Морской узел Дышев Андрей
– Как, то есть, у тебя? Где у тебя?
– В изоляторе временного содержания. Жива, здорова, даже улыбается.
– Почему в изоляторе?! – крикнул я, вскакивая с дивана. – На каком основании?!
– На том основании, – чеканным голосом бесстрастного судьи произнес Дзюба, – что она подозревается в поджоге дома на «Горке». Передо мной лежит заявление от ее соседки Трухлиной Зои Васильевны, в котором сказано, что сегодня ночью Ирина Гончарова облила бензином ее дверь и подожгла.
– Что? Бред сивой кобылы! Ирина не могла этого сделать! Ты же ее хорошо знаешь, Ник!
– Тем не менее, – с заметной издевкой ответил Дзюба, – я обязан отреагировать на заявление гражданки, какие бы симпатии ни испытывал к подозреваемой. Только на принципах справедливости и беспристрастия зиждется правосудие.
– Дзюба, – произнес я. – Дзюба…
Но не смог ничего больше добавить, ибо любая, даже самая жуткая угроза не выразила бы всей полноты моих чувств к милиционеру. Я отключил телефон, замахнулся, чтобы швырнуть его в стену, но передумал. Дзюба арестовал Ирину! Старый приятель, которого я считал если не другом, то хорошим товарищем, по клеветническому доносу посадил Ирину под замок! Да еще хихикает, ерничает, издевается. А что я могу сделать? Да ничего! Он – власть! Он обязан отреагировать, чтобы его правосудие зиждилось на беспристрастии…
Я метался по комнате, как разъяренный лев по клетке. Подобно детскому трансформеру, я сменил маску, осанку и выражение на лице: из убитого горем человека превратился в машину мести. Я знал, что Ирина жива, и огромный камень свалился с моей души. Легкость, которую я почувствовал, кружила мне голову и толкала на дерзость. У меня чесались руки от желания наказать Дзюбу, заставить его сожрать свою пакостную улыбку и отпустить Ирину. Ведь он знает, что она невиновна! Он знает, что Ирина никогда не опустится до уровня выжившей из ума старухи, которая тайно делает пакости своим соседям.
Но что же мне делать? Руками я машу очень энергично, как вентилятор, и даже шторы колышутся. И запас ругательных слов у меня внушительный. Ну, а дальше что? Как надавить на Дзюбу, найти управу на распоясавшегося милиционера? Какому начальнику позвонить, чтобы Дзюбу обматерили как следует, лишили квартальной премии и отправили в отпуск в январе? Все столбы в городе обклеены бумажками с «телефонами доверия». Призывают: граждане, если вам стали известны факты противоправных действий милиции, то звоните нам. Наверное, сегодня все тюрьмы и изоляторы города забиты милиционерами, и там яблоку негде упасть, и колышутся фуражки, и отливают скорбящей бледностью изможденные лица, и каются, каются в своих грехах блюстители, и все бьют себя по рукам, чтобы впредь неповадно было, и только безгрешной Ирине грустно и скучно среди них…
Телефон доверия – это насмешка. Нужен сильный и верный ход. Написать заявление на имя министра внутренних дел? Смешно! В прокуратуру? Ну, это почти то же самое. Мое заявление будут мурыжить несколько месяцев, а потом эта же прокуратура начнет мурыжить меня. Надо обращаться не по инстанции, потому как вся инстанция гнилая, подобно трухлявой лестнице в старом сарае. Не в контролирующий орган. Надо обращаться к кулаку, большому, крепкому кулаку, за которым ни званий, ни регалий, а только сила.
И тут я вспомнил про надвигающиеся выборы и хлопнул себя ладонью по лбу. Есть кулак, и есть выход на него! Как же я раньше об этом не подумал! Несколько раз в неделю я вижу малоприметного человека в нашем спортивном клубе, я вижу, как дружески пожимает ему руку тренер по бодибилдингу Юрка Беспалов. Этот человек низенький, щупленький, он носит очки и мечтает иметь атлетическую фигуру, которой у него никогда не будет. Но этот человек служит пресс-секретарем у мэра нашего города Александра Ильича Ковальского, и те, кто хочет попасть к мэру на прием, сначала идут к пресс-секретарю. И вот тогда щупленький человечек показывает свой крутой норов, свои императорские амбиции. Он единолично решает, кому оказать величайшее благоволение и подпустить к градоначальнику, а кому отказать.
Я скакал по квартире на одной ноге, надевая костюм. Чтобы завязать галстук, подошел к зеркалу и ужаснулся. На меня смотрел измордованный бомж, физиономию которого использовали то ли в качестве тормозных колодок для «КамАЗа», то ли в качестве пробки в паровом котле ТЭЦ. Нужен тональный крем! Где-то он у меня был, небольшой светло-коричневый тюбик – Ирина как-то подарила, именно для тех случаев, когда надо срочно привести в порядок побитый фейс… Я забежал на кухню, снял с полки пластмассовую коробку к красным крестом на крышке. Аптечка у меня не бог весть какая богатая, большую часть ее занимают резинки с дурацким названием «Поручик Ржевский» да таблетки антипохмелина – стандартный джентльменский набор. Здесь же я хранил тюбик с тональным кремом. Думал, никогда не понадобится. Но где же он? Я высыпал содержимое аптечки на стол, перебрал цветные коробочки… Крема не было, хотя я точно помнил, что положил его сюда.
И вдруг меня словно молнией ослепило. Словно боясь испугать надежду, я оглядел кухню, выискивая среди привычных вещей нужные признаки. Кинулся в ванную и там, перед большим зеркалом и раковиной, замер, с трепетом глядя на бледно-коричневый тюбик, который лежал на полочке. Ирина была здесь! Я схватил тюбик, свинтил колпачок. Так и есть! Кремом пользовались, металлическая мембрана на кончике пробита! А кто еще мог проникнуть в мою квартиру да воспользоваться кремом, чтобы замазать следы ожогов, как не Ирина! Голубушка моя, солнышко мое, ты все же приходила сюда, ты искала защиты и поддержки!
Я забежал в гостиную и только теперь стал замечать следы пребывания Ирины. Когда я уходил, телефонный аппарат стоял на подоконнике. Теперь он стоит на журнальном столике. А где мои мокрые и грязные туфли, которые я скинул в прихожей и на которые наступали врачи? Когда я выходил из квартиры, одна туфля, по-моему, лежала у кухонной двери, а вторая – не помню где. А сейчас обе аккуратно стоят в гардеробной, на сушилке, отмытые, блестящие, носок к носочку… Я представил, как Ирина тихо ходит по пустой квартире, подбирает с пола разбросанные вещи, как плачет от тоски и одиночества… Но куда она ушла? Почему не дождалась меня здесь? Я схватился за голову от обвала различных версий и догадок. Здесь, за бронированной дверью, Ирина была бы как в неприступной крепости, и церберам Дзюбы не взять ее, не взорвав дверь динамитом. Зачем же она вышла? Или ее выманил хитростью Дзюба? Ну ничего, я найду на него управу! Мэр должен меня запомнить. Я был у него на приеме в прошлом году, когда вручали награды за достижения в деле укрепления правопорядка. Мне достался музыкальный центр. Вручая подарок, мэр долго тряс мне руку и тихо говорил, что мечтает поменять всю городскую милицию на народных дружинников и частных сыщиков. Милицейские чиновники, сидящие в первых рядах, услышали эти слова. Они хоть и продолжали подобострастно улыбаться, но в их глазах можно было заметить злобу и ненависть к мэру.
Опять я мчался на берег моря, показывая водителю такси объездные «нычки». Если на схеме города нарисовать маршрут моих передвижений за последние дни, то получится что-то похожее на кардиограмму: от берега в город, и снова к морю, и снова в город… Да не угаснет ритм моей жизни!
Администратор клуба – высокая черноволосая девушка, с мелким, вытянутым вперед личиком, что делало ее похожей на удивленного мышонка, – готовила в миксере белковый коктейль. При появлении посетителей она всегда округляла фиолетовые губки, чтобы придать голосу интонацию чарующей наивности. Ради меня она расстаралась особенно.
– Привет! – сказала она, когда я зашел в клуб, и это слово прозвучало как «прувэт». – Протеин будешь?
Я взял бокал с серой пенистой массой, залпом выпил его.
– Беспалов здесь? – спросил я, но не стал дожидаться ответа, поставил бокал на стойку и заглянул в спортзал.
В это время дня посетителей было мало, основная масса собиралась ближе к вечеру. Несколько богатых домохозяек, уверенных, что за деньги можно все, корячились на станках, вылепливая из себя фотомоделей. В зеркальном углу, на атлетической скамейке, пыхтел пресс-секретарь. Он отжимал от груди штангу и при этом до неузнаваемости сморщивал лицо. Над ним, придерживая гриф штанги двумя пальцами, стоял Юрка Беспалов. Он увидел меня в зеркале, кивнул… Пресс-секретарь, с шумом выдыхая воздух – «уфффф!», – поставил штангу на опоры, сел и принялся искать у себя бицепсы. Юрка, дабы не расстраивать его, сказал, что «подвижки есть», порекомендовал отдохнуть две минуты и подошел ко мне.
– Заниматься будешь? – спросил он, протягивая мне свою мозолистую, белую от магнезии руку.
– Сейчас не до занятий. Мне нужно поговорить с твоим подопечным.
– Хм… поговорить… – скептически обронил Юрка и кинул взгляд на пресс-секретаря, который украдкой позировал перед зеркалом, изо всех сил выпячивая впалую грудь. – Это не так просто. Он здесь ни с кем не говорит, сразу отсылает в приемную… Если я правильно тебя понял, ты хочешь пробиться к мэру?
– Правильно понял.
– Безнадежное дело. Мэр готовится к выборам.
– А ты попробуй, Юра. Ты преподнеси меня достойно.
Беспалов, почесывая надутый бицепс с веревками вен, снова глянул на своего клиента.
– Как преподнести, Кирилл?
– Скажи, что я разработал уникальную методику наращивания мышц во время дефекации и готов поделиться секретом.
– Тогда он сразу поменяет меня на тебя.
– Значит, скажи, что я располагаю фактами коррупции среди милиции.
– Нашел чем удивить нашего мэра!
Я схватил тренера за плечо.
– Юра! Ну попроси его! Очень надо! Придумай что-нибудь! Убеди!
Беспалов вздохнул. Я видел, что ему неприятно обращаться к своему клиенту с подобной просьбой. А как мне было неприятно умолять Юру! Но не было иного выхода, не было!
– Ладно, – сказал он, поглядывая на пресс-секретаря, словно тореадор на быка. – Попробую. Гарантии никакой, что он тебе поможет. Много уже было таких просителей. Но попытка не пытка… Нет-нет, пока не ходи со мной!
Я сел на изрядно потертый «римский стул», который на своем веку повидал немало дряблых и толстых животов, и стал ждать. Тренерша Вика показывала своей откормленной клиентке упражнение «кошечка»: стоя на четвереньках, она изящно выгибала спину, сладко вытягивалась, напрягалась и расслаблялась. Клиентка восторженно наблюдала за ней; на месте тренера она представляла себя, столь же тонкую, гибкую и сексапильную. Вика освободила гимнастический коврик. Клиентка подтянула трико, щелкнув резинкой по желеобразной складке на животе, решительно потрясла кулачком и обвалилась на коврик. Пытаясь сделать «кошечку», она принялась пошло водить из стороны в сторону обширным задом. Вика закрывала глаза и кусала губы, чтобы не расхохотаться. «Спинку, спинку ровнее!» – командовала она. Клиентка краснела, отдувалась, стараясь изо всех сил, но вместо «кошечки» у нее упорно получался «бегемотик».
Я перевел взгляд на Юрку, который что-то говорил пресс-секретарю. Тот сидел на скамейке, рассматривал свои ладони и отрицательно качал головой. Не убедил! Не нашел нужных слов! Юрка поднял голову, посмотрел на меня и развел руками. Я решительно направился к ним.
– Вы только назовите ему мою фамилию, и он обязательно меня вспомнит! – с ходу ринулся я в атаку.
– Может, и вспомнит, – согласился пресс-секретарь, продолжая рассматривать свои ладони, – но принимать не будет. Приближаются выборы. Сейчас он никого не принимает.
Я не мог заглянуть этому человеку в глаза. Я стоял в шаге от него, но было такое впечатление, что мы разговариваем по телефону. Я встал с другой стороны, но пресс-секретаря это перемещение не заинтересовало.
– У меня к Александру Ильичу очень важное дело, имеющее непосредственное отношение к выборам, – конкретнее выразил я свою задачу.
– Я могу записать вас на конец следующего месяца, – неожиданно смягчился пресс-секретарь.
– Что?! На конец следующего месяца?! – неблагодарно ужаснулся я. – Но мне надо сегодня! Сейчас!
Таких наивных типов пресс-секретарь еще не видел и потому одарил меня своим рассеянным взглядом. По его тонким губам пробежала усмешка.
– Сейчас? – хмыкнул он и покачал головой, выражая разочарование. Юрка отрекомендовал меня как серьезного человека, а я вел себя как пацан. – О чем вы говорите? К Ковальскому третий день делегация из министерства туризма Турции пробиться не может, а вы хотите сейчас…
Юрка наступил мне на ногу, чтобы я не раскатывал губу так откровенно и нагло, но я пошел напролом.
– Да! Сейчас! Сию минуту! Вы должны уговорить мэра, чтобы он принял меня немедленно!
– Побойтесь бога! – посоветовал пресс-секретарь. – Это невозможно. Это исключено в принципе! К тому же Ковальский сейчас находится в больнице, и отменены даже его плановые встречи.
Он хотел лечь под штангу и тем самым закончить наш разговор, но я помешал – сел рядом. Секретарь глянул на меня уже с разгорающимся возмущением. Юрка покраснел и вполголоса стал уговаривать меня убраться к чертям собачьим. Но я уже не мог остановиться. Схватился за штангу, на которую возлагал свои надежды секретарь, выжал ее от груди раз, другой, третий, с грохотом кинул на скобы.
– Я пробиваю собой препятствия, – громко говорил я. – Я ломаю их, как танк…
Я перескочил к стеллажу с гантелями, похожими на укороченные штанги, схватил пару, сделал несколько «жимов Арнольда».
– Я не останавливаюсь ни перед стенами, ни перед ямами…
Я кинул гантели, подпрыгнул к перекладине, схватился за нее и несколько раз подтянулся.
– Меня не испугает ни шторм, ни ливень, ни смерч…
Юрка гримасничал, подавая мне какие-то сигналы. Секретарь надел очки, чтобы лучше меня видеть. Я переметнулся к тренажеру для дельтовидных мышц и схватился за рукоятки. Вес был установлен запредельный, но я оторвал его от пола – злость помогла.
– Потому что я должен спасти любимого человека… – кричал я.
Бегемотик перестала изображать кошечку и с любопытством уставилась на меня. Я сел за бицепс-машину и потянул на себя рычаги.
– …Но все упирается в упрямство чиновника! И моих сил недостаточно, чтобы это упрямство сломить!
Бицепс-машина лязгала шестернями и стальными чушками, напоминая коленвал локомотива. Пот лился по моему лицу. Галстук съехал набок и стал душить, как петля. Я бросил рычаги. Стопка чушек понеслась по направляющим вниз и с оглушительным грохотом упала на полутонный лист противовеса. Бегемотик ойкнула, а секретарь сдержанно вздрогнул.
Я выдохся и, понурив голову, уже сидел неподвижно. Секретарь встал, подошел ко мне. Краем майки он протирал стекла очков. Бицепс-машина его заинтересовала. Он рассматривал ее, пытаясь понять, какой у нее принцип работы.
– Амплитуда движения должна быть полной или неполной? – спросил он.
– Неполной.
– Я так и думал, – кивнул секретарь. – А что ж вы сразу не сказали, для чего вам нужно к Александру Ильичу?
– Теперь буду знать, что об этом нужно говорить сразу.
– Дайте мне ваш паспорт, – сказал секретарь. – Я попробую уговорить шефа.
Он вышел в тренерскую. Юрка бочком приблизился ко мне.
– А я работаю по полной амплитуде, – сказал он.
– У тебя устаревшая методика, – заверил я его.
Секретарь вернулся. По его лицу невозможно было понять, какую весть он мне несет.
– Знаете, где бывший санаторий ЦК? – спросил он. – Покажете на проходной паспорт, и вас проводят в первый лечебный корпус. Ковальский вас ждет.
Глава 29
Покориться и расслабиться
В это трудно было поверить, но он действительно ждал меня. Я вошел в просторный холл лечебного корпуса, изобилием кадушек с фикусами и пальмами похожий на зимний сад. Посреди холла на кожаном диване удобно расположился сухощавый пожилой мужчина с густой шевелюрой седых волос и глубокими коричневыми залысинами. На нем были белые легкие брюки и желтая футболка, что делало его похожим на стандартного курортника. Мэр заметно похудел и постарел. Увидев меня, он барским жестом поманил меня к себе и убавил звук в телевизоре.
– Коньяк принес? – вместо приветствия спросил мэр, показывая пальцем место на диване, куда я должен был сесть.
Я растерянно пожал плечами, а потом отрицательно покрутил головой:
– Нет. Только апельсины. Да и те отобрали на проходной. Сказали, что продукты нельзя.
– Эх ты! – с укором произнес мэр, придирчиво оглядывая меня с ног до головы. – А еще частный детектив! Ладно, пойдем в палату, а то здесь столько подслушивающих микрофонов, что я их давлю ногами, как клопов!
Мы зашли в палату, больше напоминающую двухкомнатный гостиничный номер. Мэр знаком показал мне, чтобы я плотнее закрыл за собой дверь и соблюдал тишину, а сам открыл створку книжного шкафа, пошарил рукой за строем книг и достал оттуда медицинскую колбу с прозрачной жидкостью. Открыл резиновую пробку, налил по чуть-чуть в стаканы и кивком головы призвал меня к действиям.
Мы выпили. Чистый спирт ожег мне горло, на глазах выступили слезы. Я поискал затуманенным взглядом какой-нибудь сосуд с водой, но увидел только аквамариновую виноградинку, которую заботливо протянул мне мэр.
– Где я тебя видел? – спросил он.
– На приеме, – сиплым голосом ответил я, гоняя виноградинку во рту. – Когда вручали ценные подарки.
– Чем отличился?
– Банда убийц в воинской части…
– Все! Дальше не продолжай, помню! – кивнул мэр и разлил еще по одной. Я подумал, что если попрошу воды, то в одночасье утрачу уважение к себе. Мэр выпил, на некоторое время замер, прислушиваясь к внутренним ощущениям, и поставил стакан на подоконник. – Они нарочно упрятали меня сюда, чтобы я не стоял на пути у Сиченя. Якобы нашли у меня какую-то болезнь. Я с пяти раз название не запомнил. Эндотереско… Нет! Эндери… Или энтерероскопиру… Тьфу! Язык поломаешь!
Я набрал в легкие побольше воздуха и тоже выпил. Мэр взял из тарелочки виноградинку, вопросительно посмотрел на меня, но я не успел утвердительно кивнуть, как он закинул ее себе в рот. У меня заклинило дыхание. Горло судорожно сжалось.
– Чего молчишь? – спросил мэр, опускаясь в кресло. – Я не буду врать и внушать тебе притворный оптимизм. Выборы я проиграл. Эта педерастическая партия подмяла под себя все рычаги власти. Я остался без верных и преданных мне людей! Вся милиция работает на Сиченя. Вся пресса – на Сиченя. Телевидение – на него! Даже наши финансовые воротилы под ним. Я несколько раз отправлял в Министерство внутренних дел письмо с требованием убрать начальника милиции города. Ни в какую! С моим мнением там не считаются. Они уверены, что я – отработанный материал.
Я кивнул, желая выразить свою солидарность с озабоченностью мэра. Но этот жест он расценил по-своему. Скептически покосился на меня и забарабанил пальцами по подлокотнику кресла.
– И ты тоже так думаешь?
– Я думаю, что милиция сама устроила пожар на «Горке».
– Неправильно думаешь, мальчишка! – грозно сказал мэр, тряся перед моим лицом кривым пальцем. – Милиция всего лишь обеспечила поджигателям безопасность да грела на чужой беде свои грязные руки. «Горку» сожгли радикальные националисты, которые работают на Сиченя. И теперь они поднимают вой, что это сделали мусульмане. Если народ поверит в эту клюкву, то тем самым окончательно развяжет Сиченю руки. И под видом борьбы с исламским фундаментализмом он пойдет на любые меры. Вплоть до того, что ликвидирует автономию и отдаст Побережье под форпост НАТО…
Мэр заводился, начинал размахивать руками. Я зауважал его ораторские способности и во многом согласился с его мнением. Но меня угнетало то, что я никак не мог перейти к изложению своей просьбы, ради чего, собственно, я сюда и пришел. А время шло, Ирина мучилась где-то в милицейских застенках, и каждая минута, бесцельно проведенная здесь, становилась для меня пыткой. Я несколько раз пытался его перебить и объяснить суть своей проблемы фразой вроде: «Это все понятно, но я бы хотел…» Однако мэру слышалось иное, и он обрушивал на меня волну дискуссионного гнева:
– Ничего подобного, сынок! Это глубокое заблуждение! Это опасный бред, который, как болезнь, расползается среди скудоумных обывателей! «Свобода без границ» вдалбливает вам в головы, что теракты – это следствие национального расслоения общества. Не советую тебе придерживаться этого убеждения.
– Да я вовсе…
– Вот-вот, они первым делом стремятся уничтожить семью как соты, в которых, дескать, зарождаются личинки терроризма. Абсурд, мальчик мой! Семья хранит моральные устои и традиции. Если уничтожить семью, то рухнет все – история, нравы и даже генетическая память. Общество превратится в один большой бордель. Но они идут дальше! Они предлагают отказаться от наследий культуры, которые якобы тоже раскалывают общество…
– Я с вами согласен! – взмолился я. – Но хочу сказать, что по ложному обвинению… была арестована…
– Ложное обвинение, – проворчал мэр, даже не пытаясь вникнуть в суть моих бед, – это самый безвинный метод борьбы за власть в команде Сиченя. А как может быть иначе? До недавнего времени он либо сидел в тюрьме, либо занимался сомнительным бизнесом в США. Там заручился поддержкой госсекретаря и в один ненастный день приехал сюда на белом коне, который при ближайшем рассмотрении оказался покрашенным известью крокодилом.
Я подумал, что напрасно пришел сюда. Заранее переживающий свое поражение на выборах, мэр города был с головой погружен в свои личные проблемы и даже слушать меня не хотел. Но я ошибался. Мэр неожиданно сменил тему и продемонстрировал феноменальную память:
– Так что случилось, Кирилл Андреевич? Почему ты отказался работать в моей команде?
Я даже немного опешил от столь крутого поворота. Год назад мы с Ириной занимались делом о пропавшем солдате и неожиданно вышли на мертвую воинскую часть, в которой выживший из ума подполковник командовал бандой головорезов. Я уже рассказывал, что за сей доблестный труд мэр наградил меня музыкальным центром. А месяц спустя меня вызвали в райотдел госбезопасности и предложили работу. Тогда я вежливо отказался, сославшись на неугасимую любовь к свободе. И вот выясняется, что мэр в курсе того, что меня приглашали в органы и что я отказался.
– Мне кажется, что в качестве частного детектива я принесу городу и отечеству больше пользы, – высокопарно ответил я.
– Больше пользы, – проворчал мэр, не очень довольный моим ответом. – У меня на счету каждый человек, не предавший меня, сохранивший совесть и честь. Я могу доверять лишь маленькой кучке отважных ребят из отряда специального назначения. Они – моя последняя надежда. Их мало, и они дерутся здесь, словно в тылу врага. На каждого из них милиция завела уголовное дело. На офицеров МГБ – уголовное дело! – громче повторил он и потряс пальцем. – Неслыханная дерзость и наглость. А ты удивляешься, что кого-то арестовали по ложному обвинению.
– Не «кого-то», – уточнил я. – А мою любимую женщину.
– Что ей ставят в вину?
– Поджог «Горки».
Мэр всплеснул руками, вскочил с кресла и стал ходить по палате. Я тоже встал, наблюдая за мэром с тревогой.
– Негодяи! Негодяи! – повторял он. – Она мусульманка?
– Нет, – ответил я и тотчас несколько смягчил ответ: – Не думаю…
– Тогда странно. Кто арестовал?
– Дзюба, – ответил я, уверенный в том, что эта фамилия мэру ни о чем не скажет, но оказалось наоборот.
– Ах вот оно что! – воскликнул он. – Дзюба – это главный придворный провокатор и ударный кулак Сиченя. Весьма скользкий и опасный тип. Ему готовят кресло министра внутренних дел, а на время предвыборной кампании он получил почти неограниченную власть. Боюсь, сынок, я ничем не смогу тебе помочь. Дзюба что-то от тебя хочет.
У меня похолодело в груди.
– Неужели к вашим словам не прислушается прокурор, если вы позвоните ему? – произнес я, не желая сдаваться и опускать руки. – Пусть Дзюба ограничится хотя бы подпиской о невыезде. Он держит невинную девушку в камере для уголовников!
– Увы, – с горечью переживая свой стыд, ответил мэр. – Прокурор начнет лицемерно заверять меня, что возьмет это дело под свой контроль, но даже палец о палец не ударит, чтобы сломать замысел Дзюбы. Это одна компания. Они все заодно. Сейчас я бессилен перед ними.
Не передать словами ту тоску, которую я испытал. Передо мной стоял человек, по моему разумению, наделенный немалой властью. И он не мог решить пустячной проблемы, которую замутил какой-то там милиционеришка. Просить, умолять было бесполезно. Убитый бессмысленностью своего усердия, я пошел к двери.
– Буду рад, если ты сможешь прищемить хвост Дзюбе, – сказал мэр.
– Вы не представляете, Александр Ильич, как я был бы этому рад, – пробормотал я и, распахнув дверь, чуть не выбил поднос с лекарствами из рук медсестры.
– Ну-ка, сынок, погоди! – вдруг позвал меня мэр и жестом показал медсестре, чтобы она подождала за дверью.
Я вернулся, полагая, что мэру захотелось закончить наш разговор на оптимистической ноте, соединив наши стаканы еще разок. Но он лишь написал что-то на клочке бумаги и протянул мне.
– Возьми. Может, пригодится. Это телефон мятежного командира отряда, о котором я тебе говорил. Зовут его Стас Поляков. Я ему тоже позвоню и отрекомендую тебя в лучшем виде. Только очень постарайся, чтобы этот номер не попал в чужие руки.
Я сжал бумажку в ладони и не разжимал ее до тех пор, пока не вышел за пределы санатория. Сел на лавочку, где между реек застряли треснутые кипарисовые шишки, и набрал номер командира мятежного отряда, сохранившего преданность мэру города.
Я долго слушал длинные заунывные гудки, потом отключил телефон и смял бумажку. Если уж мэр города признал свое поражение, то для меня, упрямого жука, это будет даже не поражением. Это тенденция, естественный процесс. И надо покориться и расслабиться – то есть сделать то, что до меня сделал более сильный и властный человек.
– В городское управление внутренних дел, – сказал я таксисту и, уже когда захлопывал дверь машины, мимоходом обратил внимание на густые кусты сирени, которые зеленым дымом клубились над тротуаром. Мне показалось, что за листьями мелькнула до боли знакомая рыжая физиономия.
Глава 30
Когда мы были прозрачными
Я позвонил Дзюбе из бюро пропусков по внутреннему телефону.
– Ты уже здесь? – приветливо воскликнул Дзюба. – Сейчас я за тобой спущусь!
Вот и конец истории, думал я, стоя у проходной, куда подъезжали машины, забегали люди в форме, боязливо заходили штатские, и дверь безостановочно ходила туда-сюда, словно птичье крыло. Так надо было сделать сразу, когда ко мне домой приехали оперативники. И зачем убегал, зачем прятался, затевал спектакль с похоронами? Вот и вышел Дзюба – в форменной рубашке с полковничьими погонами, без головного убора. Увидел меня, махнул рукой. Офицеры, оказавшиеся рядом с ним, остановились, вытянулись в струнку, руки взметнулись к козырькам фуражек. На лицах подчиненных появилось униженное подобострастное выражение. Дзюба шагнул ко мне, не замечая людей, обступивших его, словно они были бесплотными тенями, протянул мне руку – широкую, крепкую ладонь.
– Где это ты так подпалился? – спросил он, разглядывая мое лицо, но сразу же забыл о своем вопросе, положил ладонь мне на спину и подтолкнул к двери.
Я видел, как в холле напрягались милиционеры, как щелкали каблуками. Я шел рядом с Дзюбой, огороженный кругом его власти, и словно тоже источал ее, и мне отдавали честь, и меня боялись, и сладкая, по-детски бурная фантазия не заставила себя долго ждать: я приказываю всем встать в строй и отправиться далеко-далеко, в леса и горы, и там валить сосны и добывать руду… Перед лестницей Дзюба вдруг замедлил шаг и, улыбаясь, посмотрел куда-то в сторону. Я невольно проследил за его взглядом. Слева от лестницы приоткрылась тяжелая, обитая железом и снабженная электрическим замком дверь, и за ней я увидел узкий коридор, освещенный тусклыми лампочками. Посредине он был перегорожен решеткой, сваренной из черной ребристой арматуры. За ней, в тени, я успел увидеть неподвижную фигуру Ирины; мне показалось, что она спит сидя, опустив голову на ладони… Металлическая дверь захлопнулась, лязгнул замок. Я остановился, чувствуя, что уже готов кинуться на дверь и сорвать ее с петель. Дзюба попытался взять меня за руку. Жалость к Ирине стала душить меня с такой силой, что у меня закружилась голова. Когда я вижу, как обижают слабого, близкого мне человека, мудрость всегда уступает место дерзкой глупости, и тогда я готов наломать дров.
– Да что ты дергаешься? – тихо произнес Дзюба. – Сейчас мы освободим твою подругу.
– Сейчас? – переспросил я, продолжая смотреть на дверь.
– Да, через несколько минут. И тебе это почти ничего не будет стоить.
Мне очень хотелось ему верить. Но что ж я не догадался крикнуть Ирине? Увидев меня, она поняла бы, что скоро будет свободна… И почему я иду дальше за Дзюбой по лестнице, почему не остался у железной двери? Почему не поставил ему ультиматум: «Или ты сейчас выпускаешь Ирину, или твое управление превращается в руины». Он завораживает меня демонстрацией благожелательности. И мне, сколько раз обжигавшемуся на излишней доверчивости к людям, снова хочется верить Дзюбе. Хочется верить, что можно найти с ним общий язык, договориться – как со старым приятелем, как двум мужикам, которым противны мелочные амбиции и желание возвыситься за счет другого. Ну что может быть проще? Что может быть яснее, чище и точнее, нежели открытые взгляды, открытые сердца да две наполненные рюмки?
Мы свернули в коридор. Подчиненные сразу прильнули к стенам, освободив середину коридора, застланную ковровой дорожкой. Дорогу начальнику управления! Мы шли мимо них, словно вдоль торговых рядов, где продавалась милицейская форма. Какие вокруг сутулые люди! Головы втянуты в плечи, подбородки опущены, взгляды собачьи, покорно-просящие. Даже женщины приветствуют Дзюбу с пошлыми улыбками дешевых шлюх. «Никифор Игоревич, а когда к вам можно зайти, чтобы подписать приказ?», «Никифор Игоревич, позвольте вам доложить по поводу процента раскрываемости за минувший квартал?», «Никифор Игоревич… Никифор Игоревич…». Голоса приглушенные, робкие, словно люди боятся поранить нежный слух начальника. Шелест бумаг, поскрипыванье старых половиц, скрытые взгляды – молниеносные и неожиданные, словно выстрелы убийц. Подчиненные своими блестящими глазками, затуманенные раболепием, сканируют ситуацию: а как выглядит шеф? а какое у него настроение? а чего от него ждать?
Мы вошли в приемную. За столом, заставленным офисной техникой, цаплей торчала немолодая секретарша. К ее лицу давно присохла маска гордости и заносчивости. Она даже на монитор компьютера смотрела с высокомерием. От других подчиненных секретарша разительно отличалась стройной осанкой и, пожалуй, была единственным человеком, который не сутулился. Ее избалованные глаза повидали на своем веку немало начальников управления. Она знала об их привычках, наклонностях, скрытых пороках, ошибках, слабостях все, как знает хозяина дома старая крыса, живущая в подполе.
– Вам звонили из приемной министра, – доложила секретарша, продолжая щелкать по клавиатуре. – Соединить?
– Позже. Я сейчас занят.
– Министр не любит ждать, Никифор Игоревич.
Не поймешь, к какому разряду отнести последнюю фразу: то ли это забота о благополучии начальника, то ли скрытый намек на то, что он в этом кабинете – человек временный и может быть низвергнут, а вот она – вечная, как маяк, возвышающийся над маленьким причалом, где стоит маленький капитан маленького корабля.
Прежде чем попасть в кабинет, мы прошли через две двери. Тоже обязательный атрибут служебного олимпа. Дзюба явно получал удовольствие от этого восхождения, хотя еще не привык к новому кабинету и не запомнил, в какую сторону открывается каждая из дверей. Подергав за ручки и прищемив себе палец, он наконец завел меня внутрь. Коричневый полированный стол, на котором бы запросто, как на сцене, разместилась небольшая рок-группа, стоял в противоположном конце кабинета, и до него еще надо было прилично топать. Я представил, какой трепет испытывали подчиненные, преодолевая этот путь. Дзюба хотел было воссесть на свое рабочее место, но вдруг передумал, обнял меня за плечо и подвел к шкафу с матовыми стеклянными полками и дверками.
– Ну, расслабься, Кирилл! – попросил он, заглядывая мне в глаза. – Ей-богу, ты прямо как не родной. Мы же с тобой друзья, и наши отношения не отягощены служебным этикетом.
Он вынул из шкафа четырехгранный штоф, наполнил бокалы коньяком. Мэр города украдкой угостил меня спиртом. Милиционер – отборным коньяком. Силу власти определяло качество алкогольного напитка.
– Я буду с тобой честен и искренен, – пообещал он, протягивая мне бокал. – Потому что не хочу терять такого друга, как ты. У меня нет никаких черных замыслов в отношении тебя или твоей подруги. Я не собираюсь использовать тебя для личной выгоды. Ты только взгляни! – Он обвел рукой кабинет. – Я уже достиг всего, чего хотел. Этой должности мне до гробовой доски хватит. И всякие разговоры о том, что я нацеливаюсь на министерское кресло, – не более чем ложь завистников и недругов… Ты же видишь: я не бегу сломя голову звонить министру, извиняться перед ним, оправдываться, лгать. Мне не надо унижаться и лебезить, чтобы мостить карьерную дорогу. Я открыт, спокоен и честен. И хочу выпить за то, чтобы и ты, Кирилл, был таким же со мной.
Он выпил и сделал вид, что не заметил, как я поставил бокал на стол, так и не пригубив его. Кинулся к тумбочке с телефонами, нажал на кнопку селектора:
– Людмила Петровна! Два кофе, пожалуйста! И передайте Зинченко, пусть заходит.
Вернулся к шкафу, вскрыл коробку конфет, положил ее передо мной.
– Помнишь, как мы с тобой брали банду вымогателей? – спросил он, надкусывая конфету. – Вот было время! Мы были прозрачными, как стекло, и нашу суть нельзя было утаить. Если доблесть – так доблесть до конца. Эх, Кирилл! Скажу тебе по секрету, мне всю жизнь не хватает таких друзей, как ты. Не всегда попадались подлецы и негодяи. Были и порядочные, смелые парни. И все-таки в них недоставало такой твердой, несгибаемой воли, как у тебя…
Вошла секретарша с маленьким серебряным подносом. Неторопливо и обдуманно она разложила на столе салфетки, затем поставила на них крохотные белые чашечки с кофе. Выпрямила спину, устремила гордый взгляд на дверь и грациозно удалилась.
– Я совсем не думаю о себе, – вздохнул Дзюба и взял чашечку. – У меня по-прежнему нет семьи, нет детей. И я бы, наверное, смертельно затосковал, если бы не работа. Скажу откровенно, Кирилл, эта должность дает мне редкую возможность сделать что-нибудь для людей, для народа. Мне хочется изменить жизнь к лучшему, причем радикально, а не ограничиваться какими-то жалкими социальными пособиями…
В дверь постучались. Дзюба позволил войти. Задевая косяки и наличники, издавая царапающие звуки, в проем не без труда протиснулся молодой человек в кожаной безрукавке. На плече он нес треногу, а в руке – «бетакамовскую» видеокамеру. Из его многочисленных карманов торчали края кассет, петли проводов и мундштуки разъемов.
Дзюба представил нас друг другу: молодого человека – как сотрудника телеканала «СБГ», а меня – как директора независимого криминально-сыскного агентства, «у которого имеются сенсационные наработки».
Сотруднику телеканала тоже перепало коньячку. Он принял его как причастие из рук патриарха, вытряхнул на язык последнюю каплю, а потом посмотрел на рюмку с такой алчностью, словно мечтал умыкнуть ее для личной коллекции сокровищ.
– Аппаратуру ставить? – спросил сотрудник.
– Ставь! – разрешил Дзюба, махнув рукой. – И можешь начинать съемку. А потом сделаешь этот… как его… Монтаж! Чик-чик, все лишнее в корзину, и полный порядок. Но чтобы ни на шаг от истины! – предупредил он, погрозив пальцем, отчего сотрудник начал энергично, как конь, кивать. – А то знаю я вас, жуков. Вы на фокусы мастаки. Снимаете на камеру белого, а на экране получается негр. Или снимаете мужика, а по телику почему-то выступает баба…
Он рассмеялся. Сотрудник запунцовел и стыдливо потупил взгляд. Дзюба сел за свой стол, слегка покачался в кресле, поставил удобнее письменный прибор из малахита, развернул циферблатом к себе большие часы, исполненные в виде корабельного штурвала, погладил ладонью стекловидную поверхность стола. Дзюба напоминал пижона, который сел в новенький, только что купленный «Мерседес», и красуется в нем, и трогает пальчиком кнопочки и рычажки, и смахивает невидимую пыль с панели.
– А сейчас я хочу, – сказал он уже другим тоном – классическим тоном чиновника высокого ранга, когда каждое его слово звучит как истина или приказ, – я хочу ввести господина Вацуру в курс дела. Иными словами, обозначить тему.
Глава 31
Какой грех страшнее?
Сотрудник телеканала уже пристроил на треноге камеру и прильнул к гофрированной резинке окуляра. Загорелась красная лампочка. Мощная оптика, обрамленная радужным ореолом, стала впитывать в себя образ сухощавого человека с узким болезненным лицом и воспаленной каймой век, отчего глаза его напоминали свежие раны.
– От религиозных фанатиков исходит угроза, – чуть подав плечи вперед и набычившись, начал Дзюба. Он не моргая смотрел в камеру. Речь его была неторопливой, фразы короткими, сильными. По всей видимости, Дзюба решил записываться сразу «набело», исключая дубли. – Они упорно не хотят принимать нашу свободу. Они закрывают одеждой лица и ноги, чтобы было легче проносить бомбы. Они дикие, кровожадные, они пытаются затянуть страну в хаос пещерного средневековья. Они не читают наших газет и журналов, не смотрят фильмов, не ходят на рок-концерты, шоу и дискотеки. Именно от осознания своей ущербности, от зависти они хотят нас убивать. И вся беда в том, что фундаментализм добровольно отгородился от наших культурных и духовных ценностей. Поэтому своей важнейшей целью партия «Свобода без границ» ставит стирание различий между мировыми религиями. Мы намерены снести с лица земли мечети, церкви и синагоги. Взамен рассадников отживших морально-этических устоев мы воздвигнем ХЕБы – Храмы Единого Бога, куда будут ходить все жители нашей страны. И там будут не заунывные поклоны и молитвы, а веселые, яркие представления, настоящие праздники жизни и любви. После этого людям уже нечего будет делить, и наступит вечный мир и всеобщее благоденствие.
Дзюба откинулся на спинку стула, показывая тем, что он закончил. Вид у него был очень гордый, как у человека, совершившего исторический прорыв в области науки. Хорошо, что здесь не было моей бабушки, убежденной сектантки, и моего дедушки – православного священника. Представляю, как в голову Дзюбы полетел бы малахитовый прибор в отместку за его ХЕБы… Должно быть, мое воображение создало настолько сильное биополе, что Дзюба почувствовал виртуальный удар в голову и вопросительно посмотрел на меня.
– Ты так на меня смотришь, будто я сказал нечто очень глупое, – сказал он. – Разве ты не согласен со мной?
– Не согласен, – ответил я, припоминая, что где-то уже слышал подобную галиматью. – Каждый человек имеет право самостоятельно выбрать свой путь к богу, а не идти туда единым строем с песнями и улюлюканьем.
– Зато те, кто идет в строю, никогда не подерутся между собой, – мягко возразил Дзюба.
– Может, и не подерутся. Но придут они вовсе не к богу, а туда, куда приведут их лживые политики. Да и вообще, никто в этот ваш строй не встанет, разве что горстка глупых пацанов.
Дискуссия не входила в планы Дзюбы. Он кисло улыбнулся и махнул рукой, великодушно оставляя за мной право иметь собственное мнение. Я ждал, когда же наш разговор коснется судьбы Ирины.
– Не буду спорить, – сказал он. – Это я так, в качестве преамбулы. Мне хочется услышать от тебя другое. Ты человек авторитетный, в городе тебя многие знают, твои расследования всегда объективны, и подкупить тебя невозможно. А потому результаты твоего последнего расследования для меня очень важны.
– Какие результаты? – насторожился я.
– Ты же был на «Горке» до пожара и во время него, так ведь? – ради формальности, как о непреложной истине, спросил Дзюба. – Значит, ты можешь подтвердить, что художественную студию, как и детский культурный центр, поджег Бари Селимов.
Вот, значит, к чему мы пришли! Нежданно-негаданно всплыло имя художника Бари Селимова.
– Студию поджег Бари Селимов? – повторил я и усмехнулся, потому как это утверждение было глупостью. – Зачем ему надо было поджигать студию, в которой он сам же работает?
– Селимов – мусульманин, – отчетливо артикулируя, словно для тугоухого, ответил Дзюба. – Как все фундаменталисты, он хочет насадить свою веру. И потому умышленно устроил поджог, чтобы на месте детского культурного центра построить мечеть.
Я рассмеялся. Сотрудник телекомпании оторвался от окуляра и испуганно посмотрел на меня.
– Ничего смешного не вижу, – бледнея, произнес Дзюба. Он нервно рвал на кусочки лист бумаги и скручивал из них червяков. – Ты заходил в мастерскую незадолго до пожара. Так? Видел там Селимова. Правильно? И почувствовал сильный запах бензина…
– Запаха бензина не было, – не согласился я. – Пахло только масляными красками.
– Правильно! – обрадованно воскликнул Дзюба. – Запах бензина очень напоминает запах красок! Ты просто ошибся!
– Я не ошибся, – сказал я и уловил в своем голосе непроизвольную угрозу. – Ты все ставишь с ног на голову.
Дзюба неуловимо изменился в лице. Мне показалось, что он вдруг сразу постарел лет на десять. От него повеяло холодком, как из распахнутого настежь холодильника.
– Вацура! – стальным голосом произнес он, привставая с кресла. – Хватит корчить из себя героя! Не забывай, что ты не собой жертвуешь! Пожалей свою подругу! Селимову все равно сидеть за решеткой, потому что мы так решили! Ибо знаем, что «Горку» подожгли исламские фундаменталисты, никто другой этого сделать не мог! И мы это докажем, Вацура! Докажем! Твои показания мало что изменят. Само население уже хочет, чтобы было так. Понимаешь ты это или нет?! Люди хотят, чтобы виновниками пожара были мусульмане! И народ воспримет твои показания как глоток свежего воздуха, как луч света во мраке!
– Это какой такой народ? – спросил я. – И с каких пор ложь стала лучом света?
Дзюба вылетел из-за стола, будто туда заползла гадюка. Подбежав ко мне, он едва не протаранил мой лоб своим носом.
– Ты называешь ложью недоказанную правду, – зашипел он.
Я чуть отстранил Дзюбу от себя, потому как уж слишком навязчиво пахло от него коньяком.
– Послушай, Ник, а ты в самом деле в это веришь? Или просто это выгодно Сиченю, которому ты служишь?
– А вот об этом не надо! Не надо! – злобно произнес он, едва не кусая меня. – Ты лучше думай об Ирине. Я освобожу ее немедленно, если ты скажешь, что видел, как Селимов обливал бензином мастерскую.
– Этого не было, Ник. Зачем мне говорить то, чего не было? Лучше я расскажу то, что было. Например, про милиционеров, которые за деньги пропускали к пожару мародеров…
Дзюба вскинул над головой худые ломаные руки и крикнул:
– Молчать!
Потом нервно прошелся по кабинету, злобно поддевая ногой извивающиеся на полу телевизионные шнуры.
– «Не было», «было», «правда», «неправда»… – передразнил он смягчившимся голосом. – Да какая тебе разница! Кто и когда узнает, правду ты сказал или нет? Все смешалось в этом мире! «Да» и «нет» – это кубики, из которых умные люди возводят монументальные строения, и важно только знать, какой кубик куда положить. Если ты скажешь, что Селимов – поджигатель, то твоя девственная совесть не будет страдать от бесчестья, поверь мне! Потому что от твоей лжи не прольется кровь, не заплачут дети, не взорвутся дома. Она не будет нести в себе зла! Напротив, ты поможешь моей партии идти дальше, к высоким целям, не проливая ничьей крови. И твоя Ирина немедленно выйдет на свободу, и ты обнимешь ее через каких-нибудь пять минут! Подумай, Кирилл! Чем ты жертвуешь?
– А мне не хочется, чтобы твоя партия шла дальше! – заявил я.
Дзюбу словно током ударило. Он резко повернул голову в мою сторону, оскалил зубы:
– А что же ты хочешь? Чтобы снова начались пожары? Чтобы мы с Сиченем подорвали центральный причал и разнесли в клочья сотни детей? Ты этого добиваешься?
Дзюба тотчас прикусил язык. Он понял, что проговорился, сказал то, чего не следовало бы говорить. Опустив голову, прошелся по кабинету, раздумывая, как бы выкрутиться. Но, по-видимому, решил: «Ну и ладно. Так даже лучше. Будем говорить открытым текстом!»
– Ник, – сказал я. – У меня уже не осталось никаких сомнений, что ты и твои единомышленники – дегенераты и подонки. Рано или поздно, но какой-нибудь суд разберется с вами за все, что вы натворили и еще только собираетесь натворить. Я больше не хочу с тобой разговаривать. Меня от тебя тошнит.
Выпалив это со свойственной мне горячностью, я решительно направился к двери, чтобы выйти, спуститься вниз и взломать решетку «обезьянника», в котором сидела Ирина. Но я не смог выйти даже в приемную. Два вооруженных дебила в камуфляже, бронежилетах и масках, похожие на роботов, преградили мне путь и втолкнули обратно в кабинет.
– В чем дело? – спросил я у Дзюбы. – На каком основании ты меня задерживаешь?
– А разве ты не знаешь? – захлопал глазами Дзюба и гнусно улыбнулся. – Ты подозреваешься в убийстве.