Каратель Атоми Беркем

Сережик не уставал поражаться Старому – то, чего Ахмет добивался от людей, просто разговаривая с ними, было выше его понимания. При взгляде со стороны казалось, что перед Старым все размягчается и плывет, послушно принимая ту форму, которую Старый пожелал в самом начале. То, что растапливает перед ним жесткую и колючую шкуру Мира, напоминало молодому ветер над сходящим с озера льдом. Вроде бы слабый, он в считанные минуты разворачивает и гонит куда-то иссиня-серые многотонные льдины, глядя на которые всем животом чувствуешь их сырую неповоротливую тяжесть.

И сегодня произошло все то же самое, что и всегда. Мужики, только что, казалось бы, готовые ясно и коротко послать Старого с его сумасшедшими планами, как-то все и враз переобулись – вопрос «а нам это надо?» тихонько растворился в воздухе, словно его и не было. Вместо него всплыли совсем другие вопросы – «а как это сделать» и «как не сложить головы впустую», и на этих вопросах мужики уперлись.

Проснулся Сережик от холода, пробравшегося в рукава и превратившего кисти рук в бесчувственные деревяшки. Организм дисциплинированно козырнул и отчитался: глубокая ночь, но до рассвета часа четыре, можно еще поспать; опасности нет ни рядом, ни поблизости; в комнате кто-то свой, и пора бы отлить. Отлепив потные шмотки от мгновенно остывшего кресла, Сережик поднялся. Все разошлись, только Сытый подкидывает в прогоревшую печку дрова.

– Фу, накурили, вонищща… – дергаясь от морозной дрожи, сотрясающей еще не проснувшееся тело, Сережик подсел к печке. – Сытый, че не разбудили-то?

– Старый не велел. Сказал, типа кто сегодня жизнь отнимал, то если уснет – будить нельзя, «там» типа кто-то обидится или еще че-то. То ли шутит, то ли хуй знает… Это че он, всегда так?

– Да сколько знаю, всегда, – через зевок ответил Сережик, пытаясь нашарить вытянутыми к печке ладонями хоть немного тепла. – У него никто никогда не знал, шутит он или сурьезно… Ну, че там мужики, как дышут?

– На том сошлись, что он сам, один, идет и приводит оттуда одного ихнего военного. Желательно, чтоб начальничка хоть какого.

– Эт зачем? – фыркнул Серега.

– Ну, чтоб поколоть его принародно да все проверить, раз нонешние двое ниче толком сказать не могут. Да это так все, отмазон. Все это от Токаря идет, он просто ссыт, вот и все. Еще б Губу спросили, идти воевать или все-таки лучше в подвале посидеть… – презрительно скривился Сытый, раскалывая обломок дверного косяка штык-ножом.

– Токарь вроде как не сыкло… – полуутвердительно обронил Серега, инстинктивно устанавливая с Сытым формат подчиненности: тот, кто объясняет свои слова, уже как бы пригинается.

– Ну не сыкло, да. Просто так замечено, что если он в чем-то не шибко уверен, то до последнего тити мнет. Мужики оттого к нему прислушиваются, что с ним-то точно под тапку не залезешь. Но не сыкло, нет. Видал, как он сегодня?

– Да, неплохо отработал, – важно отметил Серега. – Троих как самое малое за ним надо считать. Наверно, больше на самом деле. Старый говорил… О, а он сам-то где? Отбился?

– Не, в подвале с этими вожжается.

– Пойду-ка дойду до него…

– Слышь, Серый. Не ходи, ну его.

– А че такое? Не велел?

– Да не… С ним Токарь сначала вниз пошел, сам этих послушать хотел… Как бы от опчества.

– И че?

– Да ниче. Подымается минут через десять, морда как у потерпевшего. Мужики его спрашивают, типа ну че, че там эти поют, а он «идите», говорит, «сами смотрите, кому жрачку не жаль».

– А в карауле кто?

– Губу подняли. Выспался уже.

– Пойду гляну, как он там караулит… – поднялся Сережик, но пройдя по гулкому коридору второго этажа, на лестнице свернул вниз.

Однако вместо истошных воплей, ожидаемых Серегой, стылая тьма подвала встретила его могильным безмолвием. Устав пробираться вдоль стенки, Серега вытащил нож, отколол от ближайшего косяка длинную щепку и шел дальше в ее колеблющемся красноватом свете. Ага, вот они где. Когда до падающей из двери полоски неверно мечущегося света осталось несколько шагов, приглушенный голос Старого попросил свалить и вернуться не раньше чем минут через пятнадцать с хозяйской винтовкой и комплектом снаряги.

– Старый, а на хуя? – удивился было Серега, но ответа не последовало, и юный Хозяин поплелся исполнять поручение.

Вернувшись почти через час – поди-ка собери все в темноте из беспорядочной груды, Серега сначала на ощупь, а потом на глухой голос Старого добрался до дрожащей полоски света и толкнул разбухшую дверь. От вывалившегося из-за двери запаха пареньку показалось, что вместо говна в его кишках очутилось колючее ледяное крошево.

В теплоузле сидели Старый и тот из взятых с утра хозяек, что поздоровее. Серега даже удивился – они пристроились на ржавых задвижках вокруг ящика со свечкой, напоминая не пленного и допрашивающего, а двух сантехников, дружно задумавшихся над сломанным унитазом. Свалив кучу у входа, молодой подошел. Нет, пленный сидит как-то…

Приглядевшись, Серега с трудом устоял на подкосившихся ногах, едва не вывернувшись наизнанку, – пленный держал в руках криво отрезанные муди и еще какой-то мокро блестящий в полутьме орган, и было видно, что он силится удержаться и не выпустить вместе со смехом или воплем остатки разума, мечущиеся в его лопающейся от ужаса голове; пар вылетал из его ноздрей в каком-то невероятном ритме, словно пленный не хотел нормально дышать и придуривался. В углу, за спиной Старого, на теряющихся во тьме трубах, что-то белело – и, приглядевшись, Сережик снова едва успел задавить дернувшийся на выход едкий желудочный сок.

С недавних пор почувствовав за спиной молчаливую силу, Сережик не успел не то что научиться ею пользоваться, но даже еще не привык всегда помнить о ее присутствии. Теперь он не то что вспомнил, а прямо-таки ухватился за нее, как за последнюю соломину, удерживающую его на краю безумия, доверху затопившего этот промороженный теплоузел.

– Че ручки опустил? Устали ручошки-то, а, Эдгар? Держи-держи, не роняй. – Голос Старого, задумчивый и умиротворенный, был бесконечно далек от человеческого, хотя вроде бы ничем и не отличался.

Видимо, пленный придерживался сходной точки зрения – жалобно зыркнув на Серегу, он вернул расширенные до предела зрачки на Старого, шустро вернув руки с мясом в исходное положение «перед собой».

…Он ебнулся… – обмер Серега. С катушек съехал… Воображение услужливо ткнуло PLAY, и перед Серегой пронесся кровавый ролик, в котором роль главного монстра играл взбесившийся Старый, с выросшим до полуметра кухарем в руках и остановившимся взглядом мутного от безумия глаза, деловито режущий всех попадающихся под руку… Че ж делать-то… Трудно сказать, какое решение принял бы Серега, но Ахмет, заметивший неладное, поспешил исправить ошибку:

– Сереж, нехорошо. Хозяину нельзя лицо терять. А если б твои щас здесь были? Ладно, Токарь вон нарыгал в углу и сдриснул; а если б остался? Че за хрень. Вроде так же говорит… – В голосе Старого ничего не изменилось, но теперь Серега не видел в нем ничего не такого и осторожно расслабился, стараясь как-то замаскировать отпускающий ужас:

– Дык тут мясник бы обрыгался, Старый. Че ты с этим сделал-то… Одни вон запчасти…

– А это не я, – ухмыльнулся Ахмет. – Я только так, нюансы внес, а в основном вон, евонный землячок старался. Или муж. Или жонка… Никак, Серег, не разберусь в их семейном положении. Да, Эдя?

– Да-а-а… – торопливо проскулил пленный, поднимая ошметки повыше.

– Так ты теперь у нас вдовец?

– Да-а-а… – на той же самой ноте, как автомат. Серега вспомнил, как мало колебался этот здоровый бык, кого из своих оставить живым, когда Старый перед отходом бросил ему пистолет и показал на замерших на снегу товарищей… АААА-а, вон оно че. Они че, все, что ли, там пидарасы…

– Или вдова? – продолжал балагурить Ахмет, скалясь жуткой резиновой улыбочкой.

– Да-а-а…

– Вот видишь, Серег. Никакой, блядь, определенности. «Как у наших у ворот Шарик Бобика ебет», – с чувством продекламировал Старый, и от звуков его голоса пленный вздрагивал, как от затрещин. – «А потом наоборот – Бобик Шарика ебет…» Тьфу, суки. Как земля вас носит, не пойму… Ты все принес?

– Ну да. Волыну, разгрузку, всю хуйню ихнюю.

– Хо-ро-шо… – Старый встал, и пленный судорожно сжался, покосив неустойчиво стоящую задвижку, упал, но не выпустил окровавленные ошметки из рук.

– Ну че ты, бык комолый? Брось каку-то… – с той же жуткой ухмылочкой скомандовал Старый. – Тащит с пола всякую хуйню, Сереж. Как, блядь, дитя малое. Только отвернешься, а он опять где-то письку нашел и сосет. Прям не знаю, че с ним делать.

– Мы че сейчас, куда? – спросил Серега, надеясь поскорее покинуть это воняющее страхом и смертью помещение.

– Ты – никуда. Пока что. А мы с Эдькой прогуляемся. По свежему воздуху. Маш, а ну, одевай-ка снарягу.

Пленный на четвереньках бросился к принесенной Серегой куче. Серега мгновенно поднял волыну и дослал, упирая ствол в покрытую кровавой коростой голову.

– Старый, там винтарь и магазин снаряженный.

И в разгрузке еще.

– А это ничего. Все нормально, Сереж, – отозвался Старый, беспечно поливая угол. – Эдька брат. Эдька по нам шмалять не станет. Не станешь же, Эдь? – не оборачиваясь, Старый поднял руку с кухарем, уляпанным подмерзшей кровью.

– Не-е-ет! Не-е-е-ет! – истошно завизжал пленный, падая и закрываясь окровавленными руками. – Не-е-е-е-ет!

– Ладно, ладно. Никто в тебе, Маш, не сумлевается. Одевайся давай, не заставляй ждать. Сереж, дай-ко ствола.

Повесив на плечо трофейную винтовку, Старый глянул на часы:

– Малость рановато. Ладно, мужики пусть поспят еще. А мы еще чайку покамест хлебнуть успеем, да, Серег?

– Ага, – кивнул Серега, и по его торопливому тону Ахмету стало ясно – все, Серега принял Рыжую полностью, и теперь он не чистый лист, отражающий мир без задней мысли. Теперь он маленький и неопытный, но Человек Власти. Теперь он весь – задняя мысль.

Деревенская история повторилась… Что ж, человеческое вытолкнет меня отовсюду, – грустно улыбнулся про себя Ахмет. – А чего хотел? Сам отказался. Людям надо быть с людьми. А мне… А мне надо быть со своими…

Теперь ему места нет и здесь, теперь и здесь выстрел в спину – вопрос не принципа, а времени. И Сережику насрать, кто из его людей и как отреагирует на исполнение Ахмета – но жить рядом с собой Сережик ему не позволит ни за что. Люди никогда не позволят ходить рядом тому, от кого непонятно чего ждать; люди не любят бояться.

…Да. У всего есть пределы. У того, с чем люди согласны рядом жить, они тоже есть… А ты теперь, по их поняткам, нелюдь, как ни крути. Хоть типа и «наша», типа полезная – а один хуй нелюдь. Оппа, ни хуя себе. «По их поняткам». Эт че, людские понятки тебя больше не колышат? – усмехнулся своим мыслям Ахмет, подымаясь по лестнице и что-то отвечая Сережику. Да и хули. Чего там жопой крутить. Так оно и есть, чего там. И ху ли с того, что мне здесь места нет. Как будто оно мне надо…

Ахмет ехал в голове своего тела, безучастно наблюдая через глаз, как тело идет, ловко обходя препятствия и сохраняя равновесие; переставляет ноги, садится за стол, хлебает из кружки что-то дымящееся. Человек напротив что-то говорит. Да, когда его губы делают вот так, это значит, что он что-то сказал. Это, не забыть, Сережик. А вот эти штуки – это губы, да. Так, надо не отвлекаться… Это надо выслушать и тоже что-то сказать. Или не надо? Да, наверное, все же не надо. Зачем… О! Да оно само справляется. Надо же, мельком порадовался Ахмет, заметив, что тело само как-то выкручивается из ситуации: что-то происходит в груди, там, где дышишь; потом как-то по-хитрому двигается та часть головы, которой это, горячее… «Пьют чай», – подсказало что-то невидимое… Да, точно, с рассеянной благодарностью хмыкнул Ахмет. «…Пьют ЧАИ и говорят СЛОВА…»

То, чего раньше он ненадолго добивался под стариковским прессом, пришло само – и никуда не делось, оставшись, как у себя дома. Ахмет летел, оставаясь на месте, и не прилагал к этому никаких усилий. Сквозь него тек мир, и сквозь, и вокруг. Все вокруг потеряло свои прежние значения, перестав делиться на вещи, движения, людей; все стало понятным до полного равнодушия – всматриваться в мир стало так же нелепо, как на полном серьезе, вдумчиво и расчетливо осознавать и планировать процесс дыхания. Как захочешь, так и будет. Повернись нужным боком, и мир станет обтекать тебя по-другому.

Нешуточно напрягаясь, чтобы оставаться в человеческом, Ахмет довел Сережику план – раз у народа есть сомнения, хозяйка будет. Настоящая, не тупой контрактник.

– …Но чтоб у коллектива на поводу не идти, давай-ка, товарищ Хозяин, к рассвету выдвигайся со своими на кладбище и жди меня там. Приведу – там же и расспросим, при народе.

– А дальше?

– А дальше по обстановке. Пойдем на базу, тепленького хапнуть. Ты хотел их крови? Сегодня она тебе будет. Серега поежился, глядя на безмятежно лыбящегося Старого:

– Слышь, Старый. Пока ты делал, что говорил. Но щас ты уверен? Не, ты правильно пойми, я не…

– Перестань, – слишком, как показалось Сереге, легкомысленно отмахнулся Старый.

– Че «перестань»! Я че, дурачок тебе? Смотри, я приведу своих – а ты не пришел. И че?

– Я приду, Сереж. С хозяйкой, – все так же расслабленно улыбнулся Старый и слегка подтолкнул Серегу к единственному выходу из ситуации.

Сережик как-то сразу понял – да, приведет.

Даже не понял, а словно увидел сегодняшнее утро – все тело подтвердило ему: и ты будешь со своими на кладбище, и Старый приведет хозяйку… Сережик даже почувствовал боль и страх того хозяйки, которого пригонит Старый; кажется, он его малость порежет при захвате. Но вот сам Старый… Это уже кто-то другой. Точно. Сережик с изумлением обнаружил, что у него внутри разом переполнилась какая-то штука, в которой копился страх перед Старым. Пока она не наполнилась до краев, Сережик даже не подозревал ни о ее существовании, ни о том, что вообще боится Старого. Точнее, Этого. Да, именно Этого.

«Этот». В Сережиковой голове Старый перестал носить человеческое имя – люди никогда не зовут про себя по имени того, кого боятся всерьез, нутром. Нутро и есть то человеческое, по которому люди определяют – свой перед ними или… Этот. Теперь Сережик недоумевал, как не боялся ходить рядом с Этим, спать возле него, вообще как-то относиться к… Нему. Происходящее не казалось Сережику переобувкой, он считал, что просто увидел то, чего почему-то не замечал раньше: Старый – опасность. Для всех. Даже если он не хочет ничего плохого, даже если сейчас он за нас, кто знает, что ему захочется через минуту? Но отступать сейчас нельзя. Кто знает, чем закончится. Оказывается, продолжить гораздо менее страшно, чем сейчас сказать Этому «нет»…

– Ладно… Старый. Я веду своих на кладбище. Когда там быть?

– Как рассветет. Я приду чуток позже, но тебе лучше быть с запасом.

– Понял. Всех?

– Нет. Бери бойцов. На Доме оставь этих, полудохлых.

– Губу с Лесхозом.

– Хотя… нет. Бери и этих. Там каждый пригодится. Ни хуя с твоим Домом не будет.

– Понял. Че берем?

– Тут подумай, как тащить. Пулеметы, все, что есть, со всем запасом. Потом это, возьми кого-нибудь, сходи забери все ихний винтари. Себе и лучшим своим дашь, там им с патроном легче будет. Там браунинг лежит…

– Чего?

– Пулемет хозяйский. В одеяле замотан. Его не трожь, там ленты чуть. Лишний груз только. Вообще присмотри, чтоб твои налегке выдвигались, ничего лишнего чтоб. Только стволы и патрон.

– Понял.

– Это мне тогда сейчас надо идти. Пока уродок притащим, пока соберемся.

– Тогда пошли, товарищ Серега Базарный. – Ахмет поставил на стол недопитую кружку и улыбнулся Сереге по-старому.

Серегу едва не скрутило от боли – ведь совсем недавно это был единственный человек, которого он мог считать своим. Серега вдруг вспомнил, что именно Старый привел его в Кирюхин Дом, вспомнил то ощущение прочности и покоя, которое не покидало его, когда они со Старым сидели у костра в потерне, жрали мясо и ходили за дровами на больничку. А теперь этот последний свой словно растворялся в воздухе, и на его месте появлялся Этот, от которого сводило затылок и внутри становилось пусто и холодно, и Серега оставался один, наедине с чужими людьми, которым нельзя показать даже намек на слабину… Почему, почему хорошее всегда так быстро кончается…

Серега чувствовал – раньше бы такое сломало, и он бы покатился по склону событий к потере всего и смерти. Но теперь, когда свое подходило к концу, откуда-то приходило что-то большое и помогало удержать спину. Оно было рыжее, и у других такого не было. Сережик встал и как можно бодрее выдавил, стараясь удержать твердость:

– Ладно, пошли. Удачи тебе.

– И тебе. Не ссы, Сереж. Рыжая вывезет.

…Я сидел и разговаривал. Я все сказал? Да. Он сделает. Блин, кто? Тьфу, совсем расслабился. А! Сережик. Да. Он приведет своих, а я приведу хозяйку. Надо такого, чтоб по-русски волок…

Только что был разоренный Кирюхин Дом. Человек вспомнил, что вышел из него и идет. А до этого сидел и разговаривал. Пока разговаривал, что-то рвалось. Последнее время постоянно что-то рвется.

– Это называют человеческим, – подсказало что-то внутри головы, и человек кивнул в знак согласия – пусть будет так; хоть так, хоть эдак. Что значат слова? Ничего.

А потом как-то сразу все кончилось, и осталась чья-то спина впереди, и эту спину надо куда-то отвести… Кстати, куда?… Да по хуй. Тело, похоже, знает – не стал напрягаться человек и перестал смотреть из глаза наружу. Смотреть там действительно было не на что – одна предрассветная муть над снежной целиной с нелепо торчащими из снега квадратными штуками, смутно похожими на теплые деревянные штуки, которыми Ахметзянов играл очень давно. В детстве.

– КУБИКИ, – снова подсказало что-то. – Это были кубики.

– Точно, – подтвердил человек, которого кто-то когда-то звал «Ахметом», а до этого «Ахметзяновым», а еще раньше «Зянычем», и вообще когда-то совсем давно «сыночкой». – Там еще были буквы. Сбоку, на бумажках таких. Зеленая оторвалась. На красной бумажке – «А». Рядом арбуз. Мы его ели с женой в Пицунде. Помню.

– А те штуки, которые похожи на кубики, – это ЗДАНИЯ. ДОМА. Их еще СТРОЯТ, помнишь? А вот эти, высокие, – это ДЕРЕВЬЯ…

– Не надо, – попросил человек без имени. – Мне это не надо.

Голос умолк. Ему-то что; не надо – значит, не надо.

– Ник, надо брать базу под контроль. Если начнется бардак, отсюда ни один живым не выйдет…

Черт, в голове все это не укладывается… Как думаешь, хватит твоих парней хотя бы на logistic center и fuel store? Сейчас поднимемся ко мне и соберем расширенное совещание. Надо поговорить со всеми руководителями отделений фирм, надо, чтоб каждый…

– Энн, позволь дать тебе совет.

– Конечно, Ник. Слушаю тебя.

– Мы сейчас поедем к командирскому модулю Erynis. Подожди, дай договорить. Они, Black waters и мы – единственная на базе вооруженная сила, этих пупсов из Halo Trust, минометчиков и им подобных я не считаю, им страшнее вирусов и заевших клавиш враги не попадались. Надо, чтоб реальная сила играла в одной команде. Иначе к обеду здесь будет самый настоящий Helloween. Это пока самый главный вопрос. Решим его – займемся следующим. Согласна?

Аня задумалась – а ведь Грин прав. Что останется от субординации, когда на первый план выйдут жизнь и смерть? Ничего не останется. Аня решительно встала и достала из стенного шкафа пуховик:

– Ладно. Поехали. Вы правы. Проведем совещание позже.

– Вам, мужикам, первым делом надо выяснить, у кого тут самый большой ган? Вот что, Ник. Сейчас самая большая наша проблема – генерал Moroz.

– Что? А почему «генерал»? А, кажется, я понимаю… Но ведь у нас, насколько я знаю, больше тридцати тысяч галлонов?

– Числится. Ник, наши большие боссы славно подкручивались на солярке, так что сколько там на самом деле, известно только Богу…

– О черт… – Грин помрачнел и какое-то время смотрел на дорогу, словно на врага через прицел. – Факин бастарде… И ты глянь – никого на базе не осталось, ни одного начальственного рыла. Как будто чуяли.

– Хотя еще остается Сара…

– Что еще за Сара?

– Вайс, тимлидер логистов. Она как-то участвовала в этих комбинациях Эйба и Сатила. Думаю, она может знать, сколько там на самом деле.

– Так… – задумался Грин. – Хорошо. Очень хорошо. Тогда тем более надо ехать к иринисам…

– Что «хорошо»? – удивилась Аня. – Ник, пожалуйста, объясни мне. Я вижу, что ты что-то задумал, но не понимаю, что именно.

– О’кей, – неожиданно легко согласился Грин и перелез к Ане назад. – Сейчас объясню. Джек! К административному корпусу давай!

– Сэр, мы проехали поворот, сейчас уже будут модули частников…

– Сынок, ты никак решил поспорить? Разворачивай.

– Есть, сэр!

– Финнеган, Макконахи. Парни, вы слышите?

– Майрон, не слышу.

– Йес, сэр!

– О’кей. Карл, ты едешь к Административному корпусу и встаешь у проходной. Я тебя сейчас обгоню. Финнеган, ты стой прямо у развилки, жди меня. Вернусь через… Через двадцать минут, поедешь со мной. Парни, все поняли?

– Да, сэр!

– О’кей, конец связи. Черт, Энн, нам здорово повезло, что Карл с Майроном не успели смениться. Это настоящие солдаты, таких больше не делают. Мы с Майроном служим еще со Второго Залива[85]…

– Так ты мне объяснишь?

Грин внимательно поглядел в затылок водителя – нет, не расслышит. Но на всякий случай сдвинул Аню еще дальше вправо и приглушил голос:

– Энн. Ты собираешься командовать этим сумасшедшим домом, я угадал? Пытаясь сохранить задницы этого стада еще хоть один день? Не спорь, я вижу. Так вот. Этого ты делать не будешь. Молчи, я не закончил. Ты ничего не добьешься, это тупик, база обречена. К вечеру она станет большим кровавым бедламом. Но без нас. Мы уйдем.

– Кто – мы?

– Я, Майрон и Карл. И ты. Ты будешь со мной. Ты согласна?

– Да. Я согласна, – не раздумывая, выпалила Аня. – Ник, а когда ты это придумал? Такое ощущение, что не только что.

– Ну… – грустно улыбнулся Грин, – Это у меня не первая война. Всегда надо планировать. Чтоб не метаться без плана, если вдруг чего пойдет не так.

– Сегодня? Ты хочешь уйти сегодня? В Екатеринбург?

– До полудня. Иначе можно опоздать. Причем, Энн, когда мы вернемся в Административный корпус, ты будешь активно делать именно то, что собиралась. Соберешь гражданских и будешь решать с ними один очень важный вопрос: как сохранить свои задницы посреди этой снежной пустыни без горючего и энергии. Когда мы закончим погрузку D F, я выдерну тебя, и мы пойдем, но не в Yekaterinburg, a на юг.

– На юг? И отчего такая спешка?

– На юге Kazakhstan. Слышала про это место?

Там есть такая дыра, где начинается нефтяная труба на Kavkaz. А в охране этой дыры работает мой бывший босс.

– И что, он вот так возьмет и поможет нам? Это случайно не Санта-Клаус?

– Он жив, потому что в El-Najaf я под винтовкой заставил приземлиться вертолет, чтоб забрать его и его парней из места, где веселья было много, а патронов – совсем наоборот. А в Saratov я перевернул своей БМП «хамвик», в котором он жарился заживо, и выдернул его за полминуты до взрыва. И он помнит об этом – по крайней мере позавчера еще помнил. Так, теперь почему надо поторапливаться. Мне очень не понравился стиль, в котором местные загасили колонну частников. Очень не понравился. Это какие-то неправильные местные, если ты понимаешь, о чем я. И чем больше миль будет между нашими задницами и этими неправильными местными, тем спокойней я буду себя чувствовать. Ну что, все?

– Нет, еще не все. Ник, зачем тебе логистка? Мы ведь за ней возвращаемся? И вообще ты уверен, что мы так просто проведем частников? Они ж тоже не пальцем деланные…

– Энн, доверься мне, ладно? Просто вызови ее и посади в машину, остальное – моя забота.

– Что ты задумал, Ник?

– Теперь мы точно договоримся с частниками. Верь мне.

Может быть, маневр развернувшегося за логисткой Грина спас жизни им всем. В одночасье оставшиеся без командования частники как раз в этот момент устанавливали новую иерархию, и вполне могло случиться, что за ревом хаммеровского двигателя, дополняемого пятисотсильной восьмеркой «Бредли», выстрелы в расположении Erynis они расслышали бы слишком поздно. Их и так едва не расстреляли под горячую руку; только очередь из пушки БМП остудила высыпавших из-за модулей вооруженных бойцов, еще не пришедших в себя после внутренних разборок. Басовитый стук 25 миллиметров и шелест снарядов всего в паре метров над головами сразу придал частникам конструктива: толпа замерла в нерешительности, пушками никто больше не махал, предпочитая держать их в более миролюбивых положениях.

Шутливо толкнув в бок сжавшуюся на сиденье Аню, Грин высунулся в люк на крыше «хамвика» и будничным тоном спросил:

– Эй, парни, кто теперь у вас здесь старший?

Ему что-то выкрикнули сразу несколько человек, и Грин с облегчением опустился на сиденье, указывая водителю, где встать.

– Джек, разворачивайся мордой к дороге, прикрывайся корпусом «Бредли». Еще сдай назад. Еще, а то сектор себе перекрываешь. Все. Слушай задачу. Мы с мисс Соассеп сейчас выйдем и зайдем во-о-он в тот модуль. Ты перелезаешь назад, к пулемету. Сейчас… – Грин поднял запястье – …без двадцати восемь. Если мы с мисс Соассеп не выходим из модуля ровно в восемь, вы с Финнеганом размазываете этот модуль и уходите в расположение. Если вас атакуют – то же самое. Огонь по команде Майрона. Пока меня нет, старший он. Если я не возвращаюсь – старший Макконахи, он знает, что делать. Ты понял меня, Джеки-бой?

– Сэр, я…

– Ты понял, сынок. Давай держись, ты на войне, солдат. Погоди, дай мне поговорить с Майроном.

Проинструктировав Финнегана на армейском жаргоне, из-за которого Анна не поняла и десятой части сказанного, Грин вырубил планшет и бросил его на колени водителю.

– Ну что, Энн. Пойдемте целоваться с Годзиллой.

– Пошли, – улыбнулась Аня, которой почему-то стало совсем не страшно… Подумаешь, зайти поболтать с парнями, только что взявшими верх над полусотней вооруженных головорезов и перестрелявшими несогласных. Подумаешь, делов-то… Я бы раньше от одной только мысли описалась. А с Ником не страшно. Не, я такого еще ни с одним не чувствовала… Не отпущу. Вот только вылезем из этой задницы, поговорю с ним сама. Если будет тормозить, хрен с ним – начну первая. Какая разница… Ник, Никола. Коля. Интересно, он быстро привыкнет к «Коле»? Коленька…

С немалым трудом выцарапали с заднего сиденья упирающуюся и шипящую Сару, видимо, догадывающуюся о том, что совершила последнюю автопрогулку и в этой жизни никуда больше не поедет.

Войдя в командирский модуль, Анна с Грином обнаружили в тамбуре избитого до неузнаваемости прайвита, оттирающего снегом свежую лужу крови. Дверь в командный центр висела кое-как, на уровне пояса в пластике зияла дыра от кучно пришедшей очереди, вокруг острых краев лохматился вывернутый утеплитель. Под ногами захрустел платик, и голоса людей, над чем-то злорадно похохатывавших в командном, резко оборвались; клацнули затворы.

– Кого там несет? – недовольно рявкнул кто-то по-русски.

– Это же ж эти, шо на БМП приехалы, – с ленцой ответил кто-то с отчетливым украинским шоканьем. – Ща будут пальцы хнуть.

– USA marines, – отозвался Грин, отодвигая жалобно хрустящую дверь и вталкивая Сару в пахнущую свежим порохом комнату.

Толкнув Сару в угол, где та сразу сползла по стене на пол, Грин помог Ане перешагнуть закрывающую дорогу перекошенную в проеме дверь.

У стола сидели четверо очень неприветливых русских со стволами наготове. С первого же взгляда Аня поняла: Грин прав. Парни явно собирались в дорогу, об этом хором твердила сотня мелких признаков, от тщательно собранных укладок, небрежно сваленных в кучу под стеллажом с фотографиями покойного Командира, до едва пригубленной бутылки Чиваса на усыпанном пеплом столе. Представив встречу с этими бандюками у склада с остатками солярки, Аня окончательно решила полностью довериться Грину.

– Маринс-шмаринс, – нехорошо щерясь, пробубнил под нос самый главный. – И еще шлюхинс. Ну и ху ли тебе тут надо, шмаринс?

Заметив, как под кожей на скулах Грина зашевелились мышцы, Аня поняла: если они хотят отсюда выйти, надо брать ситуацию в свои руки, и немедленно. С такими нужно разговаривать соответственно, Аня хорошо выучила повадку этой породы в тартуских клубах, еще до Этого.

– Ник. Я сама. – Аня умоляюще посмотрела на окаменевшее лицо Грина, и – слава богу, Грин кивнул, не сводя глаз с переносицы главного.

Аня с благодарностью за понимание чуть-чуть прижала локоть к его боку и, сделав несколько шагов к столу, выдернула свободный стул. Пододвинула Грину, выдернула себе второй. Села, обвела холодным взглядом частников:

– Тут все знают, кто я?

– Без пяти минут дохлая сука, – отозвался из угла один из частников, плотный коротышка со свежим синяком на пол-лица. – Смотри-ка, «тут все меня знают…» Звезда, блядь.

– Погодь, – оборвал Подбитого Глаза Старший. – Ты давай, сестренка, рассказывай, чего аж на «бредлике» сюда приехала. А понты в самом деле брось, Сергеич грубиян, конечно, но правильно тебе выразил. Ты сейчас не и. о. никакое, а так, смазливая телка с хуевой охраной.

– Еще какое и. о., «братишка», – нагло усмехаясь, перебила Аня.

– Эт с хуя ли? – хмыкнул сбитый с тона Старший.

– У «бредлика» приказ размолотить этот ваш курятник через… – Аня глянула на часы – …восемнадцать минут. Если мы отсюда довольными не выйдем. Противотанковых средств у вас нет, окна и двери все на ту сторону. Так что или проковыривай стену и съебывайся, или давай по-хорошему.

Частники переглянулись, но особого беспокойства не проявили.

– Это с тобой вместе, что ли? Размолотить?

– Со мной вместе, – весело улыбаясь, подтвердила Аня, стараясь выглядеть достаточно сумасшедшей. – И размолотят, не боись; у них с дисциплиной нормально все. Так что давай-ка лучше поговорим. Без понтов и прочего.

– Да я че, против, что ли. Давай так давай. Если у тебя для нас есть что-то интересное, то почему не срастись. А нет – так нам, знаешь ли, по хую мороз; сегодня, завтра ли…

– Агрбу завалили? – не ведясь на тон, деловито спросила Аня.

– А как же. Ибо не хуй, – назидательно хохотнул развалившийся на стуле у окна молодой паренек с не по-здоровому веселым взглядом.

– Чегой-то наш абрек больно деловым от тебя приехал, – пояснил Старший. – Совсем забылся парень. «Айне колонне марширт сюда, цвай колонне туда…» Нашелся тут, понимаешь, генерал шашлычных войск. Ты не тяни резину-то, говори, что хотела. Че, совсем у америкашек плохи дела, раз тебе с простой солдатней договариваться приспичило?

– У вас связи давно нет?

– Да как у всех пропала, так и у нас.

– В чем дело, понимаешь?

– Ты спрашиваешь или опять рисуешься, я не пойму.

– Ладно, раз ты такой весь резкий, просто послушай. Кстати, я с каждой рожей отдельно договариваться тут не собираюсь. Если ты подписываешься, они тоже? – кивнула Аня на остальных.

– Ты скажи, что хотела. А мы подумаем, тут себе никто не враг. Если кто что не поймет, дак я объясню.

– Будем надеяться, – хмыкнула Аня и разложила Старшему ситуацию, в конце кивнув на Грина. – Вот, это он придумал, что делать.

По мере расклада мужики посерьезнели и подтянулись к столу. К моменту обозначения плана совместных действий, когда Аня уже только переводила Грину и Старшему, атмосфера приобрела довольно конструктивный характер.

– Угу, – вникнув в суть плана, задумался Старший. – Примерно понял. Слышь, сестренка, сходи-ка маякни там «бредлику», чтоб шмалять не начал. Аня глянула на часы и сорвалась с места, дивясь выдержке Грина – до открытия огня оставалось около трех минут.

Грин остановил ее, и они вышли вместе. Оставив Аню у модуля, Грин сходил к «Брэдли», уставившемуся тонким хоботом ствола на каре разноцветных пластиковых коробочек. Снова диалог на американском военном жаргоне. Аня опять поняла лишь несколько слов; но до чего же родным теперь кажется еще неделю назад приятный, но совершенно посторонний голос… Лязгнул бээмпэшный люк, Грин вернулся и встал рядом с Анной, придерживая ее за рукав.

– Чего мы ждем?

– Слушай. И давай-ка подойдем поближе. Снегом не скрипи!

Через возню в тамбуре было слышно, как обладатель украинского прононса на хорошем английском пытается расспросить скулящую Сару. Грин снова дернул Аню за рукав и, смеясь, склонился к ней, обжигая ухо горячим шепотом:

– Слышишь? Вон как, оказывается, russian private знают язык.

– Это же ваша американская пословица: «Умеешь считать до десяти, остановись на семи»?

– Точно.

– One. Сара колется.

– А что ей остается делать. Попала, тварь…

– Ты ее для этого сюда и привез?

– Конечно. Наши слова – это только наши слова. А тут, понимаешь, первоисточник…

– Они же ее убьют.

– Скорее всего. Зато не придется никого ни в чем убеждать.

– Грин, ты скотина.

– Я знаю. Все, пошли.

– …и как только DF кончится, генераторы встанут, – закончил пояснять Хохляцкий Акцент. Видимо, тем, кто не настолько волок по-английски, чтоб понять сбивчивое лепетание логистки… Генераторы уже час как стоят. Все-таки мужики иногда как малые дети, верят любому слову… – подумала Аня, поднимаясь за Грином в модуль по липкой лестнице.

– Заебись, – со странноватым весельем провозгласил из командирского кресла Старший. – А налево солярку наладила вот эта вот сучка. Правильно? Пра-а-авильно.