Сотовая бесконечность Вольнов Сергей
Они это знали…
Они хотели жить. Возможно, хотели даже сильнее, чем те, кто их выслал.
И они приспособились.
Их обрекли на смерть. А они взяли и приспособились к ней всем естеством.
Они не вымерли. Наоборот, расплодились, размножились. Несмотря на то, что ВСЁ было против них.
Рождённые в мире без войн, они начали воевать. И война помогла им противостоять этому миру, не исчезнуть с лика Вселенной.
Выжить.
Странно, но факт: находясь в условиях фронта, на переднем крае, ежеминутно подвергаясь опасности встретиться со смертью лицом к лицу, они обычными, «мирными», болезнями почти не болеют. Их организмы настолько приспособлены к войне, что куда ЛУЧШЕ себя чувствуют с ней, чем без неё.
Даже психологически они приспособились к неизбежному. Яркий пример: военная униформа возбуждает многих их женщин сексуально. К тому же зачастую мужчина-военный воспринимается благосклоннее «не служащего» – армия ассоциируется с мужественностью и силой, способной защитить от любых напастей…
Они сделали всё, чтобы принять войну как явление природы, как неизбежную данность, и даже извлекать из неё эволюционную выгоду.
Но это вовсе не значит, что они были изначально сотворены для войны.
Пламенеющим сгустком крови солнце выкатывалось на чашу небосвода.
Столь же неторопливо, как светило шествовало на небесный трон, восходил по четырёмстам сорока четырём ступеням колоссальной пирамиды жрец Тлапт'ыщ. Высокие узкие ступени, каждая шириной едва ли с ладонь, вынуждали его подниматься боком, а иногда и на цыпочках. Тяжёлое восхождение должно ежедневно напоминать смертным о величии Полдпашк'еша – Сиятельного Бога Солнца.
На верхней площадке пирамиды находился жертвенный алтарь – монолитный каменный диск диаметром в три человеческих роста. Когда в полдень солнечные лучи падали на отполированную полупрозрачную поверхность камня, в его глубине загорались алые искры, словно внутри алтаря вспыхивало пламя.
Тлапт'ыщ наконец-то взобрался наверх, остановился, утирая лоб и спазматически глотая воздух. Годы, прибавляя мудрости, отбирали здоровье. Когда-то он проходил этот путь, оставаясь свежим и полным сил, а теперь – ноги дрожат, пот застилает глаза, воздух с хрипом вливается в саднящее горло. Жрец прижал руки к груди, пытаясь унять расходившееся сердце. Запрокинул голову…
Небесная чаша, звёздно-чёрная над головой, багровела по краям, словно острия лучей солнца, вспарывая утробы туч, выпускали их кровь. Близился рассвет.
Верховный жрец стоял на вершине самой большой, черно-красной пирамиды. От неё в стороны расходились пирамиды меньшего размера. Они цепью опоясывали огромную каменную яму – геометрический центр долины. Каждая из разноцветных пирамид являла собой циклопический алтарь-храм, посвященной одному из высших богов. Золотая – Богу Рассвета Вап'пкоретву, Синяя – Богу Дня Кпроакитурди, Фиолетовая – Богу Заката Ишыткедсу, Коричневая – Богине Ночи Парутл'аб, Серебристая – Богине Луны Авэк'анбль. Вся долина была гигантским храмовым комплексом. Кроме меньших разноцветных пирамид в двести двадцать две ступени каждая, более широкое кольцо составляли алтари многочисленных божеств, важных и устрашающих, но не столь свирепых, как высшие. Поэтому их пирамидки содержали всего по сорок четыре ступени…
За спиной жреца послышался шорох. Тлапт'ыщ оглянулся. Вокруг чёрного диска уже стояли его помощники, будто соткавшиеся из светлеющего воздуха. На самом деле они восходили по другой стороне пирамиды, не вправе идти одной дорогой с Верховным жрецом. Четверо людей, в плащах из чёрно-красных перьев, крепко держали юношу, на которого пал счастливый жребий быть принесённым в жертву Вечно Пламенному Полдпашк'ешу. Лица младших жрецов закрывали искусно сработанные маски, изображавшие ужасный в своей красоте лик Верховного Бога.
Движением брови Тлапт'ыщ подал знак, и юношу распластали на алтаре, держа его за руки и ноги. Но жертва и не думала сопротивляться. Так уж были воспитаны люди великого народа путлщ'рео, что умереть во имя Бога почитали невероятной честью. Принесённые в жертву, подобно воинам, погибшим в бою, сразу же возносились на небо, где становились воинами Сиятельного Бога Солнца.
Когда первый луч, прорвав багровые облака, коснулся вершины пирамиды, Тлапт'ыщ, сбросивший с себя все одежды, занёс нож над жертвой. В этот момент над долиной взлетел многоголосый вопль – жрецы возносили хвалу зарождающемуся утру. Юноша, распятый на чёрном камне, открыл глаза с расширенными на всю радужку зрачками. На мгновение в его одурманенном взоре плеснулся страх. Губы шевельнулись: «Во славу… А-А-А!!!..»
Одним взмахом Тлапт'ыщ рассек грудную клетку и вырвал трепещущее сердце. Несмотря на годы, рука Верховного жреца была всё так же крепка. Кровь хлынула на камень, собралась в углублении. Жрецы сдёрнули ещё трепетавшее тело с алтаря и скинули в желоб, ведущий к подножию пирамиды. Оно быстро заскользило по отполированному многочисленными предшественниками руслу, глухо постукивая головой на стыках плит. Внизу жертву Богу благоговейно ожидали Высокородные путлщ'рео, чтобы отнести тело в дом и съесть во славу Извечного и Негасимого Полдпашк'еша, сердце же по праву принадлежало жрецам. Они вгрызались в сочащиеся ломти и набитыми, кровоточащими ртами возносили хвалу Сиятельному Богу…
Спуститься вниз было ещё труднее, чем взобраться на пирамиду. Тлапт'ыщ с превеликим трудом – хорошо, что помощники не видят! – сползал, прилипая животом к стенам и аккуратно нащупывая кончиками пальцев ног очередную узкую ступень. Несколько раз он едва не сорвался. Удерживаясь едва ли не чудом, вмиг покрывался липким потом, в красках представляя себе, как катится вниз его тело и хрустят кости, ломаясь на каждом карнизе. Когда под ногами наконец-то оказалась земля, Верховный жрец от всего сердца вознёс хвалу Богине Почвы Карепок'а – за то, что земля такая твёрдая и надёжная.
Тлапт'ыщ, совершив омовение, почивал на мягких подушках под сенью великолепного балдахина в своём дворце из розового камня. Под окном мерно журчал фонтан, приятно освежая знойный воздух. Комната была уставлена многочисленными вазами, заполненными цветами: красными, словно кровь, белыми как облака и черными с красноватыми искрами, точно алтарь на главной пирамиде. Густой аромат каменной плитой давил на грудь. В животе тяжёлым грузом лежало сердце. К горлу подбиралась тошнота – желудок не справлялся с ежедневной порцией сырого мяса. В голове зарождалась крамольная мысль: а не сходить ли освободиться от полупрожеванного куска плоти?
Прогнав недостойные жреца думы, Тлапт'ыщ внезапно осознал, что они являются лишь следствием давно обуревавшего его желания объявить об отставке. Устал он, очень устал. Состарился. Но, уйдя на покой, он лишится всех прав, которыми наделяет его жреческий сан! И дворца, и фонтанов, и цветов, и подушек, и наложниц… и жизни. Наверняка очень скоро именно на него падёт жребий.
Но самое главное, чего он не хотел отдавать, – власть. Его все боятся. По его знаку любой, будь он хоть Высокородным от сотворения мира, может лечь на алтарь. Да. Боятся и пресмыкаются, ублажают и угождают… Да и не такие уж обременительные обязанности – раз в день взобраться по бесконечным ступеням и вспороть грудь очередному бедолаге. Уже тридцать два года несёт он священную вахту. Всё бы хорошо, но грядёт великое событие – на лицо Сиятельного Бога ляжет тень солнечного затмения. В этот день надлежит принести великую жертву – четыреста сорок четыре человека на вершинах разноцветных пирамид, чтобы их кровь, стекая по желобам, до краёв наполнила каменную чашу. Тогда Вечно Пламенный Полдпашк'еш омоет свой лик в крови, дабы стереть тень и сиять по-прежнему.
Не наполнится чаша до краёв – тень может и не исчезнуть…
Никогда прежде в своей жизни Тлапт'ыщу не приходилось проводить этот обряд. Но он осознавал, что просто не в силах вырвать сердца подряд семидесяти четырём жертвам… Если же он этого не сделает, то мечтать об отставке больше не придётся – одно из сердец, лежащих в жертвенной чаше, будет его собственным. Другие жрецы – безобразно молоды и сумеют на пяти цветных пирамидах прикончить по семьдесят четыре жертвы Богу. Наверняка каждый из них жаждет занять место Верховного жреца, равно как и погрузить свой клинок в его грудь.
Мало ему этих неприятностей, так возникла ещё одна. Кроме пирамид высших богов, оставшиеся двести алтарей тоже надо омыть кровью… А такое количество жертв, даже если он положит под нож всех рабов да ещё прихватит десяток-другой Высокородных, в долине попробуй набери!
Медленно открылась тяжелая, украшенная позолотой и инкрустированная кроваво-красными камнями дверь. В проёме показался слуга, который тотчас же рухнул на колени и пополз к возлежащему на подушках жрецу.
Остановившись в четырёх шагах, слуга обратился к Тлапт'ыщу через сомкнутые лодочкой ладони – дыхание низкородного не должно было беспокоить Величайшего из Великих.
– Господин мой, прости раба своего, дерзнувшего нарушить твой покой, – слуга, не разжимая рук, стукнулся головой о пол.
– Я принесу тебя в жертву, грязный к'лох, за то, что ты нарушил мой покой, – вяло бросил ожидаемую фразу хозяин.
– Во славу Сиятельного Бога! – возопил слуга. Жрец поморщился, дворцовый этикет давно ему опротивел, но он был вынужден его придерживаться. Не им заведено, не ему ломать. Да и не разменивался Тлапт'ыщ никогда на мелочи.
– Говори, шелудивая плешь!
– Твоего драгоценного внимания уже второй день ожидает пришелец! – Слуга снова врезался головой в пол, не делая попытки руками смягчить удар. – Он дерзнул проявить нетерпение! Стражи пробовали ему возразить и сейчас лежат связанными у твоих дверей!
Сказав это, слуга на всякий случай отполз на пару шагов назад. Как оказалось – не зря. На то место, где он только что находился, обрушилась тяжёлая ваза, пущенная уверенной рукой господина. Но Тлапт'ыщ не был бы Верховным жрецом так долго, если бы не умел предвидеть события. Вторая ваза приземлилась точно на макушку незадачливого вестника, опрокинув того навзничь.
– Этот наглец появился неведомо откуда перед самым порогом моего дворца, – жрец подошёл к слуге, распластанному среди черепков и изломанных цветов, злобно пнул его в живот, – а теперь он, вместо того чтобы смиренно ожидать моего драгоценнейшего внимания, – второй пинок пришёлся слуге по паху, – смеет его требовать!
Третьим пинком, кроша зубы, жрец разбил рот, дерзнувший произнести такие слова.
Слегка успокоив расшалившиеся нервы, Тлапт'ыщ подошёл к низкому, изукрашенному затейливой резьбой столику, на котором стоял гонг. Взяв золотой молоточек, он несколько раз сильно ударил по отполированному металлу. Гонг отозвался низким гулом, от которого завибрировал воздух. Дрожь передалась стенам, по ним прокатилась волна и они отозвались стонущим вздохом: распахнулась потайная дверь, и в опочивальню вдвинулся отряд телохранителей.
Второй отряд чёрными тенями появился за окнами. За входными дверями послышались крики и звон – там сражался вынырнувший из потайных дверей в коридоре третий отряд телохранителей.
Тлапт'ыщ скривил губы в довольной усмешке. Пусть пришелец попробует одолеть натасканных бойцов, один вид которых внушал ужас врагам.
Дверь, над которой целый год трудились наилучшие мастера инкрустации, распахнулась, изо всех сил ударив по стене. Драгоценные осколки каплями крови брызнули во все стороны и, дробно стуча, раскатились по полу. В открывшийся проём спиной вперёд влетели один за другим три телохранителя. Первый головой воткнулся в огромную вазу и остался лежать, погребённый под ворохом цветов. Второй, пролетев ползала, приземлился на слугу, так и не пришедшего в сознание. Затрещали кости, чьи – непонятно. Третий, плюхнувшись на пол, заскользил по белоснежному мрамору и ткнулся головой в расшитые туфли Тлапт'ыща, который проворно стукнул прикатившегося по маковке.
Дверь, ударившись о стену, отскочила от неё и закрылась, оставив находящихся внутри в полнейшем недоумении. По ту сторону двери опять что-то упало, зазвенело, разбиваясь, громыхнуло, ударилось в створки, и воцарилась тишина…
Никто в опочивальне не произнёс ни слова, только телохранители молниеносно перегруппировались в кольцо, окружив Верховного жреца. Кольцо, как ядовитый иг'гуан иглами, ощетинилось копьями…
Многострадальная дверь начала медленно приоткрываться, но сразу же захлопнулась. Копья дрогнули. Дверь резко распахнулась. Метнувшиеся копья проткнули показавшееся в проёме тело.
– Неплохо, весьма неплохо, – прокомментировал невероятный пришелец, отбрасывая двух телохранителей, чьи трупы он использовал в качестве щита.
Тлапт'ыщ, приподнявшись на цыпочки, уставился на нарушителя спокойствия поверх голов телохранителей.
Ворвавшийся был чужеземцем. У мужчин путлщ'рео никогда не было такой светлой кожи. Да и ростом незнакомец превосходил всех, когда-либо виденных Верховным жрецом. Тлапт'ыщ невероятно гордился своим высоким ростом, но наглецу он бы едва достал до плеча. Великолепные мускулы рельефно обрисовывала одежда, помятая и изодранная, явно с чужого плеча.
Если бы не пикантность момента, жрец бы залюбовался отличным образчиком мужества, который являл сейчас собою неизвестный воин. О том, что пришелец воин, помимо продемонстрированного только что искусства свидетельствовало лицо со шрамами, цепкий взгляд, мгновенно обежавший помещение и зафиксировавший месторасположение предметов и людей; движения, скупые и выверенные – пришелец мгновенно занял боевую стойку, приподняв и чуть отведя вбок самое главное доказательство принадлежности к касте воинов – грозно сверкающий клинок.
Двое телохранителей с копьями наперевес бросились к пришельцу, который, не двигаясь, стоял у двери. Два раза сверкнула молния – головы снесло с плеч, вверх фонтанами ударила кровь. Тела по инерции сделали пару шагов, продолжая замах, но колени подломились, и то, что всего секунду назад было людьми, пало на мрамор и задёргалось в лужах своей крови. Головы стукнулись об пол и закрутились на его гладкой поверхности, чертя кровавые круги. Остолбеневшие живые стражники не могли отвести взглядов от широко распахнутых глаз бывших соратников. Головы перестали вращаться и медленно закрыли глаза. Лица живых телохранителей вмиг сравнялись цветом с мраморным полом.
Тлапт'ыщ же не мог отвести взгляда от клинка в руках незнакомца. В голове жреца заворочались мысли, пока ещё смутные и неоформившиеся, звериным чутьём он почуял, что ему жизненно необходим этот воин…
– В чём суть проблемы, Высокородный? – любезно осведомился Тлапт'ыщ, словно между ним и собеседником не было препятствия из приготовившихся умереть воинов.
Тон завсегдатая светских вечеринок слегка смутил пришельца, приготовившегося к битве.
– Так и будем говорить? – хмуро осведомился он. – Или постелим ковёр из твоих шавок?
Слово «шавок» жрец не понял, но по тону было ясно, что воин подразумевал телохранителей, по-прежнему окружавших его. Копья в их руках сменились обсидиановыми кинжалами.
Тлапт'ыщ рискнул. Одним коротким словом он отпустил людей; они словно растворились в стенах, не забыв прихватить с пола троих товарищей, пребывавших в отключке. Обезглавленные трупы, равно как и слуга, остались.
– Так-то лучше! – воин опустил клинок, всё ещё крепко сжимая рукоять.
Он быстрым шагом обошёл комнату, приподнимая остриём подушки и лезвием раздвигая драпировки. Тлапт'ыщ настороженно наблюдал за его действиями. Не то чтобы он боялся, но остерегаться следовало. Быть может, незнакомца наняли его враги. Кинжал за поясом хоть и прибавлял жрецу каплю уверенности, но у него были сильные сомнения, успеет ли он оружием воспользоваться. Да и как мог противостоять короткий каменный клинок хищному блеску великолепного лезвия в руках пришельца?
Верховный жрец опустился на подушки, приглашающим жестом указал место перед собой.
Пришелец опустился, положив клинок перед собой. Драпировки дрогнули – рука воина дёрнулась. Но появившиеся из-за занавесей обнажённые девушки с подносами не показались ему достойными противниками, и он расслабился.
Тлапт'ыщ взял с подноса кубок, протянул пришельцу. Тот криво усмехнулся, не принимая подношение. Поняв его опасения, жрец сам пригубил из кубка, показывая, что напиток не отравлен. Левой рукой незваный гость взял сосуд, правая продолжала сжимать рукоять, а глаза неотрывно следили за девушками. Он уже понял, что и обнажённые – они представляли опасность. Кромки золотых подносов были отточенно-острыми и в умелых руках представляли серьёзное оружие. Один верный удар – голову снесёт вмиг.
Понюхав напиток, он отхлебнул, пополоскал рот, затем выплюнул прямо на пол и поставил кубок на поднос. Досада плеснулась в глазах Тлапт'ыща. Но он умел ждать.
– Я слушаю тебя… Высокородный?..
Уловив в обращении вопросительную интонацию, пришелец наконец-то представился:
– Хотя имя моё тебе ничего не скажет, зови меня Эк'ксей. Слышал я, что ты великий колдун. – Слово «колдун» Тлапт'ыщу тоже было непонятно, но звучало как-то уважительно. – Мы с моим товарищем сражались там, – пришелец повёл клинком, указывая на закат, – и вляпались в засаду колдунов. Мой друг сражён их заклятиями. Теперь он без сознания, и я не знаю, что с ним делать. Колдунов-то я невзначай всех зашиб, ни единого не осталось. Поможешь? Я в долгу не останусь. Только дело срочное!
Из всего сказанного Тлапт'ыщ понял, что этому Эк'ксею нужна его помощь, чтобы оживить кого-то. Что ж, он поможет, вот только цену свою назовёт.
После короткого торга цена была названа.
– Ну что ж, колдун, ты многого хочешь, – клинок метнулся к Тлапт'ыщу, остановившись у горла. – Если ты не оживишь моего друга, последнее, что увидишь, будет блеск моего меча.
Острие царапнуло шею. Жрец утёр каплю крови, слизал её с пальцев, не отрывая взгляда от Эк'ксея. По тому, как сузились зрачки пришельца и раздулись ноздри, жрец понял, что сделка состоится.
– Заключённую сделку надо омыть вином, – сказал Тлапт'ыщ, поднимая свой кубок.
– Ничего не меняется под небесами, какого бы цвета они ни были, – пробормотал Эк'ксей и взял в руки кубок, в котором плескалось кроваво-красное вино.
Огонёк удовлетворения мелькнул и погас в жёлтых глазах Величайшего из Великих…
Надёжно оберегая священную землю, вгрызались в горизонт мощные клыки горного кряжа Трулопрато. Но сегодня горы ещё и поддерживали небо, чтобы оно тяжестью своей не рухнуло на долину, пока Сиятельный Бог Солнца, Извечный и Негасимый, Вечно Пламенный Полдпашк'еш прогонит чёрную тень со своего лика, омыв его свежей кровью.
Воздух гудел – к небу возносились вопли и песнопения, крики рабов, рокот барабанов. Пирамиды походили на исполинские шевелящиеся муравейники – тысячи людей, пришедших на самый главный в жизни праздник, заполняли их ступени. Народ сходился загодя, и уже несколько дней и ночей все места на ступенях главных пирамид были заняты. Ночью, во сне, некоторые люди не удерживались на узких выступах и срывались, катясь до самого низа и захватывая с собой множество несчастных. Редко кому удавалось выжить после такого падения. Но каждый путлщ'рео мечтал о столь счастливом конце – погибнуть, падая с пирамиды верховного бога. От подножия пирамиды его душа прямиком отправлялась в небесные чертоги, а тело – более неудачливые соплеменники съедали на завтрак. Ещё один сложный вопрос – отправление естественной нужды. Не будешь же испражняться на голову соседям. Поэтому каждый из паломников имел с собой специальный бурдюк; ёмкости периодически опорожнялись в специальные отверстия, проделанные в толще стен – священные пирамиды пронизывала сеть сточных труб.
Только одна грань каждой пирамиды была свободна – по ней поднимались избранные для скорой встречи с богами.
На вершине чёрно-красной пирамиды стоял Тлапт'ыщ. Его красно-коричневое тело лоснилось от пота и ароматических масел. Стоял он перед небом таким, каким явился в этот мир – голым и беззащитным. Только чёрный нож в судорожно зажатых пальцах. Рядом, вопреки традициям, находился иноземец – Эк'ксей. Его тело, неестественно бледное, словно у фекального червя, прикрывала небольшая набедренная повязка из перьев чернокрылого кр'аа. В руке пришельца блистал меч из невиданного в долине металла.
Сегодняшний праздник состоялся только благодаря Эк'ксею. Под его руководством личная гвардия Тлапт'ыща совершила удачные набеги на поселения за горами. До сих пор никто не догадывался нападать ночью и без предварительной договорённости с вождём. Как показала практика – такой способ добычи пленных намного эффективнее, чем обычные битвы путлщ'рео. Сиятельный Бог Солнца будет доволен великой жатвой сердец.
Шлёпая босыми ногами по кровавым лужам, очередной раб взошёл на вершину пирамиды. Взмахом ножа помощник жреца разрезал верёвки, перетягивавшие сзади руки. Жертва облегченно охнула и принялась растирать посиневшие запястья. Мальчишка, почти ребёнок. На подбородке едва пробиваются редкие волосёнки. Над верхней губой блестят капельки пота. Расширенные зрачки отражают огонь жаровен, на которых шипят, поджариваясь, человеческие сердца.
Мальчишка шёл к алтарю словно слепой, и только когда колени упёрлись в полированный камень, он вздрогнул и огляделся, как затравленный зверёк. Коротко вскрикнув, он рванулся в сторону, но, получив удар по голове, рухнул на алтарь. Младшие жрецы ловко перевернули его, распластав на камне так, чтобы шея пришлась как раз над углублением – ещё одно отступление от ритуала, предложенное иноземцем.
Одним взмахом меча Эк'ксей отсёк несчастному голову, кровь хлынула тугой струёй прямо в углубление. Вскоре толпа зашлась радостным криком: из желоба в каменную чашу у подножия пирамид полилась очередная порция крови. Пока жрецы держали обезглавленное тело, приподняв ноги, чтобы вытекло как можно больше крови, Тлапт'ыщ деловито взрезал грудную клетку, вытащил сердце и бросил на одну из жаровен. Если бы не чудесный меч пришельца, жрецам пришлось бы долго трудиться, чтобы обсидиановыми ножами откромсать голову.
Пока жрецы трудились над телом, Эк'ксей подошёл к голове, присел на корточки, приподнял её за волосы, глянул в тускнеющие глаза, из которых бежали кровавые слёзы. Встав, небрежно кинул голову в угол площадки, где уже высилась целая гора. Обескровленное и обезглавленное тело жрецы кинули в желоб, и оно заскользило вниз, а в это время на площадку вошла ещё одна жертва. На этот раз девушка.
Ничто не трогало Эк'ксея, работавшего как воплощение Полдпашк'еша – безучастного, беспощадного и свирепого. Крики, стоны, мольбы проходили мимо его ушей. Возраст и пол жертвы не отражались в его глазах. Тлапт'ыщ едва не позавидовал такому самообладанию и силе. Впрочем, он точно знал их причину…
Толпа видела только одно: Верховный жрец справляется со своей работой – кровь густым потоком почти непрерывно стекала по желобу.
В каменной чаше лежал человек. Кровь, стекающая ото всех пирамид по системе каналов, омывая его нагое тело, поднималась всё выше и выше, согревая и отдавая свою живительную силу.
Толпа радостно взревела – тень, закрывающая солнце, понемногу начала отступать. К тому времени, как чаша наполнится, тень должна полностью уйти.
Когда тёплые солоноватые волны начали плескаться около рта, человек в чаше шевельнулся. Внезапная тишина накрыла долину. Все люди, затаив дыхание, ожидали продолжения – никто не знал, для каких целей в чаше целый день лежал бледнокожий.
Порция крови, спустившаяся по желобу с синей пирамиды, подняла волны, захлестнувшие лицо. Человек закашлялся и сел. Поднял руки, протёр глаза и с недоумением огляделся. Увиденное ему явно не понравилось. Опираясь на руки, он попытался встать, но дрожащие ноги не слушались.
В этот момент жрецы, привлечённые странным молчанием толпы, подошли к краю площадки на верхушке пирамиды и глянули вниз.
– Надо же! Получилось, – удивлённо пробормотал Тлапт'ыщ, не ожидавший результата от колдовства, которым он пообещал Эк'ксею исцелить товарища, и добавил задумчиво: – Хвала богам?
Однако Эк'ксей не отреагировал ни на тишину, ни на заминку в ритуале. Нагая девушка на алтаре тихо плакала. Потянуло горелым. Мерзкий запах заставил жрецов отвлечься от происходящего в долине и ринуться к жаровням. Ловко сбросив на приготовленные подносы поджаренные и слегка обуглившиеся сердца, они принялись метать лакомства в толпу на ступенях. Поднялся шум и возня, вспыхнули драки, сопровождавшиеся радостными воплями поймавших деликатес и дикими криками падающих людей.
Опорожнив подносы, жрецы снова принялись за работу. В череде жертв, казавшейся бесконечной, отупевшие от усталости жрецы не обратили внимания на нового человека, появившегося на площадке. Окровавленный с ног до головы, он поражённо озирался, словно не веря глазам.
Жрецы держали за ноги тело, только что бывшее плешивым к'лохом – слугой Тлапт'ыща. Хозяин сейчас медленно кромсал ему грудь, добираясь до сердца дрожащими от усталости руками.
Эк'ксей безучастно стоял поодаль, опустив меч, с которого стекала вязкая струйка крови.
– Что здесь происходит?!
Раздавшийся крик заставил людей вздрогнуть. От неожиданности жрецы выронили тело, которое глухо стукнулось о камень. Эк'ксей коротко глянул в сторону кричавшего, и опять равнодушно принялся смотреть в небо, где Полдпашк'еш высвобождался из объятий тени.
По знаку Тлапт'ыща жрецы с ножами кинулись на пришельца, но тот, в отличие от несопротивляющихся жертв, оказался им не по зубам. Крутясь и нанося удары руками и ногами, он свалил двоих из нападавших в кровавую жижу на полу. Жрецы, дёрнувшись, затихли, воспарив душами к обожаемому Богу. Третий, самый молодой, запрыгнул на алтарь и сиганул на бледнокожего, но тот мгновенно присел и ударом рук придал ему ускорение. Жрец как птица упорхнул с площадки. Судя по раздавшимся множественным воплям, до низа он летел в немалой компании.
Оставшийся помощник в отчаянном броске попытался достать бледнокожего, но тот, выбив нож у него из руки, всадил клинок по самую рукоять жрецу в горло.
Тлапт'ыщ, как самый трусливый, но, возможно, и самый умный, стоял недвижимо около кучи человеческих голов. Когда боги сходят на землю – смертным лучше не ввязываться в их дела.
Бледнокожий, не обращая внимания на Верховного жреца, подошел к Эк'ксею и тряхнул его за плечо.
– Чем это ты тут занимаешься? – зло сказал он.
Тот безразлично скользнул по нему взглядом и отвернулся.
Оживлённый пришелец разозлился: рванув за плечо, развернул Эк'ксея к себе и, коротко замахнувшись, врезал ему в живот. Согнувшись от дикой боли, Эк'ксей сделал два шага назад, отдышался, выпрямился и кинулся на товарища. Увернувшись от несущегося на него меча, тот бросился к жаровне, схватил её и швырнул угли с жарящимися сердцами прямо в лицо нападавшему.
Выронив меч, тот схватился за лицо и дико завыл. Бледнокожий напряжённо всматривался в него, сжимая в руке поднятый с пола нож.
Вой постепенно стихал, превращаясь в обыкновенный человеческий стон. Тлапт'ыщ видел, как расслабились мускулы Эк'ксея. Но стоило жрецу шевельнуться, как второй бледнокожий мгновенно обернулся в его сторону и процедил сквозь зубы:
– Даже не думай! – Он выразительно провёл остриём ножа по своему горлу.
Эк'ксей отнял руки от лица, покрытого быстро наливавшимися пузырями ожогов. Огляделся. Его глаза расширились, когда он увидел груду человеческих голов, камни, залитые по щиколотку кровью, алтарь для жертвоприношений, на котором всё ещё лежало обезглавленное тело.
– Что это?! Где я?! Что со мной?
– И мне интересно, – жёстко сказал второй, – что ты здесь делаешь.
– Я?.. Н-не знаю… Не помню. – Первый сжал пальцами виски. – Последнее, что я помню… как просил этого жреца, – он махнул рукой в сторону оцепеневшего Тлапт'ыща, – расколдовать тебя.
– Судя по всему, у него это получилось, – мрачно подвёл итог второй бледнокожий. – Магия крови самая сильная. И, я так понимаю, ты ему немного в этом помог.
– ЭТО все я сделал? – побелевшими губами выговорил Эк'ксей.
Вместе со вторым они вопросительно уставились на жреца. Тот, с трудом сглотнув – горло вмиг пересохло, – кивнул.
– Уходим! – скомандовал старший бледнокожий и произнёс загадочную фразу: – Здесь ты уже навоевал… то бишь наубивался.
На глазах изумлённого Тлапт'ыща иноземцы взялись за руки, постояли некоторое время, вполне достаточное, чтобы пронзить их копьём, если бы было кому это сделать… и вдруг исчезли.
Вот они были, и вот их уже нет! Освобождаясь от тени, благодарный за жертвы Бог явил величайшую милость, слизнув опасных пришельцев…
Не веря своему счастью, жрец подошёл к брошенному мечу, плюхнулся на колени в кровавую грязь и трясущимися руками взял невероятную драгоценность. Любовно прижал к себе. Равного этому клинку не найти во всём мире…
На вершине пирамиды появился старик. Слезящиеся глаза полезли из орбит, когда он увидел коленопреклонённого Величайшего из Великих и тела трёх мертвых жрецов. Сдавленно вскрикнув, старик развернулся, чтобы убежать. Но в это же мгновение, легко вскочив, Тлапт'ыщ прыгнул к нему и одним взмахом разрубил тело. Ещё миг две половинки держались друг за друга, а потом расцепились и покатились по ступеням. Тлапт'ыщ, впав в неистовство, принялся рубить мечом направо и налево, распластывая тела бывших помощников и бывшего слуги, разрубая черепа. В пылу даже пару раз рубанул алтарь, но драгоценный клинок, не сломавшись, только высек красные искры.
В это мгновение Сиятельный Бог Солнца освободился от тени и излил весь жар пламенной любви на своего истового слугу. Пронизываемый жгучими лучами, ослеплённый ярчайшим светом, чувствуя обжигающие прикосновения, Тлапт'ыщ ощутил себя божеством. Вместо тех, которые только что ушли. Да! Вне сомнений пришельцы были небожителями и ушли снова на небо, служить Полдпашк'ешу так же рьяно, как и на земле.
Сеять смерть. Смерть, смерть, смерть!!!
Для чего же ещё в мире появляются всепобеждающие мечи???
В мире, где почти все войны ведутся для того, чтобы боги исправно получали жертвенные подношения – человеческие жизни…
Глава двенадцатая
ФРОНТОВАЯ РОМАНТИКА
– Вот вы смеётеся, а я вам истинну правду баю! – обиделся старик. – Всё бы вам, молодым, «хи-хи» да «ха-ха»! Совсем былого уважения к старшим не стало!
Михалыч насупился, подбросил в костёр пару поленьев. Поёрзал, усаживаясь поудобнее на своём потрёпанном ватнике, расстеленном на бревне. Картинно, не обращая внимания на окружающих, достал кисет и набил трубку. Не спеша утрамбовал зелье в чубуке узловатым коричневым пальцем с лимонно-жёлтым толстым ногтем.
С третьей неторопливой попытки добыв-таки огонь из трофейной немецкой «бельзиновой» зажигалки, чинно прикурил.
И всё это с видом оскорблённого дворянского достоинства, хотя по жизни Михалыч к «голубой крови» не имел ни малейшего отношения. Был он мужик-мужиком, и не в первом поколении! От сохи, так сказать.
Яромир Михайлович Пантелевский, шестидесяти двух лет от роду, беспартийный, активный участник Великой Октябрьской социалистической революции, ветеран Первой мировой. Теперь вот – партизан в отряде майора Тимошенко. Отец двух сыновей, старший из которых, пограничник, погиб в первые же дни войны. Михалыч даже похоронку успел получить, прежде чем немец пришёл в его дом.
Затянувшуюся паузу никто из собравшихся у костра не нарушил. Все были люди бывалые, и знали, что за паузой должна воспоследовать какая-то байка.
Раскурив трубку, старый партизан пару раз пыхнул ароматным дымом и буркнул:
– Вот вы говорите, богатыри, дескать, на Руси перевелись…
«Пых»… «пых».
– А я вот вам скажу…
«Пых».
– Нет… Не перевелись!
Дед хлопнул себя кулаком по колену, соскользнул с бревна и плюхнулся на землю костлявой задницей. Однако быстро встал, оправился и примостился на бревно. Словно ничего такого и не бывало. Снова раскурил погасшую было трубку.
– Вот я и говорю! Не перевелись есчо на Руси богатыри! Лично о том ведаю!
– Да ладно тебе, Михалыч! – обнажил крепкие белые зубы в улыбке бывший сержант-танкист Серёга Маслов. – Расскажешь нам сейчас очередную свою байку? О том, как ты Гитлера чуть не споймал?
Остальные сдержанно хохотнули. Это было такой же частью ритуала, как ворчание Михалыча, подкреплённое неизменной паузой с набиванием трубки.
Всегда кто-нибудь из молодёжи подначивал старика, подзадоривал его какими-нибудь лёгкими шпильками.
Старик Яромир добродушно усмехнулся.
– Вот в прошлом годе, вас всех, молодых, есчё в отряде тода не было… Так от, в прошлом годе, едва наш отряд только зачинался… Да-а, – он отёр губы тыльной стороной ладони и приложился к трубке. – И товарищ майор Тимошенко есчё не начальствовал над нашим отрядом… Прибилися, стало быть, к нам два пограничника. Из тех, что до последней возможности героически Брестскую крепость обороняли.
Так вот, двое их, значитца, было! Старший – капитан Нечипуренко. Как щас помню – Кондрат Григорович! Во-о… А младшой, значитца, сержант. Молоденький такой!.. Лексеем его звали.
– Ну, и? – «подтолкнул» рассказчика неугомонный Маслов. – Дальше-то что? Эти твои пограничники танки вверх гусеницами переворачивали одной левой?
– Танки не переворачивали, да и силой нашему кузнецу колхозному Даниле Тимофееву куда как уступали… Погиб он, болезный, – после паузы продолжил старик. – На десятый день, как мы в лес ушли. Стычка у нас была с полицаями. На-шли-ись-таки и среди наших иуды!.. Борька Клюев, Микола Беспалков да Юрка Гончаров, что перед самой войной в село вернулся. Из техникума, гада, выперли за амарательное, значитца, поведение… Вот ентот Борька, мать его за ногу, Данилу случаем и поранил насмерть. Из ихнего немецкого ахтамата «шмасера»! У него одного из трёх иродов такой был! Больше всего ему, окаянному, хвашисты верили. Да-а…
«Пых», «пых».
– Мы их тогда на просеке встретили, когда они из Юхновки експроприированых поросей везли. На подводе, значитца, ехали, гады. А мы, стал быть, наперерез из леса!
Дед решительно взмахнул рукой с зажатой в ней трубкой.
– Вот тогда-то он, поганец, и зачал пулять из свово ахтамата! И Данилу пострелил…
Старик загрустил.
– Михалыч, ты дело-то говори! – подал реплику обычно отмалчивающийся Семён Велихов, бывший колхозный коневод. От него участия в разговоре ожидали в самую последнюю очередь. Когда немцы только нагрянули, сожгли они конюшню нашу с конями вместе! А Сёмка Велихов, верно, сдвинулся от дикого конского ржания. Всегда с тех пор был молчалив, говорил только в самых крайних случаях. – Знаем мы про Данилу. Ты про пограничников начал баять? Так и бай!
– Так ить я и говорю, – ничуть не смутился старый партизан. – Прибились к нам через месяца два пограничники, худые, оборванные, но с оружием! Откормили мы их на лесных-то харчах, вот…
– И что? – веско подала голос Валя Зартиссян, черноволосая девушка восемнадцати лет.
Валя попала в отряд с разбомбленного фашистами поезда. Спортсменка, комсомолка, ворошиловский стрелок, она стала «штатным» снайпером отряда. На счету этой суровой с виду красавицы, по которой втихую сохли все мужчины отряда, начиная от четырнадцатилетнего сопляка Веньки и заканчивая сорокапятилетним бобылём Брошкой Хамаевым, за полтора года партизанской жизни числилось ни много ни мало, а сто двадцать восемь фашистов!
– Чем они так примечательны, эти ваши пограничники, если, по вашему же утверждению, они были гораздо слабее, чем ваш кузнец? Какие же они тогда богатыри?!
– А в том дело, девонька, – хитро прищурился Михалыч, – что богатырь не тот, у кого силы много, а тот, кто духом силён!
– Как это – духом? – не поняла Валя. Она поудобнее обняла свою неразлучную «подругу» – зажатую между коленями винтовку системы Мосина, образца 1891/1930 г., с трофейным оптическим прицелом.
– Потому как не во всех есть дух воинский! – старик последний раз затянулся и принялся выколачивать трубку о бревно. – Остальные-то народцы, оне, так… Жидковаты. Нет у них этого самого духа! Вялые оне. А вот мы, славяне, как раз этим-то духом всегда славились! Тоже, правда, далеко не каждый. Но всё ж таки!.. Так от, кто духом силён, кто воин истинный есть по призванию, тому не нужна сила. Он и так врага одолеет, каков бы тот ни был страшен.
Ярополк Михайлович погрузил трубку в кисет и упрятал его в карман пиджака.
– А те, про кого баю вам, истинно сильны были этим духом! Так-то, красавица!
Старик победоносно улыбнулся.
– Это всё слова! – Валя разочарованно хмыкнула. – А доказательства, доказательства где?
– Конешно слова! А вот слово «богатырь», оно откель происходит?
– Из сказок! – буркнула девушка.
– А в сказках оно откель взялося? – Михалыч хитро прищурился. – Не знаешь? А ведь ничего ниоткуда просто так на ровном месте не случаетца! И со словами также! Богатырь, девонька, исстари означало «богатый ирием».
– Что ещё за «ирий» такой? – перебила его Валя. – Нам в школе ни о чём таком не рассказывали!
– Много оне знают там в ваших школах! Прадеды наши верили, что есть такое место, Ирий – обиталище духа. Что-то вроде рая поповского… Посему и говорили «богатый ирием», то есть духом.
– Ну, допустим, что всё это и так, – не сдавалась она. – Что же это доказывает?
– А то и доказывает, красавица, что пограничники те истинно богатыри были! Сколько вреда хрицам клятым принесли!
– И что ж они такого выдающегося сделали, а, Михалыч? – влез Маслов. – Ну, не тяни! Рассказывай давай, чем эти твои пограничники прославились.
– А и прославились бы, Серёня. – Яромир повернулся к танкисту. – Прославились бы, токо было б кому рассказать о том! Из тех, кто их помнит, я один живой остался. А делов они наделали немало, эт я те прямо скажу! Ну, ты сам посуди! Кто мы были-то тогда? Кучка крестьян, и стрелять толком не умели. Только я успел повоевать, да Кузьма покойный в финскую… А остальные так, пень-колода. Да-а…
Старик Пантелевский снова принялся набивать трубку.
– Вот они, значитца, нас стрелять-воевать научили. И тактике всякой, и этой… как её?.. стратехии. Да… И оружие они нам добыли! Да есчо смело так, в нахальную, немецкий склад ограбили. Вот это, я вам расскажу, дело было! Да-а!
Он раскурил трубку, глубоко затянулся.
– Захватили мы тогда у немцев две машины. Легкову и грузову. Вот оне, пограничники-то, приоделись в хвашистское да и мужиков наших кой-кого переодели. А остальных, и меня також, – в кузов да брезентом прикрыли. А Кондрат Григорович, он, значитца, по-ихнему, по-немецки, аки соловей пел. Вот и пустили нас хрицы на свой склад, что под Гаврилиным располагался. А мы, как вовнутрь заехали, первым делом ближнюю охрану по-тихому повыбили, опосля полный грузовик оружий всяких понагрузили. А уж затем, как выезжали, шуму устроили! Охраны много постреляли. А пограничники-то есчё и бонбы позаложили. Ой грохот был! И горело потом до-олго! Да и ешелон первый оне под откос пустили. И остальных научили бонбы делать. И другое многое… Ловушки хитрые в лесу на немца устраивать и другую хитрость военную.
А как мы на комендатуру в Кондратовском! И немцев порешили, и этих иродов, что в полицаи подались, тоже. И всё белым днём! Так вот, в нахальную, значитца, зашли в деревню и всех хрицев постреляли. А комендатуру спалили! Дочиста.
А как Лексей через неделю запрыгнул на перегоне на цистерну с бельзином и прикрепил к ней бонбу с временным механизмом? Высчитал, стервец, когда поезд на Узловую приедет. Там та цистерна так бабахнула! И много чего есчо по-взрывалося.
– А сержант, что? – спросил Маслов. – Погиб?
– Зачем сразу погиб? Спрыгнул он с поезда, всех и де-лов-то.
– Делов-то! – передразнил деда танкист. – Ты сам-то пробовал когда на поезд запрыгнуть, а потом спрыгнуть? Знаешь как это тяжело? Да для этого надо быть…
– Уж я, Серёня, не знаю, тяжело ли, легко ли. А только проделал он это играючи! Сам видел, своими глазами! А по деревьям знаешь как прыгал? Э-э! Что твоя бибизяна!
Все дружно рассмеялись.
– Ну, ты, Михалыч, даёшь! Ну, рассмешил!
Сержант вытер рукавом выступившие на глазах слёзы.
– Ну, уморил! Ты её хоть видел-то, эту твою бибизяну?
– А ты со старого человека не смейся! – притопнул ногой Михалыч. – Чай, подольше тебя, стервеца, землю-матушку топчу! Всякого повидал. А после гражданской в столице был. И зоологический сад посещал, а как же? Всякого зверья дивного видел тьму.
– Ладно, – первой успокоилась Валя Зартиссян. – Что ещё там с вашими пограничниками?
– А что дальше? – Михалыч вновь выколотил трубку о бревно и спрятал в кисет. – Недолго они с нами пробыли, а делов наделали! Да-а!
– А ещё чего ж сделали? – вновь подал голос Семён Велихов.
– А много чего, Сёма! Полгода тому, помнишь, в Касперовке хрицы еродром строили, еропланы ихние прилетали?
– Знамо дело, помню! – буркнул бывший конюх. – Нешто я на голову скорбен? Помню я и то, как там всё горело и взрывалось! Чай за двенадцать километров-то было и дым видно, и взрывы слышно.
– То-то, Сёма! А чья работа? Э-э-э? То-то! Оне ж и устроили всё! – ликовал старик. – Мы, конешно, помогли, чем смогли, однако… Если б не оне, ничего бы у нас не вышло. А боролись как? Что капитан, что Лексей-сержант! Дивно так двигалися, а никто их в кулачном бою перемочь не мог! Лексей-то ногами, знашь, как знатно бился? Ну-у!.. Самокрутку из рта выбивал ногой. И ни разу не зацепил. Раз сам видел, как он с дюжиной хрицев самолично справился!
– Так уж и с дюжиной? – не поверила Валя. – В рукопашную одолел двенадцать немцев? Преувеличиваешь ты, Яромир Михалыч!
– Ничего не преувеличиваю! – вскипел тот. – На Ил-лю дело было! Возвращались мы из разведки. Я, Минька Филозов, Остап Мисинчук да Лексей! И на поляне, что у Гнилого Скита… Семён, да ты знаешь!.. нарвалися на засаду. Ан не простую! Полтора десятка эсэсовцев. Грамотно нас тогда черномундирники обложили. Ничё не скажешь. И если бы не Лексей, попались б мы в лапы хвашистам, ей-ей!.. Оружие нам бросить пришлось, потому как иначе сразу смерть. Расстреляли бы, как пить дать. А Лексей-то, он как-то ухитрился после этого драку затеять. Да так ловко-то! У нас на Руси издревле принята потеха молодецкая – бои кулачные, грудь на грудь. В деревнях есчо обычай такой сохранился, а вот в городах!..
Михалыч сокрушённо махнул рукой.
– Это вы говорите об этой отвратительной мужской привычке драться «двор на двор» и «улица на улицу»? – уточнила отрядный снайпер. – Вот уж, конечно, замечательный обычай, бить друг другу рожи и зубы выбивать!
– Всегда на Руси мужики славились кулачной потехой, потому мы, славяне, изо всех народностей самые боевые и есть! А тебе, девке, того вовек не понять!
– Это что же такое получается? – взорвалась Валя. – Это вы говорите, что женщины…
– Остынь, Валюта! – донёсся из темноты мягкий, но властный голос. – Что это ты расшумелась, на ночь глядя? Гляди – немцев побудишь!
– Всё вы шутите, товарищ майор! – Валя вскочила и заметно покраснела. – А Михалыч вот…