Удача Седов Б.

– Вы совершенно напрасно так нервничаете, – сказал Наринский, намазывая масло на кусок белого хлеба, – наши люди уже оповещены о том, что на пароме ничего нет, и предприняты все меры, чтобы кокаин не попал в Россию. А кроме того – вы себе представляете, что это такое – четыреста тонн груза? Их, знаете ли, в прямой кишке через границу не протащить.

– Чушь! – ответил Знахарь, наливая себе в чашку крепкий чай. – Четыреста тонн – объем серьезный, согласен, но вы должны представлять себе протяженность российских границ. Вы что, хотите расставить на границах и таможнях своих Игроков? Смешно! Я еще со школы помню – двадцать тысяч суша, сорок тысяч море. Шестьдесят тысяч километров! А человеческий фактор?

– Что вы имеете в виду? – спросил Наринский, сосредоточенно намазывая на бутерброд черную икру.

– Что имею, то и введу, – Знахарь начал терять терпение. – Там, где, как вы считаете, надежно закрыто, можно попросту купить людей. Есть суммы, которые валят с ног любого, самого свирепого, сторожа. А уж о чиновниках и говорить нечего. У них хватательный и брательный рефлексы в крови.

– Ну, определенный риск, конечно, имеется, – рассудительно согласился Наринский и откусил от бутерброда с икрой большой кусок.

– Слушайте, вы, академик хренов, – Знахарь подался вперед, – вы играете в ваших заоблачных высях, и для вас народы и судьбы не более, чем фишки и ходы. А я человек простой, приземленный, и я знаю, чем это оборачивается для людей, живущих внизу, на земле. Огромная партия отравы, двигающаяся из пункта А в пункт Б, для вас просто пешка, ну – фигура. А я точно знаю, что ее можно сравнить с атомной бомбой. Только бабахнет она не в каком-то определенном месте, а на всей территории большой страны, без всякого дыма и огня. Но жертв будет не меньше, чем в Хиросиме. Вам не приходит в вашу ученую голову, что это разновидность войны? Что

Гарсиа и Альвец были не просто спекулянтами высокого полета, а генералами какой-то неизвестной армии, и цель у них была – не деньги, а трупы?

Наринский перестал жевать и посмотрел на Знахаря.

– Интересная мысль, – сказал он, подняв брови, – но не оригинальная. То, что вы додумались до этого, делает вам честь, но… Вы действительно считаете нас этакой самозваной элитой, оторвавшейся от реалий жизни? Если так, то вы сильно ошибаетесь.

Он посмотрел на Риту, потом снова на Знахаря и, положив недоеденный бутерброд на тарелку, сказал:

– Мне сорок четыре года. Моему сыну сейчас было бы двадцать два. Три года назад он погиб в Чечне. Сначала его взяли в плен, а потом, через полтора месяца издевательств, убили. Вот и думайте – оторван я от низкой и грязной жизни или нет.

Знахарь молчал, а Рита, посмотрев на него, вздохнула и сказала:

– Костя, ты не думай, что мы плохо знаем жизнь. Мы как раз очень хорошо ее знаем. Просто мы знаем больше, чем ты, и эти знания не для слабонервных.

– Слабонервный – это я, что ли? – Знахарь усмехнулся.

Наринский взглянул на него и, долив себе чаю, сказал:

– В определенном смысле – да. Вот я вам сейчас нарисую картинку.

Он отхлебнул чаю, потом поставил стакан на стол и полез в карман.

Маргарита кашлянула, и Наринский сконфуженно пробормотал:

– Да, действительно… Здесь ведь нельзя курить. Покрутив головой, он снова взялся за подстаканник и сказал:

– Картинку… Ладно, вот вам картинка. Полководец отправляет в бой три тысячи солдат. Он точно знает, что половина из них останется лежать мертвыми. Полторы тысячи вселенных обратятся в ничто. Но город, в котором живут сто тысяч, будет спасен. Он может не жертвовать этими солдатами, но тогда погибнут сто тысяч. Вот такая арифметика. И мы, Игроки, постоянно сталкиваемся с такими ситуациями. Но та ситуация, которую я вам только что описал, – слишком проста. А бывают и посложнее. Например, имеется некая злая сила, которая готовит, э-э-э… Ну, скажем, очередную злодейскую акцию. Просто остановить их, то есть – схватить или даже убить – мало. Потому что уцелевшие продолжат свое дело при попустительстве общества. Поэтому нужно вынудить общество принять законодательные меры и приложить государственную мощь, чтобы лишить эту злую силу возможности существовать и действовать в дальнейшем. И мы, зная, что готовящаяся акция чревата жертвами, не противимся этому и даже в некоторых случаях способствуем тому, чтобы она прошла успешно и как можно более драматично. И тогда потрясенное общество не сможет не принять меры к предупреждению множества таких же акций в будущем. Что вы смотрите на меня, как на вурдалака? Вы кино помните – «Место встречи изменить нельзя»? Жеглов кладет кошелек в карман Кирпича, а дурачок Шарапов начинает распускать слюни насчет чистых рук. Помните? Очень хорошо. Так вот – у нас грязные руки, будьте уверены. Они в крови и в дерьме. У хирургов руки тоже в крови и дерьме пациентов. Понимаете?

Знахарь молчал.

– Злодея нужно брать с поличным, – продолжил Наринский, – и мы заботимся о том, чтобы это самое поличное было при нем, и даже помогаем ему. Иногда – ценой человеческих жизней. Вы думаете – это легко?

Он посмотрел на Знахаря.

– Конечно, вы так не думаете. Но вам не дает покоя мысль – как можно, зная, что человека ждет смерть, не воспрепятствовать этому? Отвечу – можно. Это чудовищно трудно, но если ты точно знаешь, что такова цена жизни двух десятков других людей – можно. Вы никогда не строили модели ситуаций, от которых наше сознание обычно бежит, как черт от ладана?

– Не приходилось, – буркнул Знахарь.

– А зря. Ну, скажем… – он посмотрел на Риту и усмехнулся, – Маргарита Левина сидит связанная, у нее на коленях бомба, а перед вами – кнопка. А где-то в сторонке под дулами автоматов пятнадцать человек. Некие вооруженные люди говорят вам – нажми кнопочку, и мы отпустим их. А не нажмешь – всех постреляем. Что вы будете делать?

Знахарь посмотрел на Риту и увидел, что она еле заметно улыбается.

– Что за чушь! – возмутился он. – И думать даже не хочу.

– Вот! – Наринский поднял палец. – Вот именно! Вы не хотите даже думать о таком. Вы изо всех сил сопротивляетесь, лишь бы не оказаться перед таким выбором, вам страшно даже помыслить об этом. А мы постоянно сталкиваемся с подобными ситуациями.

Он помолчал и тяжело добавил:

– И нажимаем на эти кнопки.

Знахарь, уставившись в стол, вертел пальцем чайную ложку. Рита наблюдала за ним, а Наринский, внезапно постарев лет на двадцать, поморщился, будто у него случилась изжога, и потянулся за электрическим чайником.

– Вы, наверное, до сих пор думаете, что Игра для нас – вроде масонской ложи, где в торжественной обстановке происходят красивые тайные ритуалы, а потом члены этой ложи плетут интриги, используя других людей в своих интересах. Если вы действительно воображаете себе именно такое положение дел, то очень серьезно ошибаетесь. Однажды оказавшись в Игре, ты больше не можешь из нее выйти, потому что… Потому что ужаснувшись тому, что тебе открылось, ты понимаешь, что нет ничего более важного. История вполне может идти своим ходом и без нас. Но мы не можем не вмешиваться в нее, потому что слишком часто человечество оказывается в опасной близости от края пропасти. Простите мне это избитое сравнение. И тогда мы вмешиваемся. Как вы думаете, почему мы убили президента Кеннеди?

– То есть – как? – Знахарь открыл рот и выпучил глаза. – Вы?

Наринский засмеялся.

– Ну, не в прямом же смысле! Хотя предполагался и такой вариант… Нет, конечно – нет. Мы направили ничего не подозревающих людей по пути, определенному нами. Ну, а дальше известно – Даллас, штат Техас, бах-трах, и нет Кеннеди.

– Ну?

– Что – «ну»? Кеннеди планировал предоставить некоторые преимущества некоторым общественным течениям, те, в свою очередь, поддержали бы некоторых политических деятелей, связанных с некоей террористической организацией, которая неминуемо воспользовалась бы влиянием этих деятелей на некоторых генералов из Пентагона, и путем смертельного шантажа и давления на семьи этих генералов добилась бы того, что была бы спровоцирована ядерная война. Высшие цели этой террористической организации, кстати, еще и религиозной – апокалипсис и конец света.

– Что за бред! – Знахарь недоверчиво мотнул головой.

– Никакой это не бред, – твердо ответил Наринский. – Никто из перечисленных мною людей и в мыслях не имел ничего подобного, но если бы Кеннеди продолжал свою деятельность, ситуация неизбежно сложилась бы именно так, и не иначе. Обстоятельства выстроились бы именно таким образом, и мы не сидели бы сейчас в подводной лодке и не пили бы чай.

– Но почему вы так уверены в этом?

– Информация – самый дорогой товар. И у нас его больше, чем у кого-либо. Если бы мы точно знали, что пьяный тракторист Вася допивает последнюю рюмку из бутылки, а в это время из Крыжополя отправляется пассажирский поезд, то мы остановили бы его, не стесняясь в средствах.

– Почему?

– Потому что магазин, в котором он хочет взять еще одну бутылку, закрылся по случаю того, что на него спикировала налоговая полиция, и Васе придется ехать на своем раздолбанном тракторе через переезд. Там его колымага обязательно упадет на бок, потому что между рельсов имеется яма, а тут и поезд подоспеет. А поскольку сразу за переездом начинается спуск, то катастрофа со множеством трупов неизбежна. Информация!

– Вы хотите сказать, что вы просчитываете варианты развития событий в масштабе всей нашей Земли?

– Я не хочу, я говорю это. Тысячи специалистов, мощнейшие компьютеры, какие не снились и Пентагону, все это работает в одном направлении – определение областей наибольшего риска.

– Ну, знаете, это уже фантастика какая-то!

– Странно слышать это от вас, Константин. Вы же умный мальчик и должны понимать, что и подводная лодка, в которой мы находимся, и ваш мобильный телефон, и всякие космические дела – все это когда-то было фантастикой. И однако сейчас вы принимаете эти вещи как должное. Нес па?

– Что? – Знахарь нахмурился. Рита засмеялась:

– Дикарь ты, Костик! Нес па – по французски – «не так ли».

Наринский посмотрел на нее, потом на Знахаря, и сказал:

– Мы проследим, чтобы кокаин не попал к потребителям. Наш российский отдел занимается этим уже шесть часов. Пока что никаких новостей нет, но, как вам известно, предупрежден, значит – вооружен.

– Ладно, – Знахарь положил руку на стол, – делайте, что хотите, но я тоже должен участвовать в этом. Иначе я спать спокойно не смогу.

– Сможешь, – Рита выразительно посмотрела на Знахаря и поиграла бровями, – это я тебе обещаю.

Наринский засмеялся и встал.

–  Я пойду в свою келью. Двое суток без сна – это, знаете ли…

Он вышел из кают-компании.

– Пойдем и мы. Ага? – сказала Рита Знахарю.

– Ты только об одном думаешь, – Знахарь недовольно насупился.

– А о чем еще думать, когда и пойти-то некуда, – резонно ответила Рита. – Не дуйся, пойдем.

– А чья это подводная лодка? – неожиданно спросил Знахарь.

– А тебе не все равно? – ответила она и засмеялась.

Глава 11 ГРАФ МОНТЕ-ЗНАХАРЬ

Я стоял по колено в мягком облаке и смотрел на академика Наринского, который, сидя на позолоченной витой скамеечке, виртуозно играл на какой-то многострунной мандуле.

У его ног сидела Рита, одетая в римскую тогу и, мечтательно глядя на Наринского, вертела на пальце шнурок, продетый через засушенное человеческое ухо. Она повернулась ко мне и сказала:

– Информация!

Это слово гулко отозвалось в неведомых пространствах, летая и отражаясь от облаков, потом вильнуло хвостиком и стрелой помчалось вниз. Я перегнулся через край облака и посмотрел ему вслед. Внизу, на далекой земле вдруг расцвел красивый радужный гриб атомного взрыва, и Наринский, прервав игру, пояснил:

– Вы не волнуйтесь, Константин, это временно, мы обо всем позаботимся.

Я хотел возразить ему, но язык не двигался, и в груди не было воздуха.

Покачнувшись, я сделал шаг назад и неожиданно почувствовал, что моя нога попала в пустоту. Пушистый, как ватная борода деда Мороза, край облака мелькнул мимо моего лица и, падая спиной вперед, я увидел Риту, которая, глядя мне вслед, смеялась и, поворачиваясь к Наринскому, жестом подзывала его, причем на ее лице было выражение типа «скорее, скорее, а то не успеете увидеть».

Я сильно удивился, и тут все вокруг меня стало стремительно темнеть, какие-то мрачные тени обняли меня и понесли в неизвестном направлении, в ушах запел дикий хор, страшные голоса этого хора превратились в визг, затем в ультразвук, и вдруг все смолкло.

Я лежал на чем-то мягком и теплом.

Вокруг было темно и тихо.

Мне было хорошо, хоть я и не понимал, где я.

Я не чувствовал своего тела, и это начало беспокоить меня. Тела не было, а я был. Это было странно и непонятно, а потом спокойное отстраненное непонимание постепенно стало превращаться в страх. Я хотел пошевелить хоть чем-нибудь, но я не знал, чем я могу шевелить… Я хотел издать звук, но не понимал, где моя голова, где горло, где язык…

Наконец ужас объял меня целиком и, собрав все силы, я разорвал неощутимые путы, мертво державшие меня, и закричал изо всех сил.

Из моего горла вырвался слабый вздох, и я проснулся.

Я лежал на чем-то мягком и теплом.

Вокруг было темно и тихо.

Мне было хорошо, хоть я и не понимал, где я.

Но на этот раз я был, я слышал звук своего дыхания, и я пошевелил рукой.

Тут же где-то вверху раздался еле слышный щелчок, и вокруг меня разлился мягкий свет. Я понимал, что он был мягким, но после нескольких веков, проведенных в полной темноте, этот спокойный свет показался мне ослепительным.

Я изо всех сил сжал веки и некоторое время наблюдал за цветными кругами и кольцами, плававшими в светящемся пространстве передо мной. Наконец ощущение света перестало быть болезненным, и я осторожно открыл глаза.

Белая комната без окон.

Совершенно белые стены, белый пол, белый потолок и четыре маленькие телекамеры по углам, тоже белые, только их объективы были как маленькие черные глазки.

Я лежал на матрасе, а он, в свою очередь – просто на полу, без всякой кровати. Отведя руку в сторону, я потрогал пол – он был теплым.

Не знаю, нужно ли мне это было, но я попытался встать.

С первого раза у меня ничего не вышло.

Я не мог напрячь живот и согнуться в поясе. Тогда я перекатился на бок, затем лег ничком и попытался оттолкнуться от пола, но смеющаяся Земля не позволила мне этого. Она нежно и мощно притягивала меня к себе, и я не мог разорвать ее мощные объятия.

Некоторое время я лежал не двигаясь и, тяжело дыша, набирался сил.

Наконец, почувствовав, что силы вроде бы возвращаются, я попытался оттолкнуться от пола еще раз, и это мне удалось. Стоя на коленях, я оперся руками о стену и, хотя и с трудом, но все-таки поднялся на ноги.

Меня качало и мотало, будто после двух литров водки, но постепенно это прошло, и я смог выпрямиться и даже сделать руками несколько движений, расправляя затекшие плечи. Жизнь возвращалась ко мне, и вместе с ней возвращалась память. Но я решил не напрягать ее раньше времени, потому что гораздо больше меня интересовало, где я сейчас нахожусь.

Я сделал несколько осторожных шагов и убедился в том, что ноги носят меня. Тогда я присел несколько раз – получилось. Решительно взмахнув руками, я понял, что непонятное оцепенение прошло, и теперь я совсем в порядке.

Оглядевшись еще раз, уже более внимательно, я убедился в том, что нахожусь в замкнутом пространстве без окон. Размером оно было примерно три на три метра. До потолка столько же.

Абсолютно все было чистого белого цвета. В одной из стен угадывалась дверь, ее контур был очерчен тонкой, как карандашная черта, щелью. В двери на уровне пояса имелось так же плотно запечатанное окно размером с большую книгу. Угол около двери был отгорожен тонкой стеночкой, которая доходила до уровня плеч, и за белой пластиковой занавеской виднелся унитаз.

Короче говоря – одиночка.

Но она была какой-то странной, совсем не похожей на те, что мне приходилось видеть в тюрьме. Скорее это напоминало «музыкальную шкатулку» из фильма «Ошибка резидента». Меня окружала полная тишина, и единственным звуком, который нарушал ее, было мое собственное дыхание.

Повернувшись, я посмотрел на то место, где очнулся.

Белый матрас, лежавший на полу, белая подушка, белое шерстяное одеяло…

Тогда я посмотрел на себя – просторная белая рубаха и белые порты.

На ногах – ничего, но это и неважно, потому что белый пол был теплым.

Со стороны двери послышался неожиданный шорох, и, оглянувшись, я увидел, что в ней образовалась темная глубокая ниша, в которой стоял поднос, а на нем – какая-то еда. Это было весьма кстати, потому что, кроме всех прочих чувств, вернувшихся ко мне вместе с сознанием, было и чувство голода.

Когда кормят – нужно есть.

Это железное правило я выучил уже давно.

Может быть, какой-нибудь истеричный парнишка и стал бы сейчас биться в стены и кричать, требуя ответа на множество своих дурацких вопросов, может быть, он объявил бы голодовку или попытался бы разбить головой унитаз.

Кто угодно – но не я.

Ситуация, в которой я находился, интриговала меня, и я понимал, что дальше будет что-то другое. Если человека сажают в камеру просто для того, чтобы он состарился и умер в ней, то нет никакой нужды делать ее стерильно чистой и белой, как снег. Хотя… Может быть, мои враги как раз придумали что-то новенькое, может быть, дверь сейчас откроется, и войдут полковники с пачками документов, которые скажут – все, Знахарь, ты допрыгался, постановлением Особой Тройки ты приговорен к пожизненному заключению в нашей новой тюрьме. А чтобы тебе не было совсем уж грустно, мы покрасили все в белый цвет. Будь здоров, не кашляй, живи долго и счастливо.

Нет. Это – глупость.

Я решительно шагнул к двери и вытащил из ниши поднос.

На нем помещалась пластиковая тарелка с манной кашей, пластиковая мисочка с творогом, два горячих яйца, большой кусок белого хлеба и пластиковый стакан с молоком. Ишь, блин, как в санатории, подумал я и усмехнулся. Главное – еда тоже вся белая. Это уже интересно.

Я быстро расправился с едой и задвинул поднос обратно в нишу. Заслонка бесшумно закрылась, и на двери снова можно было увидеть только тонкую, с волос, щель, образующую прямоугольный контур.

Так, накормили.

А что дальше?

А дальше – если им что-нибудь нужно, пусть сами проявляют инициативу. А от меня они не дождутся ни истерик, ни проявлений нетерпения. Кто – «они» – я понятия не имел, но уж если они позаботились поместить меня в такие оригинальные условия, значит им что-то нужно. Им, а не мне. А значит – и заговорить первыми должны они, а не я.

Будем ждать-с!

Я подошел к лежавшему на полу матрасу и опустился на него.

Удобно подоткнув под голову подушку, я закрыл глаза и только теперь позволил себе восстановить те события, которые предшествовали моему беспамятству, закончившемуся в этой странной белой камере.

Двое суток на подводной лодке не оставили у меня никаких оригинальных воспоминаний, кроме длинного и не очень приятного разговора с Наринским. Все остальное время мы с Ритой провели в тесной каютке, которая будто специально была предназначена для любовных утех. В таком маленьком пространстве куда ни повернешься – обязательно наткнешься на Риту. А как наткнешься, так… В общем, понятно.

Наконец субмарина поднялась на поверхность, и мы, то есть – я, Рита и Наринский вылезли на макушку рубки. Нас сопровождали два молчаливых матросика, которые напомнили мне мрачных ребят из экипажа капитана Немо. Рядом с подводной лодкой покачивался на волнах здоровенный океанский катер, из тех, что иногда показывают по телевизору. Такая мощная скоростная лайба, длинная и узкая.

Перебравшись на катер, мы спустились в салон, который был похож на кабину в самолете, столько было в нем разных приборов и непонятных устройств. За штурвалом, тоже похожим на самолетный, сидел человек в гоночном шлеме.

Как только мы расселись по мягким удобным креслам, он мельком взглянул на нас, как бы удостоверяясь в том, что мы уже устроились, и решительно двинул вперед какой-то рычаг. Взвыл мощный двигатель, меня прижало к креслу, и началась гонка. Часа три мы неслись со скоростью не меньше ста километров в час, взлетая и падая на особо крупных волнах, и я, честно говоря, испытал настоящее удовольствие. Наконец на горизонте справа показался какой-то берег, потом он исчез, и слева показался другой, потом он еще несколько раз появлялся и исчезал, становясь все ближе, и наконец я увидел в отдалении оба берега неизвестного мне залива. Через некоторое время они сошлись где-то впереди, и я понял, что морское путешествие подходит к концу.

Берега были густо застроены домами, которые на таком расстоянии казались маленькими неразборчивыми коробочками. Среди множества построек, плотно теснившихся на низком берегу, я заметил какое-то крупное сооружение, и оно показалось мне знакомым.

Будто услышав мои мысли, Наринский повернулся ко мне и спросил:

– Ну как, узнаете место?

За всю дорогу мы не произнесли ни слова, и теперь, услышав его вопрос, я почувствовал, будто с моих глаз упала пелена.

Конечно!

Как я мог не узнать этого места? Мы находились в Финском заливе, справа были постройки Юго-Запада, слева – Кронштадт, а прямо перед нами, естественно, Васильевский остров и гостиница «Прибалтийская».

До нее оставалось километра два, и Наринский, похлопав капитана, а точнее – пилота по плечу, сказал:

– Теперь можно спокойно выпить кофейку.

Пилот потянул на себя главный рычаг, и катер, замедлив ход, опустился на воду всем корпусом. Теперь мы двигались со скоростью обычной прогулочной посудины. Наринский оглянулся к Рите, которая сидела позади меня, и кивнул ей.

Рита открыла сумку и достала из нее большой термос.

Первым получил дымящуюся чашку капитан, он же пилот, потом – Наринский, а потом я. Кофе был хорош. Горький и ароматный.

Но, с удовольствием выпив кофе до последней капли, вместо привычной адреналиновой бодрости я почему-то почувствовал сонливость, желание прилечь, чтобы меня никто не беспокоил, и отключился…

Расставив таким образом все по своим местам, я понял, что моя дорогая Рита, повинуясь, естественно, распоряжению Академика Вселенских Наук Наринского, коварно подсыпала мне в кофе сильнодействующее снотворное. А потом они без проблем отвезли мое бесчувственное тело куда им было нужно. И теперь я, стало быть, нахожусь у них в… Не знаю, где. В общем – у Них.

На то, чтобы вспомнить и проанализировать все это, ушло минут десять.

Я открыл глаза и подумал, что неплохо было бы проверить, как работает здешний унитаз. Поднявшись со своего белого матрасика, я подошел к отгороженному углу, отдернул занавеску и с удовольствием выполнил требования утомленного приключениями организма.

Спустив воду, я снова задернул занавеску, потянулся и вдруг почувствовал, что хочу спать. Опустившись на свое лежбище, я лег на бок, укрылся одеялом и закрыл глаза. Последней моей мыслью было ленивое предположение, что они опять усыпили меня. Не иначе как творожок был со снотворным…

Но это совсем не взволновало меня, я зевнул еще раз и уснул.

Проснулся я оттого, что в камере зажегся свет, а из угла, где был унитаз, послышался какой-то шум.

Я открыл глаза и, чувствуя, что совершенно выспался, бодро вскочил на ноги. Отодвинув занавеску, я увидел что часть стены справа от унитаза отъехала в сторону, и в образовавшемся проеме оказалась душевая кабина. Ухмыльнувшись, я сделал свои обычные утренние дела и решительно шагнул внутрь открывшейся ниши. На белой пластиковой полочке нашлись мыло, зубная щетка и паста.

Насвистывая, я открыл воду и минут пятнадцать приводил себя в стерильное состояние. Когда я вышел из-под душа, стена закрылась, а в двери открылось то самое отверстие, через которое я вчера получил еду. На этот раз там лежало аккуратно сложенное махровое полотенце. Я вытерся и положил его обратно. Амбразура закрылась, но через полминуты открылась снова, и теперь там стоял поднос с завтраком.

Я надел белую пижаму, другого названия для моей одежды я не смог подобрать, и, вытащив поднос, уселся на пол. На этот раз еда не была белой. Как видно, невидимый распорядитель здешних дел все же не был законченным маньяком.

Жареная рыба с пюре, два толстых бутерброда с сыром, яблоко, крепкий чай в пластиковом стакане и…

И пачка сигарет с зажигалкой.

Во, блин!

Санаторий, да и только!

Закончив с завтраком, я поставил поднос на место, и он тут же исчез за плотно закрывшейся дверкой. Я уселся на матрас, опершись спиной о теплую стену, и с удовольствием закурил.

Пока все шло нормально. И, судя по всему, следовало ожидать контакта.

Вот только – с кем? С Наринским? С Ритой? Или они оба придут? Вопросов было много, но я уже и сам начал понемногу понимать, к чему весь этот цирк.

Я посмотрел на сигарету и понял, что курить придется рядом с унитазом. Не трясти же пепел на этот стерильный белый пол, что я – свинья, что ли?

Выкурив две сигареты, я почувствовал, что удовлетворил никотиновый голод, и тут мне в голову пришла интересная мысль – а как тут устроена вентиляция? Внимательно оглядев камеру, я не нашел ни одного отверстия. Тогда я закурил третью и стал следить за дымом. Он поднялся к потолку и исчез в нем. О, как! Наверное, потолок был сделан из какого-то пористого материала, не поскупились Игроки на отделку узилища…

Усевшись на место, я стал ждать.

Но прошел час, затем другой, и ничего не происходило.

Часов у меня не было, поэтому я определял время на глазок. Но я не знал, что сейчас снаружи – утро, вечер или ночь. Это начинало меня раздражать, и внутри зашевелилась страшненькая мысль – а если это все-таки настоящее заточение? Может быть, я зря жду визита Игроков, зря придумываю язвительные фразы, которыми намерен встретить их? Может быть, вот тут-то, в этой комнате, все и кончилось? И именно отсюда начнется моя долгая, а также белая и стерильная дорога в будущее, имя которому – Вечность?

Я не увижу больше ни одного человеческого лица, не услышу обращенных ко мне слов, и единственным звуком будет здесь звук моего собственного голоса, произносящий никчемные и странные фразы, которые, бессмысленно прозвучав, умрут здесь вместе со мной…

Но это же пытка, а любая пытка должна иметь какой-то смысл, если только те, кто держат человека в одиночке, не наслаждаются тем, как их узник постепенно сходит с ума. Игроки, а я был твердо уверен, что нахожусь именно в их руках, такими маньяками не были, значит… Ну, и что это значит?

Я запутался и начал с самого начала.

Я – у Игроков.

Они отстранили меня от операции с кокаином.

Ага! Может быть, они просто хотят подержать меня тут, пока разберутся с этим делом, а потом отпустят? Но зачем тогда эта белая камера, зачем вся эта клоунада с бесшумным подсовыванием подноса с едой, с открывающейся стенкой, за которой был душ?..

Ничего не понимаю.

Если Наринскому нужно было дезактивировать меня на некоторое время, он мог просто оставить меня с Ритой в каком-нибудь спокойном месте, на острове, в конце концов, да и все тут! Или, может быть, Наринский решил изъять Знахаря из общества навсегда – тогда проще было бы меня застрелить или отравить… И кормить через амбразуру не надо! Еще и сигареты дали…

А может быть, он все-таки решил меня уничтожить, а сердобольная Рита уговорила его не делать этого? Но она же понимает, что лучше сразу убить, чем заставить человека из года в год, из десятилетия в десятилетие разглядывать свои стареющие и покрывающиеся морщинами руки, свое умирающее тело…

Что-то здесь не так.

За такими не совсем приятными размышлениями прошло еще часа два.

Я выкурил полпачки и вконец запутался в предположениях и вариантах своего непонятного будущего.

Сейчас бы пивка, тоскливо подумал я, и тут где-то вверху послышался электрический щелчок. Я так и подскочил от неожиданности. Посмотрев на потолок, я не обнаружил на нем ничего нового. Матовая белая поверхность и четыре маленьких камеры слежения по углам. Я совсем забыл о них, а ведь наверняка все это время кто-то внимательно следил за мной. Понятное дело, не за тем, как я сидел на унитазе или ел, а за тем, каким было мое лицо во время всех этих моих размышлений. Впрочем даже идиоту было бы понятно, о чем будет думать человек в моем положении.

Вот его разбудили, дали умыться, накормили и оставили в покое. И никаких намеков на то, чтобы объяснить где он и что его ждет. И этот человек естественным образом начинает размышлять на строго определенную тему. Размышления отражаются на его лице. И опытный психолог, следя за ним, сможет определить, что происходит у этого человека внутри. Понятное дело, можно сохранять каменную неподвижность мимики, но она-то ведь тоже говорит о многом…

Щелчок повторился, и в камере раздался странный, какой-то совсем не человеческий голос. Было впечатление, что ко мне обращается робот. Сначала я не понял, в чем дело, а потом вспомнил, что существуют приборы, которые обезличивают голос и вообще могут придать ему любое звучание. Иногда нечто подобное можно услышать на музыкальных записях.

Голос сказал:

– Константин Разин, вы находитесь в специальном изоляторе, принадлежащем известной вам организации. Инициатором помещения вас сюда является Владилен Наринский. Вопросы, касающиеся местонахождения этого изолятора и сроков вашего пребывания здесь, останутся без ответа. Вы можете задавать любые другие вопросы и получите на них ответы в зависимости от того, будет ли в этом смысл.

Голос умолк, и я понял, что над потолком имеется еще некоторое пространство, где и был, судя по всему, установлен динамик.

Да, блин, интересно получается…

«В зависимости от того, будет ли в этом смысл!»

Это для кого, для них, что ли?

Я закурил и, перебравшись поближе к унитазу, чтобы стряхивать в него пепел, уселся на пол, опершись спиной о стену.

Выпустив дым в потолок и представив себе, что он угодил прямо в нос моему невидимому собеседнику, я подумал и спросил:

– Который час?

– Ответа не будет.

Понятно. Ничего другого и не следовало ожидать. Ладно, тогда попробуем по-другому.

– Кто вы? – спросил я и глубоко затянулся. После небольшой паузы прозвучал ответ:

– Лично я – ваш персональный наставник. Вы можете называть меня Наставником.

– Наставник… Интересно… Вы – Игрок? – Да.

– Зачем я здесь?