Скажи что-нибудь хорошее Огородникова Татьяна

Из кухни вышла женщина строгой наружности, очень аккуратно одетая, голова ее была повязана голубеньким платочком, а в руке она держала сковородку.

«Ну вот, так я и думал. Не надо было соглашаться. Сейчас обоим достанется. Я же не буду чужую бабу бить», – подумал Мотя и решил предупредить ситуацию. Он вдруг резко бросился к хозяйке и вцепился в сковороду.

– Эй, ты чего? – возмутилась женщина, стараясь не отпустить орудие избиения.

– Лучше отдай, – приговаривал Мотя, изо всех сил таща сковородку на себя. Женщина пожала плечами и отпустила руки. Мотя, не удержав равновесия, упал на задницу, но сковороду не отпустил.

Василий бросился поднимать гостя с пола.

– Далась тебе эта сковородка, на что она тебе?

Его жена стояла, скрестив руки на груди, и всем своим видом требовала объяснений.

– На, забери. – Матвейка протянул сковородку Василию. – Скажи, чтобы больше не лезла драться!

Тут Василий заржал так, что, казалось, стены дома начали сотрясаться.

– Так ты меня хотел защитить? – гоготал он во все горло. – Слышь, Тамар, пацан решил, что ты меня сковородой бьешь, когда я с работы прихожу. Для профилактики вроде… – Теперь к мужу присоединилась и Тамара. Ее смех был еще более заразительным, чем у Васи. Матвейке не оставалось ничего другого, как присоединиться к семейке.

Они втроем хохотали до упаду, пока у Тамары не иссяк дух. Она так и сказала:

– Все, парни, дух иссяк! – и повалилась на угловой диван, прибрав колени к груди.

Парни скоро успокоились. Они чувствовали себя немного смущенными, не знали куда себя деть. Это неловкое чувство возникло от того, что за столь короткое время посторонние люди обрели взаимную симпатию, которая ко многому обязывала. Как раз обязательства – последнее, чего хотелось Матвею в жизни. По большому счету Василию было бы даже приятно пригреть смышленого пацана в доме, и в данном случае обязательства работали на него. Им с Тамарой уже несколько лет приходилось жить воспоминаниями о прошлом – дети далеко, внуков нет, работа, дом, огород – вот и все обязательства…

Мотя словно почувствовал, что его хотят приватизировать. Он искренне благодарил в душе тракториста, оказавшего теплый прием. Но планы Матвейки совершенно не совпадали с амбициями Васи-тракториста. Мотя мог позволить себе пользоваться гостеприимством нового приятеля максимум три дня. У него было очень много дел.

22. Георгий

Шило нашел пустые «апартаменты» и только успел донести голову до подушки, как провалился в глубокий сон. Разбудил его все тот же Кирюха, прокричав своим пионерским голосом в приоткрытую дверь:

– Павел, вам вставать пора! Доктор велел! И мама завтрак накрыла!

– Чего так орать-то. – Пашка с удивлением обнаружил, что выспался, как будто по приказу Георгия. Есть и вправду хотелось, еще очень хотелось увидеть Валюшу. Шило направился в комнату к Евгении – проведать и привести себя в порядок. Там все еще сидел доктор. Его лохматая голова лежала на столе на скрещенных руках, было похоже, что он спит. Пашка подошел к Евгении и прислушался к дыханию. Оно было ровным, только изредка из груди вырывался прерывистый вздох, но потом снова надолго воцарялся покой. «Не то что вчера, – подумал Пашка, – такую истерику закатила. Все-таки интересно, кого она так хотела выгнать?» Тут, словно вторя Пашкиным мыслям, Женя тихо, но ясно прошептала: «Уходи». Шило пожал плечами и посмотрел на спящего доктора. Тот уже не спал, он выпрямился за столом, и Шило увидел, что Георгий взмок от пота, лицо его было еще более усталым, чем вчера, глаза ввалились, образуя черные ямы вокруг глазниц, и стали еще более прозрачными. Пашке стало не по себе, он сочувственно похлопал кудесника по плечу:

– Отдохнуть бы тебе не мешало.

– Я уже свое отдохнул, теперь вот работать приходится, – как-то очень достойно и без тени сарказма ответил Георгий.

У Пашки почему-то после слов Георгия тело покрылось мурашками. Доктор встал во весь свой могучий рост. Шило спросил:

– А кого она все время гонит? Не знаешь?

– Чертей гонит. – Георгий загадочно ухмыльнулся. – Придет время – узнаешь. Пока другую науку постигай.

– Какую еще науку?

– Учись за больными ухаживать, коров доить, природой наслаждайся, вот тебе и наука. Ко мне заходи на разговоры полезные, я тебя могу кое-чему научить. Валюша принесет отваров, скажет, как давать. – Он взялся за ручку двери. – Да, и не мешало бы больную обтереть, каждый день влажный туалет нужен, два раза – еще лучше.

Пашка тщательно умылся и отправился на кухонное свидание.

Стол снова был накрыт простыми деревенскими разносолами. Валюша приветливо улыбнулась при виде Пашки.

– Доброе утро. Павел. Как спалось?

– С тобой было бы лучше, – сострил Шило и тут же осекся, понимая, что за такое от Валюши можно и кастрюлю на голову получить.

Но Валя оставила пошлую шутку без внимания.

– Вчера у вас было льготное расписание, сегодня вы уже прописаны здесь. Поэтому не стесняйтесь, подходите, наливайте себе кашу, а потом покажу вам, как за больными ухаживать, в том числе за вашей Евгенией.

Как же Пашке был приятен звук ее воркующего голоса. Он готов был учиться чему угодно, лишь бы быть рядом с Валюшей как можно дольше. Пока он шел за порцией рисовой каши, в голове его мелькала картина, как в одно прекрасное утро суровая Валюша в числе своих деловых рекомендаций воркующим голосом скажет: «Сегодня, Павел, вам нужно будет лечь спать со мной. Будем заниматься с вами лечебной любовью…»

Шило замер в мечтах прямо у кастрюли с кашей, пока воздух не прорезал пионерский клич Кирюхи:

– Инопланетянин! Не задерживай очередь. Кашу все хотят, а стоять и думать вместе с тобой не хотят.

Валюша, нежно хихикая, наполнила две тарелки и легонько подтолкнула Пашку к столу:

– Ладно, сегодня еще один льготный день, но завтра точно сам на хозяйстве.

Шило покорно уселся на место рядом с Кирюхой, который не забывал держать руки за спиной. Валюша подошла к сыну, чтобы покормить его с ложки. Она встала в торце стола, наклонилась чуть вперед и потянулась за Кирюхиной ложкой. «О господи!» – Горячая жеребячья кровь разметалась по Пашкиным венам. Он взмок, как давеча взмок доктор. Только, очевидно, причины их потоотделения были различными. Соблазнительные Валюшины формы отчетливо обрисовались трикотажным платьицем. У нее была великолепная фигура, со всеми нужными выпуклостями и впадинами. Когда она протягивала ложку Кирюхе, вырез платья немного отставал от груди, и Пашке хотелось резко уменьшиться в росте и прыгнуть прямо в эту ложбинку, поваляться там, как в мягкой перине. Еще ему очень хотелось хоть ненадолго превратиться в Кирюху, чтобы она трепала его по волосам, заботилась, разговаривала своим певучим красивым голосом, обнимала и ласково целовала, ну хотя бы по-матерински. Этот поток мыслей иссяк вместе с последней ложкой ароматной, тающей во рту белой каши. «Нет, – передумал Шило, – лучше останусь самим собой. Баба, конечно, упрямая, но я еще упрямей».

Они провели с Валюшей почти целый день. Валя поила Евгению горькими отварами, вместе они искупали больную с помощью таза теплой воды и мягких вафельных полотенец. Вале снова и снова каким-то невероятным образом удавалось заставить Женю открыть рот и глотать горький зеленоватый чай. Пашка давно не чувствовал себя так беззаботно и радостно. Он был уверен, что именно присутствие Валентины вселяет в него непосредственные детские эмоции, желание делать добро и, что самое удивительное, освобождает от всяких мыслей про Москву, бизнес, дела и даже телок. Интересно, чем она живет, о чем думает? Может, ей нужны деньги или помощь… Шило удивлялся самому себе. Когда это он помогал телкам? Ну, денег давал. Правда, за дело. Ну, притворялся, что ведется на их «техничные» трюки по опустошению кошелька. Последняя, кстати, кажется, Марина, удивила его изобретательностью. Он даже решил на какой-то период, что она умная.

Он вспомнил, как пару недель назад приехал на автомойку и на минутку отошел от машины, чтобы купить воды в магазинчике с зеленым козырьком. Когда он вернулся, его БМВ оказалась жестко заблокирована темно-синей «тойотой». Сначала Шило почувствовал приступ агрессии, потому что ненавидел, когда его планы нарушались по не зависящим от него причинам. Он подумал, что разбитое лобовое стекло – самое адекватное наказание за подобную бестактность, но увидел на торпеде белый листок с номером телефона и, не задумываясь, набрал номер, надеясь убедить водителя в неправоте словесно. Настроившись на серьезную беседу, Пашка с ходу задал вопрос, который не давал ему покоя:

– Ну ты не ох..л, дорогой товарищ?! – Он собирался продолжить в том же духе, но товарищ вдруг залепетал девичьим голосом:

– Простите, простите, я не хотела доставлять вам неудобства. У меня не было выхода. Я так хотела в туалет, что…

Шило засмеялся от такого поворота событий и решил совместить приятное с полезным:

– Так давай дуй сюда. Или ты еще в туалете?

– Нет, я уже… то есть… все… Я в кафе наверху. Хотите, я вас кофе угощу?

«Смешная, – подумал Пашка, – пойду посмотрю на чучело. Может, ничего…»

– Жди там, трубку не клади, чтобы я тебя увидел. Иду.

Чучело оказалось очень даже симпатичным. Наивные карие глазки, пухлые губки, блондинка с длинными волосами, словом, такая, как надо. Пашка заплатил за кофе и за мойку, проводил девушку Марину до машины. На следующий день позвонил, сводил в клуб, и, кажется, неплохо чпокнулись. В принципе он мог бы повстречаться с ней и дольше, но ровно через неделю, когда Марина уже признавалась в любви и подозрительно яростно хотела родить ребенка, Пашка поехал на другую автомойку. Она была ближе к офису и удобней. На сей раз в непосредственной близости от его БМВ раскорячился голубой «фольксваген» с номером телефона под стеклом. Шило ржал как подорванный. Вот умницы, вот молодчинки! Длинные бабские языки все портят. Трюк простой и действенный, но когда его начинают исполнять коллективно, это становится неинтересно. В этот раз Шило пошел на принцип и дождался в магазине, пока голубоглазая высокая блондинка с пухлыми губками и, вероятно, с другим именем сама отъедет от неудачно выбранного места рыбалки. Марине он больше не звонил. А когда та объявилась сама, жестко послал ее на автомойку. Вместе с будущими детьми.

Нет, не того он искал в женщине. Все, что ему было нужно, он встретил в глухомани, в лесу, в месте, куда люди приезжают либо выжить, либо умереть.

...

Я понял, что один человек имеет право СМОТРЕТЬ НА ДРУГОГО СВЫСОКА только тогда, когда он ПОМОГАЕТ ЕМУ ПОДНЯТЬСЯ. (Габриэль Гарсиа Маркес)

23. Матвей

Ночевка в уютной комнатке зеленого домишки, вкусный хрустящий горячий каравай с кружкой молока на столе, чистая пижама, доброжелательная и смешливая хохотушка Тамара, горячая ванна, новая одежда, чуть на вырост, – все это повергло Матвея в пучину сомнений. Он чуть было не принял решение остаться у тракториста навсегда. Василий мог дать Моте все то, о чем тот мечтал долгие годы и о чем старался не разговаривать с товарищами по школе. Мотя с первых минут пребывания в доме Василия почувствовал, что у него как будто есть семья. Он даже представил на минуточку, что Тамара его мать, а Василий – отец. Ему почему-то захотелось, чтобы Тамара работала школьной учительницей, профессия отца-тракториста вполне устраивала, такими родителями можно гордиться!

«Вот оно что! – размышлял он, – оказывается, вовсе не нужно родиться и жить в одном месте, чтобы полюбить человека, как своего близкого родственника, как отца, мать или сестру. – Тут он вспомнил монстра Светку. Услужливая память грубым тычком напомнила Матвею, что он должен много чего сделать. – Ладно, монстр ни в чем не виноват, – подумал Мотя. – Не уеду в Москву, пока не увижу, что Виктор не обижает Светку».

Мотя задержался у гостеприимных хозяев почти на неделю. За это время он три раза наведался в отчий дом. Обстановка там была неспокойной, во всяком случае, подглядывая в окна и подслушивая, Матвейка понял, что Виктор и Зойка по-прежнему не расстаются с бутылкой, ругаются, матерятся, где-то бегает монстр Светка, которая живет сама по себе. «Ладно, хоть не лупит ее», – думал Матвейка.

Ему ни капли не хотелось попасть внутрь. Чужие люди – Василий и Тамара – стали ему за неделю намного ближе и дороже, чем родная мать. Без Ивана дом для Моти умер, а Виктора с его противными слезящимися глазами Матвей ненавидел все сильнее. Его терзала мысль, что этот гнилой человек вытеснил из собственного дома деда, занял его место, не имея никакого права даже стоять рядом с ним.

Как-то раз, вернувшись в свой новый приют, Матвейка сообщил Василию:

– Ну что, поеду я дальше…

Тамара в это время хлопотала на кухне, накрывая на стол.

– Как это «поеду»? – Похоже, Василий искренне расстроился. – Тамар, слышь, парень хочет от нас уезжать.

Из кухни послышался грохот. Видимо, Тамара уронила тарелку. Она вошла совершенно ошарашенная, с осколком разбитой посуды в руке.

– Ты что, Матвейка, нельзя сейчас уходить.

– Почему нельзя? Мне нужно, хотя мне и хорошо у вас.

– Неспокойно что-то вокруг. Вон в Алексеевке дом вчера сгорел, даже пикнуть никто не успел.

– Ну и что, Алексеевка далеко. Мало ли домов горит? Дело такое – вспыхнул и сгорел. Может, окурок кто бросил, – спокойно отвечал Мотя, уставившись в пол.

– Нет, – вступил в разговор Василий. – В доме хозяина не было, он у бабы своей напротив живет. Поговаривают, поджег кто-то. Видно, нажил врагов мужик. Дом поджечь – последнее дело, у хороших людей хаты просто так не горят. Пускай спасибо скажет, что на соседние дома огонь не перекинулся, а то и нынешний сгорел бы.

– Это нельзя, вдруг там дети маленькие… – вмешался Матвей.

– И то правда. – Василий завершил разговор о пожаре.

На Мотином лице отразилось облегчение. Он вздохнул и добавил:

– Ну так я пойду завтра. Я к вам приезжать буду.

Тамара тихо плакала на кухне, собирая осколки в совок. Привыкли они к парню, да и непохоже, чтобы он был кому-то сильно нужен, кроме них.

– Ладно, – ответил Виктор. – Только обещай не пропадать. Ты нам ведь не чужой уже. Сообщай, где, что, как встретили. А если будут нос воротить, возвращайся.

– Угу, – буркнул Матвей, сдерживая неприятный комок, сдавивший горло.

Он ушел рано-рано утром, когда все еще спали. Не хотелось грустных прощаний и обещаний, которые невозможно выполнить. Мотя прихватил с собой сменную одежду, пару книг и одолжил у Виктора из кармана немного денег – на всякий случай. Еще он взял у Василия складной перочинный нож, который тот всегда носил с собой. На столе Матвейка оставил короткую записку. «Спасибо вам. Все, что взял, верну. Матвей».

Он без малейшего сожаления покидал родные места, будучи уверенным, что его ждет другая, настоящая жизнь. Он найдет свою дорогу, которая приведет его к богатству, роскоши и любви.

Матвейка не просто уходил, он убегал из прошлой жизни. Не оглядываясь назад, он несся изо всех сил на автобусную станцию, чтобы добраться до железнодорожного вокзала, откуда точно можно попасть в Москву. Он точно оказался бы в городе своей мечты через два или три дня, если бы не компания пацанов, которая встретилась ему на конечной остановке автобуса, громко объявленная водителем как «Конечная, Жэ-Дэ вокзал».

Самый главный из пацанов выделялся ростом, наглостью и туповатым выражением лица. Особенно приметными были выпученные карие глаза, которые, похоже, собирались выпасть из орбит. Эти глаза придавали пацану вызывающий, атакующий и в то же время нелепый вид. Именно он попросил у Моти прикурить.

– Че, пацан, прикурить не найдется? – Глаза уставились на Мотю, как два небольших блюдца.

– Не курю, – ответил Матвей, почти наверняка зная, что дело вовсе не в сигаретах. Он сунул руку в карман и нащупал нож.

– Ха-ха! – Враг обозначил усмешку. – Значит, не куришь? – Он схватил Мотин рюкзак и вывернул его наизнанку. Из рюкзака вывалились две книжки, взятые напрокат у Василия. Ими оказались томик Гоголя и сборник сказок братьев Гримм. Третья, «Остров сокровищ», болталась на обложке, рискуя оторваться от основы. Пучеглазый презрительно пнул ногой книги. – Может, ты вместо курева читаешь всякую муть? – Его компания оформилась в дежурный полукруг, который прикрывает драки, и каждый из присутствующих заинтересованно следил за ходом событий. На некоторых лицах Мотя прочел: ну, давай, кончай его скорее.

Матвей не испытывал страха, потому что дед Иван научил его: бояться только хуже. Ничего не изменишь, еще и достоинство потеряешь. Матвей крепко сжимал рукоятку перочинного ножа, взятого взаймы у Василия. Отступать он не мог – в больнице околачиваться надоело до чертиков, идти не к кому, путь один – в столицу. А эти, похоже, собирались нарушить его планы. Матвейка был намного моложе, зато крепче и тренированней пучеглазого. Единственный минус – если вдруг все пятеро набросятся, может понадобиться и нож.

– Слышь, пучеглазый, собери назад то, что в рюкзаке было, а потом, если захочешь, я тебе устрою выволочку.

Пучеглазый презрительно сплюнул на тротуар:

– Если жив останешься, сам соберешь.

– А ты такой смелый, потому что только впятером дерешься? – усмехнулся Мотя и на последнем слове нанес пучеглазому удар прямо в челюсть. Удар получился что надо, противник дернул головой, как в кино, и упал на землю. Группа поддержки неуверенно топталась на месте, не решаясь вступить в борьбу. Теперь Матвей был уверен в собственных силах, и пока главный противник корчился от боли, лежа на асфальте, он достал из кармана нож, вытащил лезвие и увидел, что храбрецы совсем потеряли смелость. Матвейке понравилось ощущение власти. Он показал лезвием ножа на самого маленького:

– Ну-ка, давай-ка, шестерка, собери мне вещи.

Пацан послушно сел на корточки и принялся складывать рюкзак. Закончив дело, он с рабской покорностью протянул сумку владельцу.

– Ну вот, так-то лучше. Пока, банда! Мне в Москву пора. – Мотя развернулся и пошагал в сторону вокзала.

– Эй, постой! – вдруг донеслось до него. Матвейка повернул голову через плечо.

Ударенный в челюсть пучеглазый, похоже, оклемался. – Нам такой, как ты, пригодится в команде. Хочешь с нами? Мы с тобой будем боссами.

Мотя задумался. Ему вроде нравилось, что теперь его будут звать Босс. На принятие решения ушло две минуты.

– О’кей, – ответил он, – только мое имя будет Биг Босс. А твое просто Босс. Договор?

Кажется, мечта начала сбываться раньше времени…

24. Георгий

Через несколько дней Пашке казалось, что он всегда жил в этом месте. Ему было удивительно представлять, как это раньше он столько суетился, носился по городам, придумывал себе важные дела, а настоящая жизнь, оказывается, проходила мимо. Самое главное, чего Пашка хотел добиться – назло своему отцу, который предал его сразу после рождения, – стать богатым, независимым и, может быть, когда-нибудь найти его и плюнуть в морду. И еще он хотел, чтобы у него в подчинении было огромное количество людей, которыми он мог бы командовать, чтобы о нем писали газеты и журналы, снимали фильмы, шептались, увидев на улице. Сейчас все эти желания казались мизерными и абсолютно несущественными. Никакие деньги мира не могут вернуть жизнь человеку, которого не стало. И никакой бизнес не интересен, если ты потерял здоровье и людей, для которых жил. Постепенно Пашка вникал в уклад чудного поселения, знакомился с обитателями, наблюдал за Георгием, иногда недоумевая, а иногда восторгаясь его силой духа. Кудесник разрешал Пашке заходить в свою библиотечную комнату, советовал почитать книги, порой рассказывал о пациентах и давал посмотреть письма. Часто Шило заставал его задумчиво сидящим в кресле напротив картины с женщиной в красном платье, и всякий раз глаза его были мокрыми от слез.

Пашка вообще чувствовал бы себя безмятежно, если бы не Евгения. Она, казалось, застыла в сомнамбулическом сне, просыпаясь лишь для того, чтобы принять лекарственные отвары и попить молока. Она никого не узнавала, иногда впадала в приступы гнева и все пыталась выгнать своего невидимого врага. Пашка не терял надежду, но его заботило отсутствие каких бы то ни было улучшений. Он спрашивал Георгия:

– Скажи, доктор, она не умрет?

– Уже нет, – как обычно, сухо и коротко отвечал тот.

– А если она навсегда останется такой? – волновался Шило.

– Не беги впереди паровоза. Или иди и лечи ее сам, – резал Георгий и умолкал.

Пашка решил подсмотреть, что делает Георгий, подолгу находясь по утрам в комнате Жени. Когда он увидел манипуляции лекаря, снова впал в сомнения и тоску. Надежда, окрылившая сначала, потихоньку начала покидать его сердце. Почти два часа Шило наблюдал за тем, как кудесник водит руками над телом Евгении, иногда задерживая ладони на две-три минуты. Движения его были очень плавными, словно в руках он держал веера и обмахивал ими свою госпожу. Порой он останавливался, бубнил что-то под нос, а затем продолжал свое дурацкое занятие. В конце концов он подошел к голове Евгении и начал мять ее пальцами, да так сильно, что костяшки побелели. Пашка смотрел, еле сдерживаясь, чтобы не ворваться и не отодрать этого огромного мужика от Жениной головы. Но когда пальцы Георгия замерли, зажав тисками виски, и послышалось тихое всхлипывание, Шило не выдержал. Он распахнул дверь и вцепился в руки Георгия мертвой хваткой, пытаясь оторвать их. Сила у Пашки была немалая, но Георгий продолжал что-то бубнить и сдавливать череп Евгении как ни в чем не бывало. Как будто Пашки вообще не было в комнате и как будто он изо всех сил не тянул руки кудесника на себя. Пашка почувствовал, что от тела доктора исходит невероятный жар, который передается Евгении. И она, и сам Георгий были мокрыми и бледными. Пашка осторожно отнял руки и снова не увидел никакой реакции. Он потихоньку вышел в коридор. Теперь у него появилось еще больше вопросов. Шило выскочил на улицу, присел на корточки и прислонился к стене. Ему стало жутко. Он глубоко вздохнул десять раз и прикрыл глаза. Он не знал, сколько просидел так в оцепенении, пока на его плечо не легла мягкая прохладная рука.

– Что с тобой, Павел? – Этот голос он узнал бы из тысячи. Озабоченное лицо Валюши склонилось над ним. – Тебе принести воды? Тебе нехорошо?

Он положил свою ручищу поверх ее.

– Нет, все хорошо. Вернее, уже лучше. – Пашка вдруг сообразил, что у него появился шанс провести с Валюшей чуть больше времени, чем обычно. Он сделал жалобный взгляд. – Если честно, мне правда не очень. Проводи меня в комнату. Или лучше прогуляйся со мной до озера. Пожалуйста! – Он почти умолял.

– Твои хитрости слишком прозрачны, – улыбнулась Валентина. – Ну, что с тобой сделать. Пойдем, прогуляюсь.

Пашка резко встал и почувствовал, как у него закружилась голова. «Отлично, – подумал он, – по крайней мере, не соврал. Поддержка верного друга мне сейчас не помешает». Шило тряхнул головой и кивком пригласил спутницу следовать рядом.

Так, вдвоем, почти молча, они дошли до окруженного облаком свежести, живописного лесного озера. Оба чувствовали легкое смущение от того, что понимали: им приятно вот так идти рядом по окруженной тенистыми деревьями тропинке, слушать зудение мошкары, крики птиц, хруст веток, встречать кустики костяники и огромные семейства опят на пути. И молчать было совсем не неловко. Даже наоборот, Пашка подумал о том, каким излишне красноречивым ему приходилось быть с девушками в цивилизованном мире, сколько ненужных, пустых слов он выбросил в эфир московского, питерского, нижегородского и вообще мирового пространства. Шило молчал еще и потому, что боялся спугнуть это состояние. Вдруг Валюша испугается или неправильно поймет то, что он скажет. Ему было хорошо.

Они присели в теньке возле озера прямо на траву, Валя подтянула колени к груди и засмотрелась на водную гладь. Пашка сорвал травинку и сосредоточенно грыз ее, раздумывая, положить руку Валюше на плечо или нет.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – хитро сощурив зеленые глазищи, сказала она.

«Отлично, – обрадовался Пашка. – Сама подает намек». Но сразу обниматься не полез.

– А ты о чем? – на всякий случай задал он вопрос.

– Я думаю о том, что Георгий разрешил Кирюше не прятать руки за спину. И мне от этого радостно.

– Ааа… – разочарованно протянул Пашка. – Это значит, он выздоровел?

– Почти, – ответила Валя, и у Пашки засосало под ложечкой. Он понял, что Валентина скоро уедет. – Пока еще нужно скрещивать руки, когда он кашляет. Еще три-четыре дня – и все.

– Что «все»? – тупо спросил Шило. Хотя в принципе понял и так.

– Георгий сказал, что мы можем смело ехать на обследование к врачам и больше без нужды к нему не возвращаться!

Пашка не разобрал, радость или грусть прозвучала в ее голосе.

– Да уж, видел я сегодня его лечение. Лучше уж точно не возвращаться, – заметил он.

– Не надо так говорить! – В голосе Валюши теперь звучал явный упрек и испуг. – Зачем ты подсматривал? Он не разрешает этого. Что ты про него знаешь? И вообще, все равно, как он делает. Не все равно, каков результат.

– Все это попахивает каким-то шаманством… Или шарлатанством. – Пашка задумчиво покусывал соломинку. – Даже если это не так, мы с Женей точно не в группе счастливчиков. У меня такое ощущение, что ваш кудесник скоро кони двинет. – Пашка не мог сдержаться, его понесло. Видно, нервы не выдержали. – А зачем я тогда сюда ее вез за тысячу верст, если все равно он помочь не может. Или не сможет…

Валюша вскочила на ноги, романтичное настроение, судя по всему, мигом покинуло ее. Глаза заискрились злостью и наполнились слезами. Она напоминала разъяренную маленькую девочку.

Шило увидел как в замедленной съемке: ее правая рука поднялась на девяносто градусов, потом приблизилась к его левой щеке, раздался короткий звонкий шлепок, и одновременно с ним по щеке разлилась жгучая волна. Валя в растерянности опустила руку, но не признала себя виновной.

– Заткнись! – твердо заявила она. – Иногда лучше молчать, чем вываливать тупые мысли наружу. – Она собралась уходить и добавила: – А если не знаешь, то всегда лучше задать вопрос тем, кто знает.

Валюша уверенной походкой пошла назад. Пашка покорно встал и, не узнавая сам себя, поплелся следом. Возвращались молча, правда, теперь по другой причине.

«Кажется, мы поссорились, – думал Пашка, – и, кажется, я переживаю…»

...

Есть столько вещей, которым я бы мог еще научиться у вас, люди, но на самом-то деле они вряд ли пригодятся, потому что, когда меня положат в этот чемодан, я, к сожалению, уже буду мертв. (Габриэль Гарсиа Маркес)

25. Матвей

Пучеглазый оказался не таким уж плохим парнем. Он довольно легко согласился быть вторым лицом в банде и хотел, чтобы его называли не иначе, как Зоркий орел.

– А не хочешь просто Босс? – дружелюбно предложил ему Мотя. – Не бойся, все будет понятно. Никто не запутается. Я – Биг Босс. А ты – просто Босс. Идет?

– Ну, идет, – без тени сомнения ответил новоиспеченный Босс.

По-настоящему его звали Андрей, ему было четырнадцать лет, он никогда не видел своих родителей. Андрюха сбежал из детского дома около года назад и, судя по всему, не собирался туда возвращаться. Он прибился к кучке беспризорников и вместе с ними добывал себе насущный хлеб всеми доступными способами. Крепкий пацан им в компании не помешает, а хочет руководить так ничего плохого в этом нет, если он сильнее и умнее всех. Насчет умнее Андрюха не сомневался, когда увидел выпавшие из рюкзака книги. К тому же этот парень не стал сомневаться, когда понадобилось взяться за оружие. По умолчанию Матвею был определен возраст 16 лет и статус сироты-беспризорника. Так началась Матвейкина свобода. Пацаны довольно комфортно проживали в теплых подвалах и на чердаках домов, воровали продукты из мелких магазинов, иногда получали пинка, если не успевали вовремя скрыться. Иногда по вечерам образованный по сравнению с ними Мотя устраивал чтение вслух, удивляясь, с каким вниманием, раскрыв рты, эти выброшенные на помойку ребята внимают классической литературе. Кроме фактического, силового лидерства, Матвей стал еще и идеологом команды.

Биг Босс следил за тем, чтобы пацаны не превышали полномочия: не брали лишнего в магазинах, не избивали маленьких почем зря, не обижали стариков и старух. Но больше всего Мотя противился выпивке. Он слишком хорошо знал, что такое пьянство. За все эти проступки было положено суровое наказание. Биг Босс и Босс могли даже побить нарушителя. Если честно, Моте это не доставляло никаких угрызений совести, он считал подзатыльники и пинки нормальным видом внушения. Андрюха – тот вообще распалялся и не мог закончить избиение, пока его старший партнер не приказывал ему.

– Тебя в детдоме били? – спросил как-то Мотя Андрюху.

Тот молча задрал штанину и показал огромный след от ожога.

– Что это? – удивился Матвейка.

– Даже жгли один раз! – почему-то с гордостью ответил Босс. – Я не хотел быть рабом, так они мне темную устроили и ноги зажигалкой палили.

– А ты?

– Что я? Как только ходить смог, сбежал.

– Понятно, – протянул Матвей. – А ты родичей хочешь? – Это был вопрос, который все время терзал самого Мотю.

– Ты че? Я же не девчонка! Зачем они нужны? В школу ходить, полы мыть, спать ложиться в десять? – Для пущей убедительности Андрюха покрутил пальцем у виска.

– Согласен, – вздохнул Матвей. – Или вообще пьяницы попадутся.

Больше они на эту тему не разговаривали. Неизвестно, сколько продолжалась бы вольная жизнь Матвея, если бы однажды банда не собралась в свой любимый магазин за товаром. Пришла пора обновить гардероб, чтобы подготовиться к зиме.

Все шло как обычно. Пацаны отвлекали внимание продавца, шныряя между вешалок, а Боссы занимались делом, пытаясь выбросить в малюсенькое окошко как можно больше теплых вещей. Продавец внимательно следил за пронырами и, казалось, совершенно не обращал внимания на двух старших ребят, которые чинно прогуливались по магазину. Никто из команды не подозревал, что во дворе магазина уже припаркован милицейский «уазик» и дежурный участковый терпеливо принимает на улице выброшенный товар. Матвей вышел с шопинга первым и направился к заветному окошку. Когда шмотье было уложено в пластиковый мешок, Мотя почувствовал на плече тяжелую мужскую ладонь. Он дернулся бежать, но участковый вовремя подставил подножку.

– Что, доигрался? – ехидно спросил страж порядка, надевая на Мотю наручники.

– Тикай, пацаны! – заорал Мотя изо всех сил, чтобы его товарищи не попались в лапы участковому.

Он мог не трудиться, пацаны давно уже разбежались в разные стороны, только пучеглазый Босс спрятался в кустах и напряженно следил за происходящим. Больше всего его интересовало, что станет с теплой одеждой. С Биг Боссом все было понятно. Если сейчас не вырвется, не видать ему свободы как своих ушей. Андрей сосредоточенно раздумывал, стоит ли пытаться помочь товарищу: может, отвлечь внимание милиционера и выбежать из-за куста, чтобы тот растерялся и, погнавшись за ним, отпустил Мотю… А вдруг не отпустит? А вдруг он вообще не один и где-то рядом поджидают его друзья в форме? Впрочем, вряд ли. Уже погнались бы за разбежавшимися пацанами. «Была – не была!» – решил Босс.

Андрюха выскочил из-за куста, резво бросился участковому на спину и повис на нем, как коала на дереве. Тот не растерялся, но чуть ослабил хватку.

– Беги! – заорал Андрей что есть сил, потом спрыгнул с милиционера и припустил во весь опор. Матвейка вскочил с земли и тоже рванул вперед. Участковый, не сомневаясь ни секунды, бросился за ним. Матвейка был спортивным, сильным и молодым. Он быстро бегал, поэтому шансы оторваться от пузатого сорокалетнего мужика с одышкой были велики. Мотя бежал куда глаза глядят, стараясь только не снижать скорость. Наручники дико мешали, но все равно он опередил участкового. Матвей завернул за угол и шмыгнул в первую попавшуюся подворотню, благо уже темнело и во дворе никто не забивал в козла. Мотя выбрал угловой подъезд, двери которого были распахнуты настежь, и уселся в уголке под лестницей, чтобы отдышаться. Он решил дождаться темноты, а потом пробраться к своим.

Просидев в своем закутке часа два, Матвейка выбрался из укрытия и, осторожно ступая, вышел на улицу. В это время суток шанс встретить на улицах захолустного городка живую душу был невелик. Разве что паршивого кота или бездомную собаку, да еще на помойках шныряли крысы, откапывая в мусоре еду. Мотя все равно проявлял осторожность, помня, что на запястьях у него за спиной имеются веские улики, чтобы отправить в участок. Через час короткими перебежками от угла до угла Биг Босс добрался до своего родного пристанища, которым временно служил чердак пятиэтажного дома. Он знал, что пацаны на всякий случай закрывали дверь изнутри палкой от выброшенной швабры. Сигналом для входа был условный стук, который Мотя исполнил, стоя спиной к двери. За дверью послышались крадущиеся шаги, и Матвей еще раз постучал металлическими браслетами, стараясь не сбиться с ритма.

– Биг Босс, это ты?

– Я, я, открывай, – прошептал Мотя.

За дверью кто-то из пацанов начал возиться со шваброй, и через несколько секунд Биг Босс оказался в объятиях товарищей. Они пили «чай» – пустой кипяток – с сушками и изъятыми из магазинов конфетами.

Во главе стола восседал Босс Андрюха, рядом с ним лежала куча тряпья, из-за которого произошел инцидент с участковым. Матвей обалдел от увиденного:

– Как ты умудрился все это принести?

– Как, как… Уметь надо, – гордо заявил Андрей. – Когда он за тобой свалил, я тихонько вернулся и все забрал, когда никого не было. Спрятал в кустах, а потом пацаны сбегали и принесли все сюда.

– Вот это уровень! – похвалил Андрюху Биг Босс. – Сбивай наручники!

– Зачем сбивать? Я так открою, – спокойно заявил Андрей и, поковыряв спицей в замке, действительно открыл.

Уже ночью, когда все спали, Матвейка тихонько шепнул Андрею:

– Ты мне теперь как брат вроде.

– Чего это? – удивился тот.

– Ты ведь меня спас.

– Угу, – пробубнил Босс и перевернулся на другой бок.

Утром команда решила, что оставаться в городе небезопасно. Собрав нехитрые пожитки, пацаны всей гурьбой отправились на вокзал, чтобы сесть в первый попавшийся пассажирский поезд.

Сели все, кроме Матвейки. Он пошел в туалет в здание станции. Вчерашний мент плохо бегал, но соображал хорошо. Он с раннего утра дежурил на вокзале, предполагая, что воришка попытается уехать из города. Криво усмехнувшись, милиционер перегородил своим животом туалетную дверь и, не дожидаясь, когда Мотя опомнится, свалил его на пол одним ударом. На сей раз он пристегнул один наручник к своему запястью и, ругаясь на чем свет, поволок Матвейку в отделение. Пацаны отъехали от станции две минуты назад. Ждать помощи было неоткуда. Мотя понял, что дела его плохи.

26. Георгий

Валентина домчалась до дома слишком резво, видимо, гнев и обида добавили ей прыти. За Георгия она была готова отдать жизнь, ведь он спас от смерти ее ребенка. Добравшись до крыльца, Валюша вдруг затормозила и подождала Пашку, который невеселым шагом приближался к дому. Было очевидно: она что-то задумала. Шило понуро встал возле крыльца, ожидая распоряжений.

– Идем! – приказала Валюша. Он покорно побрел за ней. Валя повела его во второй дом, который был немного меньше, но более новый и светлый. Там жили они с Кирюхой. Комнаты были просторными, видимо, рассчитаны на двоих. Валя пригласила Шило войти и указала на стул. Пашка сел.

– У вас условия получше, – оглядываясь вокруг, промямлил он.

– Это детский блок, – отрезала Валентина и прочистила горло. – Слушай меня очень внимательно, потому что если ты еще раз скажешь плохо про Георгия, запомни: не увидишь меня никогда. Понял?

– Понял… – эхом ответил Пашка.

Ему действительно хотелось слушать Валюшу. Причем было совершенно все равно, что она говорила. Главное, чтобы была рядом. Однако то, что она рассказала сейчас, изменило Пашкино отношение к Георгию раз и навсегда.

Когда полгода назад Валентина привезла к Георгию задыхающегося Кирюху, тот сам уже был готов умереть.

– Мам, скоро меня Боженька заберет? – спрашивал он сквозь непрекращающийся кашель. Этот вопрос, похоже, стал единственным, который волновал мальчишку. Ему было так больно жить, что он хотел уйти из жизни. Георгий принял пацаненка и тут же начал его лечить. Дышать без кашля Кирюха начал уже через два дня, правда, во сне. Для полного выздоровления понадобилось полгода. Но это полгода жизни и борьбы за жизнь, а не борьбы со смертью, которая ежеминутно происходила в больнице. Валя знала, что врачи просто тупо ждали, когда у парня закончатся мучения. Да, они сочувствовали, сопереживали, пичкали таблетками и уколами, но фактически сделать ничего не могли. «Неизлечимое заболевание, – говорил седой, видавший виды профессор в очках, – мужайтесь. Мы сделаем все, что в наших силах», – и грустно покачивал головой. От этого становилось ясно, что в их силах не очень много. Валя готова была на любую сделку – хоть с Богом, хоть с дьяволом, лишь бы вылечить сынишку. Она проводила в больнице дни и ночи, помогала медсестрам и санитаркам, ухаживала за детьми, лишь бы ей раз решили находиться рядом с сыном. Она спала в развалившемся кресле, подставив под ноги стопку книг; иногда, сжалившись, медсестра разрешала ей прилечь на посту. Ей тем более сочувствовали, зная, что женщина – сама врач по профессии. На кухне для Валюши специально оставляли еду, но она почти ничего не ела. Единственный раз Валентина отлучилась из больницы, чтобы посетить церковь и помолиться за Кирюху. В церкви она не знала, к какой иконе ей встать, и обратилась к женщине, которая продавала церковную утварь. Та спросила ее, о чем будет молиться. Валя коротко сказала:

– Ребенок болен.

– Как болен?

– Умирает.

Женщина сочувственно покачала головой и отвела Валентину к иконе Божьей Матери. Валентина не знала, сколько простояла у иконы. Она чувствовала, что от образа льется мягкий обволакивающий свет и какое-то неземное тепло. Валя опустилась на колени, она просила и просила только об одном: избавить сына от боли и не дать ему умереть. Если бы понадобилось отдать свою жизнь за жизнь Кирюши, Валентина не задумываясь рассталась бы с ней. Но никто не предлагал женщине никаких сделок в обмен на жизнь ребенка, оставалось только молиться и надеяться. Прошло, наверное, полчаса или больше, когда возле Вали появилась невзрачная белесая женщина лет сорока. Она была очень светлой, какой-то даже прозрачной. И голос у нее был прозрачный, очень тихий и звенящий.

– Умер? – как-то буднично спросила она.

– Умирает, – покорно ответила Валентина. – Врачи сказали…

– Тебе надо к Георгию. Я тоже думала, что умру. Вот, видишь, жива и, слава Богу, здорова. То же врачи говорят. Теперь. А говорили – неделю максимум проживу. При мне мужчину привезли с гангреной – хотели ногу отнимать, так он сейчас бегает на своих двоих. По крайней мере, от Георгия ушел пешком. Да много там разного случилось. Бери ребенка, не теряй времени. Далеко ехать, но надежду терять нельзя, надо сделать все что можешь. Раз доктора руки сложили, остается самим выкарабкиваться. Поезжай в Алексеевку, если хоть что-то можно сделать, он сделает.

Так Валентина узнала о Георгии. Она наспех продала квартиру за бесценок – единственное наследство, оставшееся от мужа. Тот дезертировал из семьи через месяц после того, как у Кирилла начались проблемы со здоровьем. Мужа серьезно тяготила безрадостная обстановка дома. Он так и прокомментировал свой уход:

– Сорри, Валь, жизнь одна. Я не могу себе позволить провести ее у постели больного. Пусть даже ребенка.

Потом Валентина узнала, что супруг уже около года как построил себе запасной аэродром, где жила более веселая и более молодая женщина. Это она была автором теории беспроблемного проживания и ненужности угрызений совести – это, мол, откладывается в подсознании и способствует развитию неизлечимых заболеваний. Они, мол, родят нормального, здорового ребенка. Все, что мешает, должно быть выброшено за борт без малейшего сожаления. Валентине на это было наплевать. Ей было не до измен, предательств и позиций. Когда теряешь ребенка, не страшно потерять ничтожного мужчину.

Денег, вырученных за квартиру, по Валиным расчетам, должно было хватить на полгода, а при экономном проживании – и на год. Через три дня Валюшу и Кирилла на станции Алесеевка встретил огромный лохматый мужик, который почти всю дорогу молчал. А когда они приехали к дому, он, так же не говоря ни слова, осторожно взял Кирюху на руки и унес его в дом. Валентина всю ночь просидела на крыльце, не зная, что делать.

Утром мужик вышел на крыльцо. Он сильно хромал – вчера Валя не заметила его хромоты.

– Успокойся, мать, – приказал мужик. – Подниму. Иди в тот дом. – Он показал рукой на другую, более новую постройку. – Там с детьми удобнее. Выбирай комнату и отдыхай. Сына принесу, когда можно будет.

Он, припадая на ногу, ушел. Она не видела ни Георгия, ни сына еще двое суток. Кирилла принес в комнату какой-то парень лет двадцати. У парня было очень приятное, благородное лицо: высокий гладкий лоб, густые темные брови, раскосые глаза со смешинкой, аккуратный маленький носик и четко очерченные, яркие губы. Его можно было назвать красивым, если бы не уродливый розовый шрам, переходящий от шеи к подбородку. Парень, однако, не особо стеснялся шрама, он был вежлив, спокоен, и его спокойствие передавалось окружающим. Парень аккуратно запаковал Кирилла в одеяло на кровати, подоткнул бока и посмотрел на Валентину:

– Идите к Георгию. Он зовет. Я провожу.

Валя замялась. Она не хотела оставлять Кирюху одного. Парень понял причину задержки:

– Да не волнуйтесь вы, теперь все будет нормально. Время, конечно, потребуется, но Георгий вылечит. Только не переживайте.

Валентина, поправив одеяло у сына, покорно пошла за парнем. Тому, видимо, хотелось поговорить с новым человеком:

– Вы только не удивляйтесь ничему. Георгий бы сам принес вашего мальчика, но он пока ходить не может.

– Почему? – удивилась Валя.

– Ноги парализовало. У него бывает. То одно, то другое. Но все проходит. Три-четыре дня, максимум – неделя, и он как новенький.

Еще пару дней Георгий не вставал с места. Он проводил все время под портретом, напряженно раздумывая о чем-то. Вале давал задания и по минутам требовал отчета о сделанном. Она выполняла все предельно точно. Кирюха погрузился в спокойный сон, как будто ничего у него не болело, Валентина была и этому рада. «Пусть отдохнет, – думала она, – измучился он совсем». Несмотря на то, что сын спал, Валя разговаривала с ним, рассказывала истории и читала книги. Благо у Георгия было огромное количество литературы на любой вкус.

– Ну вот, – закончила свой рассказ Валентина. – Теперь ты знаешь, куда приехал.

Пашка молча выслушал рассказ.

– А кто был этот парень, который принес Кирюху? – спросил он.

– Он сгорел на пожаре.

– Понял, – задумчиво ответил Шило. На самом деле главное, что он для себя понял: Валя одна и что идти ей в принципе некуда.

...

Всегда говори то, что чувствуешь, и делай то, что думаешь.

Если бы я знал, что сегодня я в последний раз вижу тебя спящей, я бы крепко обнял тебя и молился Богу, чтобы он сделал меня твоим ангелом-хранителем. (Габриэль Гарсиа Маркес)

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Такой книги еще не было! Это первое серьезное исследование службы фольксдойче (этнических немцев, пр...
ТРИ бестселлера одним томом! Новые разведрейды корректировщиков истории в кровавое прошлое – не толь...
Многие заявляют «Хочу стать номером 1 в своей сфере деятельности», но мало кто действительно делает ...
«ОГПУ постарается расправиться со мной при удобном случае. Поживем – увидим…» – так завершил свои во...
«Rattenkrieg» («Крысиная война») – так окрестила беспощадные уличные бои в Сталинграде немецкая пехо...
– Идите ко мне! – раздался хриплый голос, и в пустых глазницах загорелись зловещие зеленоватые огонь...