У реки Смородины Панарин Сергей

– Знаешь, Иван, очень уж ты толков для стража, – промолвила девушка после того, как парень замолк.

– Ну, я не совсем охранник, – пожал он плечами. – И к Федорину в службу мы с братом попали только потому, что деньги нужны. Мы к Бояндексу пришли.

Естественно, княжна захотела знать и подробности жизни Емельяновых. Старшому понравилась Василиса, и он решил быть с ней честным.

– Вообще-то, мы не из этого мира, – начал Иван, и минут двадцать девушка слушала его не отрываясь.

Он шпарил как по-писаному. Не без хвастовства упомянул о победах над всякой нечистью. Княжне удалось отвлечься от мыслей об убиенном батюшке.

– Чудна твоя басня, – промолвила она. – Поверить ей трудно, ну, пусть так и остается. Вернемся к кончине моего бедного родителя. Мне, равно как и сыскарю Радогасту, видится положение тела не случайным. Батюшка оставил весточку. И обращал ее ко мне. Главную отцову мысль я уже поняла. Круг, нарисованный кровью, означает наше доброе солнышко, бога Ярилу, а с ним и самого Сварога. Батюшка закрывает собой солнышко от Злодия Худича. Стало быть, миру грозит большая опасность, из нави исходящая.

Парень подумал, что Василиса потихоньку подвинулась умом, раз начала разводить теории о божественных разборках и угрозе солнышку.

– Откуда, ты говоришь, опасность? – мягко спросил Иван.

– Из нави. Будто ты не знаешь, что это.

– Честно? Нет.

Княжна озадачилась: «Если он таких простых вещей не ведает, может, он и верно пришлый из иного мира? Или издевается? Нет, паренек-то добрый и красавец. Честный тоже. Врать не стал бы».

– Ладно, мой верный страж, внимай мне, и я объясню тебе все по порядочку…

Из рассказа Василисы Емельянов-старший узнал многое.

На заре веков, когда не было ни земли, ни неба, существовал Первобог. Он и создал из себя все, что мы можем увидеть, потрогать, попробовать и услышать. А что мы не можем увидеть, потрогать, попробовать и услышать, он тоже создал. Первобог разделил мир на явь и навь. Наяву появились мать-сыра-земля и отец-небо, отец-солнце. От их любви родилось все живое.

В нави разместились два загробия: светлый Ирий, куда попадают праведные усопшие, и огненное Пекло, где обретаются грешники. Пеклом владеет кровожадный и неистовый Злодий Худич. Вечно голодный до людских страданий, он алчет новых душ и норовит вырваться в явь, дабы, к собственной радости, погрузить ее во мрак и приступить к истязаниям невинных.

Некоторые называют Худича Чернобогом. Другие величают змеем Волосом. Трудно судить, об одном боге идет речь или люди путают по незнанию нескольких. Времена, когда боги показывались народу, давным-давно миновали. Отголоски старых битв дошли до нас через легенды.

Старинная песнь об украденном солнце посвящена борьбе змея Злодия с Ярилою. Выбрался Худич в явь, собрал черные полки и пошел войной на светлых Сварога и Сварожичей. В ходе сражения змей проглотил светило, на землю сошла великая тьма. Но отважный и суровый Перун напал на Злодия, разя его молниями. Худич обратился в бегство, выпустив из рассеченного громовержцем чрева солнце.

Мировое зло было посрамлено и загнано обратно в навь. Пекло запечатали священными печатями, чтобы набег лютого змея не повторился. Но и единственная битва повлекла печальные последствия: ослабла Правда, в миру поселилась Кривда. Люд стал портиться, недоброму обучаться. От тех времен и пошла несправедливость.

Всякий раз, когда на солнечное небо набегают тяжелые тучи, словно сжирающие жаркое светило, и воет буря, потом проливается дождь, грохочет гром и сверкают неотразимые молнии, а затем тучи разгоняются, и над миром разливается живительный свет Ярилы, народ вспоминает тот самый великий бой богов. Тогда светлое воинство одержало победу, и горе тому, кто возжелает нового воцарения Злодия Худича!

– А что, есть и такие? – спросил Иван. – Федорин упоминал о колдунах и ведьмах, поклонявшихся Чернобогу полтора века назад. Может, твой отец ошибся, или его убийца притворялся последователем Злодия?

– Вот это вряд ли, – вздохнула Василиса. – Сыскарь о многом не догадывается. Он у нас привык полагаться на косные доказательства, искать выгоды лиходея и причины, сподвигшие на преступление. Жизнь сложнее. Истинные корни людских деяний часто объясняются лишь наличием более высокого и сильного промысла, нежели человечий. Батюшка мне об этом не раз говорил. Распутные шабаши, прекращенные моими предками, были лишь приманкой, отвлекающей от истинных последователей Худича-Злебога.

Следует сказать, что в какой-то момент беседе Василисы и дембеля стала мешать назойливая мошка. Очевидно, тепло дворца позволяло бодрствовать летучим насекомым и осенью. Сначала от докучной мошки отмахивалась княжна, затем противная мелюзга переключилась на Ивана. Он не выдержал и достал газету. Отмахнулся пару раз, и контуженная воздушным потоком дрозофила села на дубовый стол.

– Я так понял, по-твоему, существует некая организация, то есть орден поклонников зла, – промолвил Старшой, примеряясь к мошке «Алиментами и Артефактами», свернутыми в мухобойку. – Но я не понимаю, зачем этим милым людям заявлять о себе через убийство князя.

Договорив, сержант влепил газетой по столу. Дубовая столешница хрустнула и развалилась пополам.

– Силен, – прошептала Василиса. – Теперь верю про Соловья-разбойника. И рада, что ты мой страж. Но когда ты в следующий раз будешь защищать меня от мошки, то постарайся мебель не ломать, ладно?

Очумевший от собственной прыти Иван кивнул, а сам подумал: «Вот что печатное слово делает! А какова тогда сила непечатного?»

Он спрятал газету в карман, отчаянно ища объяснение случившемуся чуду.

– Да, силен, – повторила княжна, истолковавшая растерянность Старшого как смущение из-за неловкого удара.

– Я-то что, – промямлил парень. – Брат Егор сильнее.

– О чем мы говорили? Ах, про то, что послушники Злодия заявили о себе, – вернулась к разговору Василиса, будто ничего и не было. – Ты не прав, богатырь мой. Они ничего никому не заявляли. Наоборот, они не хотели огласки. Это батюшка успел меня предостеречь. Я постепенно уверяюсь, что он оставил весточку именно мне.

– И ты ее полностью поняла?

– Не думаю. Но кроме главного сообщения я уловила смысл одного из второстепенных. Ты упомянул, что правою рукой батюшка показывал на двухголового водяного.

– Причем фигой, – уточнил Иван.

– То-то и оно! Я разумею это так: «Двухголовый, но не водяной». А значит, нам пора в гербовую залу!

Княжна подскочила, будто на пружинах, и стремительно двинулась к выходу из комнаты. Старшому логика Василисы не понравилась, он ни черта не понял. Однако служба есть служба.

По пути дочь Велемудра и ее страж встречали придворных и слуг, многие заводили сочувственную волынку, распахивали объятья и пускали дежурную слезу, но княжна умело сбегала, отвергая проявления сопливого сочувствия.

– Хоть бы один был искренним, – буркнула девушка, когда они с Иваном пришли в пустынную залу.

На стене, обтянутой парчой, висел главный символ государства – большой, два на два метра, драгоценный барельеф, укрепленный на сверкающем стальном щите.

Гербом княжества была двухголовая жар-птица, мощно раскинувшая искрящиеся крылья. Его отлили из чистого золота, отчего сходство с легендарной птахой только усилилось. Правда, настораживала двухголовость, но ее, как Иван выяснил позже, легко объяснили историки. Оказалось, что художник, запечатлевший жар-птицу, увидал ее утром, когда волшебная тварь раскрыла, потягиваясь, крылья и потрясла головой, прогоняя из нее остатки сна. Так и запомнил живописец птичку – с двумя хохластыми головенками, глядящими в разные стороны и широко распахнувшими зевающие клювики.

У стены с гербом покоился высокий трон. Рядом – кресло поменьше и поизящнее. Княжна развернула кресло к символу государства и уселась. Старшой остался стоять.

– Вот здесь мы с батюшкой частенько сидели, и однажды он сказал мне странную вещь, – проговорила притихшая Василиса. – «Дочь, настанет день, и я покину этот мир. Я вижу, ты станешь сильной и мудрой правительницей. К сожалению, даже сильные и мудрые правители сталкиваются с трудностями, кои не могут разрешить. Тогда следует обратиться к самой сути и соли нашего княжества… – Здесь отец указал на жар-птицу, а потом дотронулся до своего языка. – Как известно, ум хорошо, а два лучше. А коли станет кто вещать, так и никто его за язык не тянул. Запомни эти странные слова, навсегда сохрани и жесты, которые я сейчас сделал.

А большего не смею произнести, ибо даже у стен есть уши».

Иван почесал за ухом:

– Звучит, словно коллекция пословиц.

– Я тоже так решила. А вот сейчас, когда про двухголового водяного ты сказал, все на место и встало. Закрой двери.

Старшой запер на засов три двери, теперь никто не мог помешать тому, что задумала Василиса. Она пододвинула кресло к гербу. Забралась ногами на атласное сиденье. Дотронулась до языка одной из голов.

И случилось чудо! Золотая голова мигнула, зашевелилась, оживая, и повернулась к девушке. Та взвизгнула и потеряла равновесие. Иван еле ее поймал.

– Кто заставил меня говорить? – каркающим голосом спросила грозная птица.

– Тебя за язык никто не тянул, – пролепетала княжна, прижимаясь к богатырю-дембелю.

Ответ вполне удовлетворил птицу, и она вернула голову на место. Что-то щелкнуло, и массивный гербовый щит распахнулся, словно легонькая дверца.

– Пусти, – выдавила Василиса, все еще сидящая на руках Старшого, и он поставил ее на ноги.

За щитом обнаружилась винтовая лестница, ведущая вниз.

– Темно, – прокомментировал дембель, но стоило ему перешагнуть порог, как на стенах потайного помещения вспыхнули мелкие светильники.

– Айда! – решительно скомандовала девушка и первая начала спуск в подземелье.

Иван интуитивно оглянулся. Дверь-щит тихо закрылась, и щелкнул секретный замок. «Попали», – подумал старший сержант.

Спускались долго, по прикидкам Емельянова, глубина составила этажей восемь. Очутились в узком коридорчике, ведущем в какую-то светлую комнату.

– Пусти, я пойду первым, – тихо сказал Иван.

Миновав коридор, парень и девушка вошли в широкую круглую залу, повторяющую гербовую. Только дверной проем был один, а не три, и не висел символ на стене. Вместо него в центре залы торчала мощная серебряная ветка-клюка, на которой сидела нестерпимо сияющая птица. Крупная, не меньше человека. С единственной головой, но очень похожая на гербовый символ.

Глаза ее, светящиеся подобно двум солнцам, смотрели на гостей пронизывающе. Во всяком случае, у дембеля возникло ощущение, что волшебная птаха за считанные мгновения узнала о нем абсолютно все. А уж как жарко стало, хоть раздевайся, но жар был будто бы внутренним, в самой зале царила прохлада.

– Что, сгинул Велемудр? – спросила птица, не открывая клюва. – А я предупреждал.

Молодые люди просто услышали спокойный мужской голос, звучащий ниоткуда и одновременно отовсюду.

– Убили батюшку, – проговорила Василиса.

– Это кто? – обратился к ней Иван. – Гамаюн, что ли?

Ответил сам птах:

– Птица Гамаюн не отличается умом и сообразительностью. Я – Рарожич, сын вещего Рарога. А ты, витязь, как я вижу, иномирец. Нравится здесь?

Старшой нарочито огляделся:

– Нет, наверху веселее.

Судя по заливистому клекоту и трясущейся туше, Рарожич рассмеялся. Он даже чуть не упал с ветки. Пришлось раскрыть широкие крылья. Нестерпимый свет ударил в глаза парня и девушки.

Когда они проморгались, птица уже сложила крылья.

– Что хочешь знать, княжна? – спросил голос.

– Почему ты здесь?

– Хм… Я здесь не почему, а зачем. Подробности слишком долги, сложны и не нужны, чтобы тратить на них время. В узком смысле остановимся на следующем: я приношу князьям Легендограда пользу советами. Вы спрашиваете, я отвечаю. Только не жди чуда. Я не Бояндекс какой-нибудь, чтобы обо всем ведать. Впрочем, на вопрос «Кто убил Велемудра?» он тоже не ответит.

– Почему?

– У меня складывается ощущение, что «почему» – это единственное известное тебе вопросительное слово, – пошутил Рарожич. – Бояндекса не посещают озарения в миг, когда происходит некое событие. Он кропотливо собирает сведения. Событие становится событием тогда, когда о нем говорят. А как только о нем заговорят, пополняется копилка знаний Бояндекса. Меня волнует сейчас иное. Давно ли родитель открыл тебе тайну моего существования?

– Намекнул-то он давно, но я догадалась сегодня.

– Когда и как умертвили князя?

Тут вклинился Иван:

– Давай, я расскажу.

Василиса с благодарностью приняла его предложение. Парень изложил главное. Птица погрустнела, даже приглушилось сияние перьев и пронзительных очей.

– Печальные новости. Итак, бедная моя княжна, запоминай и следуй моим первым советам. Сейчас вы покинете это подземелье и никому не откроете, где побывали и кого видали. До поимки лиходеев, убивших твоего родителя, ни при каких условиях сюда не спускайтесь. На будущее, если оно у нас есть, заруби себе на носу: обо мне должен знать князь или княжна, а также наследник, и никто больше. Вот он, – птах кивнул на Ивана, – совершенно лишний. Я – твоя тайна. Об остальном побеседуем в лучшие времена.

– Никому я не расскажу, – буркнул Старшой.

– И я, – добавила Василиса.

– Тогда уходите.

– А ухаживать за тобой, кормить? – спохватилась девушка.

Рарожич вновь рассмеялся:

– Мне этого не нужно.

Княжна все никак не решалась покинуть странного птаха, будто чего-то ждала.

– Не бойся, девочка, – сказал наконец сияющий Рарожич. – Все будет хорошо.

Хотя на Ивана эти слова не произвели никакого впечатления – такую банальщину произносили миллионы раз! – но Василиса заметно успокоилась и даже улыбнулась птице на прощание.

После долгого восхождения по винтовой лестнице молодые люди уперлись в запертую дверь. Емельянов-старший толкнул ее ладонью, раздался знакомый уже щелчок, и гербовый щит вновь распахнулся.

Дембель и княжна вышли в залу. Спустя полминуты дверь захлопнулась.

– Знаешь, Иван, – тихо промолвила Василиса. – По-моему, я недопоняла послание отца. Он предупреждал, чтобы я не тревожила двухголовую тайну.

Они покинули гербовую залу, и в первом же коридоре взъерошенный запыхавшийся слуга с радостью выдохнул:

– О, слава богам! Княжна, тебя ищут по всему дворцу. Народ ждет!

Девушка ускорила шаги, на ходу поясняя своему охраннику причины спешки:

– Следует нести тяжкую обязанность принимать соболезнования. Так что мужайся, витязь. Нынче ты будешь до вечера стоять за моей спиной, пока не иссякнет поток желающих потерзать мне душу.

В голосе княжны слышались слезы.

Заруба Лютозар вошел в Легендоград в полдень, когда народ снует по улицам, толпы движутся на площадях, занятых ярмарками, и появление нового лица будет абсолютно незаметным.

Преступник предпочел добраться до славного города на коне и, естественно, по кружной дороге. На ярмарке он быстро услышал последние новости. Первая его рассмешила: можно было ехать и по прямоезжему пути, ибо неведомая пара богатырей ухайдакала Соловья-разбойника. Вторая озадачила и насторожила: скоропостижно умер местный князь Велемудр. По сочувственным речам мужиков Заруба распознал уважение и любовь к почившему правителю. Старик явно нравился народу.

Смерть главного всегда сулит смуту. Осиротевшая власть старается удержать людей в ежовых рукавицах, чтобы не возникло паники. На верхушке затевается грызня, аукающаяся даже в самых отдаленных от княжьего терема переулках.

Короче, Велемудр преставился чертовски не вовремя.

Опытный Лютозар подозревал, что кончина князя, скорее всего, была насильственной. Так уж повелось в княжествах Эрэфии: либо правитель помирает после долгой и продолжительной болезни, либо уходит скоропостижно, то есть кто-то скорый на расправу постигает на князе науку убивать.

Ну, изредка приключаются и всамделишные несчастные случаи.

Преступник стал аккуратно выспрашивать людей о паре витязей-драконоборцев. Его посылали в Тянитолкаев. Знания местных о тамошних подвигах братьев Емельяновых были неполными. Заруба сказал нескольким собеседникам, что богатыри явились в Легендоград, и стал, если изъясняться поганым языком, ньюсмейкером, запустив новый слушок.

«Задачка не из легких, – размышлял Заруба. – Парни видные, рано или поздно о них заговорят, но ждать скучно».

Продав коня, он поселился на одном из многочисленных постоялых дворов и сразу же принялся ходить по остальным, расспрашивая хозяев о двух витязях в странных одеждах. Лютозар не оставил попыток заговорить и с уличными торговцами – главными проводниками новостей.

На одной из площадей болтался юродивый в грязных лохмотьях и кричал толпе:

– Смута царит в сем мире, братия! В Закатных странах творится неладное. Сказывают, появился некий юный колдун с круглыми стеклами на лике, шрамом на лбу и волшебным жезлом в шуйце. Летает на помеле, аки Яга, постоянно творит добро и ищет какого-то Мордоворота!

Народ внимал убогому мужичку с должным почтением:

– Врешь, Пустырка! Лучше петухом прокричи! Держи копеечку и проваливай! – доносились возгласы из толпы.

Тут на ярмарку явился какой-то вельможа, и стража прогнала Пустырку взашей.

Богатей оказался главой цената – боярином Гордеем. Он прогуливался вдоль рядов в компании еще одного думца, щуплого близорукого старикашки с трясущимся подбородком. Высокопоставленных особ охраняли четверо молодцев.

Заруба пристроился в хвост процессии, выбрав идеальное расстояние для подслушивания. Тренированного тыпонцем-учителем разведчика не смущал ярмарочный шум, ведь он умел настроиться на нужный источник звука.

– …Говорю тебе, изрезали, как ордынцы барашка, – негромко вещал верховный ценатор. – А он еще и загадку какую-то из собственного тела соорудил. Ищейки рыщут по дворцу, ни хрена не накопали пока, к девке приставили странную охрану какую-то не из нашей стражи. Истинный вертеп. Вот попомни мои речи, не выдюжил Ярий, заколол опору государства.

– Боги-заступники, что деется! – проблеял сопровождающий.

Лютозар поймал на себе тяжелый взгляд ценаторского телохранителя, неспешно подрулил к какому-то коробейнику и стал торговаться из-за аляповатого платка, позволив вельможам уйти. Только охранник отвернулся, лиходей прервал речи продавца, нахваливавшего товар:

– Прости, друже, в другой раз. – И зашагал прочь с ярмарки.

Знать, не подвел Зарубу опыт: во дворце произошел непонятный пока переворот. Князь зарезан, к княжне приставлена чужая охрана. А могут быть причастными к этим негаданным событиям Иван да Егор? Маловероятно, но почему нет?

Решив проверить эту смутную гипотезу позже, преступник вернулся к методичному обходу постоялых дворов. Случаются ситуации, когда метод тупого перебора оказывается самым действенным. Правда, быстрого решения он не сулит.

Пока Иван охранял княжну и выстаивал изнурительно долгий караул, рассматривая лицемеровпридворных, кланявшихся Василисе, ефрейтор Егор Емельянов сладко храпел богатырским похрапом с богатырским же присвистом. Федоринский мальчонка с трудом растолкал его, чтобы проводить на смену брату.

Соня-дембель почувствовал себя отдохнувшим и свеженьким, как горная фиалка. Здоровенная такая фиалка, которая если рубанет в дыню, то прощай, здоровье.

В назначенный час у спальни княжны снова собрались близнецы и сыскарь Радогаст.

– П-прекрасно. Ты, Егор, выглядишь как огурчик. Стоять тебе до утра, не засни. А мы с Иваном идем охотиться на Раскольника.

Старшой взвыл.

– Я п-понимаю, ты устал, – извиняющимся голосом проговорил Федорин. – Мы сегодня недолго походим. Успеешь отоспаться.

Сыскарь умолчал о том, что сам за прошедшие сутки не прилег и на пару часов, занимаясь расследованием гибели великого князя Велемудра да всякими мелочами наподобие краж во дворце. Появление Федорина здесь было как приезд лекаря в глухое село. Всякий норовил попасть к нему со своей болячкой. Посудомойка жаловалась на пропажу серебра, придворный конюх – на недостачу кормов, девки из окружения княжны Василисы – на угрозу похищения девственности, исходящую от молодых и несдержанных охранников. Ерунда отвлекала и раздражала Радогаста. К обеду он изобрел способ обрывать челобитчиков.

– В письменном виде, – сурово отрезал сыскарь, и поникший жалобщик уходил несолоно хлебавши.

А сам Федорин с грустью думал: «Что ж мы за народ такой, если даже во дворце тащат пудами!» Ефрейтор заступил на пост.

– Вот уж не думал, что после армейки продолжу несение караульной службы, – прошептал он да принялся мычать одну из любимых песенок.

Утомленная Василиса не показывалась. Девки-служанки сновали туда-сюда, таская воду, постиранные наряды и еду. Вышел осторожным шагом Почечуй. Удалился, держась за стену. Где-то через час вернулся.

– Ты тут, богатырь?

– Куда я денусь?

– Вот и добро, добро… – Дядька скрылся за дверью.

У стены стояла лавка, и Егор расположился на ней. Сначала спать не хотелось, но ближе к трем ночи веки стали тяжелеть, голова принялась кивать, и ефрейтор, вскочив на ноги, стал прохаживаться по коридору. Нет, он не страдал от чувства обостренной ответственности. Просто поверил Федорину: да, сволочь, истыкавшая брюхо старика-князя, могла явиться и за дочкой, и лучше уж встретить киллера бодряком.

Хотя иную смерть лучше принять и во сне.

Как раз в три часа один из каменных серых львов, мокнущих на дворцовом крыльце под грозой, ожил. Он щелкнул пастью и поднял лапу, державшую шар. Шар медленно подкатился к краю тумбы, свалился вниз и, набирая скорость, затарахтел по мостовой к выходу из двора. Оглушительные раскаты грома скрали этот звук.

Каменный хищник потянулся, как домашняя мурка. Проскользнув к двери, он стал ковырять лапой ручку, стараясь открыть себе доступ во дворец. Получилось с пятой попытки.

Храпящий на входе часовой даже ухом не повел. Он не интересовал царя зверей, потому и остался жив. Хищник осторожно ступал по мягким ковровым дорожкам. Лев не оглядывался, не останавливался, вертя гривастой головой. Он знал, куда идет.

К почивальне княжны Василисы.

Егор как раз отвлекся на странный звук: словно за окном птичьи когти царапали подоконник. Мелькнула черная крылатая тень. Страж обернулся и увидел каменного зверя в конце коридора.

– Блин, все-таки заснул, – сказал ефрейтор.

Лев планомерно двигался к покоям княжны.

– Барсик, стоять! – скомандовал парень.

Ноль эмоций.

– Йоханый бабай, да он же каменный!

Хищник миновал полпути до заветной двери.

Размеренность и нарочитая медлительность движений испугали бы кого угодно.

Емельянов-младший зарычал и, бросившись на зверя, уперся ему в лоб, стараясь остановить. Дурное дело не хитрое, Егор преуспел.

Теперь лев заметил препятствие. Резко поднявшись на дыбы, он ударил дембеля каменными лапами в грудь. Парень просвистел по коридору и врезался спиной в дверь Василисы.

Дверь не устояла. Егор с грохотом приземлился в спальне. Служанки, Почечуй и сама княжна мгновенно проснулись. Кто-то завизжал.

Ефрейтор поднялся на ноги, ярясь ничуть не меньше, чем тогда, когда валил дерево. Сжав правый кулак, парень в два прыжка подскочил к хищнику и без промедления врезал ему в лоб.

Раздался хруст. От места удара пробежали затейливые трещины, и голова зверя развалилась на несколько кусков. Туловище так и осталось стоять посреди коридора.

Егор, морщась, смотрел на руку. Костяшки пальцев стремительно заливала кровь. Средний палец не разгибался.

Через минуту из проема показалась голова дядьки Почечуя.

– Эй! – позвал он.

Обернувшийся парень усмехнулся: «Послали слепого подглядеть», но тут же одернул себя. Некрасиво.

– Все в порядке, – буркнул ефрейтор. – Опасность миновала, можно пореветь.

Свечи догорели, и чердак двухэтажного терема погрузился во мрак. Предрассветная молочная мгла вплывала в слуховое окно и рассеивалась в чернильной тьме. На грязном полу мутнел неявный светлый круг, поделенный крестообразной тенью рамы на четыре сектора. Рядом с этим импровизированным коловратом – знаком солнца – виднелся край старой дерюги, на которой спал могучий здоровяк. Татуированные руки вздрагивали, лицо искажали гримасы боли. Детине снилась черная-черная комната с черной-черной дверью, а за ней – черный-черный человек.

– Ты плохой мальчик, – прошипел человек.

Вокруг было темно, но здоровяк почему-то видел незнакомца. О, он испытывал к черному человеку смешанные чувства. Детина любил его и одновременно боялся. Это был первородный, животный страх, отнимающий рассудок. И чем сильнее возрастал страх, тем крепче, неистовее становилось обожание.

– Да, я плохой мальчик, – пролепетал здоровяк. – Накажи меня!

– Я накажу тебя. Позже. Если захочешь. Прошлым вечером ты пытался сделать большое дело, но у тебя немного не получилось. Не отчаивайся и продолжай служить мне.

– Я не подведу. Что-нибудь еще, повелитель?

– Вроде бы нет. Хотя… Помойся, наконец. От тебя смердит.

Человек вынул из-за спины черную-черную руку и, сжав ее в черный-черный кулак, погрозил.

Детина проснулся, лопоча: «Я разочаровал Злодия. Я разочаровал Злодия».

Он достал из-под дерюги кнут и стал неуклюже охаживать себя по спине:

– Вот тебе! Вот тебе за поведение… Вот тебе за прилежание… За двойку по арифметике… За кол по пению…

Эти слова всегда сами выползали из темных глубин памяти сумасшедшего здоровяка, ведь именно их произносил его злой и пьяный отец во время частых экзекуций. А, как нам известно из голливудских триллеров, корни всех проблем следует искать в детском опыте пациента.