Побег из Шапито Панарин Сергей

Глава 4

Корреспондент областной газеты прибыл в деревню на попутке – стареньком молоковозе, управляемом сумрачного вида мужичком. Двадцатидвухлетнего журналиста звали Павлом. Фамилия у него была Гришечкин. Павел Гришечкин молодцевато выпрыгнул из кабины в сельскую пыль и огляделся.

Центральная площадь не поражала воображения – засыпанная щебнем площадка да дома, в одном из которых угадывался сельсовет. Павел зашагал к административной избушке, но вскоре был жестоко разочарован: дверь оказалась запертой.

«Пойду в народ», – решил корреспондент.

В первом же дворе селянка неопределённого возраста надоумила Павла навестить горемычных браконьеров Витю и Федю. Журналист их посетил. Неудачники маялись от безденежья и за небольшую мзду, эквивалентную поллитре, согласились рассказать обо всём, что пережили в суровом тамбовском лесу.

Павел Гришечкин был весьма амбициозным молодым человеком. Он видел себя через пять лет в Москве, в одном из самых главных изданий. Когда Павел мечтал о столичной карьере, его топорщащиеся ушки краснели от удовольствия. Ради достижения своей цели Гришечкин не поскупился на деньги.

Браконьеры сперва скупо, а потом всё щедрее и щедрее стали делиться неприятными воспоминаниями о событиях, связанных с поиском йети. Федя докладывал обстоятельно, словно получал тайное удовольствие от пережитых позора и страха. Витя морщился, но изредка дополнял рассказ подельника.

Перед тамбовским журналистом разворачивалась картина, достойная опубликования в каких-нибудь «Аномальных паранормальностях». Снежные люди, похищенное ружьё, пропавшие капканы, позже выставленные против хозяев, обезьяна, действующая в сговоре с кенгуру, волком, медведем и даже енотом, распыляющим зловоние… Павел когда-то брал интервью у главврача психиатрической лечебницы, от которого узнал, что двух одинаковых сумасшествий не бывает. Но Федин бред активно подтверждал Витя. Следовательно, либо мужики сговорились и таким сложным способом добывают средства на опохмел, либо их кто-то самым скрупулёзным образом разыграл.

В памяти Павла происходило неясное шевеление. Что-то недавно случилось курьёзное… Это что-то могло быть связано с деревенскими страшилками… Но что?

Кроме того, позвонивший в редакцию человек говорил о многих случаях столкновения с экзотическими зверьми. Гришечкин задал вопрос браконьерам:

– Кроме вас кто-нибудь видел эту бешеную банду?

– А то! – хмыкнул Федя. – Поспрошайте хотя бы продавщицу нашу, Антонинку. К ней обезьяна заходила.

Сфотографировав и покинув страдальцев-охотников, корреспондент отправился в сельпо.

Антонина с нечеловеческим радушием встретила журналиста:

– Я так и знала, что нашим случаем заинтересуется центральная пресса! Вы же из центра?

– Из областного, – честно ответил Павел. – Но если слухи подтвердятся, то я обязательно продавлю публикацию в одной из московских газет.

– В «Правде»?

– В «Искре».

– Ух ты! – Продавщица не поняла иронии и восхитилась с детской непосредственностью.

– Так что у вас стряслось?

История Антонины была значительно короче Фединой, зато образ обезьяны дополнился романтическими штрихами.

– Я его про себя прозвала Макакием Макакиевичем, – откровенничала продавщица. – В магазин пришёл, воистину, что крестьяне, то и обезьяне! Да, своровал, подлюка, фрукты на кругленькую сумму, но ведь не каждый же день в наш сельмаг мартышки заглядывают. А этот такой обаятельный, в пиджаке, не вру! Вы будете смеяться, но он, когда на пороге обернулся да, как бы извиняясь, разулыбался, так сильно напомнил артиста одного!.. Он ещё Паниковского играл…

«Обезьяна в пиджаке, ну-ну», – подумал Павел Гришечкин, щёлкнул дородную Антонину в скупом продмаговском интерьере и откланялся.

Затем корреспондент из первых уст выяснил, что действительно по деревне бегала лиса. Чуть позже доброхоты направили Павла к той бабке, что свалилась в обморок, встретив кенгуру.

– Ой, вот как тебя, зверюгу ту разглядела, – залопотала очевидица. – Бежит на меня скачками. Глазищи навыкат, рыло утюгом, а под мышкой – петушок. Получается, скрал у кого-то курёнка и ходу! Натерпелась я, милок…

Дело шло к вечеру. Журналист попросился к старушке на ночлег, а та была только рада: вдруг наглое сумчатое захочет ещё и в дом проникнуть? Внучке было всё равно, она полагала, что кенгуру добрый. Гришечкин поглядел новости по старому чёрно-белому телевизору да завалился спать.

Утром деятельный корреспондент пожелал отправиться в лес.

– Нешто ты у кенгуры энтой интервью взять хочешь?! – поразилась бабка.

– Нет, но от эксклюзивной фотосессии не отказался бы, – заявил Павел.

– Это ты сейчас на каком языке говорил? – захлопала глазами селянка.

Будущая звезда столичной журналистики Гришечкин махнул, мол, не бери в голову, и пошёл к Вите.

Долговязый браконьер лежал бревном, имея вид трагический и жалобный. На просьбу Павлика поводить по местам боевого бесславия Витя ответил категорическим отказом, с тайным цинизмом посоветовав корреспонденту воспользоваться услугами Феди. Гришечкин отправился к коротышке. Тот послал журналиста ещё дальше – к чёртовой бабушке. Павел посулил денег. Федя выпучил красные глазищи и мучительно простонал, судорожно смяв рубашку на груди:

– Соколик, я теперь туда вообще носа не покажу! Ты когда-нибудь спускался с верхушки гладкой сосны на землю? Попробуй на досуге. Попроси медведя, чтобы он тебя туда загнал, и дерзай. А теперь вали отсюда, пресса фигова.

Гришечкин вернулся в дом долговязого. Молодому журналисту помстилось, что Витя сильнее духом и в конце концов согласится на прогулку. Павел не ошибся.

– Литру поставишь, пойду, – буркнул браконьер.

На том и порешили.

Лес встретил корреспондента и проводника гробовым молчанием. Сначала заволновался Витя, потом неладное почувствовал и Павел.

– Так не бывает, – прошептал долговязый. – Даже птица не чирикнет. Ты как хочешь, а я домой.

Тишина давила на уши. Гришечкин подумал: «Вот же феномен! Пока лес привычно звучит, ты не обращаешь на это внимания. Но как только наступает безмолвие, становится жутко».

Павел расчехлил фотокамеру, но никакой экзотики, как назло, не попадалось. Тогда он окликнул Витю, топавшего впереди, и сделал снимок. Впоследствии долговязый так и попал на страницы тамбовской газеты – длинный, ссутулившийся человек с перекошенным от тихого ужаса небритым лицом и бешеными глазами. «Жертва зверского беспредела», – гласила подпись к портрету.

Постепенно ускоряя шаг, журналист и браконьер чуть ли не выбежали из леса.

На центральной площади собрались мужики – кого-то посетила гениальная идея устроить облаву на кенгуру и обезьяну. Отыскалось пятеро охотников.

– Куда собрались? – спросил Витя, когда они с Павлом проходили мимо.

– Ловить твоих четвероногих друзей. Решили прославиться энтой, как её, сенсацией, – ответил крепенький старичок, поглаживая цевьё ружьишка.

– А вы всем селом пить бросьте, это будет подлинная сенсация, – предложил Павел.

– Святое не трожь, лучше мы кенгурятину поймаем!

– Дырку от бублика вы там поймаете, – сказал долговязый. – Лес словно вымер.

Охотники не слишком поверили Вите.

– Эй, корреспонденция! – окрикнул Гришечкина бородатый мужик. – Не брешет Витёк-то? А то, может, он сам решил кенгуру захомутать?

– Правду он говорит, – буркнул Павел, только добытчики и к его словам не прислушались.

Взяли пару толковых собак и двинулись в путь.

Они вернулись с «облавы» через полтора часа, хмурые и молчаливые. Тихо разошлись по домам и крепко-накрепко наказали детям и бабам не ходить по грибы, да и вообще в лес не соваться.

А Павел Гришечкин привёл Витю в магазин. Долг платежом красен.

Пока Антонина обслуживала покупателей, журналист тоскливо пожаловался:

– Неужели я в тупике? Пустой лес – это не экзотическое зверьё. Не сенсация, а пшик. К кому бы ещё обратиться за помощью?

– Хех! – усмехнулась продавщица. – Тебе, милый, надо к Прохору, леснику нашему. Это для тебя, недотёпы, лес пустой, а Прошка в нём кого угодно найдёт, хоть слона.

– Это хорошо бы – слона, – мечтательно проговорил Павел. – Где живёт ваш Прохор?

– Ну, ты меня умиляешь, сразу видно, городской. Где ещё леснику жить, как не в лесу?

– А как же я?.. – начал вопрос парень, но догадливая Антонина перебила:

– Гляди в окно. Вот дорога. Пойдёшь, не сворачивая, упрёшься в его избу. К нему завсегда на машинах крутые разные ездят. А ходу часов пять. Стало быть, сегодня не рвись, а то уж вечер на носу. Прохор тебе обязательно поможет. Он здесь каждый куст знает – потомственный лесник.

– Спасибо вам, – поблагодарил Гришечкин.

– Не на чем, – отмахнулась продавщица. – Встретишь Макакия Макакиевича, на вот, передай гостинец.

Пухлая рука протянула корреспонденту апельсин.

Выйдя из магазина, Павел и Витя попрощались и разошлись. Долговязый отказался проводить журналиста до заимки лесничего, потому что Прохор терпеть не мог браконьеров. Да и трусил Витя не по-детски.

Гришечкин отправился на постой всё к той же бабке. Упрямый корреспондент решил довести расследование до конца. Почему бы не погулять на свежем воздухе вместо того, чтобы париться в душном городе под бодрящие окрики главного редактора?

На этом людская активность и угасла. Когда наступили сумерки, Лисёна сочла необходимым добежать до Михайлы и рассказать о странном поведении людей.

Циркачи всерьёз повздорили.

– Как ты мог, Парфюмер?! – бушевал Гуру Кен. – Кто тебя за язык тянул? Мы же договорились, что Колючего обижать нельзя. Здесь вообще никого нельзя обижать!

Скунс сосредоточенно играл желваками. Мех зверька вздыбился, хвост нервно подёргивался, словно антенна, которую оттягивает и отпускает чей-то палец.

– Я всего лишь сказал пацану, что он может быть свободен, – заявил Вонючка Сэм.

Вклинился Эм Си. Он отчаянно жестикулировал и будто вколачивал каждое слово:

– Не дам соврать, не могу молчать, стану правду излагать, йо! Разрешите начать, йо! Парфюмер, ты обидел Колючего, нашего друга лучшего. Сказал: «Иди, на гитарке бренчи, новые аккорды учи. Ты не ровня нам и не мешай заниматься делами». И ещё много всякого ты сказал, жаль, я не записал.

– И ты, Брут, – проворчал Сэм. – Да, он мне не нравится. Он начал общение с попытки нас надуть, забыли? И потом… А если бы вы каждую ночь просыпались из-за того, что вам кто-то добренький подложил под бок огромную шишку?

– Йож имел хотеть подшутить, – вступился Петер. – Я буду вынужден напоминать тебе, как ты сделать Кольючему химический атака. Такой обида не в айн момент забывается.

– Да в гробу я эти шуточки видел! – взбесился скунс.

– Всё равно, ты не должен был его оскорблять, – твёрдо сказал кенгуру. – Во время эвакуации именно ёж показывал тебе, где ковырнуть на предмет личинок и прочей снеди. Да, Колючий – хулиган и лукавый задира, но он с удовольствием нас сопровождал. Жаль, что ты этого не оценил. Чего пузырь надул? Или я не прав?

– Прав, не прав. Не люблю я его, – буркнул Вонючка Сэм и ушёл в шалаш.

Гуру Кен вздохнул:

– Вы, парни, как хотите, а я пошёл извиняться перед Колючим.

Кенгуру оставил друзей.

В этот момент к шалашу прибежали зайчата, около десятка.

– Здрасьте, – поприветствовали они Ман-Кея и Петера.

– Гуттен таг, – чинно ответил петух. – Маленький косой поклонник прибыл выразить мне восторги?

Зайчата переглянулись.

– Честно признаться, нет, – робко сказал самый смелый. – Мы к Ман-Кею.

– О! – Гамбургский тенор был уязвлён до глубины души, но вида не подал, отошёл в сторону, якобы в поисках гусениц.

А шимпанзе слегка удивлённо обратился к посетителям:

– Хай, братья, что могу дать я таким ребятам классным? Йо, ответьте, старику Эм Си не ясно.

Косые замялись:

– Мы краем уха слышали о рэпе, и вроде вы его постоянно читаете. А в Тамбове рэпа нету. Вот мы и хотели бы попросить вас, ну, научить, что ли…

– А! Круто-круто-крутотень, вы решили не наводить тень на плетень, а познать хитросплетения речитативные, поймать вибрации позитивные. Будем, будем, детвора, веселиться! До утра, до утра клубиться, рэпу учиться!

И Ман-Кей стал грузить зайчат премудростями и идеологией рэп-движения. Первый урок Эм Си закончил программной композицией о себе, любимом. Новообращённые помогли ему, выстукивая ритм лапками.

Зайчата запрыгали от восторга, договорились о следующем уроке и побежали к родителям.

Ман-Кей зачарованно сказал петуху:

– Петер, рубишь фишку? Я счастлив, даже слишком, ведь у меня есть ученики теперь! Это круто, поверь!

– Нихт сомнений, – произнёс тенор. – Но я бы хотеть иметь счастье наблюдать воспитанников строгий классический вокал.

Гуру Кен долго слонялся по лесу. Он был за холмом, прошёлся по дну большой низины, выбрел на берег озера, но нигде не встретил Колючего. Воистину, высматривать ежа в бору – всё равно что искать иголку в стоге сена.

Наконец, австралиец увидел Серёгу. Волк куда-то спешил, и кенгуру его окликнул.

– А, боксёр, – на бегу сказал серый хищник. – Гуляешь?

– Нет, Колючего ищу. Ты не знаешь, куда он мог деться?

Серёга остановился и проворчал сердито:

– Знаю. Он молчит, но я понял, что он грандиозно на вас обижен. Я пока не ведаю причины, но если вы задели моего друга незаслуженно, я поразмыслю над тем, чтобы на несколько минут забыть о дипломатической неприкосновенности и наказать виновных так, как посчитаю нужным.

– Подожди, подожди. – Гуру замахал лапами. – Я ищу Колючего, чтобы извиниться. Помнишь, что ты говорил о лидерстве и ответственности?

– Ну.

– Я пытаюсь исправить ошибки друзей. Взять ответственность.

Волк как бы поднял брови, размышляя над словами боксёра:

– Хорошо, попробуй. За мной.

Серёга прибежал к пригорку, покрытому зарослями юных берёзок. Гуру не отставал. Волк молча мотнул головой, мол, лезь наверх, и потрусил по своим делам. На прощание он посмотрел австралийцу в глаза. Кенгуру почудилось, будто Серый пожелал ему удачи.

Гуру Кен полез в чащу и почти сразу же услышал бренчание гитары и невесёлый, с хрипотцой, фальцет Колючего:

Кенгуру взобрался на пригорок, вышел из-за берёзок:

– Колючий, ты прости нас, пожалуйста, а?

Ёж смерил австралийца долгим и каким-то отсутствующим взглядом.

– А, Гуру, садись типа, – промолвил наконец шпанёнок. – Петь будем.

Глава 5

Прохор был невысок, сутуловат, смугл лицом, которое заросло щетиной, кудрявыми волосами и бакенбардами. Этими чертами лесник напоминал одновременно Эм Си Ман-Кея и великого русского поэта Пушкина. Корреспондент Павел Гришечкин не видел шимпанзе, поэтому сразу вспомнил Александра Сергеевича.

Правда, тамбовский Пушкин выглядел слегка бомжевато и неизысканно. Стихов не декламировал, хотя и был страстным болтуном. Журналист решил, что словоохотливость развилась у лесничего из-за отсутствия собеседников.

Конечно, попробуй-ка поживи месяцами в одиночку. Невольно обрушишь на первого же встречного всё накипевшее. Прохор усадил гостя за стол, поставил чайник, достал сушки. Павел подумал, что эти сушки, возможно, помнят времена Наполеона.

– Это хорошо, мил-человек, что ты именно сейчас припожаловал, – чуть шепелявя, говорил лесник. – Ведь сейчас самые такие зори да соловьи, когда душа распахивается и хочется воспарить над этой всей грешной землёй да улететь к чертям на кулички отсюдова, а то пенсию и ту зажали, гроши платят да по линии лесохозяйства никаких шишей не хватает, но кормушки-то зимние лосю никто не отменял, и соль самому приходится покупать, только соли-то мало, но я тебя всё равно накормлю завтра таким шашлычком, прямо с перчиком, ты даже не волнуйся, всё покажу, раз ты у нас пресса, ведь места-то тут историцкие, мил-человек, поэтому ты про государственную денежку обязательно в своей газетке пропечатай, мол, никаких средств не хватает, а вечерком пойдём вечернюю зарю поглядим, ведь аж крылья форменные вырастают, когда смотришь…

– Я… Мне… Тут… Это… – пытался вставить Павел Гришечкин, но у него не было никаких шансов.

Наконец корреспондент окончательно разозлился и заорал:

– Отец!!! Послушай меня!!!

Прохор замер, глядя на гостя шальными глазами. Потом справился с шоком, залопотал:

– Нервные вы там, в городе своём, мил-человек, вот недавно тоже один приезжал, между прочим, из обкома или, как там сейчас, из администрации, пузом тряс, щеками махал, руками, бардак, мол, развели, а как я ему расклад пояснил, так он понял, что сам же и виноват, и ты не кипятись, как чайник со свистком, главное – дотерпи до вечерней зорьки, тут тебя и накроет…

– Замолчи! – взмолился журналист, чуть ли не падая на колени. – Мне нужно знать, были ли тут в округе кенгуру и обезьяны.

– Опаньки, сынок, да ты никак сдвинулся? – Прохор засуетился, будто мог врачевать психические недуги. – Тут, в туеске, был у меня травяной сбор, он успокоит, поспишь, а завтра чуть свет пойдём утреннюю зорьку встре…

– Хватит уже зорек!!! – заорал корреспондент, краснея от ярости и стыда за своё поведение.

Лесник захлопнул рот.

– Папаша, выслушай меня ради всего святого, – почти прошептал Гришечкин. – В селе были замечены кенгуру и обезьяна. Не мной замечены. Повторяю: не мной. Эти звери… Я в курсе, что им тут не место. Так вот, они живут в твоём лесу. Вчера я пошёл в лес, но там была абсолютная тишина, словно всё зверьё ушло. Что творится у тебя, папаша, ты можешь объяснить? Официально, для прессы? А потом мы пойдём смотреть твои дурацкие зорьки.

Прохор скрутил папироску, закурил:

– Ты с кем в лес ходил?

– С Витей, есть там такой, – ответил журналист.

– Это с поганым браконьеришкой?! – взвился лесничий, обдавая собеседника ужасным дымным облаком. – Ох, встречу если, то пристрелю… И тебя бы надо за то, что ходишь с кем попало.

– Я не браконьер, – терпеливо объяснил Павел, взяв тон учителя, толкующего с недалёким ребёнком. – Я статьи пишу. Профессия у меня такая. На букву «ка».

– Кретин, что ли? – хмыкнул Прохор.

– Корреспондент, – устало выдохнул Гришечкин.

– Ну, одно другому не мешает, – мудро изрёк лесник. – Ты больше с ним не водись. Дурной он. И второй такой же, Федя который. А теперь допивай чай и айда смотреть, где там у тебя кенгуру завелись. Говорить с тобой не буду, сразу понял, ты слушать не умеешь. А байка твоя про сумчатых понравилась. Надо проверить.

Прохор и Павел пришли в окрестности деревни, и лесничий признал, что странная тишина не вымысел заезжего журналиста. Мужик быстро сориентировался по следам, повёл спутника на северо-восток.

Павел на ходу рассуждал над загадкой природы.

– А в деревне, мил-человек, не было никаких взрывов или там шумов постоянных?

– Кажется, нет, – ответил корреспондент.

– Точно? Сваи там какие-нибудь не колотили? – не унимался Прохор. – Хотя какие там сваи… Разве тут что-нибудь будут строить? Пожары. Слава богу, без них пока. Тогда я просто не понимаю.

Лесник припал на колено, разглядывая чёткий след… «Ребёнок? – удивился Прохор. – Быть такого не может. Нет-нет-нет, слишком неправильная ступня. Неужели и взаправду обезьяна?!»

Теперь лесник двигался медленно, рассматривая каждый клочок земли, на котором могли остаться отпечатки звериных лап. Таких клочков было немного, ведь песчаный грунт плотно укрывался слоем сухих иголок, мелких веточек и тонких чешуек сосновой коры. Но несколько раз Прохору повезло: обнаружились следы кенгуру и… петуха. Первые лесник не распознал, ведь он не был в Австралии, а вот куриную лапу определил без проблем.

– Надо же… – протянул мужик, сдвинув фуражку и почёсывая затылок. – Ажно закурить захотелось. Жаль, нельзя. А то, мил-человек, от меня вонять будет, как от химзавода. Этак ни один зверь не покажется. Ты, кстати, зря без шапчонки-то. Тут клещуки лютые, моё тебе почтение. Энцефалита пока у нас не было, но зачем судьбу искушать, верно?

Гришечкин запустил обе пятерни в шевелюру, принялся судорожно искаться. Затем залез в свой рюкзачишко, достал запасную майку и накинул её на голову.

– Вот и умница, – одобрил Прохор. – Ещё бы теперича понять, что тут делала курица…

– Не курица, а петух, – корреспондент произнёс это с этаким шерлок-холмсовским апломбом и даже скосил взгляд на отпечаток.

– Это ты как определил?

– Элементарно… – Павел чуть не добавил «Ватсон». – Очевидцы говорили, что кенгуру украл из деревни петуха. И не надо корчить такое лицо, я тоже очумел, когда такое услышал.

– Гмык, – вырвалось у лесника. – Ладно, потопали. Тут хоть птицы запели, значит, и зверьё где-то близко.

Через некоторое время Прохор заметил белку, потом не в меру делового ежа. Тот привстал, словно оценивая, кто это такой здесь шастает. Затем животных стало больше. Даже городской журналист их засёк, хоть и вёл себя в лесу, как слепо-глухой.

– Километрах в трёх отсюда есть замечательное озерцо, – сказал Прохор. – Предлагаю посетить, искупаться. Целебная водичка, мил-человек, чистейшая.

Корреспондент с непривычки умаялся бродить, поэтому принял предложение лесника с усталым восторгом.

День был жарким, хотя солнце иногда скрывалось за лёгкими молочно-голубыми облаками. От зноя спасал еле заметный ветер. Когда люди вышли к озеру, они почувствовали свежесть, навеваемую от воды.

Места были прекраснейшие. Павел постоянно фотографировал, не жалея плёнки, потом вдруг замер, просто засмотревшись.

«Господи, – думал молодой журналист, – красотища-то какая! Вот где надо жить, а не в Москву стремиться… Как там лесник говорил? Зорьку вечернюю встречать».

Искупались. Вода была восхитительна – полоса тёплой, полоса прохладной. Обсохли, молча любуясь игрой бликов на глади, небом и лесом. Прохор достал из мешка хлеба и сильно закопченные колбаски. Перекусили. Запили водой из фляжки.

– Всё, мил-человек, пора обратно, – промолвил лесничий. – Мы с тобой дали изрядного крюка, пока до моей лачуги дошкандыбаем, стемнеет.

Гришечкин топал и мысленно прикидывал содержание будущей статьи. Пока получалось сплошное коллективное враньё да страхи корреспондента из-за тишины в бору. Как-то маловато. Павел охотно верил историям браконьеров, бабки, продавщицы и селян, видевших лису, а в «мёртвом лесу» побывал сам, но как убедить читателя? Факты, факты давай, скажет главный редактор и будет прав. Сенсационный материал спасут только фотографии кенгуру, обезьяны и пресловутого зловонного енота… И тут журналист встал как вкопанный:

– Ага!

– Чего это ты? – обернулся Прохор.

– Я знаю, откуда тут вся эта экзотика! – Павел не скрывал гордости. – На днях в Тамбове из цирка сбежали животные. Заметку готовила, кажется, Любочка… Это не важно. Да, там пропали кенгуру, обезьяна, скунс и петух!

– А сюда они как прибыли? На попутках?

– Возможно, их кто-то похитил, отвёз сюда, и они вырвались на свободу, – предположил корреспондент. – Между прочим, директор цирка жаловался в милицию, что ему угрожали.

– Ну, прямо «Следствие ведут знатоки», – усмехнулся лесник.

– Дельце пахнет криминалом, – пробормотал Гришечкин. – Крупной сенсации не светит, а вот раскрутить тему бандитского произвола вполне возможно… Прохор, нам во что бы то ни стало нужно найти этих зверей!

У Михайлы Ломоносыча хватало забот. Лисёна принесла весть о том, что люди стали ходить на разведку, правда, как-то странно. Зайдут в лес, потом вдруг поворачивают и сбегают в неясной тревоге. Медведь знал, что ощущение опасности – штука тонкая. Бывало, оно спасало множество зверей. К примеру, какой-нибудь волк замается, завоет беспокойно, уведёт стаю, а через какое-то время нагрянут охотники, только волков-то уже тю-тю. Знал лесной губернатор и то, что некоторые начинают чувствовать землетрясение или ещё какую-нибудь катастрофу.

«Неужели мы вовремя снялись с мест?» – думал Михайло.

Лисёну он на всякий случай пожалел, не послал обратно в разведку. А канюк продолжал наблюдение с воздуха, изредка оглашая деревню печальными криками. Кстати, возможно, поэтому тамошние жители ощущали какую-то тоску и подавленность.

Ещё зачем-то пришёл лесник с каким-то незнакомцем. Прохору можно было доверять, он мужик свой, а вот его спутник вызывал серьёзные подозрения. Всё прикладывал какую-то штуковину к лицу, замирал, щёлкала она. Совершенно ясно, что от такого поведения хорошего ждать не стоило, а стрельба весьма вероятна. Вот, к примеру, каждая собака знает: наклонился человек или присел – жди летящего в тебя камня. Нехорошо, в общем, тревожно.

Кроме людской угрозы возникла проблема с расселением. Не все были довольны отведёнными участками. Хомяки не хотели селиться у озера, а белки жаловались на тесноту из-за нехватки дупел. Стук Стукыч проблему с дуплами решить не мог, так как долбил громко, но медленно.