О русском пьянстве, лени и жестокости Мединский Владимир
Циники хихикали. Перестройка началась неожиданно, как всякая неприятность. Понемногу главной бедой и причиной прежней неважной жизни оказался алкоголь во всех его видах и обличиях. Народу предложили не пить, а для того чтобы отказа не последовало, ввели талоны и прочие жесткие ограничения. По телевизору дикторы с «кефирными» лицами рассказывали про безалкогольные свадьбы и юбилеи. Корпоративная, как нынче говорят, жизнь замерла. Сидение на морковном соке не вдохновляло, а употребление алкоголя было чревато, ибо у нас всегда кто-нибудь кому-нибудь настучит. Не разделять линию партии и правительства и вовсе невозможно никому никогда и нигде.
В качестве утешительного приза массам стали сулить развитие физкультуры и спорта, кружки по интересам и вечера «Кому за…» Народу предложили, но он отказался, в результате чего мы получили отечественное бутлегерство. «…У нас не Чикаго, у нас покруче будет», — как говорят в любимом народном сериале. И действительно, было «покруче».
Давили теток в очередях, скупали талоны у живых и мертвых, пили такое, что употребляться не может принципиально. Сказочные старушки в ночных сквериках сколачивали прибавку к пенсии. Непьющие, жесткие люди наживали состояния.
Так, с фальстарта начался забег в капитализм. «Социализм с человеческим лицом» тихо и незаметно умер, не родившись. Младенца никто не пожалел.
Все происходившее с 1991 года по масштабам подвижек напоминало перемены после Гражданской войны 1917–1920 годов. Для начала исчезла стабильность.
Еще совсем недавно в нашем общем социалистическом государстве для подавляющего большинства граждан существовал неписаный закон: «Одна семья — одна специальность — одно рабочее место». Многоженцев обсуждали (и осуждали!) на парткомах и профкомах, а людей, часто меняющих работу, называли «летунами». Уважение вызывала стабильность: пришел на завод рабочим, проводили через сорок лет на пенсию рабочим, бригадиром или директором (это уж, как сможешь).
Идеал карьеры — героиня Веры Алентовой из гениального фильма «эпохи развитого социализма» «Москва слезам не верит». Безусловно, не все любили свое дело, не все старательно ему обучались, но со временем поневоле накапливался и опыт, и знания. Уж если «…зайца можно научить играть на барабане», то человек за долгие годы сидения на одном и том же месте в целом осваивал необходимые навыки.
Радикальные перемены обществом не одобрялись, они нарушали поведенческие нормы: ну не переходили хирурги в краснодеревщики, не шли учителя в штукатуры! Единичные случаи «большой перекраски» всегда вызывали подозрение и пахли диссидентством. Так что, хочешь не хочешь, а была Эпоха Стабильности. Была и кончилась.
Перестройка обрушилась, как вселенский потоп, сметая на своем пути все установленные нормы и порядки, и началось наше постсоветское «Великое переселение народов». Прежние знания и специальности становились ненужными, они переставали кормить и поить своих обладателей.
Каждый готов был хвататься за любую работу, перебегать с места на место, пробовать себя в самых неожиданных ролях, лишь бы не потонуть в смутном времени. В «забеге», надо заметить, участвовали представители разных поколений — от 20 до 70 лет.
Способность воспринимать новые знания в зрелом возрасте присуща далеко не всем, а частые смены сфер деятельности сводили к ненужности понятие «специальность».
Началось время Дилетанта, которое и продолжается по сей день. Особенно большой урон был нанесен гуманитарной сфере, куда хлынули все кому не лень. Не имея профессиональной подготовки, опыта работы и нравственных критериев, вновь прибывшие поняли свою работу как необходимость нравиться толпе. Ни в коем случае не усложнять, не говорить неприятное! Иначе место потерять можно. Во многом помогла модная сегодня ориентация на американский китч, свобода, понимаемая не как исконно русская «воля», а как «диссидентски-анархистская» вседозволенность. Такое впечатление, что вся наша страна с криком «Вау!!!» «отрывалась по полной» от культуры, от своих корней и здравого смысла.
Сначала быстро похоронили антиалкогольную компанию.
О каких искусственных госограничениях может идти речь, когда свободный рынок на дворе? Потекли алкогольные реки, быстро набирая глубину и мощь. Самым милым занятием оказалась торговля, а какая же торговля без двигателя?
В рекламный бизнес вложили много труда и разных денег. Страна с пугающей инфляцией, обвалом в экономике, толпами безработных граждан стала с любопытством и недоумением каждодневно получать с экранов телевизоров самые манящие предложения. Мы узнали много нового и интересного о разнообразных марках «виски» и «джина», «вермута» и отечественной белоголовой «на бруньках». Каждый вечер ковбой Мальборо заскакивал к нам на огонек. Пиво — целая энциклопедия! Оказывается, пиво бывает не только «большим» или «маленьким», по размеру кружек в ларьке. Пиво бывает баварским, чешским, английским, французским… По этикеткам можно учить историю с географией.
Показывали, конечно, еще машины фантастического облика и возможностей, берега нездешних морей с виллами и гостиницами, но эти радости душу не задевали. При доверительном сообщении: «Вы этого достойны! Всего… тысяч долларов!» для большинства наших сограждан интерес становился сугубо платоническим. А вот на пиво или иной привлекательный напиток наскрести вполне реально. Наскребали, наскребали! И по усам текло, и в рот попадало. В советские времена некоторые кокетливые хозяйки держали в кухнях пустые заморские бутылки, а также жестяные банки из-под «импортных» напитков в качестве украшения интерьера. Предполагалась допустимая и вкусная связь с заграницей, особые возможности в организации быта.
В девяностых же годах прошлого уже века измусоленные бомжи выбрасывали на помойки такой экзотический «хрусталь», что прежде и в глаза никто не видел. «Зеленый змий» широко расправил крылья, а реклама становилась все зазывнее и зазывнее, когда где-то в депутатских верхах созрело законное возмущение.
Как же так, господа дорогие? Курить — вредно, пить, вообще-то говоря, — тоже, а в каждой российской семье круглосуточно при детях гонят по телевизору привлекательную рекламу страшных пороков!
Как же так? В России и без рекламы с выпивкой большие проблемы, ведь мы — жертва «…извечного русского пьянства», и дальше смесь из Олеария и Горбачева. Про европейскую семью народов, что «…ни один народ так не пьет, как русские» и наши нехорошие, давно в истории подмеченные склонности.
Рекламу алкоголя и сигарет почти запретили. Пиво же, напротив, бросилось занимать опустевшую нишу, активно предлагая себя в качестве альтернативы. Вполне культурно, по европейски и градус не велик. Возникла мода на пивные фестивали, пивные бары, пивной стиль жизни. «Овип локос — во имя добра!» «Овип локос — больше, чем я, больше, чем ты!» Мужики «держатся вместе» за «Арсенальное» — оно с мужским характером. Поколение «Клинского» уверенно входит в жизнь. Их всегда можно узнать по бледным отечным лицам, бейсболке козырьком назад и бессмысленному взгляду.
Юноши и девушки чувствуют себя несовременными без заветной бутылки в руках…
В пылу борьбы с наркоманией тема алкогольной зависимости как-то отошла на второй план. А широкая реклама пива, тем не менее, делает свое дело. Пивной алкоголизм — проблема, о которой все чаще говорят наркологи. Все больше представителей молодого поколения попадают под пагубную зависимость.
Растет число пивзаводов, в основном, кстати, давно уже принадлежащих «иностранным инвесторам».
Все более изощренней становится реклама пивных напитков, а вместе с тем, несмотря на все полумеры-полуограничения (по новому Закону «О рекламе» 2006 года пиво нельзя рекламировать до 22.00 по ТВ, нельзя использовать в рекламе «образы людей или животных», есть еще ряд существенных ограничений), по-прежнему неуклонно растет потребление пива.
Благо в России достаточно поводов и праздников для того, чтобы выпить. А прелесть пива в отличие от водки, кстати, в том, что для употребления его повод вообще не нужен. Пиво употребляют, чтобы расслабиться, скоротать вечер, просто утолить жажду. Пристрастие к алкоголю при таком подходе вырабатывается не сразу, но неотвратимо, особенно у подростка, и уже через 2–3 года наркологи могут принимать нового пациента.
Приятно, конечно, в hard day’s night или в жаркий полдень выпить прохладную бутылочку пива. Хорошо посидеть в компании друга за пенной кружкой. Но сам человек, его родные и близкие обычно не осознают угрозу, которую может таить в себе пенный напиток.
Ячмень, из которого готовится пиво, — продукт полезный. В нем содержатся белки, жиры, углеводы и витамины, — об этом знают все. Что никогда не пишут производители, так это то, что микробы брожения в пивном сусле убивают все эти полезные свойства, используя их для собственного роста и размножения.
В 20-е годы XX века, зная о том, что пиво способствует отдыху и успокоению, врачи рекомендовали его как успокаивающее средство. А человек, принимая его, приучал себя не только к обычному опьяняющему действию алкоголя, но и к успокоительному. С течением времени принятие пива становится уже необходимым ежедневным процессом. Постепенно нарастают дозы, и время принятия пива переносится на более раннее время. Никого уже не удивляет картина, когда молодые люди употребляют пиво утром, по пути на работу или учебу. Пивная привычка влияет на биохимические процессы организма и способствует формированию алкоголизма.
Популярность потребления пива была разной в разные времена. В 1970–1980-е годы пиво в переводе на 1 г алкоголя было самым дешевым спиртным. На одну копейку можно было приобрести 1,2–1,4 г пивного алкоголя и только 0,5 г водочного. В связи с этим пиво пользовалось чрезвычайной популярностью, а алкогольный цирроз печени у особенно активных любителей этого пойла, которым потчевали на розлив в советских ларьках, был характерной болезнью тех лет.
Однако в начале 1990-х пиво, особенно импортное, в переводе с валюты стало дорогим напитком и потребление его снизилось. Но широкая реклама пива как образа жизни сделала свое дело. Выросло предложение на пивном рынке, производство на 99 % переместилось в Россию, упала цена, повысился спрос. Пиво стали пить все и везде: на улицах, в барах, в метро, дома и в транспорте. Девушки 12–13 лет, попивающие пиво на ходу, стали распространенным явлением. Пиво стало модным напитком.
Любопытная вещь произошла с рекламой пива. К 2004–2005 годам фактически рекламировались не достоинства, отличительные черты того или иного сорта пива. Ну, действительно, никогда в жизни вы не найдете кардинальных отличий между каким-нибудь «Старым мельником» или «Большим поповским козлом» и «Балтикой», «Твой номер шестнадцатый» — ни на вкус, ни на запах.[158]
Поэтому реклама пива перестала быть «product advertising»,[159] а стала т. н. «lifestyle advertising».[160]
То есть она уподобилась в России рекламе швейцарских часов и дорогих авто, — рекламируется не продукт как набор неких потребительских качеств, а ОБРАЗ ЖИЗНИ, который вы якобы обретаете, войдя в круг потребителей этого продукта.
Упрощенно говоря, будешь пить «Клинское» — станешь реально крутым и все девчонки — твои.
«Кто не пьет — тот лох последний!»
В прошлом веке посчитали, что от слабых напитков вреда меньше. А в итоге в Европе эпидемия алкоголизма вошла в новый устрашающий виток. Пивной алкоголизм оказался хуже водочного, да и развивается он быстрее. Это хорошо заметно не только у нас, но, в частности, на примере Германии, где большинство пьющего населения страдает именно от пивного алкоголизма, а пиво считается традиционным национальным напитком.
Пивной алкоголизм опаснее водочного, так как развивается незаметно. Пивное опьянение создает ложное впечатление благополучия. Пиво даже не считают алкоголем.[161]
К тому же его потребление не приводит к таким эксцессам, как пьяные драки и вытрезвители (или приводит редко). А человек, испытывая потребность к пиву, не испытывает тревоги, как при потребности к водке.
Пивное пристрастие губит организм еще коварнее, чем водочное. Последствия его чрезвычайно тяжелы: миокардит, дистрофия, цирроз печени, гепатит, поражение клеток, нарушение интеллекта, тяжелые психопато-подобные изменения.[162]
Все врачи-наркологи подчеркивают, что бороться с пивным алкоголизмом сложнее, чем с водочным. Не осознавая коварной опасности, человек не стремится активно бороться с ним. И релаксирующее действие пива на организм хочется ощущать снова и снова.
Одна из классических «дубинок» для России — у нас, оказывается, плохо с «правами человека». Мы не толерантные. Мы агрессивные. Мы не уважаем прав другого. Мы…
Впрочем, главное уже понятно, для нашей темы важно — мы готовы ограничивать право человека уничтожить самого себя. В том числе путем запойного пьянства. А это нехорошо. Если свободная и автономная личность желает пьянствовать, то кто смеет этой личности мешать? Если человек хочет покупать спиртное в любое время суток, орать и размахивать руками, кто смеет ограничивать эти священные права?
К сожалению, я не шучу. На Западе действуют целые «конопляные мафии». Там очень сильно движение за легализацию наркотиков, за отмену ограничений на продажу спиртного, за любые вообще ограничения, мешающие людям в любой момент доставать, использовать, пить, курить, глотать, колоть все что угодно. Кое-какие результаты уже есть — многие ограничения отменены, можно радоваться.[163]
Накануне рождественских праздников к берегам Великобритании подогнали гигантскую плавучую тюрьму, купленную в США за 4 миллиона фунтов. Предполагалось завезти ее на Темзу и использовать в качестве вытрезвителя для граждан, потерявших человеческий облик. Оказывается, полицейские участки и местные тюрьмы переполнены и уже не справляются с наплывом задерживаемых за хулиганское поведение алкоголиков.
В крупных британских городах перед большими праздниками разворачивают мобильные полевые госпитали экстренной помощи. Непрерывные пьянки там длятся от 15 часов до нескольких суток. Заканчиваются они алкогольными отравлениями и кровавыми разборками возле ночных клубов и пабов.
Среднестатистическая двадцатилетняя женщина Великобритании выпивает 4 бутылки вина в неделю.
Сейчас в Британии и в Ирландии обсуждают — не ввести ли дополнительный налог на производство и продажу спиртного? Деньги пойдут на обеспечение безопасности в кварталах с питейными заведениями, с восторгом встретившими обещание правительства позволить им круглосуточно работать и продавать спиртное.[164]
И хотя до сих пор самыми горькими пьяницами по инерции считают русских, настоящая эпидемия повального алкоголизма сейчас захлестнула не только Великобританию, но и континентальную Европу.
Борьба с подвыпившими гостями стала основной работой пражской полиции, едва успевающей прибывать на вызовы.
Беспрецедентные масштабы пьянство приняло в восточной части Германии, где безработные чаще всего глушат тоску по ГДР дешевым алкоголем и на улицах появляется все больше помятого вида нетрезвых личностей.
Трудно отделаться от мысли, что когда от России требуют снять все ограничения на продажу спиртного и признать права личности спиваться, не только в доходах от продажи водки и пива тут дело. Два очень важных фактора играют существенную роль.
ПЕРВЫЙ — это желание сделать страну и народ более управляемыми.
Пьющий человек всегда чувствует себя немного виноватым, думает мало, а управляется — легко.
Это человек простой, причем простоту свою подчеркивает как большое достоинство. Обязательно «не шибко ученый», но покровительственно и насмешливо относящийся к «профессорам». Нередко занятый физическим трудом, добросовестно пахнущий трудовым потом, презирающий всякие буржуйские «бонжур-тужуры» и выпивающий «с устатку» после тяжелого трудового дня.
Ничтожный, спившийся человек ни к чему не стремится, ничем не дорожит, никого не уважает, ни за что не держится. Ему глубоко плевать на окружающую действительность, поскольку он в ней не дорожит ничем, кроме наполненного стакана.
Этот первый фактор нужен, скорее, на уровне правительств и могущественных международных организаций. Десятки миллионов рядовых людей на Западе не одержимы желанием поставить нашу страну на колени. Но на уровне массового сознания этот фактор действует.
Не будем вдаваться в «теории заговоров». Хотя мне уже начинает казаться, что вся книга постепенно к этому скатывается. Конечно, это не так. Никакого «мирового масонского заговора» против русских не существует. Просто уже много веков в политических отношениях, так же как и в экономических, между государствами и нациями, равно как между лавочниками и торговцами, действует незыблемое правило жесточайшей КОНКУРЕНЦИИ. А теория конкуренции такова, что даже при отсутствии заговора, сговора «масонского штаба» и прочей ерунды, единичные усилия всех участников конкретных процессов НЕИЗБЕЖНО выливаются в неизбежную результирующую.
И получается целенаправленное действие, которое столь же целенаправленно обретает свою идеологию и свою мифологию.
ВТОРОЙ: желание видеть Россию, по крайней мере, «не лучше» стран Запада, а по возможности и «хуже». Чтобы соответствовала понятным стереотипам, не была бельмом на глазу, не раздражала.
Не хочется, не приятно признавать, что пьянство — не «русская болезнь», передающаяся из поколения в поколение, а планетарная проблема. И что эта проблема в странах Запада такая же, как и в России.
Д.И. Менделеев.
Претендовать на изобретение водки — такое великому русскому ученому и во сне бы не приснилось!
Мы показали, что пьянство — вовсе не «русская болезнь», передающаяся из поколения в поколение, а планетарная проблема. И что эта проблема стоит нередко намного острее в странах Запада, чем в России. Делать вино из винограда, перегонять винный спирт придумали не русские. И водка — не наш национальный напиток.[165]
Россияне страдают своего рода раздвоением сознания, а по научному — шизофренией. Мы одновремнно живем в одной из самых здоровых стран мира, с самым качественным генофондом и низким уровнем алкоголизации и рассказываем самим себе страшные сказки про самих же себя.
Западные мужчины с большим желанием женятся на русских женщинах, ведь они здоровее коренных жительниц Запада и меньше подвержены алкоголизму!
Западный обыватель видит, что происходит вокруг него, в его родном обществе.
Но одновременно с этими знаниями и импортом русских женщин на Западе рассказывают сказки о страшной спившейся России, где трезвых людей давно не видели.
Перед нами — очередной политический миф!
Часть III
Миф о жестокости
Русская земля — страшная, Питер…
А.Н. Толстой. «Пётр I»
«Всем известно», что российская история — самая кровавая и жестокая история государства и его народа в мире.
«Русская земля — страшная, Питер…» — говорит Франц Лефорт молодому Петру в романе Алексея Толстого «Петр I».[166]
В романе действительно много жестоких сцен: пытки стрельцов, закопанная в землю женщина-мужеубийца, страшные, отвратительные публичные казни. Не раз и не два получается так, что Россия — это и есть жестокость, грубость, мир насилия и легкого, чуть ли не веселого кровопролития. А уголок Запада в Москве, слобода Кукуй — это другое дело. «Хохот, веселые лица, кубки сдвинутые… шумство».[167]
В общем, добрые они и хорошие, иностранцы Петра, намного добрее и приятнее русских.
Представление о жестокости русской истории и природной жестокости нашего собрата-соплеменника, о низкой цене человеческой жизни в нашей стране так укоренились, что уже и возражать трудно. Сказать, что это чепуха, — так мне просто никто не поверит на слово.
Поэтому я рассмотрю нашу «страшную» и «кровавую» историю в разные временные периоды и прослежу, имеет ли отношение к истине столь мрачный исторический миф. И конечно же, сравню. Только правильно, с учетом временного фактора, положение дел в России с положением дел в Европе.
Глава 1
У истоков цивилизаций
На меже всегда валяются черепа.
Адыгейская поговорка
Примерно в одно и то же время формируется Европа и Русь.
XI–XII века считаются в Европе временем осознания, идентификации себя Европой. Еще ранее Карл Великий попытался восстановить Западную Римскую империю. Политическая и интеллектуальная элита осознают себя, конечно, не прямыми продолжателями Рима, а, скорее, его наследниками.
Теоретически европейская цивилизация возникала из двух одинаково важных источников: из наследия Великого Рима и из наследия германских племен, завоевавших империю.
Наследие Рима… До сих пор это наследие покоряет умы и радует сердца. Наследие Рима — это великолепные дороги, водопроводы-акведуки и монументальные сооружения. Это идея гражданского общества, в котором каждый гражданин имеет неотъемлемые права. Это идея строгих, но разумных законов, равных для всех. Римляне сказали, как отрезали: «Закон строг — но это закон». Хорошо сказано. Однако им же принадлежит и авторство следующего высказывания: «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку»…
Наследие Рима — это сам латинский язык, гораздо более сложный, чем тогдашние германские, более пригодный, чтобы выражать сложные понятия. Язык, на века ставший языком международного общения, преподавания в университетах, язык религии, литературы и науки. Собственно, христианство — религия великая и мудрая, тоже ведь наследие именно Рима, где бы оно «технически» не зародилось.
А еще наследие Рима — это рабовладельческий строй. Строй, при котором в Рим, в Италию, на имперские земли со всего тогдашнего мира ввозили рабов. Некоторым рабам везло: они становились декламаторами, педагогами, личной прислугой, поварами, чтецами. Такой раб, оставаясь живой мыслящей вещью, жил сравнительно комфортно и мог достигнуть приличного для того времени возраста — лет 50 и даже 60.
Но это — судьба отдельных, привилегированных рабов. Римляне разделяли «раба из дома» и «раба с виллы». Раб с загородного поместья, виллы, жил недолго, в среднем от пяти до семи лет. Существовало множество способов следить за говорящими орудиями, заставлять их работать, наказывать, поощрять. Чтобы выжать из раба как можно больше.[168] После этого добрый хозяин выгонял изможденного раба, а более жадный и строгий скармливал собакам. В Риме был в устье Тибра такой островок, на который полагалось свозить заболевших и состарившихся рабов. Если раб ухитрялся выжить и сбежать с островка — получал свободу.
Нравы изменялись, потому что Рим все меньше воевал, раб становился дороже и ценнее. Христианство также изменяло нравы. Согласно легенде, в 409 году монах Гонорий выбежал на арену цирка, где должны были сражаться гладиаторы. Он поднял крест и закричал, что дети Бога не должны убивать себя на потеху другим Божьим детям. С этого года гладиаторские бои были в Риме запрещены.[169]
Но оставались традиции вести хозяйство руками рабов. Умение «разбираться в людях», то есть выделить самых беспощадных, поставить их в погонялы-надсмотрщики, а также понять, какой из рабов может быть опасен, оставалось таким же важным навыком для сельского хозяина, как умение определить время сева или выжать хороший сок винограда.
Опасных или сильных рабов заковывали. Порой сажали в тюрьмы — эргастерии, где сидящие в подвале скованные люди вращали жернова или выполняли другую физически тяжелую, примитивную работу. Порой с широкими деревянными ошейниками, чтобы нельзя было сунуть в рот пригоршню ими же размолотой муки.
Рабство омертвляло производство. Оно определяло низкую производительность труда и невысокое качество товара: раб работал плохо. Рабу обычно можно было дать только самые примитивные орудия и поручить самые простые виды работы. Рабство заставляло считать любой труд, всякое материальное производство уделом низших, занятием презренных рабов.
Некоторые ученые XX века с недоумением говорили, что древние римские инженеры вполне могли бы создать паровую машину или ветряную мельницу. Могли бы! Но не видели в том никакого смысла, да и направлена была их мысль в совершенно другую сторону. Достойным делом образованным римлянам виделась, в основном, военная и государственная служба, лишь отчасти — медицина, литература, религия…
Когда Архимед придумал машину для горных разработок, его подняли на смех: «Лучше придумай машину, которая заменит труд надсмотрщика! Эти бедняги целый день жарятся на солнце и чешут ленивым рабам хребты! Придумай машину, которая порола бы ленивых рабов, и ты сделаешь великое открытие, Архимед!»
Рабство давало опыт обогащения, достигаемого за счет нечеловеческого отношения к человеку. Этот опыт и римлян, и германцев, завоевавших их земли, — тоже часть наследия Великого Рима.
И опыт насилия, истребления, продажи в рабство, ограбления. И опыт жестокой расправы с пленными и непокорными.
Многие из школьных учебников знают о триумфе — торжественном шествии через Вечный город победителей-римлян, проносивших награбленное, проводивших стада и пленных через Триумфальную арку. Красивый торжественный обычай… А что делали с вождями побежденных? Об этом не пишут в учебниках, а жаль. Обычно вождей после триумфа замуровывали живыми.
Югурта, вождь племени гарамантов из Северной Африки, зло пошутил в свой последний час: «И холодные же бани у вас, римляне!» Шутка понравилась, ее передавали с веселым смехом. Югурта умирал, «похороненный» заживо в стене здания.
Самого известного из вождей галльского сопротивления — Версенжеторикса Юлий Цезарь[170] привез в клетке, как дикое животное, и держал в ней несколько лет, пока пленник е умер. Может от невыносимых условий заточения, может, от тоски.
Этот опыт отразился на психологии «варваров» — племен готов, франков, бургундов, лангобардов… Впрочем, долго перечислять. Эти дикие племена и сами были еще более жестоки и бесчеловечны, как все первобытные люди.
Дикое племя истребляет другое племя, чтобы захватить его землю, истребляет до беременной бабы и до младенца в люльке, — да и не считает первобытный человек иноплеменников такими же людьми, как он сам. И на всякой меже обязательно валяются черепа.
Дикое племя грабит иноплеменников, весело захватывает их имущество, накладывает дань и очень радуется, что можно жить чужим трудом.
Дикари знают рабство, но патриархальное. Рабство, при котором раб живет в одном доме с хозяином, ест с ним за одним столом: такой личный и не свободный батрак.
А цивилизованные римляне подсказали дикарям еще одну прекрасную идею — превращать пленных в «рабов с виллы» и «использовать» их по полной программе.
Практически в один исторический период возникли народные эпосы: германский — «Песнь о Нибелунгах», испанский — «Песнь о моем Сиде», франкская «Песнь о Роланде», скандинавские Саги.
Войны, борьба с врагами — основные сюжетные линии сказаний, созданных разными народами в период раннего Средневековья. В них в полной мере отражена идеология и психология народов Европы того времени.
В «Песне о Нибелунгах» воинственные дружинники варварской эпохи проявляют поистине варварскую жестокость. Благородство, презрение к смерти и опасностям сочетается с дикостью воина-зверя.
В «Песне о Нибелунгах» спокойно описывается, как рыцари на поле брани утоляют жажду кровью убитых врагов. Кровь «льется рекой», практически в каждом четверостишии перед читателем предстают картины кровавых битв или поединков. Не только мужчины, но и женщины участвуют в жестоких кровопролитных побоищах, не щадя никого: ни старого, ни малого.
В сказаниях очень подробно описывается, каким оружием сражались, как именно убивали врагов, какую добычу захватывали с трупов врагов и в их лагере.
- Нападайте дерзко, грабьте проворно…
- Не брезгуйте там ни добром, ни казною…
Война — доблесть для героев, их слава. Они лично возвышаются за счет того, что они — славные воины. И как же они чудовищно, неправдоподобно жестоки…
- На Ортлиба обрушил жестокий Хаген меч,
- И голова ребенка, слетев со слабых плеч,
- Кримхильде на колени упала тяжело,
- И тут кровопролитие у витязей пошло.
Вот они, традиции племенной первобытной войны.
Как говорится, «почувствуйте разницу» с былинами. Конечно, Илья Муромец и его боевые товарищи, рубясь с «погаными», тоже особым гуманизмом не отличались — a la guerre, comme a la guerre,[171] но сносить голову ребенку или «грабить проворно», — в былинах подобного не замечалось…
Еще один интересный штрих. Всем известно, что такое рыцарское отношение к женщине. Но, опять-таки, обратимся к первоисточникам:
- И разом затрещали все кости у нее,
- И деве обуздать пришлось тщеславие свое.
Такая вот галантность…
Конечно, если внимательно читать германские сказания, то примеры настоящего благородства и действительно рыцарского отношения к женщине тоже можно найти, но и эти слова из песни не выкинешь.
Рыцарство, поклонение прекрасной даме — еще одна тема эпоса. Она присутствует и в «Песне о Роланде», и в цикле о короле Артуре. Но параллельно с этим присутствует описание насилия как по отношению к женщине-крестьянке, так и физическое наказание жен.
Герои былин не целуют дамам ручки и не таскают за собой по половецким степям надушенную перчатку любимой. Да и вообще в былинах нет любовных сцен, наш эпос целомудренно-сдержан. Но и сцен насилия нет. Нет и сцен наносимых женщинам побоев.
Древние герои «Песни о Нибелунгах» весьма своеобразно «отразились» в идеологии XX века. Когда немецким нацистам понадобилось избавиться от морали и этики христианства («от химеры, именуемой „совесть“») и в то же время не оставить народ без идеологической опоры, в сжатые сроки, на скорую руку была создана новая мифология, основой которой послужил древний германский эпос.
Герои эпоса идеализировались и воспевались, чему служила и музыка Вагнера. Новым образцам оружия давались названия, заимствованные из древних источников, обыгрывалась благородная символика, начиная от мифологии «высшей расы» и кончая народными преданиями об оборотнях-вервольфах (люди-оборотни, по ночам превращающиеся в волков). Вервольфы, гитлеровские отряды добровольцев-диверсантов, действовали в тылу наступавших войск союзников.
В отличие от наших партизан-любителей,[172] это были как бы спортсмены-профессионалы.
Разумеется, древние герои совершенно не виноваты в том, как их использовал колченогий Геббельс и его сотрудники. Но таков уж этот фольклор, что из него можно сделать такие вот выводы.
А на Руси было не так! Мы брали опыт цивилизации и христианства в Восточной Римской империи, Византии.
Во-первых, эта империя была меньше поражена раковой опухолью рабства, в частности, поэтому она устояла во время нашествий варваров, смогла отбиться и сохранить сама себя.
Во-вторых, мы брали опыт империи позже — и это принципиально! Много воды утекло из Дуная, Рейна и Тибра с VI по X века — рабовладельческий строй за это время ослаб, а христианство очень укрепилось.
В-третьих, Русь строилась не на территории Восточной Римской империи, а на совсем иных землях.
В-четвертых, у нас земля совсем другая. Ее больше… Если племя разрослось в числе, ему есть куда расселяться. Не нужно ни с кем воевать. Не нужно «завоевывать Родину». Нет нужды кого-то резать или прогонять.
Рабство у нас просто экономически не так выгодно. Это из Италии бежать некуда, и армия восставших рабов Спартака судорожно металась, не зная, куда ей деваться. На Руси рабу всегда было куда бежать. Да и сам тип хозяйства требует самостоятельности, активности, предприимчивости, свободы выбора.
Пафос западных эпосов — это пафос захвата и раздела. Пафос былин — это пафос защиты и освоения.
От Древней Руси дошел только один документ, в котором есть сюжеты, похожие на западные.
Это летописное сказание о княгине Ольге. О ее мести племени древлян, убивших ее мужа Игоря.
В этом сказании есть все, что «полагается»: послов древлян жгут в бане, хоронят живыми, столицу древлян Искоростень сжигают дотла, а племя режут, пока есть к тому хоть малейшая возможность.
Но есть тут сразу три любопытных детали…
Деталь первая: такое сказание у нас только одно. Оно стоит особняком и совершенно нетипично для Руси.
Деталь вторая: Эльга-Ольга, варяжская княгиня Руси, принесла традиции своей земли. И описание ее мести очень похоже на аналогичные описания из скандинавских саг.
Деталь третья: не народный певец-былинник, а «профессионал»-летописец откровенно восхищается зверством Ольги, ее жестокостью, коварством, упорством в пролитии крови. Есть в этом и мужское удовольствие при виде качеств Ольги как верной жены: отомстила за мужа и осталась одна до конца своих дней, даже византийскому императору Константину отказала! Есть тут и демонстрация могущества, жестокости Древнерусского государства.
Но в народной памяти ни Ольга, ни ее месть не сохранились. Древнерусское государство высоко оценило Ольгу, церковь сделала ее Святой Равноапостольной Ольгой. А русский народ сохранил свое мнение на этот счет! Ни в одной из былин нет ничего о княгине Ольге и ее мести…
Совсем другое отношение к историческому материалу!
Русские «Былины» создавались и пелись, именно пелись, с XII по XVIII века.[173] Русский народный эпос служит для народа неписаной, традиционной летописью, переданной из поколения в поколение в течение столетий.
По былинам богатыри в минуту опасности встают на защиту Русской земли. Все «дружинушки хоробрые». Князь киевский призывает на защиту Русской земли богатырей, то есть — народ! Богатыри — не феодальное сословие, не потомственные воины. Это не японские самураи и не европейские рыцари.
Илья Муромец — простолюдин. Алеша Попович… по фамилии ясно, из кого он происходит.
Богатыри не занимаются самообогащением и не обогащают князя. Нет в былинах ни одного описания грабежа или даже перечисления взятой добычи.
В. Васнецов «Богатыри». 1898 г.
В народном эпосе русский богатырь — идеальный воин. Как правило, незнатного происхождения, но ведет себя исключительно по-рыцарски
Вот Илья схватил вражеского воина за ноги, махнул — улица, отмахнулся — переулочек. Пафос битвы с врагом, смертельно опасной работы по защите родной земли. И ни единого описания, что получили богатыри, какие шлемы, мечи и кольчуги сняли с убитых врагов, сколько коней угнали, какие богатства получили.
Во все времена врагов грабили, коней и скот захватывали и присваивали. Но в былинах об этом ни полслова.
Известно, что русские совершали ответные набеги на печенегов и половцев. Но и об этих набегах ни полслова. Народная память не считает это достойным. Не перечисляются богатства, не описываются грабительские походы. Русскому эпосу все это неинтересно. У богатырей особая роль — роль истинных защитников Русской земли.
В западноевропейском эпосе читатель не найдет богатырей из народа, потому что эпос облекает в богатырские формы основные действующие силы истории, а на Западе в течение Средних веков такой действующей силой являлся не народ, а служилое сословие профессиональных потомственных воинов.
Русский богатырь человечнее и гуманнее западного рыцаря, свободнее духом и добрее.
Богатыри — не сторожа, не вассалы, не слуги и не телохранители князя, в былинах всячески подчеркивается их независимость. Они готовы сражаться с врагом и сражаются, один на один выходя против всей силушки татарской, но только — в чистом поле, выйдя навстречу врагу, в открытом бою. И былинное чистое поле — это не что иное, как эпический символ свободы.
И описание боя другое. Известно более ста былинных сюжетов, но ни в одном нет ужасающих кровавых описаний сражений, а тем более рек крови. Даже образ врага в былинах собирательный: это или «силушка татарская» или Змей Горыныч, или Тугарин Змей.
Не описывается, как врагу крушат череп или грудную клетку. Никто не отрубает голов и не пьет человеческой крови, не убивает детишек и женщин.
Ничего подобного мы не встретим ни в одном европейском источнике — литературном или летописном.
В средневековом европейском эпосе и более позднего времени, XII–XV веков, цель крестовых походов — кто не убит в бою, тот окрещен. Рыцарь готов вешать, жечь и убивать нещадно. Это его цель, и религиозная рознь легко заменяет более древнюю, племенную.
А в русском эпосе тема религиозной войны полностью отсутствует, так же как отсутствуют темы религиозной или расовой непримиримости, вражды. Главная задача — защита Русской земли, а не обогащение или тем более разбой.
Все герои европейских народных преданий гибнут. Гибнет король Артур. Гибнет герой англосаксонского эпоса Беовульф. Гибнет, несмотря на неуязвимость, герой германского эпоса Зигфрид, гибнут все рыцари-нибелунги. В борьбе с маврами гибнет главный герой французского эпоса Роланд. Гибнут все герои скандинавских саг. «Песнь о Нибелунгах», «Песнь о Роланде» — это песни о гибели героев.
Русские же богатыри непобедимы. Главному герою русского народного эпоса Илье Муромцу — «смерть в бою не писана». Заметим — в бою! Илья Муромец умирает, найдя подобающий ему гроб. Как отыскал для него сделанный гроб по размеру, значит, и умирать пора. В одних вариантах сюжета над его могилой насыпают курган, в других — он возникает сам. Родная земля сама находит ему место упокоения и отмечает могилу.
Потому что богатыри — это народ. Свободный, независимый, благородный.
Только Алеша Попович, последний из богатырей, погибает на Калке в первой битве русских с монголами. Он погибает не просто как герой, — в его смерти есть некий глубокий исторический смысл. После него нет на Руси богатырей — их время кончилось.
В отношении к насилию и жестокости проявляется принципиальная разница между мирами и двумя типами мышления — европейским, механистическим, стремящимся к жесткой упорядоченности, и интуитивистским, пластичным, не терпящим насилия и «правильности», мира русского.
Вывод напрашивается сам: характер нашего народа более мягок, менее жесток, менее склонен к насилию и кровопролитию, чем характер народов Европы. Не потому, что народы Европы плохие или порочные, — таковы были исходные исторические условия.
Глава 2
Средние века
Клочья тьмы на игле времени.
Е. Парнов. Начнем с термина…
Средневековье… Средние века… Между чем и чем они средние? В эпоху Возрождения, века с XIV, стали считать: была раньше высокая древняя культура… Древняя — это на латыни будет «античная». Культура Древней Греции и Древнего Рима. Потом варвары завоевали Западную Римскую империю, начались Темные, Средние века. Длились они до тех пор, пока не началось Возрождение древней, античной культуры.
Так в самом слове лежит представление о том, что раньше было хорошо, потом сделалось очень плохо, а в конце опять становится лучше и лучше.
Такое мнение имеет под собой основания. После падения Западной Римской империи с VI по XII–XIII века шла беспощадная война всех против всех.[174] Запустела земля, урожайность упала с 10–15 центнеров с гектара до 3–5 центнеров, леса даже в Италии наступали на поля и сады. Население Италии сократилось в 4–5 раз, Южной Франции — в 3–4 раза, Северной Франции — раза в 2.
Хозяйство опять стало натуральным. А в Италии стали выращивать хлеб, где он растет хуже, чем на севере. Привезти товар стало невозможным, приходилось все выращивать на месте.
Вечная война требовала воинов, а не ученых. Упал уровень общей культуры, грамотности, образованности.
После этих страшных времен даже феодальная иерархия и жестокая власть феодалов казалась спасением от анархии и общего безумия. К XI–XII векам Европа начала превращаться в тот конгломерат народов и стран, который мы видим и сегодня.
Но сразу отмечу, на Руси не было ничего подобного!
История Руси протекала не на старых землях бывшей Римской империи. На Руси были разные группы зависимых людей, и ученые всё спорят, какие именно повинности несли, в каких отношениях к хозяину находились закупы, смерды, рядовичи, холопы, рабичичи, обельные холопы. Но в любом случае, даже «обельные холопы», то есть полные холопы, не были рабами.
Мало того что мы не знали рабства и его последствий для экономики, общественных отношений и психологии. Не было и страшного периода падения культуры, войны всех против всех, развала и упадка. Периода, в самом названии которого — оправдание крови и жестокости.
Средневековье… столь страшное определение относится ко всей европейской эпохе, тем самым обезличивая и снимая ответственность за жестокость и кровавость с конкретных европейских правителей того времени.
Действительно, чего вы хотите от безвременья, эпохи упадка и распада? Виновен не Карл Великий, приказавший зарезать в Венсеннском лесу 4,5 тысяч пленных саксов? Или Джон Безземельный, пытавший банкиров, вымогая у них денег? Или французские феодалы виновны ли в том, что замордовали собственных крестьян до потери инстинкта самосохранения и вынудили подняться на страшную Жакерию XII–XIV веков? И не крестьяне виновны ли в том, что разрывали они на части детей и сжигали живьем всякого рыцаря и всякого горожанина, попавшегося на их пути? Тут личная ответственность как бы стирается, потому что «эпоха была такая». Это не мы! Это Средневековье!
Сначала в понятие Средние, или Темные века входило время с VI по XI века. Потом верхняя планка плавно двинулась вверх… Средневековьем стали официально считать сначала время до XIII века… до XIV… до XV… А в сознании обывателей, далеких от исторической науки, даже XVI век, Реформация, как бы относятся к Средневековью.
И тогда все события этого времени тоже обезличиваются, стираются. Вроде никто уже не виноват в конкретных и ярких событиях! Ведь государственный деятель и военачальник выступают не сами по себе, а как «жители Средневековья». Время было такое! Они ни при чем!
Существуют огромные по значимости события, даже целые периоды истории, о которых все знают, но практически не задумываются о том, что же за ними реально стояло. Скажем, война гвельфов и гибеллинов в Италии — война сторонников светской власти Папы и сторонников Германского императора.
Папы объявляли себя наследниками апостола Петра, имеющими право на светскую власть в Италии. Германские императоры «Священной Римской империи германской нации» называли себя наследниками римских императоров.
Гвельфы и гибеллины резали друг друга три столетия. О чудовищной жестокости этой войны почти не помнят. Какие эльфы? Какие феи? Какие гоблины? — спросит любой студент. А если что-то и было неприглядное, то что тут можно поделать? Средневековье!
Инквизиция?
Жгут «ведьм»?
Бароны грабят на больших дорогах?
Любой вооруженный режет кого попало?
Крестовые походы?
Так ведь Средние века… Средневековье…
В сознании просвещенного человека возникают характеристики многих негативных явлений, но не имена личностей, персонально ответственных за злодеяния, например, инквизиции или междоусобной войны.
В Средневековье политическая идеология существовала в религиозно-этической форме и развивалась усилиями богословов. Христианская мораль влияла на общественные отношения, она же и оправдала кровавые события того времени.
Фома Аквинский — философ XIII века, один из основных фигур всей средневековой философии и науки. Его книга «Сумма теологии» почитается до сих пор в католических странах. Фома обосновывает и оправдывает европейскую жестокость. Он полагает, что во избежание смуты надо подчиняться предписаниям, поскольку сохранение общежития основано на господстве и подчинении. Не исключено также, что произвольные действия правителя — зло, ниспосланное подданным за грехи, в любом случае сопротивление — грех.
Именно у Фомы Аквинского спорные и жестокие события обретают форму «здравого» смысла: «Если так происходит, то, значит, так надо!»
Ничего подобного нет на Руси. У нас те же века — с VII по XIII — это не «средние века» упадка и катастрофы. Это не «час быка», а утро. Россия в период европейского «темного средневековья» в целом переживает культурный рост и обретение прочной государственности. Моральной основой Российского государства становятся христианские ценности. Россия, конечно, как любое государство, переживала свои периоды смут и бунтов. Но эти события практически всегда имеют ярлык персонификации.
Мироощущение россиян окрашено в гораздо более радужные тона. И напрочь отсутствует мотив самооправдания, списывания грубости и жестокости на эпоху.
Современный европеец легко повторяет за Фомой Аквинским: «А иначе было бы еще хуже!» И всё в порядке. Ни малейшего чувства неловкости за жестокость и грубость предков.
Но тот же самый современный европеец убежден: русское Средневековье и вообще вся русская история как раз на редкость кровавые и злые! Как иллюстрация, например, — книга Джеймса Хэйли Биллингтона с чудесным названием: «Икона и топор».[175] Это исследование написано одним из ведущих мировых специалистов по русской культуре, выпускником Принстонского университета, доктором в Принстоне и Оксфорде. Биллингтон хорошо знает русский язык, прошел стажировку в МГУ, читал лекции в Ленинградском университете.
Он уже был широко известен и уважаем в академических кругах к 1966 году, когда книга «The Icon and the Axe. An Interpretive History of Russian Culture»[176] сделала его знаменитым. Книга сделала его непререкаемым авторитетом, экспертом буквально по всем сторонам русской общественной мысли, культуры и истории.
С 1987 года Биллингтон стал директором Библиотеки Конгресса США. По значимости это пост в Америке такой же почетный, как должность сенатора. Но сенаторов все время избирают и переизбирают, а Биллингтон остается на посту.
Несомненно, эта книга написана не врагом нашей страны. В ней чувствуется искренняя любовь и уважение к русскому народу и его истории. Тем удивительнее: автор всерьез считает, что в истории Руси естественным образом соединяются периоды поклонения и свержения авторитетов. Потому она такая и кровавая, страшная и жестокая, русская история: поставим мы на пьедестал кого-то, а потом свергаем и истребляем вчерашнего кумира со всеми чадами и домочадцами. А Европа?! Ну, в Европе, конечно же, ничего подобного не было!..
На примере книги Биллингтона хорошо видно, как уже современный Запад, как правило, оправдывая свою кровавость и жестокость, с удивительным упорством поддерживает миф о кровавости и жестокости русского народа.
О, эта страшная и кровавая история огромной, загадочной и мрачной страны… Мы и сами почти поверили страшным сказкам о Руси IX–XV веков.
Спросите у любого мало-мальски сведущего европейца, да и россиянина, какие ассоциации вызывают у него слова «Русское Средневековье», — и получите в ответ полный джентльменский набор: плаха, залитая кровью, дыба в пыточном застенке, вороны над Лобным местом, опричники, похожие на персонажей современных «ужастиков» и тому подобные прелести. Было все это в нашей истории? Разумеется, было, чего уж тут отрицать… Вопрос — в каких количествах…
Нас так затюкали рассказами о нашей жестокости, что даже экскурсоводы на Красной площади рассказывают: мол, Лобное место служило для пыток и казней. А выражение «орать во всю Ивановскую» восходит к крику публично пытаемых и запарываемых кнутом.
А это неправда.