Джордж Бернард Шоу. Афоризмы Шоу Бернард

О ДРАМАТУРГИИ

Как утверждает Г. Дж. Уэллс, одну книгу может написать каждый – книгу своей жизни. И каждый может написать одну пьесу – пьесу, где он сводит счеты со своей женой.

Каковы же функции драматурга? Если он только «держит зеркало перед природой», его видение жизни уподобляется видению стоящего на посту полисмена.

Мне ставили в вину, что герои моих пьес «говорят, но ничего не делают», подразумевая при этом, что они не совершают уголовных преступлений.

Пьесы создают театр, а не театр создает пьесы.

Чтобы по-настоящему представить себе, насколько плоха может быть популярная пьеса, нужно посмотреть ее дважды.

В конечном счете актеры получают авторов, а авторы – актеров, которых они заслужили.

Люди, жертвующие всем ради любви, на сцене так же безнадежно негероичны, как сумасшедшие и наркоманы. Герои, живущие в веках, – это Гектор и Гамлет, а не Парис и Антоний.

О ЖЕНЩИНАХ И ЛЮБВИ

В любви всегда один целует, а другой лишь подставляет щеку.

Все мужчины одинаковы перед женщиной, которой они восхищаются.

Думающие женщины – это те, о которых не думают.

Если влюбишься в мужчину, нельзя выходить за него замуж – он может сделать тебя несчастной.

Есть старинная поговорка, что если человек не влюбился до сорока лет, то лучше ему не влюбляться и после.

Женщина хочет жить своей жизнью, а мужчина – своей; и каждый старается свести другого с правильного пути. Один тянет на север, другой на юг; а в результате обоим приходится сворачивать на восток, хотя оба не переносят восточного ветра.

Знатоки женщин редко склонны к оптимизму.

И в дружбе, и в любви рано или поздно наступает срок сведения счетов.

Идеальной любовью может быть только любовь по переписке. Моя переписка с Эллен Терри была вполне удавшимся романом. Ей успели надоесть пять мужей, но со мной она не соскучилась.

Как все молодые люди, вы сильно преувеличиваете разницу между той или другой молодой женщиной.

Красота через три дня становится столь же скучна, как и добродетель.

Лучше пусть женщина возмущается, чем скучает.

Любви с первого взгляда можно доверять примерно так же, как диагнозу с первого прикосновения руки.

Любовь – это грубое преувеличение различия между одним человеком и всеми остальными.

Люди без конца говорят о любви – как говорят, к примеру, о религии, – словно о чем-то самом обыкновенном. Но гораздо ближе к истине был француз, который писал, что большая страсть встречается столь же редко, как и гений.

– Люди начинают судачить.

– Начинают. А разве они когда-нибудь кончали?

Моя тетка наставляла меня: «Помни, что наименее уродливая сестра считается фамильной красавицей».

Непостоянство женщин, в которых я был влюблен, искупалось разве что адским постоянством женщин, влюбленных в меня.

Ни один мужчина, который должен сделать что-то важное в этом мире, не имеет времени и денег на такую долгую и дорогую охоту, как охота за женщиной.

От рождения до смерти мужчина остается дитятей женщины, которому постоянно от нее что-то нужно и который никогда ей ничего не дает, разве только подержать и сохранить что-нибудь, что может пригодиться ему самому.

Первая любовь требует лишь немного глупости и много любопытства.

Разбитое сердце – очень приятная болезнь для лондонца, если он имеет приличный годовой доход.

Танцы – перпендикулярное выражение горизонтальных желаний.

Ухаживание на бумаге – самое приятное из всех видов ухаживаний, потому что оно может длиться без конца.

– Я буду любить ее вечно.

– Нельзя ли мне узнать, как ее отцу, на какие средства вы собираетесь вечно любить ее?

Я встречался с разными женщинами и узнал все, что можно от них узнать. И это было «по любви», потому что лишних денег у меня не было.

О ЖИЗНИ

В важных вопросах не встретится затруднений, да никогда и не встречается. Именно из-за пустяков мы терпим крушение у самого входа в гавань.

Секрет героизма: никогда не позволяйте страху смерти руководить вашей жизнью.

Простой человек не хотел бы прожить жизнь гения; он скорее предпочел бы прожить, как домашняя собачонка, если бы пришлось выбирать только из этих двух возможностей.

Алкоголь – это анестезия, позволяющая перенести операцию под названием жизнь.

Жизнь не перестает быть забавной оттого, что люди умирают, и не перестает быть серьезной оттого, что они смеются.

Ты не научишься кататься на коньках, если боишься быть смешным. Лед жизни скользок.

Жизнь равняет людей; смерть выдвигает выдающихся.

Жизнь – это болезнь. Единственная разница между людьми – это стадия болезни, на которой они находятся.

Мир не был бы сотворен, если б его творец думал, как бы не причинить какого-либо беспокойства. Творить жизнь – и значит творить беспокойства. Есть только один способ избежать беспокойства: убивать.

Научитесь искусству убедительно говорить «нет». Это самое необходимое на свете умение; жизнь ваша будет сплошной мукой до тех пор, пока вы не сумеете выдавать такой ответ без малейшей запинки самым категорическим тоном, совершенно не считаясь ни с чувствами, ни с влиятельным положением просителя.

Научиться законам жизни значит испытать целый ряд унижений – все равно как обучаться катанию на коньках. Единственный выход – смеяться над собою вместе с зеваками.

Не удовольствия заставляют ценить жизнь; жизнь заставляет ценить удовольствия.

Вечные каникулы – хорошее определение ада.

Опасность всегда существует для тех, кто ее боится.

Одиночество – великая вещь, но не тогда, когда ты один.

Это слишком правдиво, чтобы быть хорошим.

Разве нужно изгонять юмор и смех? Если даже мир – одна из божьих шуток, почему бы нам не попытаться превратить плохую шутку в хорошую?

(В письме Льву Толстому.)

Золотое правило гласит, что нет золотых правил.

О ЖУРНАЛИСТИКЕ И ЦЕНЗУРЕ

Журналисты в нашей стране слишком плохо оплачиваются, чтобы знать хоть что-нибудь, что заслуживает публикации.

О редакторе газеты «Стар»:

В конце концов наши отношения испортились до такой степени, что оставалось одно: договориться, что мы чрезвычайно уважаем друг друга.

Газета не знает различий между велосипедной аварией и катастрофой цивилизации.

Следует читать только одну газету: чтение нескольких сбивает с толку, не говоря уж о трате денег.

Деятельность цензуры отвратительна и вредоносна, и если бы я занимал этот пост, то и я не мог бы действовать иначе, чем отвратительно и вредоносно, как не может не быть вредоносным стальной прут, если его засунуть в колеса паровой машины.

Все неизбежные дурные последствия извращенного контроля достигаются цензорами бескорыстно и из лучших побуждений.

Непристойность можно отыскать в любой книге, за исключением телефонной.

Цензура в конце концов приходит к тому, что запрещены все книги, кроме тех, которых никто не читает.

ОБ ИСКУССТВЕ

Люди, которые сочиняют книги, пишут картины, лепят статуи, создают симфонии, – это люди, свободные от тирании пола, владеющей всем остальным человечеством. Так мы приходим к заключению, удивляющему простаков: в искусстве важнее всего не изображение отношений мужчины и женщины; искусство – это единственная область, в которой секс – сила оттесненная и второстепенная.

Истинный художник скорее допустит, чтобы его жена голодала, дети ходили босыми, семидесятилетняя мать гнула спину ради его пропитания, чем станет заниматься чем-нибудь, кроме своего искусства.

Чистый воздух Парнаса действует на Титанов, как кислород на мышей: сначала возбуждает их, а потом убивает. Хорош тот художник, который дышит этим воздухом как исконный обитатель Парнаса и творит с таким же спокойствием, с каким заурядный человек выполняет свою обычную работу.

Враги великого художника обретаются среди художников, а не среди рядовой публики.

Заниматься «искусством ради искусства» – все равно что забивать гвозди в бумагу.

Как правило, я не отваживаюсь составить мнение о художнике, пока не удостоверюсь сам, что мое мнение верно.

Картина, которую хвалят больше чем десять процентов публики, подлежит сожжению.

Я заметил: едва какой-нибудь тип лица, появившись в живописи, начинает вызывать восхищение как образец прекрасного, он сейчас же распространяется и в жизни. Сегодняшние Беатриче и Франчески картинных галерей, которым поэты посвящают стихи, озаглавленные «Моей возлюбленной», завтра оживают в типе лица горничных и официанток.

О ЛИТЕРАТУРЕ

Когда я беседовал с Анатолем Франсом, он спросил меня, кем я себя считаю.

– Гением, как и вас, – не моргнув глазом ответил я.

Однако ему с его французской благопристойностью мои слова показались столь нескромными, что он поспешил возразить:

– Что ж, и шлюха имеет право говорить, что торгует удовольствиями.

Я не обиделся, ведь все художники зарабатывают себе на жизнь тем, что торгуют удовольствиями, а не философствуют и пророчествуют.

Я стал литератором потому, что автор редко встречается со своими клиентами и не должен прилично одеваться.

Книги много выигрывают, если их не читают. Поглядите хотя бы на наших классиков.

Мир популярных романов – рай для дураков.

Убедительность – вот альфа и омега стиля. Тот, кому не в чем убеждать, не имеет стиля и никогда его не обретет; тот, кому есть что утверждать, достигнет стилистических высот, соответствующих твердости и глубине его убеждений.

В литературе так: новичок стремится любой ценой овладеть литературным языком, а кто поопытнее – освободиться от этих пут.

Только человек, который пишет о себе и своем времени, может писать обо всех народах и всех временах.

Бывает, что иной роман слишком хорош, чтобы печатать его.

Чтение сделало Дон Кихота рыцарем, а вера в прочитанное сделала его сумасшедшим.

Я готов простить Альфреду Нобелю изобретение динамита, но только дьявол в людском обличье мог выдумать Нобелевскую премию.

Нобелевская премия – это спасательный круг, который бросают пловцу, когда тот уже благополучно достиг берега.

О ЛЮДЯХ И ЧЕЛОВЕКЕ

Серьезность – это потуги маленького человека на величие.

Берегись человека, не ответившего на твой удар: он никогда не простит тебе и не позволит простить себя.

Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

Бьется человек, выбивается в люди – и давай другими помыкать.

Не дурными, а благими намерениями вымощен ад.

Намерения всех людей благие.

Единственно разумный человек был мой портной: он каждый раз снимал заново с меня мерку, тогда как все остальные подходили ко мне со старой и воображали, что она все еще отражает мои действительные размеры.

Если человек решил убить тигра, это зовется спортом; а если тигр решил убить человека, это зовется кровожадностью.

Если уж вы решили оскорбить ближнего, то лучше не делать этого наполовину.

Два умирающих с голода человека не могут быть голоднее одного; но два негодяя могут быть в десять раз порочнее одного.

Иногда надо рассмешить людей, чтобы отвлечь их от намерения вас повесить.

Глупость, не подкрепленная честолюбием, не дает никаких результатов.

Дурак, сделав глупость, потом оправдывается, что это было его долгом.

Каждый человек имеет право на собственное мнение – при условии, что оно совпадает с нашим.

Когда человек нам не нравится, мы найдем любые поводы отказать ему в помощи, а если он нам нравится, мы всегда убедим себя, что ему необходимо помочь.

Когда человеку в этом мире не терпится что-нибудь сказать, трудность не в том, чтобы заставить его говорить, а в том, чтобы помешать ему повторять это чаще, чем нужно.

Недоверчивость – мудрость дурака.

Люди только тогда сообщают нам интересные сведения, когда мы им противоречим.

Люди устают от всего на свете, и особенно быстро от того, что им больше всего нравится.

Людям льстит уже то, что их считают достойными лести.

Мир любит чудеса и героев.

Мудрость людей измеряется не их опытом, а их способностью к опыту.

Разумный человек приспособляется к миру; неразумный пытается приспособить мир к себе. Поэтому прогресс всегда зависит от неразумных.

Скажи ему, что на небе 978301246569987 звезд, – и он поверит. Но скажи ему, что эта скамейка только что выкрашена, – и он непременно потрогает пальцем.

То, что люди считают себя обязанными думать, уже достаточно скверно; но от того, что они на самом деле думают, у всех волосы стали бы дыбом.

Устраивать чужую судьбу – опасная игра. Обычно она приводит к столь же неожиданным последствиям, как и крупная европейская война.

Человек без адреса подозрителен, человек с двумя адресами – тем более.

Я никогда не был особенно высокого мнения о храбрости укротителя тигров – внутри клетки он, во всяком случае, может не опасаться других людей.

О МУЗЫКЕ

Ад вымощен музыкантами-любителями.

И всего-то надо перестрелять какую-нибудь дюжину лиц, чтобы оставить Лондон без единого хорошего оркестранта.

Вытерпев долгую нервотрепку фортепианного вечера, я знаю один способ остыть и успокоиться: пойти к опытному зубному врачу.

»Полет валькирий», вступление к третьему действию «Лоэнгрина», финал Седьмой бетховенской симфонии – прославленные шумы и громы, понятные с первого же раза всякому ослу.

Второразрядные Вагнеры еще более претенциозны, а значит, и более невыносимы, чем были второсортные Моцарты.

Гендель обладал даром убеждать. Когда звучит его музыка на словах «восседающий на своем извечном престоле», атеист теряет дар речи; и даже если вы живете на авеню Поль Бер и презираете подобные суеверия, вы начинаете верить в Бога, посаженного на вечный престол Генделем.

Когда Гендель говорит вам, что во время исхода евреев из Египта «не было ни единого недугующего во всех коленах их», то совершенно бесполезно сомневаться в этом и предполагать, что уж один-то еврей наверняка хворал гриппом. Гендель этого не допускает: «Ни единого недугующего не было во всех коленах их», и оркестр вторит этим словам резкими громовыми аккордами, обрекающими вас на безмолвие.

Вот почему все англичане верят, что теперь Гендель занимает высокое положение на небесах. Если это верно, то le bon Dieu [«боженька»] относится к нему так же, как Людовик XIII относился к Ришелье.

Многие поклонники Моцарта не выносят, когда им говорят, что их герой отнюдь не был основателем династии. Но вершин искусства достигают последние в роде, а не первые. Почти каждый может что-то начать; трудно закончить начатое – создать нечто такое, что уже нельзя превзойти.

В 1991 году всем станет ясно, что Вагнер завершил музыку XIX столетия, или Бетховенскую школу, но отнюдь не был зачинателем музыки ХХ века; точно так же самые совершенные произведения Моцарта – это последнее слово XVIII столетия, а не первое XIX.

Об «Искуплении» Гуно:

Пьеса совсем не скучна, если вы проявите осторожность и, сильно запоздав к началу, уйдете задолго до конца.

Есть жертвы, которых нельзя требовать от человека дважды. «Реквием» Брамса – в их числе.

Успех «Отелло» свидетельствует не о том, что Верди сумел подняться до уровня Шекспира, а о том, что Шекспир мог иногда опуститься до уровня Верди. Не опера написана в стиле Шекспира, а пьеса написана в стиле итальянской оперы.

О двух оперных «Фаустах»:

Гуно приспособил «Фауста» к музыке, а Бойто – музыку к «Фаусту».

Об опере «Евгений Онегин»:

Чайковский отчасти обладает склонностью своего соотечественника Рубинштейна извлекать слишком многое из дешевого, второсортного музыкального материала.

О Байрейтском оперном театре:

В Байрейте музыкальные драмы исполняются так, что напоминают серьезные парламентские дебаты, причем изложение поэтической темы приобретает все качества хорошей речи на тему о бюджете.

Люди воображают, что четыре тысячи певцов производят в четыре тысячи раз более сильное впечатление, чем один певец. Это – заблуждение. С тем же успехом можно было бы утверждать, что 4000 стройных инженю в 4000 раз стройнее одной.

О МУЗЫКАЛЬНОЙ КРИТИКЕ

Я предложил вести музыкальную рубрику только потому, что хотел писать о музыке так, чтобы даже глухие ею заинтересовались.

В царстве глухих и одноухий – король.

Я выдержал семь лет борьбы с лондонской музыкой.

Различие между праздностью персидской кошки и лямкой извозчичьей клячи не больше, чем различие между обязательным, раз или два в неделю, хождением театрального критика на спектакли и утомительной ежедневной беготней музыкального критика с трех часов пополудни, когда начинаются концерты, и до двенадцати ночи, когда заканчивается опера.

Ухо критика – гораздо более деликатный орган, чем гортань певца.

Соскучившись по головной боли, я как-то вечером вспомнил, что давно не был на концерте.

Я отношусь очень снисходительно к небезупречной нравственности. Но к небезупречному искусству у меня нет снисхождения. Когда тромбонист ленится сыграть фразу толково, я вскипаю ненавистью к нему. Но я с легкостью прощу ему двоеженство.

Я бы очень хотел, чтобы ученые научили критиков объяснять, почему один и тот же человек поет в опере, как гений, а играет, как провинциал; или, наоборот, почему он может истолковать пьесу, как ученый и философ, а поет в ней, как усовершенствованный паровозный гудок.

О корнетисте, игравшем возле пивной:

Человек играл прочувствованно, с большим вкусом, но, к удивлению моему, повел себя полным невеждой в своей профессиональной этике. Когда он подошел с протянутой шляпой, я ему растолковал, что я – пресса. А он стоит: все ждет – может, я заплачу за развлечение.

ОБ ОБРАЗОВАНИИ И НАУКЕ

Дайте суеверному человеку науку, и он превратит ее в суеверие.

Наука всегда оказывается не права. Она не в состоянии решить ни одного вопроса, не поставив при этом десятка новых.

Если мой сосед бьет свою жену ежедневно, а я – никогда, то в свете статистики мы оба бьем свою жену через день.

Человек, который держит при себе все не стоящее запоминания, достигает иногда самой высокой из университетских степеней. И единственное, что можно сделать с таким человеком, это похоронить его.

Школьник, употребляющий своего Гомера на то, чтобы запустить им в товарища, делает из него, быть может, наиболее разумное и безопасное употребление.

Великие общества созданы людьми, ставившими крестик вместо подписи, и разрушены людьми, сочинявшими латинские стихи.

Мой отец, вероятно, окончил какую-то школу, потому что он умел читать, писать и неверно вести счета.

Я прихожу в бешенство от одной мысли о том, сколько бы я всего узнал, если бы не ходил в школу.

Сведения, полученные мной в школе, сводились к тому немногому, чему узник может научиться у своих товарищей.

Если умыть кошку, она, многие говорят, никогда больше не станет умываться сама. Человек никогда не научится тому, чему его учат.

Когда человек преподает науки, которых он сам не знает, ученику, не имеющему к ним никакой наклонности, и затем выдает свидетельство об успешном окончании курса, то считается, что тем самым ученик приобрел образование, достойное джентльмена.

Учебник можно определить как книгу, непригодную для чтения.

Дорога к невежеству вымощена роскошными изданиями.

Интеллект – это страсть. Декарт, несомненно, извлекал из жизни больше радостей, чем Казанова. Гамлет жил интереснее, чем кавалер де Грие, пытавшийся посвятить всю жизнь любви к Манон Леско да еще картежной игре.

Интеллект, в сущности, страсть, и это стремление к познанию намного интереснее и устойчивее, чем, скажем, эротическое стремление мужчины к женщине.

– Вы интеллектуал, да?

– Что, по-вашему, означает это слово?

– Только то, что вы считаете меня дурой и что, наверно, вы были плохим мужем.

– Вы абсолютно правы и в том и в другом.

О ПАТРИОТИЗМЕ

Патриотизм: убеждение, что твоя страна лучше других потому, что именно ты в ней родился.

Нет большего несчастья для нации, чем националистическое движение, являющееся ответом на подавление нации. Покоренные народы не участвуют во всемирном прогрессе, ибо озабочены лишь тем, как избавиться от своего национализма, добившись национального освобождения.

Здоровая нация не ощущает своей национальности, как здоровый человек не ощущает, что у него есть кости.

Стопроцентный американец – это 99-процентный идиот.

Как всякий ирландец, я не люблю ирландцев.

Неизменный девиз англичанина – долг; и он всегда помнит, что нация, допустившая, чтобы ее долг разошелся с ее интересами, погибла.

– Ты похож на великие державы: ты всегда дерешься только в целях самозащиты.

О ПОЛИТИКЕ И ГОСУДАРСТВЕ

Власть не развращает людей; но дураки, забравшиеся на вершины власти, развращают власть.

Воздушные замки – отрасль строительной индустрии, монополизированная правительством.

Когда правительство портит деньги, чтобы расплатиться со своими кредиторами, такое его поведение получает благородное имя инфляции.

Правительство, которое обирает Петра, чтобы заплатить Павлу, всегда может рассчитывать на поддержку со стороны Павла.

Никогда не отказывайся от занимаемого поста. Член комиссии, у которого есть конкретное предложение и который умеет помолчать, пока все не выговорятся, становится хозяином положения даже в том случае, если никто с ним не согласен. Тут-то он и начинает диктовать свои условия – «что-то же надо делать»! Вот и получается, что человек, чья точка зрения не совпадает с точкой зрения остальных, может стать лидером.

Алкоголь помогает парламенту решать в одиннадцать часов вечера такие дела, каких ни один человек в здравом уме не смог бы разрешить и в одиннадцать утра.

Он ничего не знает, а думает, что знает все. Это ясное указание на политическую карьеру.

Если государственный деятель не говорит чушь, он попадает в очень неприятное положение.

Старое правило: «Веди себя со своим другом так, словно когда-нибудь он станет твоим врагом, и со своим врагом так, словно когда-нибудь он станет твоим другом» – едва ли можно счесть золотым правилом; но это единственное здоровое правило для тех, кто презирает золотые правила.

Тред-юнионизм – это не социализм; это капитализм пролетариата.

Толпа становится опасной, когда ей нечего слушать и не на что глазеть. Митинги ее развлекают.

Реформатор, для которого мир недостаточно хорош, в конце концов оказывается рядом с человеком, который недостаточно хорош для этого мира.

Революции никогда еще не облегчали бремя тирании, а лишь перекладывали его на другие плечи.

Если бы мы могли понять великого человека, мы бы повесили его.

Старики – народ опасный: им нет дела до того, что может произойти с миром.

История нас учит, что она нас ничему не учит. Это не я сказал – Гегель.