опущенными вниз глазами, приводит на место, которое нелегко, быть может, отыскала бы она теперь одна. Яркость освещения, блеск одежд, благоухания и ароматы бальной залы, все ухищрения роскоши и богатств придают танцам изящество и красоту, не изменяя их сути и свойств. В молодости и в особенности для женщин танцы и бал составляют величайшие из удовольствий жизни, хотя они и становятся иногда для людей источниками многих страданий и бесконечного горя. Танец становится для некоторых чуть ли не судорожным удовольствием и упоительным бредом чувств.

В гимнастических упражнениях удовольствие оказывается тем сильнее, чем могучее и развитее у человека мускулы и тем необходимее бывает упражнять их. Люди же с тощими мускулами не могут находить никакого удовольствия в утомительных для них усилиях. Удовольствия эти чрезвычайно разнообразны, но никогда они не переходят в наслаждения неги, и лицо гимнаста всегда сохраняет выражение самодовольства и силы. Мгновенное прекращение противодействия, уступающего усилиям человека, постоянный переход от движения к покою и наоборот, быстрое чередование в человеке сильных ощущений – вот главные элементы, из коих складывается удовольствие многообразных гимнастических упражнений.

Все эти удовольствия проистекают от двигателя, находящегося внутри нас самих; некоторые другие, напротив того, действуют на нас, движимые двигателем, находящимся вне нас.

Верховая езда, например, сопровождается многими удовольствиями подобного рода. Сидя в хорошем седле и чувствуя себя крепкими в стременах, мы ощущаем некоторое элементарное удовольствие уже вследствие того, что находимся высоко над землей, на спине гордого животного, которое теплотой своей и легким содроганием мускулов дает нам чувствовать, что под нами движется сильная и могучая жизнь. Едва по знаку руки нашей конь двинулся вперед, как мы уже начинаем чувствовать удовольствие от передвижения без усталости и от приятного ощущения правильных и плавных сотрясений. Глазу вдали открывается широкий горизонт, а вблизи седок может любоваться разнообразными движениями тонких ушей или изящными поворотами конской головы.

Одна рука, держащая поводья, остается наготове для передачи коню воли седока, другая треплет шею коня или поигрывает его лоснящейся гривой. Но вот слишком плавное передвижение наскучило седоку; он отпустил поводья, скомандовал рысь, и в глубине его внутренностей отразилось сотрясение от ускорения конского бега. И вот верховой опирается на стремена и по-английски несется по пространству, едва касаясь седла. Главное удовольствие верховой езды состоит в галопе и в езде во всю скаковую прыть коня. Мы несемся на всем скаку, точно плывя по воздушному пространству, быстро разрезая воздух, который щекочет ветром наше тело, освежая нас и возвышая еще прелесть подобной езды.

Езда в экипаже приятна при плавности передвижения и при ловком положении тела. Она доставляет удовольствие, когда мы находимся в том положении, в котором привыкли двигаться, т. е. с лицом, обращенным вперед. Обратное движение вредно для многих людей, вызывая у них тошноту и головную боль. Предки наши в их безрессорных экипажах и при езде по неотделанным дорогам не испытывали того удовольствия, которое чувствует в наше время горожанин, полулежа на рессорных подушках нанятого фиакра и катаясь по улицам наших городов. Для многих людей подобная езда – вовсе не удовольствие, другие же, напротив того, наслаждаются им с восхищением. Езда при помощи пара приятна по причинам слишком понятным.

Обычные средства передвижения по воде доставляют чувству осязания приятное, но весьма несложное ощущение. Разрезание гладкой поверхности воды, стоя на палубе парохода или корабля, производит на органы осязания едва заметные ощущения; когда же ветер волнует воду, тогда качка судна производит иногда приятное ощущение качания на качелях. Иным людям доставляет удовольствие чувствовать подвижную почву под своими ногами.

Носиться по заоблачным пространствам, сидя в лодочке аэростата, должно доставлять немало удовольствий чувству осязания и по новости своей, и по громадности пространства, доступного взору аэронавта.

Многие игры обязаны своей привлекательностью ощущениям осязания. Качание на качелях, игра в лапту или в мяч, бильярд и т. п. доставляют удовольствия, основанные на комбинации тех элементарных ощущений, о которых здесь говорено. Общение между людьми и соревнование придают этим играм главную их прелесть.

Глава IV. Половые наслаждения и физиологический анализ их

Заботясь о сохранении расы наперекор враждебным силам извне и столкновениям в жизни внутренних элементов, ради существования ее в течение многих и многих тысячелетий природа вложила в мужчину и женщину неодолимое влечение сблизиться в том высоком акте, когда среди бреда наслаждений и трепета спазматических радостей зарождается новое существо. Для достижения этой высокой цели она пустила в ход два сильнейших двигателя – мощь внутреннюю, или прирожденный мозговому центру инстинкт, и самые чувствительные и чуткие органы, которые при сближении доводят чувственное наслаждение до высшего его апофеоза.

В этом простейшем его выражении сближение полов наблюдается и у низших животных, у большинства которых акт совокупления ограничивается соприкосновением половых частей. Но, возвышаясь от низших степеней животной жизни до высших ее проявлений, мы поражаемся дивным зрелищем того, как около самого факта, служащего как бы скелетом процесса, группируются все в большем и большем количестве другие элементы, совершенствующей удовольствие совокупления. Природа прежде всего озаботилась украшением внешних форм обоих существ, долженствующих встретиться, словно приглашая их на пир. Ради градации удовольствий она наделила высшие существа органами все более и более чуткими и нежными и все более и более усовершенствованными нервными центрами. Длинная стадия любви у некоторых насекомых и затем мгновенная смерть самца могли бы внушить предположение, что насекомые эти одарены высшей способность неги, ежели бы простота их нервной системы допускала возможностью подобного явления. Поспешим заключить все возвышающуюся цепь живых существ конечным ее звеном – человеком.

Любимое создание было и здесь одарено природой выше всякой меры. Она, видимо, хотела излить лучшие сокровища свои на сближение полов, как бы желая тем вознаградить мужчину за ущерб сил, утрачиваемых им для произведения себе подобных, а женщину – за те горести и страдания, которыми заплатит она за мгновения наслаждения и неги. Самые ценные сокровища ума и сердца бывают потрачены людьми в блаженные времена, предшествующие половому общению; когда же настает желанный миг, тогда все радости жизни сливаются, казалось бы, в один апофеоз неги и в сложность наслаждений, не находящую себе выражений ни на одном языке человеческом.

Половое сближение двух существ, незнакомых между собою, было бы только механизмом полового общения. Но в большинстве случаев происходит совершенно иное.

Неодолимое стремление приблизиться к другому полу заставляет нас усиленно вглядываться и искать; когда же встречается нам существо, отвечающее нашим понятиям или об одной красоте, или о связанных с ней идеях правды и добра, тогда неопределенные дотоле пожелания сосредоточиваются на одном предмете, воспламеняются и становятся страстью. Но путь от желаний к достижению долог и бывает уставлен длинной вереницей возвышенных томлений и тех восхитительных радостей, о которых, как о принадлежащих к сфере умственного мира, сказано будет в ином отделе. Но, желая изобразить немногими словами проявления удовольствия, предшествующих неге чувственной, скажем только, что сила природы научила женщину избегать на время приближения любимого человека, борясь с ним нравственной, не лишенной своеобразной радости борьбой, после которой еще сладостнее становится победа. У дикарей женщина, преследуемая мужчиной, бежит и скрывается в чаще леса. У нас в Европе молодая девица, укрываясь за всеоружием прирожденной стыдливости, невольно вызывает и возвышает еще желание любовника, которому нелегко достается иной раз победа. Сложности, соединенные с этой борьбой, женихания намечены здесь только слегка; они бесконечны и бесчисленны, как все страсти, великие и малые, могущие волновать человеческое сердце. Но и физическая часть удовольствий любви, единственная, занимающая нас теперь, и та переполняет человека избытком наслаждений.

Одно прикосновение между собой двух любящих существ доводит нервы осязания до состояния эротизма и гиперстении. Соприкосновения, вовсе не имевшие бы значения в иное время, становятся здесь источником сильнейших наслаждений: кожа разгорячается, содрогаются уста, речь становится прерывистой, дыхание и кровообращение учащаются и из взволнованной груди вырываются сладкие вздохи. В эти минуты полнейшего смолкания умственных способностей чувство перестает рассуждать и вся деятельность жизни переходит в чувство осязания. Руки смыкают свои объятия, уста встречаются в долгом поцелуе. Весь организм приходит в неописуемое волнение. Глаза закрываются как бы для того, чтобы сознание, не развлекаясь образами внешних предметов, всецело могло быть занято сладким трепетом, доносящимся до него из всех частей тела… Почтим молчанием таинственность этих торжественных минут.

Расскажем только о том, что необходимо для полноты картины изображаемого нами мира ощущений и наслаждений, являющихся их отголоском. Ощущения, производимые актом полового совокупления, не суть исключительно только местные, точно так же, как и наслаждение, производимое ими, отнюдь не имеет местного характера. Вся нервная система возбуждается через местные раздражения. Дыхание учащается, сердце начинает биться сильнее. Наслаждение охватывает весь организм и всего человека, По напряженности во всем мире человеческих ощущений нет более сильного. Если бы оно продолжалось долее, самый сильный человек не мог бы вынести его силы и окончательно изнемог. На время оно заглушает остальную психическую деятельность человека, его сознательные и мыслительные способности. Все другие ощущения являются в большей или меньшей степени парализованными; все ощущения, доставляемые осязанием – жар, холод, боль и т. п., – уничтожаются почти всецело. Сознательная психическая деятельность с актом полового совокупления, безусловно, непримирима. Случайное пробуждение ее уничтожает все наслаждение и делает акт болезненно-ненормальным.

Участие полов в акте совокупления далеко не тождественно, а потому и психические состояния их далеко не одинаковы, вследствие чего должны быть различны их наслаждения. Женщина остается по природе пассивной и совершает акт почти бессознательно, тогда как мужчина должен обладать напряженной энергией. Нередко случалось, что внезапно появившаяся мысль, испуг, игра воображения или что-либо подобное сразу делало мужчину неспособным к продолжению акта. Прерванное напряжение заменяется в этом случае внезапным упадком нервного ритма, как общим, так и местным.

Все эти физиологические удовольствия вполне естественны; они становятся преступными только тогда, когда наносят ущерб уму и сердцу. Человек, умеющий победить их ради разумной цели, не убивая, впрочем, в себе самом способности пожеланий, одерживает величайшую и весьма редкую победу, так как удовольствия половые, сильнейшие из чувственных наслаждений, составляют для множества людей величайшее счастье жизни.

Половые удовольствия, если пользоваться ими с благоразумной умеренностью, ослабляют силы мужчины только на некоторое время, вовсе не влияя на силы женщины. Ощущаемая после них слабость поражает мускульный аппарат, ощущения тупеют; позыв к пище и потребность сна приглашают человека возместить затраченную организмом субстанцию пищей и оживить ослабевшую нервную систему сном. Но затем вся жизнь обусловливается суммой этих наслаждений, влияющих всего более на чувствительность человека. Так как выполнение половой функции составляет первое звено социальной цепи, то оно делает нас вообще любящими и более склонными к жалости и всепрощению, между тем как полная победа над плотью возвышает интеллектуальные способности в ущерб чувствительности; когда же ум не сильно занят, тогда она делает людей рабами скотских наслаждений обжорства.

Половые наслаждения влияют весьма различно на жизнь людей. Кто способен наслаждаться интеллектуальными сокровищами или утонченностями любви, тот отдает чувственности только небольшую часть самого себя и этой частью он жертвует как бы неохотно, отнимая ее от служения более возвышенным алтарям. Между тем человек, который по прирожденному несовершенству своей природы или по падению, обусловленному в нем социальными условиями, не умеет «поднять рыла выше корыта», предоставляет лучшую часть дней своих любовной борьбе и ее наслаждениям. Однообразная и блеклая ткань иной жизни не удерживает иных впечатлений, кроме почти непрерывной цепи вульгарных восхищений и гнусных объятий.

Глава V. Половые удовольствия патологического свойства

Люди, способные злоупотреблять всем, не всегда довольствуются естественными наслаждениями, сопровождающими общение обоих полов, – потому ли, что прискучили им эти удовольствия, потому ли, что страсть к наслаждению заставила изобретать новые к нему пути, потому ли, наконец, что условия жизни не дозволяли утолять иначе потребности чувственной любви. Все это побудило человека отыскивать искусственным, более или менее отвратительным образом некое подражание механизму совокупления, поставляя таким образом удовольствие, назначенное природой только ввиду иных высших целей, финальной и единственной целью многих действий. Отсюда появились среди людей онанизм, педерастия, зоофилия и другие бесчисленные гнусности, которые мы не умеем назвать иначе как греческим или латинским именем; некоторым же человечество вообще не давало имени, и не наречет их никогда ни один из языков человеческих.

Хотя относительно научная цель этой книги могла бы извинить до некоторой степени невоздержанность в словах писателя, но я отдам, однако, и здесь должную дань уважения чувству общественной стыдливости и, не входя в подробности, обращусь к этим вопросам слегка и упомяну о них только в общих чертах.

Оставив в стороне патологические удовольствия менее обычные, скажу только несколько слов о рукоблудии, пороке более общем, чем предполагают, который, будучи тщательно скрываем, медленно подтачивает источники сил и умственных способностей в лучшие годы жизни, пагубно влияя на рост целых поколений. Кто сам настолько чист, что ему вполне неведомы подобные удовольствия, тот не должен отвергать существование широко распространенно– го зла, но, допрашивая друзей своих, наблюдая и изучая, он должен доискаться правды, чтобы затем служить окружающим как собственным примером, так и добрым советом. Кто продолжает утверждать, что удовольствия эти могут быть ощущаемы только личностями с отупелыми умственными способностями и с извращенными чувствами, тот пусть вспомнит, что из небольшого числа великих людей, решившихся составить мемуары о жизни своей, двое признали себя виновными в этом пороке, а именно Руссо и Гёте.

Бесчисленные причины могут вовлекать людей в порочные наслаждения этого рода. Укажу на некоторые из них: в младенческие и отроческие годы наущение и пример бывают главными причинами распространения этого зла, которое иной раз сообщается как зараза или чума. Редкий случай, чтобы ребенок, коснувшись невзначай своих членов, сам научился злоупотреблению собой; но едва узнает он тлетворную тайну, как у него возникает неутомимое желание сообщить о ней сверстнику, или потому, что он хочет сознанием облегчить совесть от первых ее упреков, или потому, что живее становится сообщенное другому удовольствие; чаще же всего причина бывает весьма сложной. Так как эти гнусные радости, хотя и совращенные с естественного своего пути, все-таки относятся к инстинкту деторождения, то в них всегда является поползновение приблизиться к другому человеку, и за недостатком живого лица несчастный мальчик обращается при удовольствии своем к воображаемому или далекому существу.

Весьма редко случается, чтобы болезнь, производя раздражение в детородных частях, становилась причиной онанизма. И это относится к эрпетическим болезням, к обычным белям у девочек, камням в мочевом пузыре и т. д.

Но каким бы образом ни пристрастился человек к пагубному делу, много причин содействуют тому, чтобы он не предал его забвению. Причины эти бывают: любовь к наслаждению, праздность, отсутствие особы иного пола, с которой можно было бы утолить чувственную потребность, венерические болезни, пламенность желаний, скука и плохое расположение духа, привычка и т. д.

В первое время развращения, когда удовольствие еще борется в человеке с чувством долга, падения случаются нечасто, и за ними следует время долгих и горьких покаяний. Незрелое тело, истощенное потрясениями и затратами выше собственных сил, поднимает властный протест и устрашает виновного упадком физических сил и отупением способностей, обычными спутниками подобных удовольствий. Тогда несчастный организует целый аппарат сопротивления, чтобы побороть искушение как врага. Но при малейшем послаблении неумолимый противник снова овладевает им и оставляет его обессиленным и приниженным низостью падения. Так чередуются победы и поражения, пока, наконец, утешаются навсегда угрызения совести, и юноша, потеряв уважение к самому себе, утешает себя мыслью, что он платит только дань человеческой слабости, влача в продолжение всей жизни смертельную болезнь, осудившую его на преждевременное одряхление. Разнообразны бывают градации падения каждого, по мере того, что сильнее в виновном – инстинкт ли, его обуревающий, или уцелевшее разумение, а потому неравномерны и разнообразны бывают у разных индивидуумов и последствия одиноких удовольствий.

К счастью, весьма редки случаи онанизма, доводимого до крайних пределов или хотя бы до пределов того, что может вынести организм. Некоторые писатели, занимавшиеся вопросом, ложно измеряя последствия этого порока, указывали на сильную смертность среди виновных, которые, прочитав подобные книги и, не сознавая в себе никаких признаков страшного tabes dorsalis, поднимали на смех писателей, думавших напугать их призраком ужасающих болезней, и продолжали с обычною беззаботностью ход своих гнусных занятий. Истину следует обожать как нечто религиозное, и из любви к ней должно признать, что большинство онанистов не доводят своих упражнений до крайностей, угрожающих им страшными и смертельными болезнями. Но не остаются вины их безнаказанными, и природа присудила их стоять в умственном отношении одной ступенью ниже того положения, которое предназначено было естеству их.

О юноши, и вы все, читающие эти строки! Положите руку на сердце и скажите, не портило ли вам лучшие минуты вашей жизни горькое воспоминание о том, как подчиняли вы себя самому низкому из инстинктов? Вы находитесь в той жизненной поре, когда все способности и чувства, и ума, и сердца достигают в вас полной силы и, готовясь к действию, открывают вам нескончаемые горизонты успеха и радости. Фантазия украшает в ваших глазах предметы и заставляет сильнее биться сердце, представляя вам блестящие грезы о том, что вас ожидает впереди. И любовь, и дружба, и слава, и науки поочередно возбуждают в вас весьма реальные надежды, заставляя вздыхать только разве о том, что жизнь так коротка, и что не удастся вам, пожалуй, дознаться до всего и все в мире обнять, а между тем чему вы жертвуете всем этим? Жалкому мимолетному удовольствию, которое, покидая вас, оставляет вас униженными, отупелыми и ни к чему не способными. Ум в вас коснеет, цепкая и быстрая память юности изменяет вам, воображение оказывается уже неспособным вызвать в светлом своем зеркале отражение блестящих некогда образов вашей фантазии; воли не существует; мучительное, мелкое беспокойство овладевает всем вашим существом и заставляет вас проводить долгие часы дня в жалком состоянии того равнодушия ко всему и всем и к той умственной праздности, которая для вас страшнее смерти. Само тело ваше страдает наравне с умом и сердцем: пищеварительный процесс начинает происходить все хуже и хуже, чувствуются непреодолимые болезненные ощущения в детородных органах; кожа, быстро отражающая состояние общего здоровья, бледнеет и вянет, физиономия приобретает вид столь глубокого унижения и нравственного упадка, что виновность человека становится очевидной для чуткого глаза наблюдателя. Не раз случалось мне читать скорбную повесть грязной тайны на лице соучеников, своих, и тогда, смело заявив им о грустном своем открытии, я призывал их к признанию, и призывы мои не всегда оставались бесплодными.

Но указанные мной болезненные проявления оказываются еще довольно сносными, и бедный юноша, свыкаясь с ними, проводит многие часы дня или в полудремоте, или в неутомительных занятиях обычного безделья, выжидая то время, когда обильно принятая им пища понемногу восстановит его силы для новых, быть может, злоупотреблений самим собой. Тогда состояние обычной оргии, в которое приведены его члены гнусными представлениями развращенного ума, заставляет человека прибегнуть снова к гибельному наслаждению. Иногда, напротив того, уныние и наставшая уже невозможность возбуждать в себе новые ощущения, для которых требовалось бы поднятие жизненной энергии, влекут к пагубному удовольствию и человек уступает им для того, чтобы испытать хоть что-либо, сильно потрясающее его организм, и снова чувствовать в себе самом процесс жизни. Проводимое таким образом существование, пустота ни к чему не пригодных занятий, долгие часы сна или дремоты, прерываемые иной раз раздражением или гневом, жизнь, замаранная от времени до времени пятном обычных увеселений, становятся в высшей степени отвратительной мукой. Вы все, привязанные цепью древних предрассудков к существованию, один раз навсегда указанному вам внешними обстоятельствами жизни, располагающих вами и делающих вас игралищем обветшалых понятий; вы, которые умудряетесь доживать до старости, не допросив себя никогда о том, чему служит ваша жизнь; вы, которые обозначаетесь только лишней цифрой в формуле вашего поколения, – продолжайте, пожалуй, жить среди мерзостных ваших занятий, так как вашему пониманию недоступны радости более возвышенные или хотя бы наслаждения менее низкие.

Но вы, не подлежащие цепям предрассудка или сами разорвавшие их; вы, стоящие на высоте современной мысли, вы, окинувшие пространство свободным взором и опознавшие место своего рождения; вы, испытавшие умственное, высшее наслаждение и направившие жизнь к избранным вами целям (целям религии, науки, славы или любви, все равно), – умоляю вас: не уступайте тому пороку, который стянул бы вас с высоты человеческого достоинства в бездну грязи у ваших ног и сломал бы у вас в руках то всеоружие, которым вы как люди обязаны сражаться с грозными врагами, стоящими на пути человечества к истине, добре и красоте. Если вам вовсе незнакомы одинокие удовольствия, не вздумайте приступить к ним в виде пробы или научного опыта; это – опасное испытание. Если же, к несчастью вашему, вы уже обучились им в те годы, когда еще младенчествовал ваш ум, – боритесь с недругом вашим сильнейшим из данных человеку орудий, высшей силой, объединяющей все способности ума, – волей. Воспитайте в себе эту драгоценную мощь упражнением в щедрых, великодушных и даже неблагоразумно-смелых делах; задайте волей своей задачу трудновыполнимую, решитесь бороться чуть ли не с непобедимым; решитесь сделать жизнь вашу согласной с природой вашей как человека, и вы насладитесь двумя высшими наслаждениями жизни – счастьем воли и победы… Но стоит ли пожертвовать ему жалким трепетом мимолетных наслаждений? Если воля ваша слаба по природе вашей или по обстоятельствам, войдите в товарищество с людьми, окрыленными волей; доверьте тайну вашу другу, объединитесь с ним, чтобы силой соревнования, наградами, наказаниями, всем тем, что может и возвысить, и усмирить человека, сделаться достойными высшей и славнейшей из побед – победы над самим собой.

Глава VI. Об удовольствиях вкуса вообще. Сравнительная физиология

Строгий мыслитель, всецело занятый обоготворением «идеи», глядит с презрением на тривиальные удовольствия вкуса; женщина, впечатлительная и нервная, охотно согласилась бы испробовать на самой себе дивный бред Байрона о поддержании жизни одними чувствами любви. Философ же, смело положивший руку на тайны оживленной материи, чтобы спокойно прислушиваться к бьющемуся в ней пульсу, видит в людских сборищах толпы интеллигентных животных, изощряющих ум и мысли, чтобы есть и пить по правилам искусства и науки. Он слышит, как эти люди признаются, что минуты, проведенные за роскошным обедом, среди веселых гостей, бывают лучшим временем жизни, и он не смущается этим и не стыдится имени человека.

Ему известно, что предусмотрительная природа, вложив в человека всепревозмогающую потребность питания, обратила эту необходимость в источник нескончаемых для нас наслаждений. Удовольствие связано с питанием для всех животных вообще, но природа, всегда щедрая в отношении к любимейшему из своих созданий, предоставила человеку целый цикл возможных комбинаций и соображений, целый мир нравственных и физических наслаждений – акт питания, который мог бы и для него оставаться столь же несложным и разнообразным, как и для остального животного мира. Питание начинается с введения в организм материалов, способных возмещать ущерб в силах, затрачиваемых процессом жизни, и потому оно должно производить удовольствие при первом соприкосновении снеди с органами, готовыми переработать их; прикосновение это должно, следовательно, возбуждать чувство осязания.

Простейшие виды животных, получающие пищу посредством эндосмоса, должны ощущать удовольствие питания всеми пунктами своего тела. Материя, их составляющая, ежели только она способна чувствовать, должна или быть снабженной тончайшими фибрами, или вся состоять из однородной, чувствительной массы. В обоих случаях удовольствие вкуса у этих животных не может различаться от других более или менее приятных ощущений, происходящих от удовлетворения иных потребностей и составляющих сложное для них ощущение бытия. Поднявшись ступенью выше по лестнице живых существ, мы встречаем состоящих из однообразного субстанции инфузорий или амёбы, которые, охватив тело, служащее им пищей, всасывают его в невидимый дотоле желудок; по окончании пищеварения желудок скрывается или исчезает. Если подобное существо способно чувствовать что-либо вообще, то удовольствие вкуса должно обнимать все части его тела, поочередно прикасающиеся к охваченной им пище.

Затем мы видим животных уже с постоянным неким углублением в виде желудка, в котором ощущение вкуса как ограниченное местностью должно уже быть интенсивнее; ощущения в подобных существах должны быть чисто осязательными и отличаться одно от другого только по свойствам тех предметов, с которыми они приходят в соприкосновение. И действительно, в низших родах животных, снабженных элементарной нервной системой, один и тот же нерв должен отвечать аффектам всевозможного рода: и простому осязанию, производимому толчком встречных предметов, и половому ощущению, порождаемому щекотанием детородного члена; тот же самый нерв служит и органу вкуса, ежели встреченное тело питательного свойства.

Переходя от этих жалких набросков бытия к животным более совершенным, снабженным двумя различными нервными системами, мы видим, что при самом отверстии, куда влагается пища, преобладают нервы животной жизни, между тем как остальной аппарат пищеварения предоставлен нервам ганглиозной системы. Здесь уже сказывается ощущение вкуса, отдельное от такта внутреннего, хотя у насекомых оно еще не может быть названо специфическим.

После этого краткого обзора органов вкуса у низших животных перейдем к высшему разряду живых существ, у которых для чувства вкуса приспособлена специальная система нервов, могущая в физиологическом отношении быть названа, по крайней мере, специфической.

У высших животных вкусовые ощущения видоизменяются как в самой сути своей, так и в степени своего развития различием организации у них и нервов ощущения, и мозговых центров, а также тем способом, каким пища входит в соприкосновение с нервными окончаниями, расположенными внутри их зева. Чувство вкуса оказывается слабо развитым в птицах, которые слишком быстро глотают свою пищу, а также в рыбах, зев коих обложен жесткими, хрящеватыми тканями. У млекопитающих же мы находим, напротив того, пищеприемник чрезвычайно развитым и снабженным множеством щупалец, которые разнообразят пункты соприкосновения с пищей и расширяют до бесконечности область вкусовых наслаждений. Кроме того, мы видим, что пища, останавливаясь на некоторое время во рту, пережевывается зубами и примешивается к слюне, которая, в свой черед, все более и более растворяет ее, приводя ее частицы время от времени в соприкосновение с нервами для возбуждения через их посредство наслаждения все более и более интенсивного и тонкого.

Между млекопитающими могут найтись те, вкусовой аппарат которых более развит, чем у людей, но можно сказать утвердительно, что ни одно животное не может извлечь из чувства вкуса столько удовольствия, как любимейшее создание природы – человек. С удивительным знанием дела он умеет разнообразить и комбинировать вкушаемые им вещества и тонким своим вниманием усовершенствовать орган, который, по физиологическому своему устройству, остался бы, может быть, слабым и неразвитым.

Удовольствие вкуса состоит из комбинации различных элементов, из коих иные составляют необходимую принадлежность акта питания, другие же, напротив того, служат ему только украшением и роскошной обстановкой. С каждым удовольствием вкуса необходимо связаны ощущения осязания и вкуса; придаточными же элементами наслаждения бывают приятный вид самой пищи, ее запах и вся богатая сервировка, украшающая вкусное блюдо.

Чувство голода и его утоление не составляют необходимого условия хорошего обеда, хотя стимул голода, примешиваясь к другим элементам наслаждения, и может придавать особенную прелесть ощущениям вкуса. Человек более других животных способен действовать ввиду нескончаемого горизонта, находя почти всегда возможным расширять для себя его пределы. Вот почему он может и есть, и пить с удовольствием, уже давно не ощущая голода, и это бывает с ним вовсе не в силу какого-либо патологического состояния. Позднее, говоря о болезненных удовольствиях вкуса, постараемся определить демаркационную линию между физиологическими и патологическими удовольствиями, доставляемыми этим чувством.

Общие законы, регулирующие другие жизненные удовольствия, влияют одинаково и на вкусовые отправления. Чем сильнее потребность в пище и питье, чем нежнее и утонченнее бывает нервный аппарат, чем интенсивнее обращенное на процесс еды внимание, тем изящнее и сильнее становится наслаждение. Здесь, однако, степень радости для человека зависит, по-видимому, от молекулярных частиц съедаемой им пищи, таинственный же феномен внутренних ощущений не подлежит никакому анализу. Две личности, находящиеся при совершенно одинаковых условиях аппетита, чувствительности и внимания, ощущают при питании весьма различную степень удовольствия, потому что один из них ест черный хлеб, а другой вкушает соус из нежнейшей дичи. Желудок как в теле бедняка, так и в теле богача принимает одинаково безразлично и произведения тончайшего кулинарного искусства, и самое простое варево, лишь бы в обеих снедях оказывался материал, пригодный к возмещению утраты в теле, производимой временем и жизнью. Но богач медленно пережевывает и впитывает в себя с наслаждением вкусные препараты своей гастрономической лаборатории, между тем как бедный наскоро проглатывает свою неизящную снедь. Феномен этот – очевидно, результат предусмотрительности и провидения, и розыски, устраиваемые человеком по всей земле в течение веков в поисках себе сокровищ в виду удовольствия вкуса, были издавна могучим рычагом богатства и цивилизации.

Обильным источником вкусовых наслаждений бывает еще широкое поле идиосинкразии отдельных личностей. Всем известно, как отличен вкус одного человека от вкуса другого: у иного сияют глаза от радости при одном запахе вкусно приготовленного мяса, другой вовсе не обращает внимания на съедаемую им пищу, находя вкусным всё, что только утоляет голод. Некоторые выбирают себе как бы специальности вкуса, чувствуя отвращение к кушаньям, составляющим желанное лакомство для других. Эту особенность или исключительность вкуса можно подвести разве только под закон естественного унаследования. Когда вкусы обоих родителей сходятся в своих предпочтениях, тогда в детях сказывается та же самая вкусовая исключительность. Когда же вкусы отца и матери противоречат друг другу, тогда дети наследуют особенности то отца, то матери, или комбинируют их, так или иначе, между собой. Случается, хотя и весьма редко, что ребенок, родившийся от родителей, вкусы которых диаметрально противоположны, бывает одарен вкусом столь обширным и совершенным, что он умеет найти приятное в грубейшей снеди и между тем может поспорить тонкостью и изяществом вкусовых ощущений с самыми опытными адептами кулинарного искусства. Эта особенность унаследования сказалась на мне самом.

Заметное влияние на разнообразие вкуса проявляет пол человека: мужчина здесь, как и везде, оказывается баловнем природы. В женщине, несмотря на более развитую в ней восприимчивость чувств вообще, слишком мало эгоизма, и она не умеет ни изощрять, ни анализировать своих чувственных удовольствий, как это свойственно гурману. Сравнительная нежность ее пищеварительных органов и странная эксклюзивность ее вкусов мешает ей в большинстве случаев пользоваться сильнейшими из наслаждений вкуса. Она не выносит по большей части ни едкого алкогольного запаха, ни пряностей вообще и находит наслаждение в сладостях, кислых и горьких продуктах и т. п. Всему этому, разумеется, бывают исключения, но они не убавляют верности общего правила. В деле нравственной физиологии нет возможности проводить безусловно прямых линий и заключать представляемые ей факты в строго очерченные геометрические пределы. Здесь все приходится строить на неопределенных, летучих гранях и на кривых линиях. Кто хотел бы поступать иначе, тот работал бы анатомическим ножом над облаком и измерял бы свод небесный шириной своей ладони.

По быстроте и легкости впечатлений ощущения вкуса должны изменяться и с возрастом человека, так как с годами меняется и сама основа, на которой ткется жизненная ткань. В первые месяцы бытия человек, по однообразию пищи и по неразвитости внимания, вряд ли в состоянии наслаждаться настоящим образом ощущениями вкуса. Алчность аппетита, замечательная не столько по объему, сколько по своей интенсивности, заменяет ему в это время недостаточность вкусовой оценки. В ребяческие же годы, напротив того, удовольствия вкуса становятся чрезвычайно разнообразными как по разнородности его пищи и по новости ощущений, так и по громадности аппетита в эти блаженные дни. Но в юности, когда на горизонте человека появляется солнце любви, тогда перед ярким блистанием этого солнца бледнеют и меркнут удовольствия вкуса, они не занимают много места в жизни человека весьма молодого. Треволнения этого бурного времени не дозволяют юноше наслаждаться спокойным раздумьем обеденного стола. Но тускнеет и гаснет солнце молодости – и для человека пожилого виднее становится бледный светоч наслаждений вкуса, приманивающий спокойным своим мерцанием охотника до удовольствий, начинающего дорожить и временем, и деньгами. И вот тогда-то люди начинают считать час обеда кульминационным пунктом дня, ухищряясь заменить недостаток аппетита изящными кушаньями, приготовленными чуть ли не по личным указаниям.

В младенчестве человек был жаден по инстинкту, теперь он становится лакомкой (гурманом) в силу гастрономической науки и понемногу выучивается неподражаемо проводить языком по всей полости рта, как бы желая уловить остатки улетающего наслаждения. Но зубы начинают качаться, чувства притупляются, и бледноликая старость отпугивает от человека последние быстротечные удовольствия вкуса. Несмотря на все изощрения искусства и на терпеливую сосредоточенность внимания старческого эгоизма, вкус уже не может вызвать в дряхлеющем человеке ни восторженного аппетита ребяческих лет, ни даже тех строго обдуманных удовольствий пожилого возраста, которые обтягивали еще недавно внутренности гурмана приятным слоем жира.

В различных странах света у людей встречается и различная степень аппетита, и разница в наслаждениях вкуса. Волчий голод лапландца побуждает его глотать с восхищением огромные куски жира, запиваемые нескончаемыми чарками алкоголя; аравитянин, напротив того, вполне удовлетворяет свой аппетит скудной горстью фиников. Жители северных стран Европы, умея соединять в себе утонченность вкуса с неутомимым аппетитом, наслаждаются более других народов удовольствиями вкуса. Испанец же, хотя бы и самый преданный гастрономическим вкусам, может только безнадежно вздыхать, вспоминая с завистью об эластичных желудках Вены и Петербурга.

Было замечено не раз, что большая или меньшая потребность в пище обусловливается не столько климатом, сколько прирожденными свойствами расы. В Южной Америке жители Рио-де-Жанейро употребляют гораздо более пищи, чем обитатели Буэнос-Айреса и Монтевидео, хотя первый находится по климату в более жаркой полосе. Мне самому случалось видеть, как англичане и немцы не оставляют прожорливых своих привычек ни в Парагвае, ни даже под экватором. Из европейских народов лангобарды и французы всего успешнее умеют пользоваться удовольствиями вкуса; наслаждения же испанцев по этой части сводятся к нулю.

Само собой разумеется, что подобными удовольствиями бедняки всех частей света пользуются менее, чем богатые. Однако и богачу приходится иной раз строго следить за собой и лишать себя силой собственной воли многих наслаждений, чтобы не утратить навсегда аппетит свой в постоянной борьбе желудка с гастрономическими произведениями его роскошной кухни. Богачу, злоупотреблявшему удовольствиями вкуса, случалось не раз завидовать из глубины своей кареты аппетиту чернорабочего, который, прислоняясь к колонне во время полуденного отдыха, с видимым наслаждением закусывает краюхой черного хлеба.

Протекшие над землей времена и годы тоже немало изменили первобытные удовольствия вкуса. В первые столетия жизни человечества на земле люди вовсе не ведали ухищрений кулинарного искусства и довольствовались одним удовлетворением аппетита. Как громадна в былые времена была потребность в пище у людей, мы можем судить по гигантским размерам угощений Энея и Одиссея. Позднее гастрономия набросила свой красивый и пестрый плащ на громадность аппетита и уменьшила его значение среди богатых и досужих людей земли. Порядочная доля аппетита уцелела и у людей нашего времени, и мы можем похвастаться тем, что умеем лучше отцов наших наслаждаться удовольствиями стола и вкуса. И немудрено, нами получены сокровища кулинарного искусства, унаследованного памятью; мы наслаждаемся утонченностью нерва, переданного нам по наследству естеством нашим, – словом, мы могли бы соблазнить к обжорству умереннейшего из римлян времен Августа, пригласив его только к обыденному столу наших ресторанов.