Два шага на небеса Дышев Андрей

Глава 32

Когда ко мне в каюту зашел генерал с тетрадкой в руке, мне невольно пришла на ум статистика: из семи пассажиров каждый второй легально или нелегально выполнял роль следователя.

– Присаживайтесь, – предложил я генералу кресло, а сам сел на стул. – Записывайте: в первом часу ночи меня разбудил женский крик…

– Ладно тебе! – махнул рукой генерал и тяжело опустился в кресло. – Все это я уже знаю.

– Вам это надо, Герман Владимирович? – спросил я, кивая на тетрадь.

– Капитан попросил! – пожал генерал плечами и, свернув тетрадь в трубку, попытался затолкать ее в карман брюк. – Но ситуация, скажу тебе по секрету, дрянная. Кто-то нехорошо хулиганит… Очень нехорошо. И доиграется. Я чувствую, очень скоро доиграется.

– Подозреваете кого-нибудь?

Я знал, что на этот вопрос генерал не ответит, и потому, сократив паузу после вопроса до минимума, сказал таким тоном, будто генерал все же ответил мне:

– Единственная улика – отпечатки пальцев на фонарике. Скажите капитану, пусть хранит его у себя как зеницу ока.

– Да мы знаем, – кивнул генерал, пряча глаза.

– И еще. Он держится слишком самоуверенно. А это может означать только одно: Виктор заготовил против капитана сильный козырь.

Я назвал имя, которое генерал не хотел назвать мне минуту назад, и то, что я попал в цель, выразительно подтвердила реакция генерала. Он стрельнул в меня глазами и тотчас прижал палец к губам.

– На полутон ниже, – предупредил он. – Тут уши у стен растут. А у тебя еще и двери нет.

Кроме ушей, растущих у стен, я хотел услышать мнение о козыре Виктора и потому продолжал молчать и вопросительно смотреть на генерала. Не думаю, что он забыл, о чем мы только что говорили, тем не менее стрелки перевел на Стеллу.

– Слушай, а девчонка эта, с которой ты… Как ее зовут, забыл…

Он проверял мои связи, втайне надеясь, что я уточню, кого генерал имеет в виду – Стеллу или Алину. Но я не оставил генералу выбора и ответил однозначно:

– Стелла.

– Ну да, Стелла! Ты случайно не почувствовал – по намекам, недоговоркам, – что у нее может быть оружие?

– Нет, Герман Владимирович, что-что, а это не почувствовал.

– А в сумочке у мамаши какой-нибудь дамский «велодог»[8] не завалялся, как ты думаешь?

– Даже не представляю, что у нее там может заваляться. Вот у кого точно есть оружие, так это у капитана.

Генерал кивнул, но было заметно, что мое замечание ему не понравилось.

– Ну, револьвер ему по штату положен. Но не будем лезть не в свои дела.

Он поднялся с кресла, сделал шаг, но тут же остановился и несколько секунд стоял ко мне спиной, словно пытался вспомнить что-то очень важное.

– Ты на капитана зла не держи, – попросил он, повернув голову. – Он твое имя назвал для того, чтобы отвлечь внимание другого… Ну, ты понял, о ком речь. Капитан тебе доверяет… Чего молчишь?

– А что мне сказать?

– Скажи: «Я страшно рад!»

– Я страшно рад, Герман Владимирович.

– То-то! И еще просьба: если мы с капитаном начнем этого олуха в трюм заталкивать, не путайся под ногами, даже если будет очень шумно. Договорились?

Я дал слово, что под ногами путаться не буду. Генерал вышел. Я прислушивался к его шагам в коридоре. Они медленно затихли на верху лестницы. Пошел с докладом к капитану, понял я. Значит, я был последним, с кем он говорил.

Преимущества моей каюты – в нее можно зайти и выйти бесшумно. Я появился в коридоре, словно опоздавшая тень генерала. Приблизившись к каюте Алины, я постучал и, не дожидаясь ответа, надавил на ручку. Дверь приоткрылась, и я проскользнул в прихожую. Пуговицы на рубашке трещоткой прошлись по косяку, и на этот тихий звук внутри каюты отозвался металлический щелчок.

Я заглянул за переборку. Алина стояла ко мне спиной, повернув в мою сторону голову.

– В чем дело? – рассерженно спросила она.

– Сейчас узнаешь, – пообещал я. – Только не надо прятать от меня пистолет. Я звук затвора «макарова» с восемьдесят третьего года различаю безошибочно.

– Меня не покидает чувство, – произнесла Алина, медленно поворачиваясь грудью ко мне, – что рано или поздно ты горько поплатишься за свою безмерную самоуверенность.

Так говорить было бы уместно в том случае, если бы девушка держала в руке баллон с дезодорантом или пудреницу. Но весь фокус заключался в том, что в одной руке она действительно держала «макаров», а во второй – полную обойму к нему. Глядя на меня очень нехорошо, Алина вогнала обойму в пистолетную рукоять и медленно сдвинула ствольную планку, загоняя патрон под ударник.

– Браво, – сказал я. – Я вижу, что ты умеешь обращаться с оружием. Можешь больше не стараться. Убери его, пока сюда еще кто-нибудь не зашел.

– Что надо? – не очень вежливо спросила Алина, продолжая стоять передо мной с заряженным пистолетом в руке.

– Как коллега с коллегой, хочу поделиться с тобой интересной новостью.

– Ну? В чем же дело? Делись, коллега!

Я взмахнул рукой, словно попытался поймать на лету муху в ладонь, и «макаров» оказался у меня в руке.

– Отдай, – сквозь зубы произнесла Алина, покрываясь пунцовыми пятнами.

– Молодой и красивой женщине не к лицу размахивать этой дрянью, – объяснил я свой поступок и вынул из рукоятки обойму. – Садись, не надо стоять!

– Ты меня раздражаешь, – призналась Алина.

– Это потому, что ты думаешь, будто бы я тебе мешаю, – ответил я, засовывая пистолет под подушку, а обойму закидывая на полку платяного шкафа.

– Прекрати вмешиваться в мои дела! Уйди с моего горизонта, очень тебя прошу! Ты же как слон в посудной лавке!

Я терпеливо слушал.

– Все? – спросил я, как только Алина замолчала. – А теперь послушай меня. Капитан и генерал намерены посадить Виктора в трюм.

Алина уже намеревалась пройти к двери и открыть ее настежь, чтобы выставить меня вон, но на полпути остановилась и повернулась ко мне.

– Посадить в трюм? – переспросила она. – Что значит посадить в трюм?

– Это значит насильно поместить в нижнюю часть отсека, прилегающего к днищу судна…

– Откуда ты знаешь?

Вот это другой разговор! Алина шагнула ко мне; мы стояли почти вплотную друг к другу.

– Капитан сказал.

– Может, врет?

– Не думаю. Он мне доверяет.

Девушка опустила глаза и принялась машинально тереть лоб.

– Нет, – сказала она тихо сама себе. – Только не это! Они все испортят! Этого нельзя допустить! Этого нельзя…

– Ты не сможешь переубедить капитана, – предупредил я. – Он настроен очень решительно.

– Смогу, – жестко проговорила Алина и покосилась на подушку.

– Не будь идиоткой! Если ты вздумаешь угрожать ему пистолетом, то сойдешь на берег Кипра под конвоем полицейских и уже никогда не найдешь убийцу Валеры!

Я удивился тому, что смог так быстро убедить ее отказаться от оружия. Алина кивнула и принялась ходить по каюте, крепко обняв себя за плечи.

– Что же делать? – бормотала она. – Что же делать? Если они его посадят в трюм, то капитану придется сообщить об этом инциденте в полицию. Полиция наверняка временно арестует его, начнутся разбирательства… Это будет конец, он уже не сможет…

Она не договорила, подошла к столу и с щелчком раскрыла сумочку из коричневой замши.

– Кирилл, – произнесла она, не поворачиваясь, – в душевой на полочке стакан – принеси, пожалуйста, воды.

Волнуется, подумал я, валерьянка, водичка и головная боль. Этого, впрочем, следовало ожидать.

Открыв дверь душевой кабины, я взял с полочки стакан, предварительно выудив из него зубную щетку, мельком взглянул на «жиллеттовский» станок, как на свое постыдное недавнее прошлое, наполнил стакан до половины водой и вернулся к Алине.

– Столько хватит? – спросил я.

Не открывая рта, Алина утвердительно промычала, взяла стакан и прильнула к нему губами. Она допила его до дна, поставила его на стол и медленно вытерла ладонью губы.

– Ни в какой трюм они его не посадят, – глухим голосом произнесла она, сделала шаг назад и опустилась в кресло.

Чувствуя неладное, я взглянул на стол и увидел опустошенную упаковку от таблеток. Я схватил ее и поднес к глазам. Клофелин! Сильнодействующее снотворное!

– Ты что?! – крикнул я, отшвыривая упаковку в сторону. – Ты сколько таблеток выпила?! Ты соображаешь, что сделала?!

Я стоял перед Алиной на коленях и тряс ее за плечи. Она не сопротивлялась, лишь морщилась от боли.

– Беги за врачом, иначе будет поздно, – прошептала она. – Двенадцать штук… Беги, не тяни…

Ее взгляд плыл, лицо побелело, дыхание стало частым и неглубоким. Я схватил Алину под мышки, поднял на ноги и потащил к раковине. Она слабела настолько быстро, что в душевой уже не могла стоять на ногах. Я открыл кран и сунул голову девушки под струю.

– Пей! – кричал я. – Быстрее!.. Слушайся меня!

Алина крутила головой, плевалась и пыталась укусить меня за палец, которым я давил ей на язык. Вдруг она резко дернула головой, выпрямилась и взглянула на меня полными смертельного ужаса глазами.

– Я умираю!! – не своим голосом крикнула она. – У меня кружится голова… Я не хочу… Пожалуйста, спаси меня… Я не хочу умирать!!

– Дошло наконец! – заорал я. – Соображать надо было, что делаешь! Пей воду!

По ее лицу градом скатывалась вода, мокрые волосы налипли на лоб и щеки, глаза начали закатываться, рот безвольно раскрылся, и девушка стала оседать на пол. Она уже висела на моей руке, вдруг необыкновенно потяжелев. Я понял, что слишком медлил, когда увидел, что Алина проглотила горсть снотворного, что стремительно теряю ее, и, испытывая ужас от убийственной скоротечности времени, принялся бить девушку по щекам, не позволяя ей заснуть.

– Не спать! – орал я.

– Не хочу… умирать… – все слабее произносила Алина.

Она боролась с собой, зрачки ее находились в постоянном движении, то закатываясь под веки, оголяя страшные мертвецкие белки, то фокусируя полный мольбы взгляд на мне. Ей стало по-настоящему страшно, игра со смертью, которую она сгоряча затеяла, оказалась слишком опасной и все глубже затягивала ее за черту, за которой начиналась пустота. Она корчилась над раковиной, пытаясь избавиться от отравы, со стоном кусая мои пальцы, а я продолжал бить ее по лицу, поить с ладони и давить на язык. Она находилась в пограничном состоянии между сознанием и бессознательностью, и в те мгновения, когда она переставала реагировать на мои команды и ее голова безжизненно сваливалась под шипящую струю воды, я с ужасом думал, что это конец.

Я поставил ее на колени перед раковиной – она не могла самостоятельно стоять, и кинулся в коридор. Каюта Виктора была заперта, и я едва не выломал ее, обрушив град ударов.

– Доктор! – кричал я. – Доктор, откройте!

Я выбежал на палубу, ногой раскрывая перед собой двери. Яхта казалась крохотной и тесной, как клетка для птиц. Я ударился плечом о стойку под тентом на корме, а мгновение спустя налетел лодыжкой на кожух лебедки на носу. Виктор сидел в шезлонге, глядя на горизонт по ходу яхты. Он только увидел мое лицо, как сразу же вскочил. Мне казалось, что для объяснений потребуется слишком много времени, и произнес только одно слово:

– Клофелин!

Он побежал вслед за мной. Я оглядывался, убеждаясь, что доктор не отстал, не потерялся, не отвлекся на какую-нибудь чепуху. Передо мной появлялись, как быстрые кадры, лица капитана, Дамиры, генерала и исчезали после взмаха моей руки. Распахнув дверь каюты, я остановился в прихожей, не смея подойти к лежащему на полу телу Алины, чтобы не мешать врачу.

– Мою сумку! – крикнул он, приседая перед Алиной, лежащей на порожке душевой кабины, и протянул мне ключ от своей каюты. Я уловил и понял его быстрый взгляд. Врач словно хотел спросить, нужен ли мне этот ключ или же я справлюсь своими силами. Сейчас можно было обойтись без этого отступления, без этой скрытой иронии, потому как каждое мгновение надо было потратить только на спасение Алины, и я, с трудом погасив в себе взорвавшуюся злость, выхватил ключ и выскочил в коридор.

Игнорируя приказ капитана, живая начинка яхты торопилась заполнить зрительный зал, чтобы не пропустить очередное зрелище. Я столкнулся с плечом генерала; кажется, он выронил барсетку. Мои злость и поспешность выделяли меня среди всех как человека действия и наделяли привилегиями: мне безоговорочно прощалась грубость, как безусловно прощается пожарному агрессивная разрушительность, с которой он врывается в охваченное огнем здание. Сумка Виктора была тяжелой, больше напоминающей кофр с фотоаппаратурой, нежели походную аптечку. Дымящаяся госпожа Дамира отскочила в сторону, освобождая мне путь, как курица из-под колес трактора на проселочной дороге. Где-то за кадром чувствовалась безмолвная тень Стеллы. Золотой россыпью поблескивал рот Мизина; студент рассказывал девушке о том, как кто-то где-то выпил тормозной жидкости и все закончилось летально.

– Жива?

Виктор не ответил мне. Кивнул на ноги Алины, и мы подняли девушку с пола и перенесли на кровать.

– Она при вас пила таблетки? – спросил он, раскрывая сумку и выкладывая на стол шприц, упаковку со спиртовой салфеткой и ампулу коричневого стекла.

Я испытывал непреодолимое желание схватить Виктора за плечи и хорошенько встряхнуть, будучи уверенным, что это обязательно поможет ему прийти в себя и начать адекватно реагировать на ситуацию. Для спасения Алины принципиального значения не имело, при мне она выпила снотворное или в одиночку. Уместнее было бы поинтересоваться, успел ли я промыть ей желудок.

– Чем это было вызвано? – продолжал допрос Виктор. Он жаждал мести, но для полномасштабной операции не располагал достаточно сильным оружием и оттого выглядел жалко. – Вы поругались? Может быть, принуждали ее к суициду?

Он стянул Алине руку чуть выше локтевого сустава резиновым жгутом и ввел иглу в вену.

Я не счел нужным отвечать на его вопросы. Собственно, ответы ему не были нужны. Он даже не замечал, что я молчу. Он слышал только себя и, должно быть, со стороны находил свой психологический натиск внушительным и беспощадным.

В каюту зашел капитан. Лицо его было встревоженным, причем тревога деформировала лицо вопреки воле, и это было символично: он не контролировал уже не только собственную физиономию, но и ситуацию на яхте. Молча взглянув на пачку из-под таблеток, на стакан воды, стоящий в лужице, капитан спросил меня:

– Это очень опасно?

Я не ответил. Во-первых, потому, что не знал ответа. А во-вторых, мне было стыдно за капитана. Пусть он был трижды обижен на доктора, но если считал унижением своего достоинства задать вопрос врачу о здоровье своей пассажирки, значит, у него были большие проблемы с самооценкой. Виктор тоже проявил себя как мальчишка, требующий реванша за былые поражения. Сейчас он был на коне, он был безусловным монополистом в деле спасения Алины и мог диктовать капитану любые условия. Мы все об этом знали, и потому предложение врача прозвучало как омерзительная игра в поддавки:

– Простите, господин капитан, что мне пришлось нарушить ваш приказ, но я сейчас немедленно вернусь в свою каюту и не выйду из нее до самого Кипра.

Он закрыл замки на своей сумке и закинул лямку на плечо.

– Не прикидывайтесь идиотом, – процедил капитан, бледнея от ненависти. Он стегал свою ладонь медной цепочкой, словно болью сдерживал в себе страшного зверя. – Никто не может запретить вам выполнять свой долг.

Не желая больше разговаривать, он круто повернулся и вышел из каюты.

– Я вас тоже не задерживаю, – изменившимся голосом произнес Виктор. Он удовлетворил амбиции сполна и, балансируя на грани превращения в объект насмешек, поспешил избавиться от меня.

Я видел, что лицо Алины порозовело, дыхание стало отчетливо выраженным, но она все еще не приходила в сознание. Виктор уже не суетился, морщины на его лбу разгладились, что могло быть хорошим признаком, и все-таки я должен был увериться, что Виктор более не нуждается ни в чьей помощи и не оставит Алину в беспомощном состоянии.

– Вы останетесь здесь?

– Я должен отчитываться перед вами? – вопросом на вопрос ответил Виктор, и тон, с которым он произнес эти слова, лишал дальнейший разговор всякого смысла.

Я обошел врача, присел у кровати и просунул руку под подушку. Виктор, полагая, что удивление обязательно унизит его достоинство в моих глазах, смотрел на пистолет подчеркнуто безразлично. Я снял с гардеробной полки обойму и вогнал ее в рукоять «макарова», затем затолкал оружие за поясной ремень под рубашку и вышел из каюты.

Пусть думает обо мне что хочет! Ровным счетом плевать на мнение окружающих! Ровным счетом!

Глава 33

При всех моих комплексах поверженного соперника я готов был снять шляпу перед Алиной, разумеется, при наличии шляпы. Хрупкая на вид девушка ассоциировалась в моем воображении с бронированной машиной, предназначенной для прохождения сквозь стены. Разве что мать кинулась бы спасать свое дитя столь же самоотверженно, как это сделала Алина, спасая Виктора от неминуемой изоляции в трюме. Я нашел объяснение ее поступку, хотя если рассматривать его здраво, то следовало бы крепко усомниться в здравости ума девушки. Виктор для нее перестал быть человеком в нормальном понимании этого слова. Врач превратился в средство для спасения чести и удовлетворения тщеславия. Только с его помощью Алина смогла бы доказать мне, что в вопросах логического мышления, наблюдательности и сообразительности я ей не ровня. Я готов был голову дать на отсечение, что она не задумываясь кинулась бы вытаскивать Виктора из тюрьмы, попади он туда раньше времени и без ее участия.

В общем, я ей слегка сочувствовал. Алина слишком высоко подняла планку своих качеств, она держалась со мной неоправданно самоуверенно; загнав саму себя на столь захватывающую дух вершину, Алина уже не могла спуститься вниз. Ей ничего не оставалось, как добиваться своей цели, используя для этого даже самые безумные средства.

Чтобы уединиться и избежать встреч с незваными гостями, я заперся в душевой кабине. «Макаров» был новеньким, крепко пахнул оружейной смазкой и вызывал острое желание взвести затвор и выстрелить в собственное отражение в зеркале. Я разобрал его и протер детали чистым платком. Потом долго смотрел на него, испытывая необъяснимую притягательную силу, которой обладает всякое оружие.

Пистолет, по-видимому, принадлежал Валере, но было странным то, что Нефедов предпочел доверить его Алине, а не мне. Может быть, Валера предполагал мою нежелательную реакцию на оружие и последующий за ней отказ присоединиться к нему? Я не задумывался над тем, в достаточной ли степени морален мой поступок, и не собирался в обозримом будущем отдавать оружие Алине. Я придумал себе оправдание, что оружием предпочтительнее пользоваться мужчине, и это оправдание меня вполне устраивало.

На ужине ни Алина, ни Виктор не появились, причем врач ни разу не зашел к себе – дверь под номером 2 я не выпускал из поля зрения ни на минуту, благо мог следить за ней из своей каюты, сидя в кресле, придвинутом к шкафу. Стелла до ужина и после ужина неоднократно появлялась в поле моего зрения. Я отрывался от журнала, который с деланым вниманием листал уже несколько часов подряд, поднимал глаза и натыкался на насмешливый взгляд.

– Пасешь? – наконец снизошла до вопроса Стелла, так и не дождавшись от меня примиренческой инициативы. Она встала в пустом дверном проеме, подняв руки над головой, упираясь в переборку, и добилась того, чего хотела: ее футболка с размашистой надписью «To kiss away tears» («Поцелуями высушить слезы». Надо же!) натянулась, как грот[9] при трехбалльном ветре, чудом удерживая то, что в ней было.

Я перевернул страницу и опять погрузился в «чтение».

– Ума не приложу, – продолжала изощряться в провокации Стелла, – чем можно полдня заниматься, запершись вдвоем в каюте?

Сейчас меня трудно было вывести из себя.

– А я понять не могла, отчего его мамаша за ужином от счастья куском давилась. Так ее сынок белобрысого Пыжика себе нашел! Вот это, понимаю, выбор! Пыжик – он и в Африке Пыжик!

Стелла проигрывать не умела. Видя, что все ее слова разбиваются о мое молчание, она подошла ко мне и опустилась передо мной на корточки.

– Отольются кошке мышкины слезки, – произнесла она, пытливо заглядывая мне в глаза. – Зачем ты делаешь вид, что читаешь? Ты же думаешь о том, как бы сохранить умное и невозмутимое выражение на лице. Верно?

Пришлось опустить журнал на колени.

– Что ты хочешь? – спросил я.

– Большой и страстной любви… Нет! Если бы ты видел сейчас свое лицо! Это же символ целомудрия и благопристойности!

Она все-таки заставила меня рассмеяться. Стелла поднялась на ноги, обхватила мою голову, и я ткнулся носом в ее мягкий живот.

– Ты мне мешаешь, – сказал я.

– Мешаю наблюдать за каютой врача? – уточнила Стелла. – Ты хочешь с совестливым прищуром взглянуть в глаза своему конкуренту? Или в глаза Пыжику? – Девушка взгромоздилась мне на колени. – Милый мой! Не жди от нее раскаяния. Женщины никогда не любят просто так. Земля – планета мужчин, и женщины любовью расплачиваются за право жить среди них. Таково наше грустное предназначение. И Пыжик сейчас старательно компенсирует физические растраты доктора, вызванные его интеллектуальной деятельностью.

Ее руки скользнули по моим плечам, по спине и невзначай прошлись по пояснице.

– Что там у тебя такое твердое? Твердое у мужчин должно быть не там…

– А тебе пришлось компенсировать его материальные затраты? – перевел я разговор на прежнюю тему, убирая руки девушки со своей поясницы.

– Такие вопросики задаешь, – нахмурилась Стелла, – что даже моя девичья стыдливость, как улитка, рожки спрятала. Позволь мне эту тайну унести с собой в могилу… Ой, а у тебя седой волосок над ухом!

– Подожди, – сказал я, вставая с кресла. – Мне надо выйти.

– Понимаю, – охотно согласилась Стелла. – Очень хорошо тебя понимаю.

Не имело никакого смысла просить ее освободить мою каюту – последняя превратилась в проходной двор и акустическую сцену: все, о чем говорилось в ней, легко становилось достоянием общественности, всякий мог без позволения зайти ко мне и не менее легко выйти. Но эти милые особенности меня уже не тревожили. Пытаться играть со Стеллой было в ущерб самому себе – это привело бы к лишней трате времени и засорению мозга новой ложью, которой обязательно пришлось бы покрывать предыдущую. А потому, ничуть не таясь, я подошел к каюте Алины, невольно мысленно называя ее Пыжиком, и громко постучал, словно был наделен властью стучать во все двери без разбору.

Открыл мне Виктор, причем мне не пришлось стучать еще раз, демонстрируя свое нетерпение и давая Стелле лишний повод для иронии. От врача исходило спокойствие и умиротворение профессионала, хорошо сделавшего свое дело. Ничего не объясняя и не спрашивая разрешения, я зашел в каюту, благо Виктор не пытался заслонить грудью проход, и приблизился к кровати Алины.

Девушка крепко спала, обнимая подушку так, как это делают во сне только молодые влюбленные женщины. На столе была расстелена большая карта Кипра и рассыпана стопка буклетов, зато исчезли шприц, тампон и обломок ампулы, способные наполнить даже самый оптимистичный антураж холодком беды и болезни. Виктор, принимая мою манеру общения, молча вернулся в кресло и якобы углубился в изучение острова.

– Может быть, принести ей что-нибудь поесть? – предложил я без обиняков, и Виктор с охотою ожил, взглянул на меня осмысленно, думая над моим вопросом, а не о том, как он будет выглядеть в моих глазах, отвечая на вопрос.

– Бесполезно, – ответил он, взглянув на спящую, и взгляд этот вызывал доверие. – Мы вряд ли сумеем ее разбудить, да это и ни к чему. Я вколол ей кофеин и глюкозу. До утра она будет спать, как обычно спит здоровый человек.

– Я могу вас подменить, – предложил я, мало надеясь на то, что врач примет предложение.

– Не думаю, – ответил Виктор, опускаясь спиной на спинку кресла, – что есть острая необходимость брать вам на себя ответственность за ее жизнь.

Я поднялся на палубу. Несмотря на движение воздуха, было очень душно, словно яхта очутилась в гигантской парной. Солнце зашло, но горизонт еще полыхал заревом, и черная вода повсюду была покрыта огненными штрихами, напоминая полотно Ван Гога с пульсирующими пастозными мазками. Госпожа Дамира, сидящая в шезлонге, одарила меня слабым кивком. Я приналег на поручень и некоторое время безотрывно смотрел на воду, похожую на отработанное машинное масло – черное, обволакивающее, позволяющее килю резать себя беззвучно и без пенных следов.

– Валерий Васильевич!

Капитан, показавшись из рубки, выставил одну ногу на палубу и облокотился на раскрытую дверь. Передо мной предстало как бы полкапитана. Он даже смотрел на меня одним глазом, словно Циклоп.

Я подошел. За минувшие дни капитан относился ко мне по-разному, перепробовав едва ли не все существующие между людьми отношения: и с коммерческим интересом, как к клиенту, и с добрым безразличием, как к футбольному игроку, от которого не стоило ждать ни сильных пасов, ни тем более голов, и с заискивающим почтением, как к частному детективу, и со скользящей подозрительностью, как к ненадежному единомышленнику, способному на предательство. Мне показалось, что капитан запутался в ярлыках, которые сам же навесил на меня, и забыл, с какой миной обращался ко мне в последний раз, отчего онемел и растерялся при моем приближении.

– Заходи! – пришел ему на помощь генерал, сидящий на стуле у радиостанции столь основательно и серьезно, что самого стула под ним не было видно, будто генерал присел на корточки, да радикулит скрутил его в этой позе.

Капитан прикрыл за мной дверь. На панели розовыми огоньками светились приборы. Датчики радиолокации ощупывали поверхность моря вокруг яхты. Электронный компас устремился на кипрский мыс Апостола Андрея сродни легавой, идущей по следу преступника.

– Как это случилось? – спросил капитан, сняв фуражку и платком протирая козырек с внутренней стороны.

Я не мог сказать даже что-то отдаленно напоминающее правду, ибо тогда подставил бы Алину, которая посмела охотиться на территории капитана и генерала и ухватила их добычу. Не знаю, отчетливо ли представлял капитан, насколько безнадежен я был в роли стукача, и все-таки я решил четко определить свое место:

– А у Мизина вы не спрашивали?

– А при чем тут Мизин? – спросил капитан, водворяя фуражку на место, и по тому, как он калибровал козырек относительно глаз, я понял, что с Мизиным он уже вступал в торговые отношения, но, видимо, информацией студента остался недоволен.

– Я ничего не могу сказать, – огорчил я капитана. – Мы разговаривали, потом ей стало плохо, и она попросила позвать врача… Интересно, а этот прибор способен распознать плывущего за бортом человека?

– И что – ей до сих пор плохо? – подключился к допросу генерал.

– Нет, ей хорошо. Но она до сих пор не может проснуться.

– А ты доктору случайно не проболтался о наших планах?

Я отрицательно покачал головой.

– Я больше не могу терпеть его выходок, – вслух подумал капитан и тотчас замолчал, так как по его глазам плетью прошелся взгляд генерала.

Они уже не доверяли мне так, как раньше, и это было очень хорошо. Доверие сковывает негласными обязательствами, иначе говоря, за него волей-неволей приходится платить, как за ненужный товар, который дали в нагрузку.

Я простился и вышел. Госпожи Дамиры уже не было в шезлонге. Бар на корме был пуст – ни посетителей, ни Лоры, только липкий густой ветер раскидывал по палубе треугольные салфетки, похожие на паруса.

Глава 34

Стелла уже забралась в постель и весело смотрела на меня, придерживая простыню у подбородка, чем напоминала клоуна, развлекающего зрителей из-за занавеса.

– Что это? – спросил я.

– Разве ты не видишь? – удивилась она. – «Арзино».

Бутылка сухого вина, стоящая посреди стола, была открыта. Пробка мокла в лужице. Два бокала были наполнены до краев.

– Где взяла?

– Уж, конечно, не Пыжик угостил! – кокетливо обиделась она. – У себя в каюте, конечно.

– Более плохого вина найти не могла? – риторически спросил я, вынес бокалы в душевую и вылил вино в раковину. – Это же уксус! Пить невозможно.

Стелла следила за мной с недоверием.

– Мне кажется, что ты чего-то боишься, – предположила она, – то ли яда, то ли еще чего.

– Ты всегда говоришь то, что думаешь? – удивился я.

– Конечно. Прямая связь: уши – мозг – рот. Слова проскальзывают по этому коридору, как лягушки через водосточную трубу. Можно расслабиться, наслаждаться жизнью и не надо делать на собственном лбу зарубки на память.

– Интересная теория…

– Ты мне зубы не заговаривай. Испугался, что я что-то подмешала в вино?

– Не лезь в душу!

– Такой мускулистый, – придавая голосу оттенок легкого разочарования, произнесла Стелла, – твердый пистолет в штанах прячет, а меня боится.

На правду обижаться нельзя. Я раскрыл холодильник, осмотрел заметно поредевший строй и вынул бутылку французского столового.

– Можно подумать, что это не уксус, – усмехнулась Стелла.