Grace. Автобиография Коддингтон Грейс

О красоте

Глава XVII,

в которой макияж забыт, выглядеть старше уже не страшно, аллергия внезапно атакует, а волосы мажут глиной

С приходом в британский Vogue я практически избавилась от макияжа, распрощавшись со всеми уловками и хитростями модельных времен. Ушли прочь нарисованные веснушки и восьмичасовой крем для губ, который стал мегапопулярным после рекомендаций великой Дианы Вриланд. Она считала, что он придает блеск и объем, но он был таким густым и клейким, что ночью можно было приклеиться к подушке.

Первым делом я отказалась от тяжелых черных теней для глаз и кукольных ресниц, которые рисовала под нижним веком. Затем я вообще перестала пользоваться косметикой (даже тушью для ресниц) и оставила лишь немного тонального крема на веках, чтобы добиться бледного, открытого взгляда в духе Ренессанса. Наверное, я просто возвращалась к реальности и хотела быть собой, а не моделью, играющей роль. Я терпеть не могу обилия макияжа и на фэшн-фотографиях, которые делаю для журнала. Нужно замазать прыщик – пожалуйста. Но к чему скрывать мешки под глазами или морщинки? Все они твои. Меня совершенно не пугает возраст. К тому же сегодня семьдесят лет – это уже не семьдесят. Говорят, что по нынешним меркам это пятьдесят.

Каждый день я умываюсь водой с мылом. Я лишь недавно начала пользоваться увлажняющим кремом, потому что с возрастом кожа стала заметно суше. Я всю жизнь игнорировала салоны красоты с их изнурительными косметологическими процедурами и никогда не слушала ничьих советов. Я была бы рада сказать, что моя кожа красива, – но это не так. Я недостаточно берегла ее от солнца, подолгу работала на натуре, и следы этой беспечности – на моем лице.

В юношеские годы, когда я дрейфовала в море на лодке, лосьон для загара использовали по прямому назначению, как и следует из названия, – а вовсе не в качестве защитного средства. Мы даже наносили на кожу чистое оливковое масло в те редкие дни, когда солнце прорывалось сквозь вечные облака над нашим островом. А в шестидесятые, валяясь на пляжах Сен-Тропе, я обливалась кокосовым молоком, пребывая в иллюзии, будто оно превратит меня в шоколадку. Но ничего не получилось – у меня совсем другой тип кожи.

Аллергия, с которой я познакомилась еще ребенком, стала напоминать о себе все чаще и серьезнее к тридцати годам. На фотосессии с Дэвидом Бэйли в Перу мы делали снимки на Мачу-Пикчу. Дэвид, строя из себя мачо, предложил бежать наперегонки к вершине. На горе было не очень жарко, но воздух оказался настолько чистым, что солнечные лучи буквально обжигали кожу. Мое лицо моментально покраснело и распухло, как воздушный шар. Но не было ничего страшнее того дня, когда я вдруг обнаружила, что у меня аллергия на устрицы – морепродукты, которыми я до этого просто объедалась.

После восхитительного обеда с бывшим трэвел-редактором Vogue Мартином О’Брайеном в мейфэрском ресторане Scott, который известен своими отменными рыбными блюдами, меня нашли в туалетной кабинке нашего офиса в глубоком обмороке. Из редакции меня выносили на носилках, и я чувствовала себя, мягко говоря, неловко под сочувствующими взглядами коллег.

Сегодня я использую минимум тональной пудры – главным образом чтобы замаскировать шрамы на левом веке, и темные круги под глазами. Это последствия аллергических реакций, которые участились после того, как мне исполнилось пятьдесят. Я гостила в Италии, в доме своей подруги Карлы Соццани, владелицы миланского дизайнерского магазина Corso Como. К моему большому удовольствию, ее пес, чау-чау, спал на моей кровати. Однако когда я проснулась, то не смогла открыть глаза. Они не только опухли, но и слиплись. С тех пор у меня аллергия практически на все – за исключением, как ни странно, сигаретного дыма. Возможно, за долгие годы курения в Лондоне у меня выработался к нему иммунитет.

Из косметики я теперь пользуюсь только губной помадой. Правда, сначала приходится рисовать контур карандашом, чтобы помада не растекалась из-за глубоких морщин вокруг рта. У меня уже нет прежних роскошных бровей. Когда-то, на заре модельной карьеры, мне их выщипала Эйлин Форд. После этого они стали расти как попало, так что мне приходится их прореживать.

Я трачу много времени на уход за волосами, иначе меня бы просто перестали узнавать. Они требуют окрашивания каждые две недели – а не шесть-восемь, как у всех нормальных людей. Луис Ликари, мой блестящий колорист, говорит, что с рыжими волосами работать труднее всего. Я уже подумываю о том, чтобы бросить эти хлопоты и оставить их седыми.

Недавно на съемке Стивен Майзел сказал, что не выпустит меня из студии, пока я не подстригусь. Должна признаться, мои волосы выглядели действительно ужасно, потому что Дидье – у него самого, кстати, волосы густые и красивые – уехал, а он единственный, кому я доверяю свою стрижку. И хотя я задумываюсь о седине, короткая стрижка для меня все равно неприемлема. Мне необходим объем на голове, потому что благодаря нему мое тело выглядит чуть миниатюрнее (по крайней мере, мне хочется так думать).

Каждый день после пробуждения я с трудом разгибаю конечности. Ненавижу ходить в спортзал. Инструктор всегда говорит: «Ты пристрастишься, только начни», но я упорствую. Я англичанка, а англичане не фанаты фитнеса. Хотя мне нравится пилатес. Я хожу на занятия два-три раза в неделю, это действительно помогает мне разогнуться. Я прихожу в зал сгорбленная, а выхожу с прямой спиной, и дышится намного легче.

Я не верю в чудеса пластической хирургии. К тому же после той давней автокатастрофы и пяти перенесенных операций на веке мне хватило пластики до конца дней. И, честно говоря, я думаю, что люди выглядят намного лучше до операции, чем после. Я видела, что с ними происходит – они все становятся одинаковыми. Что плохого в нескольких морщинках? А грудные имплантаты? Мне кажется, они делают тело непропорциональным. Липосакция? Я видела по телевизору, как проходит операция, – это так страшно, что меня ничем туда не заманишь. Игры с ботоксом – вообще что-то неприличное. Добровольно впрыснуть в лицо яд и утратить мимику? Бред какой-то!

Мои любимые косметические процедуры сегодня – это «манипеди», маникюр и педикюр, которыми я наслаждаюсь в салоне Think Pink по соседству с домом. Весь персонал там – корейский. И они любят меня. «Глейс! Глейс!» – кричат мне девчонки, когда я захожу в салон. Первое время они усаживали меня возле окна, чтобы меня могли видеть прохожие. Те, кто узнавал меня, часто подходили к стеклу. Догадываясь, что я их не слышу, они произносили одними губами: «Обожаю „Сентябрьский номер“. Обожаю ваши работы». Но, конечно, такие «встречи со зрителями» отвлекают и мешают, и со временем меня переместили в глубину зала, чтобы никто не беспокоил.

Моя работа такова, что я ежедневно имею дело с красотой. Это неудивительно – ведь я работаю в журнале, который стремится украсить жизнь людей. Красивые люди, красивые вещи, красивая одежда – и все это на красивых фотографиях. Я уже не говорю о красивых моделях, хотя всем известно, что мои представления о женской красоте не совпадают с мнением большинства модных редакторов. Я предпочитаю необычную красоту. И я еще давно, в помешанных на кино семидесятых, усвоила, что великолепный парикмахер или визажист может совершенно преобразить картинку – даже если кому-то покажется, будто они вообще ничего не сделали. Они могут наполнить образ сиянием и глубиной. Мне посчастливилось работать с несколькими мастерами, которые по праву считаются гениями в искусстве красоты.

Впервые я услышала о визажисте Пэт Макграт от двух топ-моделей – Шалом Харлоу и Эмбер Валетта, которые пели ей дифирамбы. «Она удивительная», – сказали они мне. Я заказала ее для съемки с Хельмутом Ньютоном на юге Франции. Это было своеобразным испытанием, потому что Хельмута не всякий выдержит. Фотографировать мы собирались немецкую блондинку Надю Ауэрманн, и это была та самая сессия с печально известной сценой «Леда и лебедь».

Мы никогда раньше не встречались, и я не видела, как Пэт приехала в наш отель – с одной маленькой сумкой и без помощника. Однако сразу же после приезда она позвонила мне в номер и сказала, что хотела бы подняться и обсудить предстоящую съемку. Когда я открыла дверь, то увидела большую, красивую темнокожую женщину, которая улыбалась так открыто и дружелюбно, что даже не верилось, будто она из мира моды.

Пэт проделала поразительную работу. Даже Хельмут был впечатлен. Надя никогда еще не выглядела такой свежей и светящейся. С тех пор я работала с Пэт всегда, когда только выпадала возможность. Вскоре после этого она начала сотрудничество со Стивеном Майзелом. Это была любовь с первого взгляда, теперь они неразлучны. Пэт очень предана ему. Однажды, в разгар показов международных коллекций (а она занята практически на каждом шоу), она прилетела из Лондона в Нью-Йорк на один день, чтобы поработать со Стивеном и мной, и улетела обратно той же ночью, как только мы закончили съемку. Ради Стивена она готова на все. Если он не может получить ее в качестве визажиста, я знаю, что он не возьмется за работу.

Пэт славится тем, что путешествует с более чем полусотней больших холщовых сумок с косметикой и оборудованием. В гостинице ей приходится заказывать отдельный номер для хранения всего этого скарба. Соответственно, заказывается и дополнительный транспорт. В Париже она нанимает специальный фургон для перевозки сумок с одного места съемки на другое, с коллекции на коллекцию, а сама в это время мчится на взятом напрокат мотоцикле, который позволяет ей лавировать на высокой скорости.

В сумках Пэт все безукоризненно подобрано и тщательно маркировано. В одной, например, могут храниться тюбики тонального крема бежевого оттенка от 1 до 100, а в другой – оранжевая помада оттенков от 15 до 50. Две-три сумки занимают книги: о кино, о тридцатых, сороковых и пятидесятых годах. В отдельной сумке лежат альбомы с полароидными снимками всех образов, над которыми она когда-либо работала, с подробным описанием каждого использованного продукта. Она в любой момент может обратиться к своему ассистенту: «Ну-ка, что за помаду приятного розового оттенка мы использовали два года назад на съемке для такого-то журнала?» – и ассистент тут же проверит и отыщет нужный цвет. Правда, в последнее время Пэт заметно облегчила свою поклажу, загрузив большую часть документации в iPad.

Как правило, Пэт работает с командой из шести-восьми помощников. Одновременно она разрабатывает новый макияж и оттенки цветов для промышленных гигантов вроде Procter & Gamble, любезничает с фотографами и раздает интервью. И она никогда не бывает в плохом настроении. Она даже разработала собственную видеоигру, посвященную красоте; это фантастика. На сегодняшних модных показах она в основном руководит. Демонстрирует необходимый макияж глаз на одной модели, и ассистент копирует его для других. У каждого из ее ассистентов своя специализация. Один делает губы, другой занимается бровями – хотя все они универсалы. Перед приездом Пэт в студию ассистенты готовят лица моделей, чтобы, когда она зайдет, перед ней были идеально чистые холсты, которые она может разрисовать. Пэт – выдумщица и экстремалка, но она никогда не доставит модели дискомфорт. В лице ей важно все вплоть до последней реснички.

С еще одним блестящим визажистом, Гуччи Вестман, я познакомилась на съемке с Брюсом Вебером, который не любит чрезмерного макияжа. Много лет он действительно работал только с парикмахером, оставляя лица моделей девственно чистыми, что было новаторством в стиле того времени. Но Гуччи как раз из тех, кто может усилить требуемое впечатление без заметного вмешательства, поэтому Брюсу с ней комфортно.

С Гуччи очень легко работать. Она отличный спутник в поездках, потому что никогда не жалуется на свой гостиничный номер. Она располагает к себе людей. Актрисы ее обожают. Да и сама она очень симпатичная. Мне нравится то, что она делает: ее макияж никогда не затмевает саму модель, не перегружает образ, но и выжатой как лимон она тоже не выглядит. Также Гуччи профессионально делает театральный макияж. Я как-то попросила ее преобразить модель из команды Брюса в раненного выстрелом красавца, и она проделала фантастическую работу: кровоточащие раны выглядели натурально. В другой раз она сумела полностью замаскировать синяк и наложенные швы, когда я упала прямо перед выступлением в «Шоу Марты Стюарт».

Что до парикмахеров, иногда я стараюсь подобрать их, еще даже не решив, с кем из фотографов буду работать. В шестидесятые годы все сводилось к стрижке. Видал Сассун сам выполнял всю работу, но, как только волосы были отутюжены и идеально уложены, в его присутствии на съемочной площадке больше не было необходимости. Много позже парикмахеры стали лишь укладывать волосы перед фотосессией, а салонное искусство ушло за кулисы. Леонард, который окончил академию Видала Сассуна и открыл собственный салон, чаще других работал со мной в британском Vogue. Хотя он и учился у Видала, его стиль был прямо противоположным – очень романтичным, с обилием локонов.

Самый востребованный стилист по прическам Гвидо работает в той же манере, что и Пэт, – разве что привлекает дополнительного помощника, который координирует «производственный процесс». Это очень современный подход, и они вдвоем – Гвидо и Пэт – составляют отличную команду.

Гвидо создает моду для волос. Он совершенно воздушный, у него легкая рука, и после его работы волосы не выглядят так, будто «только что из парикмахерской». Он приспосабливает свой стиль к манере Стивена Майзела и Дэвида Симса, который любит ставить его в пару с Дианой Кендал. Ди так искусно делает нежный макияж, что по лицу модели даже не скажешь, что она накрашена. Экстрим – не ее стиль; для меня ее образы очень правдивы. У нее тихий голос, и вообще она застенчива, что иногда работает против нее – скажем, когда на редкость упрямый Гвидо пытается диктовать правила, призывая удалить или высветлить брови, от чего меня, признаюсь, коробит. А вот Стефан Мааре, наоборот, известен своей любовью к тяжелым густым бровям. Они с Питером Линдбергом «запатентовали» этот взгляд еще в начале восьмидесятых годов – как и смазанные черные тени вокруг глаз. Стефан и Жюльен Д’Ис – блестящий дуэт. Подбирая команду для съемки, очень важно найти стилистов, которые понимают друг друга с полуслова. Тогда в студии царит полная гармония.

Недавно Гвидо рассказал мне, что спонсоры попросили его и Пэт выкладывать в Twitter фотографии их работы за кулисами модных показов. Они что, рехнулись? Это еще одно современное веяние – и лишний пункт в контрактах стилистов. Как будто недостаточно того, что они делают потрясающие прически и макияж!

Жюльен очень романтичный. Это француз со сложным художественным вкусом. На фотосессиях он любит работать с волосами определенной текстуры и покрывает их глиняной пастой, соляным или сахарным раствором, чтобы их можно было в буквальном смысле моделировать. В этом отношении он напоминает скульптора – разве что избегает «законченности» образа. Ему нравится, чтобы волосы выглядели всклокоченными. Обычно Жюльен привозит на съемку массу справочных материалов, в основном художественных альбомов (чужие фотографии его не интересуют). Он великолепно работает с париками и не боится экспериментировать с цветом. В его многочисленных альбомах собраны идеи для съемок – это и газетные вырезки, и собственные полароидные снимки, и зарисовки образов, которые рождаются в его воображении. Жюльен смотрит много фильмов и коллекционирует фотографии крупных планов, в которых тоже черпает вдохновение.

Я с удовольствием приглашаю его на съемки с любыми фотографами, но особенно – с Энни Лейбовиц. У них очень хорошие отношения, основанные на взаимоуважении. Он единственный, кто может ей возразить, хотя это и чревато взрывом эмоций. К Жюльену нужен особый мягкий подход, потому что, когда он обижается, это заметно. Его укладки прекрасно смотрятся на выставочных образцах. Он не раз работал на оформлении экспозиций в Институте костюма музея Метрополитен, а раз в году, когда меня просят помочь с дизайном витрин Prada для «Модной ночи», он неизменно выручает меня оригинальными идеями.

Дидье делает женщину реальной, осязаемой. Она как будто слегка дурачится или пытается вас соблазнить. И она всегда сексуальна. Он может изобразить и нечто экстравагантное, но это будет приятно глазу. Скажем, он никогда не копирует слепо стиль «ретро», а слегка осовременивает его. Прически фотомоделей в исполнении Дидье можно спокойно перенести в повседневную жизнь. Мужские образы, которые он создавал для Брюса Вебера в восьмидесятые и девяностые годы, – пышные коконы и волны – придали его фотографиям особый стиль и узнаваемость. Точно так же ему удалось создать иллюзию полной гармонии волос с природой, когда мы снимали серию «Английский сад» для Карла Лагерфельда и британского Vogue. Эти фотографии по-прежнему популярны и служат ориентиром для сегодняшних фотографов.

Дидье – представитель старой школы, как и блистательный Гаррен – парикмахер, начинавший в семидесятые годы. С ним я тоже много работала на заре своей карьеры. Они практики и работают постоянно, в то время как другие перекладывают часть работы на помощников. Эти двое могут сделать великолепный шиньон или стрижку, потому что обучены всему, а сейчас это редкость. Когда Дидье начинал карьеру в парижской парикмахерской сестер Карита (это было еще в шестидесятые годы), то освоил все традиционные техники. Салон пользовался популярностью среди французских киноактрис того времени, в числе постоянных клиенток была даже Катрин Денев. Оттуда Дидье ушел работать к Жан-Луи Давиду, где его убедили забыть все, чему он учился, и полагаться на вдохновение. Там началась его студийная работа. Когда Жан-Луи решил, что салону нужна дополнительная реклама, то собрал группу молодых стилистов и отправил их по студиям – участвовать в редакционных съемках. Это было задолго до того, как парикмахеры стали частью команды фотографов.

Дидье всегда предпочитал быть независимым и свободным, поэтому у него нет чрезвычайно прибыльных контрактов с производителями продуктов для волос, на которых зарабатывают многие другие парикмахеры. Точно так же он никогда не задумывался об открытии собственного салона. Для него непредсказуемый график работы – именно то, что нужно, и в этом мы с ним различаемся. Но, как и Джек Спрат со своей женой[48], мы отлично выкарабкиваемся из всех неурядиц. По крайней мере, я знаю, что мои волосы будут в идеальном состоянии, сколько бы лет мне ни стукнуло.

О кошках

Глава XVIII,

в которой у нашей героини творится полная КОТОвасия, в загородном доме происходят КОТОстрофы, а венчает этот кошачий апогей Шоу Марты Стюарт

Часто ли я вижу сны? И о чем эти сны? О моде? Нет. Обычно мне снятся кошки.

Кошки – особенные животные. Они чувствуют человеческие эмоции и невероятно помогают расслабиться. Если у меня бывает неудачный день, мой голубой перс Барт ложится ко мне на кровать, мурлычет, трется о мою голову и пытается успокоить. (Правда, иногда он забывает втянуть когти, и массаж становится немного болезненным.)

При этом Барт и Тыква (бело-оранжевая персиянка) требуют огромного внимания и ухода. У них очень чувствительные желудки, так что каждый соблюдает индивидуальную диету, и я должна промывать им глаза утром и вечером. Поскольку длинная шерсть легко спутывается, кошек необходимо тщательно вычесывать щеткой не реже двух раз в день. К счастью, у них есть личный парикмахер.

Мне нравится независимость кошек. Их нельзя заставить делать то, чего они не хотят. А еще они смешные. Они загоняют себя в тупиковые ситуации и выпутываются из них самым дурацким способом. У персов довольно короткие лапы, и они не могут высоко прыгать или лазить по деревьям, поэтому их жизнь проходит преимущественно на земле. Например, Барт часами может сидеть на нашей кровати, скрестив лапы или поджав их в позе медитирующего Будды. (Еще у него есть странная привычка запрыгивать мне на колени, когда я сижу в туалете, что иногда бесит, потому что из-за этого я могу застрять там на несколько часов.) В жару Тыква разваливается на холодном полу ванной и, как настоящая распутница, задирает лапы кверху. Когда мы живем за городом и наступает пора возвращаться с вечерней прогулки, она любит играть в прятки в зарослях папоротника или бегать по саду – непременно мимо двери, чтобы я как следует за ней погонялась.

В Нью-Йорке я считаюсь «кошачьим диспетчером»: все кошатники звонят мне за советом. Ко мне обращаются, если нужно найти ветеринара, или обсудить симптомы какой-нибудь кошачьей хвори, или получить телефон личного врача моих кошек. Кстати, она просто замечательная. Ее зовут Кристина Агро, меня с ней познакомил Брюс Вебер. Кристина живет в северной части штата Нью-Йорк с мужем-художником и сыном. Еще в юности она обнаружила у себя уникальную способность общаться с животными; она относится к ним исключительно серьезно и знает о них все. Даже если вы не полностью согласны с ее научными выводами, то, что она рассказывает о внутреннем мире животных, настолько завораживает, что вы начинаете по-другому воспринимать своего питомца.

Я с детства любила кошек, хотя у нас дома их не было: мама всегда держала собак. Но немало кошек жило в округе – диких, конечно. Они крутились возле отеля, поджидая очередную порцию объедков. Первые кошки у меня появились в начале шестидесятых, когда началась моя модельная карьера. Это была пара породистых сиамок, которых мне подарил армянский фотограф Питер Карапетян. Мы с ним много работали. Это он впервые снял меня для обложки Vogue в 1962 году.

Мне пришлось расстаться с кошками на период своего первого брака с Майклом Чоу: у него на них оказалась аллергия. Мою следующую пару, Брайана и Стэнли, можно назвать «имуществом, полученным при расторжении брака» с Вилли Кристи. Мы вместе с котами переехали из его дома в Гантер-Гроув на новую квартиру. Там они подружились со сварливой старой кошкой соседа, которую звали мисс Падди.

К сожалению, пару лет спустя, когда я вернулась в Англию из летнего отпуска, то не застала Брайана дома. Он попал под машину на Фулем-Роуд. Эндрю Пауэлл, трэвел-редактор Vogue, который в мое отсутствие присматривал за кошками, был в отчаянии. Конечно, я была убита. Рыдая, я кинулась ему на грудь за утешением – и это обернулось романом длиной в два года. Между тем, Стэнли, который так и не оправился от потери брата, бросил меня и мою квартиру и переселился к мисс Падди.

Когда я переехала в Нью-Йорк к Дидье, мы взяли трех новых котят: Коко, Анри и чуть позже – Малышку. Я присмотрела их на выставке кошек в Медисон-сквер-гарден. Все трое были французской породы шартрез, очень модной в семействе кошачьих. Коко мы назвали в честь Коко Шанель. Анри, по первоначальному замыслу, должен был стать Ивом в честь Сен-Лорана, но Дидье сказал, что во Франции это имя считается простоватым – поэтому мы вспомнили чемпиона по теннису Анри Леконта. Малышку сначала назвали Мадам Гре в честь кутюрье, но потом решили, что это чересчур, и она стала просто Малышкой, поскольку была самой младшей.

Шартрез – отличная порода: они преданные, ласковые, и, в отличие от персов, за ними легко ухаживать. Я обожаю их густой серый мех и пухлые мордашки. У каждого из троицы свой характер и внешность. У Малышки удивительно густой и длинный хвост, но у нее проблемы с весом. У Коко кончик хвоста вздернут, а у Анри он очень короткий.

Когда им было около четырех лет, Дидье (я как раз уехала на съемки) по дороге домой проходил мимо зоомагазина. Внезапно его внимание привлек рыжий котенок в витрине, и он зашел в магазин, чтобы разглядеть его получше. (Думаю, он просто по мне скучал.) Как только я сошла с трапа самолета, он потащил меня смотреть приглянувшегося котенка. Когда его достали из клетки и посадили на прилавок, он сразу же со знанием дела зашагал взад-вперед, демонстрируя себя во всей красе. У него явно был характер. Это был «мармеладный кот» – в точности Орландо из моих детских книжек. Конечно, я не могла устоять. Мы забрали его домой прямо в картонной коробке и назвали Паффом. Сначала он именовался Пафф Дэдди-младший, но это было слишком долго выговаривать, так что кличка постепенно сократилась до Паффа Дэдди, а потом и вовсе до Паффа. Как-то встретившись на съемке с самим П. Дэдди, я рассказала ему о нашем Паффе – но, кажется, он был не слишком впечатлен тем, что кота назвали в его честь.

Озорник Пафф развлекал нас без устали. Как и Дидье, он оказался фанатом баскетбольного клуба Knicks. Они вместе устраивались перед телевизором и смотрели все матчи сезона, не отрывая глаз от мяча. Если команда проигрывала, оба погружались в депрессию.

Когда Пафф подрос, то стал настоящим альфа-котом и контролировал все и вся в нашей семье. Скажем, когда в пятницу вечером мы отправлялись в загородный дом в Хэмптоне, Пафф садился за руль (располагаясь на коленях у Дидье) и хвостом закрывал всю приборную доску. Если ему надоедало рулить, он брал на себя роль штурмана – усаживался между нами на переднем сиденье и зорко следил за дорогой. Как только мы сворачивали с шоссе к дому, он страшно возбуждался. Стоило открыть дверцу машины, как он выскакивал, точно ошпаренный, и мчался метить свою территорию.

Пафф очень страдал, если мы пропускали уик-энд за городом. Он никогда не был так счастлив, как в тот год, когда мы провели в Хэмптоне целый месяц. Он не подпускал ни одну кошку к своей территории, которая с каждым днем все расширялась. Мне даже приходилось отбиваться от хозяев соседских котов, которые жаловались на его агрессивное поведение.

Со временем он стал абсолютно независимым и совсем не домашним. Но я все равно не выпускала его на улицу по ночам: в лесах на острове Лонг-Айленд полно енотов, лис, сов и ястребов. Прошел даже слух, что неподалеку видели койота. Однажды Пафф отправился в очередной загул. Мы часами носились по окрестностям, разыскивая его, – но тщетно. Пришлось обратиться за помощью к Кристине. Она провела с ним сеанс связи (психологической, конечно) и объяснила, что мы за него волнуемся и ждем домой. Наконец она его услышала. Он ответил ей что-то вроде: «Да-да, минут через десять буду». И что бы вы думали? Через десять минут он сидел на пороге, изображая возвращение блудного сына.

В какой-то момент мы попробовали выгуливать его на поводке, и это ему понравилось. С тех пор он заходился от радости, стоило нам достать из ящика поводок. Эти прогулки с Паффом стали ежевечерней традицией нашей жизни за городом.

С возрастом у него начались проблемы с почками. В конце концов его сразил инсульт, парализовавший конечности, так что он даже не мог ходить в лоток. Это было душераздирающее зрелище: Пафф всегда так собой гордился, а теперь стал совсем беспомощным. В Рождество 2007 года мы наконец разрешили ему покинуть нас. Долгое время мне было трудно возвращаться в загородный дом, потому что я чувствовала повсюду его присутствие. Он был самым важным котом в моей жизни.

Однажды я готовила съемку с английским фотографом Тимом Уолкером, который известен тем, что регулярно включает в свои снимки кошек. К тому времени мои «шартрезы» уже ушли (только Пафф по-прежнему был с нами). И тут на меня с экрана монитора уставился Барт – невозможно очаровательный пушистый котенок с плоской серой мордочкой перса, выставленный на продажу через Интернет. Он как будто искал меня. И хотя обычно я не приветствую покупку домашних питомцев таким способом, в него я влюбилась с первого взгляда.

Я забирала его у каких-то сомнительных русских из Атлантик-Бич, чей дом больше напоминал склад персидских ковров и одновременно – питомник персидских кошек. Скорее всего, это была нелегальная кошачья ферма. Схватив Барта и сунув хозяину пригоршню долларов, я села в машину и помчалась в Хэмптон. Когда мы приехали, Пафф, который по своему обыкновению гулял во дворе, поначалу отказался заходить в дом. Всю следующую неделю, чтобы коты не перессорились, я спала в гостевой комнате с Бартом, а Дидье оставался в спальне с Паффом. В начале второй недели я переехала обратно к Дидье. Утром мы проснулись и обнаружили, что оба кота мирно спят у нас в ногах.

Изначально Барта звали «Мальчик Барт», а у Тыквы было имя «Девчушка». Она тоже приехала к нам с кошачьей выставки в Медисон-Сквер-Гарден – наверное, самого безумного мероприятия, какое только можно придумать. Оно совсем не похоже на собачьи выставки, где животные всерьез состязаются и демонстрируют свои навыки и достоинства. Здесь же клетки могут быть отделаны бархатом под леопарда или розовым атласом и шелком, внутри стоит кроватка с балдахином, и над каждым животным трясется хозяин. Конечно, взрослые кошки соревнуются в красоте, но есть и котята на продажу. Можно сразу записаться на следующий помет, как сделала я двадцать лет назад, когда брала Коко, Анри и Малышку.

С любимым котом Паффом, в нашем доме в Уэйнскотте, Лонг-Айленд. Фото: Дидье Малиж, 2000.

Тыква сидела в клетке с другими котятами в ожидании, когда ее купят. В помете она была самой маленькой. В течение двух дней шоу я то и дело проходила мимо и болтала с ее заводчицей Пэм Рутан, которая выставляла пару чемпионов и несколько других кошек. Честно говоря, я побаивалась брать еще одного питомца – нельзя же пользоваться добротой Дидье до бесконечности. Но стоило мне увидеть Тыкву, как я загорелась желанием поселить ее у себя. Хотя она была застенчивой и жалась в угол при появлении незнакомцев, когда Пэм брала ее на руки, она начинала мурлыкать на полную громкость. А как она двигалась! Пэм вынимала из клетки палку с пушистым наконечником, и Тыква выделывала такие кренделя, словно участвовала в «Танцах со звездами». И опять это была любовь с первого взгляда.

Я договорилась, что заберу самого юного члена кошачьего семейства на следующий день, по пути в Хэмптон. За рулем был Дидье. Пафф и Барт тоже сидели в машине. Это была моя идея – познакомиться поближе за время долгой дороги. Но сидевшая в коробке Тыква вдруг начала орать как резаная. Мы еще даже не выехали из города, когда Дидье рявкнул:

– Нет, так дело не пойдет. Вытаскивай коробку и оставляй на тротуаре. Она хорошенькая, кто-нибудь обязательно ее подберет.

– Ни в коем случае! – возмутилась я. Мы ругались всю дорогу до Хэмптона, а Тыква подливала масла в огонь своим визгом.

Когда Тыкву занесли в дом, оба – Барт и Пафф – начали на нее шипеть и задираться. Этот кошмар продолжался целую неделю. Наконец мы позвали Кристину. Она приехала, и кошки расселись вокруг нее, продолжая шипеть. Потом она объяснила, что их беспокоит: Барт был озабочен тем, что нашей любви может не хватить на троих. Кристина успокоила его, сказав, что любви хватит всем, и мы пошли в ресторан обедать. Когда мы вернулись, три кошки спокойно лежали вместе, свернувшись клубками на диване.

Тыква плохо переносила дорогу, и заводчица предложила давать ей небольшие дозы валерьянки. Наш друг, фэшн-редактор Алекс Уайт, принес компакт-диск с колыбельными Beatles, чтобы мы ставили его в машине. Но ни то, ни другое не помогло. Моя ассистентка Микал Саад посоветовала провести серию экспериментов с гомеопатическими каплями – «Стоп Паника», «Средство спасения» и тому подобными, – и каждый вечер после работы мы катались туда-сюда по трассе. Майкл был за рулем, а я занималась Тыквой. Мы перепробовали все – укладывали ее на заднее сиденье или вперед, ко мне колени, но она все равно бесновалась. В переноске, без переноски – результат был один. Я вызвала Кристину, она поговорила с Тыквой «по душам», и та успокоилась. Но ненадолго.

В конце концов мы поняли, что новый член нашей семьи ведет себя относительно спокойно, только если поездка проходит при дневном свете – что в зимнее время, с ранним наступлением темноты, существенно укорачивало наши уик-энды за городом.

Кошки – не только мои любимые компаньоны и врачеватели. Они еще служат мне постоянным источником вдохновения: мои «кошачьи» эскизы, вставленные в рамки, висят на всех стенах нашего дома в Хэмптоне – и это лишь малая часть из тех сотен рисунков, что скопились у меня за последние двадцать пять лет. Поскольку мы с Дидье много путешествуем, а звонить по телефону из разных часовых поясов не только накладно, но и хлопотно, мы стали преданными поклонниками факса. Дидье мне пишет – потому что у него это действительно хорошо получается. Я же не сильна в эпистолярном жанре, поэтому рисую. И темой для своих рисунков я выбрала сценки, в которых главные роли исполняют наши кошки – вот они ездят на показы мод в Париже, вот участвуют в розыгрышах Хэллоуина в Нью-Йорке, вот празднуют Рождество в Хэмптоне, отплясывая вокруг елки или открывая подарки. Летом они ходят под парусом, учатся плавать в нарукавниках и лакомятся кукурузными початками. Кроме того, они лучшие друзья всех фотографов и путешествуют вместе с нашей съемочной группой.

Поначалу рисунки были скорее набросками. Но шло время, они становились все более профессиональными. Когда их увидел Карл Лагерфельд – в ту пору еще не кошатник и не собачник, – он нашел их прелестными, и мы договорились, что я составлю из них книгу, а он ее опубликует.

Альбом «Кошачьей походкой» (The Catwalk Cats) увидел свет осенью 2006 года. Его презентация прошла в бутике Марка Джейкобса в Гринвич-Виллидж. Марка книга позабавила: он тоже большой любитель животных. (У него две собаки, Альфред и Дейзи, и всякий раз, когда мы встречаемся за обедом, наши разговоры посвящены домашним питомцам, гораздо реже – моде.) В честь публикации книги он выпустил футболки для продажи в своих магазинах – как дома, так и за рубежом. Вся выручка от них идет благотворительному фонду по защите животных «Городские жители». Эту скромную организацию я выбрала сама. Мне кажется, собранные деньги будут для них большим подспорьем. В парижский магазин отправились футболки с Бартом, который держит багет; в Токио Барт уехал в костюме самурая, а для Нью-Йорка мы выбрали Барта в роли «звездного» футбольного распасовщика. В вечер подписания первого экземпляра альбома Марк – должно быть, тоже раззадорившись – явился в футболке с надписью «If it ain’t stiff, it ain‘t worth a fuck»[49]. Обняв нас с Анной за плечи, он гордо сфотографировался в таком виде для мировой прессы.

Именно кошки привели меня к «минуте славы» на телевидении – я была приглашена в шоу Марты Стюарт[50].

Наш традиционный ежегодный выпуск «Vogue. Возраст» охватывает десятилетия и прослеживает путь женщины на разных этапах ее жизни. В 2008 году родилась идея, чтобы каждый редактор моды нарядил модель в платье, соответствующее возрасту самого редактора. Однако мы с моей коллегой Тонн Гудман, которая гораздо моложе меня, неверно интерпретировали эту идею, решив, что от нас требуется сделать из моделей своих двойников. Пока Тонн деловито превращала Таню Ди в тонкую блондинку в стиле «мини» (какой является сама), я колдовала над Карен Элсон, создавая своего doppelgnger[51] – та же копна рыжих волос, то же бледное лицо, та же одежда исключительно черного цвета. Затем я решила пойти еще дальше и включить в фотографию кошек. Однако я знала, что под светом софитов мои питомцы начнут нервничать, поэтому спросила заводчицу Тыквы, Пэм, нельзя ли одолжить дрессированных кошек из ее компании Top Shelf Persians.

Когда Марта Стюарт увидела этот выпуск, то без памяти влюбилась в очаровательных кошек на фотографиях Стивена Майзела, которые крались по волосам Карен или летали по воздуху. Она позвонила мне и попросила познакомить ее с заводчицей, у которой потом купила двух котят. Как я слышала, они частенько принимают с ней ванну.

Позже Марта позвонила мне снова, объяснив, что собирается делать посвященную кошкам программу и хочет пригласить меня принять в ней участие. Конечно, я согласилась. Аудитория состояла исключительно из любителей кошек. Всех попросили прийти со своими питомцами на поводках (правда, я своих не повела – они у меня слишком пугливые). Двери студии заперли и объявили, что кошек следует поднять вверх по команде: «Кошки в эфире».

Было непривычно оказаться в окружении такого огромного семейства кошачьих. Мне показалось, что Марта рискует, пригласив столько кошек; я боялась, что она с ними не справится. Но кошки обладают удивительным свойством: если вы приводите их в чужое место, они, как правило, становятся тише воды. Марта упомянула о моей книге, и меня охватила гордость, когда на сцену вышла Пэм с кошками, которые фотографировались с Карен Элсон и с которых, собственно, все и началось для Марты и ее персов – Принцессы Пион и Императрицы Тан. Я всегда неохотно хожу на телевидение, но была совершенно счастлива в этом кошачьем раю и даже не замечала обращенных на меня камер.

После шоу, которое, как мне кажется, прошло удачно, Марта спросила, можно ли воспользоваться моими услугами стилиста для ее будущих программ. Мне все-таки удалось выкрутиться. Я прекрасно знала, что у нее свой взгляд на то, как она должна выглядеть, и во избежание конфликта отказалась. Несмотря ни на что, мы остались друзьями. Между кошатниками всегда существует незримая связь, во всяком случае, глубокое взаимопонимание.

О прошлом и настоящем

Глава XIX,

в которой прошлое становится настоящим, настоящее уносится в прошлое, наша героиня осваивает «цифру» и наконец-то примиряется с компьютерами

Еще до моего прихода в американский Vogue в 1988 году, когда я работала у Кельвина Кляйна, мы с Дидье занялись поисками загородного жилья в окрестностях Нью-Йорка. Как и многие другие иностранцы, живущие и работающие на Манхэттене, мы прочувствовали на себе все «прелести» лета в большом городе. На улице становится так жарко, что раскаленный воздух обжигает легкие, а заточение в офисе при включенном на полную мощь кондиционере чревато обморожением. Многие из наших друзей возвращались отдохнувшие и посвежевше после выходных, проведенных в загородных поместьях или арендованных домах Хэмптона, – так что мы тоже решили попытать счастья.

Поиски оказались долгими. Нам не хотелось уезжать далеко от города или тратиться на слишком дорогое жилье; мы не привыкли к роскоши и богемному образу жизни, как это принято в мире моды. В конце концов мы нашли идеальный домик в Хэмптоне неподалеку от моря, поскольку Дидье обожает парусный спорт. Он еще больший фанат лодок, чем я в молодости.

Дом был современным и прятался в конце тупиковой улицы в городке Уэйнскотт. К нему прилегал небольшой сад, а за садом открывался лес. Мягко говоря, постройка была ничем не примечательной. Я всегда рисовала в воображении что-то более симпатичное, наподобие тех старинных деревянных домиков, что показывают в кино. Но теперь за них просят целое состояние, да и остались они лишь вдоль оживленных и шумных автотрасс – а это табу для меня, Дидье и нашего кошачьего семейства.

Со временем загородный дом, который мы первоначально рассматривали только как привал на пути к чему-то более достойному, стал важной частью нашей подчеркнуто уединенной жизни (мы редко выходим в свет) и настоящим раем для кошек. Что же касается сада, который выдержан в типично деревенском стиле, для меня он стал островком Англии с ее буйством зелени. Мы с самого начала посадили на заднем дворе несколько бамбуковых саженцев, так что теперь, когда я выглядываю из окна кухни, передо мной шумит густой лес, в котором скрываются два небольших деревянных бунгало, увитых плющом. Одно из них служит летней столовой, а в другом останавливаются гости.

В главном здании, где я пытаюсь поддерживать порядок, несмотря на страсть Дидье к покупке книг, мне наконец удалось осуществить давнюю мечту: я повесила вдоль стен ряды полок и уставила их фотографиями в рамках – в основном черно-белыми. Это работы моих любимых фотографов прошлых и нынешних лет. Поскольку фотографии заняли все свободное пространство, несколько лет назад я начала складывать их, тщательно упаковав в пузырчатую пленку, в свободной гостевой комнате. Пришлось выстроить целый ряд шкафов вдоль одной из стен. По мере накопления фотографий – к которым прибавились несколько больших картин маслом, ковры американских индейцев, мой антикварный портновский манекен и швейная машинка – я обнаружила, что комната превратилась в кладовку, подобно родительскому дому в Уэльсе.

Недавно я все-таки попыталась навести порядок в этой комнате и разобрать фотографии, которые уже так слежались, что их невозможно разлепить; а заодно перетряхнуть и какие-то случайные предметы – вроде старомодного факса и гигантской книги о Мухаммеде Али, которую я подарила Дидье на день рождения, а также еще более внушительного тома «Сумо» Хельмута Ньютона, к которому прилагается столик-подставка. Я подумала: исполнится ли когда-нибудь моя мечта построить нечто крупнее сарая на том небольшом клочке земли, что мы купили через дорогу, и аккуратно разложить и сохранить там все красивые фотографии и предметы, которые я любовно собирала на протяжении многих лет? Но потом, как это всегда бывает, мой хозяйственный пыл угас под наплывом воспоминаний, которые каждой фотографией уносили меня назад по аллее памяти, отвлекая от сегодняшних дел…

Мода так изменилась за время моей жизни. Сегодня, бывая на показах, я нередко задаюсь вопросом: «Кто все эти люди?» Такое впечатление, что они стекаются отовсюду, и на девяносто процентов это незваные гости, праздные зеваки. Иногда мне кажется, что я «последний из могикан», кто приходит на шоу ради удовольствия посмотреть на красивую одежду, а не для того, чтобы засветиться в модной тусовке – куда меня всегда пытаются затащить, а я отчаянно сопротивляюсь. И ведь каждый норовит высказать свое мнение! До появления телевизионных интервью и кинокамер люди не были такими словоохотливыми. Но теперь, приходя на показы, они только и делают, что говорят, и говорят, и говорят. Или позируют перед камерой, отвечая на идиотские вопросы.

У каждого есть сотовый телефон или фотокамера – даже у моделей за кулисами, – так что все следят за происходящим в режиме реального времени. Никаких тайн и интриги: все уже разболтано эсэмэсками, через Twitter или электронную почту по всему земному шару задолго до того, как началось дефиле.

Помнится, когда я работала у Кельвина Кляйна, Керри Донован, которая когда-то была главным редактором Harper’s Bazaar, а к тому времени поднялась на ступеньку выше и стала модным обозревателем The New York Times, на одном из наших показов попыталась отправить за кулисы своего фотографа. Я его выгнала. Тут же прибежал Кельвин, требуя объяснить, почему я это сделала. Я объяснила, что это могло испортить сюрприз, к тому же парень мешал нам работать.

– Нет-нет, – сказал Кельвин. – Это для Керри Донован. Ты должна его впустить.

Это было началом конца. Теперь за кулисами творится бог знает что, и снимков из гримерных, наверное, больше, чем с подиума.

Раньше я старалась не пропускать ни одного показа нью-йоркских коллекций, но теперь стала более избирательной, – отчасти потому, что меня многое раздражает. Известные сплетники вроде газеты The Daily попросту не дают прохода; в девять утра уже разносят дешевое шампанское – и английские модницы накачиваются им первыми. По суете кинокамер можно определить, что в зале появилась какая-нибудь старлетка в окружении фотографов, и теперь остальные лишены возможности протиснуться к своим местам. Я этого терпеть не могу и, наплевав на всеобщий ажиотаж, уверенно иду через толпу. Перед началом шоу бывает момент, когда фотографы кричат: «Уберите ноги из прохода!» – и это меня ужасно бесит. «Да чтоб тебе пусто было!» – мысленно возмущаюсь я, потому что, если бы мои ноги действительно кому-то мешали, я бы об этом знала.

Каждый сезон «прет-а-порте» я заполняю по одному альбому на каждый город – Париж, Милан, Нью-Йорк, – плюс по одному альбому для одежды «от-кутюр», пляжной и круизной коллекций. Таким образом, за год у меня накапливаются двенадцать довольно пухлых альбомов. На показах я делаю рисунки и эскизы каждого наряда, а уже потом задумываюсь, понравились они мне или нет. Иногда я отмечаю звездочкой полюбившийся образ. Поскольку я не пишу статей о моде, то не веду никаких записей. Мне быстрее и проще зарисовать рукав «летучая мышь», чем описать его словами. Раньше, когда коллекций было не так много и большинство дизайнеров представляли не более тридцати комплектов, я, конечно, легче справлялась с этой работой.

Я особенно внимательна, если приходится зарисовывать сложный крой или интеллектуальный замысел дизайнера, как в коллекциях Prada и Balenciaga, – и ужасно злюсь, когда меня отвлекают пустыми разговорами. Сегодня мало кто делает заметки во время дефиле. Большинство предпочитают черпать информацию из Интернета, блогов и Twitter, а стилисты-внештатники и вовсе не утруждают себя присутствием на показах. Но я должна увидеть все лично. Мне легче впитывать образ вживую. На плоском экране и вещи выглядят плоскими. Не думаю, что я смогла бы оценить великолепную коллекцию, увидев ее по телевизору или в альбоме.

Я не совсем технофоб (хотя лишь недавно освоила эсэмэски и электронную почту), но компьютерные технологии меня не вдохновляют. Я обзавелась мобильным телефоном в 2006 году – и то по настоянию друзей и близких. К этому решению меня подтолкнуло еще и то, что на парижских показах я никогда не могла найти своего водителя Жана-Луи. Сотовые телефоны и текстовые сообщения – это и благо, и проклятье нашего времени. Разве не смешно, что я должна написать человеку эсэмэску с просьбой включить телефон, потому что хочу ему позвонить? Я прибегаю к подобной переписке крайне редко. Это невообразимо медленный способ связи, к тому же обезличенный – а я предпочитаю говорить голосом, а не писать. Я всегда любила приложить трубку к уху и почувствовать собеседника на другом конце провода, как если бы он был рядом, в той же комнате. Раньше по телефону проживались целые жизни – а какие завязывались романы! До того как у меня появился сотовый телефон, я договаривалась обо всех встречах до выхода из дома, придерживаясь заранее составленного расписания. Не было никаких эсэмэсок, никаких Twitter’ов. Всей этой ерунды.

Мне трудно определить, что является современным – ведь сама я ужасно несовременная. На работе я пользуюсь компьютером, потому что так надо. Торчу ли я целый день перед экраном? Никогда. Он несколько лет простоял у меня на рабочем столе, прежде чем я его включила. За это время, втайне от меня, в моем почтовом ящике накопились миллионы электронных писем, оставшихся без ответа. Теперь моя молодая, симпатичная и очень терпеливая помощница Стелла распечатывает для меня все поступающие сообщения. Она же каждое утро вычищает из моего почтового ящика охапки спама. Она пыталась научить меня, как со всем этим управляться, но безрезультатно. В этом смысле я безнадежна.

Наверное, я последний живой редактор моды, кто лично одевает модель, а не перекладывает все на ассистента. Для меня этот процесс очень важен. Гардеробная – единственное место, где ты можешь пообщаться с моделью и высказать свои идеи – как она должна встать, какое настроение передать на фотографии, – при этом не вмешиваясь в работу фотографа. Я знаю, что другие стилисты предпочитают сидеть и руководить процессом из-за камеры, только командуя ассистентам расправить каждую складку на платье модели, приподнять воротник или засучить рукава.

Я довольно критически отношусь к одежде и всегда озабочена качеством пошива. Первое, что я делаю, когда прихожу в шоу-рум посмотреть коллекцию, – это выворачиваю платье наизнанку. Дизайнеры Питер Коппинг из модного дома Nina Ricci, Марко Занини из Rochas и особенно Марк Джейкобс всегда внимательны к внутренней стороне изделия. Я редко встречала такое в Англии, где отделка всегда была ужасной, а большинство модельеров довольствовались старой подкладкой. Тем не менее я с изумлением прочитала – кажется, в каталоге музея Метрополитен – о том, что Александру Маккуину нравилось вшивать в свои изделия какие-то мелочи, будто бы для истории. Очень похоже на то, как в XIX веке джентльмены зашивали в подкладку своих костюмов локоны проституток – в качестве сувенира или трофея.

Для меня модные коллекции делятся на две категории. Одни вызывают восхищение и желание носить эту одежду; другие даже не хочется примерять, но тем не менее они стимулируют движение вперед. Именно по этой причине мне нравится Comme des Garons. Все, что придумывает дизайнер Рей Кавакубо, интригует. Порой смотришь на ее коллекции и изумляешься – как же у нее хватило фантазии, как удалось из политики выкроить платье?.. А иногда она делает что-то душераздирающе красивое, как в своей свадебной коллекции «Разбитая невеста». После показа я зашла за кулисы и разрыдалась: такой романтизм после всех этих лет экспериментов и бесформенных юбок, уродующих фигуру.

Мне катастрофически не хватает места для собственных фотографий, не говоря уже о фэшн-фотографиях. Я не храню старую одежду – в отличие от своего коллеги Хэмиша Боулза, международного редактора Vogue, у которого до сих пор живы все наряды от Пуаре до Скиапарелли. Он даже сдает их в музейные экспозиции. Хэмиш такой барахольщик, что в его кабинете уже нет места для него самого. Но я ценю винтажную одежду и не могу себе простить, что не сохранила потрясающие вещи из ранних коллекций Сен-Лорана и Аззедина.

Тридцатые и сороковые – моя любимая эпоха. Некоторый отрезок пятидесятых тоже был очень романтичным. Я ненавидела подкладные плечи восьмидесятых, они просто отвратительны. Женский деловой костюм – и того хуже. (Фильм «Деловая женщина» с Мелани Гриффит служит напоминанием об одном из самых уродливых периодов моды.) Отличительной деталью образа сороковых был квадратный крой плеча, и единственный дизайнер, который правильно повторил ее в наше время – я имею в виду, уловил дух сороковых, – это Ив Сен-Лоран. Мне нравилось все, что делал Карл для Chlo в начале своей карьеры, а потом и для Chanel couture. Мне доставляло удовольствие наблюдать за работой ранних японцев. Их шоу были подобны красивому театру. Я обожала сумасшедшие дефиле Кензо в семидесятые – красочные и новаторские; хотя он не создавал японскую одежду; это был японский взгляд на европейскую моду. Английский дизайнер Оззи Кларк вытворял что-то невероятное в шестидесятые и семидесятые, это были удивительные модели с легким дыханием тридцатых годов.

Я всегда любила косой крой. Благодаря нему одежда получает легкость, никогда не смотрится «в обтяжку», и ткань ложится идеально, если крой сделан правильно. Джон Гальяно и Оззи – великие мастера косого кроя. Аззедин Алайя – гений, я говорю об этом вполне серьезно. Я обожаю одежду Николя Гескьера. Его коллекции для Balenciaga абсолютно бескомпромиссны; в его одежде нет ни одной лишней складки или вытачки, все продумано и просчитано. Он – перфекционист и источник вдохновения для других. Его бесконечно копируют те, кому не хватает мужества, чтобы сделать свой первый шаг.

Хотя рядом с моим именем в выходных сведениях Vogue значится «креативный директор», я креативна исключительно в том, что касается моды, поэтому предпочла бы называть себя стилистом. Правда, в наши дни это понятие размылось, и теперь стилистами называются все кому не лень.

Анна довольно часто приглашает меня пообедать вместе. В последнее время я начинаю заранее готовиться к этим встречам – как и к тому, что могу услышать: «Наверное, пришло время. Ты перетрудилась. У тебя усталый вид. Думаю, тебе надо немного отдохнуть». И это будет прелюдией к вежливой просьбе подать в отставку. Во время нашей последней встречи я осмелилась признаться:

– Я думала, ты собираешься предложить мне уйти.

Анна рассмеялась.

– Ну уж нет. Пока я здесь, тебе никуда не деться.

В детстве у меня никогда не было настоящих праздников в честь дня рождения. Как и любые важные мероприятия, они заставляют меня нервничать. Конечно, торт и подарки – это замечательно, но ведь к ним неизбежно прилагается шумное сборище друзей с воздушными шарами? Нет, это невыносимо. Но какие бы тревоги я ни испытывала в возрасте семи лет, они усилились десятикратно, когда я достигла семидесятилетия и начались разговоры о мега-вечеринке по этому случаю.

Неумолимо приближалась весна 2011 года – а с ней и важный день. Однажды Анна сказала:

– У тебя скоро юбилей, и я хочу устроить большой праздник. Выбирай место и приглашай всех, кого захочешь.

(Забавно, как она любит праздновать чужие дни рождения, но игнорирует собственные!) Двадцать лет прошло с тех пор, как она устраивала мое пятидесятилетие в ресторане Indochine. Тогда мы только начинали работать в Vogue и могли смеяться, что вместе уйдем на пенсию.

Затем Анна подошла к Дидье и предложила ему роль хозяина вечера – вероятно, понимая, что это единственный способ заставить его выйти в свет. Я разработала меню, праздничный торт и эскиз приглашения, на обложке которого был мультяшный рисунок Анны в Prada и Дидье в смокинге. Я не смогла удержаться, чтобы не добавить изображения наших кошек, разодетых в пух и прах: Барт в смокинге, как у Дидье, а Тыква в платье от Balenciaga. По странному совпадению, Анна появилась на празднике именно в этом платье.

В офисе Анна выразила надежду, что я не стану возражать, если мы отпразднуем мой день рождения на неделю раньше. Она не хотела совмещать его с ежегодным гала-вечером в Институте костюма музея Метрополитен. Не годится устраивать два грандиозных мероприятия почти одновременно. Я, конечно, согласилась. Но меня охватило беспокойство. С каким же размахом она собралась отмечать мой день рождения?

Все наперебой предлагали новые рестораны. Строго говоря, некоторые из них не были даже «новыми», потому что Анна больше всего любит заведения, которые еще не открылись. Но в конце концов, как и двадцать лет назад, выбор пал на Indochine. Ресторан переживал бурное возрождение, и еда там была поистине великолепной.

Вечеринка имела оглушительный успех. Пришли все, даже владелец Cond Nast С. Ньюхаус; Кэри Маллиган, актриса, котору я обожаю; Хельмут Ланг, который редко покидает свой дом на Лонг-Айленд; мой прежний босс Кельвин Кляйн; Сет Майерс, который однажды на съемке рассмешил меня до колик; Артур Элгорт; Брюс Вебер; Крейг Макдин; толпы дизайнеров из Нью-Йорка и Европы; все мои любимые модели; редакции моды и искусства в полном составе; десять моих бывших помощниц из британского и американского Vogue. Я была настолько ошеломлена, что все словно расплывалось в тумане. Впрочем, такое творится со мной каждый раз, когда я нахожусь в центре внимания.

Хэмиш Боулз и бывшая модель, а ныне певица Карен Элсон исполнили «Happy Birthday to You». Брюс, Марк Джейкобс, Дидье и Джессика Дил (одна из моих бывших помощниц) выступили с добрыми словами. Дидье отпустил несколько остроумных комментариев в мой адрес, снова напомнив всем: «Я долго ждал, пока она меня признает». А еще: «Грейс всегда права, что подтвердят ее многочисленные друзья и коллеги».

Анна тоже произнесла речь.

– Грейс, – шутливо начала она, – наступает самая приятная для тебя часть вечера, когда мы будем говорить только о тебе. Для меня ты всегда будешь сердцем и душой журнала, его стражем у ворот, его маяком и знаком качества. На протяжении всех этих лет на посту редактора Vogue один-единственный человек – Грейс Коддингтон – вдохновляет меня на то, чтобы каждый день приходить на работу…

Меню, приглашение и банкетные карточки для вечеринки по случаю моего семидесятилетия, 2011.

Я лишилась дара речи. И это говорит женщина, от которой никогда не дождешься комплимента? Как я могла отреагировать на эти слова? Наверное, я могла бы скинуть каблуки и запрыгать или кувыркнуться, но мои регулярные занятия пилатесом все-таки не настолько эффективны. Я могла бы смеяться и плакать от мысли, что за столько лет кропотливой работы заслужила такое уважение. Я могла бы исполнить шимми на танцполе, зная, что есть еще порох в пороховницах.

Пока эти мысли проносились у меня голове, я окинула взглядом всех, кто собрался вокруг: фотографов, парикмахеров, визажистов, арт-директоров, редакторов, своих помощниц, – и впервые подумала о том, что среди моих друзей нет никого, кто не работал бы в модном бизнесе. Что меня вполне устраивает.

Так что же – я по-прежнему в моде и по-прежнему очарована ею? Пожалуй, да. Прослужив моде более полувека, я счастлива от того, что мой мир не съежился, а наоборот, стал шире. Мода открыла мне множество возможностей за пределами печатной страницы, а будущее дает шанс попробовать себя в чем-то новом: например, в иллюстрации (мне было так весело рисовать эту книгу), мультипликации (конечно, о кошках) или документальном кино (скорее всего, о моде).

Что бы это ни было, я надеюсь, что мне удастся привнести в свои работы личное тепло и участие; к сожалению, современный фэшн-редактор зачастую лишен такой возможности. Недавно я участвовала в фотосессии, где модель заменяла дублерша. Чудеса фотошопа позволяют фотографировать только голову модели, а потом сажать ее на плечи «живого манекена». Для меня это нонсенс.

Но я понимаю, что жизнь не стоит на месте и не стоит об этом горевать. В работе для меня главное – дарить людям то, о чем можно мечтать – так же, как когда-то мечтала я, ребенком разглядывая красивые фотографии. Я до сих пор мечтаю, находя вдохновение везде, где только можно, и продолжаю искать романтику в реальном, а не виртуальном мире.

Одно я знаю наверняка: если останусь в моде, то моя голова всегда будет крепко держаться на моих плечах.

Избранные работы