Морской узел Дышев Андрей
– Не замечал, – признался я. – Но что ты им сказал, когда поднялся на яхту?
– Что без яхты мне не жить, потому как хозяин меня убьет. Их это здорово развеселило. Наверное, я показался им очень жалким, и они даже не заперли меня в трюм, где я сидел. И ночью я оттуда вышел…
Глаза Игната сверкнули мстительно и жестоко.
– Прошел на камбуз, взял там ножичек побольше, – продолжал он, с интересом поглядывая на меня, – поднял с постели Эльзу, приставил нож к ее горлу. Все, как в кино… Вся банда сбежалась, женщина верещит… Я приказал выкинуть оружие в море, запустить мотор и плыть вдоль берега. Главарь пообещал, что они выполнят все. Когда яхта набрала скорость, я сказал им, чтобы надели на себя спасательные жилеты и прыгнули за борт. Прыгнули. Главарь уже из воды кричал, чтобы я не убивал Эльзу. А у меня руки дрожат, самому страшно… Я столкнул Эльзу за борт и кинул ей спасательный круг. Думал – все, чистая победа, обошлось без единого выстрела. А главарь припрятал где-то на груди пистолет и пальнул в меня. Расстояние уже было приличное, но все равно попал…
– Почему же ты сразу не повел яхту к берегу? – спросил я.
– Боялся, что там они меня достанут. И целые сутки плавал из конца в конец вдоль Побережья. Хорошо, что начался шторм, видимости никакой… Но сегодня, ближе к вечеру, мне стало плохо. Голова закружилась, слабость какая-то. Я боялся, что потеряю сознание и яхта врежется в берег. Тогда я позвонил тебе… Прости, больше некому было.
– Яхту надо срочно вернуть хозяину, – сказал я, искусственно зевая. – Он уже, между прочим, поднял шум, в милицию ходил.
– Да? – равнодушно произнес Игнат. – Пусть радуется, что она вообще цела… А откуда ты знаешь, что он ходил в милицию?
– Так, навел кое-какие справки, – уклончиво ответил я.
Я наблюдал за Игнатом. Тот, не проявляя никакого беспокойства, снова прикрыл глаза.
– Гарик на какой срок ее арендовал? – спросил я.
– Вроде на четыре дня… – Игнат нахмурил лоб, задумался. – Я этим не занимался, не в курсе.
– На самом деле всего на два дня, Игнат. На два дня: с семнадцатого по девятнадцатое. Ты мне говорил, что восемнадцатого утром ты первый раз поднялся на борт. Это правда, или ты что-то напутал?
Игнат хмыкнул, снова отхлебнул из бутылки и стал что-то подсчитывать в уме, шевеля губами.
– А восемнадцатое – это какой день? Четверг? Значит, все правильно, в этот день я и присоединился к Гарику.
Вот и наступил момент, когда я должен был выложить мучивший меня вопрос.
– Самое удивительное заключается в том, Игнат, – произнес я, – что днем раньше, семнадцатого, тебя видели на причале в Приморском. Ты загружал в яхту коробки и мешки.
Некоторое время Игнат молчал, с недоумением глядя на меня. Потом приподнялся на локтях, лег повыше.
– Как ты сказал? – уточнил он. – Меня видели в Приморском? Я загружал коробки? Чушь! Не был я в Приморском. И никакие коробки не грузил. Наверное, это был Гарик.
Подвернулся удобный случай поймать Игната на лжи.
– А как выглядел твой друг?
– Как? – пробормотал Игнат и, глядя куда-то в невидимую даль, где еще жил образ Гарика, добавил: – Жилистый. Сухощавый… Что еще тебе сказать?
– Блондин? – попытался я взять Игната на пушку.
– Что ты! У него волосы темнее, чем у меня.
– А одет был как?
– Брюки льняные серые и майка такая же, – без раздумий ответил Игнат.
Крыть мне было нечем. Рыбак, который видел «Галс», приблизительно так же описал внешность человека, который грузил коробки… Мои вопросы насторожили Игната. Он откинул подушки, сел и, опершись на спинку дивана, пытливо посмотрел на меня.
– Мне кажется, – медленно произнес он, – что ты меня в чем-то подозреваешь. Что за допрос, Кирилл?
– Прости, если я тебя обидел. Но получилось так, что некоторые сведения, которые ты мне сообщил, не совпали с тем, что оказалось в реальности.
– Например?
– Например, ни в одном ресторане нашего города никакой Гарик не работает.
– А ты спрашивал про Гарика во всех ресторанах? – уточнил Игнат и, как мне показалось, улыбнулся краем губ.
– Представь себе, во всех.
– Охотно верю. Потому что он только для меня Гарик. А для сотрудников ресторана он господин Юсупов Гариф Вазирович.
Ответ был хороший. Он напоминал мне точно подогнанную дверь, которая захлопнулась перед самым моим носом – ни дырочки, ни щелочки, куда бы заглянуть. Про автобусный парк я и спрашивать не захотел и сразу переключился на Гарика, то есть на Гарифа Вазировича.
– А как ты думаешь, что он мог грузить в Приморском?
Игнат пожал плечами, покачал перед собой бутылку с газировкой.
– Мало ли… Хотя бы продукты.
– А зачем ему понадобилось несколько мешков гаек и болтов?
Игнат отпил, вздохнул.
– Эх, Кирилл! Как жаль, что ты не можешь задать эти вопросы Гарику! Зачем бизнесмен перевозит с одного места в другое мешки с гайками? А зачем эшелонами перевозят с одного края страны на другой консервы, туалетную бумагу, компьютеры, прокладки? Это же бизнес, Кирилл! У Гарика совсем по-другому были мозги устроены! Он даже в отпуске одной половиной мозга думал о пляже, девочках и барах, а другой – о том, что можно купить подешевле, а продать подороже!
Теперь мне уже очень хотелось, чтобы Игнат так же точно и убедительно ответил на другие вопросы.
– А почему в тот день, семнадцатого, на яхте не было ни Веры, ни Тимофеича?
Игнат даже руками всплеснул, хлопнул в ладоши и покачал головой.
– А я откуда знаю, миленький мой? Вера, может быть, на рынок за мясом поехала. А Тимофеич нажрался и в своей каюте уснул. Твой осведомитель поднимался на яхту? Он каюты осматривал?
– Не горячись, – сказал я. – Просто мне надоело ходить в тумане и набивать себе шишки. Теперь я выяснил то, что хотел.
Игнат, в отличие от меня, любопытством не отличался. Он даже ради приличия не спросил, что я делал после того, как добрался на моторке с парапланеристом до берега и зачем мне понадобилось разыскивать хозяина яхты да опрашивать рыбаков в Приморском. Я раздумывал, стоит ли насильно кормить Игната информационной кашей, как капризного младенца? Рассказать ли ему о том, что бандиты благодаря его глупому благородству (позволил надеть им спасательные жилеты и отправил их за борт, в теплую водичку!) не только благополучно добрались до берега, но уже вычислили мой домашний адрес. Машинально (или все-таки нарочно?) я вынул из кармана амулет Пацана и стал крутить его на пальце. Игнат смотрел на него лишь мгновение, но я готов был поклясться, что он узнал эту вещицу.
– Что-то меня на сон потянуло, – произнес он, снова опускаясь на подушки. – Извини, друг, но у меня совсем нет сил.
– Отдыхай, – ответил я.
– А ты? – слегка насторожился Игнат. Может быть, он подумал, что я собираюсь уплыть на берег? – Ты куда?
– В рубку, – успокоил я его. – Погоню яхту в море. Не нравится мне этот шторм. Нас может сорвать с якоря и выбросить на камни.
Игнат кивнул, прикрыл глаза, но тотчас снова приподнял голову.
– А врач останется?
– Да, он будет здесь до утра… Спи!
Игнат наконец успокоился. Уже через минуту я услышал его тихое и ровное дыхание, какое бывает только у спящего человека. Погасил свет в кают-компании и вышел на палубу.
И все-таки зря я показал ему амулет! Теперь он побоится возвращаться на берег.
А море все так же стонало, выло и ревело. И порывистый ветер лохматил на навесе брезентовые лоскуты. И косой дождь нещадно хлестал по палубе. А из сырого холодного мрака надвигалось нечто тревожное, непознанное, и душу сковывал ледяной ужас.
Глава 25
Когда занялся рассвет
Сняться с якоря оказалось не так-то просто. Едва я завел мотор и проплыл несколько метров, чтобы ослабить натяжение якорной цепи, как волны стали неистово кидать яхту, наклоняя ее то на один, то на другой борт. Я едва смог добраться до лебедки. Волны перекатывали через палубу; мачта, словно маятник, заваливалась из стороны в сторону, и подчас мне казалось, что яхта вот-вот ляжет на борт и затонет. Схватившись за мокрую и скользкую рукоятку лебедки, я принялся поднимать якорь. Море ответило на это еще более яростным гневом. Наверное, оно считало яхту своим трофеем и собиралось полакомиться ею, но тут вдруг появился какой-то дерзкий человек, который пытался распорядиться яхтой по своему усмотрению. Я успел провернуть рычаг только один раз, как меня обдало волной; сам не знаю, как я удержался и не улетел за борт. Пока стихия собиралась с силами, чтобы снова накатить на меня, я сделал еще один оборот. Так мы и забавлялись: после каждого оборота я грудью прижимался к рукоятке и упирался ногами в леерную стойку, и море окатывало меня с ног до головы.
Наконец якорь был поднят, и по кувыркающейся палубе я вернулся в рубку. Крепко задраив двери, я дал полный ход и погнал яхту подальше от опасного берега в непроницаемую черную мглу. Теперь бортовая качка сменила килевую. Нос яхты взлетал на гребень волны, словно на трамплин, какое-то мгновение парил над водой, а затем со всей дури падал на волны и зарывался в воду. Я подумал, что очень правильно поступил мой ангел-хранитель, лишив меня ужина, потому как от этих взлетов и падений меня мутило неудержимо.
Когда огни поселков и маяков уже с трудом можно было различить, я изменил курс и погнал яхту вдоль берега, в сторону нашего города. Игнату это могло не понравиться, но я надеялся, что он крепко спит. В поведении этого странного человека было много несуразностей. Его непоследовательность озадачила меня. То он в одиночку поплыл на «Галс», чтобы отомстить бандитам за смерть своих друзей, да еще упрекнул меня в трусости. А то вдруг испугался приставать к берегу, чтобы бандиты ему не отомстили. Сколько времени в таком случае он думает провести на яхте? Неделю? Месяц? Год? А ежели он их так боится, так какого лешего он отправил их за борт, когда с таким же успехом мог запереть их в трюме, а потом сдать милиции? Чудак? Или это я чудак, потому как не все понимаю?
На последний вопрос у меня не было ответа, и потому я решил действовать по своему усмотрению, не оглядываясь на Игната и не обращая внимания на его странности и капризы. Яхту надо пришвартовать к причалу нашего города и вернуть ее владельцу (то есть тому юному засранцу, которому яхта должна перейти по наследству). Игната надо отправить в больницу, а заодно заставить его написать подробное заявление в милицию, в котором надлежит описать все, что случилось с ним с первого дня его увлекательного плавания на «Галсе». Я с удовольствием помогу ему в этом деле. А потом Игнат будет залечивать раны в больнице, а я буду искать Пацана и всех его сообщников. И сделать это, думается мне, будет нетрудно, потому как они сами ищут меня, и в этом отношении наши с ними интересы полностью совпадают.
Несколько раз, закрепляя штурвал, я спускался в кают-компанию и проверял, жив ли Игнат? Мои познания в медицине были достаточно скромны, но отличить живого человека от мертвого я умел хорошо. Я щупал его запястье и считал пульс. По-моему, температура у Игната спала, сердце билось ровно и спокойно. Заодно я заглядывал в каюту врача. У него тоже было все в порядке, он добросовестно исполнял свой профессиональный долг, и его могучий храп заглушал не только шум волн за бортом, но и звон опустошенной бутылки из-под виски, что скользила по полу.
В третьем часу ночи темнота достигла своего абсолютного значения. Наверное, в это время я проплывал мимо диких пляжей, и нигде не было видно даже самого слабого и робкого огонька. Я не видел вообще ничего – ни моря, ни неба, ни берега, ориентируясь только по стрелке компаса. Весь зримый мир уменьшился до размеров рубки, слабо освещенной зелеными приборными лампочками. Ничего, кроме нее, не существовало. Тщетно я прижимался лбом к мокрому стеклу, пытаясь высмотреть сигнальные огни других кораблей либо далекие огни деревень и поселков. Казалось, что меня занесло в открытый космос, куда-то далеко за пределы Галактики, где нет ни звезд, ни планет, и я болтаюсь там вне времени и пространства, никому не нужный и всеми потерянный. Я не к месту вспомнил о своих похоронах и подумал, что эта нехорошая шутка не понравилась богу, и в наказание он смоделировал вокруг меня потусторонний мир, куда улетают души умерших грешников… Мне стало так нехорошо, так печально, что я, желая немедленно прекратить пытку пустотой, стукнул ногой по двери, и тотчас в рубку ворвался вихрь соленых брызг да несмолкаемый рев волн.
Так-то лучше… Я надавил на тумблер сигнальных огней, и желтоватый свет разлился по палубе, точно очертив контуры яхты. Теперь нельзя было сомневаться в том, что я нахожусь на яхте, а та, в свою очередь, рассекает своим отважным носом свирепые волны. Я попытался думать о чем-то приятном, что занимало светлую часть моего земного бытия. Например, об Ирине. Я представил, как она спит. Круглый год в ее спальне распахнута балконная дверь, и ветер колышет невесомый тюль, и от него на потолке появляются тени; они пляшут, корчатся, сливаются в экстазе и рвутся на части; и эта беззвучная пантомима напоминает материализованные сны; но Ирина спит спокойно, тщательно закутавшись в теплое одеяло; пляски на потолке ее не беспокоят, ее волосы раскиданы по подушке и чуть колышутся от легкого сквозняка… Вот такая идиллия. Но это все выдумка, игра моего воображения. Я никогда не видел, как Ирина спит в своей спальне. Я и спальни-то ее никогда не видел. А про балконную дверь, открытую круглый год, она как-то сама упомянула во время нашего разговора о целебных свойствах морского воздуха.
Бесконечная ночь! Время для меня остановилось. Может быть, где-то уже давно рассвело? И на тихом пляже, залитом солнцем, делают зарядку круглые, как колобки, женщины, старательно приседают, вытянув руки вперед, машут ногами и время от времени поглаживают себя по животу: насколько уменьшился глобус? А его большая копия – море – такое же гладкое и розовое, и на нем, словно соринки на стекле, рассыпаны лодочки, и чайки порхают над самой водой, любуясь на лету своим отражением, и всюду такой покой, такая нежность, что боязно ходить – а вдруг ненароком смажешь всю эту красоту? А потому лучше тихо-тихо сидеть на еще прохладном песочке у самой воды, щурясь смотреть на блики, на осмелевших крабов и на прозрачно-невесомые, как фата, вздохи моря…
В пятом часу меня стало неудержимо клонить ко сну. Реальность начала путаться со сном, они обнимались, переплетались, греховодничали, и уже трудно было отличить, где что. Несколько раз я просыпался от толчка, падая на штурвал. Границы безвестности и тьмы нехотя расступались, и я уже различал темно-серые контуры волн да грязные очертания низких туч. Трудно было сказать точно, где сейчас находилась яхта, как далеко мы от города, но гнать до самого конца без отдыха у меня не хватило бы сил. Моя нервная система истощилась. Мне надо было поспать хотя бы полчаса.
Я спустился в кают-компанию, сел на край стола, глядя на бледное, покрытое испариной лицо Игната. Он спал глубоко, сосредоточенно, словно выполнял какую-то тонкую работу, вроде сборки часов. Даже морщины собрались на лбу. Я осторожно тронул его за плечо. Игнат не отреагировал. Из разомкнутых губ с тихим свистом вырывался воздух. Мое желание спать боролось с жалостью. Ну как можно разбудить раненого товарища и попросить его постоять за штурвалом? Даже здоровому человеку не по душе придется перспектива вылезать в пять часов утра из теплой постели и идти под дождь и ветер.
Я сделал попытку поднять на вахту врача, но тот ни в какую не хотел открывать глаза, хотя и выдавал какие-то нечленораздельные ругательства и даже лягнул меня ногой, когда я попытался сдернуть с него одеяло. Разозлившись, я вернулся в кают-компанию за бутылкой с водой, но привести эскулапа в чувство мне так и не удалось. Когда я шарил по шкафам в поисках запасов питьевой воды, то вдруг обратил внимание на розовые отблески, медленно плывущие по потолку и переборкам каюты. Я кинулся к иллюминатору, но сквозь мокрое и запотевшее стекло мне ничего не удалось увидеть. Тогда я быстро выскочил на палубу.
Уже почти рассвело, и сквозь серую пелену тумана проступили очертания берега. Они были бесцветными, словно выполненными в технике сепии, лишь на склоне горы, среди буйства деревьев и кустов ярким красным цветком трепетало пламя пожара. Огонь, может быть, и не был столь велик, как мне показалось сначала, и языки пламени лишь изредка высовывались из сплетения парковых зарослей, но страшным было то, что горели дома.
Сон как рукой сняло. Мне даже показалось странным, что всего несколько минут назад я засыпал за штурвалом. Дурные предчувствия закрались мне в душу. Забежав в рубку, я снял с крючка старый морской бинокль и, протирая пальцами оптику, снова выскочил на палубу. Пристроился у бортового леера, словно со снайперской винтовкой, остановил дыхание и почувствовал, как все в груди леденеет, кристаллизуется. Горела «Горка», район города, где когда-то были дачи городской знати, а еще раньше – оборонительные сооружения, бастионы, прикрывающие город со стороны узкого прохода между горами и морем. А в нынешнее время «Горка» натянула на себя черту города, влезла в нее, словно медведь в теремок, поросла мхом, садами и парками, да затаилась, но неприметной не стала, как антикварный музейный экспонат. Напротив, привлекла своими тихими улочками, наполненными лишь воркованьем голубей, творческую элиту, потомков дворян, некогда проживавших здесь, да консервативных чудаков, получающих удовольствие от скрипа старинных ступеней и ставней.
В этом районе жила Ирина.
Глава 26
Тартар
На мои настойчивые звонки она не отвечала – ее телефон был отключен. Я завел яхту в ближайшую бухту – глубокую, как фьорд, сколь красивую, столь и опасную, так как на ее дне, словно морские мины, притаились огромные, поросшие водорослями камни. Пропороть днище здесь было так же просто, как занозить ногу, гуляя босиком по сосновому лесу. Но искать другую стоянку у меня не было времени. Я заглушил мотор и кинул якорь.
– Игнат!! Проснись, Игнат!!
Я тормошил его и тем причинял боль. Игнат, не открывая глаз, морщился, кряхтел, показывал зубы. Наконец посмотрел на меня мутным взглядом, попытался вскочить с дивана, но острая боль заставила его вскрикнуть и судорожно вцепиться в край стола.
– Что?! Что?! – в ужасе крикнул он, озираясь по сторонам и, по-моему, не соображая, где находится.
– Игнат, я возвращаюсь на берег! – громко и отчетливо сказал я ему. – Яхта на якоре… Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я не мог ждать, когда Игнат окончательно придет в себя и начнет соображать. Грохоча ботинками, сбежал вниз, влетел в каюту врача. Тот по-прежнему крепко спал, разметавшись по кровати. Подушка валялась на полу, скомканное одеяло намоталось врачу на поясницу. Не церемонясь, я стал лупить врача по щекам.
– Проснитесь! Проснитесь, доктор! Уже утро, вам пора на берег!
Врач состроил такую гримасу, словно его тошнило, что, впрочем, вполне могло произойти. Он что-то жалобно пролепетал, распространяя вокруг себя нестерпимый запах прокисшего виски, и натянул себе на голову комок одеяла. Я схватил его за воротник рубашки, приподнял и влепил хорошую пощечину. Врач разодрал слипшиеся веки, подернутые слизью, попытался сфокусировать зрачки, но это у него не получилось, и он захныкал.
Я кинул его на кровать, поднял с пола и швырнул ему в голову подушку. Моя совесть была чиста. Я пытался переправить этого мерзавца на берег. Теперь он будет самостоятельно решать эту проблему и плыть по морю верхом на своем медицинском чемодане или на бутылке из-под виски.
Я вернулся в кают-компанию. С трудом удерживаясь на ногах, Игнат проделывал путь от дивана к камбузу. Он был еще очень слаб, к тому же каюта качалась во всевозможных плоскостях, словно какой-то экстремальный аттракцион. Добравшись до камбуза, Игнат принялся цеплять на карниз штормовой крюк и подвешивать над плиткой кофейную турку. Он захотел кофе и делал все правильно, чтобы приготовить его в условиях качки. Значит, парень начал соображать.
– Я плыву на берег, – сказал я.
– Валяй, – равнодушно ответил Игнат, не глядя на меня.
– А врач остается…
– Зачем? Мне он больше не нужен, – перебил меня Игнат.
Время шло, «Горка» полыхала, а Игнат грузил меня какими-то глупыми второсортными проблемами.
– Если он тебе не нужен, ты его и отправляй! – грубо ответил я. – Пожалуйста, не запускай мотор, здесь очень много подводных камней. Дождись меня. Я скоро вернусь.
Игнат ничего не ответил и принялся наполнять турку минеральной водой. Едва не сорвав дверь с петель, я вылетел на палубу. Моя резиновая лодка изрядно завяла и по консистенции и цвету напоминала гнилой помидор. Я принялся распутывать ниппельную трубку зубами. Поскользнулся на мокрой палубе, грохнулся на спину, но не выпустил трубки изо рта и вместе с лодкой кубарем покатился к кормовой лестнице. Боль несколько отрезвила меня… Почему же я сразу предполагаю худшее? Подумаешь, где-то во дворах загорелся мусорный бак. Или бочка со смолой. Нельзя же сразу паниковать! И нет ничего странного в том, что телефон Ирины выключен. Нормальные люди, которые хотят выспаться, отключают на ночь не только мобильник, но и городской телефон.
Я скинул лодку в воду, прыгнул вслед за ней, а потом только вспомнил, что забыл весла. Но возвращаться было поздно и проблематично – могучие, как быки, волны быстро относили меня от яхты к берегу. Я лег, упираясь подбородком в мягкий бортик, и стал грести руками. Чем ближе оставалось до берега, тем сильнее возрастала скорость, и наконец мощная, хорошо вызревшая, покрытая седой пеной волна швырнула меня на прибрежные камни. Не будь подо мной лодки, этакой своеобразной подушки безопасности, не собрать бы мне костей. Лодка, правда, напоролась на что-то острое и с лошадиным фырчаньем испустила дух.
Спотыкаясь, я бежал по берегу. От недостатка сна голова кружилась, в ушах звенело. Рев моря стал для меня просто невыносим. Я мечтал о глубоко зарытом в землю бункере с метровыми бетонными стенами, куда не залетают даже самые громкие звуки: остаться там наедине с собой, надеть фланелевую пижаму, которая не шуршит, лечь на подогретый бетонный пол, который не скрипит, сдержать дыхание, приглушить биение сердца и наслаждаться тишиной.
Пляжи, огороженные заборами, сетками и оградами, словно вольеры для особо опасных животных, были пусты. И чайки по случаю шторма где-то спрятались. Утро было совсем не таким, каким я его представлял. Мне пришлось перелезать через ограды. Кое-где я замечал сторожей. Они спокойно смотрели на меня из своих будок, но носа наружу не показывали и ничего мне не говорили.
Когда я вышел на автомобильную дорогу, в сыром воздухе отчетливо угадывался запах гари.
– Боюсь, мы туда не проедем, – сказал мне водитель машины, которую я остановил. – Там повсюду милицейское оцепление.
– А что горит? – спросил я.
Водитель пожал плечами, круто вывернул руль, сворачивая на одному ему известную потайную дорожку.
За километр от «Горки» дым стал настолько густым, что водителю пришлось включить противотуманные фары. На пересечении Кипарисовой аллеи и улицы Живописной машину остановил милицейский кордон.
– Час назад тут еще можно было проехать, – проворчал водитель, давая задний ход.
Заповедный проезд был перегорожен грузовиком. Милиционеры, стоящие перед ним, отчаянно размахивали полосатыми палками, словно отмахивались от атакующих их комаров. Мы развернулись и попытались проехать по пешеходной дорожке через сквер, но и там был выставлен кордон.
– Даже не знаю, что делать, – произнес водитель и сочувствующе взглянул на меня. – А что там? Твой дом?
Я тихо молился, прижав кулак к губам. Партизанская аллея была перекрыта колесным трактором. Водитель уже понимал, что проехать к детскому культурному центру не сможет, но жалел меня.
– Знаешь-ка ты что? – говорил он, круто выворачивая руль. – Сейчас мы вернемся на Живописную, а оттуда проедем через арку…
Я попросил его остановить и выскочил из машины. Ветер гнал по улице невесомые хлопья сажи. От горечи першило в горле. Мимо меня, ссутулившись, сбившись в кучки по два-три человека, перебегали с места на место людишки. Лица их были серыми, зато глаза сверкали, как отполированные стекляшки. Перешептываясь, озираясь, они двигались, подобно лотерейным мячикам в барабане, и все-таки в этом хаотичном и бессмысленном на первый взгляд движении угадывалась какая-то тайная цель. Я увязался за двумя юркими мужичками и вместе с ними побежал в какой-то двор, там перелез через забор, над которым летели искры, потом через палисадник, где в густом дыму уже трудно было различить деревья и ограду.
Но и здесь мы наткнулись на кордон. Две машины, поставленные встык, перегораживали проем в кирпичной стене. Прижимая платок ко рту, из машины вышел милиционер – низкорослый, пружинистый, как матрац. Но махать палкой и кричать на нас он не стал, лишь торопливо покрутил пальцем.
– Давайте, хлопцы, побыстрее!
Юркие мужички знали, куда пришли и что надо делать. Без лишних разговоров они протянули милиционеру деньги, тотчас просочились между машинами и исчезли в дыму.
– Давай, давай! – нашептывал мне милиционер, продолжая крутить пальцем, будто рисовал в воздухе букву «О».
Ужасаясь тому, что он от меня требовал, я вынул из кармана какие-то мокрые купюры. Милиционер бережно развернул их, разгладил на ладони, но тотчас перегородил мне путь.
– Не, – протянул он, отрицательно покрутив головой. – Мало. Соточку давай. Соточку…
Я ударил его в грудь, перепрыгнул через капот и окунулся в дым. Милиционер что-то кричал мне вслед, но я не обращал внимания… Вот мусорные баки… Старая кирпичная кладка сарая… Несколько дней назад я подъезжал сюда на такси. За углом, на взгорке, дом Ирины. Я бежал вверх, задыхаясь и кашляя от дыма. Глаза слезились, затуманенные контуры деревьев дробились, словно были нарисованы на разбитом стекле. Порывы горячего ветра присыпали асфальтовые дорожки золотистой крупой искр. Я чувствовал, как с каждым вздохом обжигаются легкие, как огонь наполняет мою грудь. Я перешел на шаг. Обожженной груди не хватало воздуха. Я видел все хуже и хуже… Мимо меня пробежали люди с повязками на лице, с большими мешками на плечах… Вот как надо – повязку на рот. Мокрая рубашка – что может быть лучше! Я выдернул нижний край ее из-под ремня, прижал к горячему лицу. Дышать, дышать…
До дома Ирины оставалось всего два десятка метров, но его силуэт едва можно было увидеть в плотном дыму. Из окон первого этажа вылетали языки пламени, острые, с черными перьями, устремленные вверх, где еще было много горючего добра. С треском лопались оконные рамы, стреляли, разбрасывая во все стороны искры, сосновые балки. Огонь бесновался, чувствуя свою силу, безнаказанность и легкую добычу. Едва не сбив с ног какое-то существо с лицом, замотанным тряпками, я ринулся к подъезду. Там мне пришлось продвигаться на ощупь. Нестерпимый жар обжигал мне щеки и кончик носа. Рубашка высохла и уже не приносила облегчения. Шурша то ли пересохшей одеждой, то ли обувью, сверху сбегали люди – тихие, неприметные, как тени. Никто не кричал, не звал на помощь. «Там уже нет ничего», – обронил кто-то мимоходом. Ничего или никого? Я попытался схватить человека, но он ловко оттолкнул мою руку и исчез в дыму.
Я орал от боли, хватал себя за уши, и казалось, что у меня уже горят ресницы и брови. Я был тут недавно. Я был тут вчера вечером… Но здесь ли, в этом аду? Разве здесь может жить моя Ирина, вокруг которой каждый предмет, каждое движение кажутся утонченным изыском? Разве здесь я воскресал и, едва справляясь с волнением, восходил к ней? Разве это место она выбрала, чтобы ее нежной и чистой душе было уютно и комфортно?
И я закричал, издавая нечеловеческий, звериный вопль, с каким гибнет в лесном пожаре животное. Но только крик не покатился эхом по этажам, а сразу сжался от зноя, обжегся, усох, и я едва сам расслышал себя. Хватаясь за раскаленные перила, я полез вверх – ослепший, оглохший, одуревший от боли. Меня снова кто-то толкнул, что-то горячее, мокрое хлестнуло по лицу. «Уходим, мужики! Сейчас пол провалится!»… Вот дверь Ирины. Точнее, пустой дверной проем, плотно заполненный дымом. Я попытался позвать Ирину, но закашлялся, едва ли не до тошноты, втянул голову в плечи, ринулся в глубь квартиры, словно прыгнул в чан с кипящей смолой. В кухне мелькнула горбатая тень. Я свернул туда.
– Ирина!
Спотыкаясь об опрокинутые стулья, книги, кастрюли, я обошел кухню, ощупывая стены и пол, добрался до крана, повертел вентиль, но вода не пошла. Я кинулся в большую комнату. Огонь сюда еще не добрался, но кончики огненных щупальцев уже заглядывали в окна. Вся мебель и вещи были перевернуты вверх дном. Выдвижные ящики из опрокинутого шкафа валялись в разных углах. «Уходим! Уходим!» – раздались чьи-то вопли на лестничной площадке, и тотчас их оборвал оглушительный треск ломающихся перекрытий. Я побежал в спальню, но не заметил в дыму ножку стула, торчащую, как кол, и повалился на пол, ломая своей тяжестью оказавшийся здесь же стул. Мне показалось, что на какое-то мгновение я лишился сознания, потому как вдруг потерял ориентацию и не мог понять, где нахожусь. Я ничего не видел и, как слепец, потерявший поводыря, водил во все стороны руками, натыкался на предметы, не понимая их предназначения. Смертельный ужас едва не парализовал мою волю. Было похоже, что меня похоронили заживо. Моя плоть взбунтовалась, инстинкт самосохранения придал силы и злости, и я вскочил на ноги, ломая и круша все, что мне мешало выбраться из этого адова котла. На окнах уже горели шторы, со звоном взрывались стекла. Где-то рядом обрушился с грохотом пол. Я поднял с пола невесомую красную маечку с тонкими бретельками, еще хранящую слабый запах духов Ирины, прижал ее к лицу и слепым тараном кинулся сквозь пламя в спальню. Я звал ее охрипшим, обожженным голосом, ползал по подпаленному ковру, шарил руками по кровати и под ней…
Ирины в квартире не было. Может, она сама выбежала, почувствовав запах дыма. Может, ее вынесли спасатели… Посреди комнаты вдруг провалился пол, и из черного страшного проема к потолку взвились языки пламени. Кровавое чудовище принялось пожирать второй этаж. Заслоняясь от нестерпимого жара рукой, я инстинктивно вернулся в спальню, подальше от огня, но тотчас понял, что сам загнал себя в ловушку. Кинулся к балконной двери, но за ней уже колыхалась огненная штора. Огонь отрезал мне все пути к отступлению. Мне стало страшно. Злой рок завлек меня сюда, чтобы спалить заживо… Воды! Мне бы хоть бутылку воды! Я заметался по спальне и чуть не опрокинул аквариум с мутной серой водой, покрытой слоем пепла. Вот оно, мое спасение! Я окунул голову в воду – она оказалась теплой, почти горячей, и все же трудно передать словами, какое я испытал облегчение! Потом вынул стеклянный короб из каркаса, поднял над головой и перевернул. Горячий водопад хлынул на меня, и вместе с ним посыпались ракушки, мелкие камешки и склизкие, почти сварившиеся рыбешки. От меня повалил пар. Ручеек отважно побежал по полу в сторону огня, намереваясь сразиться с ним. Злобно зашипели обуглившиеся плинтуса. Я побежал в комнату, где уже торжествовал огонь. Некогда желтый кожаный диван теперь был черным; обшивка сморщилась, порвалась; лоскутки кожи шипели, жирно пузырились, издавая отвратительный запах. Я заскочил на него, чувствуя, как пристает к подошвам что-то липкое, потом прыгнул вперед, сквозь пламя, как с батута. Кровь закипала в жилах, слюна во рту становилась горячей; огонь пытался зацепиться за мою мокрую одежду, и от этих прикосновений шел пар, смешивался с дымом. Не знаю, куда я бежал. Боль спутывала мысли, загоняла куда-то сознание, но подстегивала мышцы, и я несся сквозь дым с одним бездумным желанием уйти от огня, куда угодно, но только бы подальше от него…
Я со всего маху налетел на ствол дерева. Оно выплыло из облака дыма, когда до него уже можно было дотянуться рукой. Я уже на улице? Качаясь, я держался за его волосистый коричневый ствол, похожий на ногу мамонта. Позади что-то грохнуло, в спину толкнула горячая волна. Я оглянулся. В доме Ирины стала рушиться кровля, на чердак проваливались пласты черепицы, оголились стропила, словно ребра истерзанного животного. Пламя уже перекинулось на соседний дом, и под крышей горел еще небольшой, но подвижный огонь, как маленький диверсионный отряд. Я побрел прочь, вслед за искрами и невесомыми хлопьями сажи. На руке вздулся волдырь, и я машинально, не чувствуя боли, пытался сковырнуть его, словно налипший комок грязи… Почему до сих пор нет пожарных машин? Кто эти люди, тенями снующие вокруг – тихо, быстро, с легким шуршанием, от которого невольно содрогаешься?
Я почувствовал дурноту и прислонился лбом к стене дома. Отравленный организм корчился, сжимался в судороге, пытаясь избавиться от яда. Рядом кто-то негромко ругался, гремел дверями подъезда: «Развернись же ты! Боком, боком!» В дверном проеме, из которого вылетали клубы дыма, застряли двое. Они несли телевизор – большой, плоский, словно живописное полотно в могучей раме. Я узнал тех самых мужичков, с которыми вместе прошел через милицейский кордон.
– Там еще полно всего! – сказал один из них с черной от копоти физиономией и подмигнул: – Поторопись, братишка!
Еще полно всего? Я наконец понял, кто эти люди. До меня дошло, кого и зачем пропускали милиционеры к пожарищу. И меня как будто снова подхлестнуло обжигающее пламя. Крича от ненависти и злобы, я кинулся на мародеров и первым же ударом сбил с ног того, кто посоветовал мне поторопиться. Второй, не желая упускать ценную добычу, кое-как удержал телевизор, хотя ему и пришлось присесть. Я ударил его в голову ногой.
– Подонки! Уроды! – орал я, молотя кулаками по скользким влажным физиономиям.
Мародеры кинулись прочь и быстро скрылись в дыму. Из подъезда раздались крики. Перепрыгнув через телевизор, я забежал внутрь и стал подниматься по лестнице. На площадках были выбиты стекла, сквозняк разгонял дым, и я видел, что ступени завалены домашними вещами. Мне приходилось пробираться через горы одежды, книг, посуды, мягких игрушек, еще милых, цветных, не охваченных огнем. Перед пустым дверным проемом на корточках сидел парень в шапке-ушанке с темными подпалинами. Рядом, на полу, лежала пожилая женщина в ночной синтетической рубашке, оплавившейся снизу. В первое мгновение мне показалось, что парень пытается привести несчастную в чувство и он будто бы нащупывает у нее пульс… Я приблизился к нему, и мне показалось, что у меня на голове вдруг вспыхнули волосы и зашевелились, скручиваясь в спираль. Парень отрезал женщине распухший палец с золотым кольцом, кряхтел от усердия; ему приходилось нелегко, маленьким перочинным ножиком трудно было перепилить кость, и тогда он принялся выворачивать палец, чтобы сломать сустав…
От удара ножкой стула он рухнул на спину, перекувырнулся через голову и кубарем покатился по лестнице, щедро поливая стену кровью. Я упал рядом с женщиной на колени, прижал пальцы к ее шее. Она уже была мертва… Снова донеслись до меня слабые крики. Я забежал в квартиру, дверь от которой была сорвана с петель и лежала на полу. Здесь уже было полно дыма, и мне снова пришлось идти на ощупь, натыкаясь на стены и углы. Несколько раз я крикнул, но никто не отозвался. Я пробежался по комнатам, где царил ужасный беспорядок, осмотрел кухню и только потом догадался заглянуть в ванну. Тощий старик лежал на полу, одной рукой держась за край наполненной до середины ванны. У него была разбита голова, и седые волосы залила вязкая черная кровь. Я поднял на руки казавшееся почти невесомым тело, выбежал в прихожую. Старик тяжело и хрипло дышал, задыхаясь в дыму.
– В квартире еще есть кто-нибудь?! – на всякий случай крикнул я, но он меня то ли не расслышал, то ли не понял. Его светло-голубые глаза были полны слез и бездонного горя. Высохшие слабые пальцы комкали мою рубашку… Лестничная площадка быстро заполнялась дымом, который, словно туман, опускался сверху, стекал серой грязной пеной с верхних этажей. Старик увидел распростертое на полу тело женщины, слабо шевельнулся, словно пытался высвободиться из моих рук, но тотчас обмяк, вывернул шею, молча и неотрывно глядя на покойницу.
Я побежал вниз, отталкивая ногами перевернутые и покореженные стулья. Старик уже не держался за меня. Его тело обмякло, руки свисали безвольно, и можно было бы подумать, что он умер, если бы не отсутствующий взгляд, обращенный на грязные, исцарапанные стены.
Я вспугнул еще несколько теней, которые мгновенно разлетелись в разные стороны, едва увидев меня, притаились в подвальных щелях и задымленных уголках с награбленным добром. Едва держась на ногах, я выбрался на улицу. Дерево, рядом с которым я стоял несколько минут назад, уже было охвачено пламенем, крона полыхала щедро и ярко. Ветер подхлестывал огонь, толкал его в сторону новых жертв, заставлял снова и снова нападать, словно древнеримский мастигофор, в обязанность которого входило стравливать трусливых гладиаторов. Пламя уже обожралось и домашней утварью, и мебелью, и людьми, уже сытно отрыгивало искры и теперь нападало не так быстро, как прежде. Я отнес старика к старому замшелому забору, куда огонь не мог добраться, а сырая земля сохранила прохладу. Дебелая парочка – мужчина и женщина в спортивных костюмах – стояли поодаль и смотрели, как огненный язык вырывается из оконного проема и облизывает откосы. Ветер швырнул в них россыпь мелких огней, женщина пискнула, прикрыла лицо жирной ладонью, похожей на коровье вымя. Все до единого ее пальцы были покрыты золотыми кольцами и перстнями. «Жарься, жарься, коровка! – весело, с озорством воскликнул мужчина. – Может, похудеешь заодно!» Женщина не обиделась, шутка даже развеселила ее, и она кокетливо ответила: «Витек, ну какой же ты грубый!» Им стало жарко, они подхватили пузатые, набитые битком спортивные сумки и, оживленно переговариваясь, пошли куда-то, где дыма было побольше.
Вокруг выли, стонали горящие бревна, рушилась кровля, и земля содрогалась от боли и ужаса. Я уже не чувствовал ни обжигающего жара, ни раскаленного ветра, ни разъедающего глаза дыма. Я отупел от того, что увидел. Мой мозг не мог воспринять все это; человеческая низость вышла за пределы моего понимания; и я чувствовал, что мышление переклинивает, как если бы я долго и упорно пытался представить бесконечность Вселенной… Я куда-то брел, проталкивая свое измученное тело сквозь комки серого дыма, натыкался на людей, которые торопились куда-то успеть, бойко менялись одеждой, фарфоровыми статуэтками, хрустальными кувшинами, тут же дрались, рвали друг другу волосы; здесь же пили из горла, угощали друг друга, хвастались диковинными этикетками на бутылках; здесь же, под забором, все вместе, мужчины и женщины, мочились, оголяя неестественно белые в сравнении с почерневшими лицами задницы.
Не скоро я понял, что потерял ориентацию в густом дыму и хожу по кругу. Дом Ирины прогорел насквозь, и сквозь черные оконные проемы можно было видеть соседние дома. Меня грубо толкнул пожарный и сказал, что здесь не место для прогулок. Он разматывал шланг, а его товарищи суетились около красной машины. Загудел насос, водяная струя с шипением вырвалась из узкого наконечника, полетела в задымленный проем. Мне под ноги потекла черная вода, а с нею обгоревший мусор, головешки, оплавленные кусочки пластмассы, обугленные страницы книг… Яркая тряпка с опаленными краями подплыла к моей ноге и ткнулась, как собачонка, в носок ботинка. Я поднял ее. Это был уцелевший кусок художественного подрамника с обрывком холста. Я стряхнул с него грязную воду, которая собралась на жирных масляных мазках в шарики. Это был фрагмент стариковского лица, и выцветший глаз, овитый сетью мелких морщин, смотрел на меня с великой скорбью.
Я опустился на корточки, погрузил ладони в ручей, сильно-сильно зажмурил глаза и тихо застонал. Никогда еще так остро мне не хотелось умереть… Милиционеры на ближайшем кордоне вели себя строго и в долгие переговоры с людьми не вступали. Толстую женщину в спортивном костюме они заставили раскрыть сумку и выложить все содержимое на капот машины. Женщина, старательно превознося свой товар, охала, качала головой и раскладывала детские бальные платья, прошитые золотой ниткой и искусственным жемчугом.
– Берите! Можете взять парочку! – говорила она услужливым голоском, словно угощала блюстителей порядка пирожками собственного приготовления.
– На кой хрен мне это говно?! – орал на нее милиционер, скидывая платьица в грязь.
– Да что вы такое говорите?! – со слезами возражала женщина. – За каждое на рынке по сто баксов дадут! Заберите все! И для дочки вашей сгодится!
– Ты мне зубы не заговаривай!! – брызнул слюной милиционер. – На рынке сама стоять будешь! А мне золото давай! Золото!
Женщина причитала, поднимая платья с земли и запихивая их в сумку. А потом, отвернувшись, полезла к себе в штаны, ковырялась там долго между резиночек и складочек, мучаясь тем, чтобы нечаянно не отдать слишком дорогие и красивые украшения.
Мне не позволили пройти. Сержант, вытирая красные, слезящиеся глаза платком, буднично спросил:
– Товар где?
– Что? – переспросил я, глядя на нездоровое, одутловатое лицо сержанта, на набрякшие под глазами мешки, редкие секущиеся волосы и слушая тяжелое, с хрипотой, дыхание. Его болезнь была запущена, очень запущена.
– Тебя зачем туда впустили?!
Наверное, на моем лице отразились все чувства и все те слова, которые я собрался произнести, потому как сержант вдруг сорвал с плеча ремень автомата и ткнул мне ствол в щеку.
– А что ты там делал, скотина?! Надо еще разобраться, чем ты там занимался! Руки за голову, живо!
Его напарник обыскал меня и вытащил из кармана бумажник с деньгами.
– А говоришь, ничего нет, – уже дружелюбно произнес сержант и толкнул меня в спину, выпуская на свободу.
Глава 27
Заказ из похоронной конторы
Город надвигался на меня – мокрый, холодный, с колкими кипарисовыми ветками, с нечистыми запахами, исходящими от людей и мусорных баков, и напоминал большую поломоечную швабру, не выполощенную и плохо выжатую. Пожар взбудоражил людей; к свежему ожогу легко приставала инфекция. Я видел подростков с баллончиками в руках, которые расписывали разноцветными струями стены домов: «Черные, вон отсюда!», «Побережье – для титульной нации!». В сквере надрывался глашатай. У него был сильный акцент, и можно было подумать, что людей развлекает пародист. Но люди не смеялись, угрюмо кивали и стекались к оратору, словно ручьи в канализационный сток. «Это еще цветочки! Нам стало известно, что фундаменталисты готовят новый теракт, чтобы ударить нас по самому больному месту. Они хотят одеть наших девчат в паранджу, а наших хлопцев поставить на колени, запретить нашу музыку, наши жвачки, пепси-колу, кинофильмы, целоваться и любить так, как мы желаем! Нас хотят отбросить к пещерному образу жизни! Но мы должны ответить на это сплочением рядов! Свобода без границ! Свобода без границ!»
И толпа хором скандировала, повторяя последние слова. Группа подростков, уже напившихся бесплатного пива, принялась дружно улюлюкать. Прыщавая девица толкнула меня в плечо и сунула в лицо небольшой пластиковый пакет с резиновым жгутом и шприцем.
– Купи! – сказала она, моргая подпаленными ресницами. – Сегодня распродажа. Символическая цена!
– Что это? – спросил я.
– Как что? – улыбнулась девица и пукнула пузырем из жвачки. – Донорский набор, естественно. Все необходимое к нему тоже имеется…
Здесь же две бойкие тетки в зеленых халатах с желтой аббревиатурой «СБГ» бесплатно раздавали водку. Потребности у людей были большие, и тетки торопились, ловко свинчивали пробки, щедро наполняли пластиковые стаканчики, иногда даже переливая через край, и отправляли в густой букет из протянутых рук.
– Гончарова Ирина, – говорил я на ходу в трубку, говорил отчетливо, медленно – настолько медленно, чтобы работник городского морга не переспрашивал и не ошибся в фамилии.
Нет, Ирина в списках погибших на пожаре не числилась – там погибло восемь человек, да и то пенсионеры. Правда, привезли одно неопознанное тело, обгоревшее настолько, что не только возраст невозможно было определить, но даже пол. Я звонил в больницы. Женщины, сидящие на телефонах, кричали на меня, грубили, будто я провинился перед ними.
– Как вы достали нас своими звонками! – пронзительно, как если бы гвоздем по стеклу, выпалила работница регистратуры. – Всего-то поступила дюжина с ожогами и отравлениями, а названивает весь город! Нет у нас никакой Гончаровой!
Милиции было очень много в городе. Меня хватали за руки и уводили в подворотни на каждом перекрестке.
– Что-то от тебя дымком попахивает! – предъявляли мне одно и то же обвинение. – Ну-ка, вынимай все из карманов!
У меня в кармане были только ключи от квартиры и мобильный телефон – старая модель в унылом сером корпусе. Милиционеры крутили его в руках, рассматривали со всех сторон, морщились. Даже самый молоденький милиционер, новенькая форма которого еще не успела как следует отвисеться и пахла одежным складом, отказался от моей мобилы. Но так везло далеко не всем, и из подворотен доносился крысиный шелест купюр. Люди расплачивались за то, что от них попахивало дымком. У кого было мало денег, отдавали мобильные телефоны, а также цепочки, кольца, сережки. И никто не роптал. Все понимали, что идет тотальная борьба с террористами, устроившими пожар на «Горке».
Если верить крикливым работницам регистратур, в больницах Ирины не было. Утешение слабое, но другого у меня не было, и я благодарил бога за то, что он давал мне надежду. Я лелеял ее, бережно, как спящего ребенка, прижимал к себе, оберегал ее покой от гнусных мыслей, которые атаковали меня. Чувство одиночества и отчаяния тем не менее росло в моей душе, как избыточное давление в паровом котле. Мне как воздух нужны были теплые слова поддержки и тарелка горячей похлебки. Но кафе Ашота, куда я пришел, было закрыто, выбитое стекло в двери заколочено фанерой, и окна темнели пронзительной пустотой.
Я остановился посреди улицы под проливным дождем, посмотрел вперед, назад и понял, что со мной случилось то, чего не было еще никогда в жизни, – я утратил смысл всего. Я торчал как столб, мешая пешеходам, и они задевали меня угловатыми сумками и колкими зонтиками; я кого-то раздражал, вызывал ругательства и злобу.
В такое болото отчаянья моя душа еще никогда не погружалась, опуститься ниже значило просто умереть, и не было иных путей, кроме как идти в гору. «Вот что, Вацура! – жестко сказал я себе, словно был командиром и обращался к солдату, позволившему проявить малодушие. – Ничто не происходит случайно, все в этой жизни предопределено, а значит, в этих испытаниях, которые свалились на меня, есть высший смысл. Передо мной стоят определенные, ярко выраженные цели, а не хаотичное нагромождение несчастий. И первым делом я должен разыскать Ирину. В лепешку расшибиться, но найти! Все горы перевернуть, все стены взорвать, все моря осушить, но найти!»
Вера вернула мне силы. И тотчас сознание словно вспышкой озарила мысль: а куда еще Ирина может пойти, к кому кинуться за утешением и поддержкой, как не ко мне! Конечно же, она поехала ко мне домой, будучи уверена, что я безмятежно сплю в своей постели. Тем более что у нее есть дубликат ключей от моей квартиры – я сам отдал его Ирине в тот же день, когда поставил бронированную дверь. Мастер, который ее устанавливал, посоветовал так сделать. «Чтобы не взрывать дверь динамитом, если вдруг потеряешь ключи!» – пояснил он, ненавязчиво отрекламировав высокое качество своего изделия.
Я немедленно позвонил к себе домой, выслушал длинную череду гудков, дал отбой и снова позвонил… Не берет трубку! Не берет! От досады мне хотелось завыть. Только не надо паниковать! Рано делать выводы! Нормальный, прилично воспитанный человек, находясь в чужой квартире, тем более проникнув туда без спроса, не станет поднимать трубку и отвечать на звонок, не предназначенный ему. А Ирина – нормальный и прилично воспитанный человек. Она не поднимет трубку. Мали ли кто мне звонит? А вдруг дама? И что эта дама подумает, если в пять часов утра отвечу не я, а милый женский голосок? Умница, Ирина, умница! Мне вроде бы стало легче, но только на минуту, потому как версию с воспитанностью Ирины тотчас атаковала очередная предательская мысль: мой домашний телефонный аппарат оборудован определителем, и Ирина не могла не заметить, что высвечивается номер моего мобильника. Ах, как все плохо!
Кто бы видел, с какой скоростью я побежал по лужам! Люди шарахались от меня, останавливались, провожали взглядом. У меня не было денег на такси, но если бы даже были, я все равно понадеялся бы только на свои ноги. Машины увязали в центре, словно в жвачке, бесконечные заторы уже стали обычным явлением, потому как оргии там не прекращались ни днем ни ночью… Я бежал ровно и размеренно, как волк по следу зверя, и дыхание мое было сильным и глубоким, разогретые мышцы пружинили и дрожали от скопившейся в них силы и жажды движения. Я оставил за собой радиорынок, церковь, детский парк и главный корпус санатория Министерства транспорта. Мне оставалось совсем немного, как вдруг пришлось остановиться.
Узкую улочку перегородил грузовик с крытым кузовом, и я сначала подумал, что нарвался на очередной милицейский кордон. Грузовик медленно сдавал назад, к пандусу склада стройматериалов. Несколько рабочих в спецовках одновременно и бурно командовали, махали руками, свистели. Когда машина остановилась, они открыли борт и стали выносить из склада нечто похожее на узкие шифоньеры из некрашеной сосны. Когда я подошел ближе, то увидел, что в машину грузят грубо сколоченные гробы из неошкуренных досок. Рабочие трудились споро: двое в кузове принимали и складывали гробы друг на друга, а шестеро, разбившись на пары, таскали их из склада.
Чем дольше я смотрел на эту муравьиную суету, тем меньше мне хотелось верить в происходящее. Для кого это предназначено? И почему так много? Ведь на пожаре погибло восемь человек!
А рабочие все носили и носили свою жуткую продукцию, и я насчитал не меньше пятидесяти гробов. Когда грузовик был заполнен под завязку, к пандусу подъехал еще один. Я подошел к рабочему, который стоял поодаль и курил.
– Это куда так много? – спросил я.
Рабочий ухмыльнулся, пожал плечами, сплюнул себе под ноги.
– А хрен его знает! Поступил большой заказ из какой-то похоронной конторы… Мало ли, кто на чем делает бизнес? Может, гробы скоро сильно подскочат в цене…
И он громко захохотал, показывая желтые порченые зубы.
Страх перед неизвестностью, перед надвигающейся катастрофой снова попытался продемонстрировать мне свою силу. Я чувствовал, как во мне что-то мертвеет, как глаза застилает непроглядная тьма, и силой воли отгонял от себя мысли о гробах, выборах и бесплатной водке. Даже яхту с раненым Игнатом я затолкал куда-то в самые отдаленные уголки своей памяти. Я должен думать только об Ирине, ТОЛЬКО ОБ ИРИНЕ, ТОЛЬКО ОБ ИРИНЕ… Я физически чувствовал, как предательски ломаются, уродуются эти мысли, как крошатся, словно перемороженная резина в пальцах. С плачем и отчаяньем ломилось мне в сознание сомнение, этот неподкупный правдолюбец: а почему Ирина не позвонила мне на мобильный? Если она пришла ко мне и увидела, что меня дома нет, то сразу бы позвонила… Я тотчас нашел оправдание: возможно, она звонила. Но я в это время находился далеко от берега и мог оказаться вне зоны действия сети. Это простой, но убедительный ответ. А почему бы и нет? Ирина просто не дозвонилась! Я был недоступен! Я упрямился, отпирался, не желая думать о самом худшем, и все же черные мысли просачивались в сознание. Неопознанный труп в морге… Труп, обгоревший настолько, что невозможно определить его пол…
И когда я, весь взмыленный, пронизанный хрипом и дрожью, подбежал к своему подъезду, мой мобильник тихо и испуганно пискнул. Я выхватил его из кармана. Пришло сообщение. Дисплей издевательски вопрошал: читать сейчас? Какой идиот придумал, что надо переспрашивать? Какому пресыщенному, толстокожему дебилу пришло в голову, что всякую весть надобно преподносить не сразу? Это все равно что умирающего от жажды спрашивать: пить сейчас будешь или чуть позже?
Господи, на какую же кнопку надо нажать, чтобы выпустить сообщение на дисплей?! Я тыкал пальцем по клавишам с такой силой, что скрипел корпус телефона. Вот оно! Мое сердце замерло, будто ожидая решения: будем еще стучать или, может быть, хватит надувать щеки в тесной грудной клетке?
На дисплее было высвечено число. И больше ничего. Номер городского телефона? Я такого не знал. У Ирины другой номер. Но что это еще может быть, как не телефонный номер, как не приглашение позвонить?
Но не сейчас! Я уже в подъезде. Дыхание рвется из груди, и сколько в ней боли, сколько неподъемных свинцовых чушек в каждом легком! Я не выдержал и выкрикнул ее имя. Тишина да скудное, запуганное эхо. Это страшный ответ. Моя надежда посыпалась лавиной… Я забежал на свой этаж. Проклятая пустота! Ирина должна быть здесь! Должна! Должна!
Я позвонил, но недолго выжидал и обрушился с кулаками на свою дверь, замычал, уперся в холодный металл лбом… Ирина! Ирина… Неопознанный труп… Целая человеческая жизнь с океаном чувств, надежд и устремлений превратилась в горстку пепла, неопознанного, никому не нужного, никем не признанного… Едва подавляя слезы, я вошел в квартиру, ветром пробежался по комнатам, заглянул в ванную… А вдруг? Вдруг она принимает ванну, отогревается, отмокает в густой благоухающей пене после ночного кошмара? Или крепко спит на моем диване, накрывшись пледом? Но квартира пуста. В ней нет ничего, даже стен, даже воздуха.
Я взвыл и поднес к глазам мерцающий дисплеем мобильник. Тебе, кнопочная тварь, не жить, если я сейчас ничего не узнаю! Тебе, одноусый, хана! Я тебя сначала раскрошу утюгом, потом прожарю все твои потроха в микроволновке, потом размелю в кофемолке и закопаю в палисаднике. И каждый год в День связиста буду мочиться на твою могилку!
Мобильник, испугавшись столь жестоких угроз, снова пискнул. Опять сообщение! И опять ни слова, только те же цифры!
Я набрал этот номер – медленно, почти на ощупь, так как перед глазами все плыло, двоилось. Поднес трубку к уху. Гудки, шелест, хруст – будто у телефона от переживаний возникли проблемы с пищеварением. И, наконец:
– Да, Кирилл! Хорошо, что ты позвонил. Я давно жду.
Я узнал голос Дзюбы.
Глава 28
Жим Арнольда
Голос веселый. Если ему что-то известно об Ирине, то известно, несомненно, хорошее.
– Во-первых, хочу тебя поздравить. Ты здорово организовал свои похороны! Высший пилотаж! Даже у меня, черствого сухаря, слезы на глаза накатили…
Неужели он позвонил только ради этого? Не похоже. Явно имеет в запасе что-то еще, куда более важное. Но и то, что он меня раскусил, новость ошеломляющая. Не стоят ли под дверью его церберы? Второй раз они не дадут мне уйти через крышу. Но стал бы Дзюба звонить, если бы только хотел надеть на меня наручники? Конечно, нет. Он игрок. Он позер. Он любит эффекты.
– Скажи мне, Кирилл, – продолжал Дзюба, – а для чего ты все это затеял? Зачем эти декорации, безутешная вдова, пропитые односельчане? Пришел бы ко мне в управление, поговорили бы душевно, как мужик с мужиком, сняли бы все вопросы и проблемы. А ты – бум! – и свое светлое имя в землю зарыл.
Ничего ему не известно про Ирину, ничего. Он даже упомянул ее как-то походя, вскользь, как второстепенную, малозначимую фигуру – «безутешная вдова». Все. Дальнейший разговор с ним меня не интересует. Пусть торжествует по поводу того, что раскусил меня. Пусть нацепит на себя пять медалей и бренчит ими, как козлик колокольчиком.
– А я вот обставляю новый кабинет. Можешь поздравить – меня назначили начальником УВД города, дали полковника, – с легким простительным хвастовством сказал Дзюба, незаметно закрыв тему моих похорон. – Ну, как поживаешь? Все еще занимаешься частным сыском?
Это вопрос дежурный. Он хорошо знает, чем я занимаюсь. Тянет резину, медленно подбирается к главному. А что он хочет? Зачем я ему нужен? Привлечь меня к суду как нарушителя границы? Или как мошенника, организовавшего собственные похороны? В чем еще я грешен?
– Душа спокойна или как?
Мутит воду Дзюба, мутит! И вдруг неожиданно:
– Наверное, замучился названивать по больницам и моргам? А?
Я весь превратился в слух. Рот раскрыл, дышать перестал. Сложился пополам, словно получил удар в живот, – почему-то в такой позе мне было удобнее слушать.
– Замучился, – едва слышно произнес я. – А где она?
Дзюба усмехнулся, крякнул, словно хотел сказать, что за такую информацию с меня причитается бо-о-о-ольшой магарыч.
– Где-где… Да у меня твоя Ирина!
У меня онемел язык.
Читать бесплатно другие книги:
