Первые шаги по Тропе: Злой Котел Чадович Николай

Тем временем разбойники, не слезая с седел, потрошили мою котомку. Хотя в общем-то потрошил только один, наверное, главный среди них, а остальные только облизывались.

Наибольший восторг вызвал алмаз, тут же спрятанный главарем за щеку. Нашло своих новых владельцев и прочее мое имущество, которому, честно говоря, была грош цена даже в базарный день.

От яйца я ожидал очень многого, но оно, выйдя из прострации, приняло столь непрезентабельный вид, что было без сожаления отброшено в сторону. А как еще обойтись с обломком старого мельничного жернова, сплошь покрытым трещинами? Ведь на нем даже кинжал не заточишь.

Как и следовало ожидать, ларец появился в самую последнюю очередь. Пока главарь возился с его крышкой, второй разбойник тщательно ощупывал швы котомки, а третий прикладывал платье Феры к разным частям своего тела — соображал, на что оно может сгодиться.

Уж и не знаю, что ожидал найти в ларце главарь разбойников, но, когда крышка откинулась, алчный блеск в его глазах сразу сменился гримасой разочарования. Судя по всему, эти дикари не ведали истинной ценности сонного зелья. Я тешил себя надеждой, что разбойники не преминут отведать ароматного порошка, загубив тем самым не только свою нервную систему, но и другие жизненно важные органы. Однако главарь решил поступить с варварской простотой — вытряхнуть неизвестное снадобье на землю, а ларец использовать для каких-то своих целей (хранения срезанных ногтей, например).

Пришла пора расстаться и с мечтой о счастливых снах. Хорошо, если сегодня это будет последняя горькая потеря, ведь, кроме собственной жизни, у меня больше ничего не осталось.

И вдруг там, где валялось яйцо, почти неотличимое от грубых камней, взвился вихрь, запорошивший разбойников не только пылью, но и содержимым ларца, летучим, словно рисовая пудра. Со стороны могло показаться, что скакуны и всадники покрылись вдруг розовым инеем.

Впрочем, для хозяев пустыни это было то же самое, что соленые брызги для моряков, и они даже не стали отряхиваться. Хватало им и других забот, о чем недвусмысленно свидетельствовали наставленные на нас пики.

— Что они еще хотят? — спросил я у вещуна.

— Того и хотят, — с трудом выдавил он. — Перекусить хотят.

— Нами? — ужаснулся я.

— Иная дичь здесь не водится.

Крючья пик уже вцепились в нашу одежду, но тут, по счастью, началось действие истомы. Первым вывалился из седла главарь, все еще сжимавший в руке опустевший ларец. Вслед за ним, словно кегли, пали и соратники — один налево, другой направо.

Чуть погодя подкосились ноги у осиротевших скакунов. Образовалась весьма живописная куча, от которой, наверное, исходил оглушительный храп. Иллюстрация к сказке о сонном царстве.

— Не подходи близко, — предупредил меня вещун. — Пусть их сначала ветерком обдует.

— Они не помрут? — нельзя сказать, что судьба разбойников очень уж волновала меня, но смерть была для них совсем не тем наказанием, которого я желал бы… Наказанием как бы случайным, не зависящим от меня.

Вот хорошенько отодрать их за уши да голышом отправить восвояси — это другое дело.

— Конечно, помрут, — похоже, для вещуна это было что-то само собой разумеющееся. — Вне всякого сомнения. И дело здесь вовсе не в истоме, от которой они скоро очухаются, а в жестоких племенных обычаях. Любой, кто коснется этой земли хоть чем-то, кроме кончика копья, считается проклятым навек. Ему откажут в воде, в питье и приюте, а при встрече плюнут в лицо. Такое существование во сто крат хуже смерти, и эти трое, проснувшись, выберут ее.

— Вольному воля, — сказал я, а про себя подумал: есть, значит, в этой проклятой стране что-то такое, чего панически боятся даже отъявленные разбойники. — Ну а мы здесь задерживаться не будем. Только сначала соберем свои вещички.

— Я бы заодно проверил их переметные сумы, — предложил вещун, не отличавший своего от чужого. — Надо ведь как-то возместить понесенные нами нравственные страдания.

— Грабить побежденных не в моих правилах, но другим я этого запретить не могу, — увы, но наше существование есть цепь компромиссов, чаще всего с самим собой.

— Правила существуют в игре, — ухмыльнулся вещун. — И даже там их постоянно нарушают. А жить по правилам невозможно. Это как ходить с завязанными глазами. Обязательно лоб расшибешь.

— Спорить не буду. Кого-то кормит смелость, а кого-то цинизм. Но свое яйцо я воспитаю совсем иначе…

Среди разбойничьих припасов, кроме воды, для лучшей сохранности слегка разбавленной вином, имелся только твердый, как камень, хлеб и еще более твердый сыр. Неудивительно, что после такой неудобоваримой пищи их потянуло на свежатину.

Пока вещун мародерствовал, я демонстративно стоял в сторонке и, желая доставить яйцу приятное, перебрасывал его из одной руки в другую. Но вскоре я оставил это занятие, здраво рассудив, что незачем зря терзать душу моего спутника. Ведь это то же самое, что ласкать женщину в присутствии ее бывшего любовника. Некоторым это, возможно, и нравится, но мы-то не извращенцы.

Разбойники продолжали крепко спать (какое горькое разочарование ожидает их при пробуждении!), а поверженные истомой животные, благодаря своим замечательным горбам получившие от меня кличку бактрианы, уже шевелились и даже пытались подняться. Лежачее положение было столь же неудобным для них, как для нас — стоячее.

Любопытства ради я стал присматриваться к их сбруе. Она была, на удивление, проста — поводья, крепко привязанные к рогам, и седло, державшееся на своем месте только шлеёй, накинутой на горб. И ничего лишнего — ни стремян, ни подпруг, ни прочих причиндалов, так любимых в кавалерии.

Надо было обладать недюжинной ловкостью, сноровкой и силой, чтобы с помощью столь скромных средств управляться с могучими и норовистыми животными.

Право, а не рискнуть ли мне? Недаром ведь говорят: если с умом действовать, так и на черта узду накинешь. На слоне я уже ездил (хотя не вожаком, а седоком), на буйволе тоже. Даже на дельфине однажды катался. И это, еще не считая существ, самой природой предназначенных для верховой езды, как то ишаков, лошадей и дамочек известного сорта, скачка на которых зачастую сопряжена с риском, не имеющим аналогов в животном мире.

— Эй, послушай! — позвал я вещуна, потрошившего очередную переметную суму. — А что, если остаток пути мы проведем в седлах?

— Даже слышать не хочу! — он замахал на меня руками. — Только бесы могут ездить на этих буйных страшилищах, а я принадлежу совсем к другому племени.

— Ты вообще ездил когда-нибудь верхом?

— Никогда не ездил и никогда не поеду!

— Другой бы на твоем месте поостерегся делать столь скоропалительные заявления, — молвил я, подбираясь к бактрианам поближе. — Еще неизвестно, какую услугу потребует от тебя королева за новое яйцо. Пошлет, например, в такую даль, куда пешком ни за что не добраться. Вот тебе и придется седлать какую-нибудь сивку-бурку.

— Однажды я уже получил яйцо, отдав за него немалую цену, — веско произнес вещун. — Ты, пользуясь всякими коварными средствами, переманил его к себе. Поэтому за новое яйцо придется платить не мне, а тебе.

— Кто бы спорил… — я смиренно потупился, ведь крыть-то все равно было нечем.

Вещун между тем время даром не терял и при помощи пучка волос, выдранного из шкуры бактриана, собрал в ларец всю уцелевшую истому, пусть даже смешанную с песком. Молодец, в дальней и опасной дороге все пригодится.

Вскарабкаться на бактриана без посторонней помощи я не смог бы — седло находилось выше моей макушки. Да и копыта на его задних ногах выглядели весьма впечатляюще. Прямо не копыта, а кувалды. Под такую попадешь — и врач не понадобится.

Здраво оценив свои возможности, я решил сесть на того из бактрианов, который еще пребывал в расслабленном состоянии (наверное, нанюхался истомы больше других). Лежачего бить нельзя, тут я не спорю, но залезать на лежачих — сам бог велел.

Седло оказалось просторным, как трон (на нем, наверное, и двое поместились бы), с высокой лукой, на которую были намотаны поводья. Вот жаль, стремян нет! Как говорил один мой знакомый жокей: скакать без стремян — то же самое, что заниматься любовью на потолке.

Поудобнее устроившись, я стал разбирать поводья, но, вероятно, сделал что-то не так, ибо бактриан дернулся, словно ужаленный в одно место осой, и проворно вскочил. Причем сделал он это в два приема — сначала выпрямил задние ноги, а потом передние. Меня так мотануло вперед-назад, что едва не вышибло из седла.

Первые шаги бактриана были неуверенные, враскачку, как у пьяницы, провалявшегося всю ночь в канаве, а теперь направлявшегося к родному очагу, где его однозначно не ждет ничего хорошего. Однако вскоре его ход приобрел плавность и стал ускоряться.

— Садись! — крикнул я вещуну. — Живее!

— А с этим что делать? — он инстинктивно вцепился в мешок с добычей.

— Бросай, если хочешь свидеться с королевой!

В самый последний момент я успел ухватить его за шкирку и забросил в седло позади себя. Заботливо собранные припасы остались валяться на месте схватки, проигранной нами в первом раунде по очкам, но, благодаря вмешательству яйца, выигранной нокаутом во втором. Впрочем, голод нам больше не грозил — переметная сума нашего бактриана раздувалась пузырем.

— Мы не туда скачем! — дабы я понял его, вещуну пришлось повернуть мое лицо к себе. — Поворачивай обратно!

— Сейчас попробую, — сомнения в этих словах было больше, чем надежды.

Бактриан, которому бегать взапуски с собственной тенью нравилось куда больше, чем валяться в беспамятстве, продолжал взвинчивать темп, и уже пора было проверить его управляемость.

Я потянул за правый повод, и бактриан послушно повернул в нужную сторону. Потянул за левый — опять удачно. Получается! От сердца сразу отлегло.

Теперь не мешало бы и остановиться. Логика подсказывала, что нужно потянуть поводья на себя, но не тут-то было — бактриан от этого только увеличил скорость. Неужели меня угораздило усесться в машину без тормозов?

Выход из положения нашел вещун, которого я уже записал в бесполезный балласт. Видя мои напрасные потуги, он наклонился назад и ухватил бактриана за хвост. Такой прием немедленно возымел действие, и наш рогатый скакун остановился как вкопанный. Меня опять качнуло, как ваньку-встаньку.

— Ловко у тебя получилось, — похвалил я вещуна. — А еще говорил, что никогда не ездил верхом.

— Верхом я и в самом деле не ездил, зато видел, как это делают другие. Нужно держать открытыми глаза, а не рот.

— Если ты имеешь в виду самого себя, то здесь я полностью согласен… А пока будешь старшим по хвосту со всеми вытекающими отсюда обязанностями, включая и постоянный уход за ним. И еще мне хотелось бы знать, в какой стороне находится обитель вашей королевы.

— Правь на ту скалу, что торчит у горизонта.

— Там их сразу три торчит.

— Правь на среднюю, не ошибешься.

— А потом?

— Когда доедем до скалы, узнаешь.

Бактриан бежал ровной, экономной рысью, и за все время пути мне пришлось воспользоваться поводьями не больше трех-четырех раз. Старший по хвосту, то есть вещун, вообще пока оставался не у дел.

Последнее обстоятельство вовсе не означало, что мы совсем не нуждались в остановке, наоборот, я просто мечтал об этом, но как потом заставить бактриана лечь, дабы самому вернуться в седло? Ведь веревочной лестницей мы не запаслись, а на помощь тщедушного вещуна рассчитывать не приходится. Ему хотя бы со своим тормозным устройством справиться.

Тут хочешь не хочешь, а посочувствуешь разбойникам, во время набегов никогда не покидавшим седел. И как они при таком образе жизни умудряются справлять свои нужды? Памперсами пользуются? Или деревянными затычками?

К сожалению, ясный ответ на этот вопрос не мог дать даже всезнающий вещун. А что ему — кто редко ест, тот оправляется еще реже. Одна проблема сразу побоку.

Миновав три совершенно одинаковые скалы, вблизи напоминавшие отнюдь не геологические, а скорее биологические образования, мы по указанию вещуна изменили курс. Новым ориентиром для меня стали тусклые сполохи, гулявшие по небу.

— Там твоя родина? — обрадовался я.

— Сам знаешь, что вещуны не связывают понятие «родина» с каким-либо определенным местом, — произнес он менторским тоном, что легко читалось даже по губам. — А если ты имеешь в виду обитель королевы, то ответ будет отрицательным. Однако из страны, в которую мы сейчас направляемся, до нашей цели уже рукой подать.

— А как же пресловутый зов, которому внимают все озабоченные потомством вещуны?

— Услышав зов матери, стоящей на противоположной стороне бездонного ущелья, ты ведь не бросишься к ней сломя голову, а отправишься искать мост. Так и в нашем случае. Зов слышен мне, но, чтобы добраться до зовущего, придется сделать изрядный крюк.

— Как я посмотрю, вся твоя жизнь состоит из крюков. Действовать напрямик тебе просто претит.

— Это черта, присущая всем вещунам. Только благодаря ей мы выжили в Злом Котле…

Неутомимость бактриана просто поражала меня, и вещун охотно пояснил, что в одном из трех его желудков имеются боковые ответвления, где и хранится однажды запасенная вода, а свои силы он черпает из жира, сосредоточенного в горбу. У изголодавшегося бактриана спина совершенно ровная, ну разве что с небольшой выпуклостью посредине. Спят же они на бегу, урывками, и подобным отдыхом вполне довольны.

Надо будет при случае завести парочку таких скакунов, подумалось мне. Вот только неизвестно, как они переносят стужу, которую я после всех нынешних злоключений как-то зауважал.

Пустыня окончилась совершенно внезапно, словно ее границу провели по линейке. Дальше простиралась серо-зеленая мшистая равнина, имевшая тенденцию к переходу в изволок, то есть в долгий и пологий подъем. Среди мха там и сям поблескивали лужицы воды, которую мы не видели воочию уже давным-давно.

Перед подобным искушением бактриан, конечно же, устоять не мог. Воспользовались вынужденной остановкой и мы — вещун предупредил, что процесс дозаправки водой будет длиться довольно долго. И верно — я уже давно удовлетворил все свои наиболее насущные нужды, а он все пил и пил, опустошая лужицу за лужицей.

Теперь, когда каждодневная, изматывающая жажда вспоминалась, как дурной сон (плохое забывается еще даже быстрее, чем хорошее), не мешало бы и перекусить. Против этого не возражал и вещун, при переходе через пустыню потерявший не менее четверти своего и так не очень большого веса.

Хлеб и сыр остались далеко за горизонтом, но, судя по тому, что мошкара, в изобилии водившаяся здесь, так и липла к переметной суме, там содержалось что-то скоромное. Мясо, например. Или рыба. А может, и мед. C удовольствием попробовал бы сладенького. Но это уже из области несбыточных мечтаний. Приготовить в наших условиях бухарский плов было вряд ли возможно, однако шашлычок, пусть даже и пресный, без приправ, зелени и соли, виделся мне вполне явственно. Был бы только огонь.

Привязав поводья бактриана к его задней ноге (авось в таком виде далеко не убежит), я занялся разведением костерка. Мох горел не очень охотно, но жара давал изрядно. В ход пошли и корявые деревца, чем-то напоминавшие наш можжевельник.

Вещун тем временем пытался развязать переметную суму, доставшуюся нам вместе с бактрианом. В отличие от всех прочих она была затянута весьма хитрым узлом. Наверное, разбойники хранили там что-то особенно дорогое их сердцу. Кое-как растянув горловину сумы, он сунул туда нос и сразу скривился, словно от приступа изжоги. Дальнейшие действия вещуна не поддавались моему пониманию — отыскав поблизости лужу поглубже, он без всякого сожаления утопил в ней суму.

— Решил, значит, рыбок накормить? — осведомился я, весьма заинтригованный таким поворотом событий. — А сами мы что жрать будем?

— Ты бы это жрать не стал, — резко ответил он. Такая привередливость меня возмутила. Сейчас я, наверное, съел бы и жареную крысу. Если с солью, конечно.

— Но я имею право знать, что там было?

— Мясо, — обронил он все в той же дерзкой манере.

— Так я и знал, — слюна непроизвольно наполнила мой рот. — А чье?

— Вещуна! — почти выкрикнул он. — Такого же, как и я. Но уже разделанного на части по всем мясницким правилам. Окорока отдельно, грудинка отдельно!

— Вот черт! — вырвалось у меня. — Зря мы этих гадов пощадили. Ох, зря! Их же сонных можно было голыми руками брать. Хотя бы отстегали для острастки.

— Ты сам что больше всего любишь кушать? — вещун глядел на меня прямо-таки со вселенской тоской.

— Больше всего? Пирожки с капустой.

— Если тебя отстегать, ты их разлюбишь?

— Нет, но в следующий раз подумаю, стоит ли рисковать.

— А они думать еще не научились. Какой с них спрос? И силой тут ничего не изменишь… Проклятый мир! — в таком расстройстве чувств я его давно не видел.

Впрочем, вещун быстро взял себя в руки и, попросив самый длинный из кремниевых ножей, вырезал квадратик мха, очень пригодившийся для моего догорающего костра. Под мхом обнаружился верхний слой почвы, чем-то похожий на черствую хлебную корку.

Вещун снял и его, приложив на сей раз куда более заметное усилие. Я внимательно наблюдал за всеми действиями моего приятеля и прикидывал в уме, что именно он собирается выкопать — колодец для бактриана, выгребную яму для меня или могилу для своего расчлененного соплеменника.

В итоге ни одно из этих предположений не подтвердилось. Из образовавшегося углубления вещун достал кусок пористой сырообразной массы, быстро синеющей на воздухе, и протянул его мне.

— На поешь. Только сначала поджарь.

— Ты хочешь накормить меня землей? — каюсь, но сначала я подумал, что пережитое потрясение плохо повлияло на его голову.

— Это не земля. Тебе случалось пробовать грибы?

— Много раз.

— Вот это и есть кусочек гриба. Конечно, он не из тех сортов, которые подают к столам гурманов, но голод все же утоляет.

Оказалось, что все мы находимся сейчас на шляпке огромного гриба, правда, на самом ее краешке. Территория, занимаемая этим грибом, превышала некоторые соседние страны, а его ножка уходила глубоко-глубоко под землю.

Сверху на шляпке рос мох, гнездились птицы, водились мелкие зверьки, но все эти существа были лишь безвредными нахлебниками, попавшими сюда из внешнего мира.

Автохтонная жизнь, изначально присущая грибу, кипела где-то в его недрах. Там соки земли превращались в съедобную плоть, там водились загадочные создания, известные лишь по россказням, там таились неведомые силы, приманивающие к грибу дождевые тучи и заставляющие воздух над ним сиять волшебным светом.

С грибом были связаны и другие загадки. По словам вещуна, некоторые племена, позарившиеся на дармовую кормежку, селились возле него и какое-то время не знали горя. Правда, дети у этих счастливцев рождались все реже и реже, в результате чего племя благополучно вымирало, продолжая пребывать в сытости и довольстве. Естественно, что такие случаи порождали самые невероятные слухи.

Всего в Злом Котле было известно семь таких грибов, всегда находившихся на разных стадиях развития. Если один достигал зрелости, о чем, кроме всего прочего, свидетельствовало интенсивное сияние над ним, другой уже начинал понемногу стареть, третий интенсивно разрушался, четвертый представлял собой озеро зловонной жижи, пятый еще только начинал формировать молоденькую шляпку, шестой находился в фазе возмужания, седьмой заканчивал ее и так далее — цикл за циклом, цикл за циклом.

На словах все это происходило, конечно, быстро, но на деле каждый период в жизни гриба длился так долго, что в соседних мирах успевало смениться несколько поколений живых существ.

— Сейчас я загадаю тебе одну загадку, — сказал вещун. — Только слушай внимательно. Обитель нашей королевы находится по другую сторону гриба. Как бы ты стал туда добираться — напрямик, через центр шляпки или вдоль ее края?

— Вопрос, заданный с подвохом, сам собой наводит на мысль, что вопреки законам логики следует избрать второй, куда более длинный путь.

— Верно, — вещун снисходительно кивнул. — Ты у нас парень понятливый. Никто из тех, кто однажды рискнул спрямить путь, среди живых больше не объявился, в то время как путешествие по кромке гриба не доставляет никаких хлопот.

— Это дело в общем-то обычное. Периферию с центром никогда нельзя сравнивать. Как я понимаю, на окраине пекла куда прохладней, чем в его сердце, — христианская концепция ада была знакома вещуну по моим рассказам и, что самое интересное, во многом совпадала с его собственными представлениями об аналогичном месте.

— Из каждого правила бывают исключения. Там, куда мы направляемся, интриги и страсти кипят во всех закоулках, а в самих королевских покоях царят тишь и покой.

Судя по выражению лица вещуна, для него это был больной вопрос, и я поспешил перевести разговор на другую тему.

— Ты говорил, что известно несколько таких грибов. Не связаны ли они как-то между собой?

— Вполне возможно, да только как это выяснить? У самого гриба не спросишь, а в его нутро тем более не сунешься. Мало ли загадок существует в Злом Котле. Одной больше, одной меньше.

Пока мы болтали подобным образом, бактриан под завязку налился водой, сожрал и вытоптал не менее полугектара мха и, демонстрируя свою готовность к продолжению похода, нетерпеливо грыз повод, ограничивавший его свободу.

— Как быть с ним? — спросил я у вещуна.

— Думаю, что лучше отпустить восвояси. Посмотри, как глубоко проваливаются его копыта. Если придется скакать, он увязнет, как в болоте. Пусть возвращается в свой привычный мир. А мы как-нибудь и пешочком доберемся. Немного осталось.

— Отпустить, говоришь? — я критически покосился на бактриана. — Да ведь в нем чистого веса пудов тридцать. Плюс потроха. Ты когда-нибудь ливерную колбасу ел?

Я, конечно, дурачился, но вещун принял мои слова за чистую монету и сразу впал в истерику:

— Не ел и есть не собираюсь! Более того, впредь даже не притронусь к мясу! Ни к жареному, ни к вареному, ни к копченому! Не смей больше заводить при мне подобные разговоры!

Вот так и становятся толстовцами, подумал я. Только надолго ли? Голод не тетка и даже не кума. Зайца принудит котлеты есть.

Однако проблему оставшегося не у дел скакуна надо было срочно решать. Еще сбесится, не ровен час. Морда уже и так пеной покрылась.

Стараясь держаться вне поля зрения бактриана, я ползком подобрался к нему и перерезал повод. Почуяв волю, он на радостях попытался затоптать меня, но горящая головешка, метко брошенная вещуном, помешала осуществлению этого подлого замысла.

Разошлись мы полюбовно — он зацепил меня рогом, я кольнул его ножом. Уяснив, что дальнейшее противостояние себе дороже, бактриан умчался в степь.

Говорят, яблочко от яблони недалеко катится. В смысле, пороки передаются по наследству. Я бы добавил: скакун от своего всадника далеко не ускачет. В смысле, наше злодейство заразительно даже для лошадей.

Мы шли по поверхности гриба, выглядевшей как обыкновенное моховое поле, слегка повышающееся к горизонту, стараясь при этом не слишком приближаться к краю, но и не терять из вида полоску пустыни. Как говорится, от греха подальше, хотя я не взялся бы категорически утверждать, где сейчас находится этот самый грех — слева или справа от нас.

По сравнению с лишениями, выпавшими на нашу долю в пустыне, нынешняя жизнь казалась прямо-таки раем — прохладный воздух, свежая вода, мягкий мох, постоянное наличие у меня грибных деликатесов (клянусь, что, покинув сей благословенный край, я никогда больше не оскверню свой рот ни боровиками, ни шампиньонами, ни даже трюфелями).

Настроение мне не могли испортить даже сгустки света, время от времени приближавшиеся к нам почта вплотную (у меня при этом дыбом вставали волосы, у вещуна — шерсть).

Конечно, это были не шаровые молнии, но и не безобидные солнечные зайчики. Птичка, прямо на моих глазах угодившая в этот бродячий свет (иначе не скажешь), мгновенно околела. Однако вещун успокоил меня, объяснив, что подобные феномены есть не что иное, как продукт жизнедеятельности гриба, что-то вроде нашего пота, а птичка сама виновата — летела слишком быстро.

Он все чаще поглядывал за пределы гриба, туда, где пустыня уже давно уступила место столь милому для моего сердца пейзажу так называемой средней полосы — скудненько, без особых изысков, но зато и без всяких излишеств, вроде огнедышащих гор, малярийных болот, кислотных гейзеров и деревьев-живоглотов. И вот настал такой момент, когда в последний раз перекусив плотью гриба, от которой меня уже воротило, как черта от святой воды, мы сошли с него на обыкновенную и, слава богу, несъедобную землю. Световой сгусток, сопровождавший нас до самого последнего момента, превратился как бы в мутное зеркало, где мы отразились двухголовым, кособоким чудовищем, да вдобавок еще и вверх ногами.

Сфотографировали, гады, подумал я. Чтобы потом объявить персонами нон грата, которым запрещено появление на всей суверенной территории гриба.

Выбирая дорогу, вещун слегка замешкался, словно охотничий пес, уже взявший было след, но из тихого леса угодивший вдруг на шоссе, в бензиновый, асфальтовый и угарный смрад.

— Как там королевский зов? — поинтересовался я.

— Зовет, — сдержанно ответил вещун. — Все в порядке.

Но я уже достаточно хорошо изучил его, чтобы понять: порядком здесь и не пахнет.

Очередной прямой вопрос я задал ему уже после того, как мы прошагали немалое расстояние и сполохи, маячившие над грибом, исчезли за горизонтом.

— Где же эта хваленая королевская обитель? Или мы опять дали маху?

— Я ведь уже говорил тебе, что все в порядке, — похоже, моя нетерпеливость раздражала вещуна. — Обитель здесь. Мы уже давно идем над ней. Однако приличия требуют, чтобы гости королевы являлись с парадного входа.

— Ага, понимаю. Ваша королева живет в подземном лабиринте, — я слегка притопнул ногой. — При ее богатстве это совсем не лишняя предосторожность.

— Дело не в этом. Королева может жить только в одном-единственном месте, там, где она сама появилась на свет и где буквально на всем лежит отпечаток ее присутствия. За бесконечно долгое время обитель не только разрослась, но и стала как бы неотъемлемой частью королевы. Повсюду ее глаза, уши, запах, голос. Ее воля пронизывает насквозь даже камень, и скоро ты в этом убедишься сам. Любой гость, пробывший в обители достаточно долго, невольно проникается этим духом, этой идеей постоянного воспроизводства потомства, что в конце концов заставляет переродиться и его самого.

— Вольготно живется вашей королеве. Впору и богам позавидовать.

— Для нас она и есть бог. Укажи мне хоть одно живое существо, из чресел которого вышел целый народ… Что, не можешь? То-то и оно. Вот почему вещуны обожествляют свою всеобщую мать и стараются сделать так, чтобы ее жизнь соответствовала столь достойному положению.

— В силу двуполой природы своего народа мне не совсем понятны нравы, царящие в обители. Мужья-то у вашей королевы имеются? Или она беременеет, так сказать, от святого духа?

— История эта столь же давняя, как и история Злого Котла. Зачатие, первое и единственное, случилось еще в те далекие времена, когда королева была совсем юным созданием, ничего не ведавшим о своем божественном предназначении. А вот про нашего всеобщего отца почти ничего не известно. Сказки о трех всесильных демонах, совместно оплодотворивших ее, внимания не заслуживают.

— Сбежал, подлец, обрюхатив невинное дитя, — посочувствовал я.

— Перестань язвить. Не то место. Да и момент неподходящий… По сути, он был лишь случайным избранником судьбы, скончавшимся при зачатии от ни с чем не сравнимого блаженства. Великое дело свершилось, и кому он после этого был нужен. Разве ты обеспокоен участью искорки, воспламенившей огромный костер? Конечно же нет! Ведь все внимание теперь следует уделять огню. Благодатному огню, дарующему жизнь. Не так ли? И тем не менее мы помним, что в жилах каждого вещуна течет кровь далекого предка, на краткий миг познавшего чувство любви и ради этого пожертвовавшего своей жизнью.

Его слова невольно разбередили едва затянувшуюся рану в моем сердце, и я, с ничем не оправданной желчностью, вымолвил:

— Ты говоришь так, словно сам что-то понимаешь в любви. Но это по меньшей мере смешно! С таким же успехом слепой может судить о всех красках земли и неба.

— Слепой судит о мире с чужих слов, — спокойно ответил вещун. — По-своему, но судит. Для тебя любовь одно. Для меня совсем другое… Вспышка счастья, после которой уже нет смысла жить дальше.

Приступ раздражения прошел так же внезапно, как и возник. Я ощутил стыд.

— Прости… Меня что-то не туда понесло. Давай больше не будем о грустном… Лучше расскажи о самой королеве. У нее, наверное, большая свита?

— Целая армия, — вещун оживился. — Стражники, повара, уборщики, няньки, певцы, акробаты, всякие служки, хранители сокровищ. Всех и не перечислишь. Поговаривают, что здесь, в подземных чертогах, вещунов куда больше, чем во всем остальном мире… А еще я забыл упомянуть тех, кто находится на особом положении. Как у вас называются те, кто в случае гибели королевы наследует ее обязанности?

— Принцессы.

— Целая толпа принцесс окружает нашу королеву в тайной надежде когда-нибудь повторить ее судьбу.

— Вот уж кому не позавидуешь… — что-то опять укололо меня в сердце. — Прожить всю жизнь в ожидании любви и никогда не изведать ее.

— Век принцесс недолог. Краткий рассвет — и сразу смерть. Если их лоно не порождает потомство, оно порождает яд, отравляющий тело. А на смену погибшим сразу приходят другие, полные юного тщеславия и несбыточных надежд.

— Да, — задумчиво молвил я. — Всякая избушка своей кровлей крыта. Это я про то, что у каждого свои заботы.

— Сейчас у меня одна забота. Новое яйцо. И я его добуду, — сказано это было с такой несокрушимой верой, что ей мог бы позавидовать и автор сакраментального «А все-таки она вертится».

Тут и не хочешь, а вставишь свое слово:

— Со своей стороны, обещаю в лепешку разбиться, лишь бы помочь тебе.

Парадный вход в королевскую обитель выглядел словно обыкновенный глубокий овраг, над которым мирно паслись какие-то местные козочки. Все здесь дышало покоем и тишиной, которой, к сожалению, я не мог насладиться. (Тишина природы и тишина глухоты — совершенно разные вещи. Как глоток белого вина и глоток безвкусной дистиллированной воды.)

Вот бы построить в этих краях маленький домик и жить в единении с окружающим миром и в согласии с самим собой. Да ведь такое возможно только в сказках. И то не сразу, а после долгой борьбы с разными врагами, начиная от тривиальной Бабы-Яги и кончая трансцендентным горем-злосчастьем.

— Места у вас красивые, — я оглянулся по сторонам. — Только уж очень пустынные. Почему тут никто не живет?

— Места, может, и красивые, но слава у них дурная. Если кто и забредет сюда случайно, то такого страха натерпится, что каждому встречному наперед закажет. Ничего не поделаешь, мы ведь должны охранять свои владения. Посторонним сюда лучше не соваться.

— А как же я?

— За тебя я поручусь. Этим самым, — он провел ребром ладони по своей глотке.

— Постараюсь оправдать доверие… Ну что, войдем? Хотелось бы поскорее покончить со всей этой канителью.

— Учись ждать. Нас позовут. Здесь свои правила.

Я все время поглядывал в сторону оврага, полагая, что слуги королевы должны появиться оттуда, но они вдруг возникли прямо у нас за спиной — приемчик, вполне достойный тенетников.

Внешне они очень напоминали моего приятеля (и неудивительно, ведь из одинаковых яиц вылупились), но были разодеты и разукрашены, как балаганные шуты. Наверное, у обитателей подземных чертогов подобная безвкусица считается высшим шиком.

Эх, пустить бы их пешком через заколдованную пустыню да заставить оседлать норовистого бактриана, вся бы мишура мигом слетела!

Оружие, которым были увешаны вещуны, свидетельствовало о том, что при особе королевы они выполняют роль стражников. С парочкой надежных друзей я разогнал бы все это войско метлой (каждому известно, что вещуны бойцы аховые), но между королевой и ее возможными противниками стояла совсем другая сила — беспрецедентный по размерам и сложности лабиринт, где незваного гостя на каждом шагу поджидали хитроумные ловушки.

Дело понятное, за громадный промежуток времени можно и не такое чудо создать. Например, докопаться до стенок Злого Котла, если таковые имеются.

Стражники обменялись с моим приятелем церемонными приветствиями, что со стороны выглядело, как дурацкий танец, и завели неторопливый разговор, смысл которого я, конечно же, понять не мог. В общении между собой вещуны употребляли совершенно особый язык.

Длились переговоры довольно долго, и по постепенно мрачнеющему лицу моего приятеля можно было догадаться, что нам собираются дать от ворот поворот. В конце концов, ожидание осточертело, и я дернул вещуна за рукав.

— Какие к нам претензии? Мы сунулись не в ту дверь? Или забыли купить входной билет?

— Стража утверждает, что мы явились зря. Число желающих получить яйцо превышает возможности королевы, — повернувшись ко мне, пояснил вещун. — Нам предлагают зайти попозже.

— Когда?

— Ты до тех времен вряд ли доживешь.

— Да это прямо издевательство какое-то!

— И не говори. Прежде ничего такого и в помине не было. Цену за яйцо, конечно, заламывали, но отказа никто не получал.

— Что же делать? Учти, ждать я не собираюсь.

— Сейчас я скажу стражникам, что ты принес в подарок королеве изрядное количество отборной истомы. Если их это заинтересует, откроешь ларец. Пусть полюбуются. Но в руки не давай. Ни при каких условиях. Понял?

— Мог бы и не предупреждать. Я этим прощелыгам даже обглоданную кость в руки не дам.

Все было сделано так, как мы и условились. Переговоры возобновились, и, когда стражники вопросительно глянули на меня, я приоткрыл ларец и издали продемонстрировал его содержимое, едва прикрывавшее дно. Но стоило только этим блюстителям королевских интересов сунуться поближе, как я бесцеремонно затолкал ларец обратно в котомку и развел руками: дескать, извините, просмотр окончен.

Велев нам ожидать, стражники поспешно удалились.

— К королеве помчались? — осведомился я.

— Ну что ты! Она такими мелочами не занимается… Доложат кому-нибудь из ближайшего окружения. Скорее всего, принцессам. Те все равно от безделья маются.

Опять не слава богу, подумал я. И дело-то вроде плевое намечалось. Единственное, что нам нужно, — это повидаться с курицей-вещуньей, денно и нощно несущей свои драгоценные яйца. Так нет же, сразу возникают какие-то неувязки, какие-то высосанные из пальца проблемы. Есть у разумных существ такое скверное свойство — усложнять самые элементарные вещи.

Взять, к примеру, ту же самую любовь, по поводу которой в моем родном мире сломано столько копий (и не только в фигуральном смысле).

У животных как — пришло намеченное природой время любви, и все бросаются активно любить друг друга. От кашалота до инфузории. Всяким там предварительным мероприятиям уделяется минимальное внимание. Ну разве что самцы устроят небольшой бескровный турнирчик, дабы выявить наиболее перспективного производителя, или исполнят перед самочкой брачный танец, интенсивно тряся рогами, хвостами и крыльями, хотя, исходя из здравого смысла, полагалось бы трясти чем-то совсем другим.

На этом шабаш. Можно и дальше щипать травку, жевать мясо, глотать планктон и выискивать в навозе зернышки. Точно в положенный срок на белый свет появится потомство — следствие той самой уже отшумевшей любви.

У нас все иначе! За недолгую историю человечества по поводу любви чего только не наворочено. Тут вам и Орфей с Эвридикой, и Пасифая с быком, и Парис с Еленой, и Леда с лебедем, и Самсон с Далилой, и архангел Гавриил с девой Марией, и царица Савская с Соломоном, и Нефертити с фараоном (при желании этот список можно продолжать до бесконечности).

Эти надуманные любовные страсти кипят в человеческом обществе со времен праотца Адама. Причем страсти на любой вкус.

Верно сказал Екклезиаст — человек превращает простое в сложное не от мудрости своей, а по недомыслию.

Пока я предавался печальным размышлениям о судьбах человечества, на бедно обставленной сцене этого театра абсурда появилось новое действующее лицо, сразу изменившее всю мизансцену.

Вне всякого сомнения, посланец королевы принадлежал к породе вещунов, но в сравнении со стражниками, а тем более с моим чумазым спутником он выглядел как благородная борзая среди кривоногих такс.

Даже без чужой подсказки я понял, что это одна из местных принцесс, которой природой уготовлена жизнь короткая и яркая, как вспышка петарды.

Принцесса была почти на две головы выше любого из вещунов, но гораздо уже их в плечах и в талии. Да и бедра ее не отличались пышностью. Даже не верилось, что главное предназначение этого хрупкого создания (в перспективе, конечно) — непрерывное производство яиц, каждое из которых величиной не уступает ананасу.

Единственное, что, на мой взгляд, портило принцессу, так это пристрастие к нарядам и уборам, пышность которых находилась за гранью хорошего вкуса. Впрочем, она была лишь рабыней условностей, в течение многих веков превратившихся в образ жизни королевского двора.

Встав так, чтобы принцесса не видела его лица, вещун произнес: