О русском пьянстве, лени и жестокости Мединский Владимир
Заметим, от католических миссионеров исходят самые негативные оценки Руси. Борьба за приход и сферу конфессионального влияния была одной из основных причин рождения черных мифов о России.
У греческого православного Арсения Елассонского вероисповедных споров с московскими православными ненамного меньше, чем у католиков. Но он не шел в Россию с миссией и не пытался ее исправлять и переделывать.
И потому самая прямая причина русофобии — изначально нечестный подход к стране. Ватикан хочет унии с московским православием, хочет перекрестить Русь в католицизм, хочет подчинить ее духовную жизнь себе. Естественно, такое желание идет от изначального признания страны скверной и неполноценной. Вот удастся перекрестить, — можно будет рассказать положительный миф в духе «Повести временных лет»: были русские «зловидны» и «зверообразны», а сделались католиками, и святые на небесах не нарадуются на их ангелоподобие.
Герберштейн также выполняет очень неблаговидную миссию стравливания Московии и турок, после чего Священная Римская империя германской нации загребла бы жар русскими руками.
Отметим, что первые негативные книги о России написаны людьми, которые пришли на Русь далеко не как союзники.
Во-вторых, оценка Руси прямо зависит от успеха миссии иноземца.
Характерно, что один из самых «положительных» отзывов оставил моряк Ченслор. Он попал на Русь случайно, совершив великое и рискованное плавание по совершенно неизвестным морям. Это ведь совершенно не то, что ехать по дорогам Германии и Польши с пачкой дипломатических писем, поднося к носу надушенный платочек на постоялых дворах.
Миссии дипломатов оказались в основном неудачными потому, что они хотели переделать Россию, исправить ее, изменить. Олеарию это свойственно меньше, поэтому его описание объективнее.
Ченслор же — моряк, первооткрыватель, торговец, приехал в новую для него и уже потому очень интересную страну. Пережил увлекательные приключения. Познакомился с новыми людьми. Заработал неплохие денежки. Злобствовать вроде ни к чему.
Сравните русофилов и русофобов того времени: среди первых намного больше успешных людей.
В-третьих, оценка России зависит от личности пишущего.
Флетчер и Ченслор хотели примерно одного и того же, но у Ченслора все получилось, в том числе и потому, что он по-человечески другой. А у Флетчера не получилось, потому что с первых часов пребывания на русской земле он противопоставил себя русским традициям.
А когда не получилось, то и Россия оказалась плохой, неказистой страной.
Маржерет — профессиональный наемник. Жил наемником, умер наемником. Но он честен, разумен, справедлив. У него есть своя личная точка зрения на любые события, и он не идет против своей совести. В его биографии много битв, но нет ни одного палаческого приключения в стиле Штадена…
Штаден — тоже авантюрист и наемник, слуга многих государей. Но в отличие от Маржерета это тип, которому в любые времена и при любом устройстве общества самое красное место на виселице или, по крайней мере, на каторге.
Такой, как Маржерет, в чужой стране будет искать других таких же, чтобы с ними объединяться и дружить. Он будет смотреть на другую страну и народ честным взглядом воина, искать в «другом» какие-то положительные черты. Ну, хотя бы черты не неприятные, не отвратительные. Ведь странно как-то и неприятно жить и умирать в стране идиотов.
А такие, как Штаден, будут как раз стараться увидеть вокруг грязь и гадость. Во-первых, по привычке: ведь для него грязь — привычная среда обитания. Во-вторых, из самозащиты, — чтобы везде была грязь и мразь, чтобы не слишком выделяться на общем фоне. В-третьих, для самоутверждения: не я один такой. Все вокруг тоже дерьмо!
В конце концов, Россия XVI века велика и многообразна. Россия — это и благовест, слышный за десятки верст от ближайшей колокольни. И вопли пьяниц, дерущихся на испятнанном мочой снегу у кабака. Это героическая оборона Пскова и приключения «предприимчивых» бандюганчиков типа слуг самого Штадена. Русский народ — это и незаслуженно забытый сегодня князь Воротынский, остановивший Девлет-Гирея у Лопасни,[56] спасший нашу столицу от полного уничтожения, и профессиональный палач Малюта Скуратов. И духовник Ивана IV Сильвестр — автор Домостроя, и сумасшедший юродивый на паперти.
Вопрос: во что упрется, что выхватит взгляд иноземца. А выхватит он явно то, что ближе ему.
Было бы странно, если бы Маржерет описывал русских как пьяниц и негодяев, а Штаден — как людей умных и справедливых.
Не только на примере Маржерета и Штадена видно, как влияют личные качества писавшего на характеристику страны и народа. Так же и с двумя британцами — Флетчером и Ченслором. И голландский торговец Масса по своим человеческим качествам куда привлекательнее аристократа и дипломата Герберштейна.
Да не буду я понят так, что только плохому человеку может не нравиться Россия. Любовь — дело добровольное. В конце концов, не обязан никто любить Россию. Разумеется, у каждого народа всегда останутся традиции и привычки, которые не разделяют его соседи. И доля взаимного непонимания и неодобрения не исчезнет даже при самом пылком согласии и самой тесной дружбе между народами. Но и эти различия тоже можно трактовать по-разному.
Можно — как признак дикости и малокультурности русских, их недостаточной цивилизованности. И в целом как проявление нашей «скотской сущности». А можно — как этнографические особенности, совершенно нейтральные по своему смыслу.
Среди «обвинений» иностранцев есть упоминание «скучной», «однообразной» и «невкусной» пищи. Тут только руками разведешь — «не нравится — не ешь».
В конце концов, ведь ни приверженность итальянцев к пицце и пасте, ни любовь англичан к «fish and chips», ни поедание японцами сырой рыбы вперемешку с недоваренной рисовой кашей не служили и не служат причиной считать их «неправильными» и «цивилизационно неполноценными».
Русские действительно любят баню и не любят мраморных бассейнов. Да и мрамора у нас нет. Вообще большую часть года бассейн у нас как-то мало пригоден.
Русские и впрямь преданы своему царю и крестятся справа налево, а не слева направо. Ну и что? Достаточно последовательно считать, что поедание пирогов ничем не хуже использования в пищу гамбургера, а щи ничем не лучше и не хуже буйабеса,[57] и не спорить по этим поводам вообще.
Стоит любому из иноземцев отказаться от своего «цивилизационного эгоизма» или центризма, — как кому нравится — и тут же, как карточный домик, рассыпаются 90 % всех его обвинений.
К сожалению, записки иностранцев о России XVI–XVII веков использовались интерпретаторами не любовно и даже не нейтрально.
В XVIII–XX веках весь этот материал стал прекрасной основой для создания политически ориентированных мифов.
Мы уже видим, что за два столетия контактов, от Василия III до Петра I, иноземцы понаписали о Руси много разного. И качество, и дух написанного зависят от намерений иностранца, от успешности его миссии в России, его человеческих, личных качеств.
Большая часть заезжих путешественников описывали быт и нравы русских, как правило, противоречиво и поверхностно. Не имея возможности и времени, а то и не желая вникнуть в суть русского уклада, эти путешественники выдергивали из контекста некоторые символы — тройка, балалайка, самовар, матрешка. В текстах «цивилизованных» авторов между строк читается страх, который испытывали путешественники, наблюдая Россию сквозь окно «отеля» или кареты.
Разумеется, таким же примерно образом писали не только иноземцы о России в XVI–XVII веках. Примерно в таком же стиле писали порой англичане об итальянцах, или немцы о французах. А что писали англичане об ирландцах, вообще переводить бывает трудно — слишком много в текстах так называемой ненормативной лексики.
Обычнейшее нежелание понимать «другого», этноцентризм уже не первобытного племени, а как будто цивилизованного народа.
В писаниях любого из иноземцев легко найти и хорошее, и плохое. Вопрос — на чем фиксировать внимание и что считать важным. Даже сочинения Штадена и Герберштейна можно при желании посчитать панегириком Московии и всего русского народа. Для этого достаточно «нужным образом» подобрать цитаты из их книг, а все остальное объявить «несущественным».
Практически все те письменные источники, с которыми впоследствии знакомились иностранцы, прежде чем приехать в Россию, пестрят противоречиями. На одной странице можно встретить обвинение в грязи русских и здесь же удивление о распространении обычая мыться в бане каждую неделю. Изумление по поводу изобилия соседствует с описанием лености. Сетования по поводу отсутствия дорог эмоционально окрашены, а прекрасно отлаженная работа одной из первых в мире почтовой службы воспринимается как должное.
Существовали и серьезные, вдумчивые описания тех авторов, которые вживались в русский образ жизни, но они, как правило, не в состоянии переломить миф, потому что немногочисленны и рассчитаны на ограниченный круг серьезных исследователей.
Возникает естественный вопрос: почему же эти произведения делаются базой, основой для формирования черного мифа о России? Ведь при желании можно сделать все наоборот!
Можно… Но желания создать положительный миф о России, как видно, все же не было. А вот черный создать хотелось. Речь идет не о «теории заговора», не о воле злого человека или кучки злонамеренных лиц. И не о враждебности Запада по отношению к России.
Дело здесь в том, что ранее, до XVI–XVII веков Россия — не конкурент для стран Запада. В эпоху Древней Руси разные концы Европы жили слишком изолированно. В XIV–XV веках Европа только приближалась к границам Руси. А в начале XVI столетия, после завоевания Псковской земли, централизованное государство Российское, Московия, становится конкурентом Запада. И экономическим конкурентом, и политическим, и геостратегическим.
Россию начинают бояться. И принимают меры, порой не особенно корректные. В 1547 году Иван Грозный поручил послу Гансу Шлитте завербовать в Европе и привезти в Москву докторов, которые умеют ходить за больными и лечить их.
Найти также и книжных людей, понимающих латинскую и немецкую грамоту, мастеров, умеющих изготовлять броню и панцири, горных мастеров, знающих методы обработки золотой, серебряной, оловянной и свинцовой руды, людей, которые умеют находить в воде жемчуг и драгоценные камни, золотых дел мастеров, ружейного мастера, мастера возводить каменные и деревянные города, замки и церкви, полевых врачей, умеющих лечить свежие раны и сведущих в лекарствах, людей, умеющих привести воду в замок, и бумажных мастеров.
Примерно тем же занимались в большей или меньшей степени впоследствии все российские государи, наиболее активно, как мы знаем, — Петр I. Нанимали иностранцев, заимствовали технологии и старались взрастить и обучить иностранными мастерами свои «национальные» кадры.
Мало кто сегодня помнит, но одним из важных факторов успеха сталинской индустриализации стало активное использование именно зарубежного опыта и технологий. «Покупали» не просто «специалистов» — инженеров из США и Европы, давали подряды западным индустриальным проектным бюро на проектирование и «архитектурный» надзор за сборкой и отлаживанием целых заводов, промышленных комплексов.
Мы все знаем о купленном в Италии и собранном в Тольятти «под ключ» АВТОВАЗе.
Но мало кто знает, что проекты десятков гигантов отечественной индустрии, основанных в 30-е годы XX века приобретались на Западе. Это был разумный шаг, пожалуй, единственная возможность, не изобретая велосипед, в кратчайшие сроки совершить индустриальный рывок.
Именно таким образом Сталину удалось, по словам одного английского историка, «приняв Россию с сохой, оставить ее с ракетами».[58]
Будем объективны: то, что Россия в 1920-е годы оказалась «с сохой», с полностью разрушенной экономикой, транспортной системой, энергетикой и инфраструктурой — заслуга не в последнюю очередь самих большевиков, в том числе Джугашвили и сотоварищи. В общем, попыткам современной России произвести мену — «сырье в обмен на технологии» уже лет этак 600.
Шлитте выполнил задание царя, завербовал 123 человека. Однако Ливонский орден боялся, что привезенные Шлитте мастера усилят военный потенциал Русского государства. Он попросил любекский магистрат сделать все возможное, чтобы не пропустить Шлитте и его спутников в Москву. В Любеке Шлитте задержали и посадили в тюрьму. Мастера, естественно, разошлись. Один из них, Мейстер Ганс, попытался было самостоятельно пробраться в Россию, но был схвачен в двух милях от границы и казнен (!).
Вторую группу ремесленников, которую возглавляли доктор права Иоганн Цегендер фон Россенек и некий Вольф из Страсбурга, также постигла неудача. Их захватили в Вендене и продержали в заключении пять лет.
Цегендера отпустили лишь в июне 1553 года, взяв с него клятву не пытаться пробраться в Московию. Ремесленники же остались на службе в Ливонии.
Эти истории типичны для того времени. Здесь ясно виден страх перед конкурентом.
Вообще все очень напоминает историю пресловутой американской поправки Джексона-Вэника.[59]
Хотя бы часть Запада начинает осознанно хотеть, чтобы новый конкурент — Московия в европейском общественном мнении выглядела изначально порочным государством.
И по мере становления централизованного государства Российского происходит качественное изменение мифов. Сохраняя тот же легкий, в иных случаях ироничный стиль, в фольклоре начинает усиливаться описание отрицательных привычек. В записках иностранных путешественников бытовые неурядицы и единичные проявления описываются как типичные. Со временем исчезает даже ирония и появляется откровенное осуждение.
Глава 5
Переворот Петра и новые мифы
Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам?
Н.М. Карамзин
Переворот Петра — один из решающих моментов в становлении негативных мифов о России. Не потому, что при нем и после него Россия все больше обращается в сторону Запада. Дело в том, что до Петра это делается совсем не так, как при Петре и при его преемниках.
До Петра весь XVII век Русь заимствует технологии, технику, способы организации армии. В этот славный и сложный век русской истории закладывается почти все, что впоследствии приписывается Петру. Заказываются воинские уставы, и первый из них — еще в 1621 году, всего через 8 лет после восшествия на престол первого из Романовых, Михаила Федоровича. Дьяк Пушкарского приказа, Анисим Михайлов, сын Радишевский написал «Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки». Еще в 1607 году он начал переводить «Военную книгу» Леонарда Фронспергера, две части которой вышли в 1552 и в 1573 годах.
На основе без малого 663 статей нового Устава и начала формироваться регулярная московитская армия.
По Уставу в армии сохранялись стрелецкие войска и дворянское ополчение, но параллельно с ними вводились «полки иноземного строя»: солдатские — то есть пехота, драгунские — то есть конные, рейтарские — то есть смешанные. С этого времени полки иноземного строя постепенно вытесняют старомосковские, а когда в 1654 году под Конотопом погибает чуть не все «старое» дворянское ополчение, такие полки составляют ядро русской армии. Почти за полвека до Петра. Создается военный флот. Торговые флоты были в России и до того. С XV века существует очень неплохой рыболовный и торговый флот поморов, который базируется в Холмогорах и в Архангельске.
Кочи — российские суда, полностью отвечали всем требованиям, которые предъявлялись в Европе к океанскому кораблю: с килем, палубой, фальшбортом, двумя мачтами, системой парусов. Эти суда могли выходить в открытый океан. Размерами кочи были ничуть не меньше каравелл, на которых Колумб открывал Америку, и уж точно больше суденышек Северной Европы — построенных в Швеции, Норвегии, Шотландии, Англии.
О качествах коча говорит хотя бы то, что на этих судах поморы регулярно ходили к архипелагу, который норвежцы назвали Шпицбергеном и Свальбардом. У русских для этого архипелага, лежащего на 75–77 градусах северной широты, было свое название: Грумант. Плыли к нему около 2000 километров от Архангельска, из них 1000 километров по открытому океану, вдали от берега. «Ходить на Грумант» у холмогорских моряков было занятием почетным, но достаточно обычным.
Петр I. 1723 г.
Яркий пример того, как дурное окружение и отсутствие всякого воспитания и образования могут испортить жизнь даже столь одаренному от природы человеку. А также того, как благими намерениями мостится дорога в ад
Кочи были почти идеальными судами для мореплавания, рыболовства, добычи морского зверя в северных водах.
Этот флот возник совершенно независимо от флотов других европейских держав и без малейшего учения у них.
Считается, что Ричард Ченслор в 1553 году «открыл» устье Северной Двины, Архангельск и Холмогоры.
Вилим Баренц в 1595–1597 годах «открыл» море, которое носит его имя, «открыл» Шпицберген и остров Медвежий и погиб, «открывая» Новую Землю.
Приходится брать в кавычки слово «открыл», потому что все эти острова, проливы и моря давным-давно известны русским. Не говоря о том, что «открытие» Архангельска англичанами выглядит ничем не смешнее, чем «открытия» нами Лондона или Глазго.
Если Ченслор «открыл» русское Поморье, то и русские «открыли» многие европейские земли. Первые следы пребывания русских на Груманте-Свальбарде известны с X века. С XII–XIV веков они добираются до Новой Земли и Медвежьего. С начала XV века русские моряки Севера регулярно плавали вдоль всего Мурманского побережья. Огибая самую северную точку Европы, мыс Нордкап, они добрались до Норвегии и наладили с норвежцами торговлю.
В 1480 году русские моряки первый раз попали в Англию — между прочим, за 70 лет до Ченслора. Они и потом посещали Англию неоднократно. Я нисколько не умаляю славы Ченслора, Баренца и других отважных моряков Англии, Голландии, Норвегии. Но простите, кто кого открыл? Наверное, лучше и честнее всего учесть и признать все открытия. Все открывали всех, плавая по морям навстречу друг другу. Но ведь и в этом случае мы «открыли» британцев на 70 лет раньше, чем они нас.
Кочи предназначались для северных морей. Их корпус был устроен не так, как у судов, ходивших в вечно незамерзающих морях: обводы судна в поперечном разрезе напоминали бочку. Форма изгиба рассчитывалась так, что если судно затирали льды, то эти же льды, стискивая борта судна, приподнимали его, выталкивали наверх. Течение продолжало толкать лед, льдины продолжали теснить и толкать друг друга, но судну это уже не было опасно.
Таким образом были рассчитаны обводы полярного судна «Фрам» («Вперед»), построенного по проекту Фритьофа Нансена. Нансен использовал национальный, норвежский вариант «северной каракки». Его расчет оправдался. «Фрам» в полярную зиму затерли льды, корпус его поднялся почти на полтора метра, и как ни бесновался лед, он не смог раздавить корпус судна.
Наши кочи были ничуть не хуже.
А каспийский бус, плававший по Волге и Каспию, был огромным судном с водоизмещением до 2 тысяч тонн и длиной по палубе до 60 метров. По классификации Ллойда, это «галеон». Но ни один средиземноморский бус или галеон никогда не строился больше 600–800 тонн водоизмещением. Галеоны, на которых испанцы вывозили богатства Америки в Испанию, имели водоизмещение от 800 до 1 800 тонн. Только немногие из них достигали размеров не самого крупного каспийского буса.
Ни одна из каравелл, на которых Колумб доплыл до Америки, не имела водоизмещения больше 270 тонн. Водоизмещение большинства торговых кораблей Голландии и Англии, в том числе ходивших в Индию, в Америку, на остров Ява, не превышало 300–500 тонн.
Коч, с его водоизмещением до 500 тонн, ничем не отличался от европейских кораблей по размерам. Каспийский бус — значительно больше.
Кочи строили в Холмогорах и в других городках по Северной Двине. Каспийские бусы строили в нескольких местах по Волге и по Оке. России XVII века совершенно не были нужны никакие иностранные инструкторы, никакие мастера из Голландии, чтобы строить корабли.
Но во время своей поездки на север Петр в 1691 году обнаружил «ужасную» вещь: дикари из Холмогор делали «неправильные» обводы судна! Не такие, как в Голландии! То ли Петр не слушал никаких объяснений, то ли никто не решился объяснить Петру, что так и нужно строить корабли для плаваний по ледовитым морям. Ведь голландский флот севернее Эдинбурга и Осло никогда не забирался. Он никогда не смог бы плавать в таких широтах и в такой ледовой обстановке, как кочи.
Специальным указом Петр повелел прекратить строительство всех «неправильных» кораблей и строить взамен только «правильные», с такими же обводами корпуса, как в Голландии. А каспийский флот?! Там тоже неправильные обводы судов! Сломать!
Но может быть, иноземцы были необходимы, чтобы научить русских водить корабли в открытом море?
А. Строк «Фрегат „Святые апостолы Петр и Павел“, в строительстве которого участвовал Петр I». 1698 г.
Пётр строил фрегаты, но главную свою морскую победу (при Гангуте) одержал с помощью гребных галер
Нет, не было такой необходимости.
Один из первых русских генералов, Григорий Иванович Касогов, в 1674 году руководил постройкой флота под Воронежем и его действиями в Черном и Азовском морях.
В 1672 году он берет штурмом Азов, открывая дорогу к морю. И начинает строить флот, привлекая русских мастеров, создателей каспийских бусов.
Корабли Касогова не были, конечно, фрегатами и бригантинами голландских или английских адмиралов. Эти парусно-гребные суда, галеры и скампавеи напоминали скорее флот Венеции — тот самый, который в 1571 году наголову разбил турецкий флот при Лепанто.
Не надо пренебрежительно отзываться о галерах — и в битве при Лепанто, и в Северной войне галеры показали себя очень неплохо. Да, это не океанские суда — они тихоходны, плохо выдерживают сильное волнение. Но в узостях проливов, среди мелких островков галеры оказывались эффективнее океанских судов: они меньше зависели от ветра. Паруса линейных кораблей шведов постоянно беспомощно обвисали, для маневров им было нужно много времени. А галеры уверенно шли на абордаж замерших судов или поворачивались бортом для залпа.
И во времена Петра русские вынуждены были заводить галеры, совсем не похожие на суда голландцев.
Напомним, своей главной «морской» военной победой в Северной войне, в битве при Гангуте, Петр обязан именно активному использованию галер! Именно недорогие гребные галеры, а не парусники-фрегаты, «сожравшие» не один годовой бюджет России, — вот что обеспечило нам эффектную победную точку в многолетней войне с Карлом XII. Но еще за полвека до Петра и его балтийского флота Григорий Иванович Касогов должен был перебросить свои войска по рекам до Азовского моря, по узостям мелкого Азовского моря и по прибрежным частям Черного. Флот Касогова, эскадра в 60 вымпелов, эти задачи выполнила великолепно. Он перевез войска под Азов, а после взятия Азова построил новые суда и нанес удары по турецким и татарским крепостям на побережье Крыма.[60]
Что же получается? При Петре по его прямому указу бросают гнить, а то и просто ломают прекрасные корабли, которым плавать и плавать, уничтожают два превосходных флота. Из сырого леса, наскоро, стали строить другие, — под руководством иноземных специалистов.[61]
Но когда построили новые суда, то оказалось, что мореходными качествами прежних кочей они вовсе не обладали. Россия, русское Поморье, навсегда потеряли свой приоритет в северных морях, свое «ноу-хау», позволявшее им уверенно конкурировать с любыми иноземцами на Севере. А флот каспийских бусов так и не восстановили — иностранцы попросту не умели строить такие большие и надежные суда.
Да, Петр I строил флот! Для Черного моря под Воронежем, для Балтики — во многих местах. Да, строил… Строил под чутким руководством иноземных мастеров, игнорируя весь национальный опыт. И к тому же невероятно торопился.
При таком подходе к делу ничего хорошего не получалось. Корабли строили не вольные мастера Холмогор, а согнанные «даточные люди», толком не понимавшие, что они делают и зачем. Корабли сколачивались на скорую руку, без всякого соблюдения технологии. Все флоты, построенные Петром, сколочены в ударно короткие сроки из сырого леса, черт-те из чего и представляли собой еле держащиеся на поверхности воды плавучие гробы.[62]
Указы Петра уничтожили строительство русских кораблей. Построенный им флот уже при Анне Ивановне, в 1740-е годы, не мог выйти из Финского залива. Флот пришлось создавать заново, уже при Екатерине.[63]
Ф. Рокотов «Екатерина II». Конец 1740-х гг.
Будучи немкой по крови, смогла стать глубоко русской по духу
История флота очень характерна для Петра: уничтожается то, что есть, заводится нечто — более худшее. Мифы о русском флоте тоже типичны для всего периода мифологии: достижения русского народа и государства Российского до Петра не замечаются, признаются как бы и не существующими.
Сказанное касается даже времени появления на Руси картофеля, подсолнечника, табака, кукурузы. Их внедрение приписывается Петру.
Да вот беда: в 1634 году Михаил Федорович запрещает курение табака по всей России. «Соборное уложение» 1649 года запрещало табак курить, пить и вообще держать у себя. «Пить» — это пить настойку на табаке. Ее пили вместо хмельных напитков или подмешивали в них, чтобы крепче получалось.
Тогда же, при Алексее Михайловиче, в садиках появляются подсолнухи. Они используются и как декоративные растения, и для семечек. Как огородное растение разводят и кукурузу. Полевой культурой она стала только в начале XIX столетия, но еще в середине XVII века никого не удивляют русские ребятишки, грызущие початки кукурузы.
М. Клод «Алексей Михайлович Романов».
«Тишайший» или «добрейший». В общем, «дорогой Леонид Ильич» на троне XVII века
В XVII веке появился и чай. В 1638 году монгольский Алтын-хан прислал царю Михаилу Федоровичу подарок — 4 пуда чайного листа. С тех пор чай завоевывает все новых поклонников. В 1679 году заключили договор с Китаем о регулярных поставках чая. Ввозится чай через Кяхту, верблюжьими караванами. Чай в Европе называется «те» или «ти». Название восходит к речи южных китайцев. На севере Китая напиток «ча» дал начало нашему названию.
С конца XVII века в Московии появляются заварочные чайники (в том числе и знаменитая гжель). На рубеже XVIII века появились и самовары, вот они-то — типично русское изобретение.
Картофель… Созданное в 1765 году Вольное экономическое общество утверждало: будучи в конце XVII века в Голландии, Петр послал в Россию мешок семенного картофеля и тем самым познакомил московитов с новой культурой. А до того, как нетрудно понять, даже о самом существовании картофеля никто и не подозревал.
Вот только как тут быть с речью патриарха Никона, который в 1666 году обрушился на тех, кто курит табак, лузгает семечки, употребляет в пищу «богопротивный картовь»?
Никон боролся с курением табака не потому, что познал вред и опасность этого занятия, и воевал с картошкой не потому, что не проникся еще пониманием, до чего же полезна эта культура. И табак, и подсолнечник, и картошка были для него «выходцами» из западных неправедных стран и подвергались гонениям только по этой причине.[64]
Но получается, картошка-то была! Выходит, не было необходимости Петру ввозить картофель из Голландии.[65]
Брат Петра по отцу, сын первой жены Алексея Михайловича, Марии Милославской, Федор, отменил (в 1679–1680 годах) многие судебные жестокости: отсечение рук и ног, долгое содержание в колодках.
Власть отказалась от страшной казни мужеубийц: их закапывали в землю по шею, чтобы они так и умирали закопанные, а потом вешали за ноги. В 1679 году велено, чтобы мужья не имели права продавать и закладывать имущества жен, действуя от их лица.
В 1680 году издан указ, запрещавший требовать от священников раскрытия тайны исповеди и любых сведений о грехах кающихся.
В это же время отменен обычай, согласно которому люди, бежавшие с поля боя, обязаны были показываться прилюдно только в женских охабнях.
12 января 1682 года окончательно отказались от местничества: системы назначении на должности с учетом заслуг всего феодального рода за всю его историю.
Не могу не вспомнить Бориса Ельцина, обратившегося во время очередного заседания к одному из членов правительства: «Не так сели!» После этого наш современный царь Борис величаво указал широким монаршим жестом, кому надо сесть к нему поближе, а кому «на галерку».
Выходит, очень глубоко коренится местничество в нашем народном сознании… Борис Ельцин, может, вообще толком не знал, что такое Боярская дума и кто, где и почему в ней сидел. А действие принципиально то же самое. Сказал он кому-то: «Не так сели!» — и газеты запестрели заголовками, мол, отставка уже предрешена.
Федор Алексеевич был в этом плане намного «прогрессивнее» Ельцина, хоть и жил на три столетия раньше. Потому что царь Федор велел предать огню все Разрядные книги, в которые вписывались заслуги всех людей того или иного рода — «поместные росписи», кто кого выше или ниже по рангу и кому за кем сидеть или стоять. В передних дворовых сенях разложили огонь и тут же сожгли Разрядные книги, прямо во дворце.
В 1678 году начата первая в истории Московии всеобщая перепись населения.
В 1679 году проведена реформа налогообложения и введено подворное обложение.
Проведена реформа официальной одежды — все государственные чиновники должны были носить польское платье. Официальные лица в старомосковской одежде в Кремль и в царский дворец не допускались. Это вовсе не блажь царя, не самодурство. В длинных старомосковских одеждах работать, писать и разбирать бумаги, просто бегать по кремлевским «этажам власти» было невозможно. В них можно было только праздно сидеть. А царь хотел от придворных какой-то активности, труда…[66]
Часть этих реформ историческая традиция приписывает Петру: перепись населения, отмену местничества.
Но главное, в отличие от брата, Петр вел себя прямо противоположно: он никогда ничего не рекомендовал и не советовал. Он исключительно приказывал. Приказывал, например, брить бороды. Никакого права выбора, никаких вариантов![67]
Кроме того, Петр требовал от священников РАСКРЫТИЯ ТАЙНЫ ИСПОВЕДИ. Это превращало церковь в систему более страшную, чем КГБ. И… менее уважаемую.
Лично я уверен, что уничтожение авторитета церкви — одна из важнейших причин, по которым не сложилось в России настоящего гражданского общества. Такого, при котором нельзя войти в парламент и арестовать депутатов. При котором власть монарха ограничена, а личность обладает неотъемлемыми правами.
При первых Романовых к такому открытому обществу медленно, но неуклонно шла Россия. При Петре движение в сторону гражданского общества остановилось.
Не было уважения к церкви, церковь лишилась морального авторитета.
Во многом именно идиотское, если не сказать сатанинское, это решение подготовило настроения общества к 1917 году.
ТАКАЯ власть не уважалась и отвергалась.
Нет бога.
Значит, ВСЕ дозволено.
Мифы о личности Петра и эпохе «петровских реформ» стали важной частью официальной и народной российской исторической мифологии. Собственно, мифы о Петре начинаются уже со слова «реформы»: большую часть реформ, которые приписаны Петру, начал не он, а его отец и даже дед.
Но есть еще один, самый страшный из созданных им мифов. Он даже хуже уничтожения флота, расстройства системы управления, приписывания себе достижений предков.
Это создание черного мифа о России — клевета на всю прежнюю русскую историю.
Чтобы оправдать все потери и преступления времен Петра, сделать из, мягко говоря, противоречивого монарха великого реформатора, черной краской стал писаться весь предшествующий период. «Допетровская Русь» сделалась символом всего самого скверного, что только может быть в русской жизни.[68]
Вся предшествовавшая Петру I история уже при его жизни стала объявляться временем «дикости» и «темноты», «отсталости» и «невежества». Что такое «допетровская Русь»? Сплошной мрак, нищета, убожество, жестокость и тупость. А пришел Петр — и солнце воссияло над Россией!
Хорошо хоть не всякий свой личный выбор Петр жестко навязывал всей России. А то, например, любил он спать под низкими потолками, во время же заграничной поездки вообще спал… в «шкапу». До сих пор в Голландии показывают «шкап», в котором спал Петр. Так хоть спать в «шкапу» он не требовал…
«Правительница Софья Алексеевна». Рисунок XIX в.
Была, думаю, и умнее, и приятней внешне, чем рисовали её «пропетровские» летописцы
Но по отношению к истории была создана целая концепция. Древняя Русь рассматривалась как цивилизованная европейская страна. Потом татары оторвали ее от Европы, и задача «просвещения Руси» — это вернуть ее в Европу. Как? Да путем самых широких заимствований!
Петр произвел крутой переворот в сознании россиянина: все западное он сделал «хорошим», «положительным», а все русское — «черным», «плохим». Началось огульное заимствование западных идей, зачастую мало понятных, заимствовали их, слепо копируя. Петр перенимал вовсе не то, что реально было в странах Запада, что апробировано временем и показало свою полезность.
Он брал в основном то, что писали в книгах теоретики. Или то, что они считали полезным для России (но вовсе не обязательно — для своих стран). Таким «главным теоретиком» стал для Петра Готфрид Вильгельм Лейбниц.[69]
Г.В. Лейбниц активно пропагандировал идею «регулярного государства» — государства как исполинской машины. По словам Лейбница, в таком государстве — «как в часах одно колесо приводит в движение другое, так и в великой государственной машине одна коллегия должна приводить в движение другую, и если все устроено с точною соразмерностью и гармонией, то стрелка жизни будет показывать стране счастливые часы».
Такая идея государства, совершенно подавляющего собой общество и руководящего абсолютно всем, Петру очень нравилась.
Надо заметить, что это «регулярное государство» Лейбница в определенной степени напоминает нашу «вертикаль власти», доведи мы ее до абсурда.
Такую «вертикаль власти» пытался ввести и Николай I. Петр создать ее не успел или не смог. А Николай сумел. Действовал он, наверное, с самыми лучшими намерениями, и вообще человек был лично честный и порядочный — но уже на этом примере видно, что ничего хорошего России «вертикаль власти» и попытки построить «регулярное государство» не принесли.
Николай I в конце жизни сильно горевал, что его старший брат Александр I сумел победить Наполеона, то есть по сути армию почти всей «объединенной» Европы, а он сам, со всей своей «вертикалью», не может справиться с десантом европейских стран в Крыму, сбросить в море этот ничтожный десант, зацепившийся за самую окраину империи!
Под конец жизни Николай I очень страдал по этому поводу, и есть серьезные основания полагать, что он то ли выпил яд, то ли фактически покончил жизнь самоубийством, сознательно не лечившись во время болезни. Ведь потерпела крах главная идея его жизни: создание бюрократической империи. Он всю жизнь строил махину имперского колосса, а эта махина не в силах раздавить клопа у себя на заднице.
Уже при Петре Северную войну Россия выиграла никак не по Лейбницу. Потому что Готфрид Вильгельм последовательно считал, что историческая судьба России в этой войне — покориться Швеции.
Ведь Россия — отсталая, неисторическая держава. Шведы смогут научить русских «правильной» жизни, воспитают их, но это возможно только, когда Россия сделается колонией Швеции. Никакой самостоятельной роли у России в истории нет и быть не может, без шведов у России нет будущего.
Первый суверенный демократ на троне, Петр очень почитал Лейбница и многому учился у него. Идеи регулярного государства он заимствовал и применял, как умел. Хорошо, что хоть в одном не послушался — не послал в Стокгольм послов с просьбой взять всю Россию себе в колонию.
Петр соглашался с Лейбницом в главном: необходимо как можно больше учиться у Запада. Он согласен с тем, что Россия — отсталая, страшная, дикая, нецивилизованная. Ее цель — приобщиться к цивилизации любой ценой.
ДО Петра Русь сама не заимствует идеологии Запада и не создает о самой себе черных мифов.
ПОСЛЕ — официальная позиция правительства включает в себя черный миф о России как об отсталой и дикой стране, в которой не было и быть не могло решительно ничего хорошего.
Что характерно: уже Ломоносов, разделяя культ Петра, активно участвуя в этом культе, все же усомнился — неужели России и правда предстоит только учиться и перенимать?! Он уже был уверен, что
- Может собственных Платонов
- И быстрых разумом Невтонов
- Российская земля рождать.
Ломоносов и писал это, чтобы убедить современников — не такие уж мы убогие, все-таки кое-что можем. И не убедил. Не смог переломить. До сих пор не получается.
Помню, как в Шереметьево II несколько лет назад наблюдал сцену: грузчики толкают ногами чемоданы. Не переносят, а именно пинают как попало. Говорю им:
— Неужели нельзя иначе?! Везде носят, а вы пинаете… Зачем же вы наши вещи — ногами?
А грузчик искренне:
— А вы не в Европе здеся! Вы в Россию приехали…
То есть получается — в России иначе нельзя. Это уже внедрилось на уровне архетипа, стало частью народного сознания — у нас иначе нельзя.
И грузчики в Шереметьево II — только следствие долгого пути развития… С XVIII века практически все реформы затеваются строго по западному образцу. Западная идеология становится для России образцом для подражания. Формирование государства идет с оглядкой на Запад.
Считается, что политические интересы России требуют династических браков с западными принцессами. И пусть эти принцессы (меня это всегда удивляло) не чета тем, что выходили замуж за наших князей времен Ярослава Мудрого, а так — мелюзга, бесприданницы.
С глобального петровского мифа и началась череда черных политических мифов о России, не иссякающая по сей день.
Этот миф явился сильнейшим ударом по национальному самосознанию.
Чем больше внедрялась в сознание народа эта схема, тем сильнее подрывался еще недавно сильный, могучий дух народа.
Князя Михаила Михайловича Щербатова трудно считать врагом государства Российского. А ведь он последовательно считал, что после Петра произошло «повреждение нравов» в России и одна из сторон этого «повреждения» в том, что русские стали считать себя слабыми, зависимыми от иноземцев.[70]
Так и Николай Михайлович Карамзин пишет в докладной царю Александру I: «Дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости. Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев; он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам?»[71]
Н.М. Карамзин даже предлагал подумать, а не перенести ли столицу обратно в Москву? Чтобы «дух народный» укрепился и чтобы правительство пропагандировало бы «древние навыки», а не «представляло их смешными».
В. Тропинин «Н.М. Карамзин».
Первым заявил о значении «духа нации» для развития государства
В 1700 году Россию еще не боятся.
Даже победа над Швецией, и Ништадтский мир 1721 года не вызвали сильного страха. Скорее, удивление. Теория Лейбница пока не подтверждается.
Но вот наступают годы Семилетней войны 1756–1763 годов. Россия участвует в ней так, как не участвовала еще никогда. Российские вооруженные силы наголову громят одну из сильнейших армий Европы — армию Пруссии.
Ни англичане, ни французы разбить Фридриха Великого не смогли. А русские смогли! В сражениях под Куненсдорфом и Гросс-Егерсдорфом русские солдаты показали себя лучше прусских — лучше обученными, подготовленными, снаряженными. Они отважнее шли в бой, больше доверяли своим командирам, лучше атаковали и твердо держали оборону.
Русские офицеры по своей квалификации ничуть не уступали прусским и притом вели себя более объединенно, были отважнее и самостоятельнее.
Военная техника? И по качеству ружей, и по количеству и калибру артиллерийских стволов Российская империя нимало не уступает Пруссии, а часто ее превосходит. Грозно рявкает «единорог» — боевая гаубица, придуманная графом Шуваловым, посылая ядро на добрые 600 саженей, то есть без малого на километр!
11 января 1758 года русские войска вошли в Кенигсберг. Пруссаки тут же присягнули на верность императрице Елизавете: «кайзерин Елизавет», как они ее называли. До окончания Семилетней войны… вернее, до выхода из нее Российской империи в 1762 году, Восточная Пруссия четыре года входила в состав России, причем не как захваченная в бою часть территории неприятеля, а как одна из ее частей. Пруссаки платили налоги, вели себя совершенно лояльно к Российской империи. Они и не собирались выходить из ее состава после окончания войны.
В конце сентября 1761 года русские войска взяли Берлин. Оккупация длилась всего две недели, но это ведь была оккупация не чего-нибудь, но столицы вражеского государства! Представьте, что пруссаки захватили Москву, и жители города легко присягнули Фридриху. А теперь взят «на штык» еще и Петербург… Пусть даже на две недели.
Русские побеждали так, что о случайности не могло быть и речи. Некоторые историки всерьез считают, что именно в Семилетнюю войну Россия сделалась активным субъектом европейской политики.
Россия выигрывала за счет еще одного качества, не менее важного, чем качество вооружений или таланты полководцев: за счет патриотизма своих жителей.
Прусская армия укомплектовывалась любым сбродом, лишь бы завербовать подходящих парней, подпоив их в кабаке или пообещав спасение от суда. Ходила поговорка, что прусский солдат больше боится палки капрала, чем пуль неприятеля. Прусский воинский устав прямо запрещал водить колонны солдат через леса или даже по опушке леса, чтобы не провоцировать дезертирства.
Русский солдат или, по крайней мере, офицер был в первую очередь патриотом, слугой Отечеству и Государю. Он шел в бой не за миску каши и не за выслугу лет, а за Веру, Царя и Отечество. На фоне прусской армии это выглядело особенно привлекательно. Но ведь и британский флот в этот период времени формировался почти как прусская армия, а во Франции патриотами, преданными своей королевской династии, были в основном офицеры-дворяне.
Особенности русской армии заставляли задуматься не одних пруссаков…
Да и рядовые немецкие обыватели не горели особой преданностью своей державе. Они встречали русскую армию настороженно, но вовсе не как врагов.
В Пруссии было много сторонников принятия подданства России. Фридрих с его муштрой, культом армии и вечными войнами всем изрядно надоел, а тут появилась возможность сделаться частью большой и стабильной империи.
Русские притом проявляли практически поголовный, массовый патриотизм. Это отлично видела Европа, и страх проникал во многие сердца.
Ни Украинская война 1648–1667 годов, ни Северная война 1700–1721 годов не заставили бояться грозно нависшей над Европой Российской державы.
Теперь же рождается обоснованный страх перед огромной империей, которая все более властно вмешивается в «европейский политик».
Семилетняя война — время невиданной активизации всех негативных стереотипов, извлечение на свет Божий всех скверных суждений, всех отрицательных мнений о России и русских.
Середина — конец XVIII века — время формирования основных политических мифов о России, трансформация литературных и бытовых мифов в политические. Тех самых, которые до сих пор невероятно мешают нам жить.
И д’Эон «находит» «Завещание Петра Великого» именно в это время. И рассказы о зверстве и грубости русских становятся важной частью европейской политики. В прусских газетах постоянно писалось, что Елизавета взяла власть в результате дворцового переворота, что она внебрачная, незаконная дочь Петра. Что в русской армии постоянно избивают офицеров и потому многие немецкие офицеры из нее убежали. Что русские нечистоплотны и грубы, постоянно напиваются и устраивают драки между собой.
Когда русская армия З.Г. Чернышова в 1760 году входит в Берлин, генерал Тотлебен (что характерно — этнический немец) решил публично выпороть берлинских журналистов «за дерзкие выходки противу нашей императрицы в их зловредных изданиях».
Всего лишь выпороть, хотя по законам военного времени мог бы и повесить. Пресса и того испугалась.
«Весь город просил о монаршем милосердии к ним», после чего Тотлебен вообще отменил экзекуцию. Елизавета даже накричаа на Тотлебена, укоряя, что из-за него и на нее, Елизавету, «будут смотреть как на монстру».
Елизавета Петровна была совершенно права! В Европе уже поднялся шум, — причем не в союзных с Пруссией государствах, а в союзных с Россией Австрии и Франции. Потому что, по мнению дорогих союзников, Россия должна восприниматься Европой как страна грубая и жестокая.
В Вене и в Париже очень обрадовались назревающему скандалу. Там ждали, когда же Россия проявит себя с худшей стороны, — и вот оно!
А в самой России черный миф о нашей стране получил неожиданное подкрепление: весь XVIII век — это эпоха формирования того слоя внутри самой России, который эти мифы радостно воспринимал, а часто и сам их выдумывал.
Глава 6