О русском пьянстве, лени и жестокости Мединский Владимир

Глава 2

Какие бывают мифы?

Сказка — это миф, в который перестали верить.

В. Пропп. «Исторические корни волшебной сказки»

Долгий период в истории всего человечества миф был обычным способом познания мира. Ведь что такое миф? Это нечто, основанное на действительных событиях, но приукрашенное и измененное. Приукрашенное — чтобы было интереснее.

Миф — приукрашенная история. Ну и немного измененная… в свою пользу. Ведь, если повествование о действительных событиях будет скучно, грешные людишки могут не придать должного значения событию, а то и попросту о нем забыть.

Даже если миф вовсе не об истории своего народа и вообще как бы к истории не имеет отношения, народ вносит в него свои оценки. Взять хотя бы миф о Персее, который спас Андромеду от морского чудовища. Каждый год город приносил в жертву живую девушку. Жертву приковывали к скале, и вместе с приливом из моря выползал страшный, отвратительный, прожорливый змей-дракон. Он пожирал девицу и на какое-то время оставлял город в покое. Персей победил дракона, показал ему голову медузы Горгоны. Дракон окаменел и вечно стоит теперь у моря, как скала. А Персей женился на Андромеде, и их потомки до сих пор живут в Греции.

Какие реалии стоят за этой красивой сказкой?

Наверное, древние греки очень хорошо знали, что в морях водится много разных созданий, в том числе всяких несимпатичных. Драконы драконами, а есть еще акулы, касатки, кашалоты, осьминоги, и они порой подплывали к берегу совсем близко, к самой прибойной полосе. Ведь в те времена, до появления морских судов, интенсивного отлова рыбы, двигателей внутреннего сгорания и нейлоновых сетей тем более, преград-то не было.

Греки весьма разумно считали полезным попугать подростков этими существами, чтобы они не слишком бегали без старших вдоль прибоя и не лезли бы в воду там, где старшие их могут потерять из виду. А тем паче, чтобы подростки не вздумали бы отправиться в самостоятельное плавание. Эта практическая сторона мифа очевидна.

Кроме того, миф отражает древние представления о том, что человеческая жертва может умилостивить силы природы: море, приливы, морских чудовищ. Миф, таким образом, является еще и хранителем опыта, обладает исторической памятью: так бывало когда-то… Приносили в жертву красивых девушек, и мерзкий дракон пожирал их, утаскивая в подводные пещеры… Вспомним о несчастных в ветреный зимний вечер, когда с моря несет смесь капель и снежной крупы, небо затянуто тучами и вся семья жмется к очагу. Но больше такого нет, спасибо храброму Персею! Вспомним не только о несчастных жертвах и гнусных драконах-людоедах. Вспомним и о светлых героях, которые сделали наш мир лучше, безопаснее, приятнее. Ну и о прекрасных девушках, которые сделались женами великих людей, свершивших подвиги.

Так миф соединяет разумное практическое назидание, сведения о внешнем мире, историческую память, нравственные заветы, отголоски прошедшего, представления народа о хорошем и дурном.

Существуют мифы космогонические — о том, как возникла и изменялась Вселенная, становилась такой, как сейчас. Мифы, в которых боги творят мир, а герои обустраивают его.

Так называемые мифы «происхождения» — это мифы о том, откуда и от каких предков пошел народ. Например, миф о трех братьях, Русе, Чехе и Ляхе, основоположниках русского, чешского и польского народов. Кстати, с братьями в истории мифотворчества вообще связано много занимательного и повторяющегося у многих народов. Здесь вам и Каин с Авелем, Ромул с Ремом (основатели Рима), Кий, Щек и Хорив (основатели Киева). Одно приятно: наши «сказочные» славянские братья, хотя бы «не мочили» друг друга по поводу и без, в отличие от Рема и Каина.

Мифы исторические — это мифы о своей истории.

Мифы географические — о соседях и вообще обо всех других народах.

Создавая мифы о самом себе, своем происхождении, своей истории, народ накапливает легенды и предания. Он создает представления о своем национальном характере. И русский народ, и вообще всякий народ несет в себе некий «первобытный образ» мира, и образ самого себя в этом мире. Такой образ ученые называют архетипом — то есть в буквальном переводе «древним типом». Этот образ самого себя народ несет в себе коллективно. Как говорили предки, соборно. Он характерен для всего этноса.

Архетип сразу не особенно заметен. Если хочется его узнать, приходится долго и всерьез изучать историю и этнографию народа. Архетип внедрен глубоко в подсознание. Никто даже при сильном желании не сможет ответить вам на прямой вопрос: а носителем какого архетипа ты являешься? Образ национального «я» обнаруживается в особенностях образа жизни, мотивах поступков, восприятии окружающей действительности. И отслеживать нужно поведение не отдельных личностей, а целого народа.

Мифы нужны для объяснения мира. Исторические мифы необходимы народу, потому что в них заложены его коренные национальные ценности. В мифах истории живет память, которая объясняет — кто мы, что с нами происходило, как мы реагировали на различные обстоятельства жизни.

Мифы нужны для связи человека и остального мира, личности и его народа, его предков. Почитание предков предполагает: если они вели себя так, то мы не можем, не утратив достоинства, вести себя хуже. Происхождение обязывает.

В этом мне видится, как проявила себя одна из величайших идеологических ошибок большевиков. Дело в том, что, желая «до основания все разрушить» и на пустом месте «новый мир построить», революционеры-романтики искренне насмехались над уходящими в века семейными традициями, старорусской традицией памяти и почитания фамильных предков. Более того, наличие в роду кого-либо не из «крестьян-пролетариев» ставилось в вину гражданину «нового мира», как минимум губило карьеру, а в «суровые» годы могло стать и поводом для репрессий. К чему это вело? Фамильные старые фото, на которых, не дай бог, ваш дед или прадед запечатлены в мундире, — в топку. Портрет отца-офицера с эполетами императорской гвардии — в чулан, в подвал. Детям об истории семьи — ни слова: «Твой дедушка, малыш, был… инженером, погиб в Первую мировую…»

Бабка моей матери, о коей только имя осталось — Августа, — была из остзейских немцев, к тому же дочкой зажиточного прусского «сельского капиталиста» — мельника. Затем вышла замуж за украинского инженера и переехала до 1917 года в Киев. Но в семье об этом говорить не любили, — нехорошо, когда у офицера командного состава Советской армии (моего отца) вдруг в родственниках обнаруживалась чистокровная немка, да еще с кучей родственников, наверняка, бежавших в Западную Германию. Вот поэтому и фото ее в семье нет.

Так и росли в нашей стране миллионы Иванов, родства не помнящих. Память подавляющего большинства россиян сегодня не дольше живых дедов и бабок. А дальше — пустота, черная дыра. Кем гордиться, на кого равняться? На Павлика Морозова и Юрия Гагарина? Да, но больно далеки «обобществленные» кумиры, не углядеть им за каждым твоим дурным поступком. Но вот если твой родной прадед — почетный гражданин города Н-ска или просто безвестный герой войны 1812 года, который смотрит с прищуром с портрета в твоей гостиной, он-то все видит. С того света за тобой наблюдает — не предашь ли, не опорочишь ли честь семьи. Только портрет этот воображаемый, поскольку нет больше портрета. На месте, где он должен бы висеть, — черная дыра. А раз предков нет, то и Бога нет. Значит, все можно…

Уничтожив, сознательно или в угаре нигилизма, по глупости, культ рода и семьи, большевики, не понимали того, что вырыли яму сами себе. Ибо не каждому достался дедушка Щорс, а значит, и перед новой властью нет ни у тебя, ни у твоей «ячейки общества» ни долгов, ни обязательств. Зачехлили стволы танков, подмыло мутной горбачевской водичкой Берлинскую плотину — и все, прорвало! Гуляй, Россия, веселись, грабь награбленное! А мы удивляемся: почему у нас — удивительных «хомо советикус», этаких айтматовских «манкуртов» — нет ничего святого!

Но вернемся к тому, какую роль играют народные мифы. В народных преданиях и легендах, как правило, заложены ценности, дух, сила, которая дает опору нации не только в кризисные, тяжелые периоды истории, но и в повседневной жизни. В них — разные варианты ответов, что нужно делать в тех или иных случаях. Не только на войне или во время стихийного бедствия, но и в случае победы, приобретения, успеха.

Мифы истории имеют самую разную форму. Это и героические предания или бытовые сказки, которые иронизируют, высмеивают некоторые проявления негативной стороны жизни. Это и сказания о событиях минувшего, память о поведении исторических героев. С древних времен эти предания передавались из уст в уста, а затем были переложены на бумагу.

В мифах сконцентрирован и опыт поведения. Любой разумный человек может извлечь полезный для себя урок.

Вот, к примеру, миф о том, как к Петру I привели пленных шведских офицеров после Полтавской битвы. Офицеры смущены, напряжены: откуда они знают, что с ними будет теперь? Петр же обнимает их, кричит:

— Пировать будем!

И во время пира шведы сидят среди россиян, с такими же бокалами в руках, перед ними тарелки, полные еды. И Петр поднимает тост:

— За наших учителей!

Было? Не было? В любом случае в этом предании урок: будь великодушным. Не мсти. Не злобствуй. Умей учиться и у врага, и если научился чему-то, признай это вслух. Уклонись от ненависти, от сведения счетов. Россияне XX века очень мало похожи на современников Петра Великого — прошло 200 лет. Участники Второй мировой войны жили в стране с другими границами, с другим общественным и политическим строем. Они иначе одевались, вели себя, иначе думали и чувствовали. Но пленные солдаты Вермахта не стали ответчиками за преступления, совершенные армией нацистов в России. В ходе военных действий, в аду рукопашной могло происходить все что угодно. Но попавший в плен получал медицинскую помощь и еду. Никто не мстил ему, не сводил счетов. Хотя очень даже было за что! Немецких солдат могли расстрелять, взяв на месте преступления, когда они сжигали деревни перед отступлением или участвовали в «операциях устрашения», истребляя целые села.

Д. Мартен «Полтавская битва».

Пётр так боялся Карла XII, что имея подавляющее преимущество накануне Полтавы, не решился сам атаковать шведов и был так обрадован лёгкостью победы, что забыл отдать приказ преследовать Карла. Впрочем, победителей не судят… С пленными, по крайней мере, царь повёл себя благородно

Но вчерашние вооруженные враги, взятые в плен, привлекались к восстановительным работам и получали за это больше, чем россияне. Весь Минск в 1946–1951 годах восстановлен руками пленных немцев. Они жили в условиях, которые не были хуже условий жизни россиян, их даже сытнее кормили,[14] одевали в трофейную немецкую форму и лечили, если заболеют. Ничего похожего на кошмар лагерей для военнопленных советских солдат.

Как видно, и в середине XX века русские вели себя так же, как в начале XVIII. Исторические мифы утверждали и пропагандировали именно такое обращение с поверженным врагом.

В мифах содержится опыт самопознания: да, мы вот такие. Это у нас сильные черты, на них можно опереться в трудную годину. А это у нас черты, скорее, забавные, они нам больше мешают.

Русские считают себя стойкими и выносливыми. Истории о переходе Суворова через Альпы, об освоении новых земель, особенно Севера, — о чем они? В первую очередь о невероятной жизненной силе россиянина, его стойкости, способности выдержать даже то, что кажется вообще невозможным. Мы — «чудо-богатыри»!

Это помогает в критических ситуациях: и в личных, и в таком историческом кошмаре, как Гражданская война или Ленинградская блокада. Легенды, истории, предания этих времен учат: будь стойким, не позволяй себя запугать, не торопись сдаваться. Береги душу больше, чем тело. Видишь, тот, кто сумел остаться сильным духом, спас себя. А сломавшийся сначала погиб духовно, потом и физически. Этому учит и литература того времени: гениальные повести М. Шолохова[15] и Б. Полевого.[16]

Миф принимали всерьез, потому что весь опыт жизни подтверждал — миф учит совсем не плохим вещам. Разумеется, и самый стойкий человек в годы войны мог быть убит, умереть от голода или болезни. Но тот, кто следовал урокам истории, действительно, получал дополнительный шанс.

Мифы создавали не только собственный архетип, но и образ «другого». Грубо говоря, россиянин знал, как ему относиться не только к себе, но и к соседу. Опыт многих поколений говорил, что немцы трудолюбивы, честны, ответственны, у них есть чему поучиться. Тот же самый опыт говорил, что у немцев не очень хорошо с воображением и чувством юмора. Классический анекдот начала XX века:

«— Фасилий Фасильевич, ну для чему фи на то мной все шуточничаете и шуточничаете? Фи же знайт, что я для фас всегда билль нушник…»

Что здесь? Только насмешка над плохим знанием русского языка? Нет. Тут еще и образ немца: полезного, хорошего, несколько забавного, который «всегда был нужник». Шуток не понимает, обижается, слишком серьезен не по делу.

Для устойчивых образов «другого» американцы с 1960-х годов стали применять слово «стереотип». Смысл термина: мы часто судим о непохожих на нас людях, исходя не из их личных достоинств, а из наших собственных предрассудков. Для американцев слово «стереотип» стало примером «неправильного» поведения, и они лихо борются с самыми разными «стереотипами».

Но, во-первых, стереотипы бывают не только негативными, но и позитивными.

Во-вторых, стереотипы, как правило, хранят представление о разных качествах «другого». Россияне помнят, что немец обычно трудолюбив, разумен и справедлив. Они уважают его за это. Но помнят и то, что немец бывает жестким, даже жестоким. Осуждать стереотип? Глупее не придумаешь! Потому что немцы, действительно, могут быть крайне жестокими. Не в приступе ярости или в состоянии аффекта, а рационально жестокими. Порукой этому — жуткие истории об истязаниях и убийствах детей, которые регулярно рассказывает сама же германская пресса.

Мой отец был в Чехословакии во время событий 1968 года. Чешские «сопротивленцы» выходили на трассы, перекрывали их собой, не давая проехать автоколоннам с советскими войсками. Так вот, мой отец рассказывал случай: на гористую дорогу выбежала женщина с маленьким ребенком на руках — и советский танкист, не задумываясь, резко свернул с дороги. Танк слетел на обочину, сполз в обрыв и загорелся. Все танкисты погибли.

А вот другая отцовская история того периода. В Чехословакию ведь вошли не только советские, но венгерские и немецкие (из ГДР) части. К лагерям солдат из ГДР вечерами собирались местные сопротивленцы, приносили с собой кастрюли и щетки. Колотили в кастрюли, устраивая страшный грохот, кричали: «Убирайтесь вон». «Кошачий концерт» не давал солдатам возможности поспать, давил на нервы.

А. Дубчек на посту первого секретаря ЦК Коммунистической партии Чехословакии, в 1968 — главный инициатор курса реформ, известных как «Пражская весна», репрессирован не был. Впоследствии, по слухам, скромно трудился где-то в лесничестве

Немцы предупредили чехов раз, два… На третью ночь выставили взвод автоматчиков и те дали очередь по толпе. Сколько людей было убито или ранено, история умалчивает, но больше немцам не докучали.

Как видим, стереотип отражает все же некую реальность.

Далее, в-третьих, стереотипы могут изменяться под влиянием жизненных обстоятельств. Коллективный образ немца в XX веке несколько раз не то чтобы менялся, но под влиянием двух огромных и страшных войн народное сознание обращало внимание на разные стороны этого стереотипа. И происходило это очень быстро.

В-четвертых, люди всегда готовы делать исключения из своих стереотипов. Данный конкретный немец может оказаться бездельником, пьяницей, криминальным типом, развратником или подонком. Из 90 миллионов немцев обязательно попадутся самые разные типы. Но тогда россиянин признает, что имеет дело с каким-то странным исключением из правила. И очень легко произнесет что-то в духе: «Неправильный немец попался». Потому что за века «соборной» жизни коллективный опыт народа донес совершенно определенный стереотип.

А в пятых… сами американцы, непримиримые борцы со стереотипами, несут в себе невероятное количество стереотипов. И не только пришедших из прошлого! Американцы постоянно порождают новые и новые стереотипы. Среди прочих, довольно мрачные стереотипы о русских. Если в 1940–1950-е годы это был стереотип, скорее положительный: образ союзника, вместе с американцами победившего нацизм, то к 1980-м этот образ приобрел такие черты, что русским в нем только рогов и хвоста не хватает. Впрочем, об американских стереотипах по поводу россиян ниже поговорим особо.

Получается: борись со стереотипами, не борись, отрицай их или не отрицай, а они существуют. Стереотипные представления о «другом» — неотъемлемая часть исторических мифов.

Всякий народ всегда пытается представить историю немного лучше, чем она была… Подкорректировать ее в свою пользу.

Так получается даже против собственной осознанной воли: события истории истолковываются так, как их бы хотелось увидеть. Событие реально, но куда деться от архетипов? Желание подтвердить верность своим представлениям о мире, своим предрассудкам, оказывается сильнее фактов. «Испорченный телефон» исторической памяти отодвигает в тень одно, высвечивает другое, напрочь забывает третье, придумывает четвертое.

И это свойственно не только России, — такие же выдумки легко обнаружить и в истории других народов.

…1745 год. Идет война за Австрийское наследство. Французские войска под командованием Мориса Саксонского осадили крепость Турне (в современной Бельгии). Англо-голландско-ганноверские войска под командованием герцога Камберленда движутся к крепости, хотят выручить ее из осады. Французские войска, не снимая осады, двинулись навстречу союзникам и заняли позиции возле деревушки Фонтенбло. 11 мая 1745 года произошло сражение под Фонтенбло. Погибло 5 тысяч французов и от 12 до 14 тысяч союзников. Поле осталось за французами, которые захватили 32 артиллерийских орудия. Крепость Турне осталась в осаде и была взята 10 июня 1745 года.

Вот и все. Вот и все сражение под Фонтенбло — мало что решивший эпизод такой же полузабытой войны за забытое Австрийское наследство. Но тут-то начинается легенда…

В те времена армии шли навстречу друг другу до тех пор, пока солдаты не могли разглядеть белки глаз противника, тогда имело смысл целиться и стрелять. При этом, естественно, человеку, идущему навстречу вот-вот вспыхнувшему первому и, как правило, единственному, залпу и смертельному потоку свинца, невероятно страшно. Стрельба по шеренге с 20–25 метров — это как игра со смертью в «русскую рулетку»: не выдержат нервы, выстрелишь раньше — и твой залп уйдет в «молоко». Затянешь на миг с залпом — и все, ты уже труп. В общем, именно поэтому Суворов старался избегать традиционной убийственной тактики того времени: «сближение — залп — шеренга 1 с колена; залп — шеренга 2 стоя; перезарядили, если успели и, если осталось, кому перезарядить — ура! В рукопашную!» Генералиссимус предпочитал быстрый переход в штыковую. Знаменитое: «Пуля — дура (хрен ее знает, куда полетит, разброс стрельбы с 20 метров вправо-влево по метру), а вот штык — молодец!»

Кстати, именно по этой причине Бонапарт построил тактику атаки и перемещения войск на поле боя не традиционными шеренгами, а узкими колоннами — сектор поражения неприятельским огнем уже.

В общем, сближение с неприятелем в XVIII веке на поле боя — занятие не для слабонервных. К тому же 11 мая 1745 года поля под Фонтенбло скрывал туман, солдаты обеих армий долго не видели друг друга.

Во всех английских учебниках по истории написано, что когда армии сблизились до расстояния прицельного выстрела, командующий английскими гвардейцами милорд Гей закричал:

— Господа французы! Стреляйте первыми!

Эта история прекрасно известна и во Франции, но с одной маленькой поправкой: там «точно знают», что кричал-то вовсе не англичанин, а француз. Кричал мсье д’Атерош, капитан королевских гвардейцев, и кричал он, конечно же:

— Господа англичане! Стреляйте первыми!

Скорее всего, действительно кто-то и что-то в этом духе прокричал: легенды редко возникают совсем на пустом месте. В обеих странах соответствующие легенды вошли в учебники, и сомневаться в них знающие люди не советуют. Иностранцу простительно, конечно, но, усомнившись в общепринятой легенде, «своим» он рискует уже не стать. А уж для «своего» по крови такого рода сомнения и вовсе неприличны и свидетельствуют о катастрофической нехватке национального, патриотического духа.

Французы отмечают, что французский тогда был международным языком, на нем говорили в высшем английском свете, и крик мсье д’Атероша был прекрасно понятен британцам. Британцы столь же справедливо отмечают, что милорд Гей вполне мог кричать и по-французски по той же самой причине. Кричал же Милорадович в 1812 году атакующим врагам: «Молодцы, французы!» по-французски.

Д. Доу «М.А. Милорадович». 1820 г.

Герой войны 1812 г., губернатор Санкт-Петербурга. Подъехал к солдатскому каре на Сенатской площади 14 декабря 1825 г., уговаривая солдат разойтись. По ходу «разговора» был застрелен декабристом Каховским

Итак, кто-то что-то кричал, и этот крик стал своего рода национальной легендой. Но вот кто именно кричал, что именно и кому в этот туманный день 11 мая 1745 года, мы, скорее всего, никогда уже не узнаем.

Или возьмем слова из английской песни «Правь, Британия, морями», неофициального гимна англичан: «Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом!» Так пелось, начиная с конца XVIII века. Пелось с чувством, красиво и в разных обстоятельствах. У Куприна в «Гамбринусе» упоминается, как английские матросы с обнаженными головами поют эту песню с ее прекрасными и гордыми словми. Англичане поют народный гимн, демонстрируя, какие они свободные, независимые, самостоятельные. Как высоко ценят каждую личность в их замечательной стране.

Все бы прекрасно, да только вот насчет рабства… Дело в том, что и в XVII, и в XVIII, и даже в XIX веках англичан частенько продавали. И ничего нового, кому-либо неизвестного в том нет, потому что продавали людей вполне официально, по закону.

Англичане очень пренебрежительно относились к крепостному праву в Пруссии, в Польше и в России — варварство! Они не ввозили в Англию негров-рабов… По крайней мере, не ввозили в больших количествах. Англичане торговали неграми, скупая их в Африке и продавая в Америке, но в «старую добрую Англию» их не везли, это верно. И к плантационному рабству тоже относились очень плохо — дикое занятие, недостойное джентльмена.

Есть тут, правда, сразу две сложности…

Сложность первая: те, кто участвовал в работорговле, отвергались «приличным обществом». Как же! Люди низких занятий, не заслуживают уважения. Но вот «инвестировать» в работорговлю вовсе не считалось чем-то скверным или неприличным. Ведь не писал же никто: «Предлагаю участвовать в торговле рабами». Создавалась фирма под приличным названием, например, «Компания невольничьего берега», хотя это название слишком прозрачно. Чаще это была «Компания торговли с островами Зеленого Мыса» или еще нейтральнее — «Томас Вулф, сыновья и компания». Фирма продавала акции и выплачивала по ним ежегодный процент. Или принимала вклады и выплачивала доход согласно вложенной сумме.

Джентльмен вкладывал деньги, прекрасно зная, чем занимается компания. И получал свои, оплаченные человеческой жизнью доходы, оставаясь джентльменом, принимаемым во всех «приличных домах». В 1800 году доходы англичан от работорговли превысили 100 тысяч фунтов стерлингов. В том году на 30 фунтов могла жить семья среднего достатка в течение года.[17] Самое крупное состояние Англии — это состояние королевской семьи, которое оценивалось в 2 миллиона фунтов, приносило ежегодный доход в 80 000 фунтов стерлингов.

«Ост-Индская компания» тоже среди прочего открыто занималась работорговлей. Государство в государстве, «Ост-Индская компания» поддерживала самые теплые отношения с раджами, которые продавали с ее помощью своих подданных и для работы на плантациях, и в публичные дома, и в качестве солдат другим государствам. И джентльмены, на словах гнушавшиеся работорговлей, вкладывали миллионы фунтов стерлингов в деятельность компании. В одном только 1830 году они извлекли дохода более чем на 500 000 фунтов. А служили компании порядка 3 тысяч офицеров, причем их офицерский патент признавался Британским государством. Уж они-то тем более оставались вполне уважаемыми джентльменами в глазах своего общества.

Да ведь и с «варварской Россией» англичане прекрасно торговали, а в войне с цивилизованной наполеоновской Францией не считали постыдным быть ее союзником.

Самих англичан бывало продавали в рабство вплоть до XIX века. Продавали вполне официально. Британцы писали об этом совершенно открыто. Возьмите томик Стивенсона, его роман «Похищенный». В нем главного героя похищают, потому что дядюшка хочет присвоить принадлежащее ему имение. Похищают, чтобы продать парня в рабство, в Америку. Так сказать, чтобы и не убивать дорогого родственника, и чтобы он исчез навсегда и не мешал бы дядюшке спокойно пользоваться собственностью.[18]

Герой Стивенсона имел шанс вернуться домой богатым лендлордом: умрет дядюшка, душеприказчики начнут искать родню… И даже если парня придется выкупить, уж как-нибудь хватит денег и на выкуп, и на оплату услуг почтенных юристов. Ведь все делается по закону!

В общем, для наследника крупного имения было главное — не надорваться на плантации, не быть запоротым насмерть, не сгореть от болезни до тех пор, пока не умрет преступный дядюшка. А как быть людям более скромного происхождения? Тем, кому папа не завещал имения, приносящего сотни фунтов годового дохода? У кого дядюшка ничего не присвоил? Ясное дело, до конца своих дней гнуть спину на того, кто его купил.

В Америку и негров из Африки стали ввозить уже после того, как убедились: индейцы в рабы на плантациях не годятся, мрут как мухи. А рабочих рук надо много, ввозимых через Англию рабов не хватает.

Уже первым колониям в Америке не хватало рабочих для освоения первобытных лесов, превращения их в плантации табака и сахарного тростника. В 1619 году в Джеймстаун, что на территории современной Виргинии, ввезли 20 рабов и 90 женщин — в жены колонистам. За каждую «голову» колония заплатила по 120 фунтов отменного виргинского табака. Того самого, что сейчас в каждой второй пачке дорогих сигарет типа «Мальборо», — обратите внимание на надпись: «Virginia blend».

Колонисты за жен тоже платили общинные деньги или отрабатывали. Такая живая собственность потом венчалась с мужем в церкви. Все честь по чести! Но когда на колонию обрушился голод, один из колонистов жену… съел. В прямом смысле слова. Убил и ел, а чтобы не протухла, часть засолил, часть закоптил.

Что характерно, современники вовсе не считали его поступок чем-то противоправным. Жена женой, а денежки-то плачены свои. Хочу — люблю, а хочу — ем. Священное право частной собственности, господа!

Современник этих событий весьма шутливо писал, что, «хотя сегодня это блюдо можно было приготовить гораздо лучше, я что-то не слышал, чтобы кто-то предлагал попробовать жену в соленом соусе».[19]

Шутки шутками, а я что-то тоже не слышал, чтобы в России помещик ел своих крепостных. В том числе девок из крепостного «гарема».

Англичан же продавали в рабство и позже. Действие «Похищенного» разворачивается в 1751 году. Последних же белых рабов ввезли в Америку в 1774 году. Партия была невелика, всего 35 человек. С тех пор в независимые США ввозили только негров.

Австралию заселяли так называемые «каторжники». Так называемые, потому что большая часть из них никогда не были в нашем понимании уголовниками. По уголовному кодексу Великобритании по 215 статьям полагалась смертная казнь (для сравнения: в Российской империи — по 68 статьям). Ею карались за хищения растений из чужого сада, блуд с женой или сестрой священника, богохульство, оскорбление члена королевской фамилии, даже 30-тиюродного родственника короля, самовольное перенесение дорожных знаков, подача неправильных знаков идущему в море судну, попытка кражи чужой лошади, помеха в движении королевского чиновника, повреждение чужого коровника, отказ платить налог на строительство дорог, умышленно неправильное складывание камней при возведении стены, самовольное возвращение из ссылки. Среди прочего, смертной казнью каралось хищение любой собственности на сумму больше 6 пенсов.

Описывается случай, когда в конце XVIII века три девушки украли шаль у богатой старухи. Их схватили и отвели к судье. Тот обрушился на них со страшной руганью, словно они страшные преступницы. Девушки оправдывались: старшая из них — дочь боевого офицера из Индии. Отец отправил ее домой, а пока она плыла на корабле, ее тетка умерла. У нее в Лондоне никого нет, она с подружками три дня слонялась по улицам голодная, у них не было выхода…

Но судью остановило от смертного приговора только одно: шаль старухи стоит всего 14 пенсов. «Преступниц» трое. Значит, на каждую из них приходится меньше чем по 6 пенсов! Значит, можно их не казнить, а «только» сослать навечно в Австралию.

В ту же самую Австралию сослали, например, парня, который украл овцу: умирающий отец просил бульон. У парня не было ни пенни на мясо, и он украл злополучное животное. Судили, приговорили к 100 ударам плетью и к смертной казни. Заменили наказание ссылкой в Австралию без права возвращения. Кстати, пока сын сидел в тюрьме, отец умер, так и не отведав перед смертью бульона.

Эти факты известны, поскольку эта пара «каторжников» вошла в историю, как организаторы массового побега. «Каторжники» в 1789 году захватили морское судно и прошли на нем около 3 тысяч километров вдоль восточного побережья Австралии.[20]

Тех, кому смертную казнь заменяли ссылкой в Австралию, везли в кандалах на другой конец Земли. Первые колонии в Австралии создавались именно как поселения «каторжников». Сидней в 1788 году основан собственно как такая колония, — в том году на берег почти не известного европейцами континента сошло около тысячи «преступников». Все они бесплатно работали на английскую корону — кто 10, кто и 20 лет. Все они могли быть официально проданы фермерам или на рудники по сходной цене — 40 фунтов за голову. Нет денег? Не страшно! Английская корона допускала рассрочку на год, а то и на два. По истечении этого срока деньги должны были быть внесены. Рабы? А кто же еще? У большинства после этого срока также не было денег освободиться: откуда у каторжника 40 фунтов? К тому же росли «долги», не оставлявшие ни малейшего шанса.

Общее число таких же точно липовых «каторжников», фактически рабов, до 1884 года составило порядка 30 тысяч человек. Почти все они так и не вернулись домой, в «старую добрую» Англию.

Разумеется, никакие это были не уголовники. И трудом «каторжников» Австралия быстро стала цветущим уголком. По этому поводу в континентальной Европе ходило множество самых фантастических историй. Просто никак не могло понять «приличное общество», как же матерые злодеи так быстро исправились и стали почтенными и приличными! Жюль Верн донес до нас замечательную байку: якобы воздух в Австралии особенный, он способствует исправлению уголовников и вообще всяких негодяев. Дико звучит? Но Жюль Верн просто передает то, о чем вполне серьезно говорили в научных и околонаучных кругах.[21]

Жюль Верн.

Великий французский писатель-беллетрист. Не любил немцев

А в самой «старушке Англии» Австралия скорее представлялась мрачным «континентом уголовников». Одна история страшнее другой! По меньшей мере, в двух рассказах о Шерлоке Холмсе Конан-Дойль упоминает вернувшихся из Австралии преступников, один другого ужаснее.[22] Веселый писатель Джером К. Джером тоже мимоходом упоминает, как сколотил состояние один из его героев: «Австралия была в те годы не то, что теперь. Имущества, взятого на трупе, обычно еле хватало на скромные похороны»…[23]

А пока в Англии рассказывали страшные истории про уголовников из Австралии, пока британцев продавали с молотка по сходной цене в 40 фунтов, англичане радостно пели бессмертное: «Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом».

Чаще всего черные мифы сочиняются не о себе, а о врагах. Или, мягче скажем, о противниках. И вообще — о «других». В древности было совершенно естественным рассказывать черные мифы обо всех соседях. Так сказать, малокультурных, диких людях.

До сих пор толком не известно, откуда происходит название всех народов, кроме греков и римлян, — варвары. Самое вероятное — от насмешливого изображения непонятной античным людям речи, невнятного для них бормотания — «бар-бар-бар». Отсюда и «барбарен», то есть варвары.

Римляне считали, что варвары очень дикие: они поклоняются своим «неправильным» богам, приносят им кровавые жертвы, обижают странников и вообще всех слабых и зависимых. Они нечистоплотны и грубы, не знают правил обхождения.

Наверное, для такого высокомерия были основания, особенно в тех случаях, когда римляне имели дело с будущими европейцами, жителями Галлии, Иберии-Испании, Британии, Германии. Ведь уровень культурного развития Рима был намного выше, чем у этих народов. Но даже и в этом случае 90 % обвинений попросту высосаны из пальца.

Варварами считались и народы Древнего Востока, которые многому учили греков. В частности, письменность была заимствована греками у финикийцев. Греки обожествили торговца Кадма, который эту письменность и привез из Финикии. Они поставили его статую и поклонялись ей, как божеству. Не сомневаюсь, Кадм честно заслужил почести, но, что характерно, никто в Греции не поставил памятника финикийцам, чью письменность Кадм заимствовал. Ведь финикийцев в Греции считали варварами, как и всех, бормотавших свое «бар-бар-бар».

И египтян считали варварами. И персов. Почему?! Да потому, что они не были похожи на греков и вообще жили не так. Азия-с…

Первым разделил мир на Европу и Азию родившийся в Малой Азии, в греческом городе Милете, Анаксимандр (610–546 гг. до н. э.).

С точки зрения Анаксимандра, центр почти плоской, еле выпуклой Земли, занимало Средиземное море. Всю обитаемую людьми землю — Ойкумену, Анаксимандр Милетский разделил на две равные части: Европу и Азию. Это были не географические понятия и к современным делениям на карте они не имеют никакого отношения. В частности, родной для Анаксимандра город Милет был Европой.

Европа — это та часть Ойкумены, учил Анаксимандр, где живут граждане цивилизованных государств. Они владеют собственностью и обладают неотъемлемыми правами.

В Азии нет граждан; все могут быть только подданными царя. У любого человека власть может отнять его собственность, как у последнего раба. И с самим человеком царь может поступить как угодно.

Поэтому Европа хорошая, а Азия — плохая. В Азии все рабы — «сверху донизу».

Эта последняя фраза знакома россиянину от народовольца и революционного демократа Николая Гавриловича Чернышевского. Но не он ее придумал, он только повторил то, что сказал Анаксимандр.

Ничего нового нет в таком очернении всех «не своих». На ранних этапах истории таким подходом грешит всякий народ. Многие самоназвания племен Новой Гвинеи означают «люди». Остальное человечество, как нетрудно понять, вовсе не люди.

Самоназвание чукчей — лыг’ораветлян — в переводе означает «настоящий человек». Это уже более высокий уровень развития народного самосознания. Мы — настоящие люди, но и другие тоже «человеки», хотя и не настоящие.

Н.Г. Чернышевский.

Русский писатель-революционер. Не любил русских

Наши предки были не лучше. Согласно одной из версий, само слово «славяне» означает совокупность людей, которые умеют говорить. Ведь говорить — это произносить слова на единственно правильном языке — своем языке. Все остальные языки не настоящие и говорящие на них, словно бы и не говорят вовсе. Все остальные языком не владеют. Они — немые, немцы. Так до сих пор на русском языке называется неславянский народ, с которым предки сталкивались чаще всего.

Только не надо думать, что немцы были хоть в какой-то степени «цивилизованнее» и лучше. В жизни Руси большую роль сыграли контакты с германским племенем готов.

Еще в I веке до н. э. готы обитали на острове Готланд и на северном побережье Балтики. Там, на прародине готов-готонов их соседями были скандинавские племена.

Во II веке н. э. племя готов переселилось на южный берег Балтики, в низовья Вислы. Название польского города Гданьск восходит к более раннему Gutisk-andja — готский берег.

На южном берегу в числе соседей готов оказались племена балтов и северных славян — будущих словен ильменских.

Затем готы двинулись на юго-восток, пересекли всю лесную и лесостепную полосу Восточной Европы. Освоили теплое Причерноморье, в 260-е годы захватили греческие города Северного Причерноморья, поселились в Крыму. Опустошительные набеги готов на Римскую империю заставили римлян уступить им провинцию Дакия.

Существует много свидетельств готско-славянских контактов. Одно из них — русское слово «чужой», которое восходит к готскому слову piuda, что означает на готском языке «народ».[24]

Ученые предполагают, что таким словом определяли себя готы для простоты общения со славянами. Встречаясь с ними, они называли себя «народом» — то есть опять же единственным народом на земле. Интересно, понимали ли славяне, что, употребляя это слово, готы как бы исключают их из рода человеческого? И понимали ли готы, что славяне «взаимно» отказывают им в праве владеть членораздельной речью?

Слово «народ», которое готы произносили как piuda, в древнем верхненемецком звучало как thioda. От этого слова произошло прилагательное «tiutsche», которым немцы, начиная с XI века, все чаще обозначали весь свой народ. До этого никакого единого немецкого народа не существовало, были территориальные названия, восходившие к прежним племенным делениям. «Баварцы» — это, конечно же, не члены племени баваров, а «саксонцы» — вовсе не древние саксы, но именно этими словами чаще всего называли себя жители разных немецких земель. Осознание своего единства существовало, но слабое, слабее территориального. Так, поляне понимали, что древляне — тоже славяне, близкие родственники, но это не мешало им топить древлян в крови при всякой попытке тех освободиться или уклониться от дани.

Слово «tiutsche» употреблялось с XI века все чаще и постепенно превратилось в современное «deutsch» — «немецкий». А от него уже легко произвести и слово «Deutscher» — то есть «немец».

Трудно представить себе, что русское слово «чужак» и самоназвание немцев «Deutschen» восходят к одному древнегерманскому корню, но это факт.

Можно предположить, какие черные мифы сочиняли друг о друге и славяне, и готы!

…Если и есть что-то необычное в поведении греков и римлян, то только одно… Всем народам и родоплеменного уровня развития, и находящимся на ранней стадии развития цивилизации, свойственен этноцентризм. То есть избыточно «положительное» представление о самих себе и слишком уж «черное» обо всем остальном человечестве. В точности, как славянам и готам.

Но греки и римляне создали своего рода наднациональный и надэтнический «цивилизационный» центризм: избыточно восторженное представление о себе и «черное» представление обо всех, кто живет иначе и не разделяет их ценностей.

Цивилизационный центризм восприняли и европейцы. Само представление о «цивилизации» построено именно так: цивилизация в мире одна-единственная: европейская. Все остальные люди — не цивилизованные. Неважно, каков уровень их развития, умственные способности, личные качества. Дикие они: скифы, азиаты.

Цивилизационный центризм позволяет бесконечно культивировать и свой этноцентризм. Ведь получается — «мы» не просто считаем себя выше и лучше других. Мы не просто так навязываем всем вокруг свои представления о мире. Для этого у нас есть серьезнейшие основания. Мы — передовые. Мы — цивилизованные. Достигнут другие нашего уровня развития, тогда и поговорим.

В результате цивилизационного центризма получается удивительная вещь: везде и всюду люди постепенно преодолевают свой этноцентризм. Они становятся все толерантнее к «другому». Исчезает манера считать одних себя людьми или «настоящими» людьми, исчезают представления о своей исключительности.

Древние китайцы в X–V веках до н. э. писали про европеоидные народы Южной Сибири: «Люди с отвратительными огромными глазами. Белокожие не умеют учиться».[25]

Других европеоидов, живших в нынешнем Северном Китае и Маньчжурии, усуней, китайские источники описывают как людей «с голубыми (зелеными) глазами демонов и с рыжими бородами, похожих на обезьян».

Видимо, на китайцев производили сильное впечатление и светлые глаза без третьего века, и непривычные для китайцев волосатые тела.

Но в китайских энциклопедиях XV века ясно писалось: «Способности людей и высокие качества ума нисколько не зависят от цвета кожи и глаз». Коротко и ясно.

Через триста лет после выхода в свет этих энциклопедий, в конце XVIII века, Ж. Кювье создал свои классификации животного мира. Не обошел он и человека… Кювье всерьез писал, что желтая раса ленива и склонна к неге. Она управляется деспотией. Черная раса невежественна и непредусмотрительна, не способна к созданию цивилизации и управляется племенными вождями. Вот европеец, белая раса, — активен, трудолюбив и предприимчив, а управляется законами.

Древние китайцы не согласились бы с Кювье в том, какая раса «хорошая», а какая «плохая», но сам дух его рассуждений был бы древним китайцам близок и понятен. А вот китайцы XV века Кювье уже восприняли бы плохо.

Не будем идеализировать Китай: еще в начале XX века там белых в народе называли «заморские черти». Само название Китая в переводе означает «срединная земля». Так сказать, центр мироздания. До падения династии Цинь в 1911 году дипломатические подарки иностранных государств официально регистрировались как «дань». Дикие заморские варвары шлют дань в знак признания Китая центром Вселенной.

Но ведь и энциклопедии были, и свое дело они делали. Сегодня при въезде в Пекин стоит стела, на которой написаны названия «коренных народов Китая». Русские в этом списке есть.

А в Европе… В 1921 году в США прошел всемирный конгресс по евгенике — науке об улучшении человеческого естества. На этом конгрессе Жорж Ваше де Ла-пуж, создатель науки антропосоциологии, рекомендовал принять некоторые меры, чтобы заменить «низшие» расы колониальных стран на «высшую» расу европейцев. В числе этих мер — категорическое недопущение «низших» рас к образованию.

Само собой разумеется, «цивилизованный мир» не мог не создать множества черных мифов о тех, у кого он сидит на шее.

В числе такого рода черных мифов — и устрашающий набор о России.

Политические мифы были известны еще во времена Древнего Востока. Они использовались особенно активно, когда не просто сын сменял отца на престоле, а менялись династии. Тогда, конечно, «приходилось» подробно объяснять, почему боги прогневались на скверных людей из вырезанной династии и за какие чудесные поступки божественной волей воцарились другие правители.

Такого рода «пиаром» грешили и греческие тираны, и римские императоры: о самом себе каждый их них рассказывал, какой он хороший и какими скверными были их предшественники. Не сами о себе рассказывали, конечно, а устами своих прихлебателей. Для возвеличивания одних кумиров и для низвержения других вполне годились любые мифы, любые стереотипы, коренившиеся в народном сознании.

Возьмем «лучшего из римлян» — Октавиана Августа. Он как будто не поощрял своего культа. Однако современные ему PR-щики охотно рассказывали, что Октавиан никогда не губил своих врагов, что он честный, хороший человек. И к тому же достойный семьянин.

Даже получше самого Цезаря будет. А что Цезарь? Вот у римлян был обычай — впереди колесницы триумвира шел глашатай, рассказывавший о его великих делах. А позади колесницы бежал шут, кричавший самую оскорбительную правду о триумвире. Гай Юлий Цезарь был известным женолюбом, и когда ехал на колеснице во время триумфа, бежавший за колесницей шут кричал: «Римляне, прячьте жен! Вот едет лысый развратник!» Об этом часто вспоминали при однолюбе Августе.

Кроме того, рассказывали, что Юлий Цезарь был жесток, не жалел своих легионеров. Значит, был далек от народа. К тому же Юлий Цезарь был неаккуратен с деньгами, расточал народное достояние, после его смерти римская казна не досчиталась огромных сумм… В общем, личность если и героическая, то куда как хуже Октавиана.

В действительности, думаю, Гай Юлий Цезарь был ничуть не менее отважен и горд, силен и мудр, чем Октавиан Август. Кое в чем даже он его и превосходил.

Естественно, Октавиан Август был не менее и даже более коварен, хитер, бессердечен и временами подл, чем Гай Юлий Цезарь. Правда, отравляли врагов по приказу не самого императора, а его жены Ливии… Наверное, одной из самых страшных женщин, каких знала история человечества.

Примерный семьянин? Но число его любовниц и внебрачных детей практически не уступает «амурному списку» Юлия Цезаря.[26]

Однако историческая истина не препятствовала сознательному рождению слухов. И свою роль политических мифов эти слухи прекрасно выполнили.

Об императоре Септимии Севере презрительно фыркали: «Он же с Дуная…» Ведь, «как известно», на Дунае живут сплошные дикари и тупая деревенщина, — типичный пример того, как стереотип превращается в политический миф.

В III веке н. э. в Риме воцарился полный бардак, дикая чехарда императоров. Императоры делились на сенаторских и солдатских. Сенаторских ставили аристократы из сената. Обычно их свергала армия и ставила своего человека. Солдатского императора свергал обычно ставленник сената.

Гай Юлий Цезарь. Мрамор. Ок. 40 г. до н. э.

Не каждому так повезёт в истории: одним его именем назовут календарный месяц, а другим будут по сей день именовать во всём мире монархов (ceaser — цезарь — царь, кайзер)

Свергнув очередного сенаторского императора, солдатский император охотно распространял о нем слухи как о человеке слабом, изнеженном, трусливом. Скинув очередного солдатского императора, о нем тут же пускали слух, как о примитивном и грубом, тупом и злобном солдафоне.

Монархи Европы вели себя, как правило, приличнее. Ведь они — помазанники Божьи. Ведь нет власти, кроме как от Бога. Приходилось соответствовать этому мифу. Но, если менялась династия, конечно, необходимо было объяснить, из-за каких скверных качеств прежних правителей она сменилась. А уж если сталкивались разные претенденты… В Британии низложили последнего прямого представителя династии Плантагенетов, Ричарда II. И тут же, в 1455 году, вспыхнула междоусобица, настоящая война между Йорками и Ланкастерами. Оба клана были родственниками ушедших Плантагенетов и имели равные права на престол и примерно равные военные и экономические ресурсы.

Император Октавиан Цезарь Август.

Пример эффективного политического долголетия. Из почти 80 лет жизни около 50 лет правил самым могучим государством эпохи. Титул «Август», добавленный к его полному имени, также стал названием месяца в юлианском календаре

Война эта названа очень романтически — «Война Алой и Белой розы», поскольку алая и белая розы были на гербах Ланкастеров и Йорков. Эта война обернулась совершенно неромантичными деяниями: она разорила Британию, привела к огромным материальным и человеческим потерям. Была физически уничтожена большая часть феодальной знати. В общем, одна из самых страшных гражданских войн в истории человечества.

Что же до мифов, то в ходе этой войны Йорки прозрачно намекали, что Ланкастеры происходят вовсе не от своего титульного предка, а от его садовника. И что низкое происхождение сказалось на их поведении — развратном и буйном.

Ланкастеры же всерьез утверждали, что их власть над Британией предсказал не кто иной, как мудрец времен короля Артура, Мерлин.[27]

Таковы традиции династических войн. И уж если идеологические противоречия сталкивали людей, то ценой противостояния становились тысячи жизней!

Например, во Франции в XVI веке, во время вражды протестантов-гугенотов и католиков обе стороны не только резали друг друга, они обвиняли друг друга в поклонении сатане, осквернении могил, поедании трупов, питье крови младенцев, гадании по внутренностям казненного.

Что правда, а что вранье, сказать трудно, потому что слишком много находилось «очевидцев» этих злодеяний. Включая свидетелей, которые видели, как некоторые католические девицы прогуливались по Парижу под ручку с кавалером, чью шляпу приподымали рога, а копыта лихо отбивали чечетку по мостовой.

К тому же гугеноты говорили, что католики-парижане, жирующие за счет всей Франции, задиры и наглецы. А католики утверждали, что гугеноты — неотесанная провинциальная деревенщина.[28]

Впрочем, с XVI–XVII веков власть королей в Европе становится слабее власти парламентов и верхушки чиновников. Началась эпоха сплошных революций.

Уже в ходе первой из них, Нидерландской революции 1566–1609 годов, испанцы сформировали миф о голландцах как о вероотступниках и предателях, до мозга костей порочных типах.

С другой стороны, в народных легендах, песнях и сказаниях голландцев испанцы предстают как сборище мерзких садистов и патологических убийц, на которых и смотреть-то страшно. Создается мрачнейший черный миф, который можно назвать и антииспанским, и антикатолическим.

Книга Ш. де Костера написана уже в XIX веке, но ее колорит очень точно отражает этот набор политических обвинений.[29] Как и в случае с гугенотами, во Франции враждующие стороны использовали бытовые стереотипы и мифы, которые уже существовали… И применяли их, превращая в политические для идейного сокрушения врагов.

Каждая последующая революция в Европе создавала свой набор положительных и черных мифов. Уже в годы Английской революции 1649–1667 годов прежнюю королевскую власть объявляли чуть ли не демонической: и распутная она, и расточительная, и злобная, и о народе не заботилась. И опирается на жителей самых отдаленных, глухих районов, боится умных людей.

О самих же себе революционеры сочинили немало положительных мифов: и религиозно они правильные, так как Богу угодные, и честные необычайно, и добрые, к тому же — представители народа.

Что же касается фактов, то каждая новая революционная власть на практике обычно была и более жестокой, и менее народной, чем королевская. И даже менее демократической. При новом диктаторе Британии Кромвеле ввели имущественный ценз при выборе в местные органы самоуправления — муниципалитеты. Раньше избирать и быть избранным мог всякий, кто имел на этой территории хоть какую-то собственность. Теперь избирать своих представителей в органы тогдашнего местного самоуправления могли всего 20 % населения. А быть избранными — не более 5 %.

«Революционная демократия» откровенно держалась на штыках.

В свою очередь, королевская «партия» создавала свои мифы. Эти мифы были ничуть не хуже революционных: об ангелах на троне и вокруг трона, о черных демонах, стремящихся их погубить. Отголоски этих мифов находим и у Дюма.[30] Замечательна история про то, как мушкетеры прячутся под помостом, где отрубают голову Карлу! Когда священная кровь короля капает сквозь доски на мушкетерские кружева, Атос хочет сохранить эту священную кровь монарха, чтобы показать ее находящемуся во Франции в «политическом убежище» его сыну.

В действительности Английская буржуазная революция формально началась с того, что король Карл вошел в здание парламента, чтобы арестовать нескольких парламентариев, обвинявшихся в государственной измене. С королем было всего несколько солдат. Парламентарии возмутились особенно появлением солдат и выгнали короля. После этого им не оставалось ничего другого, как восстать и объявить себя правительством, поскольку получалось, что демонстративно надсмеявшись над монаршей волей, все они стали государственными преступниками. Кстати, именно с этого эпизода берет начало незыблемое правило британского государства, коему уже 400 лет: никогда нога монарха не смеет переступать порог парламента. Боюсь, исходя из исторического опыта, и самим монархам не очень приятно это делать.

Забавно это, кстати, соотносится с современными российскими традициями. У нас тоже Президент не очень жалует визитами Государственную Думу, в смысле, старается не заглядывать туда без крайней необходимости.

Ельцину, понятно, это было крайне неприятно: как-то после расстрела из танков мятежного российского парламента в октябре 1993 года не было у нас излишней любви между законодательной и исполнительной ветвями высшей власти.

А Путину вроде и незачем в Думу ездить.

Правда, был в последней IV Думе дважды: на открытии ее в декабре 2003 года и на торжественном заседании в Таврическом дворце Санкт-Петербурга по поводу ее 100-летия.

А так, обычно парламентарии сами идут к Президенту когда надо, и даже так называемые «Ежегодные Послания Президента Федеральному Собранию РФ» — это не когда Президент приезжает в Государственную Думу на Охотный Ряд и обращается к избранникам народа, а когда депутаты и сенаторы стройными рядами, получив «спецпропуск» и сдав на входе мобильный телефон, идут в Кремль, дабы выслушать Послание.

Но чему здесь удивляться? Такова наша традиция верховной власти.

Наша Москва — Третий Рим, но не Рим Италийский, а Византия.

Тут вам не «Сенат и народ Рима», а — «Государь и бояре», а еще вернее — «Государь и личная канцелярия его Императорского Величества», — вот, что стояло и стоять, видимо, долго будет и на практике, и в сознании народном на самом острие российской «вертикали власти»…

Но вернемся в XVII–XVIII века, века, породившие Великие буржуазные революции и Великие революционные мифы… Особенное количество самых невероятных мифов создала Французская революция 1789–1793 годов. Причины, которые послужили началом революции, мифологичны. Революционеры охотно рассказывали, что народ «при короле» голодал, а королевский двор одновременно тратил невероятные суммы на наряды королевы, придворных дам и мадам Помпадур лично.

В действительности же Франция XVIII века была самой передовой и самой сытой страной Европы. Стремление к революционным переменам подсказано было замедлением темпов как социально-экономического, так и политического развития. Рост экономики к 1780-м годам несколько замедлился, ожидания людей оказались обмануты. Кто виноват? Разумеется, король! Официальная власть всегда оказывается «виновата», если ожидания подданных не сбываются. И революции происходят нередко в самых передовых и экономически развитых государствах.

Конец XVIII века — классическое время финансовых «пирамид», часто полугосударственных, типа российских ГКО. Это время разорившихся буржуа, обедневших рантье, недополучивших свое пайщиков и акционеров. Вся эта масса бурлила и жаждала реванша. Но к народу ее отнести очень трудно.

Собственно, об этом известно уже давно — только известно, конечно же, для узких специалистов.[31] А большинство людей уверены, что революция началась чуть ли не с трупов умерших с голода.

Кстати, король сам выступал пред Национальным собранием и предлагал широкий план реформ — в том числе радикальную земельную реформу.

Национальное собрание возмутилось: дворяне и духовенство поняли, что у них реально могут отнять собственность. То же самое происходило всякий раз в России, начиная с Екатерины II, и далее без исключения до Александра II, когда «просвещенный монарх» пытался продвинуть в истэблишменте идею отмены крепостного права.

Александр II решился на эту реформу, о необходимости которой говорили совершенно серьезно и его батюшка Николай, и тем более его дед — непоследовательный либерал (особенно в молодые годы).