У реки Смородины Панарин Сергей
– Эй, баба, подь сюда! Лучшего зелена вина мне и моим драгоценным гостям! – распорядился незнакомец.
Егор посмотрел на Ивана, тот скорчил рожу, мол, сам ничего не понимаю.
– Спешу представиться, боялин Полкан Люлякин-Бабский, – помпезно отрекомендовался визитер, произнеся концовку фамилии как «Бабскай». – С кем имею честь?
– Я Иван, он Егор. Дембеля, – кратко представился Старшой.
Боялин явно был впечатлен. Он, естественно, не знал понятия «дембель» и предположил, что это какой-нибудь высокий немчурийский чин.
Если вспомнить анекдот про то, как генерал толкал грузовик, заполненный дембелями, то Полкан не слишком-то и ошибся. Важнее дембеля чина нет.
– Что ж, рад знакомству, господа дембеля, – изрек Люлякин-Бабский. – А имена у вас один в один с нашими.
– Сами удивляемся, – сказал Иван.
Хозяйка подала вина и новые кружки. Боялин разлил собственной рукой, провозгласил тост:
– За дружбу между крепкими соседями!
Церемонно чокнулись, выпили. На вкус братьев Емельяновых, вино было марки «Шеф, два уксуса, пожалуйста». Полкан выдул свою кружку залпом.
– Ну, и как вам у нас? – поинтересовался он.
– Непривычно, – ответил Иван.
– За это надо выпить, – заявил боялин, принимаясь разливать по новой.
– Между первой и второй перерывчик небольшой, – брякнул Егор.
– О, да вы знатоки наших присказок, – удивился Полкан.
– Фольклор, блин, – закрыл тему ефрейтор.
«Точно немчурийцы!!! Я уж испугался, что ошибся. Говорят чисто, но непривычно, да, – ликовал в душе Люлякин-Бабский. – Фольк – это по-ихнему народ, а лор? Шут знает. Наверняка что-то плохое. Они желают зла нашему народу?! Тьфу ты, нет же. Скорее всего, желают залить горло по-народному!»
– За великие народы! – провозгласил боялин, и все выпили. Даже Шарапка простокваши хлопнул.
Иван слегка захмелел. Совсем чуть-чуть. В таком состоянии на него нападала задумчивая меланхолия. Старшой подпер голову рукой и погрузился в мысли.
– А какими судьбами вы к нам прибыли? – закинул удочку Полкан.
– Вот… Мир потеряли… Ищем, – автоматически ответил Иван. – И найдем!
Он хлопнул ладонью по столу. Егор хмыкнул, мол, слабоват братка.
Люлякин-Бабский вздохнул с величайшим облегчением: «Значит, мира искать пожаловали. Боги мои, счастье-то какое!»
Боялская рука потянулась к бутыли.
– Господа дембеля! Мы будем величайшими грешниками, коли не выпьем за мир.
– За мир, – поддержали близнецы.
Потом Полкан категорически настоял на том, чтобы прославленные дембеля поселились в его хоромах. Братья Емельяновы были только за.
– Зависнем на хате, – сказал Старшой.
Боялин расплатился, парни попрощались с Шарапкой и отправились к Люлякину-Бабскому «на хату».
Хоромы впечатляли. Они вряд ли уступали княжеским по внешней крутизне и внутренней роскоши. Веселая компания расположилась за идеально отполированным дубовым столом.
– Между прочим, легендарный стол. За ним пировали Ослохан со Слондром, – похвастался Полкан.
На близнецов эта информация не произвела никакого впечатления. Егор вообще решил, что Аслахан и Слон Дрон – какие-то крутые преступные авторитеты.
В последующие пять часов Люлякин-Бабский и Емельяновы сделали все, чтобы обесценить дорогущий стол. Когда собираются три мужика, говорящих по-русски, они знают, о чем столковаться. Соображение на троих – древнейшая традиция, а мы традиции свято бережем, пока хватает сил.
Силы покинули господ дембелей и боялина глубокой ночью. Результатом стал серьезный ущерб личному винному погребу Полкана. Хозяин намеревался вызнать у немчурийцев их истинные цели. Близнецы и не таились. Наоборот, обстоятельно рассказали о своих злоключениях, причем немногословный Егор под действием выпивки обрел истинное красноречие. Боялин то замирал в ужасе, то счастливо смеялся, но поутру ничего не смог припомнить. Он тоже изливал наболевшее, словно гости являлись самыми преданными ему людьми. Никто не ведает, сколько тайн выболтал Полкан. В дембельских головах не застряло ни крупицы ценной информации.
Боялин открыл глаза и поморщился от ощущения полнейшего краха страдающего организма. Болела голова, драло горло, тошнило, крутило живот, руки-ноги были ватными. Сердце колотилось, будто дятел-рекордсмен.
– Да, давно я так не напивался, – просипел Полкан.
Слуги у Люлякина-Бабского были молодцы: еще ночью перенесли отрубившихся собутыльников на кровати. Боялин утопал в мягкой перине, но даже кайф от этого ощущения парения не мог перебить общей хреновости дел.
Самое страшное, Полкан ничегошеньки не помнил. Полезного. Наоборот – несущественное так и лезло на ум. Боялин точно знал, что он уважает послов и что они уважают его. Еще немчурийцы отлично пели, да и сам Люлякин-Бабский очень даже неплохо выступил. Хотя на самом деле троица устроила форменный фестиваль кошачьей песни. Кроме того, в боялском мозгу постоянно вертелся какой-то умрун. И все.
– Надо меньше пить, – произнес заклинание Полкан.
О, сколько раз давалась эта клятва! Кто только не приходил к этому верному выводу! В то скорбное утро боялин и близнецы Емельяновы были единодушны, ведь Егор повторил магическую формулу дословно.
Братья валялись в гостевых покоях и умирали от похмелья.
Кровати – выше всяких похвал. Кто-то даже снял с близнецов форму, чтобы не мялась. Рядом с каждым страдальцем стоял кувшинчик с ключевой водой. Полный пансион, как сказал Старшой.
На реабилитацию ушло полдня. Но и ожив, Егор да Иван пребывали в неимоверной меланхолии.
Самочувствию дембелей вторила погода: тучи проносились над самой землей, а выше сизела плотная завеса облаков. То и дело принимался лить назойливый дождик. Ветер был неистов.
– Погодка – швах, – констатировал Старшой, подойдя к окну.
Терем располагался на возвышении, поэтому городская стена не мешала обзору. За Тянитолкаевым раскинулось необъятное поле. Где-то вдали чернела лента реки, а за ней границу земли и неба очерчивала темная полоска леса.
– Почему они построили город не на реке, а здесь? – озаботился Егор, тоже пожелавший насладиться видом.
– Разлива боятся, – предположил Иван. – Вон, по ящику как-то показывали репортаж про поселок. Его заливает каждый год, люди уезжают или на крышах ночуют, а потом все равно возвращаются. А смысл? Никакого. Сплошной геморрой.
– А дома сейчас, небось, телик зырят, – вздохнул Емельянов-младший.
– Угу. Представляю, что бы он тут стал показывать.
Старшой залез в карман и извлек злополучную газету. Нашел программу телепередач, зачитал вслух:
18:00 Вечерние хреновости
18:20 Ток-шоу «Заткнись, когда разговариваешь» с А. Малахольным
19:00 Поле чудил
21:00 Извести
21:30 «Спасение рядового-дембеля». Драма. Режиссер: Стивен Шпильберг.
– Братка, выбрось ты эту газетенку на фиг, – взмолился Егор.
– А что? Здесь-то как раз все очень хорошо угадывается. А фильм Спилберга – туфта, наше старое кино про войну куда лучше.
Иван попал в десятку. Близнецы любили советские военные фильмы, в детстве они пересмотрели все от опереточного «В бой идут одни старики» до самых серьезных и тяжелых. Например, «Господин Великий Новгород». Но самые теплые воспоминания остались от саги о Штирлице.
Тут Емельяновы принялись дурачиться, вспоминая сцены боев с «фрицами».
– Аларм! Аларм! Партизанен! Шайсе! – подделывал испуганные голоса Старшой.
Егор некоторое время имитировал звуки автоматных очередей и взрывов, потом сурово приказал:
– Хэнде хох, херр офицер!
– Нихт шиссен! Их бин сдавайсья, – жалобно запричитал Иван, корча испуганную рожу и поднимая руки вверх.
Подслушивавший под дверью Полкан отнял ухо от скважины и удовлетворенно пробормотал:
– Ссорится немчура. Наверное, послы боятся, что по пьяной лавочке выболтали государственные секреты. Это мне на руку.
Боялин мерзко хихикнул, но тут же скривился – в больной голове будто колокол ударил.
А настроение дембелей потихоньку улучшалось. Они надеялись на помощь Скипидарьи.
– Должно же нам повезти, – сказал ефрейтор.
Иван промолчал. Не Егору говорить о везении.
Вскоре в гостевые покои явился слуга, шустрый паренек лет шестнадцати, и позвал на трапезу. Есть совершенно не хотелось, но не откажешься же!
– Проходите, гостюшки иноземные! – радушно пророкотал Полкан.
Он уже пришел в норму, и близнецы ему, естественно, позавидовали.
– Мы, счастливые жители Тянитолкаева, владеем секретом опохмела, – похвастался Люлякин-Бабский. – Прошу принять по стаканчику. Сие есть рассол на живой воде.
И действительно – сделав по паре глотков, Иван да Егор почувствовали, как стремительно проходит ломота в теле, гул в голове и прочие неприятные явления.
– Ух, – выдохнул Старшой. – У нас такого нету.
Полкан поднял указательный палец:
– Вот то-то и оно! А мы можем поставлять волшебный напиток бочками. В знак искренней дружбы я дарю вам лично по большому кувшину. Кстати, насколько я знаю, вы прибыли налегке. К несчастью, на дорогах орудуют разбойники. Моими стараниями Тянитолкаевское княжество избавилось от лихих людей, но соседи пока не справились с этой напастью. Неужели вас ограбили в пути?
Егор, как всегда, промолчал, а Иван ответил чистую правду:
– Так получилось, что нас выпихнули под откос, а все наши вещи поехали дальше.
– О, проклятые разбойники! – сокрушенно возопил боялин. – А ведь природа нашего края сурова… Позвольте от чистого сердца вручить вам по замечательному плащу.
«Во прет! Чего бы еще выбить из дяденьки спонсора?» – подумал Старшой.
«Какой добрый человек», – умилился Емельянов-младший.
«Задарю их в пух и прах. Тогда они у меня вот где будут». – Полкан сжал кулак.
– А теперь прошу к столу, – сказал он. – Правильное питание – залог доброго здоровьичка.
Глава четвертая
В коей близнецы обретают цель, а местная знать делает сильные ходы
Бойся делать, а сделав, не бойся.
Чингисхан
Пророк и власть. Власть и пророк. Сколько раз правители пытались влиять на провидцев и гадалок, прикормить или запугать их. Напрасная трата времени. Через пророков говорит судьба, а ее-то как раз не приручишь.
Покорные Перуну старики и кроткие служительницы Мокоши не боятся ни княжеского гнева, ни боялского кнута. Мудрые властители держат прорицателей на расстоянии. Слабые и глупые – приближают к себе. Трусливые и бесчестные – убивают.
Князь Световар старался не замечать гадалку Скипидарью.
Боялин Люлякин-Бабский бабку побаивался, но трогать не мог, ибо пророк – достояние народное. Он как воздух, вода и земля – для всех. Поди-ка отними у людей воздух.
Но порой пути Полкана и Скипидарьи все же пересекались. Вот и в похмельное утро заглянул к старушке парубок из личной охраны боялина, юный да разумный Малафей.
Брякнул в мокрый от дождя колоколец. Стал ждать, прячась под капюшоном. Гадалка отворила.
– Здравствовать те многие лета, бабушка, – почтительно склонился посыльный.
– И ты живи долго и не болеючи, Малафей, – ответила Скипидарья. – Ладно ль твоя матушка себя чувствует?
– Благодарю, хорошо.
Старуха сверкнула гневными очами:
– Не ври мне, дитя неразумное! Ты у нее когда в последний раз был?
Парень потупился.
– Знаю, чего пришел, – проворчала гадалка. – Передай, что они обратились ко мне за советом, как лучше домой вернуться. И все.
– Спасибо, бабушка, – поклонился Малафей.
– Не на чем, глупый. Тебя от боялского гнева уберегаю. Самому бы Полкашке ничего не сказала. Ступай, некогда мне.
На том и расстались. Старушка продолжила рыться в древних книгах, а Малафей поспешил с докладом к Люлякину-Бабскому.
Посыльному пришлось подождать: сначала боялин почивал, потом изволил трапезничать с немчурийскими гостями, затем принимал охотников. Все-таки проблема дракона тоже требовала решения. Малафей парился под дверью залы, где по обыкновению проводил важные встречи Полкан.
Трое княжеских охотников-следопытов держали ответ перед боялином.
– Рассказывайте, что разведали о драконе, – велел Люлякин-Бабский.
– Змей воистину огромен, – откашлявшись, начал первый следопыт, немолодой бородатый дядька.
– А огнем пышет, мое вам почтение, – добавил второй, парень-здоровяк. Его лицо пересекал шрам, полученный в поединке с медведем.
– Не летуч, – сказал самый юный да щуплый.
– Так, значит, вы его наконец-то увидели? – спросил боялин.
До сего момента никому не удавалось засечь дракона, хотя повсюду в окрестностях Тянитолкаева встречались его следы: отпечатки лап, выжженные полоски леса, поваленные и обглоданные наголо деревья. Крестьяне слышали леденящий душу рык и довольную раскатистую отрыжку. Позже мужики нашли полупереваренные скелеты коров, лосей и живности поменьше, включая человека.
Народ роптал, поползли слухи, дескать, змей невидим. Настроение тянитолкайцев приближалось к отметке панического. Драконы в последние века вообще стали редкостью, отвык люд, а тут еще и такая неопределенность. Власти княжества понимали, что миф о невидимости следовало развенчать как можно скорее. Правда, пока не получалось. Вот почему в вопросе Люлякина-Бабского сквозила плохо замаскированная надежда.
Охотники смутились, но ответили почти хором:
– Нет, твое боялское величие, не встретился нам змеюка поганый.
Полкан стукнул кулаком по ладони:
– Так откель вы все про него знаете?
– Ну, мы же следопыты, – сказал бородатый.
– Все примечаем, – поддержал его детина со шрамом. – Дракон одноглазый. Ветви деревьев объедены только справа.
Вклинился младший:
– Еще он хром на заднюю лапу. След не такой глубокий, как остальные. Стало быть, бережет.
Чувствовалось, что охотники тайно соревнуются, кто больше особенностей заметил.
– Насморк у него, – дополнил бородач.
Тут он удивил даже коллег.
– С чего взял? – вскинулся детина.
– Одной ноздрей жар выдувает. Трава и деревья так опалены.
– И то верно, – кивнул молодой, досадуя на собственную невнимательность. – Зато я уверен, что змей самец.
– Это уже перебор, – сказал боялин.
Юноша сверкнул голубыми очами:
– Я поясню. Наш дракон слишком разумно и последовательно себя ведет. Он умеет ждать, тщательно планирует нападения на стада, избегает людей…
– Да, на бабу мало похоже, – перебил Полкан. – Только нам это ничего не дает. Хищник разоряет округу. Надо его извести или отпугнуть, а не пол евонный определять. Не того мы ждем от лучших княжеских охотников.
– Я больше на медведя горазд, – пробормотал богатырь со шрамом.
– А я на копытных, – буркнул бородач.
– Я вообще мастер-птичник. Силки, ловушки. А змей, как я говорил, не летуч. Не моя это дичь.
– Ах вы, спинокусы-нахребетники! – обозлился Люлякин-Бабский. – Чья же он дичь? Может, моя?
– Не гневайся, твое боялское величие, – проговорил старший. – Дракон соперник богатырю, а не охотнику.
Полкан тяжело вздохнул. Перевелись богатыри. Давным-давно перевелись. Самые древние сравнялись с богами. Младшие окаменели в последнем своем бою. Потом появлялись богатыри-внуки, но они не шли ни в какое сравнение с прославленными древними ратоборцами. Предание гласило, что последние заезжие витязи, взявшие в память о великих предках имена Ильи, Добрыни и Алеши, прошли по этой грешной земле, когда она еще звалась Рассеей. А нынче ни богатырей, ни Рассеи. Так, набор разрозненных княжеств под общим названием Эрэфия. Ни цели общей, ни судьбы. Лишь одна на всех позорная обязанность платить дань мангало-тартарам…
Боялин вернулся к более насущному.
– Ладно, спасибо и на том, что поведали, – сказал он охотникам. – Но будет лучше, ежель вы наконец-то обнаружите гадину.
– Ох, ваше боялское величие, – ответил за всех бородач. – Вскоре она сама появится, ибо подбирается ближе и ближе к славному Тянитолкаеву.
– Чтоб у тя язык отсох! – воскликнул Полкан и замахал на охотников, мол, проваливайте, пока совсем не разозлили.
Настал черед Малафея.
После позднего обеда братья Емельяновы отправились к бабке Скипидарье.
Подаренные Люлякиным-Бабским плащи бесподобно согревали и укрывали от мороси. Кроме того, они были оторочены ценным куньим мехом – местным признаком крутизны. Соболя носили исключительно князья, а куница была официальным зверем боялства.
Иван да Егор шлепали по неглубоким лужам. Армейские ботинки отлично защищали ноги. Близнецы спорили, нужно ли злоупотреблять гостеприимством Полкана.
– Знаешь, братан, – сказал Старшой. – Мы его за язык не тянем. Этот богатей сто пудов попутал нас с кем-то другим. Не пойму, с кем. Главное, вовремя смыться.
– Вот именно, тут какая-то ошибка, – пробурчал ефрейтор Емеля. – Как бы нам не пришлось за нее расплачиваться.
– Ты слишком циклишься на возможных косяках, потому тебе не везет, – наставительно заявил Иван. – Сто раз тебе говорил: учись мыслить позитивно.
Старшой даже обернулся к брату и потряс пальцем, чтобы правильные слова были усвоены должным образом. Тут Иван и столкнулся плечо в плечо с неким воином.
– Смотри, куда прешь! – гаркнул незнакомец.
– Сам не спи! – огрызнулся Старшой, заведенный беседой с упрямым братом, а потом стал рассматривать воина.
Это был крепкий парень лет двадцати семи. Кольчуга под кожаной робой, закрывающей металл от дождя, меч на поясе. Штаны с защитными пластинами. Старые, но крепкие сапоги с высокими голенищами. Иван оценил лицо. Упрямый каштановый вихор, широкие скулы. Нос картошкой, глаза карие.
– Ты кто таков? – раздраженно спросил дружинник.
– Не твое дело, – ответил Старшой.
– Я тебя в бараний рог согну, щегол.
Егор, до сей поры сохранявший нейтралитет, отмер и исполнил красивый хук. Бойцу-скандалисту следует отдать должное: он устоял на ногах, просто «поплыл».
– Спасибо, брат, – хмыкнул Иван, отодвигая с дороги ошеломленного незнакомца. – Стопроцентный нокдаун. Дополню свою мысль. Как я уже говорил, главное – смыться отсюда, пока не появятся те, за кого нас принял наш официальный спонсор. А еще до того, как мы перессоримся со всеми местными дружинниками.
Егор пожал плечами и процитировал бойца:
– Смотри, куда прешь.
Остаток пути прошли молча. Старшой удивлялся неожиданно проклюнувшемуся у брата чувству юмора, а ефрейтор размышлял о том, что хук получился чрезвычайно быстрым и мощным. Нет, Егор не впервые исполнял этот удар столь удачно, но сегодня вышло просто идеально. Емельянов-младший ощущал прилив сил и ловкости. Нечто сродни куражу, который иногда испытывает каждый человек. Только возникла уверенность: прилив не минутный. Будто прыгнул на новый уровень мастерства.
В пасмурную погоду дом Скипидарьи выглядел еще мрачнее и загадочнее.
Позвонили. Через полминуты старушка открыла.
– Заходите. Плащи сымайте, книги влагу не любят.
Усевшись за знакомый стол, покрытый зеленым сукном, близнецы приготовились слушать бабку, но ошиблись – она начала с вопроса:
– Соколики мои, почувствовали ли вы что-либо необычное, попав к нам?
– Ну, я стал сомневаться в собственном рассудке, – сказал Иван.
– Нет, я не об том, – ласково улыбнулась гадалка.
Подал голос Егор:
– Я это… Прямо пять минут назад понял, что сделался типа сильнее и ловчее.
– Ага! – Скипидарья удовлетворенно покивала и взяла со стола книгу в черном кожаном переплете. – Это труд великого чародея, проживавшего в Закатных странах. Он предрек ваше появление. Сей ведун известен как Склеразм Роттердамский по прозвищу Настрадаюс. Дар его был велик и бесполезен одновременно. Он совершенно не помнил, кому и на какое время предсказывает. Путаные свидетельства своих прозрений Склеразм записывал в рифмованные куплеты. Вот послушайте: «На горе стоит статуя, у статуи…» Нет, простите, это не здесь. А, вот!
- К нам грядут два близнеца,
- Словно двое из ларца.
- Первый – умный – будет маг,
- Младший – сильный, но дурак.
– Сам он дурак, этот твой Настрадаюс. Я бы ему дыню наколотил за такие стишки, – обиделся ефрейтор Емеля.
Гадалка покачала головой:
– Егорий-Егорий, он потому и Настрадаюс, что всякие несмышленые наглецы его колотили за предсказания.
– Ну, ладно тебе, бабушка, – вступил Иван. – Твоя частушка кому угодно подойдет. Да, братан у меня сильный, его и дома поколотить так никто и не сумел. Но я-то не волшебник.
– Не спеши, соколик, – произнесла вещунья. – Каждое четверостишие Склеразм Роттердамский сопроводил уточнением. Читаю: «Из иного мира выйдут в наш два не демона, но мужа. Братья, да непохожие. Очарованные, они либо станут надеждой восточным народам, либо погибелью им же». Думаю, толкования излишни.
– Давай, Вань, наколдуй чего-нибудь, – прикололся Егор.
– Оборжаться, – прокомментировал Старшой. – Бабушка, я не хочу становиться ни надеждой, ни погибелью. Нам бы домой…
– Тут я с тобой, милый мой, целиком и полностью согласна. Чем раньше удастся выпихнуть вас из нашего мира, тем лучше. Вдруг вы никакая не надежа! Я пробовала заглянуть в будущее, но судьба ваша покрыта пеленой неопределенности. Я вам больше скажу: ваше присутствие влияет на мою способность предрекать, даже если я занята другим посетителем. Вчера забегал купец, хотел получить картину на пять лет вперед. А я ничего не вижу! Несколько недель, не боле. Сперва думала, это от моей несобранности. Я же слегка разозлилась: он меня от книг оторвал. А затем пришла убежденность – грядет великая перемена. А уж с вами ее увязать – грошовое дело.
– Что-то ты нас вообще запугать решила, – пробормотал Иван.
– Больно оно мне надо. Я сама люто испужалась. И, заметь, в самый первый ваш приход. Сердце гадалки не обманешь.
– Нас дома ждут, – напомнил ефрейтор.
– Умница, Егорий Василич! О главном не забыл, хоть и дурак… – Скипидарья глянула в лицо Емельянова-младшего и осеклась. – Я имею в виду, дурак по стихотворению Настрадаюса! Хм, воистину, настрадаюся я с вами, хи-хи.
Близнецы-дембеля ждали конструктивной информации, и гадалка подумала, что совсем потеряла голову, страшась этих глупых, но чрезвычайно важных для судеб мира парней. «Возьми себя в руки», – велела она себе. Сделав глубокий вдох, ворожея приступила к важному:
– Внимайте, неразумные. Промеж мирами надобно открыть врата и наладить мост. Это деяние самого высочайшего уровня волшебства.
– То есть, ты не сможешь? – уточнил Старшой.
– Где уж мне, простой деревенской бабке! Сие колдовство требует неизъяснимой точности и неизмеримых затрат магических сил. Малейшая ошибка приведет к гибели всего сущего. – Она лукаво прищурилась. – Вот я и думаю, может, вы туточки, у нас, останетесь? Здесь удалым молодцам вольготно. Соглашайтеся, соколики!
Близнецы, не сговариваясь, ответили в унисон:
– Не, нам домой надо!
– Я так и знала, – вздохнула старушка. – Уже по этой причине вы таите в себе величайшую опасность, ишь, дом вам подавай. А ведь, даже согласись вы остаться, произойдут – и уже происходят – страшные изменения.
– Ну, мы все не сожрем, местным останется, – ни с того ни с сего обиделся Егор.
– Да я не о том! При чем тут пища-то? – раздосадовалась Скипидарья. – Вы чужаки. Влияете на распределение жизненной силы. Неизвестно, большой радостью обернется ваше присутствие или тяжелейшими бедами. Поэтому вам во что бы то ни стало необходимо отыскать чародея, способного построить мост. И, промежду прочим, убрать его. Последнее едва ли не сложнее первого.
– Где ж нам его найти, чародея-то? – спросил Старшой.
– Вот она, загвоздка! – Вещунья хлопнула ладошкой по столу. – Измельчал нынче волшебник. Карты открыли мне, что один великий чародей все же есть. Только отыскать его способны лишь вы сами.
– Ни фига себе, задачка! – сказал Егор.
– Да, Егорий свет Василич, в этом деле легких путей не бывает. Я вам способна помочь ровно двумя советами. Первое. Все предзнаменования говорят мне, что вам потребно идти на север. Постарайтесь посетить великого и несчастного многознатца по имени Бояндекс. Если кто и ведает, где взять великого колдуна, так это Бояндекс. Не перебивайте! Второе. Отправляйтесь как можно скорее. Лучше прямо сейчас. Давайте, соколики, я буду за вас молиться.
У боялина Люлякина-Бабского было много соперников. Самым непримиримым считался Станислав Драндулецкий. Естественно, предводитель партии слонов.
Он происходил от высокородных боляков. Больша – государство к западу от росских княжеств. Воинственные мужчины-боляки стремились захватить побольше, а болячки были чертовски красивы, но не вполне здоровы. Станислав унаследовал от отца воинственность и максимализм, а от матери-болячки – легкое косоглазие, которое становилось тяжелым в моменты гнева, страха или сильной усталости. Выросший в Тянитолкаеве, он искренне считал себя местным, полюбив здешнюю природу и даже людей, пусть они и были неотесаны да невежествены.
Он получил прекрасное образование, обожал музицировать на лютне. Правда, непросвещенные тянитолкайцы этот инструмент не уважали за название, полагая, что он придуман лютыми людьми. Драндулецкий слыл ценителем и поклонником парфюмерии. Он выписывал все новинки из закатных стран, предпочитая марку «Тыкверд и Зюскин». Ходили страшные слухи о рецептуре волшебных ароматов. Дескать, для изготовления парфюма мастера удушали красивых девок, мазали их салом, а после из этого сала гнали пахучую жидкость. Мол, оттого и духи, что девок душили. Станислав в эту ерунду не верил, правда, с некоторых пор стал ловить себя на мысли о красоте женской шеи и о том, как бы здорово взяться руками и… Тут боялин себя одергивал и гнал запретные думки подальше.
Он знал толк в одежде. Законодательницей мод была Парижуя. Там Драндулецкий заказывал наряды, а потом щеголял в самых дорогих и прогрессивных тряпках мирового уровня. Народ считал парижуйцев клоунами, а за гастрономические пристрастия и вовсе обзывал жабоедами. Станиславу прощалась увлеченность глупыми обычаями, люди тихонько посмеивались и слагали о нем короткие потешные истории.