Морской узел Дышев Андрей

– Ну, хватит вам! – попытался примирить нас Поляков. – Давайте без эмоций! Сейчас мы во всем разберемся и все исправим!

– Для меня это полная неожиданность! – признался я. – Разве я мог подумать, что воюю против мятежного отряда специального назначения! Игнат назвал вас бандитами, и у меня были все основания верить ему.

– И ты до сих пор ему веришь? – неожиданно спросил Поляков и колюче посмотрел на меня.

– Не сказал бы. Имеются кое-какие подозрения. Я хотел бы ошибиться, но…

– И какие подозрения? – не дал договорить Поляков.

– Разные, – осторожно произнес я, чувствуя себя богатым лохом, а Полякова с Пацаном – вокзальными цыганами.

– Голубые и красные, – в рифму подсказал Пацан. – Давай выкладывай все подряд!

– Скоро выборы. Сичень обещает всюду понастроить ХЕБы, – сказал я равнодушным голосом, каким говорят о пустяковых, не связанных по смыслу вещах, как в присказке: в огороде бузина, а в Киеве дядька. – А вот сегодня на набережной большой детский праздник. А в поджоге «Горки» обвиняют мусульман. А неделю назад «Галс» пришвартовался у причала поселка Приморское, и на яхту занесли какие-то коробки…

– Правильные у тебя подозрения! – перебил Поляков. – Только на «Галс» загрузили не «какие-то коробки», а упаковки с пластитом общим весом сто шестьдесят килограмм, да не меньше ста килограмм гаек и болтов! Это уже не яхта, как ты понимаешь. Это почти что атомная бомба. Мы тоже уверены, что ее собираются взорвать сегодня вечером у центрального причала.

– Заказчик – Сичень? – спросил я, впрочем, уверенный в утвердительном ответе.

– Вот это мы и хотим выяснить, – уклончиво ответил Пацан, все еще разглядывая рваный воротник своей водолазки.

– Но пока мы это выясняем, милиция старательно делает вид, будто ничего не происходит, – добавил Поляков, расчесывая усы перед сколком зеркала. – Нас начали душить после того, как мы получили информацию о готовящемся теракте. И с тех пор ставят нам палки в колеса, мешают, путают нам карты.

– Очень хорошо вас понимаю! – согласился я. – Мне пришлось пережить нечто похожее. Дзюба уже не первый раз пытался меня арестовать.

– А за мной гоняется целая свора дефективных оперов из отдела по борьбе с оргпреступностью, – с замаскированной гордостью сообщил Поляков. – На Пацана вообще два уголовных дела завели… Да, Пацан? Что тебе инкриминируют?

– Получение взятки, – усмехнулся Пацан. – И превышение служебных полномочий.

– Вот как! – покачал головой Поляков и шутливо добавил: – И когда ты только успеваешь взятки брать?

– Дал бы кто! – мечтательно вздохнул Пацан. – А то зарплаты на одежду не хватает, тем более что некоторые норовят то воротник, то рукав оторвать.

И он мстительно покосился на меня.

– Ну что, объяснились? Теперь тебе понятно, Вацура, с какой бандой ты спутался? – спросил Поляков, бережно укладывая во внутренний карман пиджака запасную обойму к пистолету, и подмигнул мне через зеркало.

Мы вышли во двор, а оттуда на берег моря. Я не спрашивал, куда мы идем, потому как был твердо намерен воспользоваться своим свежим знакомством с командиром отряда спецназа и освободить Ирину, а уж потом заняться Игнатом. Мои же новые товарищи наверняка считали, что я веду их к яхте. Но все пути с дикого захламленного пляжа пока вели наверх, к шоссе. Я сгорал от нетерпения узнать об Игнате все. Действительно ли он террорист? Не ошибаемся ли мы? Но информацию мне приходилось вытягивать словно клещами, а это было долго и муторно. Тогда я стал сам рассказывать о том, что со мной было, что увидел и к каким выводам пришел. Ход оказался верным. Едва я высказал лукавое недоумение по поводу того, зачем, дескать, оперативно-следственная группа при захвате яхты убила ни в чем не повинных бизнесмена Гарика, его подругу и старого капитана, Пацан сплюнул под ноги и сказал:

– Ты, узкоглазый, нас за извергов принимаешь? Можешь успокоиться. Про компанию тебе Игнат наврал. Никого с ним не было. Яхту арендовал он через посредника.

– Знаю. Его звали Роман Ткач, – поспешил я блеснуть своей осведомленностью. – Но куда-то пропал парень. Я искал его по всему Побережью – никаких следов.

– Скорее всего, Игнат его убил, – предположил Поляков.

– Ножом или топором, – без тени сомнения заявил Пацан. – А труп скинул в море. Ты видел кровь на полу кормовой каюты? Мы когда туда вошли, подошвы ботинок к полу прилипали.

– Мясник! Труподел! – с гадливостью произнес я, представляя, как Игнат расчленяет мертвое тело на полу каюты, в которой я ночевал. – Но как же вы его прошляпили? Почему так плохо обыскали машинное отделение, в котором он прятался?

– Отвечай, это к тебе вопрос, – сказал Поляков Пацану. Тот опять покраснел до корней волос.

– Плохо обыскали? – зло переспросил Пацан и взмахнул рукой: – Кто мог подумать, что в таком крохотном люке уместится человек! Этот Игнат просто ленточный червь какой-то!

– Шумели очень, – по-своему объяснил просчет Поляков. – Мы планировали захватить яхту ночью и использовать для этого весельные лодки. Но какой-то умник из управления приказал штурмовать яхту утром девятнадцатого, да еще с вертолета. Конечно, Игнат заметил вертолет и успел спрятаться.

Пацан, желая отыграться за ущемленное самолюбие, вдруг с неожиданной злостью накинулся на меня:

– А ты, камбоджийский ниньзя, зачем выпустил его оттуда? А потом еще и с яхты драпанул вместе с ним! Где твоя соображалка в это время была? Оставил в своем детективном агентстве?

Я проглотил грубость, но не удержался от ответного выпада:

– А не надо было прикидываться бандитом! Кто тебе мешал встать передо мной по стойке «смирно», отдать честь и представиться по полной форме, мол, старший лейтенант Пацан, нахожусь на яхте по случаю исполнения служебных обязанностей с целью розыска особо опасного террориста!

– Только не надо меня учить, кому и как представляться! – вспенился Пацан. – Не забывай, с кем разговариваешь, квантунский динозавр! И научись говорить правильным литературным языком, чтобы тебя понимали и, главное, чтобы тебе верили! А то нес какую-то пургу про самолет и застрявший в заднице пропеллер.

– Если ты не знаешь, что такое самолет, то почаще обращай свои зенки к небу, – недобрым голосом произнес я. – И только посмей еще раз оскорбить меня – я расквашу тебе нос, невзирая на твои погоны!

– Что?! – вспылил Пацан и повернулся, загораживая мне путь. – Я тебя оскорбляю?! Да ты просто ничего не понимаешь в метафорах и словесной изящности!

– Замолчите оба! – прикрикнул Поляков. – Ополоумели?! До праздника на набережной осталось несколько часов, и не хватало только, чтобы вы тут перегрызлись! И так всех растеряли.

– А где Фобос? – спросил я. – Где Али и Эльза?

Я понял, что затронул самую больную тему. Пацан сделал вид, что не расслышал вопроса, тем самым перекинув на Полякова обязанность отвечать.

– Они пока не выходят с нами на связь, – скупо пояснил Поляков, но тут же с напористой убежденностью добавил: – Я уверен, что они держат под контролем вход в акваторию!

– Это правда? – спросил я у Пацана.

– Что правда? – огрызнулся он.

– Что Игнат взял Эльзу в заложницы и заставил вас всех прыгнуть за борт?

– Это он тебе так сказал?

– Да.

– Не знаю, как там было на самом деле, – хмуро ответил Пацан. – Меня Игнат столкнул за борт, когда я курил на корме. Дело было ночью, мы плыли к берегу, и я не знал, что Игнат свободно разгуливает по палубе. И вообще, никто из нас не воспринимал этого доходягу всерьез, потому что главной фигурой мы считали тебя. Наверное, Али решил, что запирать Игната в трюме – излишняя предосторожность. Идиотизм какой-то! Я даже крикнуть не успел. Яхта ушла вперед, и я барахтался в воде почти до утра. С трудом добрался до берега.

Поляков едва выносил разговор на эту тему. Он сопел, на его лице играли желваки.

– Фобос говорил, – сказал он, глядя себе под ноги, – что сегодня вечером в любом случае будет вместе с Али прикрывать вход в акваторию. Я Фобоса знаю. Он в лепешку расшибется, но слово сдержит. В их распоряжении будут две моторные лодки и гранатомет. Они хоть ракетный крейсер, хоть подводную субмарину в клочья разметут, но к центральному причалу не подпустят!

И все же тревожное настроение Пацана передалось мне. Я знал то, чего не знали эти отважные парни – что Игнат был ранен. Мне ясно было одно: после того, как Пацан упал за борт, на яхте прозвучал как минимум один выстрел. Как минимум.

– А если их нет в акватории? – спросил я. – Можно понадеяться на портовую службу безопасности?

– Ни портовую службу, ни транспортную милицию во внимание мы принимать не будем, – ответил Поляков. – Они по приказу Сиченя пропустят к причалу любое судно, даже баржу с радиоактивными отходами! Надеемся только на себя. Ты, Вацура! – Поляков ткнул мне в грудь пальцем и пытливо посмотрел мне в глаза. – Останешься с нами или вернешься в свое детективное агентство?

Слова «детективное агентство» он произнес с нарочитым пренебрежением.

– С вами, – без обиняков ответил я. – Мне теперь с вами по пути. И на скамью подсудимых, и, не дай бог, на тот свет.

– Правильно мыслишь, – деловито похвалил Поляков и похлопал меня по плечу. – Тебе давно надо было у нас работать, а не дурью маяться в каком-то частном агентстве.

– У вас – это там, где зарплаты на одежду не хватает? – уточнил я.

– А что, ты много получаешь? – спросил Пацан.

– В последнее время в основном только по морде, – признался я, ощупывая подпухшую скулу. – Но случается, что и деньжата перепадают.

– Значит, за деньги работаешь, стяжатель? – с презрением проворчал Пацан. – А мы за идею, за любовь к родине… То-то мне твоя рожа сразу не понравилась.

– А как мне твоя не понравилась, если бы ты знал!

– Опять сцепились, петухи! – прикрикнул Поляков и замахнулся на нас. – Прекратить все разговоры! Собрались, включили мозги, ребятки! Скоро будет темнеть! Времени – в обрез! Вацура, яхта стоит у берега? Вплавь можно добраться? Тогда вези нас туда, а план захвата обсудим по дороге.

Тут я позволил себе не подчиниться приказу. Как раз в это время мы поднялись на шоссе, и надо было ловить попутку. Пацан и Поляков встали по обе стороны от меня, с настороженностью глядя на мое озабоченное лицо: я словно забыл, в какую сторону надо ехать.

– В списке моих неотложных дел яхта стоит на втором месте, – сказал я, с полным основанием понимая, что за эти слова могу схлопотать по физиономии.

Поляков вскинул одну бровь и принялся подкручивать кончик уса.

– Ты хоть понимаешь, что сказал? – угрожающе спросил он.

А Пацан так широко раскрыл глаза, что я испугался, как бы белки не вывалились из его глазниц, и поднес скрюченные руки, похожие на крабов, к моему лицу.

– Да я из тебя сейчас средиземноморского тушканчика сделаю! – завопил он.

Мне было очень интересно узнать, как это невзрачное рыжее существо, голова которого едва достигала моего плеча, будет делать из меня тушканчика. Но время в самом деле поджимало. Я отстранил Пацана, чтобы он не мешал мне разговаривать с командиром.

– Вацура, на набережной готовится теракт! – сказал Поляков, разделяя слова смысловыми паузами. Но это было лишнее. Я прекрасно понимал, что может произойти сегодня вечером. Но ничто не могло удержать меня от желания вызволить Ирину сейчас и немедленно.

– А вы представьте себе, что за решеткой сидит ваша жена, – ответил я.

– А у меня нет жены!

– Вы напрасно со мной спорите, – твердо стоял я на своем. – Где находится яхта, я, конечно, скажу. Но больше ничем не смогу вам помочь, если вы не поможете мне.

– Мне сразу этот тип не понравился, – пробормотал Пацан, сморщивая усыпанный веснушками нос.

– Хорошо! – процедил Поляков. – Я поеду с тобой в управление и попробую вытащить твою девушку. А ты, – он взглянул на Пацана, – будешь следить за яхтой с берега и ждать нас. Глаз с нее не спускать!

Пацан угрюмо кивнул. Он был недоволен тем, что вышло так, как я хотел. Сели мы в одну машину, так как и яхта, и город находились в одной стороне.

Глава 34

Вечная должница

Пока ехали, я рассказал Полякову о том, что мне довелось увидеть на пожаре. Он слушал молча, ничем своего отношения не выказывал, лишь щелкал суставами пальцев, терзая кулаки. Рассчитывая на равноценный обмен информацией, я спросил Полякова об Игнате. Оказалось, что молодым человеком по имени Игнат органы не интересовались, зато уже несколько лет отрабатывается некий Любомир Болица, игравший заметную роль в ультранационалистическом движении. До недавнего времени он возглавлял подпольную организацию фашиствующей молодежи в одном из городов, которая громила культурные центры, музеи и памятники. Несколько раз Любчика привлекали к суду за антигосударственную деятельность и разжигание национальной вражды, но всякий раз его оправдывали за отсутствием состава преступления… Потом этот человек пропал, и несколько лет о нем ничего не было слышно. Возможно, он нашел прибежище в США. Не исключено, что сделал пластическую операцию и приехал на Побережье, чтобы принять участие в смене власти.

Я не стал спрашивать, уверен ли Поляков, что Игнат – это и есть тот самый Любомир Болица. В ближайшее время все должно было проясниться. Дорога змейкой побежала в горы, и скоро машина окунулась в сырой туман. Водитель включил фары и вентиляцию в салоне, чтобы не запотевали окна. Погода портилась намного быстрей, чем можно было предположить. Сильный ветер тянул с моря темно-серые тучи, закрывал ими встревоженные волны. Пацан, сидящий рядом с водителем, все чаще оборачивался и взглядом спрашивал меня, уверен ли я, что в такой мгле смогу найти яхту? Меня тоже терзали сомнения, но я находил доводы и успокаивал себя. Во-первых, раненый Игнат не сможет самостоятельно снять яхту с якоря. Во-вторых, он не справится с нею в шторм. И врач, если он еще на яхте, не станет ему помогать бесплатно. Лишь бы на помощь Игнату не прибыли шавки Дзюбы.

Когда под нами проступила из тумана лысая горка со старым, давно не работающим маяком, я попросил водителя остановиться. Мы все вышли из машины. Ветер едва ли не валил с ног. Дождь жестко хлестал по лицу. Стоя на обочине, мы смотрели, как внизу клокочет серая масса тумана, как обволакивает холмы и скалы, стекает по водостокам к морю, заполняя собой бухты и затоки.

– Яхта там! – сказал я.

Пацан смахнул ладонью капельку, которая висела у него на реснице, и как-то странно посмотрел на меня, будто я распространял рекламные листовки, обещающие каждому гражданину бесплатную поездку на Канары. Ни слова не говоря, он застегнул молнию ветровки, поднял воротник и стал спускаться по раскисшей и вязкой сыпучке. К его кроссовкам тотчас налипли огромные комья глины.

Поляков хлопнул меня по спине, приглашая в машину. Мы поехали дальше. Нехорошее предчувствие закрадывалось мне в душу. Я смотрел, как со скрипом елозят по стеклу резиновые щетки, как они борются с дождевыми каплями; после каждого взмаха стекло становилось чистым, но только на секунду, и неугомонный дождь снова налипал на стекло, и в его настырном упорстве угадывалась издевка и неодолимая сила.

Когда мы въехали в город и стали осторожно пробираться сквозь заторы, мое волнение усилилось. Мне кажется, что подобные чувства испытывал и Поляков. Он крутил головой, глядя то в одно окно, то в другое, вздыхал, барабанил пальцами по колену. По мостовой неслась настоящая река, увлекая за собой окурки, бумажки, пакеты и другой мусор. Веселая от мокрых приключений публика, прикрывая головы чем попало, норовила перебежать дорогу перед самой машиной; водитель протяжно сигналил и вполголоса бормотал, что из-за детского праздника все как с цепи сорвались, будто каруселей и кукурузных хлопьев никогда не видели. И я только теперь начал замечать, что вокруг нас необыкновенно много детей. Несмотря на непогоду, родители тащили своих чад к центральному причалу вместо того, чтобы разбежаться по домам. Многие малыши были в прозрачных дождевиках, отчего напоминали гномиков в колпаках. Настоящим испытанием стало для них преодоление бурной реки, заполонившей дорогу. Самые находчивые отцы разувались, закатывали брюки до колен, сажали детей на плечи и, опасливо опустив босые ноги в воду, переходили препятствие вброд. Не столь находчивые отчаянно шлепали туфлями и босоножками по воде и тащили за собой обалдевших от восторга отпрысков, многим из которых вода доходила до колен.

Мне стало нехорошо. Я видел толпу людей, которые с тупым упрямством тащили своих детей на заклание. Дети веселились, размахивали руками и старались посильнее шлепнуть ногой, чтобы брызг было побольше, а родители сердились, ругались на эти безвинные шалости, и никто не знал, что их всех ждет на содрогающейся от музыки, горящей драконовыми огнями набережной.

Я уловил взгляд Полякова – тяжелый от укора и раздражения. Он словно говорил мне: «Все они будут на твоей совести!» А я разрывался на части, я мертвой хваткой вцепился в спинку сиденья, так что затрещала обшивка, и уже ненавидел себя за упрямство, за эгоизм, уже был готов отказаться от своей идеи…

– Долго вы будете стоять?! – крикнул я водителю и чуть не ударил его по затылку.

– А мне что – давить их?! – таким же криком ответил водитель.

Я выскочил из машины, побежал по водяному потоку вперед, к свету фар, где народ устроил переправу.

– Стоять! – разрывая голосовые связки, заорал я и встал посреди дороги с поднятыми руками, словно регулировщик. – Всем стоять! Дайте проехать машинам! Вы устроили здесь пробку!

Люди не слушались, продолжали тащить детей по броду, и тогда я принялся расталкивать их. Водитель догадался и включил дальний свет, ослепляя всех, кто пытался перейти дорогу, да еще начал протяжно сигналить. К нему подключились водители других машин, которые выстроились в нескончаемую вереницу за нами. Оглушительный вой разнесся по кварталам. Народ дрогнул и отступил.

– Идите домой! – орал я. – На набережной опасно! Туда нельзя!

Машина мягко задела меня горячей фарой, дверка распахнулась, и Поляков едва ли не втащил меня внутрь. Мы помчались дальше. Меня всего трясло, хотя я и не чувствовал холода.

– У вас только один пистолет? – спросил я.

Поляков скривился.

– Сиди спокойно! – посоветовал он. – Ты думаешь, я управление штурмом брать буду? Другие методы есть. – И он мельком показал красную «корочку». – На проходной обычно стоят салаги. Они обязаны пропустить меня, но, конечно, сразу же доложат дежурному. А тот начнет названивать Дзюбе. В общем, минуты три у меня будет. Я успею ее вывести.

– А мне что делать?

– Здесь сидеть и в оба глядеть!

У входа в управление остановка транспорта была запрещена, и водитель затормозил перед знаком, метров за сто. Поляков вышел из машины. Я хотел сказать ему что-то напутственное, но тот уже захлопнул дверь, одернул пиджак и, чтобы слишком не промокнуть, побежал.

Я стиснул кулаки и замер, не сводя глаз с двери управления. Хоть бы все получилось! Должно получиться! Не мальчик. Офицер, командир отряда. Господи, напомни ему все то, чему его учили, подними на поверхность памяти весь его опыт, поддержи его верой в то, что он вершит справедливое дело!

– Трогай, – сказал я водителю, опустив ему на плечо свою горячую ладонь. – Только не торопись, голубчик.

Машина почти беззвучно покатилась вперед, выполаскивая в большой луже чистые колеса. Я смотрел на светящуюся табличку с наименованием учреждения, свет от которой желтым пятном разлился по мокрому асфальту. Двери раскрывались, словно ими играл порыв ветра, выходили и заходили люди, и по их движениям, по тому, торопятся они или нет, испуганы или нет, я пытался понять, что происходит сейчас внутри здания. Я бы рассказал, какие жуткие картины рисовало мое воображение!

Тут дверь распахнулась сильнее обычного, словно ее пнули изнутри ногой. Я невольно сдавил плечо водителя.

– Чего делать-то? – спросил он.

Я сам не знал, что делать. Вышла незнакомая девушка в малиновой блузке, смешно, как цапля на болоте, переставляя ноги в туфлях на чрезмерно высоком каблуке. Белая сумочка волочилась за ней по лужам. Девица озиралась. Тотчас дверь распахнулась снова, на этот раз с такой силой, словно ее пытались выбить тараном. Под дождь выбежал Поляков. Я обмер, в груди все похолодело. Ирины с ним не было. Поляков нагнал девушку, схватил ее за локоть и потащил к машине. Девушка не сопротивлялась, вот только бежать на каблуках она не могла, и ей приходилось идти вприсядку. Водитель прибавил газу, и машина рванула к ним наперерез. Поляков толкнул девушку в распахнутую дверь.

– Это не она! – крикнул я.

– Я там немного дров наломал! – не слушая меня, скороговоркой бормотал Поляков, озираясь на двери управления, из которых вдруг густо повалили милиционеры. – Гони к Пацану! Я немного задержусь! Гони, я сказал!

– Так что делать? Делать что? – испуганно вопрошал водитель, выворачивая голову, насколько позволяла шея.

Девушка, нестерпимо пахнущая сигаретным дымом, от толчка Полякова повалилась мне на колени, весело ойкнула, потом крикнула что-то про зацепившийся каблук, но дверь за ней уже захлопнулась, и машина с визгом взяла старт.

– Куда ты! – закричал я водителю на ухо, глядя назад, на Полякова, который остался стоять посреди лужи. – Стоять! Стоять, я сказал!

– А он сказал ехать! – вжимая голову в плечи, ответил водитель. Он выполнял тот приказ, который ему больше понравился.

– Ну мальчишки, вы обалдели?! – восторженно спрашивала девушка, поднимаясь с моих колен и распутывая свои неповоротливые и негабаритные ноги, одна из которых застряла между спинкой сиденья и дверью.

Водитель сослепу въехал в глубокую яму, заполненную водой, раздался жесткий удар, машина подпрыгнула, и девушка, хохоча, завалилась мне под ноги.

– А-а-а! – на тонкой ноте пищала она. – Здорово мы их обломали! Субботник захотели мне устроить! Всю ментовку на шармачка обслуживать! Щас! Вот вам, вот вам! Выкусите!

Я в оцепенении смотрел на удаляющееся здание управления, на одиноко стоящего Полякова, которого окружали со всех сторон суетные, приземленные фигурки, словно собираясь хороводить вокруг него с распевами: «Вот такой вышины, вот такой ширины…», и машина уже въезжала в поворот, и вся сцена на мокром асфальте мельчала и удалялась, и вдруг в последнее мгновение я успел заметить, как Поляков схватился руками за грудь, словно хотел прикрыть от хороводников нечто секретное, и боком упал в лужу.

– Остановись! – заорал я, колошматя водителя по голове. – В него выстрелили! Остановись!

– Не могу! – молил о пощаде водитель, не в состоянии уклониться от моих ударов. – Нельзяа-а-а!

Кажется, мы неслись по встречной полосе, и на нас летели ослепительные болиды – с воем, страшные, двуглазые, и ветровое стекло заливали грязные волны, с которыми щетки не справлялись, лишь взбивали грязь, словно в миксере. Я застонал, схватился за волосы… Что же я наделал! Это все из-за меня! Из-за меня, неудачника, растяпы, тупицы!

– Где Ирина?! – обрушился я на хихикающую незнакомку, на этот пережеванный, обсосанный, выброшенный в мусор очеловеченный окурок. – Где она?!

Я прижимал ее к сиденью, мои пальцы скользили по чему-то жирно намазанному, тошнотворно пахнущему гнилыми яблоками – по шее или оголившемуся плечу.

– Какая Ирина? Я не знаю… Уй-уй-уй, щекотно!! – извивалась подо мной девица.

Я рывком поднял ее, схватил за узкий, оттянутый книзу подбородок.

– Ты сидела в «обезьяннике»?!

– Естественно… Где ж еще… Не в зале ж заседаний… Опаньки, а укачивает как!

Машина неслась в туманную мглу, распарывая лужи, петляя между болидов, деревьев и светофоров. Водитель лег на руль грудью, вращаясь вместе с ним из стороны в сторону. На каждом зигзаге девица повисала на моей шее.

– Там же была девушка! – говорил я, тряся ее за подбородок. – Каштановые волосы до плеч… Красивая…

– Я понимаю, туда некрасивые не попадают… – деловито закивала девица. – Сейчас расскажу… Это вообще полный прикол… Да не тяни ж ты, у меня и так рот слишком растянут!

– Ты ее видела?!! – закричал я.

– Да видела, видела! Да что ж ты сразу в кому впадаешь! Вот же мужики пошли… Дело было так: меня в клеточку препроводили, дверочку раскрыли, а эта твоя красавица вдруг ка-а-ак попрет наружу, чуть меня с ног не сбила и – бегом по коридору! Менты за ней, а она туфлю с ноги сняла и в них! Ложись, кричит, граната! Менты и попадали. Я чуть не описалась от смеху. Вот молодчина! Я за нее знаешь как порадовалась!.. А у тебя сигареточки нет?

– Рассказывай!!

– Понял, не дурак… А чего, собственно, рассказывать? Больше я ее не видела. Она за дверь и – фьюить! Только запах парфюма остался ментам на утешение.

– Она не сказала…

– Что? Что не сказала?

– Не сказала, куда бежит?

Девица посмотрела на меня настороженно.

– Ты чего, парень? Я ж тебе русским языком говорю, что она как торпеда из «обезьянника» выскочила! Когда нам с ней было говорить? Она успела только ноги мне каблуками отдавить.

Я отвернулся, прислонился разгоряченным лбом к влажному холодному стеклу.

– Ой, а это мы уже где? – воскликнула девица, глядя то в одно, то в другое окно. – Это уже центр? Фррр! Тормози! Мой цех.

Она открыла дверь, выставила на бордюр ножки, словно особо ценный и легко бьющийся товар, но вышла не сразу. Обернулась.

– Ну че, парень? Я твоя должница. Мне остаться? Или как?

– Ты должна тому человеку, которого расстреляли, – не оборачиваясь, ответил я.

– Извини, если обидела, – глухо произнесла девица. – Я не все понимаю в ваших делах…

Она захлопнула дверь. Водитель очень надеялся, что я рассчитаюсь с ним и тоже выйду, но я приказал ему гнать к бухте. Опустив голову, я смотрел себе под ноги, кусал губы и с ужасом представлял, как буду объяснять, где Поляков. Какая бессмысленная жестокость! Ведь Поляков не сопротивлялся, не убегал! Он просто стоял, опустив руки!

Я не ощущал радости от того, что Ирина вырвалась на свободу. Поляков заплатил слишком высокую цену за то, что уже свершилось. Мне хотелось рыдать от досады. Где была моя интуиция, когда я настаивал на том, чтобы ехать в управление? Почему в моей душе тревогой не прозвенела струна сомнения? Не надо было этого делать! Я полностью, от начала и до конца, виноват в том, что случилось с Поляковым.

Непереносимая горечь вытеснила на время мысли об Ирине. Я с жестоким равнодушием относился к ее памяти. Теперь она вполне обойдется без меня. Я ей вообще не нужен. Эта женщина – баловница судьбы, ей все сходит с рук. И зачем я так часто переживаю за нее, опекаю, расстилаю перед ней дорожку?

Мы подъехали к бухте, когда уже стали сгущаться сумерки. Ветер утих, и весь обозримый мир увяз в густом тумане. Водитель не стал разворачиваться, поехал дальше, и я некоторое время провожал его взглядом, смотрел туда, где таяли во мгле красные габаритные огни. Мне показалось, что там, у поворота, притаился милицейский фургон.

Я перемахнул через отбойник и, увлекая за собой камни, побежал вниз. Ноги по щиколотку увязали в сыром песке, несколько раз я упал, перекувырнувшись через плечо. Казалось, что этот склон с редкими можжевельниками будет бесконечным и мне никогда не добраться до моря. Вокруг стояла неправдоподобная тишина, большие белые камни, похожие на куски колотого сахара, выплывали из тумана. Тощие, молодые конусы кипарисов я принимал за неподвижно застывшие фигуры людей и тогда кидался к ближайшей скале, припадал к ее мокрой замшелой поверхности и выжидал.

Меня не оставляло ощущение, что за мной следят, и я шел медленнее, и чаще останавливался, озираясь по сторонам, хотя туман скрывал от меня все, что находилось дальше дюжины шагов. Наконец я услышал приглушенный всплеск, и сквозь молочную пелену проступили очертания покрытых водорослями валунов. Я побежал. Море, хоть и прикрытое туманом, давало иллюзию безграничной свободы, и становилось легче дышать, и проходило гнетущее чувство замкнутого пространства. Наконец ослабевшая волна лизнула мои выпачканные в глине туфли. Я посмотрел по сторонам. Среди каменного хаоса найти Пацана было непросто, особенно если принять во внимание, что сидел он тихо, ничем не выдавая себя. Прыгая с камня на камень, я взобрался на вершину скалы и оттуда сразу же увидел призрачные контуры яхты. Зарываясь то носом, то кормой в большие покатые волны, «Галс» рвался с якоря и напоминал белого медведя, посаженного на мощную черную цепь.

Я оглянулся, надеясь так же быстро найти Пацана, и тотчас заметил руку, выглядывающую из-за валуна. Хотел позвать, но что-то меня насторожило. Я опустился на четвереньки, подобрался к краю скалы… В нескольких шагах от меня, распластавшись в узкой расщелине, притаились два человека в пятнистой форме.

Глава 35

Последний жест

Я прилип к камню, боясь пошевелиться. Вспугнутая чайка принялась с беспокойством кружить над камнями и, склоняя белую головку то на одну, то на другую сторону, пронзительно и страшно закричала младенческим голосом. Люди в камуфляже шевельнулись, один показал другому сложенную из пальцев букву «О», и оба начали осторожно вынимать из-под себя автоматы.

И тут я увидел Пацана. Он беззвучно появился из-за ствола сосны, словно материализовался из древесины, снова замер, но тень, хоть он и слился с ней, уже не хранила его. Пацан не видел людей, которые следили за ним из засады, а потому не прятался. Убедившись, что вокруг никого нет и тишину нарушают лишь кричащая дурным голосом чайка да шум волн, он принялся прыгать с валуна на валун, словно по окаменевшим болотным кочкам, двигаясь прямиком на засаду. Люди в камуфляже замедленными движениями направили стволы автоматов на него; я видел, как пальцы мягко легли на спусковые крючки…

Я вскинул голову и истошно закричал:

– Пацан, падай! Падай, здесь менты!

Мои последние слова заглушила автоматная очередь, но Пацан все же успел упасть на камни и, словно ящерица, затаился между ними. Тотчас прогремела еще одна очередь, и каменная крошка брызнула мне в лицо. Я покатился от края бревном, вскочил на ноги и спрыгнул в расщелину… У Пацана пистолет. Против двух автоматов это почти как рогатка. И все же это лучше, чем ничего. Я опустился на четвереньки, пролез через узкий тоннель под каменной глыбой, выбрался у самой воды. А теперь – вверх по склону, прячась за соснами. Я бежал легко и быстро, по большой дуге огибая бухту. Пацан не позволит им встать и погнаться за мной. Но и они не дадут ему поднять голову. Дрянная ситуация! Я срывал камни, и они, подскакивая, словно резиновые, скатывались по склону. Опять выстрелы! Эхо прокатилось по бухте, просочилось сквозь завалы камней и застряло там.

Спускаться оказалось труднее, неглубокий водосток был открыт всем ветрам и пулям, как приграничная следовая полоса. Прижавшись к липкому стволу сосны, я выжидал, когда люди в камуфляже отвлекутся на Пацана. Отсюда я видел обе стороны. Милиционеры, ритмично приподнимая ягодицы, расползались в разные стороны. Пацан, лежа на боку, обкладывал себя камнями. Я поднял увесистый булыжник и кинул его в скалу, на которой только что лежал. Камень звонко тюкнулся, раскололся на несколько частей, которые рикошетом разлетелись в разные стороны. Милиционеры огрызнулись на звук автоматным огнем, и я в это же время перебежал водосток, тотчас упал и покатился кубарем вниз.

Вот и спасительные камни. Я распластался среди них и стал проталкивать себя к Пацану. Защелкали пули, высекая искры и мучнистую пыль. Не передать остроту желания уменьшиться в объеме! Я лежал щекой на сыром крупном песке, а вокруг меня громоздились горы – остроугольные, с неповторимыми формами, в неисчислимом количестве. Такими видятся эти камни крабам. К моему лицу приблизился один – слюнявый, с перископическими глазками, осторожно приподнял темно-зеленую, поросшую щетинкой лапку и задумался: поставить ее мне на нос или не стоит? Я дунул на него, и краб моментально ретировался, ловко затолкал свое с виду неповоротливое и угловатое тельце в крохотную расщелину и стал невидим. Мне бы так…

– Эй, приятель! – позвал меня Пацан. – Ты там уснул?

– Нет, бодрствую, – ответил я.

Завизжали в бешеной пляске пули, расплющиваясь, изгибаясь, кувыркаясь между камнями.

– Нехорошо, коллеги! – с укором закричал Пацан. – Мы же с вами одно дело делаем, одной родине служим!

– А ты сперва свою харю покажи! – предложили милиционеры.

– Во-первых, не харю, а лицо…

Трррррах! Эхо длинной очереди отозвалось со склона. Я вскочил, прыгнул вперед. Автоматные стволы, как змеи, обратили на меня внимание, повернули свои ядовитые головки, плюнули огнем. Я упал, куда пришлось, острый камень впился мне под ребро, грубо отточенный, как топор неандертальца, булыжник рассек кожу на лбу, и закапал на серую стену Эвереста кровавый дождь.

Пацан дважды выстрелил из пистолета. Он пытался прикрыть мое продвижение к нему, но едва я шевельнул рукой, как вокруг снова заметались пули и начали крошиться камни.

– Вацура! – негромко позвал он. Кажется, до него было шагов пять.

– Ну? – ответил я, размазывая по лбу кровь. Боли я не чувствовал, но было щекотно от резвой струйки, и казалось, что по лбу сверху вниз сбегает беспрерывная вереница муравьев.

– Поляков где?

Я не знал, как сказать правду. Помолчал и ответил:

– Сейчас подойдет.

– Девчонку твою вытащили?

– Вытащили.

– Вот и ладушки. Я сейчас начну пугать их своей пукалкой, а ты приподнимайся и – рачком к берегу. Надо к яхте подбираться. Трудно, но надо. Усек, мой остроглазый Ямакаси?

– Усек.

– Тогда начинаю отсчет: айн, цвай, драй…

Жалобно и одиноко прозвучали пистолетные выстрелы, словно Пацан высекал искры, ударяя один камешек о другой. Я поднялся на ноги и, низко пригибая голову, кинулся к воде. Пистолетные щелчки тотчас заглушил тяжелый стук автоматов. Огромный валун, за которым я хотел укрыться, ощетинился огненными брызгами. Мелкие, как панировочные сухари, каменные крошки хлестнули меня по лицу, и я даже почувствовал во рту их меловой вкус. Пули роились вокруг меня, жадно впиваясь в мои следы на мокрой гальке. Я заскочил за спасительный валун, давясь белой пылью.

– Порядок! – крикнул я Пацану, дрожа от восторга и не веря в такое чудесное везение.

Испуганные стрельбой чайки громко кричали, пикировали на камни и взмывали вверх. Море шумело, чавкало, словно поддакивало чайкам, высказывая свое возмущение возмутителям спокойствия. Я снова позвал Пацана, потом осторожно выглянул. Один из милиционеров неподвижно лежал на камне ничком, словно на седле коня, свесив вниз голову и руки. Пацана я не видел. Я вполголоса чертыхнулся, стащил с себя пиджак и подкинул его вверх. Автоматная очередь, прилетевшая со стороны сосен, пробила его насквозь, излохматила, вдребезги разбила одну пуговицу и откинула к самой воде.

Я прыгнул в ту сторону, где затаился Пацан, зажмурился и стиснул зубы, когда снова загрохотал автомат и песок вокруг меня взметнулся фонтаном. Потом пополз, елозя щекой по наждачной поверхности камней.

– Эй, Пацан! Отзываться надо…

Я увидел прямо перед собой его ногу в грязной кроссовке. Схватил ее, нога вяло дернулась. Развалив стенку из камней, я подобрался к Пацану, отдышался, толкнул его в плечо. Он лежал на боку спиной ко мне, поджав к животу ноги.

– Я сейчас толкну кого-то… – пробормотал он тихо.

Ошалевая от гадкого предчувствия, я перелез через него, схватил побелевшее лицо в ладони.

– Ты что, Пацанчик? – зашептал я. – Они тебя зацепили?

Он кусал синие губы, морщился и тихо кряхтел от боли. Я не без усилия оторвал его руки, сжимающие пистолет, от груди. На черной водолазке кровь не была заметна, она лишь лоснилась от жирного пятна, словно Пацан вылил на себя тарелку харчо. Но вот лацканы светлого пиджака были сильно выпачканы. Я задрал край водолазки, оголяя Пацану грудь, и ужаснулся.

– Спокойно, Пацанчик, – прошептал я, изо всех сил стараясь не выказать лицом своего отчаянья. – Сейчас мы спрячемся за той скалой, и я тебя перевяжу… Ранка-то пустяковая…

Пацан наблюдал за мной со сдержанным спокойствием. Я вынул из его липкой от крови ладони «макаров».

– Там один патрон… – прошептал он.

Я чуть приподнялся, чтобы было удобнее схватить Пацана под мышки, но сразу же затарахтел автомат, и осколком мне обожгло щеку. Милиционер взбегал на склон, чтобы оттуда выстрелить по нас уже наверняка. Пацан дышал тяжело и хрипло, его взгляд затуманивался. Я стиснул зубы, чтобы не заорать, распластался по гальке и стал разгребать камни, проделывая путь к скале. Потом схватил его ноги и протащил чуть-чуть.

– Неохота помирать… – едва слышно прошептал Пацан.

Я обернулся, посмотрел на него, но мой взгляд прилип к большому кровяному пятну на гальке. Казалось, что художник раскрасил камешки и разложил их на берегу для просушки.

«Ах-ах-ах…» – заметалось по бухте эхо выстрелов. Я едва успел накрыть голову Пацана рукой да впечатать свое лицо в гальку.

– Дерьмо! – крикнул я.

Милиционер не отзывался. Он не собирался вступать с нами переговоры, предлагать нам сдаться. Он спокойно и целенаправленно нас убивал. Я опустил руку, в которой сжимал рукоять пистолета, на камень, посмотрел на темный склон сквозь прорезь в прицельной планке. Слишком темно. И рука дрожит… Но где же он? Ага, вижу. Уже высоко. Теперь ему осталось пробежать пару десятков метров, и он окажется как раз над нами. Оттуда стрелять – одно удовольствие… Опять очередь! Но милиционер выстрелил для острастки, не целясь, чтобы спокойно перебежать через водосток, и я не стал ломать с таким трудом выстроенную позу для стрельбы, прятать голову за камнем, зажмуривать глаза. Я даже не шелохнулся. Прищурил левый глаз, затаил дыхание. Вот он отделился от сосны и побежал по водостоку. Шаги широкие, сильные, чах-чах-чах! Камни катятся вниз. Я мягко надавил на спусковой крючок, а мушку подвел как раз к середине бритой головы. И еще немного упреждения… Милиционер сделал последний шаг, выбрался из водостока, и в это мгновение я притопил спусковой крючок до упора. Щелкнул выстрел. Милиционер словно ударился головой о невидимый столб, упал на бок и сразу же кубарем покатился вниз, и руки его крутились мельницей, словно лопатки у комбайна…

Я на четвереньках добрался до своего пиджака, скомкал его и сунул Пацану под голову. Он прикрыл веки. Я едва слышал его дыхание. В моих глазах, заполненных слезами, все двоилось, ломалось, дробилось, как в комнате кривых зеркал.

– Пацан… – едва выдавил я из себя. – Совести у тебя нет… Я даже не знаю, как тебя зовут…

Он с усилием приоткрыл глаза. Зрачки закатывались. Пальцы судорожно сгребали гальку. Потом он всхлипнул и одними губами прошептал:

– На яхту… проваливай…

Я взял его влажную ладонь, сжал ее.

– Живи, живи, пожалуйста, сволочь!

Я подумал, что это агония корежит ему пальцы, заплетая их в кукиш, но то был последний и еще осмысленный жест Пацана, которым он навсегда распрощался со мной.

Страницы: «« ... 7891011121314 »»

Читать бесплатно другие книги:

Рассказ молодой московской журналистки написан в традиции Стивена Кинга, но заставляет вспомнить и о...
Рассказ молодой московской журналистки написан в традиции Стивена Кинга, но заставляет вспомнить и о...
Рассказ молодой московской журналистки написан в традиции Стивена Кинга, но заставляет вспомнить и о...
Рассказ молодой московской журналистки написан в традиции Стивена Кинга, но заставляет вспомнить и о...
Рассказ молодой московской журналистки написан в традиции Стивена Кинга, но заставляет вспомнить и о...