Морской узел Дышев Андрей
С набережной я свернул на маленькую пешеходную улочку, которая заканчивалась тупиком и стройкой, но не вернулся, а упрямо пошел по кучам песка и строительного мусора. Может, позвонить ей еще раз, плеснуть еще топлива в огонь ее надежды?.. Пока я думал о том, что скажу, если все-таки позвоню, ноги довели меня до ее дома.
Несмотря на поздний час, художественная студия еще работала. Я прошел ее на цыпочках, стыдясь мокрых следов, которые оставлял на паркете, постучался в дверь мастерской и, не дождавшись ответа, заглянул внутрь. Бари Селимов работал над портретом и, чуть приоткрыв рот от старания, неуловимыми движениями вырисовывал тонкую морщину под глазом старца. Натурщик – сморщенный коричневый старик с мучнисто-белыми короткими волосами, зачесанными на лоб, сидел на потертом и продавленном диване, часто вздыхал, со скукой смотрел то на разлапистый мольберт, за которым и художника было не видать (не уснул ли он там часом?), то на мокрое запотевшее окно, поглаживал высохшими до черноты пальцами обивку дивана, думал о чем-то безрадостном.
Я не стал отвлекать Бари. Да мне и сказать ему было нечего. О моих «похоронах» он вряд ли слышал, потому как не читал газет, редко выходил из мастерской и общался только с натурщиками, большинство из которых даже не знал по имени-отчеству. Когда мы с ним встречались, то большей частью молчали, пили зеленый чай да рассматривали свежие картины. Искусство и вдохновение говорили в мастерской столь сильно и эмоционально, что нам с Бари оставалось только молчать и слушать…
Раздавленный чувством своей вины, я поднимался на второй этаж. Думать было не о чем, отступать некуда, оставалось только резать. Я ни на мгновенье не задержался перед дверью, сразу позвонил и старался держаться как обычно, как всегда: ничего не было, жизнь продолжается…
Я услышал за дверью ее тихие неторопливые шаги, и тут самообладание меня подвело. Я заволновался так, что мне стало не хватать воздуха. Я оперся рукой о стену, словно пришел с дружеской попойки и с трудом держался на ногах. Лязгнул замок. Я судорожно думал, какое выражение изобразить на лице: улыбаться? или, напротив, скорбеть? По-моему, в итоге нарисовалось нечто глупое, но предпринимать что-либо было уже поздно, дверь открылась.
Ирина стояла передо мной в домашнем халате, растрепанная, словно рассекала по всему Побережью на кабриолете, с бледным, лишенным какой-либо косметики лицом. Глаза ее были красные, взгляд затуманенный. В пальцах дрожала зажженная сигарета, пепел падал на пол.
– Ой, привет! – произнесла она, тараща на меня глаза, словно одновременно узнавала и не узнавала. Затем отступила на шаг, но неуверенно, и было не совсем понятно, приглашает она меня зайти или нет. Тут ломаная улыбка сошла с ее губ, Ирина побледнела, прикрыла глаза и стала оседать на пол. Я едва успел подхватить ее на руки. Толкнул ногой дверь, закрывая, ринулся в гостиную, опустил Ирину на диван. Ее тело было невесомым и безжизненным. Из руки выпала сигарета, которую я тотчас раздавил мокрым коленом. Волосы рассыпались по цветной, с красными маками, подушечке. Мертвенная бледность обесцветила губы. Я бережно пошлепал ее по щекам, ловя себя на мысли, что смешно копирую комедийного героя, который таким же образом приводил Наташу Варлей в чувство. Но что ж еще делать? Сбрызнуть ее лицо водой? Или приподнять ноги, чтобы они были выше головы – так вроде надо делать…
Только я взялся за ее лодыжку и попытался приподнять невесомую ножку, как Ирина оттолкнула меня и мученически простонала:
– Вацура, я тебя ненавижу! Что ты со мной делаешь?
Я целовал ее лицо, все еще бледное, но жизнь возвращалась к Ирине стремительно, и я жадно ловил ее уже осмысленный, полный страдания взгляд. Мы оба с ней возвращались к жизни, воскресали и по-новому начинали воспринимать друг друга. Наконец она отстранила меня от себя, опустила ноги, села и вялыми движениями принялась поправлять прическу. Я кинулся к стеллажу, нашел в баре бутылку вина, наполнил до краев бокал. Ирина едва поднесла его к губам, как ее рука дрогнула, вино пролилось на пол, и слезы хлынули из ее глаз Ниагарским водопадом. Я едва успел отобрать у нее бокал, иначе литься вину по моей спине горной рекой! Ирина обняла меня, крепко-крепко прижимая к себе, и стучала кулаками меня по лопаткам, и царапала ненавистные плечи, дергала меня за крашеные волосы.
– Это разве жизнь? – всхлипывала она. – Это издевательство какое-то! На это никаких нервов не хватит! Вчера одно, сегодня другое, а что завтра будет? Я же половину себя похоронила вместе с тобой, понимаешь ты это, бестолочь святая! От меня скоро вообще ничего не останется! Все, моему терпению пришел конец! Так и знай, Вацура, что отныне я никогда – слышишь? – никогда не поверю, что ты умер! Поэтому даже не пытайся это сделать!
Я молчал, лишь кивал головой и вытирал слезы с ее щек. Пусть выговорится, пусть исцарапает мне спину и вырвет всю мою искусственную седину. Я заслужил куда больше крепких выражений. Ирина успокаивалась, но меня не отпускала, словно боялась, что может снова меня потерять. И неизвестно, сколько бы мы так сидели, согревая друг друга своим теплом, если бы из кухни не потянуло чем-то горелым.
Оказалось, в кастрюле, где варилась цветная капуста, полностью выкипела вода, и блюдо плавно перешло к процессу жарки. Ирина распахнула окно, чтобы выветрить дым, а я взялся спасать уцелевшие веточки капусты, похожие на маленькие заснеженные деревья. Когда я выкладывал их на блюдце, где уже лежал листик зеленого салата, пару маслин да крохотный кусочек сыра, в моей душе вдруг шевельнулась нежная жалость к моей одинокой и несчастной сотруднице. Она великолепно готовила, когда принимала гостей. Лучшие ее блюда – солянка, селедка под шубой или красная рыба под соусом – никогда не залеживались на столе. Себя же Ирина не баловала, довольствуясь чем-то простеньким и безвкусным, вроде этого поминального блюда для тризны, уместившегося на крохотном блюдце. Но не потому, что ей было лень возиться у плиты. Разносолы ей не были нужны. Радость ей доставляли отнюдь не материальные изыски.
Ирина заставила меня снять мокрую рубашку и повесила ее сушиться на обогреватель. Я кое-как, до пупка, натянул на себя ее футболку. Мы сели за стол. Ирина готовилась меня выслушать, и душа ее пребывала на таком высоком взлете, что она напрочь забыла о вещах приземленных и обыденных. А у меня, как назло, разыгрался зверский аппетит – так часто бывает, когда я сильно нервничаю. Особенно если весь день ничего не ел. Пришлось брать инициативу в свои руки. Я покопался в баре, нашел золотистого цвета коньяк и бутылку сухого мартини. Затем заглянул в холодильник, но там, как в Антарктиде, было холодно и пусто. Тогда я взялся чистить картошку. Мне легче было сосредоточиться, глядя, как нож подрезает кожуру, чем смотреть на родное изможденное лицо Ирины, на ее глаза, в которых было столько вопросов и упреков!
Мне казалось, что мой рассказ будет длинным, как сага, но я, к своему удивлению, уложился в десять минут. Я замолчал. Ирина тоже молчала, терзала вилкой салатный листик и никак не могла подцепить его. Наверное, зря я начал грузить ее этой странной историей. Подождал бы до завтрашнего дня, пока улягутся ее воспаленные чувства и она снова сможет думать о таких мелких глупостях, как бандиты на яхте, как Игнат со своей мальчишеской жаждой мести и мешками с гайками. Но оказалось, что она думала именно об этих мелких глупостях.
– Мы еще никогда не занимались с тобой политическими делами, – наконец сказала она.
Я уже говорил о редкостном таланте Ирины делать совершенно непредсказуемые выводы.
– А с чего ты взяла, что это дело политическое?
Она хотела ответить, но не успела. В дверь позвонили. Мы с Ириной переглянулись, и я уже встал, чтобы выйти в прихожую, но она взяла меня за руку, заставляя сесть, и открывать пошла сама. Я слышал, как клацнул замок, и тотчас Ирина снова появилась на кухне с таким выражением на лице, словно хотела сказать: «Принесла же тебя нелегкая!»
Следом за ней вошла дама в излишне смелом коротком халате, с каким-то нездоровым блеском в глазах и румянцем, разлившимся по ее лицу, словно томатный сок по столу.
– Алена, соседка, – представила гостью Ирина тихо и торопливо, и мне было хорошо видно, что ей вовсе не хочется, чтобы я знал имя соседки и вообще смотрел на нее.
– Так вы тут вдвоем? – чему-то обрадовалась соседка и без приглашения села за стол. Впрочем, стол у Ирины напоминал маленький овальный аэродром, и за него допустимо было садиться без приглашения – соседка находилась так далеко, что вроде как сидела и не с нами вовсе.
Я не стал предлагать ей выпить. Хозяйкой здесь была Ирина, и ей командовать парадом.
– А я хотела пригласить тебя к нам, – протяжным голосом произнесла соседка, стреляя глазами то в меня, то в Ирину, и не совсем понятно было, кого именно она собиралась пригласить.
– А что случилось? – холодно спросила Ирина.
– Да ничего, – ответила соседка и загадочно улыбнулась. – Отдыхаем с Никитой. Что еще в такую мерзкую погоду делать, как не отдыхать? – Чуть помолчала и уточнила: – Валяемся в постели, коктейли пьем. О тебе говорим…
Ирина откинулась на спинку стула, закинула ногу за ногу и сложила на груди руки. Готов поспорить, что я знаю Ирину намного лучше, чем ее новая соседка, и эта напряженная поза ничего хорошего не сулит. Я продолжал чистить картошку, не вмешиваясь в разговор.
– А что вы тут жгли? – повела носом Алена и как бы машинально поправила халатик на груди, как подобает целомудренной женщине в присутствии незнакомого мужчины. Правда, этим движением она добилась совершенно противоположного результата и стала похожа на центральную фигуру картины «Свобода на баррикадах».
– Может, тебе соли дать? – в свою очередь спросила Ирина. – Или спички?
– Да зачем мне соль! – махнула рукой Алена, не желая понимать намека. – Мы хотели с тобой ближе познакомиться. Сейчас входит в моду общение без границ…
Она пытливым взглядом посмотрела на меня, затем на Ирину, желая удостовериться, что ее слова правильно истолкованы. Ирина продолжала внимательно слушать соседку, лицо ее при этом оставалось спокойным, только стала покачивать ножкой, как кошка хвостом.
– Ты знаешь, – широко распахнув глаза, стала делиться радостью соседка, – мы с Никитой последние лет десять жили как маринованные помидоры в банке. С работы – на работу, завтрак – ужин, привет – пока, стирка – глажка… Тоска! А теперь, знаешь, мы прямо как новую жизнь начали! Знакомимся со всеми подряд! И так это интересно! Так это заводит! – Она обхватила ладонями свои пылающие щеки и покачала головой. – Сначала, конечно, как-то не очень… стыдно, что ли… А потом – тьфу на все условности и предрассудки, как Сичень говорит! И расслабляешься по полной программе, и все само катится, как по дорожке! И Никите хорошо, и мне…
Очищенные картофелины я кидал в мойку, и они пролетали над кудрявой головой Алены, словно извалявшиеся в муке воробьи.
– Ой, Ирка! – неестественно захихикала соседка и шлепнула себя ладонями по голым ляжкам. – Какие у тебя глаза влюбленные! И у парня твоего! Ох, ребята, ребята! Все это мы уже проходили. И я была, как дурочка, влюблена в Никиту, и бегала за ним, и рыдала, и думала, что на нем весь свет клином сошелся. Но все прошло. И у вас пройдет, милые мои, поверьте мне! Не вы первые, не вы последние. А потом оглянетесь назад и подумаете: и чего, спрашивается, страдали? Зачем убивались, горькие слезы проливали? И где эта любовь, ради которой столько копий было сломано? Даже самые сильные чувства угасают, как костер. А глупые люди еще чего-то ждут, еще хранят друг другу верность, еще надеются, что давно остывшие угли снова вспыхнут, как факел. А годы проходят, а он все не вспыхивает, и люди стареют, и одиночество становится вообще невыносимым…
Я украдкой взглянул на Ирину. Мне показалось, что теперь она слушает соседку с неподдельным интересом и даже улыбается краем губ.
– Иришечка, милая! – изо всех сил играя глазами, продолжала соседка. Она была в ударе, она нашла в лице Ирины благодарного слушателя и, возможно, прилежную ученицу. – Ты думаешь, твой парень будет тебе всю жизнь верен? И ты будешь ему верна? Святая наивность! Сейчас это так красиво – цветы, поцелуи, объятия, клятвы в вечной любви. А через десять лет – вот вспомнишь мои слова – все угаснет. Начнутся упреки, слезы, обиды; начнется крушение иллюзий. А вся беда в том, что люди замыкаются в своей семье! И правильно Сичень говорит: к черту семейные узы, потому как они придуманы мужчинами для укрепления своего доминирующего положения над женщиной.
Ирина улыбалась уже совершенно явно. Опустив подбородок на кулак, качала головой, словно хотела сказать: «Надо же! А я никогда об этом не задумывалась!»
– Вот мы с мужем прожили пятнадцать лет, – продолжала тараторить соседка, играя полами халатика и стараясь привлечь мое внимание к своим коротеньким, исполосованным синими венами ножкам. – И что? Дальше сидеть в этой семейной клетке и чахнуть в ней, как птица, пока все перья не выпадут к едрене-фене?.. Ой, ребята! – вдруг спохватилась она, поднялась из-за стола и повернулась ко мне: – Что-то я совсем вас заговорила. А знаете что? А пойдемте к нам! Познакомимся, подружимся! Ведь нам теперь много лет жить рядом! Мы теперь с вами как родственники, как одна дружная семья!
Ирина тоже встала и с улыбкой двинулась на соседку. Меня насторожили ее глаза, в которых бесновались азарт и дерзость. На всякий случай я заслонил собой угловую открытую полочку, на которой стояли пестрые фарфоровые тарелочки и кувшинчики, привезенные Ириной из разных стран.
– А вы душ уже приняли? – вкрадчиво спросила Ирина.
– Обижаешь! – восторженно ответила соседка. – И гелем натерлись.
– А что ж это у тебя на щеке? – озабоченно спросила Ирина.
– Где? – не поняла соседка.
– А вот тут! И еще тут! И здесь!
С этими словами Ирина принялась наотмашь лепить соседке звонкие пощечины. Та, обалдев от неожиданности и боли, попятилась в прихожую, даже не пытаясь закрыться руками. Мне понравилось, как Ирина била правой, – хорошие удары, от плеча, по крутой дуге. С левой руки получалось чуть хуже, но если немного поработать над техникой, то тоже будет хорошо.
– Пошла вон, овца стриженая! – Шлепки ударов и голос Ирины доносились уже из прихожей. – И никогда сюда больше не приходи!
– Дура ты! – вопила соседка. – Жизнь идет, а ты чего-то ждешь, тянешь! А ведь уже стареешь и дождешься, что вообще никому не будешь нужна! Отгородилась стенами и гниешь тут заживо…
Хлопнула дверь, и все сразу стихло. Я поставил кастрюлю с картошкой на плиту. Вошла Ирина, села на прежнее место и снова занялась листиком салата. Лицо ее было спокойным, умиротворенным, я бы даже сказал – вдохновенным, будто она только что вернулась с концерта классической музыки.
– Что случилось с городом, Кирилл? – спросила она задумчиво. – Может, наступает конец света? И вот-вот на нас обрушится огромная волна. И все затопит. И всплывет только мусор. Чьи-то поношенные шлепанцы. Рваные панамы. Обрывок какой-нибудь газеты. Это все, что останется от человечества…
Она встала, порывисто прильнула ко мне, закрыла глаза и прошептала:
– Обними меня крепко-крепко. Только не говори ничего… Вот так, спасибо. А теперь уходи. Уходи домой. И, пожалуйста, сегодня мне уже не звони. Я буду спать.
Глава 22
Лодку и врача!
Я возвращался домой уже в сумерках. Дождь не утихал, да я от него и не прятался. Наверное, я уже привык ходить в мокрой одежде, и она не причиняла мне слишком больших неудобств. Я чувствовал себя опустошенным. Мне казалось, я потерял что-то очень ценное. Я вернулся в жизнь Ирины, но нашел там такое же одиночество, что царило и в моей душе, да еще тоску и боль. Мы даже не успели как следует поговорить. Город сошел с ума, а какой может быть разговор среди сумасшедших?.. Да, Ирина одинока. Потому что она однолюбка, она патриархальна и немодна, она инерционна, и верность ей дается очень легко, без каких бы то ни было нравственных усилий, без изнурительной борьбы с соблазнами и искушениями. Ибо ее душа наполнена любовью под завязку – не то что соседку с Никитой, даже семечко не втиснешь! И я знаю об этом. Уже много лет знаю об этом. И много лет прошу бога дать мне любовь, но сердце мое по-прежнему холодное, и я не знаю, что делать. Ничего не остается, как просить у Ирины прощения. А она все понимает и уже ничего не ждет, а только тихо и незаметно любит…
Я зашел в подъезд, открыл почтовый ящик. Мне на руку съехала кипа рекламных газет и счетов. Газеты, казалось, состояли из одних заголовков – один другого больше и крикливее. «ДЕТСКИЙ ПРАЗДНИК ОБЕЩАЕТ СТАТЬ СОБЫТИЕМ СТОЛЕТИЯ!», «ЗАВТРА ВОЛШЕБНЫЙ ГОРОД ПОСЕТЯТ БОЛЕЕ 20 000 ЧЕЛОВЕК!» Поднимаясь по лестнице, я стал просматривать счета, и тут мне под ноги упал какой-то маленький предмет, похожий на желудь. Я наклонился и поднял амулет на дешевой цепочке, покрутил его, разглядывая со всех сторон запрессованный в овальную плетенку черный камешек вроде агата.
Это был амулет Пацана. Во всяком случае, это был такой же амулет, какой носил на шее Пацан. Я обернулся, прислушался. Из квартир доносились приглушенные разговоры, музыка, на втором этаже лаяла собака. Я беззвучно пошел наверх. Значит, Пацан сошел с яхты на берег. Один или со всей бандой? Он остался верен своим манерам, подкинув мне эту «визитную карточку». Выпендрежник! Герой Дюма подкидывал своим жертвам черные тюльпаны. Пацан, за неимением тюльпана, сунул в мой почтовый ящик амулет с черным камнем. Мальчишка, пацан! Кличка как нельзя точно определяла его характер. Хоть бы записочку к амулету приложил, где изложил бы, чего от меня хочет и к чему мне готовиться. Но с записочкой будет уже не так страшно. А черный амулет – немногословен и загадочен. Конечно, напугал он меня жутко!
Открывая дверь, я уже слышал, как заливается трелью телефон. Ага, сюрпризы продолжаются! Наверняка это он звонит! Сейчас скажет: «Ты чего так долго поднимаешься, узкоглазый?» Если звонит Пацан, то можно быть уверенным, что сейчас он сидит в каких-нибудь мокрых кустах рядом с домом, откуда хорошо виден подъезд.
Я зашел в квартиру, скидывая на ходу туфли. Свет в комнате включать не стал, подошел к окну. Может быть, мне удастся увидеть его? Телефон настойчиво пиликал. На дисплее высветился незнакомый номер. Судя по коду, звонили с мобильника. Я осторожно сдвинул край шторы, посмотрел на скудно освещенные мокрые деревья, усыпанные блестящими, словно лакированными листьями. Никого не видать. Я подошел к телефонному столику и поднял трубку.
– Кирилл, – раздался тяжелый голос, словно человек, который говорил, поднимался по лестнице. – Это я…
Нет, это голос не Пацана. Да и не стал бы он обращаться ко мне по имени. Ненавижу, когда человек, который мне звонит, представляется «это я». Так представляться позволительно разве что самому близкому другу. В крайнем случае, начальнику, который считает, что подчиненные должны узнавать его по голосу.
– Ну да, привет, – растерянно ответил я.
– Все в порядке. Они ушли… – продолжал тот же голос. «Может быть, это Дзюба?» – пронеслось у меня в голове.
– Это замечательно, – наобум ляпнул я.
– То есть не ушли, а уплыли… Плохо только, что немного подранили меня. Думал, что ничего страшного, но почему-то лихорадит… Управлять яхтой не могу… Врача бы мне…
Так это Игнат!! Я зачем-то включил свет, словно этот странный человек в серой робе находился сейчас в моей комнате.
– Ты где?! – выпалил я. – Откуда звонишь?!
– С яхты, конечно, откуда же… Привези врача, Кирилл, а то помру…
– Куда привезти, Игнат? Где яхта стоит?
– Знаешь мыс Видный? Я рядом, на якоре. Прихвати с собой надувную лодку… Только, пожалуйста, осторожно, чтобы не выследили. Они меня в покое не оставят. И дай на всякий случай номер твоего мобильного. Через справочную я смог узнать только городской…
У меня была уйма вопросов к Игнату, но не было времени задавать их сейчас. Лодку и врача! Лодку и врача! Лодка у меня есть, одноместная, похожая на тазик для стирки, но при большом желании в ней можно уместиться вдвоем. А преимуществ зато сколько! Легко помещается в небольшой рюкзачок, почти невесомая и, главное, непотопляемая. С врачом сложнее.
Я выгреб из сейфа деньги, рассовал их по карманам, потом нашел в холодильнике кусок залежалой шашлычной колбасы и, кусая на ходу, стал собирать рюкзак… Невероятно! Фантастично! Игнат ранен, но жив, а все бандиты, как он выразился, «ушли, то есть уплыли». Как ему удалось отбить у них яхту? Как щуплый парень в одиночку прогнал кровожадную стаю? Но верить Игнату у меня было основание, и это основание сейчас лежало в прихожей на полочке – амулет Пацана.
На стеллажах гардеробной комнаты я нашел старую армейскую плащ-накидку. Пристегивая к ней капюшон, забежал в кабинет, выхватил из бара бутылку виски. Потом глянул в раскрытый сейф, где стояло охотничье ружье. Понадобится или нет? А кто знает, что меня ждет? Вдруг, когда мы с врачом поднимемся на борт яхты, то обнаружим там бездыханный труп? Или вообще не сможем добраться до яхты, и бандиты расстреляют нас на мысе Видном? Но что может сделать одно охотничье ружье против нескольких автоматов Калашникова?
В прихожей, надевая тяжелые горные ботинки на толстой подошве, я снова кинул взгляд на амулет. Взял его, подкинул на ладони и зачем-то сунул в карман. Теперь я боялся встречи с Пацаном. Потому что злобный рыжий человечек мог навредить не только мне, но и Игнату, который и без того натерпелся от бандитов. Если Пацан все-таки пасет меня и прячется где-то на улице, то обязательно увяжется за мной.
Я вызвал «Скорую помощь».
– Что случилось? – спросила диспетчер.
– Производственная травма, – ответил я. – Упал и поранился бутылочным стеклом. Идет кровь, лихорадит. Боюсь, что помру.
– Бутылочным стеклом? – с подозрением переспросила диспетчер. – Вызывайте наркологическую помощь, мы алкоголиками не занимаемся.
– А я не алкоголик, – заверил я и на одном дыхании выдал поговорку про двор, траву и дрова.
Вызов был принят. В ожидании машины я ходил кругами вокруг телефона и раздумывал, звонить Ирине или нет. Характер у нее такой, что она обязательно напросится ехать на мыс Видный со мной. Если я откажу ей, она может поехать туда сама. Но зачем посреди ночи выдергивать девчонку из постели, кидать ее под дождь, во мрак и холод? У нее и без того нервы измотаны.
Больше я не сомневался на этот счет. Вскоре в окна ударил свет прожектора, лизнул потолок. К подъезду подкатила «Скорая». Я заблаговременно открыл дверь, чтобы врачи не звонили в дверь, не шумели зря. Вошли двое в синих спецовках, с чемоданчиками – мужчина и женщина.
– Где пострадавший?
Быстрые взгляды стали шарить по стенкам, где висели картины. Пострадавший там никак не мог висеть, и это врачи знали лучше меня. Они оценивали, насколько богат хозяин квартиры и сколько в соответствии с этим с него можно будет содрать денег. Мужчина, не церемонясь, заглянул на кухню с итальянским гарнитуром, сенсорной плитой и встроенной микроволновкой, оттуда прошел в гостиную, сканировав кожаный диван-трансформер, плоский телевизор размером с футбольные ворота, осмотрел кабинет с антикварным английским столом и библиотекой от потолка до пола… Квартирой он остался доволен. Воздух пах щедрым гонораром. Я немного подождал, пока врач покрепче приварится к сладким мыслям о деньгах, чтоб уже не оторвался от них ни под каким соусом.
– Так где больной?!
Я отвел врача на кухню, подальше от ушастой, насквозь обзавидовавшейся женщины, которая уже ненавидела меня.
– Больной не здесь, – сказал я.
– Однако, это… – начал было возмущаться врач, но я тотчас вынул из кармана стодолларовую купюру.
– Это аванс, – пояснил я. – Потом получите вдвое больше.
– Втрое, – снова перебил меня врач.
– Хорошо, – согласился я. – Но ехать придется далеко, километров сто…
– У-у-у! – протянул врач. – Это будет стоить полштуки.
– Пожалуй, я вызову другую бригаду.
– Ладно, ладно, – тотчас согласился врач.
Пока врачи о чем-то шептались в прихожей, я заказал такси и попросил водителя ждать меня на Загородном шоссе, у первой после поворота бензоколонки.
Мы спустились вниз, сели в «Скорую» и поехали. Женщина задремала, но всякий раз, когда машина притормаживала у перекрестка, приоткрывала глаза и хищно поглядывала на меня и своего коллегу.
У бензоколонки мы остановились.
– Валюша, – заискивающим голосом сказал врач своей напарнице. – Я себя что-то плохо чувствую. Попроси Гладкевича, пусть подменит меня на эту ночь.
– Ага, – криво улыбаясь, ответила Валюша. – Сейчас! Разбежалась! Плохо ты себя чувствуешь! Да у тебя глаза внутрь черепа провалились от вранья! Деньги давай!
Врач посмотрел на меня с печальной обреченностью, словно хотел сказать: я очень сожалею, но вам снова придется раскошелиться. У меня он вызывал глубочайшее отвращение, но искать другого врача не было времени. Пришлось подарить сто долларов Валюше. Женщина мигом изменилась в лице, взяла деньги двумя пальчиками, словно тампон зажимом.
– А если твоя старуха на станцию позвонит? – спросила она.
– Скажи ей, что у меня срочный и тяжелый вызов. Или еще что-нибудь придумай. Первый раз, что ли?
Я привык не стыдиться врачей. А они привыкли не стыдиться людей.
Глава 23
Деньги никогда не тонут
Таксист остановил машину, прильнул к стеклу, пытаясь что-либо разглядеть в кромешной тьме, и уточнил, правильно ли меня понял и туда ли привез? Место было пустынное, неуютное, с обрывистым сыпучим берегом и скудной растительностью. Здесь даже самые заядлые дикари никогда не ставили палатки. Ни огонька кругом, ни сарайчика, ни заборчика. Только косые полосы дождя в свете фар.
Водитель зажег в салоне лампочку, чтобы мне легче было разобраться с деньгами. Врач, увидев, как я отсчитываю купюры, сказал:
– Давайте и мою долю заодно.
Наверное, с деньгами в кармане ему будет спокойнее, и дождь покажется не таким мокрым, и ветер не таким сильным.
Я отдал ему свою плащ-накидку, помог натянуть на голову треугольный капюшон. Такси развернулось и помчалось в обратную сторону. Мы остались одни посреди ночи и непогоды. Рядом ревело и билось о берег море, словно запертое в клетку могучее и опасное животное. Но моря мы не видели, и о его существовании говорили только холодные брызги и йодистый запах выброшенных на берег водорослей.
До самого мыса еще надо было немного пройти, и я предложил спуститься по обрыву на пляж. Врач ничего не ответил. Он притих и часто поворачивал голову, пытаясь в темноте разглядеть мое лицо. Вскоре он начал отставать и нарочно спотыкался, путался в полах накидки. Наверное, он думал, что если я буду идти впереди него, то мне труднее будет его убить.
– Далеко еще? – крикнул он, когда мы, измучив ноги на крупных и мокрых валунах, добрались до оконечности мыса.
Здесь ветер усердствовал особенно. Волны кидались на нас, словно сидящая на цепях злобная собачья стая – достать не могли, но слюной брызгали. Я так пристально всматривался в ночной мрак, что заболели глаза, но ничего не смог разглядеть.
– Я уже насквозь промок! – орал врач.
Он стоял поодаль от меня, и его монашеский силуэт едва выделялся на фоне каменистого пляжа… Я думал о том, что Игнат наверняка забыл зажечь на яхте сигнальные огни. А может, он потерял сознание, впал в кому и сейчас валяется где-нибудь на полу, и жизнь едва теплится в его груди?
– Знал бы, куда вы меня потащите, ни за какие бы деньги не поехал, – ворчал врач. Ему очень хотелось вытянуть из меня еще соточку долларов, но жадность боролась со страхом. Наверное, врач не исключал, что если попросит у меня еще денег, то мне дешевле будет его убить. А в таком жутком месте, да в такую погоду, да еще в час ночи убивать – просто одно удовольствие.
Я сел на камень и стал вспоминать, что мне говорил Игнат по телефону: яхта стоит на якоре около мыса Видный. Вот он, Видный, хотя сейчас его впору назвать Незаметный или Выколи Глаз. И не вижу я никакой яхты! В такую темень американский авианосец перед самым своим носом не разглядишь! И что теперь прикажете делать? Надувать мое резиновое корыто и отправляться на нем в открытое штормящее море? Врача даже в наручниках в лодку не затащишь!
Тут вдруг подал сигнал мобильный телефон. Я бы ни за что не услышал его, если бы он не задрожал, словно от холода. Я торопился, на ощупь разматывая непромокаемый полиэтиленовый мешочек, в который укутал трубку.
– Ты где?! – закричал я, не зная, каким боком повернуться к морю, чтобы оно не заглушало тихий голос Игната.
– Врач с тобой? – спросил Игнат.
– Да!
– И больше никого?
– Никого, черт бы тебя подрал! Мы уже полчаса полощемся на этом мысу, как трусы в проруби! Куда ты запропастился?!
– Никуда. Я здесь…
Он отключил связь. Ругаясь, я принялся запихивать телефон в мешочек.
– Ну что?! – крикнул врач. Чтобы вода не затекала под капюшон, он низко опустил голову, своими очертаниями напоминая большой прибрежный камень. – Долго мы будем еще тут сидеть?! Надо возвращаться! Если к утру я не появлюсь на станции, то моя напарница поднимет тревогу. Зачем вам неприятности?
Он на всякий случай предупреждал меня о тяжелых последствиях. Все верно: случись с ним что-нибудь плохое, подозрение в первую очередь упадет на меня. Я пытался понять, что Игнат имел в виду, когда сказал, что он здесь… Нервы мои были на взводе. Я сжимал кулаки с такой силой, что хрустели суставы пальцев. Это хорошо, что я привез с собой врача. Потому что встречаться Игнату со мной желательно в присутствии медика, обладающего навыками реанимации.
И вдруг меня ослепил яркий свет – словно вспыхнуло море, разрывая черноту. Мощный луч прожектора, пронзив мрак, осветил мыс, отвесную скалу, под которой мы сидели, и завалы валунов. Я вскочил на ноги и замахал рукой. Луч прожектора пошел в одну сторону, затем в другую. Игнат проверял, не привел ли я с собой еще кого-нибудь, кроме врача. Затем прожектор погас, и мрак – еще более тягучий и непроглядный – хлынул на нас. Но теперь можно было увидеть покачивающиеся над водой сигнальные огни яхты да и сам призрачный силуэт «Галса».
Я вытряхнул из рюкзака лодку, нащупал ниппель и стал надувать ее. Врач некоторое время молча наблюдал за мной и по мере того, как лодка приобретала свойственные ей формы, медленно привставал с камня. Мне казалось, что я надуваю и его тоже.
– Это что?! – крикнул он, шурша мокрым плащом. – Вы предлагаете мне поплыть на этом презервативе? Такого условия не было! Я не намерен рисковать бесплатно!
После того как мы с ним засветились в луче прожектора, он осмелел и начал откровенно наглеть. Я попытался его пристыдить:
– На яхте истекает кровью человек, а вы вымогаете у меня деньги!
– А вы хотите, чтобы я утонул?
Я посчитал в уме до тридцати – мой отработанный способ успокаивать себя в критических ситуациях. Но эта терапия не помогла.
– Но если я дам вам еще денег, то море ведь не обмелеет! – крикнул я. – И шторм не утихнет! Лишние деньги вас не спасут!
– Все равно! – упрямо стоял на своем врач, чувствуя, что наступил чудесный момент, когда при небольшом усилии воли можно добывать деньги из ничего.
Я взвыл от злости, вынул из бумажника еще одну купюру, налепил ее на свой мокрый кулак и с наслаждением врезал врачу по челюсти. Врач не устоял, сделал шаг назад, но споткнулся о камень и, путаясь в полах плаща, упал.
– Впредь я буду расплачиваться с вами только таким образом, – предупредил я.
Врач не возмутился, отклеил от щеки купюру, бережно отряхнул ее от воды и сунул куда-то глубоко… Я завязал ниппельный шланг узлом и понес лодку к морю. Чтобы лодка не напоролась на острые камни, мне пришлось зайти в воду по пояс. Каждая волна едва не накрывала меня с головой.
– Поскорее, доктор!! – крикнул я.
Врач с мученическим видом заходил в воду, терял равновесие, балансировал на скользких донных камнях.
– Кидайте свой чемодан, пока не утопили его!.. Руку давайте!!
Плащ отяжелел от воды и стал сковывать движения. Врач больше боролся с ним, чем с волнами. Я схватил врача за капюшон, подтащил к себе и принялся заталкивать его на лодку. Что-то похожее уже было в моей жизни. И совсем недавно. Я так же заталкивал в резиновую шлюпку Игната. Жизнь двигалась, согласно предсказаниям физиков, по спирали, повторяясь, ввинчиваясь, словно штопор, в новые неприятности…
– Ну что?! – орал я, изо всех сил удерживая лодку и не позволяя волнам выкинуть ее на камни.
– Я не могу тут даже ноги вытянуть!! – капризно скулил врач.
– Так засуньте их себе под зад!
– А где вы сядете?!
– Это не ваше дело!!
– Не вздумайте отправить меня в море одного! Я сразу же выпрыгну!
Я кое-как пристроился на борту, но ногам места не хватило, пришлось их полоскать в воде. Я принялся изо всех сил грести, чтобы согреться и сократить время пытки холодом и водой. Врач успокоился и, крепко прижимая к груди чемоданчик, не спускал глаз с яхты. Этот символ богатства и роскоши наверняка ассоциировался у него с дополнительным гонораром – теперь уже со стороны пациента, причем гонораром куда более щедрым, чем он получил от меня. Понимая, что теперь надо в лепешку расшибиться, но произвести на пациента хорошее впечатление и заботой вызвать у него чувство безграничной благодарности, врач, перекрикивая рев моря, спросил:
– Это пострадавший вам только что звонил? Он не сказал, как себя чувствует?
Я отрицательно покрутил головой.
Врач начал изображать профессиональную обеспокоенность. Лицемерил он отвратительно, от откровенной фальши даже лодка, по-моему, сморщилась.
– Полагаю, что понадобится иссечение некротизированных участков и размозженных тканей, – как бы вслух думал он, но достаточно громко, чтобы я слышал. – Но не исключено и дренирование раны, и наложение провизорных швов… Я опасаюсь осложнений кровотечением, тогда нам не избежать тщательной ревизии… Но обещаю вам: я сделаю все возможное, чтобы уменьшить страдания потерпевшего…
Чем ближе мы приближались к яхте, тем сильнее ощущалась ее агрессивная мощь и тяжесть. Она поднималась на волнах и опускалась, словно гигантский пресс, и наша крохотная лодочка могла угодить под него, что неминуемо привело бы к печальным последствиям. Я стал грести к корме. Врач перестал блистать интеллектом, притих, с опаской глядя на раскачивающуюся корму, словно на круп рассерженной лошадки, которая прыгала и лягалась.
– Когда корма пойдет вниз, – кричал я, – прыгайте и хватайтесь за лестницу! Но не опоздайте!
– Такие приключения, такие приключения! – бормотал врач, нацеливаясь на лестницу. – Но хозяину яхты сейчас хуже, чем нам… И нельзя забывать об этом ни на минуту… Что может быть дороже жизни человека?..
«Ишь, как ты заговорил!» – подумал я, в бешеном темпе работая веслами, чтобы поспеть за игрой волн. Врач прыгнул на лестницу, но ноги его тотчас соскользнули, и он повис на руках. Корма пошла вверх, увлекая его за собой. Я уже приготовился вылавливать его из воды, но врач принялся бороться за жизнь с необыкновенным усердием и вскоре выбрался на палубу. Я кинул ему чемоданчик, ухватился за перекладину, перескочил на нее и уже оттуда выловил лодку.
– И как я буду возвращаться на берег? – дрожа от холода, крикнул врач. – Впрочем, сейчас надо думать о жизни пациента… Где он? Нельзя медлить!
Я скинул лодку вниз, под переборку. В кают-компании горел свет, слабо просачиваясь наружу через тонированное окошко. Я зашел внутрь. Пол за высоким порожком был залит водой. Ковровая дорожка куда-то исчезла. Повсюду валялись пластиковые стаканчики и смятые рваные коробки.
Игнат лежал на диване, подложив под голову несколько подушек. Выглядел он скверно. Меня испугала смертельная бледность на его лице. За те двое суток, которые я его не видел, черная щетина еще больше покрыла щеки парня, и теперь Игнат напоминал умирающего в забое шахтера. Его серая куртка была снята с одной руки и накинута на плечо. Из-под нее торчала покрытая бурыми пятнами тряпка.
Врач стремительно подошел к Игнату, поставил чемоданчик на стол, сморщил лоб.
– Как ты смог? – спросил я, пожимая вялую и горячую руку Игната. – Один против четверых! Я восхищен!
– Вот что! – сердито заявил врач. – Сейчас не время для разговоров! У вас еще будет возможность удовлетворить свое любопытство. А сейчас, пожалуйста, освободите помещение! Где у вас тут можно помыть руки?
Я хотел сказать, что море сполна отмыло нам не только руки, но и ноги, и все, что только было можно, но врач так строго взглянул на меня, что я лишь молча кивнул на умывальник камбуза. Врач решительно направился к умывальнику, но там почему-то не оказалось воды. Насколько мне известно, под пресную воду был отведен внушительных размеров бак, и ее с лихвой должно было хватить и экипажу, и пассажирам как минимум на десять дней. Немного воды я нашел в чайнике, из которого полил врачу на руки.
Пока врач, цокая языком и покачивая головой, осторожно снимал засохшие повязки, я, как бы желая заглянуть в бар, зашел за переборку, на цыпочках проскочил мимо штурманского стола и вышел в коридор. Первым делом я открыл дверь машинного отделения, спустился вниз и осмотрел отсек. Снял несколько патрубков, ведущих к силовому агрегату, и проверил, поступает ли по ним солярка. Вернулся в коридор, заглянул в умывальник, а затем и в каюту, в которой провел свою первую и последнюю ночь на «Галсе». Здесь тоже не было коврика. Кто-то объявил коврикам, дорожкам и паласам войну – может, бандиты, а может, Игнат.
Я вернулся в кают-компанию. Игнат стонал и выл, а врач, склонившись над ним, что-то творил при помощи зажима и ножниц.
– Я просил освободить помещение! – крикнул он, не оборачиваясь.
Наверное, он сильно нервничал, ибо получалось не все так, как он того хотел. Я думал, как в таком состоянии переправить Игната на берег? Пока доплывем на утлой лодчонке, все его бинты пропитаются морской водой, и может начаться заражение. Не лучше ли ему остаться здесь под наблюдением врача и дождаться, когда стихнет шторм?
Я вышел на палубу. Полоска брезента от рваного тента хлопала на ветру. Волны перекатывали через кормовой леер, и, чтобы не сорваться в море, приходилось крепко держаться за снасти. Ухватившись за гик, я потянулся свободной рукой к контейнеру для спасательного плота, открыл замки и поднял крышку. Ничего, кроме морской воды, в нем не было. Очень интересно. Узнать бы, кто и куда подевал гайки и болты?
Хватаясь руками за все подряд, я продвигался на нос, где болтанка была особенно ощутима. По пути заглянул в рубку. Приборная панель, компас, переговорное устройство были залиты водой, и мокрый штурвал блестел, словно был усыпан алмазами. Я дотянулся до тумблера световой сигнализации и отключил все наружные фонари. Едва ли не на четвереньках добрался до носового люка. Палуба уходила из-под моих ног, и на мгновение возникала невесомость, какую я испытывал на «Яке» при резком снижении; затем, остановившись на мгновение, палуба стремительно вставала на дыбы, как катапульта, в которой я был снарядом, и мне требовалось немало усилий, чтобы не вылететь в бушующее море.
Кое-как я добрался до люка, спустился вниз и осмотрел носовую каюту. Постели были перевернуты, простыни и одеяла раскиданы по полу. Из порванной подушки высыпались перья; они покрыли толстым слоем стол и багажные полки, словно снегом. Повсюду мне виделись следы борьбы.
Когда я вернулся в кают-компанию, врач уже укладывал инструменты в чемоданчик. Руки его были выпачканы в крови, но он не спешил отмыть их, а нарочно выставлял напоказ да искоса поглядывал на меня, чтобы увидеть, какое впечатление произвела на меня его полевая хирургия.
Игнат, прикрыв глаза, лежал неподвижно. Грудь его была оголена и красиво, крест-накрест, перевязана бинтом.
– Жить будет, – сказал врач. Он подошел ко мне и, держа руки перед моим лицом, стал неторопливо протирать их ваткой, смоченной в спирте. – Но вы меня не предупредили, что это пулевое ранение… Как это понимать? Я должен сообщить в милицию.
Он надоел мне своим навязчивым вымогательством.
– Сообщайте, – равнодушно ответил я.
– А мне, думаете, охота? – усмехнулся врач, понимая, что этот путь оказался ошибочным. – С ними только свяжись. Это я к тому говорю, что пулевые ранения более сложные, чем бытовые, и на их обработку уходят более дорогостоящие лекарства…
– Куда его ранило? – отвлек я врача от навязчивых мыслей о деньгах.
– Под ключицу. А выходное отверстие на плече. Удивительно, что не задело кости… Кто ж это в него пальнул?
«Если бы только один раз!» – подумал я, удивляясь тому, что врач не заметил еще одной раны на предплечье.
Он закончил протирать руки, кинул розовую ватку в пустую коробку, валяющуюся у нас под ногами.
– Если хотите, я могу отвезти вас на берег сейчас, – предложил я ему, прекрасно зная, какой последует ответ.
– Не хочу, – честно признался врач. – Я хочу выпить коньяку и забраться в теплую постель.
– Коньяк у нас очень дорогой, – предупредил я. – А цена отдельной каюты с теплой постелью вообще превышает все разумные пределы.
Врач сначала смотрел на меня с недоумением, потом все же улыбнулся.
– Ну, хорошо, хорошо! – примирительно произнес он. – Будем считать, что мы в расчете. Сейчас я выпью и лягу спать. А на берег отвезете меня утром – дай бог, шторм утихнет.
Глава 24
Урок мужества
Я отвел врача в мою каюту, в которой сохранился относительный порядок. Он начал было ворчать по поводу несвежих простыней и отсутствия воды в душе, но я не стал его слушать, сунул ему в руки бутылку виски, которую прихватил с собой из дома, и вернулся в кают-компанию.
Игнат не услышал, как я вошел, и некоторое время продолжал лежать с закрытыми глазами. Он не спал, я видел, как подрагивают его ресницы и как движутся под закрытыми веками зрачки, будто он смотрел какой-то остросюжетный фильм, где все носилось и кувыркалось. Дышал он поверхностно и часто, словно его душили туго стянувшие грудь бинты. Несколько раз он судорожно сглотнул, и острый, сильно выпирающий кадык шевельнулся под белой, обросшей щетиной кожей. Если ни о чем не расспрашивать Игната, а принять случившееся априори, то мне стоило поклониться этому человеку. Он сделал то, что не рискнул сделать я. Он утер мне нос. Но мое самолюбие не было ущемлено. Чужие победы я всегда воспринимал как победы вообще, как человеческие достижения, раздвигающие границы наших возможностей. Если надо поучиться у Игната мужеству и смелости, я охотно это сделаю.
– Как ты? – спросил я.
Игнат вздрогнул, открыл глаза.
– Все болит, – прошептал он. – Как будто сидят во мне злые чертики и дергают за жилы… За вами никто не следил? Может, отойдем подальше от берега?
– Да, – согласился я. – Это будет самое разумное. А потом мы приплывем в город, пришвартуемся на центральном причале… – Я сделал паузу, словно хотел придать последним словам особый смысл. – И я отправлю тебя в больницу… Тебе приготовить что-нибудь?
Игнат задумался. Наверное, он хотел что-то сказать то ли по поводу больницы, то ли по поводу центрального причала, но эту мысль я уже зарубил вопросом о еде.
– Нет, я ничего не хочу. Только подай мне бутылку с минералкой…
– А куда подевалась вода, Игнат? – спросил я, свинчивая пробку и выпуская шипящую пену.
– Не знаю, что они тут без нас творили.
Мне нелегко было перейти к вопросам, которые меня волновали. Игнат не горел желанием рассказать мне о своем героическом поступке и, сделав несколько глотков из бутылки, снова прикрыл глаза.
– Ты еще легко отделался, – сказал я. – Признаться, я думал, что они тебя прикончили.
– Их главарь похож на тигра, – произнес Игнат. Морщась от боли, он стал застегивать на груди куртку. – В нем просыпается охотничий инстинкт, если кто-то от него убегает. Но когда я добровольно поднялся на яхту, он растерялся. К тому же он очень любит ту женщину… кажется, ее зовут Эльза?
Читать бесплатно другие книги:
