Я приду плюнуть на ваши могилы (сборник) Виан Борис

XVIII

На дороге была адская темень, но движение, к счастью, было не слишком оживленное. Только тяжелые грузовики время от времени попадались навстречу. Почти никто не ехал на юг. Я выжимал из машины все, что мог. Мотор гудел, как у трактора, и термометр показывал сто девяносто пять, но я тем ни менее все прибавлял газу, и моя колымага как-то это выдерживала.

Мне хотелось успокоить расходившиеся нервы. После часа всего этого грохота стало полегче, я немного сбросил скорость и снова услышал поскрипыванье кузова.

Ночь стояла влажная и холодная. Зима уже давала о себе знать, но мой плащ лежал в чемодане. Боже! Никогда еще мне не было так жарко. Я следил за дорожными знаками, но эта трасса не из сложных: лишь время от времени попадется заправочная станция в три-четыре постройки, и — снова дорога. Изредка по сторонам мелькали какие-то плантации или фруктовые сады, потом опять тянулись глухие места.

Я рассчитывал сделать сотню миль за два часа. На самом деле их было сто восемь или сто девять, да еще надо прибавить время, которое я потерял на выезде из Бактона и когда объезжал вокруг сада Эсквитов, чтобы подрулить поближе к дому. На все это мне потребовалось только полтора часа или чуть больше. Даже не ожидал, что моя старая развалина на это способна. Я подумал, что Лу должна быть наготове, и, проезжая мимо ворот, просигналил три раза.

Я остановил машину сразу за воротами. Сначала ничего не было слышно. С того места мне было не разглядеть окон Лу, а выйти из машины я не решался и не хотел гудеть еще раз, боясь разбудить кого-нибудь в доме.

Я решил дожидаться ее в машине, и, когда закурил сигарету, чтобы немного успокоиться, увидел, как дрожат мои руки. Сделав несколько глубоких затяжек, я выбросил сигарету и долго колебался, прежде чем повторить тройной гудок клаксона. Потом, уже совсем собравшись было выйти из машины, я почувствовал, что кто-то идет, и, обернувшись, увидел ее совсем рядом.

Она пришла без шляпы, в светлом пальто и больши чемоданом из коричневой кожи; чемодан, казалось, вот-вот лопнет. Она забралась в машину и, не сказав ни слова, уселась рядом со мной. Я закрыл дверцу, перегнувшись через Лу, но даже не пытался ее поцеловать. Она была замкнута, как несгораемый шкаф.

Я тронулся с места и развернулся, чтобы снова выехать на шоссе. Она сидела неподвижно, уставившись прямо перед собой. Я наблюдал за ней краем глаза, но подумал, что все уладится, когда мы выедем из города. Еще сто миль такой же бешеной гонки. Воздух стал суше, а тьма не такой непроглядной: чувствовалось, что мы приближаемся к югу. Но оставалось проделать еще пятьсот или шестьсот миль.

Я не мог больше сидеть рядом с ней, не произнося ни слова. Духи Лу заполнили всю машину, и это чертовски меня возбуждало; я вновь видел ее стоящей посреди спальни в разорванных трусиках и с глазами, как у кошки; я вздохнул. Достаточно громко, чтобы она заметила. У нее был такой вид, словно она только что проснулась и понемногу приходит в себя; я попытался несколько разрядить атмосферу, так как все еще чувствовалась некоторая натянутость.

— Не холодно?

— Нет, — сказала она.

Она зябко вздрогнула, и от этого у нее еще больше испортилось настроение. Я подумал, что она разыгрывает что-то вроде сцены ревности, но мои руки были заняты, и я мог попытаться уладить все это только словами, если ей действительно пришла в голову такая дурацкая идея. Держа руль одной рукой, я порылся в правом ящичке, достал оттуда бутылку виски и поставил ей на колени. В ящичке лежал еще бакелитовый стаканчик, я поставил его рядом. Потом закрыл ящик и повернул ручку приемника. Надо было вспомнить об этом раньше, но я решительно чувствовал себя не в своей тарелке.

Меня слишком взбудоражила мысль о том, что еще предстояло сделать. К счастью, она взяла бутылку и открыла ее, затем налила себе стаканчик и одним глотком все выпила. Я протянул руку. Она снова наполнила стакан и осушила его второй раз. И только после этого налила мне. Я вернул стакан, даже не почувствовав того, что выпил. Она убрала все обратно в ящик, вытянулась немного на сиденье и расстегнула пуговицы пальто. На ней был довольно короткий костюм, но с очень широкими лацканами, жакет она расстегнула тоже. Под ним, прямо на тело, был надет пуловер лимонного цвета. Я изо всех сил старался не отвлекаться от дороги.

Теперь в машине пахло ее духами, виски, немного сигаретами — как раз такая смесь, чтобы кровь ударила вам в голову. Но я не стал опускать стёкла. Мы по-прежнему молчали; так продолжалось еще с полчаса; потом она снова открыла ящик и выпила еще два стакана. Теперь ей стало жарко, и она сняла пальто. И в тот момент, когда она невольно приблизилась ко мне, я чуть наклонился и поцеловал ее в шею у самого уха. Она резко отпрянула, обернулась и взглянула на меня. И вдруг громко рассмеялась. Я подумал, что виски уже начало действовать. Еще миль пятьдесят я продолжал молча вести машину и, наконец, когда она снова взялась за виски, перешел в нападение.

— Еще не в форме?

— Все о’кей, — медленно произнесла она.

— Не хочется ехать со стариной Ли?

— Ну почему же.

— Не хочется повидать свою сестренку?

— Не говори мне о моей сестре.

— Она милая девушка.

— И она хорошо трахается, а?

У меня перехватило дыхание. Любая другая могла мне сказать это, и я даже не обратил бы внимания — Джуди, Джики, Би-Джи — но не Лу. Она увидела, мне я ошарашен, и засмеялась взахлеб. Теперь стало заметно, что она пьяна.

— Разве это не так называется?

— Да, — подтвердил я. — Именно так.

— И разве она этим не занимается?

— Я не знаю.

Она снова засмеялась.

— Знаешь, Ли, не стоит. Я уже не в том возрасте, когда верят, что дети заводятся от поцелуев в губы!

— Какие дети?

— Джин ждет ребенка.

— Ты в своем уме?

— Ли, уверяю тебя: не стоит продолжать, я знаю то, что знаю.

— Я не спал с твоей сестрой.

— Да-да.

— Я не делал с ней этого; и даже если бы я с ней это и делал, не ждет она никакого ребенка.

— Почему же ей все время плохо?

— Ей было плохо у Джики, хотя я тогда еще не мог сделать ей ребенка. У твоей сестры слабый желудок.

— А что-нибудь еще у нее не слишком слабо?!.

И тут она обрушилась на меня с кулаками. Я втянул голову в плечи и прибавил газу. Она колотила изо всех сил; это было не слишком больно, но все же довольно чувствительно. Мускулатуру ей заменяли нервы и неплохая теннисная подготовка. Когда она остановилась, я встряхнулся.

— Вы чувствуете себя лучше?

— Я чувствую себя очень хорошо. А Джин, ей было хорошо после?..

— После чего?

— После того как ты ее трахнул?

Ей явно доставляло удовольствие повторять это слово. Если бы я сейчас провел рукой у нее между ляжек, уверен, что мне пришлось бы вытереться.

— О! — сказал я, — она уже делала это раньше!

Снова град ударов.

— Ты грязный лгун, Ли Андерсон!

Она запыхалась после этих усилий и сидела отвернувшись.

— Кажется, я предпочел бы трахнуть тебя, — сказал я. — Мне больше нравится твой запах, и у тебя больше волос на лобке. Но Джин трахается хорошо. Я буду жалеть о ней, когда мы от нее избавимся.

Она не пошевелилась. Напоследок она проглотила и эту пилюлю. Мне самому было трудно дышать, это нашло на меня, как затмение, и я кое-что почувствовал.

— Мы сделаем это прямо сейчас, — прошептала Лу, или… после?

— Сделаем что? — выдохнул я.

Мне было тяжело говорить.

— Ты сейчас возьмешь меня?.. — сказала она так тихо, что я скорее догадался, чем на самом деле услышал ее слова.

Теперь я был возбужден, как бык, и мне чуть не стало плохо.

— Сначала надо покончить с ней, — ответил я.

Я сказал это, только чтобы проверить, насколько она в моих руках.

— Я не хочу, — сказала она.

— Ты так дорожишь своей сестрой, а? Или сдрейфила?..

— Я не хочу ждать…

К счастью, я заметил заправочную станцию и остановил машину. Надо было подумать о чем-нибудь другом, чтобы не потерять выдержку. Пока наполняли бак, я остался сидеть в машине. Лу повернула ручку машины и выскочила наружу. Она что-то прошептала, и человек указал ей на одну из построек. Она исчезла и вернулась минут через десять. Я воспользовался этим, чтобы заставить этого парня подкачать спустившую камеру, и попросил принести сандвич, который так и не смог проглотить.

Лу уселась обратно. Я расплатился, и парень отправился досыпать. Я завел машину, и еще час или два мы неслись сломя голову. Лу больше не шевелились. Казалось, она спала; я совсем уже успокоился, и вдруг она потянулась, снова открыла ящик и на этот раз выпила один за другим три стаканчика.

Я не мог больше смотреть на нее, не приходя в возбуждение. Я пытался усидеть за рулем, но еще через десять миль остановил машину на обочине дороги. Было совсем темно, но уже чувствовалось приближение утра. Купы деревьев и кустарники закрывали этот уголок от ветра. С полчаса назад мы миновали какой-то городишко.

Поставив машину на ручной тормоз, я взял бутылку и сделал порядочный глоток, а потом велел ей выходить. Она открыла дверцу и взяла свою сумочку. Я вышел следом. Она направилась к деревьям и, как только мы подошли к ним, остановилась и попросила сигарету — я забыл их в машине. Я велел ей подождать; она стала рыться в сумке, пытаясь отыскать их у себя, но я уже бегом бежал к машине. Заодно я прихватил и бутылку. В ней уже почти ничего не было, но у меня оставалось еще несколько штук в багажнике.

Возвращаясь, я спотыкался от возбуждения и начал расстегиваться еще не доходя до нее, и вдруг увидел револьверную вспышку и в тот же миг почувствовал, что мой левый локоть словно разорвался, рука плетью повисла вдоль тела: если бы я не занимался в этот момент своим туалетом, то получил бы пулю прямо в легкое.

Я сообразил все это в одну секунду, а в следующую уже сидел на ней верхом и выкручивал запястье, а потом изо всех сил врезал ей кулаком по виску, когда она попыталась меня укусить; но я чувствовал адскую боль и жестоко страдал. От моего удара она обмякла и больше не двигалась, но дело еще не было сделано. Я подобрал револьвер и положил себе в карман. Обыкновенная пушка калибра 6,35 — такая же, как у меня, но эта шлюха прицелилась как следует. Я бегом вернулся к автомобилю. Левую руку я придерживал правой и гримасничал, как китайская маска, но я был так разъярен, что даже не понимал хорошенько, откуда идет боль.

Я нашел то, что искал — веревку, — и вернулся. Лу начала шевелиться. Когда я связывал ее, то из-за боли в локте мог действовать только одной рукой и, закончив эту процедуру, стал бить ее по щекам; потом задрал ей юбку, разорвал пуловер и снова принялся хлестать по физиономии. Мне пришлось придерживать ее коленом, пока я стаскивал этот проклятый свитер, но все равно мне это удалось только наполовину. Начинало светать, но она лежала как раз в самой тени дерева.

В этот момент она попыталась заговорить и сказала, что я не возьму ее, что она перед отъездом звонила Дексу и просила его предупредить полицию, и что она поняла, какой я негодяй, еще когда я предложил покончить с ее сестрой. Я усмехнулся, потом она выдавила из себя некое подобие улыбки, и я врезал ей кулаком в челюсть. Грудь ее была холодная и твердая; я спросил, почему она выстрелила в меня, и попытался взять себя в руки; она сказала, что я грязный негр, что ей сказал об этом Декс, что она поехала со мной, чтобы предупредить Джин, и что она ненавидит меня как никого и никогда.

Я усмехнулся еще раз. В груди моей словно колотился кузнечный молот, и руки мои дрожали, а левая здорово кровоточила: я чувствовал, как что-то течет у меня по предплечью.

Тогда я сказал ей, что белые прикончили моего брата и я расквитаюсь за это вдвойне, и что она в этом случае пойдет в зачет; и опять так сдавил ей одну из грудей, что она почти потеряла сознание, но не издала ни звука. Я влепил ей убийственную затрещину. Она снова открыла глаза, и в свете наступающего дня я увидел, что они блестят от слез и ярости. Я наклонился, обнюхивая ее, как зверь, и тут она завизжала. Я впился зубами ей прямо между ляжек. Рот мой наполнился черной и жесткой шерстью, я слегка разжал зубы и потом снова свел их немного ниже, где было нежнее. Я купался в запахе ее духов, ими пахло даже здесь, и покрепче стискивал зубы. Я пытался заткнуть ей рот рукой, но она визжала, как свинья, которую режут, и от этого крика меня бросало в озноб. Тогда я сжал челюсти изо всех сил и наконец прокусил ее плоть насквозь. Я ощутил, мне кровь затекает мне в рот, ее бедра задергались, несмотря на веревки. Все мое лицо было залито кровью, и я чуть отполз назад. Никогда не слышал, чтобы женщина так кричала; и тут я почувствовал, что все извергается прямо мне в трусы, это потрясло меня так, как ничто прежде не потрясало; но меня не отпускал страх, что кто-нибудь вот-вот явится. Я чиркнул спичкой и увидел, что она истекает кровью. Я тут же принялся бить ее здоровым кулаком по челюсти, я чувствовал, как ломаются ее зубы и продолжал; я хотел, чтобы она перестала кричать. Я ударил еще сильней, а потом натянул ей юбку на лицо и уселся сверху. Она извивалась как червяк. Никогда бы не подумал, что жизнь сидит в ней так цепко; когда она дернулась особенно резко, мне показалось, что моя левая рука сейчас оторвется. Я пришел в такую ярость, что готов был содрать с нее кожу. Но я просто поднялся, чтобы прикончить ее ударом ноги, и навалился всем своим весом, поставив ботинок ей поперек горла. Когда она перестала двигаться, я почувствовал, что это пришло во второй раз. Теперь у меня дрожали колени, и я боялся хлопнуться в обморок.

XIX

Мне надо было бы сходить за киркой и лопатой и закопать ее, но я уже боялся полиции, боялся, что они сцапают меня до того, как я покончу с Джин. Я чувствовал, что теперь меня направляет Малыш; встав на колени рядом с Лу, я зубами развязал веревку, стягивающую ее руки. На запястьях у нее остались глубокие следы, и тело казалось на ощупь дряблым, как обычно тела у мертвых сразу после смерти. Груди тоже увяли. Я не стал стаскивать юбку с ее лица — не хотел его больше видеть, но взял часы: мне были необходима какая-нибудь ее вещь.

Тут я вдруг вспомнил о своем лице и побежал к машине. Взглянул на себя в зеркало и увидел, что мне не так уж много надо приводить в порядок. Я протер лицо и руки небольшим количеством виски; предплечье больше не кровоточило; мне удалось высвободить его из рукава и крепко привязать к телу шейным платком и веревкой. Я чуть не завыл от боли, когда пришлось сгибать руку, однако при помощи второй бутылки из багажника в конце концов справился. На это ушло немало времени, вот-вот должно было взойти солнце. Забрав из машины пальто Лу, я накрыл ее им — мне не хотелось таскать его за собой. Я совершенно не чувствовал под собой ног, но руки дрожали немного меньше.

Снова усевшись за руль, я тронулся с места. Что же она могла сказать Дексу? Эта ее история с полицией начинала меня беспокоить, хотя я, вроде бы, совсем не думал о ней, она оставалась в подсознании, как шумовой фон.

Теперь я хотел Джин, чтобы испытать еще разок испытанное уже дважды, когда приканчивал ее сестру. Да, только теперь я нашел то, что всегда искал. Мысль о полиции еще немного занимала меня, но совсем в другом плане: они не помешают мне сделать задуманное, у меня был слишком большой запас времени. Им пришлось бы изрядно попотеть, чтобы сцапать меня. Мне оставалось меньше трехсот миль. Левая рука теперь почти совсем онемела, а сам я весь взмок.

XX

Где-то за час до конца пути на меня вдруг нахлынули воспоминания. Я вспомнил день, когда в первый раз взял в руки гитару. Это было у соседа, который и дал мне тайком несколько уроков; я разучивал только одну песенку: «When the Saints go marchin'on», и я научился играть ее полностью, с импровизациями, и одновременно пел. Однажды вечером я одолжил у соседа гитару, чтобы устроить дома сюрприз; Том запел вместе со мной; а Малыш был просто без ума, он начал приплясывать вокруг стола, словно шел на параде за колонной резервистов; он взял палку и стал выделывать с ней всякие фортели. В это время вернулся отец, он засмеялся и стал петь вместе с нами. Я вернул гитару соседу, но на следующий же день нашел на своей постели другую, купленную по случаю с рук, но еще вполне приличную. И каждый день я бренчал на ней понемножку. Гитара такой инструмент, от которого делаешься ленивым. Возьмешь ее, сыграешь мотивчик-другой, потом бросишь и бездельничаешь, снова берешь, чтобы взять на ней два-три аккорда или подыграть себе, пока что-нибудь насвистываешь. И так пролетает день за днем.

Тут колдобина на дороге привела меня в чувство. Вероятно, я задремал. Левая рука совсем потеряла чувствительность, и мне безумно хотелось пить. Я снова попытался вспомнить о старых добрых временах, чтобы хоть ненадолго избавиться от навязчивых мыслей; я так жаждал поскорее приехать, что как только мое сознание прояснялось, сердце начинало колотиться о ребра, и правая рука дрожала на руле; а у меня, увы, чтобы вести машину, была только одна рука. Я подумал, что делает сейчас Том; может быть, молится или учит чему-нибудь малышей; от Тома я перешел к Клему и этому городку, Бактону, где неплохо провел последние три месяца, прилично зарабатывая в книжной лавке; вспомнил Джики и тот день, когда трахнул ее в воде, и как прозрачна была река. Джики — совсем молоденькую, гладкую и голую, как младенец; и вдруг это снова заставило меня вспомнить Лу, ее черное, кудрявое и жесткое руно внизу живота, и тот вкус, который остается на языке, когда кусаешь его — вкус нежный, чуть солоноватый и теплый, пропитанный ароматом ее ляжек, — и ее крики опять зазвучали у меня в ушах; я чувствовал, как пот заливает мне лоб, и никак не мог бросить эту проклятую баранку, чтобы вытереться. Желудок мой вздулся от газов и давил на диафрагму так сильно, что казалось, вот-вот расплющит легкие, а Лу кричала у меня и ушах; я утопил эбонитовое кольцо дорожной сирены на руле и черную кнопку городского сигнала в самой его середине, я жал на них одновременно, лишь бы заглушить эти крики.

Я несся со скоростью восемьдесят пять миль в час; эта штука никак не могла ехать быстрее, но тут дорога пошла под уклон, и я увидел, как стрелка спидометра медленно переползла на два деления, на три, а потом на четыре. Уже давно рассвело. Навстречу мне стали попадаться машины, а какие-то обгонял я. Продержав несколько минут, я отпустил обе кнопки, так как могли встретиться полицейские на мотоциклах, а у этого мотора не хватало силенок, чтобы их обставить. Приехав, я смогу взять машину Джин, но Боже мой! когда же наконец я доеду?..

Кажется, я начал повизгивать, скулить сквозь зубы, как животное, чтобы ехать быстрее, и один вираж я взял не притормозив, под душераздирающий визг скользящих покрышек. Машину сильно занесло, но она все-таки выровнялась, заехав на встречную полосу, а я выжимал газ до отказа, и смеялся, и радовался, как Малыш, когда он крутился вокруг стола и пел When the Saints… и мне почти не было страшно.

XXI

Но эта мерзкая дрожь вернулась, стоило мне подъехать к отелю. Было около половины двенадцатого; Джин должна ждать меня к завтраку, как я ей это сказал. Я открыл правую дверцу и вышел с этой стороны, так как с моей рукой иначе было не сделать.

Гостиницей оказалась какая-то белая постройка в традициях местной архитектуры, с опущенными жалюзи на окнах. В этих краях, несмотря на конец октября, еще пригревало солнце. Я никого не увидел нижнем холле. Это был далеко не тот роскошный замок, который сулило газетное объявление, но что касается уединенности, то лучшего требовать не приходилось. Я едва насчитал дюжину домиков, в том числе заправочную станцию и бистро при ней, немного в стороне от дороги, предназначенное, несомненно, для водителей тяжелых грузовиков.

Я вышел из холла. Судя по рекламе, спальные домики стояли где-то поодаль от главного корпуса, и я подумал, что они расположены вдоль окаймленной полуоблетевшими деревьями и пожухлой травой дороги, которая шла под прямым углом к шоссе. Дорога почта сразу свернула, и я наткнулся на машину Джин, стоявшую перед небольшой хибарой из двух довольно чистых комнат. Я вошел без стука.

Она сидела в кресле и, казалось, спала; она скверно выглядела, но как всегда была хорошо одета. Только я хотел ее разбудить, как телефон — там даже оказался телефон — громко зазвонил. Я пришел в бешенство и бросился к нему. Сердце мое чуть не выскочило из груди. Я снял трубку и тут же повесил ее. Звонить мог только Декстер — или полиция. Джин протирала глаза. Она поднялась с кресла, и для начала я тут же поцеловал ее, так что она замурлыкала. Теперь, кажется, она наконец проснулась; я обнял ее рукой за талию, чтобы увести оттуда. Тут она заметила мой пустой рукав.

— Что с тобой, Ли?

У нее был испуганный вид. Я рассмеялся, но смех мой прозвучал неестественно.

— Ничего страшного. Растянулся, как идиот, вылезая из машины, и разбил себе локоть.

— Но у тебя шла кровь!

— Просто царапина… Идем, Джин. Я сыт по горло этим путешествием. Хочется побыть с тобой вдвоем.

И снова зазвонил телефон. Меня передернуло, слон-но электрический ток шел не по проводам, а через мои тело. Я не мог сдержаться и кулаком сбросил аппарат на пол.

Я добил его ударом каблука. Это было неожиданное чувство: будто давишь ботинком лицо Лу. Меня снова прошиб пот. Надо поскорее убираться отсюда на свежий воздух. Губы мои дрожали, и вообще, должно быть, я выглядел, как помешанный.

К счастью, Джин не сопротивлялась. Мы вышли, и я сказал, чтобы она садилась в свою машину; отъедем немного подальше, чтобы побыть вдвоем, а после вернемся позавтракать. Время завтрака понималось несколько широко, но Джин, казалось, все было безразлично. Ее постоянно мутило, вероятно, из-за беременности. Я нажал на стартер. Машина тронулась, нас вдавило в спинку сиденья; на этот раз дело было почти в шляпе; как только я услышал шум мотора, ко мне вернулось спокойствие. Я брякнул Джин какую-то ерунду, чтобы извиниться за телефон — она, похоже, начала замечать, что я совсем съехал с катушек — пора взять себя в руки. Прижавшись, она положила голову мне на плечо.

Отъехав километров на двадцать, я стал подыскивать местечко для остановки. Дорога здесь шла по насыпи, и я решил, что нам достаточно будет спуститься с откоса. Я остановил машину. Джин вышла первая. Я нащупал револьвер Лу в своем кармане, но не собирался сразу пускать его в ход. Даже одной рукой я мог бы расправиться и с Джин тоже. Она наклонилась, чтобы завязать шнурок: из-под короткой юбки, узко обтянувшей ей зад, я увидел ее ляжки. У меня пересохло во рту. Она остановилась около кустарника. Это был как раз такой уголок, где если сесть на землю, то ничего с дороги не увидят.

Она вытянулась на земле; тут же на месте я овладел ей, но не позволил себе кончить. Я попытался справиться с собой, несмотря на эти ее дьявольские движения задом; мне удалось доставить ей удовольствии, прежде чем я испытал его сам. И в этот момент я с ней заговорил.

— На тебя всегда так сильно действует, когда ты спишь с цветными?

Она ничего не ответила и лежала совершенно обессиленная.

— Ведь во мне больше одной восьмой черной крови.

Джин открыла глаза, и я зло засмеялся. Она все еще не понимала. И тут я рассказал наконец всю эту историю с Малышом, как он втюрился в одну девицу, и как ее отец и брат потом отплатили ему; и объяснил, что я задумал сделать с ней и с Лу, расквитавшись ими обеими за одного. Я порылся в кармане и, вытащив браслет Лу, показал его Джин, жаль, сказал я, что не смог принести глаз ее сестренки, — уж слишком сильно они ввалились после оказанного мной почтительнейшего и изобретательнейшего обхождения.

Я с трудом произносил все это: вместе со словами подступало кое-что еще. Она лежала с закрытыми глазами, вытянувшись на земле с задранной до живота юбкой. Я ощутил, как что-то неотвратимо на меня накатывается, и рука моя сама собой сомкнулась у нее на горле — это наступило; это было так ослепительно, что я выпустил ее и оказался на ногах, словно какая-то сила подбросила меня кверху. У нее уже посинело лицо, и она не шевелилась. Да, она позволила удавить себя без всякого сопротивления. Но все же она еще дышала. Я достал револьвер Лу из кармана и всадил ей две пули в шею, почти в упор; медленно, большими пузырями из горла хлынула кровь, она журчала и текла рывками. Под веками Джин виднелась узенькая белая полоска глазного яблока, ее тело слабо содрогнулось в конвульсиях. Думаю, что она умерла именно в этот миг. Я перевернул ее, чтобы не видеть больше лица, и, пока она была еще теплой, сделал с ней то, что уже делал однажды в ее комнате.

Вероятно, сразу после этого я впал в беспамятство; а когда пришел в себя, тело уже совсем закоченело. Я оставил ее и поднялся обратно к машине. Я едва волочил ноги; радужные круги расплывались перед глазами, а сев за руль, я вспомнил, что виски осталось в нэше, и рука моя опять задрожала.

XXII

Сержант Кэллоуз положил телефонную трубку на конторку.

— Мы ни за что не сможем его задержать, — сказал он.

Картер покачал головой.

— Можно попробовать.

— Невозможно на двух мотоциклах задержать типа, который мчится со скоростью под сто миль в час на тачке в восемьсот кубов!

— Можно попробовать. Рискуешь, правда, шкурой, но попробовать можно.

Барроу еще ничего не сказал. Это был высокий нескладный парень, худощавый и черноволосый, с протяжным выговором.

— Я не прочь, — сказал он.

— Так рискнем? — сказал Картер.

Кэллоуз взглянул на них.

— Парни, — сказал он, — вы рискуете своей шкурой, но если дело выгорит, вы получите повышение.

— Нельзя позволить проклятому нигеру залить кровью всю округу, — сказал Картер.

Кэллоуз ничего не ответил и посмотрел на часы.

— Сейчас ровно пять, — сказал он. — Вот уже десять минут, как позвонили. Он должен проехать здесь через пять минут… если проедет, — добавил он.

— Он убил двух девчонок, — сказал Картер.

— И парня с бензоколонки, — добавил Барроу. Он поправил кобуру с кольтом, которая била ему по ляжке, и направился к двери.

— За ним уже гонятся, — сказал Кэллоуз. — По последним данным, они сидят у него на хвосте. Одна машипа-супер только что вышла, и ждут другую.

— Будет лучше, если мы тронемся сейчас, — скажи Картер. — Сядешь позади меня, — добавил он Барроу. — Возьмем один мотоцикл.

— Это не по правилам, — возразил сержант.

— Барроу умеет стрелять, — сказал Картер. — Одному нельзя одновременно вести и стрелять.

— Ну, выпутывайтесь, как знаете! — сказал Кэллоуз. — Лично я умываю руки.

Барроу сидел задом наперед, спиной к спине Картера, привязанный к нему кожаными ремнями. Инди резко взял с места, и Картера подбросило кверху.

— Притормози, как только выедем за черту города, — сказал Барроу.

— Все же это не по правилам, — снова процедил сквозь зубы Кэллоуз и задумчиво посмотрел вслед мотоциклу.

Он пожал плечами и вернулся на пост. Но почти сразу же выскочил обратно и увидел, как исчез вдали кузов большого белого бьюика, пронесшегося мимо с оглушительным ревом моторов. А затей раздался вой сирены, и мимо него промчалось четыре мотоцикла — итак, их было четыре — и почти сразу за ними машина.

— Проклятая дорога! — пробормотал Кэллоуз.

На этот раз он остался снаружи.

Он слушал, как постепенно удаляется вой сирен.

XXIII

Ли бредил. Его правая рука нервно перемещалась по ободу руля, в то время как он всем своим весом давил на акселератор. Глаза его налились кровью, по лицу тек пот, белокурые волосы слиплись от испарины и пыли. Прислушавшись, он расслышал где-то позади вой сирен, но дорога была слишком плохой, чтобы по нему попытались стрелять. Прямо перед собой он заметил мотоцикл и взял влево, чтобы пойти на обгон, но мотоцикл сохранил прежнюю дистанцию и вдруг что-то ударило в лобовое стекло, и мелкие трещины расползлись от центра к краям, а в лицо ему посыпались стеклянные осколки, крошечные кусочки кубической формы. Мотоцикл казался почти неподвижным по отношению к бьюику, и Барроу целился так же старательно, как у стойки тира. Ли заметил вспышки второго и третьего выстрелов, но пули ка этот ран прошли мимо. Теперь он старался ехать зигзагами, пытаясь уклониться от выстрелов, но ветровое стекло пулей прошило еще раз, совсем близко от его лица. Он чувствовал теперь, как сильная струя воздуха врывается сквозь аккуратную круглую дыру, проделанную медной косточкой, которую выплюнула игрушка сорок пятого калибра.

А потом ему показалось, что бьюик прибавил скорость, так как мотоцикл заметно приблизился, но вдруг он понял, что наоборот, это Картер сбросил обороты. По его губам скользнула едва заметная улыбка, и он немного ослабил давление на педаль. Между ними теперь оставалось только двадцать метров, пятнадцать, десять — и Ли снова до предела выжал газ. Совсем рядом он увидел лицо Барроу и подпрыгнул от удара пули, которая прошила ему правое плечо; стискивая зубы, чтобы не выпустить руль, он все же обогнал мотоцикл; оказавшись впереди, он больше ничем не рисковал.

Дорога сделала неожиданный поворот и снова пошла прямо. Картер и Барроу продолжали висеть у него на хвосте. Теперь, несмотря на первоклассную подвеску, своими израненными членами он чувствовал даже малейшую выбоину на дороге. Он взглянул в зеркало заднего вида. Кроме этих двоих, на дороге никого не было. Он увидел еще, как Картер затормозил и встал на обочине, чтобы Барроу пересел лицом вперед, прежняя позиция больше не имела смысла.

Вдалеке, с правой стороны, Ли заметил какую-то постройку, к которой вела дорога, ответвлявшаяся от шоссе метров через сто. Чтобы срезать угол, он, не снижая скорости, погнал машину прямо через окаймлявшее шоссе свежевспаханное поле. Сделав гигантский скачок, бьюик едва не опрокинулся, но ему все же удалось выправить машину, заскрипевшую всеми своими металлическими сочленениями, потом колеса пошли юзом, и наконец он остановился перед гумном, с трудом ему удалось добраться до двери. Обе его руки теперь беспрестанно пронизывала колющая боль. В левой руке, все еще прикрученной к телу, начало восстанавливаться кровообращение, и он не мог сдержать стонов. Добравшись до деревянной лестницы, ведущей на чердак, он пополз по перекладинам вверх, но тут же потерял равновесие и с гримасой невообразимой боли попытался восстановить его, уцепившись зубами за одну из толстых необструганных палок. И застыл на полдороге, задыхаясь, с занозой, впившейся в губу. Он понял, как сильно сжал свои челюсти, только когда снова ощутил у себя во рту солоноватый вкус теплой крови, крови, которой он хлебнул, лежа на теле Лу, между ее ляжками, надушенными французскими духами, неподходящими для ее возраста. Он вновь увидел перекошенный рот Лу и ее измазанную кровью юбку, и мелкие искорки опять заплясали у него в глазах.

Медленно, через силу, он вскарабкался на несколько перекладин выше, когда снаружи раздался вой сирен. Этот вой сливался с криками Лу, и все случившееся ожило и пришло в движение в его сознании — он опять убивал Лу, и то же самое чувство, то же наслаждение снова охватило его, когда он наконец добрался до верху и вполз на грубый дощатый пол чердака. Звук снаружи умолк. С трудом, не помогая себе правой рукой, малейшее движение которой теперь также причиняло ему невыносимые страдания, он подполз к слуховому окну. Перед ним, насколько хватало глаз, тянулись поля желтоватой земли. Садилось солнце, и трава на обочине дороги колыхалась от легкого ветерка. Кровь сочилась в правый рукав и стекала вдоль тела; силы постепенно оставляли его; а затем его бросило в дрожь, так как к нему вернулся прежний страх.

Теперь полицейские окружили гумно. Ли слышал, как они окликают его. Он дышал, широко открыв рот. Его мучила жажда, он обливался потом; хотелось разразиться бранью и проклятиями, но в горле совсем пересохло. Он увидел, что кровь собралась возле него в маленькую лужицу и затекла под колено. Ли дрожал как осиновый лист, клацал зубами, а когда перекладины лестницы заскрипели под тяжелыми шагами, начал тихонько скулить, потом завыл, и вой, разрастаясь, стал пронзительным и громким; он попытался достать из кармана револьвер, и ценой безумного усилия ему это удалось. Его тело вжималось в стенку, чтобы быть как можно дальше от дыры, из которой должны были появиться люди в голубом. Да, он держал револьвер, но все равно не мог бы сделать ни единого выстрела.

Скрип шагов затих. Тогда он перестал выть, голова его упала на грудь. Но он еще смутно слышал что-то. Несколько мгновений спустя в бедро ему ударили пули; тело его ослабло и медленно осело вдоль стенки на пол. Выступившей слюной рот приклеило к грубому настилу гумна. Веревки, поддерживавшие его левую руку, оставили на ней глубокие синие полосы.

XXIV

Толпа из поселка его все-таки вздернула, потому что он был негр. Внизу живота, под брюками, еще слегка топорщился уродливый, смехотворный комочек.