Трагические самоубийства Останина Екатерина
Последняя пассия Вишеса, танцовщица Нэнси Спэнджен, говорила в то время: «Сид стал другим, он словно внутренне сломался». Вообще Нэнси сыграла, пожалуй, ключевую роль во всей истории трагической гибели Сида.
А случилось все в Нью-Йорке 12 октября 1978 года. Ранним утром в гостиничном номере отеля «Chelsea», после очередного наркотического ночного бдения, Сид очнулся и, едва что-либо помня о вчерашнем, едва что-то соображая, покачиваясь, направился в ванную комнату. Он переживал очередной «отходняк» и надеялся, что холодный душ немного приведет его в чувство. Минуя заваленный рваной одеждой, поломанными стульями и весь в окурках коридор, он приоткрыл дверь в ванную… Вряд ли он сразу понял, что увидел. На полу ванной в мутной луже крови лежала Нэнси, в ее животе торчал нож с причудливой рукояткой. Сид, как в тумане, перешагнул через тело, включил кран с холодной водой, плеснул себе в лицо и в этот момент случайно задел тело ногой. Тело Нэнси было ледяным, и не просто ледяным, а мертвяще ледяным. До его одурманенного сознания наконец дошел весь ужас происходящего. Сид пронзительно закричал, спотыкаясь и падая, бросился в комнату и, дрожа от страха и нежелания принимать действительность как она есть, начал набирать дрожащими пальцами телефонный номер.
Нэнси была, наверное, единственным человеком, который хоть как-то понимал его, по крайней мере, она прощала ему все приступы безумия.
Воспоминания о вчерашнем дне были смутными: пьяная оргия, незнакомые люди с бледными от героина лицами, густой от сигаретного дыма смог, в котором все приобретало размытые и кошмарные очертания… Беспорядок в номере свидетельствовал о том, что гостей было много, но кто они были, Сид не помнил.
Слушание по делу об убийстве Нэнси Спэнджен проходило 14 октября в присутствии многих известных рок-звезд, кто-то из них был знаком с Вишесом, а кого-то он совсем не знал. И конечно же, были корреспонденты ведущих изданий из Нью-Йорка и Лондона.
На протяжении всего процесса Сид находился в состоянии ступора, его ввели под руки в зал суда и посадили на место обвиняемого. Едва сопровождающие его лица убрали руки, как Сид словно мешок рухнул на скамью, голова упала с громким стуком на стол. Он не проронил ни слова и даже не шелохнулся; создавалось впечатление, что на заседание приволокли труп. Вероятно, таковым он себя и ощущал, вернее он себя совсем не ощущал, как и не воспринимал все происходящее вокруг.
Судебная комиссия признала Саймона Ричи по факту убийства Нэнси Спэнджен виновным, но ему оставили возможность быть освобожденным под залог. Верный Макларен, «второй отец» Сида, приехал к нему сразу же, едва узнал об убийстве. Он во всеуслышание заявил, что считает Вишеса невиновным, он сказал, что убийцей был скорее всего кто-то из тех неизвестных гостей, кто находился в гостиничном номере в ночь с 11 на 12 октября. Сид ничего не помнил, но он упорно твердил, что не убивал Нэнси. Именно Мальком, простив Сиду его последние выходки и забыв о недавней серьезной ссоре между ними, внес за него залог в размере 30 тысяч долларов. Чтобы собрать эту немалую сумму, ему пришлось подключить многих своих знакомых. В итоге Сид, пробыв в тюрьме почти три месяца, вышел на свободу, но только теперь эта свобода ему была не нужна. И возможно, выйдя из заключения, он тем самым подписал себе смертный приговор.
2 февраля 1979 года в нью-йоркской квартире, снимаемой давней знакомой Сида Мишель Робинсон, случилось то, что, по всей видимости, навсегда останется тайной. Если смерть Нэнси со временем объяснили как пьяную и глупую выходку одного из гостей, то гибель самого Сида так и осталась неразгаданной. Рано утром Мишель нашла своего любовника мертвым и голым на полу своей спальни. Вскоре пришла мать Сида, которая проживала неподалеку. Она внезапно почувствовала, что что-то стряслось и, придя в квартиру, увидела рыдающую Мишель, пытающуюся руками поддержать голову любовника, безвольно раскачивающуюся в такт ее истерическим движениям. Мать вызвала полицию и «скорую»… Она еще верила, что его можно спасти, что это всего лишь очередная передозировка, крепкий чай быстро поставит его на ноги. Но, увы, было слишком поздно спасать ее мальчика. Приехавшие санитары констатировали смерть от передозировки героина. Худое и жалкое тело панк-легенды, все в шрамах от бритв и ножей, с разбухшими венами на шее и темными кругами вокруг запавших глаз, погрузили в машину. Бэверли Ричи всю дорогу в морг оплакивала своего сына, все еще не веря в его смерть.
По сей день о смерти Сида Вишеса ходят самые разнообразные слухи. Накануне состоялась бурная вечеринка по поводу выхода Сида на свободу. По свидетельству всех присутствовавших, Сид на этой вечеринке был веселым и беззаботным. Как всегда. Мишель Робинсон на допросах показала, что в тот роковой вечер Сид шутил и резвился как ребенок. Потом она пошла спать, а Сид остался. Компания состояла из знакомых музыкантов. Все они заверяли следствие, что покинули Вишеса под утро в таком же бодром настроении. Никто не знал, что же произошло потом, почему он умер. Ведь пока гости находились в квартире, по их заверениям, никто не кололся. То же самое засвидетельствовала и проведенная позже экспертиза.
По одной из версий, кто-то специально подсунул Сиду испорченный героин, по другой – ему чуть ли не специально вкололи чересчур большую дозу. Есть и такая версия, по которой Сид сознательно вколол себе чрезмерную дозу: он боялся грозящего ему тюремного заключения. По слухам, в кармане его джинсов была даже найдена предсмертная записка, где он писал, что намерен совершить самоубийство. Говорили также, что сама мать Сида дала сыну наркотики, как это делала раньше.
Словом, смерть легендарного и безумного панка оказалась такой же странной, какой была и вся его жизнь. Как бы то ни было, но ему удалось остаться навеки молодым, быть может, не успевшим полностью себя реализовать. «Мечта стать всемирно известным панк-рокером, – заметил один из наших отечественных журналистов, – превратилась в кошмар, модное увлечение героином превратилось в зависимость, единственная и по-настоящему правдивая любовь закончилась убийством… Впереди было только 20 лет тюрьмы или, если повезет, свободная жизнь… но жизнь ли?..» Все самое лучшее было уже позади. Разве мог этот талантливый, но испорченный парень смириться с дальнейшим скучным и тусклым существованием, ведь он не признавал ничего серого, ничего среднего? Тем более что теперь он уже не принадлежал самому себе. Его имя использовали те, у кого были деньги и власть. Рано или поздно, тем или иным способом, но Сид Вишес отказался бы от такой жизни. Таким, как он, вряд ли найдется место среди простых людей, не обремененных великими идеями и мечтами.
Известный комик, актер немого кино Макс Линдер ушел из жизни по собственной воле. По одной из версий, причина самоубийства – падение популярности, отсутствие предложений от режиссеров и, как следствие, утрата веры в себя, в свою необходимость, значимость, потеря смысла жизни, другими словами, депрессия…
Настоящее имя Макса Линдера – Габриэль-Максимиллиан Лёвьель. Но под этим именем актер выступал недолго. В качестве исполнителя легкомысленных песенок он совсем не приводил в восторг публику парижских варьете, которая реагировала на его выступления едва слышными аплодисментами. Заработки были настолько малы, что их хватало только на самое необходимое. Поэтому-то Габриэль Лёвьель и решил подработать в кино. Надо заметить, что в начале ХХ века кино воспринимали несколько иначе, чем сегодня, это вовсе не было искусством, а скорее развлекательным мероприятием. Итак, Лёвьель пришел в кино, но и здесь ему вряд ли удалось бы проявить себя в амплуа неотразимого героя-любовника: слишком он был мал ростом.
Изобретательные режиссеры надели на Габриэля коньки и поставили на лед, а бесстрастная камера фиксировала неумелые попытки молодого актера удержать равновесие, которые в итоге все равно заканчивались полным провалом. Лёвьелю никак не удавалось с достоинством держаться на ногах. В отчаянии он думал, что и здесь его постигла неудача, но, как ни странно, зрители хохотали до слез над неумелым фигуристом. Так, к Лёвьелю, совершенно неожиданно, пришла слава.
В то время в варьете с успехом выступали два артиста – Макс Дирли и Марсель Линдер. Они-то и подарили Лёвьелю новое имя, у одного из них начинающий актер позаимствовал имя, у другого – фамилию, в результате перед зрителями предстал Макс Линдер.
Конечно, он хотел играть героев, но ему пришлось смириться с единственно приемлемым и приносящим бешеный успех амплуа комика. Однажды примерив эту маску, он уже не мог от нее избавиться. Имя и его амплуа сделались навеки неразделимыми. Других ролей ему не предлагали. В каких бы фильмах он ни снимался – «Макс в опере», «Макс ищет невесту», «Макс идет напролом», он неизменно оставался тем созданным комическим персонажем, который был слишком предсказуем, но тем не менее популярен.
Но сам актер не раз пытался привнести в свой образ некое подобие героя. Он хотел увеличить небольшой рост (158 см), надевая туфли на высоких каблуках, пытался дополнить комическую роль романтическими чертами, но, увы, это не вызывало у зрителей восторга. Публика желала видеть лишь Макса-комика, а никак не Макса-героя. И успех его был просто ошеломительным, как и гонорары.
В 1910 году в Париже на Больших Бульварах открылся кинотеатр под названием «Макс Линдер». Здесь каждую неделю показывались новые фильмы с участием звезды. Когда в 1911 году Макс Линдер простудился, весь Париж с трепетом следил за течением болезни, читая ежедневно в хронике о состоянии здоровья любимца. Зрители страдали не меньше самого актера, и наконец Макс Линдер был совершенно покорен этой любовью и… выздоровел.
Он по-прежнему мечтал быть героем на экране, возможно, поэтому в фильме «Макс-тореадор» он с пикой в руке сражался… Правда, только с быком. В газетах же написали, что это был вовсе не бык, а всего лишь теленок с накладными резиновыми рогами. Это было ударом ниже пояса. Такого унижения Макс выдержать не мог и, взяв в руки настоящее оружие, отправился добровольцем на фронт – сражаться с немцами. Ирония судьбы: еще совсем недавно именно немцы желали заполучить Макса хотя бы на полгода, и тогда они готовы были заплатить фирме «Патэ» полмиллиона за актера.
Вскоре в прессе стали появляться публикации, рассказывавшие о трагической кончине Макса на фронте. Русские газеты очень скорбели по этому поводу. Дело в том, что еще в 1913 году звезда немого кино приезжал в Россию. Его приезд был организован весьма пышно: на экранах демонстрировались кадры, как Макс выезжает из Парижа на поезде, потом пересаживается на аэроплан, аэроплан терпит крушение – и тут на фоне ослепительно белого экрана на сцене кинотеатра, спускаясь с колосников, появлялся, к всеобщему восторгу, сам Макс, целый, невредимый и сиявший от счастья. Гастроли проходили в Санкт-Петербурге, Москве и Одессе, и всюду ему рукоплескала благодарная публика.
В Петербурге толпа поклонников встречала актера на вокзале. Возбужденные зрители распрягли лошадей и, подхватив экипаж, на руках понесли его прямо до кинотеатра. В Одессе за несколько дней до приезда Линдера по городу разгуливал под крики восторженных зевак фальшивый Макс, когда же явился настоящий, то публика готова была платить любые деньги, лишь бы его увидеть. Многие были, правда, разочарованы. Макс совсем не говорил по-русски, и все его познания в этом языке сводились к двум-трем словам, которые он выговаривал по-детски смешно и картавя. Это несколько шокировало публику и охладило пыл встречи. И хотя к актеру был приставлен в качестве переводчика артист, знавший французский язык, однако публика все равно была огорчена, поскольку ни слова не понимала из того, что говорил Макс. В связи с этим гастроли актера были свернуты, и Макс поспешил вернуться домой.
Когда же в русской прессе появились сообщения о геройской смерти звезды, то публика пережила настоящее горе от потери любимца (правда, далеко не все скорбели). Верные поклонники несколько дней осаждали представительство фирмы «Патэ» в Москве. Они оставались в здании до тех пор, пока Макс не прислал телеграмму: «Жив, здоров! Макс».
Макс Линдер действительно был на волосок от смерти, он получил ранение и контузию, а спас его, как это ни парадоксально, столь ненавистный актеру маленький рост: будь Макс чуть выше, пуля обязательно попала бы в сердце.
После длительного лечения в санатории Макс, вероятно многое передумавший за это время, направился прямиком в Голливуд, надеясь покорить этот город, а заодно и американцев. Кинофирма «Эссеней», где еще совсем недавно работал Чарли Чаплин, с радостью приняла нового комика, мечтая заменить прежнего. Макс Линдер получил очередное доказательство своей гениальности, теперь никто уже не посмел бы даже заикнуться о его бездарности. Но… Опять это предательское «но…»: едва он успел сняться в трех картинах, а по контракту подразумевалось 12, как повторилась история, подобная той, что случилась с ним в России. После шумного первоначального успеха, по поводу которого пресса буквально надрывалась, последовал абсолютный провал…
Кумир опять повержен, и несчастный Макс Линдер снова отправился домой. Он переживал глубочайшую депрессию, из которой становилось все труднее и труднее выбираться. Только спустя два года после возвращения из Америки он отваживается сняться в кино. В 1919 году на экран вышла картина под названием «В маленьком кафе», имевшая успех у публики. Вдохновленный этим прорывом актер решился без контракта, на свой страх и риск сделать картину для американцев, которых он, по собственному мнению, должен покорить. Так появилась картина «Три пройдохи» – забавная пародия на «Трех мушкетеров» Дюма. Поистине работа в этом фильме была наивысшим достижением Макса Линдера. Здесь он наконец-то играл настоящего героя (хотя и в комическом ракурсе). Он был самим Д’Артаньяном, изящным и в то же время мужественным, ироничным и обаятельным. Зрители с удовольствием заметили, как прекрасно Линдер фехтует, и их восторгам не было конца.
К сожалению, самому Максу этот ошеломительный успех дался нелегко: во время съемок он получил сильнейший ожог глаза и затем 6 недель был вынужден провести в постели, в темной комнате и с повязкой на глазах. Его опять «похоронили», думая, что после этого звезда вряд ли сумеет оправиться. Но не тут-то было, Макс Линдер вовсе не собирался сдаваться. Ему было всего 40 лет, он знал, что может нравиться, да еще как нравиться. Именно в этот период в него влюбилась очаровательная 18-летняя девушка из семьи добропорядочных фламандских буржуа, красавица Элен Петерс. Родители противились увлечению дочери и были категорически против брака, но Макс похитил девушку, и 2 августа 1923 года они поженились. Счастливые молодожены отправились в Вену.
Здесь актер сыграл свою последнюю роль – в картине «Король цирка». Сдержанные австрийцы довольно холодно встретили актера, но все-таки выбрали его президентом Ассоциации авторов фильмов, о чем было торжественно напечатано во всех центральных газетах.
Сам же Макс понимал, что почетное избрание в президенты всего лишь формальность, которая вряд ли может подсластить пилюлю. Горечь поражения не давала ему покоя. Тем временем у Макса и Элен родилась дочка, но это не спасло семью: брак оказался на редкость злополучным. 31 октября 1925 года супругов Линдер нашли в комнате на авеню Клебер. Они погибли. По-видимому, Макс, как более мужественный человек, вскрыл вены жене и себе, кроме того, оба приняли смертельную дозу веронала и морфия. Настоящие причины самоубийства супругов неизвестны, никаких предсмертных записок не осталось… Высказывались различные предположения: что Макс давно замышлял совершить самоубийство, что сделал это в припадке неврастении, что убил жену, боясь, что она его покинет, а затем покончил и с собой… Но объективные причины, по всей видимости, так и останутся неизвестны.
Маленькую дочь Макса Линдера воспитывали родители Элен. Долгое время от нее скрывали ее происхождение. Позже, уже взрослая, Мод, конечно же узнала, кто был ее отец и, главное, кем он был. Она сделал все возможное, чтобы возродить былую славу Макса Линдера, внушив людям добрую память о талантливейшем актере немого кино. Мод тщательно собирала все картины с участием отца, для этого ей пришлось объехать чуть ли не весь мир, а затем, в 1963 году, она выпустила замечательный фильм, состоящий из трех американских картин, – «В компании Макса Линдера». Отец мог бы гордиться своей дочерью и уж, конечно, был бы ей благодарен…
Звезда мирового кино, секс-символ Мэрилин Монро родилась 1 июня 1926 года. От рождения ей было дано имя Норма Джин Бейкер Мортенсон. Она не знала своего отца, хотя и носила фамилию норвежского иммигранта. Глэдис, мать будущей актрисы, была душевнобольной, как и ее родители, и много лет находилась в психиатрической лечебнице. Детство Мэрилин было горьким: она сменила десять приемных семей, два года прожила в приюте.
Монро боялась одиночества, которое преследовало ее всю жизнь, несмотря на то что она всегда была окружена поклонниками и обожателями. Мэрилин была порывистой, эмоциональной, иногда неестественной и в то же время очаровательной.
Она вышла замуж (точнее, была выдана опекуншей) за Джима Дахерти, когда ей исполнилось 16 лет. По воле случая Норма Джин попала в кадр профессионала-фотографа, и ее пригласили на работу.
К ней быстро пришел успех. Существует мнение, что в 1946 году и раньше Норма Джин снималась обнаженной и подрабатывала проституцией. Фотомодель мечтала о карьере кинозвезды. В 1947 году она впервые появилась в эпизодических ролях на экране под псевдонимом Мэрилин Монро.
Кинокарьера Монро состояла не только из одних взлетов. Она пробивалась к цели, заводила знакомства, занималась в Актерской лаборатории. Однако компания «ХХ век Фокс» расторгла с ней контракт. Мэрилин не отчаялась: училась, занималась спортом, добывая на хлеб насущный позированием и проституцией. В возрасте 22 лет Мэрилин Монро была приглашена на съемки кинокомпанией «Коламбиа Пикчерс». Первую полноценную роль она получила в картине «Хористки». Этому предшествовали длительные любовные отношения с Фредом Каргером, который руководил музыкальным отделом компании. Воспоминания об этой любви Мэрилин сохранила до конца жизни. Разрыв с Фредом привел к потере работы.
Вскоре «ХХ век Фокс» заключила с Монро новый контракт, предложив ей небольшую роль в фильме «Асфальтовые джунгли». Восхождению новой звезды способствовал продюсер и любовник Мэрилин Джонни Хайд. Он опекал актрису, и ей нелегко было пережить его скорую смерть.
Несколько следующих ролей в фильмах «Обезьяньи проделки», «Некоторые любят погорячее», «Как выйти замуж за миллионера» принесли ей славу и любовь зрителей. Портреты великолепной блондинки продавались по всей Америке. В первом номере только что созданного журнала «Плейбой» появились ее фотографии в обнаженном виде.
Возможно, большим актерским даром она и не обладала, но олицетворяла собой женственность, чем и пленяла зрителей. Со временем Монро стала исполнять более сложные роли, среди самых известных картин с ее участием – «Ниагара», «Некоторые любят погорячее» (в российском прокате известная под названием «В джазе только девушки»), «Займемся любовью» и «Неприкаянные», послед ний фильм, где играла Мэрилин.
Несмотря на успех в кино и у мужчин, Мэрилин оставалась крайне неуверенным в себе человеком. Ее бурные любовные романы быстро начинались и так же стремительно заканчивались, иногда у нее было по несколько любовников одновременно, что скорее всего свидетельствовало о ее желании самоутвердиться. Увы, такие легкомысленные отношения не могли перейти в более серьезные, хотя Мэрилин и мечтала о нормальной семье и о детях. Она так хотела иметь сына, но продолжала делать карьеру.
В 1952 году Монро все-таки попыталась создать семью, тайно вступив в брак с бывшим литературным критиком и своим давним любовником Бобом Слетцером. Церемония прошла в Мексике, но едва молодожены вернулись в Соединенные Штаты, об их союзе узнал хозяин киностудии. Он потребовал немедленного расторжения брака, который вовсе не входил в условия подписанного Мэрилин контракта. Ей пришлось выполнить это требование. Но вскоре она опять вышла замуж, после того как была уволена с работы за неявку на съемку. 14 января 1954 года Монро вступила в брак с Ди Маджо – известным баскетболистом того времени. Супружеская чета отправилась в Японию в свадебное путешествие, правда, оно было сопряжено с деловой поездкой Ди Маджо.
Семейная жизнь не заладилась почти с самого начала, супруги часто ссорились, и ревнивый Ди Маджо частенько пускал в ход кулаки как главный свой аргумент. Невзирая на яростные протесты своего супруга, Монро продолжала сниматься в кино. Уже через 9 месяцев Мэрилин сбежала, брак был расторгнут, но за это время она уже получила титул самой популярной актрисы Америки.
Удачи в кино перемежались с провалами, но закончилось все триумфальным для Мэрилин заключением контракта все с той же компанией «XX век Фокс». Условия контракта на этот раз были куда более выгодными для Монро, чем раньше.
Напряженный ритм жизни, личные неурядицы и постоянное стремление завоевать прочное положение в мире кино: причин для того, чтобы Мэрилин начала использовать наркотики, было достаточно. Это случилось в 1950-е годы, когда она переживала стремительный рост карьеры. Сначала звезда принимала небольшие дозы, чтобы снять очередной стресс или усталость, но постепенно они увеличивались. Со временем Мэрилин перешла от легких лекарств типа бенниза (дающего легкую эйфорию и, помимо этого, снижающего аппетит, что было существенно для начинающей полнеть Монро) к более сильным средствам. Она стала использовать снотворные и антидепрессанты, транквилизаторы, причем все это зачастую запивалось алкоголем. Бесспорно, что ни один организм не в состоянии выдержать такого убойного сочетания лекарства со спиртным. Постепенно у Монро возникла самая настоящая наркотическая зависимость.
Очередной брак актрисы с драматургом Артуром Миллером (это был самый продолжительный из всех ее романов) закончился неудачей. Мэрилин даже была готова отказаться от съемок в кино, чтобы удержать мужа, но это не спасло семью. К этому моменту Мэрилин стала настоящей звездой экрана, ее восковой двойник украшал Музей мадам Тюссо в Лондоне, ее успех у зрителей был феноменальным – у кого угодно от этого закружится голова. Сама актриса в полной мере ощущала бремя славы. Она уже успела приобрести те типичные замашки, которыми так знамениты звезды. Своими выходками и капризами она изводила не только своих мужчин, но и съемочную группу. Каждый день работы превращался для режиссера и ассистентов в настоящую пытку. Мэрилин была совершенно неуправляема, ее истерики и вспышки неуверенности перемежались с приступами крайней самовлюбленности и самоуверенности. Работать с ней становилось все труднее и труднее. Неудивительно, что после провального показа фильма «Неприкаянные» кинокомпания не спешила делать ей новых предложений.
Личный врач Мэрилин Монро был не без причины встревожен по поводу ее состояния, поэтому она периодически ложилась в клинику. Психиатр отметил у актрисы раздвоение личности: на съемочной площадке она являла собой образ чувственной, обворожительной женщины, тогда как в обычной обстановке Монро преображалась в даму неопрятного вида, алкоголичку и наркоманку, подверженную постоянным маниям. Чем дальше, тем больше становилась пропасть, разделявшая эти два лика, тем чаще проявлялись психические отклонения. Мэрилин была серьезно больна. Помимо психических расстройств, у нее наблюдались и физические от бесконечного злоупотребления лекарствами и алкоголем. Ее организм совершенно износился. Теперь это была не очаровательная пышнотелая блондинка, а несчастная изможденная женщина.
Если раньше ей удавалось скрывать свои чувства и страдания за маской пленительной красавицы, перед чарами которой не могли устоять самые красивые мужчины мира, то теперь это было ей не под силу.
Возможно, если бы не всемирная слава, актриса остаток жизни так и провела бы в одной из психиатрических клиник. Но разве могла звезда экрана так бесславно окончить свои дни? Это было невозможно, как невозможно человеку, покорившему крутую, отвесную скалу, спуститься обычным способом…
По некоторым версиям, роковую роль в судьбе актрисы сыграл Джон Кеннеди. Знакомство с ним произошло еще задолго до того, как Джон стал президентом. Для него очаровательная блондинка была всего лишь очередной любовницей; президент вообще славился своим незаурядным темпераментом. Разве он мог упустить кинодиву, секс-символ Америки? Любовники встречались достаточно долго, и даже после того, как Кеннеди занял президентское кресло. Но поведение Монро становилось слишком вызывающим, она могла позволить себе какую-нибудь неосторожную пьяную выходку, что бросило бы тень на главу государства. Ведь их роман оставался в тайне, и Кеннеди совершенно не хотелось, чтобы его карьера была испорчена, пусть даже самой красивой женщиной Америки. Он стал избегать Мэрилин, но она не понимала, почему, и все продолжала настаивать на встрече. Чтобы не разразился скандал, брат Джона, Роберт, попытался переключить внимание Мэрилин на себя, но вскоре и его утомили истерики актрисы.
Монро не успокаивалась, она периодически звонила то в Белый дом, то в Министерство юстиции, разыскивая Джона Кеннеди. Потом начались угрозы: актриса говорила, что устроит пресс-конференцию, на которой открыто объявит об отношениях с президентом. По одной из версий, Монро пыталась заставить Джона жениться на ней. Она представляла настоящую угрозу для семейного клана Кеннеди: ведь, зная многое, в приступе очередного психического расстройства, Мэрилин могла выдать все без утайки, возможно даже несколько приукрасив историю собственными домыслами и фантазиями.
Кеннеди находился в затруднительном положении, все усугублялось и войной, объявленной этому семейству чикагской мафией. Последняя могла использовать информацию о связи президента с Монро в своих целях. К тому же актриса поддерживала отношения с Фрэнком Синатрой, а он в свою очередь дружил с Сэмом Джанкано – боссом чикагского синдиката.
Тем временем карьера актрисы пришла к полному краху. Во время репетиций роли в фильме с символичным названием «Так больше нельзя» Монро не могла внятно произнести свой текст, потому что постоянно являлась на съемочную площадку «од кайфом». В результате компания «XX век Фокс» отстранила ее от работы.
Купив небольшой домик в окрестностях Лос-Анджелеса, Мэрилин поселилась в нем в надежде обрести покой. При ней неотлучно находилась пожилая медсестра Юнис Меррей. Здесь, окончательно осознав безысходность своего трагического положения, Монро решила покончить с собой. Она делала несколько попыток, наглотавшись снотворного, тихо уйти из жизни во сне, но ее каждый раз спасали. Однако ее последняя попытка увенчалась успехом.
Последние два месяца жизни Мэрилин не переставала донимать Джона и Роберта Кеннеди своими звонками, истериками и угрозами. Известно, что ей удалось разыскать Роберта даже на отдыхе у родственников в Сан-Франциско. Мэрилин потребовала немедленной встречи. Этой же ночью ей звонила неизвестная женщина, которая сыпала угрозами и оскорблениями в адрес актрисы. Некоторые полагают, что это могла быть либо жена Роберта, либо Джеки Кеннеди.
По свидетельству Лоуфорда (именно он устраивал тайные свидания братьев с Монро), Роберт встречался с Мэрилин последний раз 4 августа 1962 года. Они громко ссорились, Мэрилин билась в очередной истерике, грозила пресс-конференцией. Роберт с большим трудом ее успокоил, по крайней мере Мэрилин перестала кричать и рыдать. Он говорил ей, что она должна оставить их семью в покое, а напоследок посоветовал обратиться к психиатру Ральфу Гринсону.
Мэрилин действительно воспользовалась советом Роберта и вызвала врача. После двухчасовой беседы ее состояние оставалось подавленным. Ей позвонил Лоуфорд и пригласил на вечеринку. Монро отказалась, сославшись на плохое самочувствие, и повесила трубку. Почувствовав, что с Мэрилин происходит что-то неладное, Питер разволновался и стал снова набирать ее номер, но к телефону никто не подходил.
Лоуфорд начал звонить адвокату Мэрилин, затем ее медсестре, но те уверяли, что паника напрасна. Уже после полуночи медсестра актрисы все-таки заглянула к ней в спальню. Мэрилин была в бессознательном состоянии. Юнис Меррей поспешила вызвать «скорую», а также психиатра Гринсона и пресс-атташе. Гринсон прибыл первым, и попытался сделать Мэрилин искусственное дыхание, к моменту приезда врачей актриса уже начала подавать признаки жизни. Врач «скорой помощи» выслушал Гринсона, осмотрел Мэрилин и сделал ей какую-то инъекцию; буквально через минуту актриса скончалась.
Кто же виновен в ее смерти? И было ли это самоубийством? По официальным данным, Мэрилин Монро умерла в результате передозировки снотворного. Но в этой истории существует столько таинственных обстоятельств и столько неприятных подробностей, что о причинах гибели актрисы до сих пор спорят. Почти все очевидцы ее смерти считают, что это было убийство, однако предшествовавшие смерти события заставляют думать иначе. Неоспоримым остается лишь факт стремительного движения Монро к смерти, и, возможно, она изыскала бы другой способ, но добилась бы своего – умереть в расцвете лет, все еще прекрасной женщиной и любимой актрисой миллионов зрителей.
Известная французская певица Далида 3 мая 1987 года начертала на белом картоне: «Жизнь мне невыносима, простите меня!» – и тихо ушла из жизни.
Самоубийство знаменитой певицы вызвало всеобщий шок, и пресса, еще совсем недавно критиковавшая последний альбом Далиды, теперь рассыпалась в любезностях, превознося ее творчество и называя его не иначе, как «искусством самой высшей пробы». Но как бы ни было изменчиво мнение журналистов, время все расставило по своим местам: песни Далиды действительно оказались «слишком хороши, чтобы их забыли».
Незадолго до 15-летней годовщины ее трагической кончины брат певицы, Орландо, выпустил сборник песен Далиды, состоящий из четырех дисков. Почитатели творчества певицы мгновенно раскупили все те экземпляры, которые поступили в продажу.
Далида за 30 лет своей творческой деятельности записала невероятное количество песен (более тысячи), причем на разных языках. Сама себя она иной раз в шутку называла «заводом по производству песен». Ее брат также планировал создать художественный фильм, посвященный памяти Далиды. И по сей день она остается одной из любимейших певиц французов, и не только их.
Настоящее имя Далиды – Иоланда Джигиотти. Родилась она в семье итальянских эмигрантов в 1940 году в столице Египта – Каире. Отец и мать ее были музыкантами, и, видимо, это повлияло на выбор профессии дочерью. Известно, что до 16 лет Далида пыталась тщательно скрыть свой небольшой физический недостаток – легкое косоглазие. Она страдала комплексом неполноценности и даже носила очки, постоянно переживая, что они ей совсем не идут. В этой ситуации девушка все-таки нашла в себе силы и подала заявку на участие в конкурсе красоты «Мисс Египет», пытаясь таким способом раз и навсегда избавиться от невыносимого комплекса. К своему удивлению, она стала победительницей и немедленно распростилась со своими очками, выбросив их в мусорное ведро.
Безусловно, своенравная девушка не могла рассчитывать на какую-либо карьеру в Египте, где подавляющее большинство жителей, мусульмане, предвзято относились к женщинам, тем более таким, которые пытались нарушить установленные веками традиции. Женщина должна сидеть дома, но никак не выступать на сцене. Далида скорее всего так и осталась бы жить в родной стране, но когда она снялась в нескольких фильмах, исполнив эпизодические роли, то впервые столкнулась с общественным мнением, настроенным явно против артисток. Быть изгоем Далида не пожелала и без промедления решила покинуть Египет. На те деньги, которые ей удалось накопить, она купила билет до Парижа, села на самолет и с жалкой сотней франков в кармане вышла в знаменитом аэропорту «Шарль де Голль», даже и не мечтая о звездной карьере.
Именно Париж сделал ее знаменитой и богатой, подарил ей любовь и страдания. Здесь один за другим умерли все ее любовники (по странному стечению обстоятельств все они покончили жизнь самоубийством), здесь же погибла и она сама. Но тогда все только начиналось, и юная певица пока не догадывалась о своем великом будущем.
В Париже она устроилась на работу в одно из кабаре, где и начала петь. Спустя какое-то время Далида решила попытать счастья в конкурсе молодых исполнителей. Он проводился по понедельникам на радио «Европа-1» и потому так и назывался – «Понедельники». В день выступления Далиды два мэтра французской эстрады – директор радиостанции Люсьен Моррис и известный импресарио Эдди Барклай – мучительно раздумывали над тем, куда пойти: на прослушивание или в ресторан. Они даже бросили кости, и выпало «слушать», т. е. идти на прослушивание очередных исполнителей-новобранцев. Безо всякого энтузиазма два знаменитых француза вошли в здание радиостанции. В тот момент пела Далида…
Вечером этого же дня Эдди Барклай подписал с молодой певицей контракт. Что же касается Люсьена Морриса, то он впоследствии стал ее супругом. Уже спустя несколько месяцев имя Далиды знал буквально каждый француз. На всех радиостанциях звучал голос обворожительной египетской итальянки. Джонни Холидэй, Клод Франсуа и даже великие Шарль Азнавур и Морис Шевалье были отодвинуты на задний план. Все словно помешались на песнях Далиды. Французские знаменитости могли бы обидеться на нее, но вряд ли кто из них устоял перед чарующим обаянием молоденькой и красивой девушки, к тому же обладавшей несомненным талантом. Отныне Далида имела возможность часто общаться с известными французами, которые с удовольствием проводили время в ее обществе, потягивая бургундское в каком-нибудь уютном кафе на Монмартре. Ее узнавали на улице, улыбались и здоровались, а молодые поклонники дарили букеты алых роз в знак любви и уважения. Позже Далида назвала это время самым лучшим периодом в своей жизни.
Конечно, ее законный супруг никак не мог быть доволен подобным положением дел, он мучался от ревности и подозревал Далиду во всех грехах. Бесконечные ссоры и выяснения отношений превратились в пытку. Певица сбежала от мужа, что повергло в смятение бедного Морриса. К тому же сбежала она с неким художником-авангардистом. Моррис был подавлен и сломлен, но он до последних дней оставался самым верным и преданным другом Далиды. Он терпел любые ее выходки и все прощал.
Молодой итальянский композитор Луиджи Тэнко стал второй любовью Далиды, самой большой и сильной страстью. Певице исполнилось 26 лет, когда они познакомились. Случилось это в Риме в 1966 году. Все восхищались красивой парой. Тэнко, вдохновленный любовью, написал песню для Далиды, которую они потом исполнили вместе в Сан-Ремо. В то время фестиваль в этом городе считался самым престижным музыкальным мероприятием в мире. Многие стремились принять в нем участие и порой ставили на карту все. Новый дуэт обещал быть замечательным, и не только влюбленные ожидали успеха, но и все окружающие. К сожалению, выступление обернулось полным провалом. Честолюбивый итальянец, возлагавший большие надежды на фестиваль, был совершенно сражен. Когда пара вернулась в Париж, Тэнко в порыве отчаяния пустил себе пулю в лоб прямо в гостиничном номере, где остановились любовники.
Далида очень тяжело пережила эту трагедию, и даже пыталась покончить с собой спустя месяц после похорон Тэнко. Она набрала в ванну воды и вскрыла себе вены. Последнее, что она видела, это то, как вода постепенно начала окрашиваться в розовый цвет. К счастью, ее спасли. Когда Далида очнулась, то обнаружила, что находится в больнице, а рядом был ее верный муж Люсьен. В тот момент она ему сказала: «Люсьен, никогда не делай того, что я сделала».
Увы, Люсьен ее не послушал. Через два года, уже после развода с Далидой, он совершенно опустился. Беспробудное пьянство закончилось трагедией. Люсьен Моррис выбросился из окна одной из многоэтажек на окраине Парижа.
Далида предприняла еще одну попытку обрести семейное счастье. Она вышла замуж за человека по имени Ричард Шамфрей, правда, в Париже его называли чаще графом Сен-Жерменом, поскольку Ричард считал себя вторым воплощением графа. Вообще, он был мистиком и авантюристом. Во всеуслышание он заявлял, будто знает секрет бессмертия, потому-то и сам живет вот уже несколько сотен лет. Но эти причуды нисколько не отражались на семейном благополучии пары. Ричард был верным мужем. Он повсюду сопровождал Далиду, ездил вместе с ней на гастроли, был рядом во всех турне и путешествиях. Так продолжалось 7 лет. Но в конце концов Далида устала от постоянного присутствия чересчур верного и к тому же ревнивого мужа. Развелись они без скандалов, вполне миролюбиво и продолжали поддерживать отношения, периодически созваниваясь. А через три года несчастный Ричард Шамфрей, бессмертный граф Сен-Жермен, каковым он себя когда-то называл, повесился в своем загородном особняке. Его тело было обнаружено почтальоном спустя несколько недель. Самоубийства как будто преследовали певицу.
После смерти Ричарда она уже не была так жизнерадостна и легкомысленна, как когда-то. Нервы стали сдавать, и Далида все чаще срывалась, а в последние годы жизни совсем не могла себя контролировать. Певица все чаще стала прибегать к наркотическим средствам или алкоголю, чтобы снять депрессивное состояние, но с их помощью вряд ли можно добиться чего-то положительного. Депрессии становились более глубокими и продолжительными после каждого очередного алкогольно-наркотического загула. Далида пребывала в сумрачном состоянии месяцами, можно сказать, она убивала себя несколько лет.
Последние годы она провела в своем особняке на Монпарнасе, оставаясь в полном одиночестве и совершенно удалившись от людей. Лишь пара карликов, Петро и Лючия, скрашивали одиночество звезды, вернее, они только лишь помогали по хозяйству, не более. Но и с ними приключилась беда: в 1987 году они внезапно заболели неизвестной болезнью и вскоре умерли один за другим.
Видимо, эта двойная смерть оказалась последней каплей. Далида, отгородившись от всего мира, полагала, что ее никто не понимает, все любовники, которые у нее теперь появлялись, надолго не задерживались, а наркотики и алкоголь сильно подорвали здоровье. Правда, она делала попытки выйти в свет, последний раз ее видели в парижском зале «Олимпия». Это было за несколько дней до смерти. Она пела с Шарлем Азнавуром и выглядела как всегда ослепительно. Зрители были в восторге.
А затем в газетах появился некролог, сообщавший о том, что Далида покончила с собой: когда ее нашли, она лежала в изящной позе, в ослабевшей руке оставался недопитый бокал, а рядом белел кусок картона с последними прощальными словами певицы.
Глава 4
«Приглашение на казнь»
Иногда люди лишены возможности делать выбор между жизнью и смертью. Их заставляют совершать самоубийство, и они не противятся судьбе и не испытывают ненависти к окружающему миру. Возможно, лучше всех это состояние описал Ф. М. Достоевский словами одного из своих персонажей: «…Есть, пить и спать по-человеческому значит наживаться и грабить, а устраивать гнездо значит по преимуществу грабить (это метафора; речь идет не о бандитизме, здесь подразумевается капиталистический способ производства и распределения созданного продукта – ред. ). Возразят мне, пожалуй, что можно устроиться и устроить гнездо на основаниях разумных, на научно верных социальных началах, а не грабежом, как было доныне. Пусть, а я спрошу, для чего? Для чего устраиваться и употреблять столько стараний устроиться в обществе людей правильно, разумно и нравственно-праведно? На это, уж конечно, никто не сможет мне дать ответа. Все, что мне могли бы ответить, это: „чтоб получить наслаждение“. Да, если б я был цветок или корова, я бы и получил наслаждение. Но, задавая, как теперь, себе беспрерывно вопросы, я не могу быть счастлив, даже и при самом высшем и непосредственном счастье любви к ближнему и любви ко мне всего человечества, ибо знаю, что завтра же все это будет уничтожено: и я, и все счастье это, и вся любовь, и все человечество – обратимся в ничто, в прежний хаос. А под таким условием я ни за что не могу принять никакого счастья, – не от нежелания согласиться принять его, не от упрямства какого из-за принципа, а просто потому, что не буду и не могу быть счастлив под условием грозящего завтра нуля. Это – чувство, это непосредственное чувство, и я не могу побороть его. Ну, пусть бы я умер, а только человечество оставалось вместо меня вечно, тогда, может быть, я все же был бы утешен. Но ведь планета наша невечна, и человечеству срок – такой же миг, как и мне. И как бы разумно, радостно, праведно и свято ни устроилось на земле человечество, – все это тоже приравняется завтра к тому же нулю. И хоть это почему-то там и необходимо, по каким-то там всесильным, вечным и мертвым законам природы, но поверьте, что в этой мысли заключается какое-то глубочайшее неуважение к человечеству, глубоко мне оскорбительное и тем более невыносимое, что тут нет никого виноватого…
Так как, наконец, при таком порядке, я принимаю на себя в одно и то же время роль истца и ответчика, подсудимого и судьи и нахожу эту комедию, со стороны природы, совершенно глупою, а переносить эту комедию, с моей стороны, считаю даже унизительным – то, в моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдание, – вместе со мною к уничтожению… А так как природу я истребить не могу, то истреблю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого».
Древнегреческий философ Сократ (469–399 до н. э.) родился в бедной семье афинского каменотеса Софроникса и повитухи Финареты. В Афинах в это время отмечали один из многочисленных праздников – знаменитые фаргелии, посвященные рождению Аполлона и Артемиды. Согласно преданию, богиня Лето родила их на острове Крит, в местечке Делос, под пальмой. По афинской культовой традиции в фаргелии город занимался искупительным очищением. Родиться в такой день считалось знаменательным событием, поскольку покровителем новорожденного становился высоко почитаемый в Афинах бог муз, искусств и гармонии Аполлон.
Рождение под «знаком Аполлона» действительно предопределило судьбу Сократа. Известно, что надпись на Дельфийском храме Аполлона гласит: «Познай самого себя». Именно философскому познанию Сократ и посвятил всю свою жизнь. Более того, он расценивал занятие философией, которая была для него высочайшим из искусств, как служение дельфийскому богу. Недаром оракул Аполлона в Дельфах провозгласил Сократа мудрейшим из греков.
В дошедших до наших дней источниках правда нередко переплетается с вымыслом, но из множества древних текстов все же можно почерпнуть некоторые достоверные сведения, касающиеся первой половины жизни великого философа.
Сократ был в семье вторым ребенком. Старшего брата звали Патрокл. Согласно одной из биографических легенд, по принятому в те времена обычаю, после рождения Сократа Софроникс отправился к оракулу и задал ему вопрос о том, как следует обращаться с сыном и каким образом его воспитывать. Оракул изрек следующее божественное наставление: «Пусть сын делает то, что ему заблагорассудится; отец не должен его к чему-то вынуждать и от чего-то удерживать. Отцу лишь следует молиться Зевсу и музам о благом исходе дела, предоставив сына свободному проявлению своих склонностей и влечений. В иных заботах его сын не нуждается, так как он уже имеет внутри себя на всю жизнь руководителя, который лучше тысячи учителей и воспитателей».
Под внутренним руководителем имелся в виду даймоний (демон) Сократа, т. е. его гений, внутренний оракул, голос, предостерегавший от дурных поступков. На суде Сократ скажет о своем демоне: «Со мною приключается нечто божественное или чудесное… Началось у меня это с детства: возникает какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и возбраняет мне заниматься государственными делами».
Так же как и все афинские дети, Сократ получил общедоступное начальное образование, целью которого было физиче ское и духовное формирование члена полиса (города-государства), его будущего преданного и полноправного гражданина. Обучение в афинских гимназиях происходило по двум направлениям – мусическому и гимнастическому. К мусическому воспитанию относились все искусства: поэзия, музыка, театр, изобразительное искусство, скульптура, искусство счета, речи и философия. Дети получали зачатки знаний во всех этих областях.
Достигнув 20-летнего возраста, Сократ на протяжении некоторого времени обрабатывал камни, так же как и его отец. Многие древние историки приписывают ему авторство скульптуры из трех одетых харит, которая выставлялась у Афинского акрополя.
Одно из преданий гласит, что однажды на одаренного молодого человека обратил внимание философ Архелай, который освободил его от работы каменотеса и сделал своим учеником. Так, писатель Ион Хиосский сообщает о том, что Сократ вместе с Архелаем не раз посещал остров Самос. Согласно другой версии, деньги на обучение Сократу дал его друг Критон, покоренный душевными качествами молодого человека. Именно благодаря Критону он получил возможность совершенствовать свои знания в области философии.
Как бы то ни было, Сократ очень быстро завоевал славу умного и находчивого собеседника в философских спорах, наделенного необыкновенным даром красноречия. Он выбирал политического деятеля или просто известного в городе человека, после того как тот прочитал речь, и начинал задавать свои знаменитые вопросы. Сначала Сократ хвалил собеседника, говорил, что он умный человек, поэтому ему не составит труда ответить на один элементарный вопрос. Сократ задавал свой вопрос, который действительно был настолько элементарным, что собеседник легко давал на него ответ. Тогда Сократ задавал следующий вопрос, касавшийся той же темы, собеседник снова отвечал. Так, вопрос следовал за вопросом до тех пор, пока оппонент своим последним ответом полностью не противоречил первому. Доведенный до исступления, оратор спрашивал Сократа, известен ли ему самому ответ на этот вопрос, на что Сократ отвечал, что он не знает ответа, и удалялся.
Однако не всегда споры заканчивались столь дружелюбно. Однажды очередной взбешенный поражением афинянин пнул Сократа ногой. Тот не обратил на это внимания. Свидетели сцены, удивленные его поведением, спросили Сократа, почему он молча стерпел оскорбление, на что философ спокойно отвечал: «Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?».
Испытывая на мудрость других людей, сам Сократ не претендовал на звание мудреца. Он говорил: «Какой я мудрец, я только люблю и ищу мудрость, я – философ». Звание мудреца, по мнению Сократа, приличествовало лишь богу. Философ считал: если человек самодовольно возомнит о себе, что на каждый вопрос он знает единственно верный ответ, он не может быть философом, потому что ему незачем предаваться поискам наиболее верных понятий и блуждать по бесконечным лабиринтам мысли. Однако чаще всего те истины, которые он считает неоспоримыми, оказываются по сути своей собранием убогих представлений заурядного обывателя.
Излюбленным выражением Сократа, отражавшим его философскую позицию, было: «Я знаю только то, что ничего не знаю». «Ничего не знаю» означало, что, насколько бы далеко человек ни продвинулся в своем познании, он не должен останавливаться на достигнутом.
Основным направлением философских поисков истины для Сократа стало не создание стройного учения о сущности мироздания и происхождении человека и окружающего его мира, а выяснение смысла, роли и границ человеческого познания. Он враждебно относился к изучению природы, которое считал вмешательством в дело богов. Философский интерес Сократа к проблематике человека и поиску принципов познания ознаменовал собой переход от натурфилософии к философии моральной.
Сократ не оставил после себя никаких сочинений. Его мысли и суждения дошли до наших дней благодаря воспоминаниям его многочисленных учеников, в частности Платона. Единственным способом распространения его учения были споры, в которых затрагивались не только чисто философские, но и религиозно-нравственные проблемы. На улицах, площадях, в местах общественных собраний Сократ неутомимо проповедовал идеи своего этического идеализма.
Философ считал, что, для того чтобы соединиться душой с миром богов, а значит, и с основами бытия, человек должен быть добродетельным, а для этого ему необходимо знать добродетель как «всеобщее», которое служит основой для всех частных добродетелей. Задаче нахождения «всеобщего» и способствовал, по мнению Сократа, его особый философский метод обнаружения истины путем беседы, спора, полемики, ставший источником идеалистической диалектики.
Известно, что древние ученые понимали под диалектикой искусство достижения истины путем раскрытия противоречий в суждении противника и их преодоления. Раскрытие противоречий в мышлении и столкновение противоположных мнений представлялись им лучшим средством обнаружения истины.
Учение Гераклита, который считал главной движущей силой развития природы борьбу противоположностей, было основано на объективной диалектике. Сократ же, взяв за основу идеи элейской школы (Зенон) и софистов (Протагор), первым среди философов древности сосредоточил свое внимание на субъективной диалектике, т. е. диалектическом способе мышления.
Основными составляющими сократического метода были ирония и майевтика. Ирония заключалась в том, чтобы привести собеседника в противоречие с самим собой и тем самым показать его невежественность. Майевтика («повивальное искусство») способствовала преодолению этих противоречий. Ее суть выражалась словами «В споре рождается истина». Сократ как бы помогал своим собеседникам возродиться к новой жизни, познать «всеобщее» как основу истинной морали. Таким образом, главной задачей сократического метода было обнаружение «всеобщего» в нравственности, установление всеобщей нравственной основы отдельных добродетелей.
Основными добродетелями Сократ считал умеренность (знание, как обуздывать страсти), храбрость (знание, как преодолеть опасности) и справедливость (знание, как соблюдать законы божественные и людские). Философ отождествлял истину и нравственость, а истинную нравственность трактовал как знание того, что хорошо.
Беседа Сократа опиралась на факты реальной жизни, конкретные явления. Он сравнивал отдельные этические факты, находил общие элементы, анализировал их, для того чтобы обнаружить противоречивые моменты, препятствовавшие их объединению, и в конечном итоге на основе выявленных существенных признаков сводил их к высшему единству. Таким образом он формулировал общие понятия и законы.
Сократ прославился не только своей жизнью и философскими воззрениями, но также и смертью. Несмотря на то что он не питал ни к кому из своих сограждан враждебных чувств, его ирония многим не давала покоя. Он высмеивал людей за их жадность, расточительность, неразумное поведение и другие пороки, так что речи философа не все воспринимали восторженно. Кое-кто затаил тайную злобу, потому что во все времена мудрый человек, высмеивавший самодовольство темных и пустых людей, слыл сначала беспокойным, затем нестерпимым и наконец в глазах обиженных сограждан он превращался в преступника, который заслуживал смерти.
Своеобразное полушутливое-полусерьезное обвинение в адрес Сократа было выдвинуто в 423 году до н. э. Это была всего лишь постановка комедии Аристофана «Облака», в которой автор изобразил философа мастером «кривых речей». Спустя 24 года после этого, в 399 году до н. э., жители Афин читали выставленный на всеобщее обсуждение текст обвинения, в котором говорилось: «Это обвинение написал и клятвенно засвидетельствовал Мелет, сын Мелета, пифеец, против Сократа, сына Софроникса из дома Алопеки. Сократ обвиняется в том, что он не признает богов, которых признает город, и вводит других, новых богов. Обвиняется он и в развращении молодежи. Требуемое наказание – смерть».
На суде Сократ произнес речь в свою защиту, содержание которой с необычайной художественной силой передал Платон в первом философском сочинении «Апология Сократа». В словах философа поражает то, что он сам абсолютно сознательно идет на смерть. Смысл его рассуждений заключался в следующем: «Раз уж, афиняне, вы дошли до такого позора, что судите мудрейшего из эллинов, то испейте чашу позора до дна. Не меня, Сократа, судите вы, а самих себя, не мне выносите приговор, а себе, на вас ложится несмываемое клеймо. Лишая жизни мудрого и благородного человека, общество себя лишает мудрости и благородства, лишает себя стимулирующей силы, ищущей, критической, беспокоящей мысли. И вот меня, человека медлительного и старого (Сократу было в то время 70 лет —ред. ), догнала та, что настигает не так стремительно, – смерть, а моих обвинителей, людей сильных и проворных, – та, что бежит быстрее, – испорченность. Я ухожу отсюда, приговоренный вами к смерти, а мои обвинители уходят, уличенные правдою в злодействе и несправедливости».
Сократ предсказал, что сразу же после его смерти афинян постигнет более суровая кара, чем та, на которую они его обрекли. Однако озлобленные на Сократа сограждане не прислушались к его речам. Суд признал его виновным, а когда судьи решали, какое избрать для него наказание, философ с присущей ему иронией заметил: «По заслугам моим я бы себе назначил вместо всякого наказания обед в Пританее». В Пританее афиняне устраивали пиры, на которых чествовали почетных гостей.
Услышав слова подсудимого, судьи наконец вынесли свой приговор. Они предоставили Сократу выбор: либо умереть от яда, либо провести остаток жизни в изгнании. Философ сам подписал смертный приговор. Сократ мог спасти жизнь, согласившись на изгнание, однако это бегство он рассматривал как отказ от своих убеждений, поэтому предпочел смерть и хладнокровно выпил цикуту.
Слова Сократа, произнесенные им на суде, очень скоро превратились в пророчество. Его обвинители были побиты каменьями и, по словам Плутарха, повесились, сраженные презрением афинян, которые лишили их «огня и воды». Таким образом Сократ собственной смертью продемонстрировал всему миру несправедливость законов, принятых в его стране.
Знаменитый древнеримский философ-стоик, поэт и государственный деятель Луций Анней Сенека родился в 4 году до н. э. в испанском городе Кордубе (Кордове) в семье талантливого юриста, политика и ритора.
Будучи сторонником традиционных взглядов, отец с презрением относился к философии, считая ее занятием, недостойным настоящего мужчины. Он прочил своим сыновьям карьеру государственных мужей и ради осуществления этой мечты переехал в Рим.
Здесь, в столице, и прошла юность Сенеки-младшего, не стремившегося, в отличие от старших братьев и отца, блистать на политической арене. Юношу в большей степени интересовала философия. Он посещал школы пифагорейцев и стоиков, среди его наставников были лучшие мыслители современности.
Сенека старался во всем следовать заветам стоиков, призывавших к подавлению чувственных желаний путем аскетического самоотрешения, а также к отказу от привилегированного положения в обществе социального неравенства.
Желание посвятить свою жизнь философии было велико, но чувство долга перед родиной и уважение к отцу, поставленные на противоположную чашу весов, вынудили Луция Аннея Сенеку поступить на государственную службу.
Лишенный возможности заниматься любимым делом, философ вскоре серьезно заболел. Состояние его здоровья было настолько тяжелым, что юноша даже начал подумывать о самоубийстве. От решительного шага его удержала лишь безграничная любовь к отцу и нежелание причинить ему боль. Сенека уехал в Египет, где, занимаясь любимой философией и естественными науками, вскоре пошел на поправку.
Вернувшись в Рим, молодой мыслитель быстро обрел известность, став сначала придворным поэтом и оратором, а при императоре Калигуле – сенатором.
Речи Сенеки, произносимые перед членами сената, всегда отличались необыкновенным мастерством, в них было все: и знание темы, и искрометный юмор, и убежденная уверенность в правоте произносимых слов. Ораторское мастерство Сенеки вызывало зависть многих, и однажды оно чуть не погубило философа.
Как-то, выступая в очередной раз в сенате, Сенека произнес блистательную речь, вызвавшую не только восторженные аплодисменты присутствовавших, но и жгучую зависть честолюбивого Калигулы. Злоба императора была столь сильна, что он отдал приказ убить красноречивого оратора. От неминуемой гибели Сенеку спасло лишь вмешательство одной из императорских наложниц, напомнившей Калигуле о слабом здоровье философа и его вероятной скорой смерти. Это был лишь первый раскат грома, грянувшего над головой Сенеки позже.
В первый год правления императора Клавдия (41 год) знаменитый оратор снова впал в немилость. Сенеке были предъявлены обвинения в прелюбодеянии с Юлией Ливиллой, опальной сестрой Калигулы, и члены сената, приободренные поддержкой императрицы Мессалины, потребовали для него смертной казни. На этот раз философа спасло от гибели вмешательство самого императора Клавдия. Казнь была заменена ссылкой на Корсику.
Пустынный остров угнетающе подействовал на слабого здоровьем философа. Не желая провести на Корсике остаток жизни, он послал в Рим сочинение «Утешение к Полибию» – своеобразное ходатайство о помиловании, содержавшее большое количество комплиментов в адрес императора. Ответа не последовало, и Сенека предался научным изысканиям.
Особый интерес проявлял философ к небесным светилам. Его умозрительные представления об устройстве Земли и Вселенной, почерпнутые из сочинений стоиков, были дополнены конкретными наблюдениями. Выводы Сенеки нашли выражение в адресованном матери трактате «Утешение к Гельвии»: «Пусть мы проедем из конца в конец любые земли – нигде в мире мы не найдем чужой нам страны: отовсюду одинаково можно поднять глаза к небу».
Пребывание на практически безлюдном острове заставляло Сенеку постоянно задумываться над превратностями человеческой судьбы. Именно в это время был написан философский трактат «О краткости жизни». Сенека полагал, что каждый человек призван исполнять долг перед обществом, причем первичным является долг перед собой и философией, которая одна есть путь к истинному благу. Государственная же служба не приносит ничего, кроме забот и волнений.
Тем не менее, получив после гибели Мессалины в 48 году помилование и возвратившись в Рим, философ не отказался от почетного места при дворе. Он стал наставником Домиция Агенобара, сына второй жены императора Клавдия, Агриппины, будущего императора Нерона.
Выбор в пользу Сенеки был сделан с расчетом на то, что он примет участие в реализации коварных замыслов рвавшейся к власти Агриппины. Однако этот расчет оказался неверным, ни в одном историческом документе нет упоминаний об участии Сенеки в государственном перевороте, в результате которого власть в Риме перешла в руки 16-летнего Нерона.
Первые 5 лет правления нового императора (54–59) вошли в историю как «счастливая эпоха принципата». В этот период Нерон чутко прислушивался к советам своего умного наставника. Сенеке даже удавалось держать в узде властную жестокость Агриппины, имевшей на сына большое влияние.
Союзником философа в этом деле был префект претория (начальник императорской гвардии) Афраний Бурр. Римский историк Тацит отмечал в одном из своих сочинений: «Они помогали друг другу, чтобы легче было удержать пребывавшего в опасном возрасте императора, дозволив ему, если он пренебрежет добродетелью, некоторые наслаждения».
В годы влияния Сенеки был проведен ряд мероприятий государственного масштаба: финансовых (попытка отделить государственную казну от личной императорской), судебных разбирательств (виновные в злоупотреблениях властью наместники провинций представали перед судом), велась борьба с доносительством. Последняя мера вызывала недовольство большей части римлян и многочисленные нарекания в адрес Сенеки.
Именитый философ с презрением относился к доносчикам. Его не беспокоило мнение большинства. Сенека методично делал свое дело: воспитывал идеального, по понятиям стоиков, правителя – мудрого, справедливого и милосердного императора, носителя высшего разума. Философ полагал, что «только мудрец умеет быть царем» и только при таком правителе монархия способна стать залогом благоденствия государства.
В своем трактате «О милосердии», адресованном Нерону, Сенека писал: «Необходимо найти должную меру между мягкостью и строгостью для обуздания страстей толпы». Это, по мнению философа, способствовало бы исправлению нравов народа и объединению его в порыве любви и поклонения перед мудрым правителем.
Однако мечты были далеки от реальности. Чтобы сохранить свое влияние на Нерона, Сенеке приходилось идти на уступки молодому императору, возомнившему себя гениальным артистом, поэтом и властелином мира. В благодарность за поддержку Нерон посылал воспитателю дорогие подарки.
Богатство Сенеки увеличивалось столь быстрыми темпами, что среди римских граждан пошли разговоры о несоответствии проповедей философа его поступкам. Ропот недовольства сменился открытым презрением, когда в 59 году Сенека помог Нерону оправдать страшное преступление – матереубийство.
Попытка мыслителя сказать веское слово в свое оправдание и примирить стоическую доктрину с действительностью вылилась в написание трактата «О блаженной жизни». Здесь Сенека впервые использовал понятие «совесть» – сознание нравственной нормы, объединяющее разум и чувства и выделяющее человека-мудреца из порабощенной страстями толпы.
В трактате мыслитель критически подошел к оценке собственного положения: «Все философы говорят не о том, как живут сами, но о том, как должно жить. Говорю о добродетели, но не о себе, и воюю против грехов, а это значит, и против своих собственных: когда их одолею, буду жить как надо».
В 62 году, после смерти Афрания Бурра, Сенека отважился на решительный шаг и подал Нерону прошение об отставке. Он возвратил бывшему ученику все его подарки и отошел от дел.
Этот поступок можно считать не только следствием крушения надежд философа на устройство идеального общества, но и результатом его размышлений, нашедших выражение в сочинениях «О страдании» и «О спокойствии души».
Сенека утверждал, что служить на благо общества можно не только на государственном или военном посту. Существуют и иные способы, например занятие общественных должностей, ораторство и даже безмолвное присутствие на собраниях в качестве человека и гражданина.
Жизнь Сенеки после отстранения от дел стала совершенно иной. Историк Тацит отмечал в одном из своих трудов: «Он… отменяет все заведенное в пору прежнего могущества: запрещает сборища присутствующих, избегает всякого сопровождения, редко показывается на улице, как будто его удерживает дома нездоровье либо занятия философией».
В конце жизни Сенека написал свои лучшие философские трактаты: «О досуге», «Изыскания о природе», «О благодеяниях» и «Нравственные письма к Луцилию». В последнем из этих сочинений философ попытался обосновать теорию нравственного самоусовершенствования, согласно которой активным двигателем и нравственным мерилом всех человеческих деяний является совесть: «Стремись найти задачи более важные, чем те, которыми ты до сих пор занимался, и верь, что важнее знать счет собственной жизни, чем общего блага, о котором ты пекся до сих пор».
До конца дней Сенека переосмысливал собственные философские взгляды и анализировал свои деяния, продолжая искать философскую основу нравственного бытия. А жить мыслителю оставалось совсем немного…
В 65 году император Нерон обвинил Сенеку в заговоре, имевшем целью свержение правителя. Причастность философа к группе заговорщиков не была доказана, и тем не менее Нерон приказал бывшему наставнику умереть.
Сенека не посмел ослушаться императора и покончил с собой, вскрыв вены. Долгие уговоры философа не смогли удержать его супругу от решительного шага, и она последовала вслед за мужем в мир иной.
Вот как описывал последние часы жизни Луция Аннея Сенеки историк Тацит: «У Сенеки, чье стариковское тело было истощено скудной пищею, кровь шла медленным током, и он взрезал жилы еще и на голенях и под коленями. Обессилев от жестокой боли, он, чтобы его страдания не сломили духа жены и чтобы самому при виде ее мук не потерять терпеливости, убедил ее перейти в другую комнату. И в последние мгновения он призвал писцов и с неизменным красноречием поведал им многое, что издано для всех в его собственных словах…»
Знаменитый мыслитель, познавший при жизни не только почет, но и несправедливость, горечь поражения и разочарования, в предсмертный час думал только об одном – о передаче своих философских изысканий потомкам. Тем самым он надеялся не только оставить память о себе, но и продемонстрировать всему миру, что смерть не может бесследно унести с земли великого человека.
Чайковский – русский композитор, который добился всемирной славы, его музыка остается популярной почти полтора века. Он родился 7 мая 1840 года в Западном Приуралье. Через 10 лет впервые попал в Петербург. Родители будущего композитора были большими любителями искусства, мать пела и играла на арфе и фортепьяно.
Пётр Ильич закончил Петербургскую консерваторию. Он написал несколько лирико-философских симфоний. В качестве первоосновы Чайковский брал литературный сюжет. Так, например, он сочинил увертюру-фантазию «Ромео и Джульетта». Одновременно создавались небольшие пьесы для фортепьяно и романсы. Всемирную славу принесли Чайковскому оперы «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Иоланта» и другие. В 1866 году он переехал в Москву и стал преподавать в консерватории гармонию, инструментовку, композицию.
Во многих произведениях Чайковского звучала тема рока, которую сам композитор объяснял материальными трудностями. Возможно, здесь сказалась его нетрадиционная сексуальная ориентация. Он очень страдал от того, что видел в себе ненормальные наклонности. Он считал это болезнью и даже пытался лечиться. В июне 1877 года Пётр Ильич женился на Антонине Ивановне Милюковой, выпускнице консерватории, и развелся с ней через месяц, потому что не смог стать для нее мужчиной. Испытывая нервное расстройство, Чайковский уехал за границу.
Многолетнюю дружбу по переписке поддерживал Пётр Ильич с Надеждой Филаретовной фон Мекк, богатой вдовой, большой любительницей музыки и меценаткой, которая боготворила Чайковского. Благодаря ее поддержке он смог оставить работу в консерватории и несколько лет провел в Швейцарии, Италии, на Украине и под Москвой. Эта дружба длилась 14 лет. Содержание некоторых писем было слишком откровенным.
Эти годы оказались чрезвычайно плодотворными для творчества, были созданы «Мазепа», «Орлеанская дева», «1812 год», «Итальянское каприччио» и другие произведения.
В 1884 году имела успех поставленная на сцене опера «Евгений Онегин». Однако в настроении композитора появилась неуравновешенность, что отражалось и на его творчестве.
Чайковский был принят в состав дирекции Московского музыкального общества, поселился в подмосковном Клину. Здесь была написана симфония «Манфред», в которой нашли выражение душевные страдания автора. Чайковский написал музыку для балетов «Лебединое озеро», «Спящая красавица» и «Щелкунчик». Помимо этого, композитор создал такие произведения, как Пятая симфония, «Пиковая дама», «Иоланта» и Патетическая симфония.
Жизнь Петра Ильича закончилась в Петербурге. Официальные источники объявили, что 6 ноября 1893 года он умер от холеры. Лишь спустя много лет появились факты, которые свидетельствовали о том, что Чайковский кончил жизнь самоубийством. Мотивы смерти звучат в его последней симфонии: композитор в ней прощается с жизнью.
Самоубийству предшествовала жалоба графа Стенбок-Фермора на имя обер-прокурора сената, в которой сообщалось, что Чайковский проявляет неестественное влечение к племяннику графа. Следствием этой жалобы мог бы стать «суд чести» однокурсников композитора, после которого ему бы предложили покончить с собой, чтобы избежать огласки.
Существует предположение, что такой суд состоялся. Чайковский по доброй воле заразился холерой, эпидемия которой в то время была в Петербурге, и не обращался к врачам до тех пор, пока болезнь не перешла в неизлечимую стадию.
В октябре 1936 года Серго Орджоникидзе отпраздновал свой 50-летний юбилей. Торжественное празднование юбилея сопровождалось многочисленными поздравлениями и приветствиями, рапортами и докладами. К этой дате было приурочено переименование городов, улиц, заводов и колхозов в честь почетного юбиляра. Орджоникидзе занимал одно из самых высоких положений в партийно-государственной иерархии, и к началу 1937 года ничто не предвещало трагической развязки.
Он был одним из ближайших соратников Сталина и на тот момент пользовался, по-видимому, его доверием. Доказательством этому могут служить слова вождя на одном из московских судебных процессов о том, что Орджоникидзе значится в списке из 7–10 партийных лидеров, против которых «троцкисты» затевали заговор.
Следует, однако, отметить, что Орджоникидзе все-таки отличался от прочих заметных фигур тем, что большинство из них превратились в безличных бюрократов, исполнителей сталинской воли. Он же сумел сохранить те свои замечательные качества, которые были свойственны большевикам в начале их революционного пути. Орджоникидзе по-прежнему оставался искренним и верным товарищем, демократичным, но в то же время нетерпимым ко лжи и фальши. Правда, это исключительное положение можно было объяснить его боевым прошлым. Тем более, сам Ленин очень тепло отзывался об Орджоникидзе в одной из своих последних работ: «…лично принадлежу к числу его друзей и работал с ним за границей в эмиграции».
Но после ареста Пятакова тучи над головой влиятельного партийца стали сгущаться. Всем было известно его замечательное качество защищать товарищей по работе от ложных обвинений. В весенне-летний период 1936 года, во время обмена партдокументов, с работы в наркомате (в центре и на местах) было снято всего 11 человек, из которых 9 арестованы и исключены из партии. Между тем под началом Орджоникидзе работало всего 823 человека. Ситуация изменилась уже к концу 1936 года, когда 44 человека, занимавшие высокие посты в наркомате, были сняты со своих должностей. Из них более 30 арестованы с изгнанием из партии.
Всего же в справке, составленной отделом руководящих партийных кадров ЦК, приводилось 66 фамилий номенклатурных работников наркомата. Все они в прошлом якобы были оппозиционерами – колебались. На языке НКВД это означало, что все они являлись кандидатами для будущих чисток. Управление делами наркомата подготовило следующий документ, в котором говорилось, что 160 сотрудников центрального аппарата НКТП в прошлом исключались из партии, а 94 человека были судимы за «контрреволюционную деятельность».
Наконец, в дни юбилея Орджоникидзе получил известие об аресте своего старшего брата – Папулии, занимавшего не самую последнюю партийную должность в Грузии. Чтобы арестовывали близкого родственника члена политбюро – такое произошло впервые, хотя в дальнейшем это уже не вызывало ни у кого удивления, и многие родственники ближайших соратников Сталина, как, впрочем, и сами соратники, на себе испытали то, что теперь переживали близкие Орджоникидзе. Находившийся на отдыхе в Кисловодске Серго немедленно обратился к Берии с требованием ознакомить его с делом, заведенным на Папулию, и попросил также предоставить ему возможность встретиться со старшим братом. Берия отказал, пообещав, правда, сделать все возможное после окончания следствия. Но оно затягивалось, а Орджоникидзе так ничего и не сумел предпринять.
Некоторые сохранившиеся документы лучше всего рассказывают о том, что испытывал Орджоникидзе в тот период. Из воспоминаний Микояна, написанных в 1966 году: «Серго… остро реагировал против начавшихся в 1936 году репрессий в отношении партийных и хозяйственных кадров». Один из немногих сотрудников Орджоникидзе, избежавших репрессий, С. З. Гинзбург рассказывал позже, что в середине 1930-х годов многие сотрудники наркомата тяжелой промышленности заметили, что всегда жизнерадостный и уравновешенный Орджоникидзе после каждого заседания «наверху» возвращался обеспокоенный и грустный. «Бывало, у него вырывалось: нет, с этим я не соглашусь ни при каких условиях! – писал Гинзбург. – Я не знал точно, о чем идет речь, и, конечно, не задавал никаких нескромных вопросов. Но иногда Серго спрашивал меня о том или ином работнике, и я мог догадываться, что, очевидно, „там“ шла речь о судьбе этих людей».
В 1953 году, когда на июльском пленуме ЦК рассматривалось дело Берии, некоторые члены политбюро упоминали, в частности, и об интригах Берии в отношении Орджоникидзе. Ворошилов: «Я вспоминаю, как в свое время, это известно и товарищам Молотову и Кагановичу, и в особенности тбилисцам-грузинам… и тем, которые здесь присутствуют, какую гнусную роль играл в жизни замечательного коммуниста Серго Орджоникидзе Берия. Он все сделал, чтобы оклеветать, испачкать этого поистине кристально чистого человека перед Сталиным. Серго Орджоникидзе рассказывал не только мне, но и другим товарищам страшные вещи об этом человеке».
Нечто подобное излагал на пленуме и Андреев: «Берия рассорил товарища Сталина и Орджоникидзе, и благородное сердце товарища Серго не выдержало этого: так Берия вывел из строя одного из лучших руководителей партии и друзей товарища Сталина». Микоян вспомнил, как за несколько дней до смерти Орджоникидзе поделился с ним своими тревогами: «Не понимаю, почему мне Сталин не доверяет. Я ему абсолютно верен, не хочу с ним драться, хочу поддержать его, а он мне не доверяет. Здесь большую роль играют интриги Берии, который дает Сталину неправильную информацию, а Сталин ему верит».
Официальная причина смерти Орджоникидзе, преподнесенная Сталиным, – «сердце не выдержало». В 1953, судя по выступлениям участников пленума, акцент опять-таки делался на сталинскую установку, только товарищ Орджоникидзе на этот раз скончался не потому, что не выдержал предательства «троцкистов», а потому, что его довели интриги Берии. Но, по мнению современных исследователей, роль Берии была несколько преувеличена. «Наследники Сталина», арестовав Берию из страха за свою безопасность, пока еще не знали, какого рода обвинение ему лучше всего предъявить. Ссылка же на его причастность к гибели всенародно любимого и почитаемого Орджоникидзе как нельзя лучше подходила в данной ситуации. В то время члены политбюро пока еще не решались говорить откровенно об истинных причинах конфликта между Сталиным и Орджоникидзе, поэтому объясняли все лишь происками коварного Берии. В то время все грехи некогда могущественного генсека вообще списывались на Берию – такова была партийная линия.
Никита Сергеевич Хрущёв уже спустя несколько лет после легендарного пленума говорил: «Мы создали в 1953 году, грубо говоря, версию о роли Берии: что, дескать, Берия полностью отвечает за злоупотребления, которые совершались при Сталине… Мы тогда еще никак не могли освободиться от идеи, что Сталин – друг каждого, отец народа, гений и прочее. Невозможно было сразу представить себе, что Сталин – изверг и убийца… Мы находились в плену этой версии, нами же созданной в интересах реабилитации Сталина: не Бог виноват, а угодники, которые плохо докладывали Богу, и поэтому Бог насылает град, гром и другие бедствия… Узнают люди, что партия виновна, наступит партии конец… Мы тогда еще находились в плену у мертвого Сталина и… давали партии и народу неправильные объяснения, все свернув на Берию. Нам он казался удобной для этого фигурой. Мы делали все, чтобы выгородить Сталина, хотя выгораживали преступника, убийцу, ибо еще не освободились от преклонения перед Сталиным».
И все-таки в отношениях между Орджоникидзе и Берией действительно замечались некоторые сложности. Орджоникидзе в партийной иерархии занимал гораздо более высокое положение, чем Берия. В 1932 году он даже смог воспрепятствовать решению Сталина выдвинуть Берию на пост руководителя Закавказской партийной организации. Об этом факте вспоминали С. З. Гинзбург и А. В. Снегова – один из руководящих работников Закавказского крайкома ВКП(б) в 1930-е годы. Кроме того, Гинзбург подчеркивал, что негативное отношение Орджоникидзе к Берии с годами лишь усиливалось и он нисколько этого не скрывал.
Некоторые следственные дела 1930–1950-х годов также свидетельствуют, хотя и косвенно, об этом. М. Звонцов, бывший второй секретарь Кабардино-Балкарского обкома, после ареста в 1938 году на допросе рассказывал о содержании беседы между Орджоникидзе и Беталом Калмыковым, руководителем партийной организации этого района: «Бетал задал вопрос: „Товарищ Серго, до каких пор этот негодяй будет возглавлять Закавказскую парторганизацию?„. Серго ответил: „Кое-кто ему еще доверяет. Пройдет время, он сам себя разоблачит““.
Первый секретарь ЦК компартии Азербайджана Багиров, выступая на следствии по делу Берии, сообщал, что в 1936 году Орджоникидзе самым подробным образом расспрашивал его о Лаврентии Павловиче, при этом отзывался о последнем крайне неодобрительно. «Орджоникидзе тогда понял уже всю неискренность и вероломство Берии, – говорил Багиров, – решившего любым средством очернить Орджоникидзе». О неприязненных отношениях между этими двумя партийцами рассказывали и ближайшие товарищи Берии по работе. Так, Шария показал: «Мне известно, что Берия внешне относился к Серго Орджоникидзе как бы хорошо, а в действительности говорил о нем в кругу приближенных всякие гадости». Гоглидзе по этому поводу говорил: «Берия в присутствии меня и других лиц допускал в отношении Серго Орджоникидзе резкие высказывания пренебрежительного характера… У меня складывалось впечатление, что Берия говорил это в результате какой-то личной злобы на Орджоникидзе и настраивал против него других».
О личной неприязни Берии к Серго свидетельствует и тот факт, что после смерти последнего была учинена расправа над многими его родственниками. По указанию Берии в мае 1941 года был арестован младший брат Орджоникидзе, Константин. Следствие по его делу длилось три года и не привело к каким-либо существенным результатам. Тем не менее Константин Орджоникидзе был осужден Особым совещанием и приговорен к 5 годам одиночного тюремного заключения. Берия еще дважды продлевал этот срок, причем второе постановление было подписано уже после смерти Сталина.
Но вряд ли только интриги Берии привели к гибели несгибаемого партийца Орджоникидзе. Здесь уместным будет вспомнить выступление Хрущёва на XX съезде партии: «Орджоникидзе мешал Берии в осуществлении его коварных замыслов… всегда был против Берии, о чем он говорил Сталину». И далее Хрущёв отмечает: «Вместо того чтобы разобраться и принять необходимые меры, Сталин допустил уничтожение брата Орджоникидзе, а самого Орджоникидзе довел до такого состояния, что последний вынужден был застрелиться».
В своих мемуарах Хрущёв приводит содержание последнего разговора между Орджоникидзе и Микояном (причем, воспоминания Микояна на данную тему в 1953 году несколько отличаются от версии Хрущёва). Если верить версии Никиты Сергеевича, то Орджоникидзе воспринимал сложившуюся в то время ситуацию как безысходную, но роль Берии при этом не упоминается. Никита Сергеевич рассказывает, как Микоян после смерти Сталина поведал ему в доверительной беседе, что незадолго до смерти Орджоникидзе заявил: «…не могу дальше жить: бороться со Сталиным невозможно, а терпеть то, что он делает, нет сил». И далее: «Сталин мне не верит; кадры, которые я подбирал, почти все уничтожены». Хрущёв настаивал на том, что главной причиной гибели Орджоникидзе стало его общее пассивно-упадническое настроение.
Другие факты свидетельствуют об обратном. Так, один из старейших грузинских большевиков и ближайших друзей Орджоникидзе М. Орахелашвили во время следствия в 1937 году дал следующие показания: «Я клеветнически отзывался о Сталине как о диктаторе партии, а его политику считал чрезмерно жестокой. В этом отношении большое влияние на меня оказал Серго Орджоникидзе, который еще в 1936 году, говоря со мной об отношении Сталина к тогдашним лидерам ленинградской оппозиции (Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Залуцкий), доказывал, что Сталин своей чрезмерной жестокостью доводит партию до раскола и в конце концов заведет страну в тупик… Вообще я должен сказать, что приемная в квартире Орджоникидзе, а по выходным дням его дача… являлись зачастую местами сборищ участников нашей контрреволюционной организации, которые в ожидании Серго Орджоникидзе вели самые откровенные контрреволюционные разговоры, которые ни в коей мере не прекращались даже при появлении самого Орджоникидзе».
Конечно, это показание может выглядеть несколько сомнительным, но если из него исключить типичные для допросов того времени слова наподобие «контрреволюционный» или «клеветнический», то в целом можно представить настрой Орджоникидзе и его соратников по отношению к событиям 1930-х годов.
Кроме того, сам Сталин позволил себе высказаться о конфликтах с Орджоникидзе на февральско-мартовском пленуме ЦК. Генсек заявил, что Орджоникидзе как будто «страдал такой болезнью: привяжется к кому-нибудь, объявит людей лично ему преданными и носится с ними, вопреки предупреждениям со стороны партии, со стороны ЦК… Сколько крови он испортил на то, чтобы отстаивать против всех таких, как видно теперь, мерзавцев». После этого товарищ Сталин перечислил несколько фамилий соратников Орджоникидзе по работе в Закавказье. Именно их Орджоникидзе пытался защитить от ложных наветов и злобных преследований. И далее в докладе Сталина: «Сколько крови он себе испортил и нам сколько крови испортил». Не лишним будет заметить, что в то время Сталин уже привык отождествлять действия партии ЦК со своими собственными.
Настоящую ненависть у Сталина вызывала дружба Орджоникидзе с Ломинадзе, который, по словам генсека, был одним из лидеров «право-левацкого блока». Сталин утверждал, что «товарищ Серго знал больше, чем любой из нас» об «ошибках» Ломинадзе, поскольку еще в период с 1926 по 1928 год получал от него письма «антипартийного характера». Сталину же он рассказал об этих письмах лишь спустя 8–9 лет. Любопытно, что все эти замечания в адрес Орджоникидзе Сталин вычеркнул из доклада, готовившегося к печати.
Орджоникидзе действительно в последние месяцы до гибели во многих выступлениях подчеркивал замечательные качества своих подчиненных и сотрудников, отмечая их верность и преданность советской власти и опровергая всякие подозрения в саботаже. По всей видимости, Сталин прекрасно понимал, что и на предстоящем пленуме ЦК Орджоникидзе, храня верность своим принципам, вновь начнет выгораживать командиров индустрии и инженерно-технический персонал. Поэтому генсеку было необходимо деморализовать «противника», внушив ему чувство вины: мол-де, он защищал когда-то уже «разоблаченных предателей» – Пятакова, Ратайчака и им подобных. Поэтому теперь должен промолчать. Заранее все предусмотрев, Сталин вынес на повестку дня пленума ЦК доклад о вредительстве в тяжелой промышленности. Орджоникидзе предоставил ему проект резолюции по данному докладу. Генсек буквально испещрил работу множественными замечаниями и пометками. Орджоникидзе полагалось «сказать резче» о вредителях на производстве, центральной же частью доклада предписывалось сделать вопрос о хозяйственниках, которые в сложившейся ситуации «должны отдавать себе ясный отчет о друзьях и врагах советской власти». Там, где Орджоникидзе писал о выдвижении на ответственные посты людей со специальным техническим образованием, Сталин пометил: «…и являющихся проверенными друзьями Советской Власти».
Орджоникидзе всерьез готовился к предстоящему пленуму и понимал, насколько важная предстоит схватка. В проект резолюции он включил следующий пункт: «Поручить НКТП в десятидневный срок доложить ЦК ВКП(б) о состоянии строительства Кемеровского химкомбината, Уралвагонстроя и Сред уралмедстроя, наметив конкретные мероприятия по ликвидации на этих строительствах последствий вредительства и диверсий с тем, чтобы обеспечить пуск этих предприятий в установленные сроки». Дело в том, что в прессе до этого появились некоторые материалы процесса по делу «антисоветского троцкистского центра». В ходе этого процесса выяснилось, что якобы на этих предприятиях вредительство достигло ужасающих масштабов. Орджоникидзе, как истинный поборник добра и справедливости, уже начал своими силами проводить проверку на данных объектах, теперь же он хотел получить санкцию пленума по этому поводу.
5 февраля Орджоникидзе направил в Кемерово комиссию во главе с профессором Н. Гельпериным. В осторожных формулировках он посоветовал ему провести объективную проверку и выяснить, насколько реальны факты «вредительства». «Учтите, что Вы едете в такое место, – напутствовал Орджоникидзе, – где был один из довольно активных вредительских центров… помните, что у малодушных или недостаточно добросовестных людей может появиться желание все валить на вредительство, чтобы, так сказать, утопить во вредительском процессе свои собственные ошибки. Было бы в корне неправильно допустить это… Вы подойдите к этому делу как техник, постарайтесь отличить сознательное вредительство от непроизвольной ошибки – в этом главная ваша задача».
Когда же комиссия Гельперина вернулась в Москву, то в составленном ею докладе вообще отсутствовало слово «вредительство». Такой же ситуация была и в отношении коксохимической промышленности Донбасса, где проверкой занималась комиссия во главе с Осиповым-Шмидтом, заместителем Орджоникидзе. Результаты работы третьей комиссии также не доказали фактов «вредительства». Но о последней стоит рассказать более подробно, поскольку ее возвращение в Москву состоялось незадолго до смерти Орджоникидзе.
Итак, третья комиссия занималась выяснением обстоятельств по факту «вредительства» на строительстве вагоностроительного завода в Нижнем Тагиле. Руководителями комиссии были заместитель наркома Павлуновский и начальник Главстройпрома Гинзбург. В середине февраля Орджоникидзе позвонил Гинзбургу в Тагил и спросил о положении дел на стройке. Гинзбург заверил его, что никакого криминала обнаружить не удалось. Напротив, качество работ на Уралвагонстрое даже превышает положение на других уральских стройках. Гинзбург особенно подчеркнул, что «завод построен добротно, без недоделок, хотя имели место небольшие перерасходы отдельных статей сметы. В настоящее же время строительство замерло, работники растеряны». После этого Орджоникидзе обратился к Гинзбургу с просьбой вернуться в Москву вместе с Павлуновским и по дороге составить записку о работе комиссии на стройке.
Они прибыли в столицу утром 18 февраля и немедленно позвонили Орджоникидзе. На звонок ответила жена, Зинаида Гавриловна, и сказала, что теперь муж спит, но до этого уже несколько раз спрашивал о них. Затем она попросила их отправиться на дачу Орджоникидзе, куда и он сам вскоре приедет.
Чтобы проследить во всех подробностях деятельность Орджоникидзе накануне гибели, стоит вернуться немного назад. Так, 17 февраля, накануне возвращения сотрудников из поездки, с трех часов дня Орджоникидзе присутствовал на заседании политбюро. Здесь обсуждались проекты резолюций предстоящего пленума ЦК. Вечером этого же дня Орджоникидзе отправился в наркомат, где успел переговорить с Гельпериным и Осиповым-Шмидтом. В это же время в его квартире был произведен обыск. Едва Орджоникидзе узнал об этом, он тут же позвонил Сталину и, вероятно, в резких выражениях выразил свое возмущение. Генсек же уклончиво ответил: «Это такой орган и что у меня может сделать обыск. Ничего особенного…»
На следующий день ранним утром состоялась личная встреча Сталина с Орджоникидзе. Затем Серго, вернувшись домой, еще раз переговорил с Иосифом Виссарионовичем по телефону, и, по свидетельству очевидцев, разговор был «безудержно гневный, со взаимными оскорблениями, русской и грузинской бранью».
В это время Гинзбург, так и не дождавшись Орджоникидзе на его даче, приехал в наркомат и уже отсюда вместе с другими руководителями НКТП отправился на квартиру к Орджоникидзе, где уже находились Сталин и другие члены политбюро. Орджоникидзе был мертв, а стоявший в изголовье его постели Иосиф Виссарионович, грозно окинув взглядом всех собравшихся, отчетливо произнес: «Серго с больным сердцем работал на износ, и сердце не выдержало». Спустя несколько лет, уже после смерти Сталина, жена Орджоникидзе рассказывала, как генсек, покидая квартиру покойного, грубо предупредил ее: «Никому ни слова о подробностях смерти Серго, ничего, кроме официального сообщения, ты ведь меня знаешь».
В прессе же тех лет появилось официальное сообщение, подписанное наркомом здравоохранения Каминским и несколькими кремлевскими врачами, в котором указывалось: Орджоникидзе «внезапно скончался от паралича сердца во время дневного сна». Вскоре все, кто подписывал это заявление, были расстреляны.
Смерть Орджоникидзе по времени следовала за завершением процесса о «троцкистском центре» и ненамного предшествовала февральско-мартовскому пленуму. Причем пленум был перенесен на три дня позже намеченного срока в связи с похоронами Орджоникидзе. В эти дни появились слухи о том, что смерть одного из кремлевских вождей была вызвана его потрясением из-за «предательства» Пятакова и прочих «троцкистов». На траурном митинге прозвучало немало речей в честь почившего. Характерно выступление Молотова, где среди прочего прозвучало следующее: «Враги нашего народа, троцкистские выродки, ускорили смерть Орджоникидзе. Товарищ Орджоникидзе не ожидал, что Пятаковы могут пасть так низко».
Таким образом версия о роковой роли «троцкистов» в судьбе Орджоникидзе утвердилась и прозвучала позже в статье об этом видном партийном деятеле в Большой советской энциклопедии: «Троцкистско-бухаринские выродки фашизма ненавидели Орджоникидзе лютой ненавистью. Они хотели убить Орджоникидзе. Это не удалось фашистским агентам. Но вредительская работа, чудовищное предательство презренных право-троцкистских наймитов японо-германского фашизма во многом ускорили смерть Орджоникидзе».
Хрущёв писал в своих мемуарах, что в 1937 году он и не предполагал, какими могли быть истинные причины смерти. О самоубийстве ему стало известно от Маленкова, и то после войны. Маленков же узнал об этом от самого Сталина, который однажды случайно проговорился в приватной беседе. Скорее всего, многие на самом деле не догадывались о том, что Орджоникидзе покончил с собой. Сталин приказал всем свидетелям его кончины молчать, поэтому-то рядовые члены ЧК ничего не знали.
Хрущёв пишет о том, что самоубийство Орджоникидзе являлось актом протеста, выражением своего несогласия с методами работ Сталина, поскольку в то время ближайшие соратники генсека никак иначе не могли противостоять его диктату. Такое положение устраивало «наследников Сталина», потому что могло хоть в какой-то мере оправдать их молчание, бездействие и безвольное подчинение в те страшные годы репрессий.
И если Хрущёв ставит самоубийство Орджоникидзе в ранг поступков, требующих особого мужества, то Молотов, убежденный сталинист, был склонен видеть в этом акте лишь глупость и упрямство человека, не желавшего поддержать генсека. Он однозначно заметил, что Орджоникидзе «поставил Сталина в очень трудное положение». В беседах с Чуевым Молотов выражал все ту же позицию: Орджоникидзе «выступал против советской власти, был на него достоверный материал. Сталин велел его арестовать. Серго возмутился. А затем дома покончил с собой. Нашел легкий способ. О своей персоне подумал. Какой же ты руководитель!.. Он последним своим шагом показал, что он все-таки неустойчив. Это было против Сталина, конечно. И против линии, да, против линии. Это был шаг очень такой плохой. Иначе его нельзя толковать…». Чуев спросил Молотова: «Когда Серго застрелился, Сталин был очень злой на него?». На что Молотов ответил: «Безусловно!».
Чем можно объяснить такую позицию Молотова в отношении к смерти Орджоникидзе? Только лишь одной преданностью вождю? Или за его категоричной убежденностью скрывается нечто более интересное? Действительно, как выяснилось позже, Молотов также был причастен к негласно объявленной Сталиным травле Орджоникидзе.
Генеральный прокурор СССР Руденко, выступая на июньском пленуме ЦК в 1957 году, сообщил, что во время следствия по делу Берии Ворошилов рассказывал ему: «Вы покопайтесь в отношении Серго Орджоникидзе, его затравили, и, нечего греха таить, что Вячеслав Михайлович, когда был председателем Совнаркома, неправильно относился к покойнику».
Некоторые свидетельства вообще ставят под сомнение версию о самоубийстве Орджоникидзе. Многие из числа близких утверждали, что Орджоникидзе накануне гибели был как всегда полон сил и энергии, никаких признаков депрессии, которая могла бы привести к самоубийству, никто даже и не заметил. О том же говорил и Гинзбург: «…кому были известны его поступки, намерения, замыслы, в частности в последнее время, когда он готовился к предстоящему пленуму ЦК, не могут допустить и мысли о его самоубийстве… Он тщательно готовился к тому, чтобы… решительно выступить против массового избиения кадров партии, руководителей промышленности и строительства».
Гинзбург приводил также в качестве доказательства записку, отправленную ему В. Н. Сидоровой, бывшей его сослуживицей по Наркомтяжпрому. В этой записке сообщались факты, изложенные супругой Орджоникидзе, Зинаидой Гавриловной, под большим секретом самой Сидоровой. 18 февраля, в первой половине дня, к Орджоникидзе на квартиру пожаловал некий неизвестный Зинаиде Гавриловне человек. Он сказал, что должен передать лично в руки Орджоникидзе папку с документами политбюро. Таинственный посетитель прошел в кабинет Орджоникидзе, а через несколько минут там раздался выстрел. Незадолго до прихода этого человека Орджоникидзе разговаривал по телефону со Сталиным. Это был тот самый разговор с «русской и грузинской бранью».
О том, что Сталин и после смерти не простил Орджоникидзе, свидетельствуют немногие факты, сообщенные Гинзбургом. Так, например, когда соратники Серго пытались добиться правительственного разрешения на установление ему памятника, то всякий раз наталкивались на немое несогласие. После войны Сталину предоставили на утверждение список видных партийных деятелей, в честь которых в Москве намечалось установить памятники. Генсек из всего списка вычеркнул только одну фамилию – Орджоникидзе.
Было ли это убийство, хитро спланированное Сталиным, или самоубийство, совершенное человеком, доведенным до крайнего отчаяния и желающим спасти не только свою честь, но и свою семью от расправы, – об этом остается только догадываться, как и о многих других случаях, связанных с добровольным уходом из жизни ближайших соратников генсека.
Эрвин Роммель является одним из самых известных офицеров-тактиков Второй мировой войны. Немецкий фельд маршал Роммель прославился умом и жестокостью и вошел в историю как «Лис пустыни». Военный талант Эрвина Роммеля уважали даже враги, называя его «искусным противником» и «великим генералом».
Эрвин Роммель родился 15 ноября 1891 года в Хейденгейме, в Германии. Его отец работал школьным учителем, а мать была дочерью известного политика. В детстве Роммель часто болел и поэтому продолжительное время воспитывался дома, но потом все же смог ходить в школу. В 1910 году молодой Эрвин, избрав карьеру военного, поступил на службу в армию. Он стал кадетом 124-го пехотного полка, а в 1912 году окончил военное училище в Данциге и получил звание лейтенанта.
Военная карьера Роммеля началась во время Первой мировой войны, когда он отправился служить во Францию, а потом в Румынию и Италию, где получил орден Железного креста I степени и высший прусский орден. Роммель был награжден высшей боевой германской медалью и произведен в капитаны 26 октября 1917 года. В этот день отряд из двух сотен немецких солдат под предводительством Роммеля взял штурмом итальянское горное укрепление и, понеся незначительные потери, захватил более 80 пушек и несколько тысяч вражеских солдат.
Вернувшись с Первой мировой войны, Роммель некоторое время занимал должность военного инструктора и командовал отдельными пехотными подразделениями. В 1937 году он был назначен на должность командира личной охраны Адольфа Гитлера и опубликовал несколько своих лекций по тактике «Пехотная атака».
Очень скоро Гитлер отозвал Роммеля из военной академии и назначил бригадным генералом своей охраны, введя его в штаб. Именно на этой должности Эрвин Роммель изучал теорию Блицкрига и приложил все силы для ее дальнейшего развития. После завоевания Польши Гитлер поручил ему командовать дивизией, которую немецкий штаб собирался использовать для готовившейся оккупации Франции.
15 февраля 1940 года Роммеля назначили командующим 7-й танковой дивизией. В этом же году Роммель лично участвовал в боях и прославился как организатор быстрых и внезапных атак, из-за которых его дивизию прозвали «призрачной».
В конце войны Роммелю было присвоено звание генерал-майора. В этом чине он отправился командовать Африканским корпусом, и в 1941 году, во время боевых действий в Северной Африке, Роммель получил свое прозвище «Лис пустыни».
22 июня, после захвата порта Тобрук, Гитлер произвел Роммеля в фельдмаршалы. С этого момента началось падение известного военного тактика. Россия и ее многочисленные союзники доставляли Гитлеру множество проблем и оставили фельдмаршала без необходимых боеприпасов и продовольствия. После высадки на побережье Северной Африки американских десантных войск положение Роммеля еще больше осложнилось. Несмотря на прямой приказ Гитлера «биться до последнего солдата», 6 марта 1943 года Роммель, щадя своих бойцов, капитулировал.
Возмущенный Гитлер отозвал полководца, но сдержал свой гнев, назначив Роммеля военным советником. Через некоторое время союзники высадились в Нормандии, и фельдмаршал был вынужден возглавить оборону всего побережья. Понимая, что война проиграна, он попытался убедить фюрера закончить эту войну, ставшую бессмысленной.
В результате произошедшего разговора немецкий военачальник полностью потерял доверие Адольфа Гитлера и понял, что продолжение военных действий против России и союзников приведет к безоговорочному поражению Германии. В результате произошедшей ссоры с главой государства Роммель вошел в сговор с «Черной капеллой» – офицерской группировкой, которая решила убить главнокомандующего и заключить мирный договор с противником.
Читать бесплатно другие книги:
