Игра с огнем Гайворонская Елена

– За мужчину… – виновато улыбнувшись, Анна чуть склонила голову к плечу, вновь сделавшись похожей на цветок.

– Меня это вообще не интересует. К тому же ты еще совсем ребенок.

– Я не ребенок, – обиделась Анна, – мне восемнадцать, между прочим.

– Ну, извини, старушка. – Улыбнулся в ответ, сам удивляясь, насколько легко и спокойно он чувствовал себя в компании новой знакомой.

– Ты – гей? Так бы сразу и сказал. У меня свободные взгляды.

– Поздравляю. Но вынужден тебя разочаровать. Я не гей.

– А-а, – протянула Анна, приложив ладошку к губам, и в ее зрачках отразилась сочувственная скорбь. – Понимаю… У тебя проблемы с этим…

Марк почувствовал, как кровь предательски прихлынул к щекам.

– Ты не слишком много понимаешь для своего возраста? – пробормотал он.

– В своем возрасте я первый раз вижу взрослого дядю, краснеющего, как маленькая девочка.

– Да… – покачал головой Марк. – Я вижу: ты и впрямь не пропадешь на этой остановке. Спокойной ночи.

– Эй! – воскликнула она возмущенно. – А как же я?! Сперва приглашаешь, а потом… Ну и ступай к черту, – обиженно надув губки, Анна вытащила сигарету.

– Брось эту гадость. Пошли. – Марк взялся за ее сумку. – У тебя тут что, кирпичи?

– Не командуй. Ты не мой отец. Все свое ношу с собой. – Взъерепенилась девушка, упрямо вздернув остренький подбородок, но сигареты убрала.

– У тебя есть отец?

– А как же! И мамочка и папочка. Полный комплект, – в ее голосе послышалась неожиданная горечь. – Только не надо о грустном, ладно?

– Хорошо, – промолвил Марк, вновь почувствовав боль, поднимающуюся из глубины прожитых лет. Ему невыносимо было думать, что эта славная непослушная девочка тоже может в кровь изрезать свое сердце о невидимое, но острое стекло… Но он ничего не может поделать, потому что сам балансирует на зыбкой грани между миром призраков и тех, кому только предстоит в него войти… Между…

Старая дверь отворилась с противным ворчливым скрипом. Рука привычным жестом нашла выключатель.

«Щелк!»

Привычным? Он не был здесь двадцать один год, но его руки помнят это простое механическое движение. А что если…

Пронизывающий холодок колючим ежом прокатился по позвоночнику, растворившись под коленями…

– В чем дело? – спросила Анна.

Ее звенящий голосок вернул Марка к реальности.

– Все в порядке. Просто я не был здесь очень давно.

– Где у тебя кухня?

Она бесстрашно ступала по крякающим половицам, не обращая никакого внимания ни на шорохи, ни на скрипы, заражая своей детской непосредственностью. Наверно, она была чересчур молода и не научилась бояться. И мрачные призраки постыдно отступали перед юной дерзостью.

– Ты можешь тут хозяйничать, – тихо сказал Марк, не переступая порога. – Только холодильник пуст. Разве, Галина что оставляла… Вот там, на полочке, должен быть чай. Раньше был…

– Есть, – сказала Анна. – Ты собираешься ужинать в коридоре?

Все, как раньше. На своих местах. Точно дожидалось его все эти годы. Та же старая банка для чая с полустертым индийским слоном. Марк лихорадочно обшарил взглядом кухню. Соль. Сахар. Перец. На тех же местах. Та же мебель. Прошлое не ушло. Оно затаилось и выжидает…

Покачнувшись, Марк осел на шаткий табурет.

– Что ты волнуешься? – спокойно произнесла девушка, доставая из сумки сэндвичи, молоко, кофе в пакетиках. – Видишь, все есть. Мы же работники сферы питания.

– В бистро взяла? – Марк невольно улыбнулся.

– Ага. Надеюсь, ты не расскажешь Галине? Вдруг она завтра меня уволит? Надо же будет что-то есть. – Она рассмеялась, точно встряхнули бисер в хрустальном бокале. Колыхнулись лепестки волос.

«Эта девочка – вот реальность. До нее можно дотронуться. Она двигается так, словно все здесь ей знакомо…

Как Марианна… Нет. О, Боже…»

Он сдавил пальцами виски.

– Голова болит? – Участливо спросила Анна. – На, ешь. – Она протянула сэндвич. – Где у тебя чайник? А, вот он.

Чайник был новенький. Черного цвета. С длинным шнуром и надписью сбоку. Наследство неизвестных квартирантов или подарок Галины. Марку вдруг стало легче. Можно выбросить старые банки, поменять мебель… Жаль, что нельзя изменить вечер. Один час. Одно мгновенье. Всего одно. Из тридцати девяти лет…

– Что это у тебя?

– Где? – очнувшись, он проследил за направлением ее указательного пальца.

– На руке. Шрам. Откуда?

Он не стал смотреть, потому что знал, о чем она спрашивает. Есть расхотелось вовсе. Марк бросил сэндвич на тарелку и спрятал руки под столом, буркнув:

– Оттуда.

Их взгляды встретились.

– Извини, – сказала Анна. – Я больше не буду задавать вопросы. Разве, последний: где у тебя нож?

– Какой нож? – вздрогнув, пролепетал Марк.

– Обыкновенный. Приспособление для резки. Слышал о таком?

«Да, наверно, это смешно».

– Нет, – быстро проговорил Марк, – у меня нет.

– Не может быть, чтобы в доме не было ножа, – уверенно заявила Анна, поочередно выдвигая ящики стола.

– У меня – нет, – упрямо повторил Марк.

Тогда нам придется грызть колбасу зубами. А, вот, нашла, – она с торжествующим видом продемонстрировала…

Тот самый… Отвратительный тесак с бугристой ручкой и широким острым лезвием… Один из признаков его ночных кошмаров…

Нет, того ножа больше нет. Его забрала милиция. Двадцать один год назад…

– Пожалуйста, убери…

– У тебя аллергия на ножи?

– Наверно…

Пожав плечами, Анна бросила нож обратно в ящик. В ресницах притаилась настороженность.

– Слушай, – сказала она, прикусив губу, вымученно улыбнувшись, – пожалуй, я пойду…

Он почувствовал, что она боится. Его. Идиот. Надо было одному прийти сюда, наглотаться таблеток и лечь спать. И не пугать нормальных людей. Может быть, повезло бы не проснуться…

«Ты ведь мечтал умереть свободным, разве нет? Но я еще не свободен. От прошлого, от своих страхов. От себя…»

– Прошу тебя, – прошептал он умоляюще, – пожалуйста, останься. Я не причиню тебе зла. Это моя первая ночь здесь после стольких лет. И мне очень страшно. Правда. Я боюсь остаться один. Я дам тебе ключ, запрешься изнутри. Мне лишь нужно знать, что в этом доме есть живая душа…

Губы Анны дрогнули, напряжение медленно покидало ее лицо. Она села напротив.

– Послушай, – сказала она неожиданно мягко, – я не хотела тебя обидеть. Просто ты ведешь себя немножко… странно. Может, ты все-таки расскажешь, что здесь произошло? По-моему, это будет честно, раз ты меня просишь остаться.

– Хорошо, – он низко нагнул голову, запустив пальцы в мягкие волны каштановых волос, набрал воздух в легкие, как перед погружением на глубину. – Я все расскажу тебе. Я был не в тюрьме. А в лечебнице. Психиатрической. Я совершил убийство. Здесь. На этой самой кухне. Вот, – он не поднимал глаз, не желая увидеть ужас на ее полудетском личике.

– Ножом? – тихо спросила Анна.

– Да. До сих пор не понимаю, как это могло случиться. Я не хотел. Я лишь просил ее остаться… О, Господи. Ты права: тебе лучше уйти.

– Она была твоей девушкой?

Он молча кивнул, решившись, наконец, взглянуть в ее лицо. Удивительно: она казалась подавленной, но не испуганной. Словно мучительно пыталась постичь то, что никак не могло уложиться в рамки нормального человеческого сознания. Понять невозможное.

– А почему ты попал не в тюрьму, а…

– Я ничего не помнил.

– Совсем?!

– Только то, что было ДО… Ее слова… Они причиняли боль. Ужасную боль… Я все время думаю: если бы она уходила молча, просто захлопнула бы дверь… все могло бы быть по-другому. Это невыносимо.

– Когда ты вспомнил?

– Через шестнадцать лет.

– Значит, сейчас ты в порядке?

Марк горько усмехнулся.

– Теперь я здоров. Но вряд ли человек, совершивший такое, может считать, что он в порядке. То есть для окружающих все правильно: болел – выздоровел, убил – сел, вышел – радуйся, что жив… Но я сам пока так и не понял, что лучше: жить с этим до конца или…

Его взгляд застыл, как на фотоснимке. Пальцы переплелись в замысловатый замок.

– Но ты ведь отбыл наказание… – произнесла Анна.

– Наказание… – Он встрепенулся, вновь возвращаясь из мира призраков. – О каком наказании ты говоришь? Назначенном мне законом? То есть людьми. Простыми. Нормальными. Закончившими юридические институты. Где им, вместе с дипломами, выдали, наверно, специальные весы. Вроде тех, что в детских поликлиниках. Только на чашку кладется чья-то отлетевшая душа. А на шкале – годы. Пять, десять, пятьдесят… «Все, – говорят они, – готово, эта потянула на двадцать один. Можно ставить будильник. Время пошло». Прозвенел – наказание закончено. Можно начинать все с белого листа. Как просто… Да только я так не могу. – Он вскочил, заметавшись между стен. – Я не могу забыть, я каждое утро, когда встаю, и каждый вечер, когда ложусь, вижу ее глаза, понимаешь? И буду видеть, хоть сто лет пройдет, хоть двести. Я не могу себе этого простить – вот мое наказание. Этот приговор я сам себе вынес, и срок не истек.

Марк налил в стакан воды из синего крана, но и она была противно теплой. Когда он пил, зубы выбивали дробь по граненому стеклу.

– Как же ты будешь жить? – тихо спросила Анна.

– Не знаю.

– Так можно сойти с ума, – осекшись, девушка прижала пальцы к губам. – Извини, я не хотела… – Она отчаянно закусила кожу около коротко остриженного ноготка. – Поговори со мной.

– Что?

– Поговори со мной о ней.

– Я не могу.

– Ты очень ее любил?

– Да, – сказал он хрипло.

– Она была красивой? Наверно, высокой блондинкой с ногами от шеи?

– Откуда ты знаешь?

– Горький опыт, – она печально улыбнулась. – Если мужчине и дано сойти с ума, то от двухметровой Барби. Ну, а кроме… Доброй, умной, веселой, деловой, хозяйственной… какой?

– Умной… Да, наверно. И холодной… Но это я теперь понимаю. А тогда она казалась мне совершенной.

– Почему же она решила тебя бросить?

– Она сказала, – в синих глазах отразилась невыносимая боль, – что нашла лучший вариант… Оказалось, я был для неё не человеком, а набором определённых житейских удобств… Извини, я больше не могу.

Воцарилась тишина. Только – кап-кап – падал вода в железное корыто мойки.

– Где у тебя душ? – неожиданно громко спросила Анна.

– Что? Ты хочешь остаться?

– Ты против?

– Нет, но… почему?

– Ты же не бросил меня на остановке…

Ночь была так неправдоподобно тиха, что, когда Анна включила душ, шипение струй раскачало старые стены. И потому телефонный звонок прозвучал громовым раскатом. Марк не сразу нашел аппарат, примостившийся на тумбочке в коридоре. Прежний. С затертым прогнутым диском и тяжелой железной трубкой. Кто мог звонить в такое время? Кто вообще мог ему звонить? Георгий Аркадьевич? Придется рассказать об Анне… Почему-то он почувствовал неловкость.

– Марк… – Женский голос. С легким придыханием. Далекий, сквозь шум и помехи. Будто с того света… Из трубки вдруг потек жидкий лед, разливаясь от руки по всему телу.

– Кто это?! – Он не узнал собственный голос, сменившийся сдавленным скрипом.

– Не узнал? – переливистый смех. – Это я, Марианна. С возвращением.

– Прекратите! – его крик ударился о потолок, оттуда с противным «ш-ш-ш» посыпалась штукатурка. – Прекратите это!!!

Он рванулся прочь, как можно дальше из темноты угла, поближе к свету. Телефон, выдравшись из хлипкой стены, камнем свалился с тумбочки и остался лежать на боку, зловеще поблескивая циклопическим глазом мерцающего диска.

– Марк, что случилось?

Перед ним стояла Анна. С ее волос текла вода, растворяясь на мокрой футболке, сквозь которую проступали высокие холмики груди. Марк поспешно отвел взгляд, выдавив улыбку:

– Ничего.

– Ты кричал?

– Я? Ах, ну да. Я хотел сказать, что постучу тебе в семь. На работу.

– Ладно. А что с телефоном.

– С каким телефоном? Ах с этим… – Он повертел трубку, старательно изображая беспечность. Старик Станиславский запрыгал бы от восторга. – Сломался. Вот досада. Да и черт с ним. Мне некому звонить. Некому. – Повторил он с нажимом.

Мертвые не возвращаются. Дурацкий, бестактный, злой розыгрыш. Он должен быть сильным. Не должен поддаваться. Потому что не хочет обратно, за желтый забор, в комнату с пойманной в клетку луной.

Шурка. Неужели? Пухленькая девчонка с толстой косой. Обаятельная леди с обложки…

– Ты весь дрожишь, – сказала Анна. – Кто звонил?

– Номером ошиблись. Иди спать.

– Ладно. – Она пожала плечами и безошибочно прошла в ЕЕ комнату…

Там все было иначе. Другие обои. И мебель тоже. Галина поменяла. Но все равно это были те же стены и то самое окно, которое она захлопывала на ночь, и кровать стояла на прежнем месте…

– Почему ты выбрала эту комнату? То есть, я хотел сказать, располагайся. Вот свежее белье. – Привычным жестом он распахнул шкаф, вытащил простыню, наволочки, пододеяльник…

– Она здесь жила? – спросила Анна.

– Марианна? Да.

– Ее звали Марианна? Терпеть не могу этого имени.

– Почему? – удивился он, не ожидая подобной ребяческой реакции.

– Не знаю, – заявила она, попружинив на кровати, как делают дети, – не нравится – и все. Разве всегда можно объяснить?

– Ты права, девочка-цветок…

От ее мокрых волос пахло персиком. А от кожи – молоком. Ему захотелось вдохнуть ее, как ночную прохладу… Ногти впились в ладони.

– Спокойной ночи. Можешь запереться. Вот ключ.

– А топора у тебя, случайно, нет? Извини, – она покаянно опустила глаза, в которых прыгали чертики. – Нездоровый черный юмор. Стучи утром громче.

– Хорошо.

Марк услышал, как за его спиной дважды повернулся ключ в замке. И понял, что в эту ночь вряд ли сможет заснуть…

Вечер был тих и душен. Марк возвращался с работы. Тетка Галина устроила его в небольшую придорожную забегаловку, где была поварихой. Конечно, не об этом он мечтал, урывками проводя вечера за стареньким пианино. Но надежды растворялись вместе с предрассветным туманом.

Визг тормозов, спровоцировавший заливистый хор дюжины местных собак, заставил его отскочить в кусачие заросли чертополоха. Буквально в трех шагах проделала замысловатый вираж серая «Волга». Передняя дверца с треском распахнулась, и на дорогу выпрыгнула девушка в красной маечке на тоненьких бретельках и юбочке настолько короткой, что казалось, будто нет ее вовсе.

– Сумку, козел! – выкрикнула девушка, развернувшись на высоких «шпильках».

Красная сумочка, описав в воздухе дугу, ударилась об асфальт, выбросив содержимое.

– Гад, мажор вонючий! – воскликнула девушка так звонко, что притихшие было псы разошлись по новой.

Из «Волги» вышел парень, чуть постарше Марка, прикинутый явно из «валютки»: кипельно-белые штаны в облипочку, широкий бежевый джемпер. «Завальные», мерцающие загогулиной типа фигурного конька, кроссовки. Сплюнув жвачку, он, не вынимая рук из карманов, медленно направился к девушке.

– Что ты сказала?

Та с вызовом вздернула остренький подбородок, тряхнув рассыпавшимися по обнаженным плечам белокурыми локонами.

– Что слышал, мудак.

– Ах, ты, б…, шалава деревенская, лимитчица сраная! – Вытащив руку из правого кармана, он с размаху ударил девушку по лицу. Та, потеряв равновесие, упала на грязную дорогу и тотчас, подтянув к животу умопомрачительно длинные ноги так, что стали видны маленькие черные трусики, выпалила:

– Пошел ты! Скотина!

Парень замахнулся было вновь, но передумал и, что-то процедив сквозь зубы, плюхнулся в машину. Развернувшись «Волга» умчалась в сторону Москвы.

Все произошло так быстро, что изумленный Марк не успел закрыть рта. И сейчас стоял, как истукан, не в силах пошевелиться. Никогда прежде он не видел близко таких красивых полуодетых девушек. Безразмерные тетки-поварихи на работе носили бесформенные платья, а, когда переодевались в замызганные халаты, то, отпуская сальные шуточки, беззастенчиво демонстрировали штопанные-перештопанные панталоны до колен, фасон которых острый на язык снабженец определил как «срази врага».

Сидя на корточках, девушка собирала сумочку и тихо ругалась. От нее пахло духами и спиртным.

– Вы не ушиблись? – спросил, приблизившись, Марк, сам поражаясь собственной смелости: для него легче было отработать три смены подряд, чем подойти к такой красавице.

Девушка удостоила его хмурым взглядом огромных, прозрачно-зеленых глаз, подведенных яркими «стрелками», даже не подумав одернуть юбку или поправить сползшую с плеча бретельку.

– Те че надо? Катись отсюда.

– Извините, – проговорил Марк, – я хотел заступиться, но не успел….

– Тоже мне, защитничек, – проворчала девушка, – тя самого соплей перешибешь. Дай сигаретку.

– У меня нет, – виновато пробормотал Марк, подавая поднятую расческу с железными зубьями.

– Тогда проваливай, – она встала, чуть покачнувшись, потерла красную от удара щеку и, буркнув: «Твою мать…», вытащила пачку «Явы».

– Эй, – окликнула она уже отошедшего на несколько шагов Марка, и тот в два прыжка очутился рядом. – Ты здешний? Дома спички есть?

Он обрадованно закивал.

– Можешь вынести?

– Хотите – зайдем вместе.

– А предки твои че скажут?

– Мои родители умерли, – сказал Марк, – сейчас я живу один.

– А-а, – кукольное личико девушки не выразило особого сочувствия. Впрочем, ему оно сейчас и не требовалось. Единственное, чего ему хотелось больше всего не свете в ту минуту – чтобы эта прекрасная незнакомка не растаяла в ночи.

– Мы могли бы поужинать вместе, – предложил он, снова подивившись на самого себя.

Ниточки-брови приподнялись, пухлые розовые губки скривились в недоброй усмешке.

– Я погляжу, ты – парень не промах. Лет-то тебе сколько?

– Восемнадцать, – смутился Марк.

– Да иди ты! Не больше шестнадцати.

– Я паспорт могу показать.

– На хрен мне твой паспорт, я не участковый. Думаешь, я – дешевка какая, что за жрачку «дает»? Пошел ты! Кретин малолетний.

– Вы меня не так поняли! – Марк почувствовал себя так, словно его обварили кипятком. – Я ничего такого…

– Ладно, – смягчилась прекрасная незнакомка, – не обижайся. Я просто на того урода зла. Думают, блин, в папины Волги расселись – и хозяева жизни. Все позволено. Так что у нас на ужин? – Она по-хозяйски взяла Марка под руку. – Я тебе нравлюсь?

– Вы – самая красивая девушка, какую я когда-либо видел, – признался он, почувствовав, что снова краснеет.

– Ну да? И как же тебя зовут? Случайно не Ромео?

– Марк.

– Надо же! – Она вдруг звонко расхохоталась. – Как забавно! Меня зовут Марианна. Правда, похоже? Ты веришь в совпадения?

– Не знаю, – прошептал он, с трепетом сжимая ее ладонь, на удивление крепкую и шершавую.

– А я верю в судьбу, черную кошку, число тринадцать, гадания на кофейной гуще. – Девушка загибала длинные пальцы, – Вещие сны, рассыпанную соль, разбитое зеркало и в совпадения имен. Марк – Марианна… Что, если это – судьба и я – женщина твоей жизни, а?

Она впервые одарила его чарующе-кокетливой улыбкой, и у Марка с размаху ухнуло сердце…

Кровать была жесткой. Сон не шел. Анна ворочалась с боку на бок.

«Чик-чик-чик» – кто-то поскреб по оконному стеклу. Девушка подскочила, натянув легкое одеяло до подбородка, шепотом спросила:

– Кто там?

Нет ответа. И вновь монотонное «чик-чик-чик»…

Поджавшись, Анна долго вглядывалась в черный треугольник несомкнутых штор.

Дерево.

Она с шумом облегченно выдохнула.

«Дурочка».

Откинулась назад на подушку.

Мысли кружились вперемешку. Юноша, совершивший ужасное преступление и спрятавшийся в спасительном безумии от самого себя. Мужчина, так и не сумевший себе этого простить. Девушка, жонглировавшая чувствами, как мячами, и заплатившая за это своей жизнью. Григорий… Нет, о нем она думать не станет. Больно. Уже не так, как раньше, но все еще. Вот здесь, под левой грудью. Она не станет больше плакать ни по его рукам, ни по губам, чувственным и лживым… Если бы она была хоть немного красива… Или дело не только в этом? Он назвал ее никчемной… Он был прав. Тысячу раз. Она всю жтзнь плыла по течению, даже не пытаясь грести…

– «Мам, я не хочу приглашать эту противную Верку…

– Во-первых, не Варка, а Вера, а во-вторых, и слышать не желаю подобные глупости. Вера – замечательная девочка, а ее папа…

– Я знаю, кто ее папа, но она мне не нравится. Врушка, хвастунья, к тому же ругается нехорошими словами…

– Хватит выдумывать. Сию же минуту сядь и напиши Вере приглашение.

– Но это мой день рождения!

– Мне кажется, я достаточно понятно говорю по-русски. Do you understand me, young lady? I don't want to repeat twice.

– Yes, mam. I see».[7]

Анна встрепенулась, не сразу сообразив, что именно вывело ее из тягостной дремоты. Звуки музыки… Плавные, печальные, они витали в душном сумраке, заставляя сердце сжиматься в такт. Галлюцинации? Не похоже…

Девушка медленно поднялась, надела высохшую одежду и, словно во власти неведомых чар, побрела на зов колдовской мелодии. Небо за пыльным окном начинало сереть.

Человек сидевший за пианино, казался совсем иным, незнакомым. Плечи развернуты свободно, даже резко, подбородок вздернут, тонкие пальцы исполняли красивый замысловатый танец на черно-белой узкой и длинной сцене… Анна поймала себя на том, что почти любуется этим музыкантом и ей будет жаль, когда мягкий свет синих глаз потухнет и на лицо вернется выражение отчаяния и скорби.

Предательски скрипнула старая дверь. Мелодия оборвалась. Марк обернулся, улыбнулся светло, радостно, точно еще пребывал в одному ему ведомой чудесной дали.

– Я разбудил тебя? Прости.

– Я не спала. Что это была за музыка? Я никогда не слышала ничего подобного.