Морской узел Дышев Андрей

Глава 10

Парад

Я начал нервничать. Оказывается, в нашем городе были проблемы с приобретением телефонных карт. Может быть, из-за того, что люди стали больше пользоваться мобильной связью? Я бегал от киоска к киоску и повсюду получал отрицательный ответ. Я был голоден, измучен проблемами, мое тело ныло, словно я недавно был побит палками. И все-таки это была мелочь, малозаметная помеха для меня. Свои страдания и переживания я всегда переносил легче, чем чужие, если я был причиной этих страданий. Мысль о том, что Ирина могла позвонить в аэроклуб и узнать о крушении самолета, была просто ужасной, она разбивала мое сознание, словно разрывная пуля, угодившая в башку. Только не это! Вероятность того, что Ирина именно так и поступила, была невелика. Обычно в выходные мы с ней не встречались, каждый из нас занимался своими делами, и в этом заключалось одно из обязательных условий нашей свободы. Расстались мы с ней в четверг после обеда. Сегодня было воскресенье, и Ирина не могла знать, что меня не было в городе двое суток. Вот завтра – это другое дело. Завтра она придет в агентство, подождет меня пару часов, а потом обязательно начнет меня искать.

Я мысленно молил бога, чтобы Ирина не проявила в эти дни какой-нибудь инициативы, чтобы не надумала пригласить меня на концерт или на скалы. Мобильный телефон, не отвечающий двое суток подряд, – это серьезный повод для беспокойства, тем более что Ирина знала о предстоящем мне в пятницу полете… Мое богатое воображение не заставило себя долго ждать и принялось рисовать слезоточивые картины: Ирина звонит в аэроклуб, потом начинает обзванивать больницы, морги; она сходит с ума, она плачет, носится по моим знакомым, опрашивает людей, – не видел ли кто красно-белого самолета, будь он неладен! А я, как назло, не мог ей позвонить, потому что не мог купить телефонную карту.

В конце концов мое терпение лопнуло. Я больше не пожелал мучиться оттого, что в безвестности мучается Ирина, и поймал такси. Проще и быстрее приехать к ней, чем позвонить из телефона-автомата.

Ирина недавно отметила новоселье. Она переселилась на «Горку», в старый двухэтажный особняк с кипарисовыми зарослями и открытой верандой с видом на Побережье. На первом этаже располагался детский культурный центр и художественная студия Бари Селимова. На втором этаже Ирина занимала две комнаты, одна из которых была маленькой, в ней Ирина только спала и наводила макияж, а вторая была огромной, там запросто разместился бы симфонический оркестр. Из окна этой комнаты можно было смотреть на канатную дорогу, на людей в подвесных люльках, которые подобно птицам проплывали мимо.

Таксист погорячился и повез меня по большому кругу через центр, вместо того чтобы сразу взять влево, в гору, и по узеньким путаным улочкам добраться до нужного места. Наверное, он думал, что в центре сейчас свободно, можно будет развить приличную скорость и сэкономить время. Но только мы проехали кинотеатр «Солярис», как вклинились в пробку. По проезжей части с воплями и плясками шла толпа, ее сопровождал эскорт милиционеров. Сначала я подумал, что это циркачи или клоуны, потому как большинство демонстрантов были одеты в спортивное трико, а их лица, разукрашенные всеми цветами радуги, напоминали цветные маски; поверх толпы покачивались клоунские колпаки, плыли воздушные шарики, на некоторые из них были натянуты женские трусики и лифчики.

Водитель выругался вполголоса, посмотрел в зеркало, обернулся, взялся за рычаг передач. Он хотел развернуться и поехать обратно, но было поздно – за нами уже выстроилась очередь легковушек.

– Что это? – спросил я.

– Парад сексуальных меньшинств! – Водитель сплюнул в окно. – Второй день подряд позорят город! И милиция их охраняет… Ты только посмотри, посмотри вот на этого раскрашенного петуха в плавках! А вот рядом с ним – это женщина. Представь!

– Нет, мужчина, – возразил я.

– Женщина! Точно женщина! – не соглашался водитель. – Грудь-то вон как торчит!

– Это не грудь, – отпарировал я. – Это живот.

– Да ты не туда смотришь! Вот, под шарами идет, с наклеенными усами и бородой!

– А это вообще не человек, а собака.

– Разве?

Мы еще немного поспорили, потом я вежливо напомнил о своем желании быстрее добраться до места. Водитель вырулил на газон и по тротуару добрался до ближайшего поворота. Я думал о том, что Ирина обязательно будет настаивать, чтобы я остался у нее. Спорить с ней трудно. В принципиальных вопросах она всегда проявляет небывалое упрямство, и дело может дойти даже до драки. Но остаться у нее – это все равно что превратить ее квартиру в склад наркотиков или боеприпасов. Не дай бог Дзюба узнает, где я прячусь! Тогда Ирине тоже не поздоровится. А Дзюба знаком с Ириной. Я помню, какими глазами он смотрел на нее, когда она готовила ему кофе в нашем агентстве. Этот взгляд мне тогда очень не понравился, и чтобы загасить его раз и навсегда, я шепнул Дзюбе, что Ирина – моя невеста и мы скоро обвенчаемся. «Да-а-а? – недоверчиво протянул Дзюба. – Что-то на тебя не похоже…» Похоже – не похоже, но в любой момент Дзюба может нагрянуть к ней с проверкой.

Последние метры перед домом – а это был крутой подъем – такси преодолело с трудом. Старый мотор захлебывался, гудел, стучал клапанами. В конце концов машина заглохла посреди подъема. Я предложил водителю сдать назад, а потом подъехать к дому с другой стороны. Мне вовсе не трудно было пройти оставшиеся метры пешком, дело в другом… Такси скатилось вниз, развернулось у мусорных баков. Распугивая бродячих котов оглушительным треском, завелся мотор. Я опустил голову вниз, делая вид, что зашнуровываю туфли. Водитель осторожно, чтобы не помять крыло, проехал между столбами палисадника и замшелым сараем из терракотового клейменого кирпича.

– Вот что, я передумал, – сказал я. – Поехали обратно.

Водитель с недовольством посмотрел на меня. Наверное, он сначала хотел поворчать на капризного клиента, который сам не знает, чего хочет, но передумал – сумма-то теперь удвоится.

– И чем быстрее, тем лучше, – добавил я.

Прислонившись спинами к старой кирпичной кладке сарая, на такси пялились два милиционера. Они выбрали хорошее место: отсюда были видны двухэтажный особняк, окруженный, словно частоколом, кипарисами, и все дорожки, ведущие к нему.

Глава 11

Ненавижу недосказанность!

Я не мог сидеть спокойно, не мог дышать спокойно. Автомобиль давил на меня, не позволял дышать полной грудью, и я чувствовал себя паровым котлом, в котором давление уже перевалило все допустимые нормы. Произошел какой-то казус, необъяснимое наваждение, что нельзя было объяснить только безобидным нарушением воздушного пространства. Дзюба искал меня как особо опасного преступника, как сбежавшего из тюрьмы серийного убийцу. Вся милиция города разделилась на две группы. Одна охраняла демонстрацию педиков, другая вылавливала меня. Больше стражам порядка нечем было заняться. И никак мое серое вещество не могло объяснить эту реальность.

Уже ничуть не сомневаясь в конечном результате эксперимента, но желая выяснить все до конца, я назвал водителю адрес своего агентства. Это свойство моего характера – всегда и во всем искать, требовать и насаждать полную ясность и завершенность во всем – начиная с отношений с женщинами, заканчивая погодой. Ненавижу недосказанность, полунамеки, незавершенные дела, недопитый бокал, неразборчивый почерк, туман, слякотную весну, тяжелый рассвет, полугрузовик «Газель» и реанимацию; мне больше по душе или полноценная жизнь, когда энергия хлещет через край, или кладбище с тяжелой, монолитной, неподъемной могильной плитой; я убежден, что мужчина должен быть мужчиной, а женщина – женщиной, причем на все сто процентов. Тогда я чувствую себя хорошо, тогда я уверен, что хожу по планете Земля, а не порхаю в космосе, что адекватно воспринимаю мир, а не блуждаю по фантомному лабиринту, рожденному воспаленным мозгом. Все в этом мире должно иметь четкие, несмазанные границы, ибо смазанные, нечеткие границы – это лукавство. Потому я хотел немедленно и окончательно убедиться, что за мной следят во всех местах, которые определил сыщицкий ум подполковника Дзюбы.

Нам не понадобилось даже подъезжать к дверям агентства, маневрировать в тесноте, разворачиваться между десятками припаркованных машин – неподалеку изрыгали музыку два ресторана и казино, и в воскресные вечера здесь всегда был парковочный аншлаг. Я сразу заметил сидящих на лавочке молодых мужчин, которые уж слишком старались казаться расслабленными, дабы убедить общество, что они оказались тут совершенно случайно, и никого не ждут, и не кидают выжидательные взгляды на двери агентства – тьфу на это агентство, мы его и знать не знаем, и видеть не хотим, и пусть оно горит синем пламенем, и наши глазки вовсе не вылезают из орбит от многочасовой слежки.

– В отделение милиции! – крикнул я и так хлопнул по приборной панели, что из нее вывалились и повисли на проводах часы.

Меня трясло от негодования. Я подгонял водителя, который и без того выжимал из своей старой клячи ее последние лошадиные силы. Обложили! По всем адресам! Всюду церберы, куда ни плюнь! Мою квартиру пасут, Ирину пасут, агентство пасут. Была б у меня собака – и ту, наверное, держали бы под контролем, высматривали, под каким кустиком пописала да где понюхала. Но что случилось?! Какой вселенский грех я совершил, что даже старый товарищ солгал, предал, зажевал между зубов правду, как мундштук папиросы? Я бы позвонил Дзюбе, да противно, от души воротит слышать его ровный, чеканный голос, каким раньше на партийных собраниях читали отчетные доклады. Захочет – сам позвонит. Номер моего мобильника у него есть. Трубка включена. Но не звонит, не хочет. Я для него теперь – гражданин Вацура, и всякий разговор со мной отныне должен проходить в его кабинете и называться допросом… Это хорошо, что не звонит. Это – ясность, это четкая граница, которую он проложил между нами.

– Тормози здесь! – приказал я и показал водителю на большой куст сирени.

Отсюда можно было наблюдать за дверями районного отделения, куда меня попутал бес ворваться сегодня днем. Ждать пришлось долго. Водитель нервничал, поглядывал на часы, но опасался моих взвинченных нервов и моего нестандартного интереса к милиции, а потому не наезжал и не грубил. Я дал ему пятьдесят долларов, чтобы его не терзали сомнения. Водитель сразу подобрел, расслабился и даже вздремнул пяток минут.

– Поехали тихо! – сказал я. – Вон за тем мужчиной в синей рубашке.

Сыщик, которого я осчастливил сегодня взяткой, неторопливо шел на остановку троллейбуса. Закурил на ходу. Движения его были размашистыми, неэкономными. Зажигалку он подносил так, словно попутно давал прикурить еще целой роте милиционеров. По тому же маршруту вернул ее в карман брюк. И походка такая, словно он снимался в кино, а режиссер орал: «Живее, энергичнее! Больше жизни, динамики!» Правая нога вперед – туда же правое плечо, левая нога вперед – и плечо за ним. Подбородок поднят, настроение, видимо, хорошее. Еще бы! Запросто отхватил сегодня две тысячи баксов. Может быть, долларов триста даст своему молодому коллеге, чтобы молчал. И теперь на ходу мечтает, что купить на эти деньги.

Сыщик заскочил в троллейбус. Пропустив вперед себя «Москвич», мы поехали следом. На четвертой остановке, рядом с автовокзалом, сыщик вышел. Мой водитель хорошо понял, что требуется. Чтобы не привлечь внимание тихой ездой, он проехал метров сто вперед, свернул в какой-то проулок и по кругу вернулся назад. Сыщик к этому времени успел купить в ларьке бутылку пива, откупорил ее и стал отхлебывать на ходу. Нам пришлось сделать еще один круг по дворам… Сыщик пошел вдоль подъездов пятиэтажного дома. В какой-то момент мне показалось, что он почуял неладное, остановился и повернулся в нашу сторону. Водитель среагировал и тотчас свернул на другую улицу.

Я попросил его ждать меня здесь, выскочил из машины и, снимая с себя поясной ремень, помчался через кусты и палисадники. К пятиэтажному дому я подбежал вовремя: сыщик бережно опустил пустую бутылку в мусорный бак и вошел в подъезд. Тут-то я припустил со всех ног и ворвался в сумрачный, пахнущий сыростью подъезд. Наверное, сыщик почувствовал слежку и, дабы развеять сомнения, наверх не пошел, а встал в темноте у почтовых ящиков. Я не увидел его, но почувствовал душное тепло его тела и уловил запах табака. Кинулся на темную фигуру, нащупал потную шею, сдавил ее ремнем. Сыщик попытался ударить меня по лицу, но руки были у него коротковаты, не достал. Тогда я схватил его за затылок и – шварк лицом о почтовые ящики.

– Что вам от меня надо?! – сдавленно прошептал я, еще сильнее надавливая ремнем на горло сыщика. Тот тяжело дышал, толкался.

– Я тебе не завидую, парень, – прохрипел он, пытаясь просунуть пальцы под ремень.

Я еще раз кинул его на ящики. На дверках остались вмятины. По этажам полетело эхо.

– Две тысячи баксов надо честно отрабатывать! – зарычал я прямо в ухо сыщику. – Почему за мной следят?! Почему обложили со всех сторон?!

– Не знаю, – тяжело ответил сыщик. Он задыхался, по его лицу струился пот. – Тебя приказано упрятать за решетку…

– За что?!

– Руководство не докладывало…

– Банду обезвредили?

– Какую банду?

Я рывком повернул сыщика к себе и влепил ему пощечину:

– Хватит прикидываться почтовым ящиком! Обо всем было сказано в протоколе!

– Я доложил начальству об этой яхте, – ответил сыщик. – Мне приказали взять тебя… Больше я ничего не знаю…

Я отпустил его. Он поправил рубашку, застегнул пуговицы, сплюнул.

– Ты позволил себе слишком много, – сказал он. – Постарайся больше не попадаться мне на глаза.

Повернулся и пошел по лестнице. На пролете остановился, повернулся.

– Я думаю, у тебя нет никаких шансов.

Глава 12

Не ешьте борщ на ночь

Моя свобода обходилась мне очень дорого. И не только по финансам. Я уже не мог вести себя так, как прежде, не мог расслабленно ходить по улицам города, не мог позволить себе пройти мимо милиционера с развернутой грудью и высоко поднятой головой. Эта роскошь была мне уже не по карману. Я словно получил несмываемое и хорошо заметное на расстоянии клеймо, которое было единственным и достаточным основанием для того, чтобы упрятать меня за решетку. Дома, деревья, заборы, столбы – все, что меня окружало, приобрело глаза и уши, и мне мерещились скрытые взгляды – словно гигантская линза фокусировала солнечный луч, и мне было некомфортно, что-то мучило, заставляло сворачивать в узкие темные улочки и дремучие, густо заросшие кустами скверы.

Море, ставшее мне ненавистным, притягивало меня своим величественным молчанием, ненавязчиво предлагало мне разговор по душам. С него все началось, точнее, с проклятой яхты, которую кинул мне бесенок под видом спасательного круга. Как бы моя душа ни противилась, я вынужден был снова искать встречи с яхтой. Невозможно было излечиться от тяжелого недуга, не обращая внимания на омерзительную язвочку, ставшую причиной всех бед.

Я спускался к морю зигзагами, по малознакомым улочкам, избегая появляться в тех местах, где у меня было много друзей и где я мог нарваться на засаду. Очень хотелось заглянуть в спортивный клуб, в котором атлетическое железо было щедро пропитано моим потом, и поздравить Юрку Беспалова с победой на республиканских соревнованиях по бодибилдингу. Или зайти в кафе к Ашоту Вартаняну, который готовит лучшую на всем Побережье хашламу. Или заскочить в художественную студию к Бари Селимову, пройти на цыпочках по намастиченному паркету мастерской, не дыша постоять за спиной художника и посмотреть, как он близоруко щурится, точечно выписывает тонкой кистью крохотные детали, и близко-близко придвигается губами к холсту, словно вдыхает в него жизнь… Эти и многие другие близкие моему сердцу люди словно умерли или остались в какой-то иной, недоступной для меня жизни.

Я даже пляж выбрал такой, на котором никогда не был – элитный, безлюдный, где входная цена предполагала разве что море из чистого шампанского и гальку из золотых слитков. По мраморной лестнице я спустился к шезлонгам, разделся, развесил джинсы и рубашку на «плечики». Ко мне тотчас подошла девушка, такая тонкая, что даже не отбрасывала от себя тени, и золотая галька под ее ногами не шуршала. Она говорила счастливым голосом, при этом счастливо улыбалась и вообще откровенно демонстрировала, что очень рада деньгам, которые я с собой принес. Она стала предлагать мне спиртные напитки, легкий бизнес-ленч, нумидийский массаж в пять рук (наверное, его должны были исполнить три массажистки, одна из которых была однорукой), сауну, бильярд, полный рилэксейшн, интеркурс, айонинг и еще много такого, о чем я никогда не слышал, но, возможно, испытывал. Я прервал девушку в тот момент, когда она предлагала мне «коминг инто стэп», и попросил организовать полет на параплане.

Девушка застопорилась и некоторое время молчала, хмуря лобик с прыщиками, зашпаклеванными тональным кремом. Видимо, ее тонкие мысли текли только в одном направлении, и она не совсем поняла, какой именно рилэксейшн мне приглянулся.

– Вы хотите «коминг инто стэп» во время полета на параплане? – осторожно, чтобы не оскорбить моих своеобразных пристрастий, уточнила она.

Мне, конечно, было безумно интересно узнать, что представляет собой эта услуга, которую девушка готова была предоставить немедленно, и все же предпочел только параплан в его базовой, классической конфигурации без каких бы то ни было довесок. Мое желание было исполнено словно по мановению волшебной палочки. Не прошло и пяти минут, как к берегу подлетел скутер, и два парня в длинных шортах принялись раскладывать параплан и распутывать его стропы.

– Как долго хотите летать? – поинтересовался наездник скутера с порезанной во многих местах широкой физиономией.

– Пока не надоест, – уклончиво ответил я. – Только, пожалуйста, подальше от берега.

– Насколько подальше? – усмехнулся наездник. – До самой Турции?

На меня надели обвязку. Скутер взревел, стрельнул в небо водяным фонтаном и помчался по волнам, увлекая за собой фал и меня, пристегнутого к нему. Параплан тотчас наполнился воздухом, и меня с силой потянуло вверх. Пляж вместе с шезлонгами, зонтиками, золотой галькой и не отбрасывающей тени девушкой ухнул вниз, словно в земной коре образовался провал и все стало туда сливаться; у моря раздвинулись границы; распускался как цветок город, открывая моему взгляду улицы и районы, которые никогда нельзя было увидеть с пляжа. Я воспарил быстро и без усилий, и даже в глазах чаек, которые поглядывали на меня снизу, можно было распознать зависть.

Скутер мчался в открытое море, издавая пронзительный, как стоматологический бор, вой. Он прыгал на волнах, резал темную воду, и брызги, расходящиеся от него веером, напоминали белые крылья. Я смотрел по сторонам, вглядываясь в мелкий мусор, покрывший водную гладь от горизонта до горизонта. Этим мусором были корабли, баржи, рыболовецкие сейнеры, катера и прочие суда, прилипшие к поверхности моря. Их было намного больше, чем можно было увидеть с берега. Я висел над ними, будто над обширным голубым сукном, на котором ювелир рассыпал мелкие безделушки из платины, агата и рубина, я выбирал, присматривался, но не было ничего подходящего. Выбор большой, на любой вкус, но вот маленькой одномачтовой яхты «Галс» нигде не было видно.

Я крикнул наезднику и махнул рукой на восток. Скутер сделал поворот по большой дуге, оставляя за собой клиновидный след, и помчался параллельно берегу. Солнце висело уже низко над водой и, прежде чем окунуться в воду, по-комендантски строго оглядывало порядок на море. Корабли отбрасывали длинные тени и на фоне оранжевой воды смотрелись особенно четко. Просмотреть яхту я не мог. Ее не было в тех пределах, какие я мог окинуть взглядом.

Вскоре мы вышли за границу цивилизованных пляжей. Я летел вдоль скалистого берега с темными пятнами можжевеловых и сосновых зарослей; у самой воды разноцветной полоской раскинулся палаточный городок; между тряпичных лоскутков мерцали костры, и синие дымные столбы поднимались высоко в небо. Я крикнул наезднику, чтобы поворачивал обратно. Быстро темнело, и надежды увидеть яхту уже не было никакой. Видимо, за день она успела уйти на приличное расстояние в открытое море или же поплыла вдоль берегов да остановилась на ночлег в какой-нибудь уютной бухте.

Я подлетел к своему пляжу, где меня ожидал персонал, одетый в бело-черное и оттого поразительно напоминающий разгуливающих по пустынному берегу чаек. За версту от них тянуло заботой и вниманием. Я был единственным клиентом этого замороченного пляжа, и просто так они отпускать меня не собирались.

Скутер сбавил скорость, я спланировал на воду, отстегнул обвязку и доплыл до берега на спине, глядя в темнеющее небо, где уже усердно сверкала Венера. Едва я вышел из воды, как меня окутали большим пушистым полотенцем, поднесли чарку водки и вразнобой стали произносить вертлявые американизмы, означающие какие-то экзотические развлечения. Я молчал, чтобы не вступать с чайками в диалог, насухо вытерся, оделся и попросил извозчика отвезти меня на дикий пляж, в палаточный городок, что было исполнено немедленно.

Там, в волнах теплого прибоя, я с ним и рассчитался. Извозчик помахал мне рукой, сделал эффектный пируэт, обернувшись на своем плавучем коне вокруг своей оси, и умчался в темноту.

Связав туфли шнурками и перекинув их через плечо, я пошел по прибою в сторону зеленого вагончика коменданта. Теплые волны омывали мои ноги, размягчали песок, и я утопал в нем по щиколотку, оставляя за собой следы, которые тотчас затирала пенная вода. Разношерстные палатки, притулившиеся друг к другу, изображали нестройные ряды, вырисовывали «улицы», «площади», «тупики» полотняного города. Со всех сторон доносился нежный шум, который не оскорбил бы даже самого ревностного ценителя тишины и покоя. Я слышал негромкое бормотание радиоприемников, взрывной смех компаний, которые теснились под светом тусклых лампочек, визг детей, шипенье сала на сковородках. То и дело задевая невидимые в сумерках растяжки, между палаток бесшумно ходили люди в плавках и купальниках, носили кастрюли, ведра с водой или увесистые валуны. Из недр городка тянуло запахами еды – простой, нехитрой, вроде отварной картошки или яичницы на шкварках. На пустыре, обложенном по периметру камешками, каким-то чудом угадывая в сумерках мяч, играли в волейбол, доносились шлепки по мячу, отрывистые замечания и комментарии… Мне было здесь хорошо, спокойно. Моя уставшая, истерзанная психика отдыхала и как лекарство воспринимала эту простую, «дикую» жизнь с ее милым и самодостаточным бытом, собранным на узкой полоске пляжа – словно законсервированную без каких-либо добавок, без «усилителей вкуса», «подсластителей», «красителей» и прочей гадости, за которой уже трудно распознать настоящее.

У коменданта я взял напрокат палатку, спальный мешок и керосиновую лампу, расписался в трухлявом журнале об ознакомлении с правилами противопожарной безопасности и пошел выбирать себе место. По пути мне пришлось сыграть в волейбол за команду женщин, которые били по мячу так, будто отвешивали пощечины пьяному мужу, и всякий раз мяч улетал в неизвестном направлении и его приходилось искать всему палаточному городку. Чтобы откупиться, я забил несколько голов, а потом растворился в плотной тени, которую отбрасывал большой, как шатер, тент.

Палатку я поставил на краю городка, рядом с колючими кустами, из которых раздавался дружный треск цикад. Соседка – могучая, шумная женщина, которая звонко ругала свою многочисленную детвору, – накормила меня борщом. Это были остатки, которые она из жалости не вылила в помойную яму. Борщ был вкусным и густым, но сварено было слишком много – целый пятилитровый чугунок! – а дети, бестолочи худозадые, кроме чипсов и пепси-колы, ничего есть не хотят. А разве ей и мужу пять литров жирного борща со свиными ребрышками и фасолью одолеть? Да еще сметаны туда сколько вбухала! И чесночком свежим приправила, и кинзу накрошила, да чтоб поострей был, черненького перчика добавила…

Расправившись с борщом, я тщательно оттер чугунок крупным прибрежным песком, сполоснул его в море и забрался к себе в спальник. Слушая шум волн, который изредка дополняли тихая возня и оплеухи, доносившиеся из соседней палатки, я думал о том, что, если бы мне удалось снова подняться в небо на самолете, то я обязательно нашел бы яхту. Мысль была опасная и подлая, ибо далее следовало делать вывод: нашел бы яхту, и что потом? Таранил бы ее, как летчик Гастелло вражеский состав? Или сбросил бы на палубу бомбу? Или погрозил бы бандитам кулаком?

Ответа на этот вопрос у меня не было. Уснул я с тем тревожным чувством, как если бы боялся проспать какое-то важное событие, например, отправление утреннего поезда, и потому просыпался едва ли не каждый час, чтобы посмотреть на зеленоватый дисплей часов. Под утро – еще не было пяти часов – в тамбур палатки забралось какое-то животное, которое я сначала принял за небольшую собаку. Испугавшись моего окрика, животное принялось кидаться на стены палатки, сотрясая ее с такой силой, словно начался ураганный ветер. В темноте я мог видеть лишь темный комок размером с меховую шапку, который подпрыгивал необыкновенно высоко. Я кинул в него туфлей, и тотчас все утихло. Зверь исчез бесследно, словно приснился мне.

До рассвета я уже не мог уснуть, и тягостные мысли наполняли меня предчувствием неотвратимой беды.

Глава 13

Дебил дебилом!

Палаточный городок спал долго, просыпался медленно, и на пляже пока еще хозяйничали стайки любопытных чаек, которые оставляли на мокром песке смешные кленовые следы. Я с удовольствием искупался. Утреннее море – все равно что сонная женщина. Есть в нем какое-то необыкновенное очарование и нежность. Расчесываясь перед осколком зеркала, который подвесили на кустах прежние туристы, я с трудом подавлял в себе желание позвонить Ирине и пожелать ей доброго утра. Дзюба не был бы Дзюбой, если бы не организовал прослушивание телефонов Ирины и агентства – то есть в тех местах, где он выставил засаду. Ирина должна быть чиста от меня, убеждал я себя. Она не должна униженно объяснять в милиции, почему я ей звонил и что хотел сказать помимо сказанного.

Но что будет, если я ей не позвоню? – размышлял я, зашнуровывая туфли и стряхивая с джинсов комочки высохших водорослей. Она придет в агентство, потом начнет волноваться и в конце концов начнет искать меня. Куда она позвонит первым делом? Мне на мобильный. Я не стану отвечать. Тогда она позвонит на домашний телефон. А уже потом – в аэроклуб.

Вот-вот, именно в аэроклуб, подумал я, застегивая палатку на молнию. А что ей скажут? И вообще, какой информацией располагают начальник аэроклуба, инструкторы, руководитель полетов?

Я захотел получить ответ на этот вопрос немедленно. Поднявшись по сыпучему склону на шоссе, я побежал по нему в сторону рыбацкого поселка. Начнем с аэроклуба. Это очень важно. Ведь должны там как-то отреагировать на исчезновение самолета! А вот как именно они отреагировали – это очень важно. На продовольственном рынке, уместившемся на трех длинных столах, поставленных буквой «П», я купил стакан семечек и холодный пирожок с картошкой. Жуя на ходу, свернул на улочку, ведущую к поселковому совету. Там, если мне не изменяет память, есть почта. А на почте – телефон. Даже если Дзюбе совсем делать нечего и он надумал прослушивать разговоры аэроклуба, то получит звонок от неизвестного лица, произведенный с почтового отделения поселка. Пусть потом носится по Побережью, ищет это лицо. А кто меня тут знает?.. Я закрылся в телефонной кабинке, в которой пахло, как в зале ожидания вокзала. Ответил мне чей-то ленивый голос, который я слышал впервые. Значит, это не начальник, не руководитель полетов. Какой-то мелкий сотрудник, возможно, кто-то из инструкторов.

– Алле! – дурашливым голосом, каким, по моему мнению, должен говорить не вполне умный, не вполне законопослушный, любящий кутежи молодой деляга. – Я, пардон, не ошибся? Это тут на самолетах катают?

– Да, – раздалось в трубке после недолгой паузы.

– Короче, летать хочу. С детства ни друшлять, ни берлять не могу, все о самолетах думаю. Даже с нар на зоне падал, снилось, что с парашютом. Умасли душу, братан, покатай ядово, чтоб меня приходнуло как следует и дружбаны на земле от зависти позеленели. А то они думают, что я как жопа на два унитаза…

– К сожалению, все полеты временно приостановлены.

– Ты ж меня по живому режешь, братан! Вот так всегда! Стоит мне на какой-нибудь подвиг решиться, как – раз! – и облом. И когда же вы там снова раскочегаритесь?

– Не знаю. До особого распоряжения.

– Ну, ты меня, братан, по самому больному месту ударил. У вас там что, керосин закончился? Так я подгоню цистерну и филки отвалю сколько надо. Мне разве в крысу на святое дело?

– Нет, не в керосине дело, – нехотя ответил голос. – Тут у нас… В общем, чепэ случилось. – Он тянул слова, думая, как бы сказать мягче, чтобы не потерять навсегда хорошего клиента, явно готового сорить деньгами. – Самолет пропал.

– Пропал?! – ахнул я. – Какой-нибудь чушок угнал, что ли?

– Нет, никто не угнал… Мы еще сами толком не знаем… По-видимому, он совершил аварийную посадку. Но вот где именно – вопрос… Вы позвоните нам через недельку, может быть, к этому времени все прояснится.

– Без базара, братан! Позвоню! – ответил я, повесил трубку и выскочил из кабинки, так как там уже нечем было дышать.

Они не знают, куда пропал самолет! Они не знают, что я упал в море! Они вообще ничего не знают – как и то, жив я или нет! Замечательно! Превосходно! Ядово, как сказал мой герой, которого я только что старательно разыграл.

Я невольно улыбался, потому что все получалось здорово и даже немножко весело. Хотя и чуток страшно. Потому как идея, пришедшая мне в голову, была с душком. Если бы ее выдала Ирина, это было бы простительно. Но как я мог додуматься до такого!

Но додумался так додумался. Выгода налицо. Если осуществить эту бредовую идею, то я смогу распрямить крылья, гордо поднять голову и перестану озираться. Вот только Ирина… Ирину мне было жаль. Ей предстояло испить горькую чашу до дна и выступить в роли некоего гарантирующего символа.

В город я поехал на рейсовом автобусе. Это было утомительное и долгое дело. Сначала автобус медленно и дымно взбирался по серпантину на перевал, нагреваясь, словно метеорит, вошедший в плотные слои атмосферы. Затем так же долго спускался. Полчаса у него ушло на то, чтобы преодолеть мыс, который на скутере я обогнул за одну минуту. Я ругал себя за то, что не пошел по берегу пешком. Особенно крепкие выражения в собственный адрес я начал выдавать после того, как сидящий рядом со мной пьяный в дымину мужик начал заваливаться набок. Я придавал его разомлевшему телу вертикальное положение, но всякий раз мужик снова заваливался на меня, и с его головы мне под ноги падала замусоленная кепка. За этим занятием дорога прошла незаметно. На предпоследней остановке мужик вдруг продрал глаза, посмотрел в окно, жутко закричал, чтобы водитель подождал, и ринулся на выход. Оставшуюся часть пути до автовокзала я ехал с комфортом, удобно расположившись на широком сиденье. Когда выходил, увидел на полу кепку моего нетрезвого попутчика.

У магазинной витрины я, поборов брезгливость, примерил ее и удивился тому, как неузнаваемо она изменила мою внешность. И тотчас в моем сознании родилась легенда. Пока я шел к своему дому, эта легенда обросла деталями и подробностями.

Из парковых кустов я недолго рассматривал свой дом, с щемящей грустью «прогуливался» взглядом по своей лоджии, повитой диким виноградом, взирал на кухонное окно, из которого так часто вылетали головокружительные запахи запеченной буженины, тушеных бараньих ребрышек, классического узбекского плова, а также дружные застольные песни! Сглотнув слюну, я мысленно провел черту от кухонного окна до земли, но черта задела край козырька подъезда. Что ж, тем лучше!

У Шерлока Холмса было множество надежных способов добывания информации, и я не стал изобретать велосипед и решительно направился к ближайшему продуктовому магазину. Мне повезло, и я сразу нашел двух замызганных подростков, которые рыскали по мусорным урнам в поисках стеклянных бутылок.

– Деньги нужны? – спросил я, чем сразу стал для них более интересен, нежели мусор.

– А сколько дашь? – нагло спросил белесый пацан со сколотым передним зубом.

– Десять долларов, – ответил я и сразу, чтобы не было никаких сомнений в честности сделки, вынул из кармана купюру.

– А что надо? – осторожно поинтересовался другой – лопоухий, как слоненок.

Я завел их в кусты, откуда наблюдал за домом, и показал на подъезд.

– Все, что лежит на козырьке, собрать в пакет и принести мне.

– А если там кошелек с деньгами? – смело предположил белесый.

– Кошелек, золотые кольца, бриллиантовые сережки и ключи от «Мерседеса» можете оставить себе, – великодушно разрешил я. – А все остальное – мне.

Парни переглянулись. Они пока не понимали, в чем заключается фокус-покус.

Через пять минут, задыхаясь от бега и желания поскорее заполучить обещанные баксы, они вернулись с полным пакетом мусора. Я тут же вывалил содержимое на землю. Пустые пластиковые бутылки, разбухший от дождей самоучитель по вязанию крючком и погнутую алюминиевую кастрюлю с пригоревшей кашей я велел сразу же отнести в мусорный контейнер. А вот мои влажные джинсы, футболку и обломок посадочного щитка я откинул ногой в сторону. С джинсами я расправился жестоко: напрочь оторвал одну штанину. Футболку тщательно потоптал, а потом еще вытер об нее ноги. Затем аккуратно сложил всю эту рвань в пакет и туда же сунул обломок щитка.

– Держите! – сказал я, протягивая пацанам купюру.

Лопоухий нерешительно взял деньги, повертел доллары и посмотрел на меня как на идиота. Его товарищ отступил от меня на шаг – на тот случай, если я вдруг начну кусаться.

– А-а-а… – протянул лопоухий, заталкивая купюру в карман. – А это… А зачем тебе эта фигня?

Он кивнул на пакет, который я держал под мышкой. В его глазах играла настороженность: а вдруг продешевил? Вдруг рваные джинсы и грязная футболка потянут больше, чем на десять баксов? Не попросить ли еще?

Я поманил пацанов пальцем, опустил им на плечи руки.

– Это хлопок, – пояснил я. – Стратегическое сырье. Основной компонент ракетного топлива. Будем готовить носитель к запуску.

Я оставил парней в состоянии глубокой задумчивости и пошел через парк. Опасаясь опять вляпаться в толкучку у летнего театра, я сделал большой круг через аттракционы. По мере того как я приближался к колесу обозрения, все громче и отчетливей слышался низкий мужской голос, звучащий через динамики и эхом разлетающийся по всему парку. Вскоре мне стало ясно, что это поэт медленно и ритмично читает свои стихи. Ритм был заунывный, словно поэт хромал на одну ногу, и когда он припадал на нее, то голос сразу взлетал на тон выше:

На слове «идиот» мужской голос выжидающе затих, будто ждал аплодисментов. После паузы, когда я уже вышел к аттракциону «Замок страха», из огромного динамика раздался взволнованный голос ведущей:

– Вы слушали стихотворения кандидата на пост мэра города Богдана Сиченя.

«Буду через парк ходить, – подумал я, – глядишь, начну в политике разбираться, повышу свое гражданское самосознание. Заодно стихи послушаю».

Меня несколько смутило, что парикмахерская, в которую я собирался заглянуть, называлась «Сфинкс», и она была вплотную пристроена к «Замку страха». Возможно, в ней стригся обслуживающий персонал замка. Тем не менее время надо было экономить.

– Я хочу покраситься в черный цвет, – сказал я молоденькой парикмахерше, которая сидела перед зеркалом, давила прыщики и строила гримасы. – Да еще седые «перышки» сделать.

Парикмахерша обошла вокруг меня, приподнимая то одну, то другую прядь с таким видом, словно она выбирала соленую капусту на рынке.

– А чем вам не нравится ваш натуральный цвет? – удивилась она. – У вас замечательные волосы.

По-моему, она кокетничала со мной, чтобы втянуть в какой-нибудь бесплодный и пустой разговор.

– Я готовлюсь к фестивалю сексуальных меньшинств, – ответил я.

Девушка потухла, ее интерес ко мне угас, и она принялась за работу. Когда она закончила и дала мне зеркало, чтобы я мог осмотреть себя со всех сторон, меня вдруг начал душить глупый смех. Но когда же я водрузил на голову трофейную кепку, то мне даже стало немного страшно. Дебил дебилом! Родная мать не узнала бы.

Девушка приняла у меня деньги, вздохнула и сокрушенно покачала головой, словно хотела сказать: какие мужики пропадают почем зря!

– А вы за кого будете голосовать? – спросил я, подойдя к двери. – За Сиченя?

– Да пропади пропадом этот ваш Сичень! – зло ответила девушка, отмывая в рукомойнике выпачканные в черной краске руки. – С его политикой и замуж не выйдешь, и детей не нарожаешь.

Я решил не снимать кепку, чтобы постепенно втягиваться в новый образ. Перейдя по мосту речку, я просочился через ряды вещевого рынка, обошел фургоны оптовиков и вскоре встал у прилавка магазина «Спецодежда». Изучив ассортимент, я сделал вывод, что поставщиком этого магазина является какая-нибудь близлежащая зона. Впрочем, меня это вполне устраивало. Я подобрал себе темно-синюю телогрейку и кирзовые сапоги с грубыми, будто сшитыми из кровельного рубероида, голенищами.

Примерив обновку, я в ней и остался, несмотря на жару и невыносимую духоту. На мое счастье, погода вдруг резко испортилась: с гор подул порывистый ветер и полил дождь. Люди, прикрывая головы чем попало (одна женщина использовала для этого унитазный стульчак с крышкой), кинулись врассыпную. Я шлепал сапожищами по лужам в гордом одиночестве, чувствуя, как телогрейка постепенно пропитывается водой, обвисает и приобретает еще более ужасный вид. Но весь этот маскарад играл мне на руку, и в кабинет начальника аэроклуба я зашел в полной уверенности, что он ни за что меня не узнает, даже если когда-то видел и запомнил.

– Чем могу быть полезен? – спросил он меня, с недовольством глядя на расползающуюся грязную лужу под моими сапогами.

Я натянул на уши кепку, откашлялся в кулак. Лицедей из меня никудышный, но сейчас я придуривался с удовольствием: отбивал свою свободу.

– Вот, – сказал я и вытряхнул из пакета прямо на стол начальника грязное тряпье и обломок щитка. – Вот все, что осталось от Кирюхи.

Начальник, глядя на безнадежно испорченный приказ, на забрызганный органайзер и недопитую чашку кофе, побледнел.

– Что это за гадость?! – постепенно увеличивая громкость, стал заводиться он. – От какого еще Кирюхи?! Вы кто, черт вас подери?!!

Я снова откашлялся в кулак, вынул из кармана товарный чек и стал скручивать его, словно самокрутку. Начальник аэроклуба, уволенный в запас майор авиации, изо всех сил старался демонстрировать образец выдержки и интеллигентности. Я уважал этого человека, стараниями которого мне открылась дорога в небо. Но сейчас был вынужден его разозлить. Я сунул в рот скрученный в трубочку чек, прикусил его и, не разжимая зубов, ответил:

– Это не гадость, товарищ начальник. Это останки вашего пилота и нашего дорогого односельчанина и родственника Кирилла Андреевича Вацуры, скоропостижным образом скончавшегося в авиационной катастрофе в небе над Сусоями.

Начальник привстал, промокнул платком взопревший лоб, протер седые виски.

– Где вы это нашли?

– Рядом с нашей деревней Сусои. В болоте. Самолет зажевало, как муху в навозе. Ничего не уцелело, кроме вот этих дорогих нам вещей.

Я смахнул несуществующую слезу и поискал на столе спички.

– А почему… почему рядом с вашей деревней? – задыхаясь от волнения, спросил начальник, двумя пальцами приподнимая обломок щитка. – Как самолет мог оказаться над вашей деревней?

– Зазноба у него там живет, – ответил я, покашливая. – Валька Тимощук. Она давно по всей деревне растрезвонила, что Кирюха за ней якобы на персональном самолете прилетит. Никто не верил. И вот прилетел… Третий день уже, как это случилось. Мы с мужиками в том болоте ковырялись, ковырялись, да вот только это и смогли выловить. Да туда хоть дюжину слонов брось – так даже копыта не достанешь. В прошлом году, перед посевной, трактор туда въехал – и все, кранты, гиблое дело! Только пузырь выпукнулся с каким-то нехорошим запахом. От него вся деревня потом с трудом дышала, на работу никто не вышел, повсеместно компрессы с водкой на рот накладывали для лучшей фильтрации…

– А что… – пробормотал начальник, осторожно извлекая из-под рваных джинсов приказ. – Разве его родственники живут в вашей деревне?

– Да там каждый второй ему родственник! Вот я, к вашему сведению, прихожусь его двоюродным братом.

– Мгм, – пробормотал начальник и кивнул на диван: – Присядьте…

Я взял со стола зажигалку и подпалил кончик самокрутки. Начальник сел за стол, осторожно сдвинул на край останки дорогого пилота и нажал на кнопку селектора.

– Борисыч, – сказал он (Борисыч – это наш руководитель полетов). – А Вакулин приехал?

– Да, Сергей Михайлович. Вот он, рядом со мной.

– Пригласи его ко мне, пожалуйста.

Я даже закашлялся и чуть не выплюнул самокрутку. Только не это! Начальник позвал в кабинет моего инструктора, с которым до последнего времени мы летали в одной «спарке» и который знает меня как облупленного!

Я лихорадочно думал, как бы избежать разоблачения. Сделать вид, что мне приспичило, и выйти из кабинета? Но это ничего не решит, Вакулин наверняка будет дожидаться, когда я вернусь. А если я не вернусь, то рухнет весь мой план. Попросить начальника, чтобы наш разговор продолжался наедине? Я никак не мог найти спасительное решение. Начальник, заметив, что я сижу как на иголках, очень мягко, щадя мои чувства, произнес:

– Я вас прекрасно понимаю и разделяю ваше горе. Извините нас, если можете. Но я уверяю вас, что виновник этой катастрофы уже наказан. Техник, который готовил самолет к вылету, уволен. Вот приказ…

Дрожащей рукой он протянул мне съежившийся от влаги лист с чернильными разводами. Я шмыгнул носом и кивнул. У меня слезы встали в глазах от жалости к начальнику. Он искренне переживал, а я, подлец, его разыгрывал, играл на возвышенных чувствах!

Тут дверь распахнулась, и в кабинет зашел Вакулин. Я обмер и втянул голову в плечи.

– Вот из села приехал родственник Кирилла Вацуры, – представил меня начальник.

Я еще ниже опустил лицо, поднял воротник телогрейки и стал яростно пыхтеть самокруткой. Едкий дым выедал мне глаза, в горле с неимоверной силой першило, я кашлял, хрюкал, всхлипывал и заливался натуральными слезами.

– Примите мои… от всего сердца… я очень сожалею… – забормотал Вакулин.

Я видел только его ботинки – замечательные летные ботинки, которым я так завидовал и не раз просил Вакулина продать их мне. Чувство ужаса не покидало меня. Мне страшно было представить, что будет, если инструктор вдруг меня узнает.

– Вот все, что от него осталось, – тяжелым голосом произнес начальник, и я услышал, как об стол тихо брякнулся обломок щитка.

– Да, – прошептал Вакулин. – Он был в этой футболке… И в этих джинсах…

– Самолет упал в болото недалеко от деревни Сусои, – продолжал начальник и, повысив голос, поскольку обращался уже не столько к Вакулину, сколько ко мне, добавил: – Но мы не имеем (он постучал кулаком по столу), не имеем морального права обвинять пилота в умышленном отклонении от курса!

– Да, – шумно сглотнув, подтвердил Вакулин.

– Потому что мы определили причину отказа двигателя и выяснили, что в катастрофе виноват наш техник Шугайко! – занимался самобичеванием начальник.

– Этот подлец установил в двигатель неисправный датчик фазораспределения, – добавил инструктор. – Мы дали ему деньги на новый датчик, а он свинтил где-то старый, да еще и неисправный.

– «Где-то»! – злобно передразнил начальник. Теперь весь его гнев был обращен к ненавистному технику Шугайко. – Он сам признался, что выменял датчик за бутылку водки у техников аэропорта. А те сняли его с самолета, давно списанного в утиль.

– А с неисправным датчиком далеко не улетишь, – вставил инструктор. – Рано или поздно заглохнет двигатель.