Классная дама Дышев Андрей

Глава 8

Болонка и тысяча макраме

Образ злой мегеры, который я создал вчера в комнате славы, изучая фотографию директрисы, можно было решительно скомкать и выкинуть в мусор. Крутасова Римма Федоровна оказалась на удивление милой и приветливой женщиной.

– Корреспондент? – переспросила она, ласково и немного устало глядя на меня. – Что ж это вас вдруг на Кажму потянуло, как беременную на солененькое?

Она стояла на пороге широко распахнутой двери в длинном индонезийском халате, замечательно скрывающем рельефы ее грузной фигуры, и постукивала о ладонь скрученным в трубочку журналом. Ногой в теплой плюшевой тапочке она придерживала лохматую белую болонку, которая попеременно тявкала, скулила и рычала на меня. Я смотрел на директрису, с трудом находя те черты, которые я вчера так тщательно запоминал. Очевидно, фотография в комнате славы была сделана лет десять назад. Директриса заметно постарела, но золотистого цвета парик на ее голове придавал ее круглому лицу какую-то особую женскую мягкость и обаяние. Глаза у нее были большие и круглые, как у коровы. На белой, в многочисленных складках шее висели крупные бусы из поддельного жемчуга.

– Ну что с тобой делать? – произнесла директриса риторически, запросто обратившись ко мне на «ты». – Заходи, дорогой, а то все мои соседи сейчас прилипнут ушами к своим дверям… Чапа, отстань от него, он тоже голодный!

Она тотчас повернулась ко мне спиной, демонстрируя полное доверие, и прошла в комнату.

– Тапочки в шкафчике! Куртку снимай, а то я не выношу, когда по моей квартире ходят в мокрой верхней одежде… Чай будешь?

Я люблю общаться с подобными людьми, которые не вынуждают напрягаться, подбирать слова и пытаться уменьшиться в размере. Надев тапочки и погладив болонку по лохматой голове, я прошел вслед за хозяйкой в комнату. Вопрос о том, живет ли директриса одна или с кем-то еще, отпал сам собой, едва я переступил порог комнаты.

Это помещение правильнее было бы назвать складом старой мебели. Диван, кресло, торшер, сервант, шифоньер, тумба с телевизором, швейная машинка, круглый стол и топчан удивительным образом умещались на тринадцати квадратных метрах старой «хрущевки». Помимо мебели, в комнате висели на стенах и оконном карнизе немыслимое множество самодельных макраме с глиняными горшками. Цветы всех оттенков, кактусы, лианы наполняли тесную комнату свежестью зелени и красками лета. Я невольно застыл посреди комнаты, любуясь этой оранжереей, и стоял так до тех пор, пока Римма Федоровна не принесла поднос с тарелками и чашкой.

– Садись, дорогой, в ногах правды нет, – сказала она, кивая на диван. – Или хочешь на кухню? У меня недавно был твой коллега. Так он предпочел общаться на кухне. Худенький, голодненький, он все на холодильник косился. Пока я не накормила его борщом и котлетами, разговора у нас не получилось.

А если бы в Кажму после меня приехала Ирэн, то какими словами директриса охарактеризовала бы меня? Поставив на журнальный столик поднос, она налила в чашку чая и придвинула мне тарелку. Не боясь тоже показаться худеньким и голодненьким, я взялся за бутерброды. Директриса села напротив меня, с умилением глядя на мою очень подвижную челюсть. Пока я не очистил тарелку и не допил чай, она не проронила ни слова и не проявила беспокойства. Я подумал, что она, должно быть, блестяще владеет собой. Кем бы я ни был – следователем или журналистом, в любом случае долгая пауза перед началом беседы должна была натянуть ее нервы. Ей не должны давать покоя вопросы: что я хочу узнать? Что я уже знаю? Не отразится ли моя пронырливость на ее дальнейшей судьбе?

– Хочешь еще бутербродов? – спросила она.

Я покрутил головой и промокнул губы салфеткой. Молодец, баба! Вот это выдержка! Интересно, останется ли она такой же невозмутимой, когда я спрошу ее, что она искала на месте гибели Лешки?

– Я думаю, вы знаете, о ком я хочу с вами поговорить, – произнес я, давая директрисе шанс откровенно рассказать о неблаговидных делах физрука.

Директриса откинулась на спинку кресла. Мягкая улыбка не сходила с ее губ.

– Представь себе, – промолвила она, не спуская с меня глаз, – понятия не имею!

Добровольного откровения не получилось. Придется вытягивать из нее правду щипцами.

– Я хочу узнать ваше мнение об учителе физкультуры.

– О Белоносове? – с естественным удивлением спросила директриса.

– А почему вас это так удивляет?

– Почему? – усмехнулась директриса. – Твоего коллегу, к примеру, интересовала исключительно Ольга Андреевна. И я его прекрасно понимаю. Если уж писать очерк об учительнице, то лучшую кандидатуру трудно найти. Сомова у нас девушка видная. К тому же незамужняя, без детей. Сам бог, как говорится, велел…

Я подумал, что директриса преувеличивает.

– Неужели мой коллега не задал вам ни одного вопроса о Белоносове?

– Ни единого! А зачем ему скучный физрук? Ты бы видел его глаза, когда я рассказывала ему про Ольгу Андреевну! Мой Чапа на телячью вырезку так не смотрит. А когда я дала твоему коллеге ее адрес, его как ветром сдуло из моей квартиры. И я скажу тебе, меня впечатлили его настойчивость и целеустремленность. Как минимум две ночи подряд он брал у нее интервью.

Теперь наступила моя очередь удивиться.

– Вы хотите сказать, что Лешка был в доме у Ольги Андреевны?

– Не просто был. Он жил у нее… А что это ты так всполошился?

Она думала, что я ревную или завидую. Ее лукавая улыбка едва не вывела меня из себя. Ерунда какая-то получается! Неплохо, однако, Лешка работал здесь по письму! Вот тебе и закомплексованный неудачник! В голове не укладывается, как он сумел окрутить Сомову, эту неприступную с виду куклу.

– А вы не ошибаетесь? – спросил я.

– Что ты, голубчик! В Кажме трудно что-либо утаить. Да и сама Ольга Андреевна не делала из этого большого секрета. Собственно, а что в этом предосудительного или аморального? Ей нужно думать о личной жизни.

Новость, сообщенная мне директрисой, спутала логическую нить, на которую я собирался нанизать свои вопросы. Я не мог дать никакого объяснения странному поведению Лешки. Конечно, он был парень с мышами в голове, и все же у меня ни разу не возникло повода усомниться в его добросовестности. Что могло побудить Лешку напрочь забыть о своих обязанностях и несколько дней подряд провести в доме у симпатичной учительницы? Он влюбился как мальчишка?

– Так что? – поторопила меня директриса, полагая, что я мучаюсь вопросом, о ком писать очерк. – Познакомить тебя с Ольгой Андреевной?

– Я с ней уже знаком, – признался я. – Она в самом деле произвела на меня сильное впечатление. И все-таки я хотел бы побольше узнать о Белоносове.

– О Белоносове так о Белоносове, – пожала плечами директриса. – А что конкретно тебя интересует?

Непонятно, зачем она делала вид, будто не знает, что меня интересует. Не такой уж простой оказалась эта женщина!

– Я хочу знать ваше мнение о письме.

– О письме? – переспросила директриса и заморгала глазами. – О каком письме?

Ну, это уже слишком! Я нахмурился, сложил руки на груди и посмотрел на женщину, как на продавщицу, которая откровенно обвешивала.

– Зачем вы делаете вид, будто не понимаете, о каком письме я говорю? Разве мой коллега не сказал вам, с какой целью он приехал в Кажму?

– Побойся бога, голубчик! – воскликнула директриса. – Наш разговор напоминает общение африканца с эскимосом. Я действительно не понимаю, о каком письме ты говоришь! Твой коллега сказал мне, что собирается написать очерк об учителе, и остановил свой выбор на Ольге Андреевне. Вот и все!

У меня не было никаких доказательств, что директриса лжет, и я должен был ей поверить. Выходит, Лешка не раскрыл перед ней свои карты и ничего не сказал об анонимке. Ольгу Андреевну, тем не менее, он поставил в известность. Почему он поступил именно так, а не иначе, я уже вряд ли узнаю. Как бы то ни было, теперь я был вынужден играть по его правилам.

– Извините, – сказал я. – Кажется, я запутался. Но оставим моего коллегу. У него было одно задание, у меня другое. Скажите, у Белоносова нет семьи?

– Да, человеку не повезло, – ответила директриса и, встав с дивана, подошла к окну. – Несколько лет назад, когда Белоносов работал тренером на Побережье, от него ушла жена. Точнее, он сам ее выгнал. Насколько мне известно, ее звали Ларисой, и это была легкомысленная молодая особа, которая сутки напролет проводила в каких-то притонах. Ходили слухи, что она была наркоманкой, и Белоносов несколько раз и безуспешно пытался ее вылечить. Женщина стремительно деградировала. Сначала она продала все, что было в доме, а потом стала зарабатывать проституцией. Отчаявшись, Белоносов продал квартиру и приехал в Кажму.

– Почему именно сюда?

– В то время это был закрытый научный городок, а в глухомани Белоносову было легче забыть ужасы семейной жизни. И еще, наверное, он надеялся, что его женушке никогда не взбредет в голову искать его в Кажме.

Она взяла пластиковый кувшин с водой и стала поливать цветы.

– У них были дети?

– Про детей ничего не знаю. Да разве можно заводить детей с такой женщиной?

– И с тех пор, как Белоносов поселился здесь, он живет один?

– Ты хочешь узнать, были ли у него женщины? – не оборачиваясь, уточнила директриса. – Не думаю, чтобы здоровый и молодой мужик не интересовался бабами. Но в Кажме небольшой выбор невест. Может, на Побережье у него есть какая-нибудь подруга. Не знаю, врать не буду.

Она поставила кувшин на пол, склонилась над голубым цветком с острыми длинными листьями, покачала головой и пробормотала, что «надо менять землю, иначе засохнет к чертовой матери».

– Правда, одно время он приглядывался к Ольге Андреевне, – продолжала директриса. – Но Сомова – это не лучший вариант. Зачем Ярославу второй раз наступать на те же грабли? Слава богу, у них не сладилось. Белоносову нужна девушка с хорошим, я бы даже сказала, с пуританским воспитанием.

– Вы считаете, что Сомова слишком легкомысленна?

Директриса резко повернулась ко мне и взглянула на меня так, словно я произнес неприличное слово.

– Я сказала, что она не лучший вариант для Белоносова. А легкомыслие – это совсем другое.

– А как вы думаете, Белоносов мог бы совершить какой-нибудь неблаговидный поступок. Скажем, попытаться совратить школьницу?

– Белоносов? – с удивлением переспросила директриса. – Совратить школьницу? Побойся бога, голубчик! Ярослав Николаевич – достойнейший человек. Он прекрасный педагог. У него чистейшая репутация. Спортсмен, не пьет, не курит – а я ненавижу курящих людей! – умница, никогда не скажет глупость, за которую бы мне было стыдно.

Она ненавидит курящих людей? Но таксист сказал, что она курила! Или он что-то напутал? Я смотрел на директрису изучающе, пытаясь мысленно подогнать ее под тот образ, какой создал под впечатлением рассказа таксиста. Меня начали терзать сомнения – эту ли женщину привез таксист вчера вечером?

– Вы так хорошо отзываетесь о Белоносове, – сказал я. – А не было ли у вас мысли создать единственному в вашем коллективе мужчине условия для профессионального роста? Вот вы вчера были в районо – почему там не поднять этот вопрос?

– Во-первых, я вчера не была в районо, – сухо поправила меня директриса.

– Разве? – сыграл я удивление и сделал вид, что пытаюсь вспомнить. – Значит, меня неправильно проинформировали… Постойте, кто же мне сказал, что вы ездили на Побережье…

– Не надо ломать голову, хороший ты мой, – тоном, исключающим всякие возражения, ответила директриса. – Не была я вчера на Побережье, и это такая же истина, как то, что мне пятьдесят три года. В субботу в районо короткий день, и там нечего делать. К тому же, вчера я вела во всех классах алгебру. У нас заболела учительница, а заменить было некому… Но коль ты затронул тему профессионального роста, я скажу, что при всем моем желании Белоносов не сможет сделать себе карьеру в Кажме и заработать приличные деньги. Его выручает только тренерская работа. Сам понимаешь, что я не имею морального права запрещать Ярославу ездить в выходные дни на Побережье и вести занятия в «Юнге».

– А что такое «Юнга»?

– Детская спортивная школа.

Если бы директрису, как видеомагнитофон, можно было бы отключить на некоторое время, чтобы поразмыслить над услышанным! Но мне приходилось продолжать разговор, хотя самое интересное и неожиданное я уже узнал.

– Значит, и этот выходной он проведет на Побережье?

– Этот? Нет, сегодня он должен быть в Кажме, – уверенно ответила директриса. – В два часа у нас спортивный праздник, кросс на один километр. Белоносов обязательно будет. Он никогда меня не подводил.

– А мне сказали, что вчера утром он уехал на Побережье.

– Да, это так, – кивнула директриса. – Но он уже наверняка вернулся.

– Значит, я могу с ним встретиться и поговорить?

– Конечно. А почему нет? Я дам тебе его адрес. Он живет недалеко отсюда.

Она поставила на поднос чашку и унесла его на кухню. То ли ей хотелось навести порядок на журнальном столике, то ли она дала мне понять, что пора закругляться. Чапа, оставшись со мной наедине, вскочил с кресла, в котором дремал, недоверчиво взглянул на меня и на всякий случай тявкнул.

Я тоже встал. Разговор с директрисой не снял ни одного вопроса, а лишь добавил новые. Я уже не сомневался в том, что ни в какое районо директриса вчера не ездила и что вчера она вообще не покидала пределов Кажмы. Правдивость ее слов легко было проверить, и директриса вряд ли стала бы мне лгать.

Следовательно, вчера вечером в Кажму приехала неизвестная мне женщина, которая зачем-то выдала себя за директора школы, и эта женщина знала, что случилось на Мокром Перевале. Кто она? Зачем ей надо было говорить водителю неправду, если можно было вообще ничего ему не говорить?

И второй блок вопросов: почему Лешка ни слова не сказал директрисе об анонимном письме? Это было его решение или же его кто-то об этом попросил? Почему Сомова, завуч школы, не доложила директору о том, что корреспондент приехал в Кажму по письму Веры Шаповаловой? И кто проводил проверку по факту домогательства? Только Ольга Андреевна или кто-то еще? Как получилось, что директор школы оказалась не в курсе этой истории?

Я обувался и рассеянно кивал хозяйке на ее пожелание немедленно пойти в гости к Ольге Андреевне, а голова тем временем была занята поиском объяснений и мотиваций. Да, Ольга Андреевна могла скрыть от директора и письмо, и причину приезда журналиста по вполне объяснимой и банальной причине: завуч сразу поняла, что изложенные в письме факты – это всего лишь «плод воображения ученицы», и просто пожалела нервную систему немолодой и нездоровой директрисы. По этой же причине она могла попросить Лешку не говорить директрисе об истинных целях его командировки.

Это было неплохое объяснение, и я остался им удовлетворен. Но вот почему Лешка даже походя не спросил директрису о моральном облике физрука, а сразу заинтересовался очаровательной химицей – по-прежнему оставалось для меня загадкой. Неужели все дело тут заключалось в обыкновенной влюбленности, которая иной раз полностью отключает мозги у мужиков?

Глава 9

Горелая каша

Я решил встретиться с физруком немедленно и, выйдя из подъезда, вынул из кармана листок, на котором директриса набросала схему маршрута к дому Белоносова. Туман, который по-прежнему был плотным и очень сырым, не позволял мне сразу найти такие отправные ориентиры, как «детский сад» и «поликлиника». И все же я понял, что идти надо в том же направлении, в каком полчаса назад ушла Ольга Андреевна и откуда я вчера приехал.

Сунув схему в карман, я поднял воротник и, перед тем как перепрыгнуть большую лужу, кинул взгляд на окно с макраме, которые висели за стеклом, словно тяжелые сосульки. Директриса следила за мной и, как только я обернулся, немедленно отпрянула от окна и задернула его шторой. Наверное, она хотела выяснить, в какую сторону я пойду: к химичке или физруку.

Мне не совсем понравилась эта слежка, как и неприкрытое желание директрисы свести меня с Ольгой Андреевной. Может быть, она настолько дорожила чистым именем Белоносова, настолько хотела ему счастья, что старалась загнать в постель к Сомовой любого мужика, чтобы создать ей репутацию гулящей бабы.

Конечно, я вполне мог бы вложить свою лепту в создание такой репутации, тем более что Ольга Андреевна мне весьма нравилась. Единственное, что меня удерживало от решительных ухаживаний, так это то, что всего несколько дней назад с ней спал Лешка, а в точности повторять его маршрут мне не хотелось из-за суеверных и этических соображений.

Я шел в тумане, глядя по сторонам и стараясь не пропустить поликлинику, за которой мне надо было свернуть. Особенность Кажмы – полное отсутствие людей на улице – уже перестала меня удивлять. А густой туман, словно обильный макияж на лице дурнушки, укрывал от моего взгляда мрачные дома с грязными подъездами, разбитые тротуары и ржавые заборы, что уберегало психику от тяжелых впечатлений. Правда, я едва не наступил на лапу какой-то несчастной дворняге, которая неожиданно материализовалась из тумана и доверчиво сунулась мне под ноги. Тощая, серо-рыжего цвета, она стояла посреди лужи, склонив голову, и исподлобья косилась на меня. Взгляд у нее был забитым и добрым, что даже у людей иногда означает одно и то же. Когда у Лешки кончались деньги, а Ирэн, желая его унизить, предлагала всей конторой сходить в ресторан, Лешка смотрел на меня точно такими же глазами. Если бы Лешка был наглее, я с чистой совестью посылал бы его куда подальше. Но мой несчастный компаньон более всего страдал именно от отсутствия наглости, и я, не в силах ничего с собой поделать, давал ему в долг. За это Ирэн ненавидела Лешку еще сильнее. Ведь ей, чтобы вывернуть мне карманы, приходилось прикидываться кошкой и, сладко глядя на меня, мурлыкать: «У тебя есть денюфка?»

Из тумана, словно ржавая баржа, на меня выплыл длинный одноэтажный корпус поликлиники. Следуя схеме, я свернул налево. Асфальт кончился, и я пошлепал по мокрому песку, оставляя на нем свои следы. По обе стороны от дороги тянулись ряды глухих заборов. Все, что было за ними, туман надежно скрывал, и мне казалось, будто я иду по мосту, перекинутому над бездной.

Мне был нужен дом номер сорок. Вот он. Точнее, сам дом я еще не видел, ориентиром для меня стали цифры, нарисованные белой краской прямо на заборе. Я подошел к двери, так точно врезанной в забор, что ее с трудом можно было заметить, и стал искать кнопку звонка. Не найдя ничего подобного, я пару раз стукнул по двери кулаком.

На этот сигнал о желании зайти не последовало никакой реакции. Я не услышал даже лая собаки, что лишь подстегнуло мое решение двигаться дальше к намеченной цели, и просто толкнул дверь и перешагнул высокий порог.

Двор представлял собой один сплошной пожухлый газон. Возможно, летом он превратится в сочно-зеленое пятно, радующее глаз. Но сейчас газон являл собой грустное зрелище. Посреди стоял весьма приличный двухэтажный особняк из красного кирпича. Архитектура без изысков, грубая и крепкая, как частная европейская тюрьма. Решетки на маленьких окнах, закрытых изнутри белыми полосками жалюзи, черная, почти плоская крыша с чердаком, в котором не встанешь в полный рост, и массивная каминная труба, прилепившаяся к торцу дома. Возможно, этот особняк отстроил для себя некий научный сотрудник или профессор, а когда институт развалился, хозяин с радостью обменял его на квартиру у моря.

Я поднялся по бетонным ступеням на крыльцо. На массивной двери с позолоченной ручкой я увидел латунную табличку, которая подтвердила мое предположение о прежнем хозяине особняка. На табличке было выгравировано: «Мераковский А.И. Профессор, член АН РФ». Благородный блеск таблички с благородной фамилией ученого мужа заставил меня с почтением замереть у двери. На меня словно дохнуло недавнее прошлое, когда жителями Кажмы были научные светила мирового значения и в стерильных лабораториях они двигали научно-технический прогресс, разгадывали тайны мироздания и создавали не знаемые ранее органические соединения. И я очень живо представил, как профессор Мераковский в длинном халате ходит по газону с курительной трубкой в руках, и его огромный сократовский лоб покрыт морщинами, и он вдруг замирает, склоняется перед каким-нибудь цветком, смотрит на него и видит в нем главный закон всего живого на земле…

Я тряхнул головой и быстро вернулся в реальность, потому как на фоне дыхания прошлого отчетливо уловил горький запах какого-то горелого продукта, возможно, каши, а вслед за этим услышал доносящийся из окна металлический лязг кастрюли.

Подойдя к перилам крыльца, я взглянул на окно первого этажа. Еще минуту назад оно было наглухо закрыто и завешено жалюзи. Теперь же реечная шторка была приподнята, а форточка распахнула настежь. Именно из нее шел тяжелый запах подгоревшей каши.

– Не ори! – вдруг услышал я нервный окрик. – Несу! Уже несу!.. Господи, когда же это кончится…

Не веря своим глазам, я увидел в окне Ольгу Андреевну в коротком зеленом платье. Учительница стояла у чадящей плиты и скребла ложкой по днищу кастрюли. Вот как! В то время, как директриса думает, что у физрука и химицы «не сладилось», Ольга Андреевна готовит Белоносову кашу, да еще и прикрикивает на него, как жена с большим стажем супружеской жизни.

Присутствие химицы не входило в мои планы. Я надеялся поговорить с Белоносовым с глазу на глаз, без свидетелей. Моя рука замерла перед кнопкой звонка. Отложить встречу на то время, когда Белоносов будет один? Но один он будет не скоро. В два часа он проводит кросс, который, с учетом подведения итогов и награждения победителей, закончится в три. А что мне делать до этого часа? Полдня коту под хвост!

Я решил сразу же с порога жестко предупредить Белоносова, что в его же интересах говорить со мной тет-а-тет. А Ольгу Андреевну желательно на это время изолировать, заперев в одной из комнат, либо вообще выпроводить из дома.

На кнопку звонка я давил несколько дольше, чем это следовало бы делать незнакомому человеку, пришедшему в чужой дом. Но протяжным звонком я как бы сразу дал понять Белоносову о своих весьма серьезных намерениях. Прошло мгновение, и я услышал за дверью частый стук каблуков. А вот это плохо, что Белоносов поручил открыть дверь Ольге Андреевне. Теперь мне придется объясняться с химицей.

Решив свести общение с учительницей до минимума и вломиться внутрь при первых же признаках сопротивления, я прислонился плечом к дверному косяку и выставил вперед одну ногу. Лязгнул замок (я успел удивиться – хоть бы для приличия спросила, кто это!), дверь широко распахнулась. Ольга Андреевна, замерев у порога, сдавленно вскрикнула. Я заметил, как резко изменилось выражение на ее лице. Она пялилась на меня и, казалось, не могла поверить своим глазам.

– Это… это вы?! – в ужасе произнесла она и попыталась захлопнуть дверь перед моим носом, но я предусмотрительно подставил ногу. Крепкая дубовая дверь наехала на мой ботинок и сдавила его, словно я угодил ногой в капкан.

– Ольга Андреевна! – грозным голосом крикнул я. – Вы напрасно это делаете! Я должен поговорить с Белоносовым!

– Отпустите дверь! – пискнула учительница, глядя на меня через щель круглыми от страха глазами.

– Немедленно позовите его сюда, иначе я из двери сейчас сделаю дрова! – пообещал я.

– Его нет!

– Вы говорите неправду! Я собственными ушами слышал, как вы с ним разговаривали!

– Уберите ногу… вы не имеете права… я сейчас позову милицию…

Она кряхтела и задыхалась от усердия, с каким налегала на дверь, и я не мог не удивиться, сколько сил оказалось у этой хрупкой на вид женщины. Тем не менее я был уверен, что этот поединок учительница проиграла и через несколько секунд на крыльцо выйдет Белоносов, потому как шум нашей борьбы невозможно было не услышать даже на втором этаже. А физрук, я думаю, не станет уподобляться трусливой учительнице и обязательно поинтересуется у меня, в чем причина такой необыкновенной нахрапистости, выслушает меня и согласится на приватную беседу.

Я стоически терпел боль, хотя мне казалось, что дверь сжимает мою ногу с силой акульих челюстей. Из-за моих плотно сжатых зубов не вырвался стон даже тогда, когда Ольга Андреевна наступила мне на ногу своим острым каблуком, а потом еще и подпрыгнула. Наверное, она придумала бы еще более изощренную пытку, если бы откуда-то из недр дома не докатилась серия глухих ударов. Было похоже, что кто-то стучит в дверь каким-то тяжелым предметом.

Ольга Андреевна вдруг необыкновенно побледнела и сделала то, чего я менее всего мог от нее ожидать. Коротким и сильным толчком она послала свой маленький кулачок прямо мне в нос. Удар был не столько болезненным, сколько оскорбительным для моего мужского самолюбия, и я с позором отошел от двери на шаг. Учительница немедленно захлопнула дверь и щелкнула замком.

Вне себя от негодования, я спустился на газон, задрал голову и громко крикнул:

– Белоносов! Мне надо с вами поговорить как мужчина с мужчиной! Поверьте, это в ваших же интересах!.. Белоносо-о-ов! Вы слышите меня?

Дом возвышался передо мной как крепость и смотрел слепыми окнами. В одном из окон второго этажа качнулись жалюзи, и вновь все стало статичным и безмолвным.

Я сплюнул и пошел к калитке. Толкнув ее ногой, я вышел на улицу и решительно зашагал по лужам сквозь туман.

Лешка говорил, что наткнулся на заговор молчания. Нет, это не заговор. Это саркофаг из бетона, в котором кто-то прячется. И ничем его не пробьешь.

Никуда Белоносов не денется, думал я, разбрызгивая воду во все стороны. В два часа в школе начнется спортивный праздник. Он обязательно придет. Вот там мы и поговорим.

Глава 10

Гордость школы

Удар по носу все же вывел меня из равновесия. Я довольно долго брел в неизвестном мне направлении среди неясных очертаний домов и деревьев, и вязкая тяжелая глина налипла к подошве моих ботинок, превратив их в уродливое подобие некогда модных сабо. Это движение в никуда могло бы продолжаться значительное время, но, на мое счастье, путь мне преградила убогая пивнушка, «стекляшка» с мутными окнами и металлической дверью.

Я зашел внутрь, с удивлением увидев не только продавщицу за прилавком, но и одного посетителя, сосущего пиво из литровой банки. Я смотрел на этих людей с таким же восторгом, как если бы видел тигров или слонов на воле, в их естественной среде обитания. Всюду жизнь!

– Отпускаю только в свою посуду! Вы что, первый раз здесь? – не слишком вежливо буркнула продавщица, когда я попросил пива. Впрочем, она не испортила мне настроения, так как ее грубость я воспринял как уникальный местный колорит. Тем более что одинокий посетитель в облезлой шапке-ушанке и замасленном армейском бушлате махнул мне рукой и достал откуда-то снизу круглую пластиковую коробку из-под филе сельди.

Я махнул рукой на условности и предрассудки. Продавщица с невозмутимым лицом наполнила мою тару до краев. Отхлебывая пиво из коробки, словно чай с блюдца, я сел рядом с мужиком в бушлате и битый час слушал его бредни о политике, олигархах и бандитах на джипе, которых недавно расстреляли и сожгли в лесу под Кажмой.

Тут я вспомнил, что нечто похожее уже слышал от Стасова, когда брал у него командировочное удостоверение, но тогда эту информацию я пропустил мимо ушей. Я попытался расспросить своего собеседника подробнее об этом происшествии, но он уже здорово набрался и начал бессвязно мычать.

– Слушайте вы его больше! – громко и агрессивно вмешалась в нашу беседу продавщица, размазывая тряпкой по прилавку лужу. – Во-первых, это было не на Лесной, а на Объездной. Если вы не здешний, то я поясню: из Кажмы на трассу ведут две дороги. Лесная – это главная, по которой автобус ходит. А Объездная – это грунтовка. Там в дождь можно запросто увязнуть, и по ней мало кто ездит. Вот там этот джип и нашли. Сгорел дотла! Два трупа чернее негров! Бандитские разборки. Группировка приморская против группировки горной. Раздел сфер влияния. Понятно?

Мой собеседник попытался возразить, что-то промычал, неуверенно махнул рукой и нечаянно сшиб на пол свою банку с остатками пива.

– Что?! – моментально возмутилась продавщица, словно мужик в бушлате высказал-таки свою точку зрения. – Ой! Только не надо мне это говорить! Не надо! Я точно знаю: два трупа на Объездной! Не надо спорить! Я знаю, что говорю. Контролирование нелегального бизнеса! И молчите!

Я по привычке попытался мысленно пристегнуть происшествие на Объездной дороге к гибели Лешки, но эти два события не сходились никаким боком. И все же в голове у меня отложилось: неплохо бы побывать на этом месте и посмотреть на обгоревшую машину. Чем черт не шутит! А вдруг я замечу признаки того же стиля, того же «почерка»?

Несмотря на то что мужик в бушлате очень не хотел со мной расставаться и довольно крепко схватил меня за рукав куртки, мне удалось вырваться из «стекляшки» на туманную волю. Очутившись на улице, я вдохнул полной грудью и тотчас услышал, что за моей спиной, совсем рядом, тихо треснула ветка. Обернувшись, я успел увидеть лишь расплывчатый силуэт человека – с треском ломая кусты, он ринулся от меня прочь.

Словно сторожевой пес, который немедленно рефлексирует на убегающий объект, я кинулся вслед за человеком и сразу же оказался в плотных объятиях колючих кустов.

– Эй, стой! – крикнул я, теряя темное пятно из виду.

Но остановиться пришлось самому. Я прислушался. В нормальную погоду я, возможно, и уловил бы шорох или дыхание убегающего, но туман приглушал все звуки. Мертвая тишина царила вокруг меня. Ветки деревьев сплелись, словно гигантская паутина. Я больше не видел ничего, что могло бы вызвать у меня любопытство. Кто это был? Этот человек следил за мной? Он подслушивал разговоры в пивной?

Вопросы остались без ответа. Я опустился на корточки и стал рассматривать мягкую, словно пластилин, землю. Хоть и похож был беглец на бесплотное привидение, все же должен был оставить следы… А вот он, родимый, отпечаток его обуви! Протектор глубокий, напоминающий легкомысленные завитки. Явно спортивная обувь. Я приложил рядом со следом ладонь, по ней определяя размер обуви. Тридцать седьмой, от силы тридцать восьмой. Подросток или женщина…

Я вышел на улицу, встал на ступеньку «стекляшки» и принялся очищать ботинки от налипшей к подошве глины. Странный город! Дурной город! Я все больше понимал Лешку. Немудрено, что он с раздражением диктовал на автоответчик: «Я сваливаю из этой гребаной Кажмы!»

Кто же, черт возьми, за мной следил?

Не желая возвращаться, я пошел по этой же улице дальше. Вскоре я обратил внимание на то, что невольно оборачиваюсь. Навязчивое чувство, что за мной постоянно следят, не проходило. Оно стало меня раздражать. Желая избавиться от него, я свернул с дороги на обочину и спрятался за стволом старого бука. Минуту или две я неподвижно стоял в засаде, одним глазом наблюдая за дорогой, но в поле моего зрения так никто и не попал.

Я пошел дальше. Границы улицы неожиданно раздвинулись, и я словно выплыл из устья реки в открытое море. Если бы под моими ногами не было асфальта, то можно было бы предположить, что я оказался в чистом поле. Вокруг меня ничего не было видно. Молочная завеса окружила меня со всех сторон. Тишина была такой, что у меня стало звенеть в ушах. Затрудняясь выбрать какое-либо конкретное направление, я поплелся наугад, в надежде уткнуться либо в забор, либо в дом. Мне надоело перепрыгивать через лужи, уподобляясь козлу, и я перестал обращать на них внимание. Знал бы, что в Кажме такие дороги, прихватил бы с собой пару резиновых сапог.

Через несколько минут мне стало казаться, что я попал в густое облако и хожу в нем кругами. Я с таким напряжением всматривался вперед, что у меня заболели глаза и начало мерещиться, будто из тумана надвигается плетень с торчащими на колышках банками и чугунками. Я пошел медленнее, уже не сводя глаз с этого странного плетня. Теперь мне стало казаться, что это ровный строй деревьев, очень близко посаженных друг к другу… С каждым шагом неясные контуры прорисовывались все более отчетливо. И вот наконец я понял, что иду прямо на застывший в безмолвии строй подростков. Не меньше полусотни мальчиков и девочек в спортивной форме при гробовом молчании смотрели, как я выплываю из тумана. Я уже привык к безлюдью Кажмы, и огромная толпа меня буквально потрясла. Шокированный этим зрелищем и излишне цепким вниманием к себе, я остановился посреди лужи.

– Нет, это не он! – произнес кто-то, и строй, как по команде, одновременно охнул, ожил и зашевелился. Ко мне быстро подошла женщина в сером плаще, схватила за локоть и раздраженно произнесла:

– Ну?! Где же он?!

Я с трудом узнал директрису. Черная вязаная шапочка, похожая на парик, сильно изменила ее облик.

– Кто? – уточнил я.

– Белоносов! Почему он опаздывает? Уже третий час! Школьники замерзли!

Я не знал, как объяснить директрисе, почему Белоносов опаздывает, но все равно почувствовал себя виноватым.

– Безобразие! – сделала вывод директриса, очень строго глядя на меня. – Ты с ним встречался?

Я отрицательно покрутил головой.

– А что у тебя с носом? И где же ты болтался все это время? – спросила директриса, вскинув брови, после чего с подозрением взглянула на мои грязные ботинки.

Я был готов сквозь землю провалиться от стыда и уже хотел заверить директрису, что обязательно исправлюсь, как она повернулась к строю, взмахнула рукой и крикнула кому-то:

– Не будем ждать! Раздавайте номера!

Тут я увидел Ольгу Андреевну. Химица со спортивной сумкой на плече подошла к нам, приветливо, как старому знакомому, кивнула мне и обратилась к директрисе:

– Будем начинать без него?

– Да! А что делать? Это совсем на него не похоже! Он никогда еще меня не подводил! Где он, я вас спрашиваю?! – спросила она, не забыв кинуть и на меня взгляд, подчеркивая тем самым, что я тоже несу ответственность за опаздывающего Белоносова.

– Без понятия, – ответила Ольга Андреевна, пожимая плечами.

– Вот видите – все без понятия, а важное мероприятие срывается, – проворчала директриса. – А потом корреспондент напишет в своей газете, что в нашей школе спортивно-массовые мероприятия проводятся на низком организационном уровне. Напишешь, голубчик, так ведь?

– Зачем ему писать плохое о нашей школе? – за меня ответила Ольга Андреевна и взглянула на меня с затаенным смыслом, будто мы с ней были повязаны одной тайной, вроде любовной связи.

Директриса уже забыла обо мне. Она решительно направилась к строю и, ритмично хлопая в ладоши, громко командовала:

– Старосты! Выстраивайте свои классы в колонну по два! Раз-два-три-четыре! Быстрее! Быстрее!

Я уже раскрыл рот, чтобы спросить у Ольги Андреевны, не ушибла ли она свой кулак о мой нос, как она доверительно коснулась моей руки и с мягкой улыбкой заглянула мне в глаза.

– Я обещала, что мы побеседуем с вами, – сказала она ласково, словно между нами не было никаких столкновений и я не получал от нее кулаком по носу. – Вы подождете до конца соревнований, так ведь?

Я решил, что наступил очень удобный момент для выжимания из химицы правды, и, забыв про свой нос, спросил:

– Почему Белоносов скрывается у себя в доме? Все равно директриса потребует от него вразумительных объяснений. Он что – пьян? Или болен?

Ольга Андреевна воровато оглянулась и, едва не коснувшись губами моего уха, торопливо произнесла:

– Я вам клянусь, что его нет дома. Я сама волнуюсь. Он должен был приехать сегодня утром… Потом договорим…

Она быстро повернулась и пошла к директрисе, которая уже крикнула несколько нелестных слов в ее адрес. Школьники, наступая друг другу на пятки, толкаясь и громко ругаясь, изображали колонны. Низкорослый и крупноголовый мальчик, встав во главе строя, пытался командовать одноклассниками, но те назло ему все делали наоборот и поочередно одаривали своего командира пинком под зад. Несколько девушек с развитыми формами и манерами проституток стояли в самом хвосте колонны и, не таясь, курили. Две незнакомые мне учительницы вяло покрикивали на учеников и с ненавистью косились на директрису, которая затеяла этот спортивный праздник, будь он неладен!

Я решил дождаться конца мероприятия в машине. Хоть там и не работал отопитель, зато было сухо, тихо и царила знакомая мне и привычная обстановка.

Обойдя возбужденную предстоящим забегом толпу, я зашел на школьный двор, посреди которого сиротливо торчал мой «жигуль». Когда я приблизился к нему, у меня неприятно екнуло сердце. Дверца со стороны водителя была закрыта неплотно, а кнопка выключения замка была поднята, хотя я отчетливо помнил, что закрывал дверь на ключ. Похоже, что школьники, скучая в ожидании Белоносова, решили исследовать внутренность моей машины. Возможно, они даже тайно покатались по школьному двору, пользуясь туманом.

Я открыл дверцу, сел за руль и взглянул на панель. Магнитола на месте, встроенные часы на месте, японский антирадар по-прежнему прилеплен к лобовому стеклу. Значит, в машину залезал не воришка, иначе он бы обязательно унес эти вещи. Ручник был затянут, рычаг скорости стоял на первой передаче – все в том же положении, в каком я оставил. Наверное, детишки хотели покататься, да не подобрали ключ к замку зажигания… А это что?

Я лишь сейчас обратил внимание на сложенный тетрадный лист в клеточку, который лежал под рычагом передач, и интуиция сразу завопила, что взломщик внедрился в мою машину только ради того, чтобы оставить здесь этот листок. Я развернул его и прочел несколько слов, торопливо написанных простым карандашом: «Уезжайте из Кажмы немедленно, иначе вас убьют!»

Я торопливо сунул листок в карман, так как перед капотом машины вдруг выросла фигура директрисы. Она вытянула руку с красным флажком и постучала древком по лобовому стеклу.

– Тебя можно на секундочку? У меня к тебе маленькая просьба! Ты же видишь, как меня подвел Белоносов! Но я ему устрою разбор полетов по полной программе!

В глазах директрисы я, должно быть, стал ее верным помощником, обязанным ей до гробовой доски, а потому отказать женщине у меня не нашлось морального права. Я выбрался из машины, и директриса тотчас протянула мне тетрадь и ручку. Даже не поинтересовавшись наличием у меня свободного времени и желания помочь ей, она с ходу поставила задачу:

– На старте будет Сомова, а на финише я. Но на месте поворота ученики часто срезают. Пойдешь вниз по Объездной и увидишь красный флажок. Там стой и отмечай все номера, которые мимо тебя пробегут! – Она принялась строго размахивать пальцем перед моим носом. – Тогда мы всех сокращенцев выявим! И влепим им двойки по физкультуре! Никому поблажки не будет! Ни медалистам, ни хорошистам, ни хренистам! Я их научу родину любить! Давай, поторопись, а то уже пора старт объявлять!

У меня даже не нашлось слов, чтобы выразить чувство гордости от оказанного мне доверия. Сунув тетрадку под мышку, я решительно пошел вперед, чтобы опять погрузиться в туман, но директриса взяла меня за плечи, развернула в нужном направлении и сказала:

– Вот так иди! И никуда не сворачивай!

Я шел прямо, никуда не сворачивал и вскоре в самом деле оказался на лесной грунтовой дороге, настолько узкой, что встречные машины могли бы здесь разъехаться лишь при наличии крепких навыков у водителей. Она полого спускалась вниз и при этом плавно выгибалась вправо. Лес по обе стороны был дремучим, густым, опутанным черными длинными стеблями лиан. Чем ниже я опускался, тем реже становился туман. По-видимому, на Кажму село облако, да зацепилось за памятник Ленину. А я потихоньку выходил из него, и мне казалось, что на моих глазах постепенно просыхают запотевшие очки и с каждой минутой я все лучше и лучше вижу.

То, что директриса назвала красным флажком, на деле оказалось врытой в землю трубой с жестяным указателем в виде стрелки, выкрашенным в красный цвет, отчего вся конструкция здорово смахивала на пограничный столб. На стрелке, указывающей в глубь леса, было написано: «Продолжение дистанции».

Я занял позицию, прислонившись к столбу. Отсюда я хорошо видел отрезок дороги, по которой на меня будут бежать школьники. Пока что дорога была пустынна и блестела сырой глиной, словно гигантский черный питон. Несколько свободных минут надо было использовать с пользой для дела.

Обрывок листа с предупреждением я разгладил на колене и некоторое время внимательно рассматривал его. Листок неровный, с косым краем отрыва. Почерк вроде бы мужской, торопливый, в нескольких местах карандаш прорвал бумагу насквозь. Значит, человек писал на чем-то мягком, возможно, на колене. Можно предположить, что он не собирался писать мне записку, но неожиданно выпал удобный момент, и его осенило предупредить меня. Он выдрал из первой попавшейся тетради лист, нашел огрызок карандаша и тут же, на колене, написал.

Неприятно, конечно, получать подобного рода предупреждения, особенно когда понятия не имеешь, откуда исходит угроза. И что значит «Уезжайте из Кажмы немедленно…»? Немедленно, то есть сию минуту? Значит, убить меня могут в этом лесу, около этого столба и прямо сейчас?

Я на всякий случай огляделся по сторонам и невольно представил, как директриса с огромным кинжалом в зубах ползет по кустам. Хорошо, что туман здесь был совсем жиденький и вряд ли кто мог подойти ко мне незаметно. Но кто же этот доброжелатель, подкинувший мне записку? И доброжелатель ли он? Если кто-то в самом деле хочет спасти мне жизнь, то разумнее было бы написать, что некий гражданин, проживающий по такому-то адресу, в своем черном подвале точит на меня огромный нож. Тогда бы я предпринял необходимые меры для самозащиты. А как поступить теперь? Трусливо поджать хвост и поскакать по колдобинам прочь из Кажмы? Вот и вывод: доброжелатель либо сам труслив и мало что знает, либо он вовсе не доброжелатель.

Размышляя о том, что хорошо бы выловить автора этой записки и вытряхнуть из него побольше информации, я еще не знал, что совсем скоро у меня появится такая возможность. Тут на изгибе дороги показался первый бегун, и я, сунув записку в карман, раскрыл тетрадь, чтобы записать номер. И тут мой взгляд окаменел. Я смотрел на первый лист тетради, точнее, на его жалкий остаток с неровным краем. Было ясно, что лист неаккуратно вырвали, отчего в тетради остался лишь обрывок размером с пачку сигарет. Забыв про бегуна, я снова вынул из кармана записку, развернул ее и приложил к месту отрыва. Края сошлись! Черт подери! Значит ли это, что записку написала мне директриса?! Но зачем она это сделала? Не проще ли было шепнуть мне об опасности? Проще, но она не смогла это сделать. Ей кто-то ей мешал. А кто стоял рядом с нами? Ольга Андреевна!

Громко сопя и отплевываясь, мимо меня пробежал высокий и нескладный юноша в кедах огромного размера, как мне показалось, не менее сорок пятого. От юноши повеяло крепким запахом пота, смешанного с дешевым одеколоном. Шлепнув своими гулливеровскими кедами по луже, он обежал столб и устремился по тропе в глубь леса.

Я едва успел разглядеть его номер, торопливо записал его на обложке тетради и снова приложил анонимную записку к тому месту, откуда она была вырвана. Прочь сомнения! Автор записки воспользовался именно этой тетрадью. Мне известно только одно: эта тетрадь была в руках директрисы. А уже оттуда попала ко мне…

Если предположить, что записку написала директриса и она хотела остаться инкогнито, то зачем дала мне тетрадь, которая изобличает ее похлеще пресловутой шапки на голове вора? А может быть, она нарочно дала мне эту тетрадь, чтобы я понял, что записку написала она? И тем самым директриса дала понять, что готова поговорить со мной? Нет, слишком мудрено. Ей проще было подписаться под запиской… А вдруг она слишком опасается за свою жизнь, чтобы указывать под запиской свое имя?

Я не успел прийти к какому-либо выводу, так как в конце дороги показались две худосочные девушки в тугих джинсах. Они бежали очень медленно, точнее, они быстро шли и при этом держали друг дружку за руки. Шагов за десять до столба они перешли на нормальный шаг и принялись поправлять растрепанные прически.

– Молодой человек, – растягивая слова, обратилась ко мне одна из девушек с пухлыми губами и стальной цепочкой на запястье. – Вы не подскажете, а как пройти к финишу? А то я ногу подвернула, вот здесь, выше колена.

Я молча кивнул на тропу.

– А вы не угостите даму сигареткой? – спросила другая, с лукавыми глазами, оттененными косметикой.

Я ответил, что не курю. Девушки встали на цыпочки, чтобы не слишком выпачкать кроссовки в глине, с брезгливыми мордашками обошли столб и направились по тропе.