У реки Смородины Панарин Сергей
– Кого это ты приволок? – недовольно спросил он.
– Щенок упомянул наших, э-э-э, гостей. Сказал, что имеет важные сведения.
Драндулецкий смерил чумазого сорванца взглядом:
– Говори, дитя.
Шарапка неуклюже поклонился:
– Доброго здоровьичка, господин дяденька боялин. Я два дня был с дяденьками витязями Иваном и Егорием. Слушал их беседы. Народ бает: они злопыхатели. Вот я и подумал, что твоему величеству пригожусь.
– Похвально, похвально, – прочавкал Станислав, обгладывая куриную ногу. – Продолжай.
Малец проглотил слюну и затараторил:
– А еще молва идет о драконе, так я думаю, неспроста это все так сложилось причудливо, ведь один из дяденек витязей – умелый драконоборец. Он как есть десяток змиев изничтожил, но секретничает. Не принято, мол, похваляться, иначе удача отвернется, а так очень силен, очень. И любого дракона грозился заломать, ибо знает суровую науку побеждать. Я ж токмо из-за этого к тебе, господин дяденька боялин. Близехонько змей. Сказывают-де, вечор доносился до стен славного Тянитолкаева рык, холодящий кровь, да зарево алое по-над лесом подымалось. Не иначе к нам идет!
– Так ты предлагаешь одного супостата на другого натравить? – хмыкнул Драндулецкий. – Изрядно, изрядно. Не перевелись еще на нашей земле сметливые хлопцы. От горшка три вершка, а уже превосходные козни строишь. Определю тебя при конюшне. Иди.
Шарапка опять поклонился и ощутил, что слуга вновь завладел малиновым ухом.
Боялин неторопливо занялся слабеньким пивом, размышляя над словами босяка. Действительно, один из немчурийцев имел сугубо богатырскую внешность. Силищи немерено, это ясно. Ухайдакает змея – отлично. Погибнет – немчурийцем меньше.
Что там кричал Полкан? Вдруг они не хитрые подсылы, а честные послы? Почему же тогда они до сих пор не заявили о цели прибытия? Почему пешие? Где их верительные грамоты? Странно все это. Таких лучше в расход.
Станислав потер шишку на лбу. Пришла пора дневного заседания думы. Драндулецкий приоделся и прибыл в главный терем.
У боял, присутствовавших в зале, наличествовали обильные признаки вчерашнего пленарного совещания. Кое-кто красовался с белой повязкой на лице, некоторые перебинтовали руки-ноги. Часть думцев вовсе не добралась до места работы.
Хворума не было.
Явился Полкан Люлякин-Бабский с расцарапанным лицом. Станислав гордо поглядел на свои длинные ногти: «Будет знать, осел!»
О вчерашнем никто не говорил. Лысоватый боялин из фракции слонов, исполняющий обязанности главного счетовода, встал и произнес краткую речь:
– Собратья! Нынешнее заседание не состоится по причине малости нашего числа. До завтра.
Лысоватый сел на скамью.
– Отдай немчурийцев! – пробасил Полкан.
– Кукиш тебе, – огрызнулся Станислав.
– Душу из тебя вытрясу.
– Князю пожалуюсь!
– Бояле! – Счетовод снова вскочил на ноги. – Помилосердствуйте! Пусть все останется по-прежнему до приезда князя Световара.
– Столковались, бестии хоботастые! – проорал Люлякин-Бабский. – Вам это зачтется.
Он величественно удалился, демонстрируя полную нравственную победу над противником.
– Пусть петушится, – сказал Драндулецкий, в этот самый момент окончательно склоняясь к мысли, что необходимо воспользоваться советом Шарапки: «Устами младенца глаголет истина. А победителей не судят».
Поспешив домой, он спустился в подвал, где томились дембеля.
– Слушайте меня внимательно, погубители земли тянитолкайской, – начал он. – Погибелью моей земле грозит не только ваше присутствие. Куда страшнее дракон, коего надлежит извести как можно скорее, ибо он приближается к столице. Разрушения и жертвы нам ни к чему. Поэтому один из вас отправится на бой с драконом. Да, это будешь ты, здоровяк. А второй для верности останется у меня. Малейший намек на неповиновение, богатырь, и я прикажу умертвить твоего красавчика-брата. Вы шли к нам с вредоносными намерениями, так принесите же пользу.
От такой перспективы близнецы потеряли дар речи. Даже ловкий на язык Иван растерял остроумие.
– Выдвинешься завтра утром. Советую выспаться, – сказал боялин Станислав и покинул узников.
Молчаливые охранники оставили похлебку, простоквашу, вареное мясо и лепешки.
– Как на убой, – заметил ефрейтор, но с превеликим удовольствием накинулся на еду.
Старшой тоже подкрепился. Затем стали мозговать, что делать с новой напастью.
Егор был, по обыкновению, предельно прямолинеен:
– Завтра меня раскуют. Я перебью стражников, освобожу тебя, и дерганем отсюда к этому, как его там, Борамблеру.
– Бояндексу, – уточнил Иван. – Хорошо бы твоему плану сбыться. Я не настолько оптимист, чтобы в него поверить. Если я не ошибаюсь, Драндулецкий подстрахуется, и твоя затея провалится. Давай предположим, что тебя все-таки выпроводили к дракону. Что ты можешь сделать? Тихо вернуться и прокрасться сюда. Либо пробиться с боем. Думаю, стоит им тебя заметить, и меня тут же прикончат. А жить хочется. Но не драться же тебе с драконом! Тут поди такие Горынычи водятся – Годзилла отдыхает. Поэтому, брат, не рискуй. Попробуй пробраться ко мне, а не получится – беги. А вообще, отставить, ефрейтор Емельянов! Сразу беги. Я везучий, я выкручусь.
Младший близнец упрямо засопел. Не из тех он людей, кто так поступает.
– Да пойми ты, – принялся убеждать его Старшой. – Дракону в дыню не треснешь. А если дотянешься, он всего лишь разозлится.
– Ковер покажет, – буркнул Егор.
– Братан, посмотри мне в глаза, – взмолился Иван. – Нас дома ждут. Мамка. Отец. Бабка с дедом. Ты о них подумай. Если никто из нас не вернется…
Он не договорил, все было ясно без слов.
После долгого молчания Емельянов-младший сказал:
– Держи хвост пистолетом. Нечего раскисать. Завтра все зарешаем.
И близнецы занялись всяческой ерундой, благо, с этим делом ни у кого затруднений не возникает. Они травили анекдоты с дембельскими байками, потом горланили песни – сначала настоящие, а там и до переделок добрались. С особенным воодушевлением пошла старая:
- И снится нам не рокот космодрома,
- Не эта ледяная синева,
- И даже не трава, трава у дома,
- А бабы, бабы, бабы снятся нам!
И то верно, о чем еще было мечтать на далекой зауральской базе, где из женщин только жены офицеров? А теперь вот вместо домашних гулянок с девчатами – скромные посиделки с кандалами на руках-ногах.
Стали вспоминать службу. Невольно всплыло имя капитана Барсукова – знаменитого своей упертостью и косноязычием командира роты. Именно ему принадлежали классические фразы наподобие «Освежуйте в памяти», «Поставить на вид и в неудобное положение» и наконец феерическое изречение: «Портянки, намотай себе на ус, изобретены не для того, чтобы ты босой теперь перед старшим по званию!»
Начал Егор:
– Ну, ты помнишь, как Барсукова клинило на гигиене? Заловил он в столовке Ермека Абишева. Орет: «Когда, я вас учил, надо мыть руки?» Ермек ему: «До еды». А этот: «Не до еды, я сказал, а перед едой!»
Иван не остался в долгу:
– Да, казахов он наших гонял. Наверное, личное что-то. Мне ребята другую историю травили. Якобы несколько лет назад капитан выстроил взвод, который сорвал сроки отправки груза по железке, и заявил: «Давненько хотел довести до твоего сведения стихотворение типа басня». После чего рассказал «Квартет», но в каждую строчку умудрился вставить не менее трех матов. Я сам пробовал. Не получается. Выходит, Барсуков у нас – талант.
И хотя все эти байки были перетряхнуты не в первый раз, а кости командиров перемыты еще в армии, ребята с удовольствием тратили время. Лучше уж вспоминать глупые анекдоты, замешанные на вранье, чем зацикливаться на сумасшедших проблемах, поставленных маньяком-боялином.
Запели по второму кругу. Тематика опять постепенно съехала на взаимоотношения с противоположным полом.
– И вновь продолжается секс, и сердцу тревожно в груди!.. – самозабвенно вопили близнецы.
Потом Старшой вспомнил про шизанутую газету. Почитали оттуда, поржали всласть:
ШЕСТВИЕ-ПРОИСШЕСТВИЕ. Массовой дракой участников закончился марш во имя примирения и согласия.
АВАРИЯ. Узкопопая девочка послужила причиной засорения канализационной системы.
СКАНДАЛ В ТЕАТРЕ. Пьяный суфлер подсказывал Гамлету матерные частушки!
И не сказать, чтобы уж очень забавно спятили «Алименты и Артефакты», просто бывает у людей такое состояние, в котором лучше смеяться, иначе придется плакать.
– Не к добру ржем, – заметил Егор.
– Фигня, – отмахнулся Иван. – Зацени, тут еще статья про осенний призыв…
Так и пролетел день в застенках неведомого мира.
На закате, когда в каморке стало совершенно темно, узников посетил охранник. Он заменил кадку для нечистот и принес пару кружек медовухи.
– Выпейте, ребята. Одному из вас завтречко на погибель отправляться.
– Спасибо, – язвительно сказал Иван. – Ты тоже живи долго и счастливо.
Охранник удалился. Старшой хотел было вылить хмельную жидкость, но Егор произнес тост:
– Давай, братка, за то, чтобы мы выпутались.
Медовуха чуть горчила, но откуда здесь нормальная выпивка?
Скипидарья триста раз пожалела, что решилась вмешаться в ход событий. Весь день она с нетерпением ждала Шарапку, а тот все не шел. Гадание не клеилось. Карты пророчили сущую ерунду, внутри хрустального шара клубилась серо-буро-малиновая пелена. Бабка просила посетителей зайти завтра, потому что не привыкла халтурить. Честность – вежливость прорицательниц.
Второй день стояла пасмурная погода. Скипидарья раздвинула занавеску и несколько часов проглядела в окно. Дождевые подтеки превратили двор в набор разноцветных пятен, но старушка рассматривала совсем не их. Ее особый взор метался по неведомым лабиринтам, ведущим в будущее, неизменно натыкаясь на тупики.
Из волшебного поиска ее вывел звонок колокольчика.
На пороге топтался Шарапка. С красным ухом, зато счастливый.
– Бабушка гадалка, меня в дом боялина взяли! Конюху помогать, – похвастался он, зайдя в прихожую.
– Рада за тебя, – улыбнулась ворожея. – Все сказал, как я велела?
– Все, бабушка!
– Ну-тка, передай весь разговор с Драндулецким, – велела Скипидарья, усадив гостя за стол.
Малец добросовестно воспроизвел беседу, снабдив ее красочными подробностями. Бабка подалась вперед:
– Шарап, сейчас я задам тебе очень важный вопрос и прошу тебя, будь честным. Когда ты рассказывал про змееборца, ты назвал имечко? Ты дал боялину понять, кто именно умелец воевать с драконами?
Щеки паренька загорелись, глаза округлились, он вжал вихрастую голову в худые плечи:
– Не казни, бабушка, забыл! А ведь ты дважды повторила про Ивана-то!
Шарапка разревелся. Он считал себя самым ничтожным из глупцов. Так подвести добрую ворожею!
Скипидарья гладила мальчишку по голове и ругала себя последними словами.
Вот и вмешалась, старая мотыга. Змия будет воевать не удачливый красавчик, а несчастный увалень.
Глава шестая
В коей один брат идет воевать с драконом, а второй сидит в темнице, но тоже не скучает
В каждом положении отыщется что-нибудь утешительное, если хорошо поискать.
Д. Дефо
Боялин Люлякин-Бабский не любил проигрывать. После несостоявшегося заседания он сидел дома и хандрил. Была у него такая особенность: если что-то не задалось, он впадал в болезненно возбужденное состояние до тех пор, пока не отыскивал приемлемое решение проблемы.
Как ни крути, а Станислав Драндулецкий утер ему нос. Это злило. Наглая выходка соперника требовала соразмерного ответа. Полкан бродил по комнатам, размышлял и учинял небольшой погром. Не так стоит стул? Уронить его. Замечена пыль на комоде? Натыкать слугу носом. Завял цветок? Перевернуть горшок, рассыпать землю по коврам. Боялин раскидал по кухне кастрюли (не так стояли), выпотрошил три сундука (слишком много ненужного барахла) и выпорол служку (неопрятно одет). На языке Люлякина-Бабского эти мероприятия назывались наведением порядка.
Полкан не буянил. Все происходило по-деловому. В такие минуты жена предпочитала от него прятаться. Честно говоря, она вообще старалась лишний раз не показываться на глаза мужу. Его это устраивало.
Наведя порядок, Люлякин-Бабский выпил полкружки вина и почувствовал себя успокоившимся.
Развалившись в кресле, за огромные деньги купленном у иностранного купца, боялин принялся скрести рыжий затылок, стимулируя работу интеллекта. На полном лице появлялись то улыбка, то гримаса ненависти, то выражение спокойной уверенности.
Хлопнув себя по круглому пузу, Полкан произнес:
– Так. А ведь на терем Драндулецкого совершат нападение. Ох, совершат… Он же, поганец, к войне ведет. А мы послов вытащим, отмоем, извинимся, одарим, заболтаем… Гоже ли немчурийское нашествие допустить? А ну как натравит на нас кайзер латунское воинство? Мы закованным в железо рыцарям ничего не противопоставим. Не готовы.
Латунский орден давно пугал окрестные государства тем, что применял тяжелую броню и передовую тактику ведения сражений.
Полкан трезво оценивал силы родной дружины и хотел получить власть над мирным и богатым городом, а не над руинами, в которые рыцари могли бы превратить славный Тянитолкаев.
– Эй, кто-нибудь! – гаркнул боялин.
В комнату вбежал слуга.
– Как стемнеет, беги к Зарубе. Хочу его видеть. Тайно!
Заруба по прозвищу Лютозар был весьма примечательной фигурой в городе. По сути, он являлся всенародно известным бандитом, которого никто не мог вывести на чистую воду. Зато княжеские сыскари на всех углах говорили, дескать, с преступностью мы боремся, имена преступников известны, ведется следственная работа. Зарубе приписывались абсолютно все дерзкие и не очень преступления, но ни по одному княжий сыск так и не собрал доказательств.
Меж тем Лютозар действительно был причастен к большинству тянитолкаевских преступлений, просто он скрупулезно просчитывал свои ходы и не жадничал, подкупая свидетелей, охрану и самих сыскарей. К тридцати восьми годам Заруба подмял под себя практически все жулье города, почти отошел от участия в разбойных нападениях и грабежах, но для поддержания формы и просто из любви к искусству регулярно орудовал лично.
Разумеется, Лютозар мгновенно стал самым высокооплачиваемым преступником княжества. Если бы о Зарубе знал Иван Емельянов, он сказал бы, что этот разбойник дерет с клиентов, как Пугачева за корпоративную вечеринку.
Звезда криминала пожаловала в дом Полкана под покровом ночи. Люлякин-Бабский обернулся на стук распахнувшегося окна и увидел пред собой щуплого невысокого мужичка, выряженного во все черное. Штаны, рубаха и даже лапти были темнее сажи. В руке, обмотанной смоляной материей, лиходей держал укороченный цеп понятно какого цвета.
«Он что, молотить собрался?!» – мелькнула мысль в голове боялина.
Естественно, сельскохозяйственные работы не входили в планы наемника. Да и не сезон. Опять-таки Емельяновы признали бы в цепе восточный народный инструмент нунчаку, используемый не только для обмолотки риса. В гонконгских фильмах резвые ребята предпочитали молотить друг друга именно цепами.
Возникает вопрос: откуда у тянитолкаевского парня восточная грусть? Будет не лишним рассказать историю Лютозара.
Заруба родился у раба. Отец и мать принадлежали купцу из Хусейнобада. Оба были выходцами из Эрэфии, но порой судьба сталкивает земляков в совершенно неожиданных уголках земли. Сначала хусейнобадский негоциант водил караван между родиной, северными княжествами россов и столицей Кидайской империи, а потом решил замахнуться на поход в загадочную Тыпонию.
О Тыпонии было известно мало. Ну, страна восходящего солнца. Ну, народ живет на островах, где постоянно бывают землетрясения, поэтому дома строят из бумаги. Иногда бродячие артисты исполняли гимн Тыпонии: «Солнечный круг, небо вокруг, – это рисунок тыпонца…»
Ходили слухи, дескать, тыпонцы – похожие на кидайцев недорослики, только еще более лютые нравом и изощренные в методах личной мести. Парижуйский путешественник и ученый Жак Невкусто писал, что у тыпонцев все маленькое – дома, дворцы, телеги. Ездят и то на пони. В качестве доказательства путешественник цитировал тамошние песни: «Ходют пони над рекою…», «Ой, да понь мой вороной…», «Выйду ночью в поле с понем…» и «Да только пони мне попались привередливые…».
Купец взял в караван и маленького Зарубушку. Странствие в Тыпонию выдалось опасным, но оно того стоило. На поверку, почти все накопленные о стране сведения пришлось забраковать как полную туфту. Зато действительность превзошла все ожидания хусейнобадца, торговля задалась славно. Маленький раб смотрел на диковинное государство, широко распахнув рот. Ловкого белокожего паренька приметил хмурый старик-тыпонец, каждый день гулявший на рынке. В конце концов старик выкупил Зарубушку. Купец заломил непомерную цену, тыпонец молча расплатился, а ночью казна негоцианта опустела ровно наполовину: дедок вернул свои деньги, отложил некоторую сумму на прокорм приобретенного мальчика, а остальное отнес в храм. Тыпонцы поклонялись бесчисленным божествам, а многие боги требуют многих подношений.
Так Заруба очутился в учениках боевого разведчика. Талантливый паренек превозмог науку убивать, врачевать и морочить голову. Старик умер на его руках. Здесь не было душещипательной истории об истреблении школы или о кровавой мести. Тыпонец-учитель был счастливым исключением из ряда великих бойцов: он скончался от старости.
Воздав положенные почести сенсею, Заруба покинул Тыпонию, так как мечтал вернуться на родину предков. До Тянитолкаева юноша добирался три года. Сначала он собирался наняться в сыскари-следопыты, но обстоятельства путешествия в Эрэфию закалили в Зарубе самого натурального преступника. Однажды молодой человек сел в позу сосредоточения на берегу реки и обнаружил в своем сознании лютого висельника. Заруба не испугался, наоборот, счел изменение сулящим приятные перспективы. Карьера правонарушителя развилась бурно, и вскоре народ заговорил о неуловимом и неотвратимом Лютозаре.
Никто не знал истории становления криминальной звезды, все считали Зарубу сиротой из соседнего княжества. Неизвестность пугает, потому люди откровенно его боялись.
Страшился загадочного головореза и боялин Люлякин-Бабский.
– Хорошо, что пришел, – срывающимся голосом сказал Полкан.
– Слышал, у тебя дело к Драндулецкому, – тихо и бесцветно произнес Лютозар, продолжая сидеть на подоконнике.
– Верно. Он держит у себя в подвалах двух немчурийских послов. Надо освободить. Иначе – война. Ты как житель нашего княжества…
Заруба поднял руку, и боялин замолк.
– Возьму обычную цену. Полсотни золотых за каждого. Исполню завтра. Это все?
– Желательно смертоубийства не учинить, – жалобно проговорил Люлякин, кидая два заранее приготовленных тяжелых кошеля.
Лиходей поймал, спрятал под рубаху.
– Красивый у тебя, боялин, комод. Из закатных стран, небось. – Лютозар кивнул в сторону роскошного предмета меблировки.
Полкан обернулся к комоду, гордо сказал:
– Из самой Шпании везли по моему самоличному распоряжению. Такие у парижуйских вельмож в салоньях красуются. Что, понра…
Зарубы уже не было. Аккуратно закрытое окно и ночь за ним, словно и не сидел тут висельник. Боялина прошибла дрожь: «Тихий, бестия. Такой убьет, а ты и не заметишь».
Егор проснулся от холода. Первая мысль заставила мобилизовать силы: «Опять опоил!» Вчера вечером Драндулецкий прислал медовуху с сюрпризом. Станислав не собирался испытывать воинские умения ефрейтора на дружинниках. Проще было усыпить богатыря и вытащить наружу. Теперь Егор валялся на сырых от росы камнях боялского двора.
Рядом переминался с ноги на ногу Первыня. Хозяин вызвал его и велел проводить немчурийца до леса. Ефрейтор Емеля встал, радуясь отсутствию цепей. Руки сами потянулись к дружиннику, под глазом которого цвел подаренный Егором синяк.
Драндулецкий высунулся из окна второго этажа и крикнул:
– Охлони, подсыл! Возле твоего брата стоит мечник. Дуну в свисток – и нет Ивана, или как его зовут по-настоящему. Хоть бы имена не меняли. Не умеете вы, басурмане, их подбирать достоверно. Ступай на бой. Первыня проводит. Вы с ним, похоже, знакомы.
– Оружие дай, – сказал Егор боялину.
– У Первыни возьмешь.
– Как же так?! – растерялся дружинник, а дембель молча протянул руку к поясу провожатого и обнажил меч.
Прикинул вес, покрутил, взмахнул. Легковат, зато крепок.
– Эй! А ну верни, – обиделся Первыня. – Почто, боялин, допускаешь произвол?
Станислав промолчал. Ефрейтор велел дружиннику:
– Ножны гони.
Драндулецкий кивнул.
Ножны с перевязью перекочевали в распоряжение Емельянова-младшего. Он не торопясь подпоясался, размышляя, не рискнуть ли все-таки пробиться к брату. Однако на крыльце терема стояло шестеро охранников, а информация о мечнике возле Ивана могла оказаться правдой.
– Как выглядит дракон? – спросил ефрейтор.
– Шут его знает, его никто не видел, – безразличным тоном ответил боялин, позевывая.
Егор плюнул себе под ноги и зашагал прочь от дома вероломного Станислава. Первыня заторопился следом. Дружинник серьезно обиделся на Драндулецкого. Воин оружие кому попало не раздает.
А здоровенный немчуриец и того хуже – посрамитель Первыниной удали!
Но приказ есть приказ.
У городских ворот ефрейтора поджидала гадалка Скипидарья. Она сидела на камне и смотрела в небо. Почти рассвело, и по всем признакам выходило, что день будет погожим. Легкая облачная дымка рассеется к полудню, ветер принесет тепло. Предчувствие солнца согревало старушку чуть ли не лучше самого солнца.
– Здравствуй, бабушка, – произнес Егор.
– И тебе не болеть, соколик, – улыбнулась ворожея. – Стало быть, змея поганого воевать собрался?
– Есть такая штука.
– Тогда позволь, Егорий свет Василич, дам тебе совет. А ты, Первыня, пройдись пока, не подслушивай. – Дружинник побрел на мост, гадалка продолжила: – В лесу разыщи Стоеросыча. Он, старый пень, поможет. Скажешь, что от меня.
– Как же его найти?
– А ты позови. На любой поляне встань лицом на восход и привадь его словами: «Батюшка, выходь, покажи бороду хоть. С добром обращаюсь, благодарно распрощаюсь». Запомнил? Ну, в добрый путь.
Егор догнал Первыню на мосту, хлопнул по плечу:
– Ну, веди, куда велено. Раз кроме меня защитников у этого города нету, придется мне постоять за Тянитолкаев.
Отчего-то, побеседовав со Скипидарьей, ефрейтор преисполнился оптимизма. Он не понимал причин. А бабка их знала: просто она незаметно поворожила над богатырем, чтобы поднять его боевой дух.
Вскоре Егор и дружинник свернули с тракта, по которому близнецы пришли в город, и углубились в лес.
– Что же твой хозяин не расщедрился на коней? – усмехнулся дембель.
– Кони дракона чуют, с ума сходят. Потому и пешком.
Они протопали по едва приметным звериным тропам часа три. Провожатый отлично ориентировался. Лес вовсе одичал, стал густым и первобытным. Ели возвышались, как суровые великаны, лиственные деревья, почти полностью лишившиеся покрова, выглядели на их фоне сиротами. Вскоре начался бурелом.
Возле огромного поваленного дуба Первыня остановился:
– Дальше, прости, сам. Ты мне крепко врезал, немчуриец, но я зла не держу.
– Что вы все меня немчурийцем называете? – спросил Егор. – Это какое-то обидное прозвище?
– А ты разве не из Немчурии? – удивился дружинник.
– Нет, малый, мы с братом из России, – сказал Ермолаев-младший.
– Вот оно как! – благоговейно выдохнул Первыня.
Ефрейтор обрадовался:
– Ты знаешь про Россию?
– Кто ж про нее не знает? Рассея – она священна.
– По-любому, – кивнул Егор, припоминая, что гадалка однажды назвала Россию именно через «а». – Куда идти-то?
– Прямо туда, – Дружинник махнул рукой.
Тут по лесу разнесся утробный рык и оглушительный свист.
– Дракон, – промолвил побледневший Первыня. – Желаю тебе, витязь, победы. Пожалуйста, сбереги меч. Мне его тятя подарил.
– Ну, раз тятя, тогда сберегу, – пообещал ефрейтор и двинулся навстречу подвигу.
Провожатый постоял, глядя вслед герою, и поспешил прочь из страшного леса.
Егору долго не попадалась полянка, и он стал волноваться, не встретится ли ему дракон раньше, чем удастся позвать таинственного бабкиного друга Стоеросыча. Но полянка появилась, и дембель добросовестно исполнил инструкции Скипидарьи.
– Слышу! – долетел до ушей ефрейтора далекий голос. – Иду!
Богатырь стал ждать, сев на кочку. Минут через десять на опушке появился Стоеросыч. Егор не сразу понял, что не один. В зарослях возникло какое-то движение, и чуть впереди показалась странная коряга-колода. Она зашевелилась, у нее обнаружились глаза янтарного цвета, сучковатый нос, вместо рта зияла трещина, еще были ветки-руки и корни-ноги. На верхушке колоды – у ефрейтора не повернулся бы язык назвать ее головой – торчал сноп выцветшей травы и свисали пряди мха.
При ходьбе деревянный человек скрипел. Он приблизился к парню и спросил сухим надтреснутым голосом:
– Ты звал?
– Я.
– На верную погибель напрашиваешься?
– Я от бабушки Скипидарьи.
– А я от дедушки Мороза. Готовься к лютой смерти, юнец!
– Меча богатырского не пробовал? – Егор совсем вжился в роль витязя, встал, положил ладонь на оплетенную рукоять.
– Тпру, залетный! – Стоеросыч поднял руки-ветви. – Шутковал. Мы, леший народ, изрядно любим шутку. Как старая кочерыга поживает?
– Кто?
– Глухой, что ль? – крякнул леший. – Как там Скипидарья?
– А, хорошо. Гадает помаленьку.
– Горазда, песочница, горазда. Ты-то чего приперся? Как зовут?
– Егором. Так ты – леший?!
– Он самый.
– Отрыв башки! Я, это… Пришел дракона мочить. В смысле, убивать.
Стоеросыч скептически глянул на меч:
– Вот этим ножиком зарубишь?
– Другого нету, – вздохнул Егор-Емеля.
– Ладно, подсоблю я тебе, милок.
– Дай, я тебе руку пожму, – горячо проговорил Егор и принялся трясти ветку, очень напоминающую человеческую кисть.
– Ты что?! – Леший вылупил янтарные глаза. – Нельзя нам руку жать.
– Что, примета плохая? – насторожился ефрейтор.
– Хуже! – трагично заявил Стоеросыч. – Дело в том, что у нас, леших, нет рук. Лапы у нас.
Его смех сильно походил на треск, и Емельянов-младший испугался, не разломится ли «старый пень».
– Это хорошо, что ты припожаловал. Змей обуял, это верно. Лес топчет, гнезда разоряет, вон, зверье все перепугалось. Лоси ушли, олени тоже. Они чуют гадину. Кабаны остались. А деревьев пожег, мать моя дубравушка!.. Большой, оглоед, хотя я его не видел.
Читать бесплатно другие книги:
