Не лучший день хирурга Панкратова Корчак Александр

– В политические?!

– Фу, скажешь еще! В магические.

– Натурально. Я ведь тебя еще двадцать лет назад приворожила. И никуда ты от меня не денешься. Даже если пока гуляешь на длинной веревке.

– Я не про себя. Сегодня к нам ночью парня привезли то ли кавказских, то ли арабских кровей, с ножевым... Короче, еле его выцарапали. Да еще пока неизвестно, как дело кончится

– Ты его сердце заводил?

– Его. Так ко мне его дед явился и такой ультиматум поставил...

– До операции?

Панкратов замялся, не зная, как рассказать о вспышке на столе и человеке, то ли грозившем ему, то ли заклинавшем его.

– В общем, оказался пациент непростой птицей.

– И сколько тебе за труды праведные отстегнули? Ну, разумеется, для «общака»?

– Ничего и не предлагали. Гипнозом, что ли, действовали... Постой, был, был же перстень в чернильнице! Может драгоценный он... Ай, бред какой-то.

Альбина тревожно присмотрелась к его лицу:

– В чернильнице, говоришь? Ты, правда, в порядке? Я ведь про твою Лариску все знаю. Сука она.

– Разведусь. Решил уже. Вот поднакоплю злости и враз разведусь! – Панкратов решительно поднялся. – Засиделся, а у меня еще сегодня по плану одна резекция и грыжа. Пока, не забывай, если опять кишки перепутаете. Отогрела ты меня. Еще часа на три как минимум хватит. Позволь мне еще сделать один звонок, и я пойду. – Альбина молча подвинула ему телефон. Он набрал номер ординаторской. – Это доктор Панкратов, с кем имею честь? О, привет, Дмитрич. Как там дела в наших пампасах?

– Все ничего, но вас с утра здесь все бегают, ищут.

– Но, как же. Разве Кирюхин ничего не сказал?

– Виктор? – Задумался доктор. – Нет ничего. Он там, в экстренной операционной кого-то оперирует.

– Вот чудила из Тагила, все на свете забывает, – незлобно проговорил Андрей.

– Да еще там что-то Кефирыч, то есть, – замялся он, – Владимир Никифорович чем-то недоволен по поводу вас.

– Обойдется. Еще чего хорошего скажешь?

– Больной ваш, которого вы сегодня оперировали, такой же тяжелый, но, говорят, стабильный. Здесь, возле вашего кабинета его родственники сидят, вас, наверное, ждут.

– Так, немедленно их вниз, скажи, что я распорядился. Все справки, как и для всех остальных смертных, – на справочной. Ты понял меня?

– Да.

– Тогда выполняй. Скажи там всем алчущим меня увидеть, что я скоро буду. – Панкратов положил трубку. Встал.

– С богом, Андрюшенька. – Они как всегда обнялись, ощущая невозможность расставания.

– Ты там не очень-то скачи козликом, не мальчик уже, пора остепениться. Да помни – сорок лет – самый опасный возраст для мужчины. – Она прижалась к нему. – С тобой всегда так спокойно и надежно, жалко... – И замолчала. – Скажи хотя бы, как твоя диссертация называется? А то умру, так и не узнаю.

– Как, как? Как обычно, влияние чего-то там на кого-то и опять же там, – рассмеялся Андрей. – А вообще-то это лучше знает Витька Кирюхин, к нему с этим вопросом и обращайся. Вы с ним дружите, я в курсе. Он, по крайней мере, на всех столбах города Москвы в свое время вешал объявления с ее названием, когда утерял ее. Должен хорошо запомнить.

Она засмеялась:

– Значит, пошел с ней купаться, вот молодец, ничего не скажешь. И потерял. – Теперь они захохотали уже вдвоем, да так громко, что дверь приоткрылась и заглянула встревоженная Степанида. Удивленно посмотрела на них, спросила:

– У вас все в порядке?

– У нас все просто великолепно, – ответила сквозь смех Альбина.

– Альбина Георгиевна, вас уже давно ждут доктора на обход. Простите, но меня просили напомнить вам об этом.

– Хорошо. Скажи, что сейчас иду. – Степанида стала закрывать дверь. – Подожди, – неожиданно остановила ее повелительным голосом Альбина. – Следующий раз, дорогуша, когда задумаешь войти, вначале постучи, и пока не услышишь «войдите», не входи. Поняла?

– Да я просто...– смутилась она, начала опять закрывать дверь.

– Стоп! – неожиданно остановил ее Андрей. – Спасибо вам, Степанида Карловна, за вкусный и плотный завтрак. Обед по этой причине сегодня придется пропустить. А особенно за кофе, вы его готовите бесподобно.

– Да ну, что вы, – опять зарделась Степанида и быстро исчезла за дверью, на сей раз окончательно.

– Уж больно вы строги, Альбина Георгиевна, нельзя так с верными вам людьми. – А в голове пронеслась мысль: «Меня бы она спеленала в один момент, да так, что не пошевелился бы».

– «Очевидно, Бог меня бережет», – улыбнулся он.

– Ты что веселишься? – подозрительно посмотрела на него Альбина.

– Да так, молодость вспомнил. Пока. – Панкратов покинул уютную комнату Альбины. Через минуту он уже мчался, шлепая по лужам, к своему корпусу.

На утренней врачебной конференции

в президиуме сидели главный врач госпиталя Дмитрий Дмитриевич Николаев, заместитель главного врача по хирургии Сергунов Владимир Никифорович. Дежурная бригада отчитывалась за прошедшее дежурство. На трибуне вместо ответственного хирурга Кирюхина, который в это время оперировал, докладывал доктор Линьков Михаил Феклистович. Он говорил тихим, утомленным голосом, часто вздыхал и разводил руками, если состояние больного после проведенного лечения не улучшилось. А уж тем более, если ухудшилось. Иногда казалось, что вот еще немного, и он прямо сейчас за кафедрой заснет. Долго и нудно он перечислял операции, состояние оперированных больных. Аудитория, за исключением, конечно, президиума, в такт его речи клевала носом, добирая отнятые у них конференцией минуты сладкого утреннего сна.

– Всего обратилось к нам шестьдесят пять больных, из них госпитализировано тридцать два, оперированы одиннадцать, – нудит он. Тяжело вздыхает. – Остается крайне тяжелым больной Н., сорока пяти лет. – Линьков опять тяжело вздохнул, развел руками. На минуту задумался. Аудитория даже шелохнулась, подумав, что он заснул. Но нет, он продолжил. – Это бомж, у него гангрена левой нижней конечности четвертой степени.

Дмитрий Дмитриевич прерывает его:

– Позвольте, а бомж – это что же, часть диагноза?

– Нет, это я так, чисто автоматически, – пояснил он. Далее, как бы оправдываясь, добавил: – Просто на его гангрену лекарств идет больше, чем на десятерых обычных больных.

По рядам в зале прошел легкий шум, хихиканье. Заместитель по хирургии заерзал на стуле, недовольно произнес:

– Что вы все подсчитываете, лучше скажите, какую терапию вы ему провели?

– Ну, как обычно... в таких случаях, – начал неуверенно Линьков.

– Пожалуйста, без «ну» и конкретнее. – При этом он склонился к главному врачу и что-то прошептал ему.

– Ну, – потянул было Линьков, но тут поспешно исправился, – то есть я хотел сказать без «ну», – что, естественно не могло не вызвать живейшей реакции зала. Перекрывая смех в зале, он быстро изложил схему лечения. – В общем, прокапали ему водички, немного антибиотиков...

Похоже, что терпение у Сергунова было полностью исчерпано. Он абсолютно гробовым голосом прервал его:

– Послушайте, доктор Линьков, вы что, теще за блинами сплетни рассказываете или врачебной конференции докладываете?

– Простите, – вздрогнул Линьков, – просто ночь была трудной.

– А ночка, может быть, к тому же и темная была? – сыронизировал главный хирург. Собравшиеся соответственно оценили его юмор легким шумом и улыбочками, благодаря чему, кажется, окончательно пробудилась.

– Еще одно замечание, и я попрошу кого-нибудь другого из дежурной бригады сделать вместо вас доклад, – резко заметил Сергунов. – Похоже, что вы действительно все силы отдали этому дежурству. – Аудитория довольно захихикала.

– Все, все, – бодрым голосом произнес доктор Линьков. Похоже, что и он окончательно проснулся. Задумался, как бы вспоминая, на чем он остановился.

– Так, мы внимательно слушаем вас, – подогнал его Сергунов.

– Этот больной, который с гангреной, – опять занудил Линьков, – он крайне тяжелый – анаэробная инфекция, гангрена.

– Вы нам уже об этом повествовали, скажите хотя бы хоть что-нибудь о лечении, – еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, прервал его Сергунов. При этом он посмотрел на него, как удав на кролика.

С обидой в голосе, как бы не понимая его, доктор Линьков продолжал:

– Я и говорю. Всего внутривенно введено около трех литров жидкости – глюкоза, физиологический раствор, белки. Сразу же начата антибактериальная терапия, витаминотерапия, введена разовая доза противогангренозной сыворотки. Да еще введен и иммуноглобулин. – Он, как и следовало по сюжету, развел руками. – Вот, в общем, и все. А вы говорите, не считать, – опять обиженно произнес он.

– По-моему, он действительно проснулся и на сей раз доложил более-менее четко, – шепнул Сергунов главному врачу. Тот кивнул.

– Сейчас больной находится в отстойнике, – бодренько продолжил доктор Линьков, ободренный поддерживающим киванием главного врача. При этом, к всеобщему удовольствию присутствующих, он схватился за нос, сообщив: – Туда сейчас не войдешь, запах на все приемное отделение. А в конце резюмировал: – Я думаю, его не надо оперировать, операцию он не перенесет. – И снова развел руками и тяжело вздохнул. Слышно было, как заведующий вторым хирургическим отделением, доктор Лившиц, иронически спросил с места:

– Это вы сами решили или вам кто-то подсказал? – Не услышав ответа, он заметил: – Такие вопросы, как правило, решаются коллегиально, консилиумом.

– Да и я об этом же, – моментально согласился Линьков. -Действительно, надо бы устроить консилиум, больной очень тяжелый.

Сергунов опять нагнулся к главному врачу, что-то прошептал ему и встал:

– Ну что ж, прислушаемся к вашему совету, не так часто от вас можно услышать что-то дельное.

За ним поднялся Дмитрий Дмитриевич:

– Я прошу прямо сейчас вас, – обратился он к доктору Сергунову, – вас, доктор Линьков, и лечащего врача спуститься с нами в приемное отделение. Необходимо, не откладывая, сейчас же решить, что с этим больным делать. Да, найдите, пожалуйста, Андрея Викторовича, скажите, что мы его ждем у больного. А вас, Марк Борисович, – он обратился к заведующему вторым хирургическим отделением, – прошу вас, продолжайте конференцию. Если у кого возникнут проблемы, жду у себя в кабинете сразу же после консилиума.

Снова alma mater и снова проблемы

Идя по слякоти и холоду, когда за воротник задувает ветром дождь, в ногах – холодно и влажно, а на душе кошки скребут, Панкратов задумался. И мысли, конечно же, лезли в голову такие же неприятные и скользкие, как и все, что теперь окружало его. Он поднял воротник, вначале стараясь тщательно обходить лужи и дефекты в асфальте. А когда понял, что все равно промок, пошел уже напрямик, без всякого разбора, дабы побыстрее добраться до пункта своего сегодняшнего окончательного назначения. Где будет тепло и можно наконец переобуться.

На его счастье слишком далеко уйти в своих неприятных мыслях ему не удалось. Его окликнул знакомый голос:

– Андрей Викторович, осторожно, лужа! Во даешь, никого и ничего не видишь вокруг, прешь, как танк. Ноженьки бы пожалел, промочишь. – Андрей по голосу узнал своего товарища патологоанатома Марка Владимировича.

– Уже промочил. – Панкратов поднял голову и увидел патологоанатома, стоящего под зонтиком, да еще под низким карнизом входа в отделение, где он служил заведующим. Марк был старше его лет на пятнадцать. Но, несмотря на разницу в возрасте, они были дружны.

– И откуда и куда ты изволишь двигать в столь ранний час?

– Да, – Панкратов неопределенно махнул, – нахожусь между небом и землей.

– Значит, порхаешь еще. Совсем не плохо для нашего не улыбчивого времени. Иди ко мне под зонт, чего уж зазря мокнуть.

– Спасибо, не буду задерживаться, слишком много дел ждет.

– Всех дел не переделаешь, хотя и нужно стремиться к этому. Так тебя в школе учили?

– Именно.

– Так, неправильно тебя учили.

– Это почему же? – нехотя выдавил из себя Андрей.

– Ты, Андрюша, все грязь месишь да по клиникам шастаешь, как почтальон какой-нибудь. А тебе замес уже нужно делать, сидючи в уютном кресле, да в теплом кабинетике. Ты же заведующий отделением, большой хирург. Гоняй своих подчиненных, чего ты их бережешь? Тебе командовать надо да ноги в тепле держать. А ты в мокрых ботинках бегаешь.

– Да ладно, скажи лучше, как ты сам?

– Я то? А что я? Мои жмурики-ханурики тихо лежат, не кричат, не стонут. Ничего не требуют. И жалоб, естественно, не пишут. Не то что твои пациенты. Живем мы тихо, мирно, никого не трогаем...

– И примус починяем? Так, что ли? – закончил Андрей.

– Точно. Откуда ты все знаешь? – Они оба улыбнулись.

Андрей иногда заходил в его унылое учреждение. Чаще свои визиты совершал по необходимости, когда Марк осуществлял вскрытие кого-то из его бывших больных, если диагноз был неясен. В таких случаях он уже никому не доверял из коллег, сам шел на вскрытие. Ну, а Марк всегда был рад ему. Он был дотошным патологоанатомом и любил отгадывать загадки, которые иногда ставили перед ним природа, а чаще врачи. И не было такого случая, когда бы он не дознавался, отчего и почему больной покинул этот мир. Тем самым подтверждая хорошо известную истину, что патологоанатом – лучший диагност. Вот почему Андрей иногда говорил ему; «Я даже не знаю, кому ты больше рад, мне или непонятно от чего умершему пациенту». Марк был человеком начитанным, много знал, и с ним всегда было интересно проводить время, даже в этом малоприятном заведении.

Нередко после очередного вскрытия он затягивал Андрея к себе в кабинет, где готовил кофе, причем действительно на примусе. А когда у Андрея не было напряженки на работе, они выпивали коньячку и вели долгие, весьма плодотворные беседы по различным философским проблемам – о Боге, религии и, естественно, о жизни и любви. И в маленьком полутемном кабинете Марка, заставленном скелетами и многочисленными заспиртованными препаратами, органами и даже целыми, еще не родившимися человечками, эти темы приобретали особый, как бы документированный смысл.

– Может, зайдешь ко мне? – пригласил его Марк. – Давно не виделись.

– Если давно, то в нашем случае хорошо. Это значит, что давно не умирали у меня больные с непонятным диагнозом, да и, кстати, с понятным, тоже. Слава тебе господи, – поблагодарил он Всевышнего. – Насчет того, что хорошо, что тебя давно не видел, я, конечно, Марк, шучу. А то обидишься и не нальешь больше коньяку. Лучше ты ко мне заходи через неделю, ровно в пять.

– Чего?

– Здравствуй, приехали. Я тебе две недели назад говорил об этом, апробация у меня, забыл уже. Aprobatio, напоминаю, с латыни обозначает: утверждать, признавать, то есть, в конце концов, одобрять мою работу. Приходи обязательно, одобришь. Выступать не принуждаю, хотя с удовольствием бы послушал эрудированного человека, каковым, свидетельствую, ты являешься. По крайней мере, одна глава моей диссертации написана под твоим чутким руководством. За это я тебя официально поблагодарю на официальной защите. Если по каким-то причинам не сможешь прийти к пяти, милости просим, будем апробировать чуть позже напитки в кафе «Синичка». Если и туда не придешь, тогда обижусь. Так что до встречи на любой выбранной тобой территории. Я поскакал.

Марк открыл дверь в свою покойницкую, как ее называл Андрей, и исчез среди своих молчаливых клиентов. Официально же это учреждение называлось: патологоанатомическое отделение и кафедра патологоанатомии медицинского института. Ну, а Андрей поплелся, а вовсе и не поскакал, как он изволил выразиться, навстречу своим нерешенным проблемам.

Как всегда, у входа в отделение Панкратова поджидала толпа из сотрудников, больных и их родственников. Все накинулись разом. Кто-то из сотрудников просил посмотреть маму, кто-то пытался быстро на ходу решить рабочие проблемы, один жаловался, другой благодарил. Многие интересовались предстоящей защитой. И он без разбора звал всех в «Синичку», где уже был заказан банкет.

Улыбки, рукопожатия. Тут Панкратов знал всех, да и его знали. Не работа – дом родной. Заодно – и соковыжималка. «Ведь уже более двадцати лет я здесь...» – думал Панкратов, подписывая сестре-хозяйке ведомость по дежурствам.

Он научился решать вопросы, не углубляясь в суть дела, продолжая думать о своем. Но лишь только возникало в неразберихе дел нечто серьезное, моментально настораживался. Андрей чувствовал себя китом, процеживающим тонны воды ради питательного планктона. Часть больных он сразу же отправил в приемное отделение, объяснив:

– Сейчас там принимает хирург из нашего отделения. Он вас посмотрит. Если потребуется мое личное участие, он меня вызовет, и через несколько минут я буду у вас, – успокаивал больных Панкратов.

Еще кто-то пытался выяснить у него на ходу какие-то вопросы, но Андрей уже развернулся и быстро пошел по коридору. Иначе, а он это хорошо знал, до намеченного пункта ему не добраться и за час. Не раз это было проверено и подтверждено за более чем двадцатилетнюю карьеру хирурга.

По пути следования Панкратов со всеми докторами и сестрами здоровался: с кем-то за руку, кого-то приветствовал словом, движением руки. Здесь тоже старался не тормозить, а быстро, на ходу решать вопросы, если таковые возникали. В госпитале он всех знал, и все знали его.

– Ну как, Андрюша, через неделю у тебя боевое крещение? – прервал его мысли встретившийся доктор.

– Да, – вильнув от него вправо, ответил Андрей, – надеюсь, посетишь?

– Обязательно, но только вторую, неофициальную ее часть, – засмеялся тот.

– Тогда фиксируй, – уже где-то за поворотом был слышен его голос, – кафе «Синичка» с восьми и до упора. – Андрей еще слышал, как тот что-то шутил по этому поводу, но он со своими мыслями был уже далеко.

– Андрей Викторович, простите, задержу вас на одну секунду, вижу, что вы спешите, – тормознула его за рукав терапевт.

– Это точно, если через пять минут не буду на месте, все, мне конец. Так что говорите быстро и – главное – внятно. -Врач стала что-то путано говорить о болезни, а потом махнула рукой. – В общем, можете посмотреть маму?

– Зачем спрашивать, родители – это святое. В любое удобное для твоей мамы время, но лучше приходите в среду ко мне на прием. Все поняли, Светлана Аркадьевна. Я вас жду с вашей мамой.

– Спасибо, – это он услышал где-то далеко сзади, когда поднимался по лестнице на второй этаж.

– Андрей Викторович, вас просили срочно зайти в реанимацию, – сообщил ему доктор на переходе между лестничными пролетами. Он тут же встал как вкопанный:

– Что там случилось?

– Я не в курсе, меня просили только это вам передать.

– Считай, что передал, – недовольно проворчал доктор Панкратов. – Привет.

Если дело было пустяковое, Панкратов обычно отвечал, не углубляясь в суть и продолжая думать о своем. Это ему помогало при бесчисленных контактах с людьми. Но если чувствовал серьезность дела, как в последнем случае, он моментально включался в разговор.

В эти минуты, пропуская через себя потоки информации, Панкратов думал о человеке, чье сердце он сегодня держал в руке и чья жизнь все еще висела на волоске. Ноги сами вынесли его к отделению реанимации.

В дверях его уже поджидала заведующая отделением Вика Николаевна – подтянутая, ухоженная с ног до головы, манерная, словно стояла по долгу профессии не на границе жизни и смерти пациентов, а руководила работой процветающего косметического салона.

– Привет, Андрюша. Ты не беспокойся, у нас все как будто бы более-менее терпимо, хотя... Впрочем, пойдем вместе посмотрим.

Они прямиком направились в реанимационный зал, где лежали наиболее тяжелые больные.

– Вот творенье твоих рук, – подвела Панкратова к больному Вика Николаевна. Глаз Панкратова разом ухватил все -трубки искусственной вентиляции легких, меловую бледность кожи, синюшность запекшихся губ.

– Вначале все было ничего... – начала Вика, сунув холеные руки в карманы нестандартного голубого халатика.

Андрей не сдержался.

– Любишь ты тянуть, Вика! Как только начнешь утешать, я уже дергаюсь. И что же потом?

– Нет, нет, все как будто бы ничего, – стала оправдываться она, – ты неправильно меня понял. Пока все терпимо, вполне терпимо. Сам видишь, больной на аппарате...

– Спасибо, не ослеп еще, – начал заводиться он. – Мать, дело говори.

– Так вот, дыхание с аппаратом синхронизовано. Так что с этой стороны все как будто ничего...

– А с какой плохо? Не тяни резину, Вика. Ты же знаешь, как я этого не люблю.

Разговаривая с докторшей, Панкратов щупал живот больного. Надавив на дренажи, заметил, что отделяемое интенсивно окрашено кровью. Насупясь, еще раз подавил на живот.

– Вот-вот, – заметила его беспокойство Вика. – Это меня и волнует. Цвет мне не нравится. Откуда кровь? – закончила она, как всегда, за упокой.

– Ну и что ты хочешь сказать, что у больного ДВС-синдром, что ли? – посмотрел он в ее бегающие голубые глазки.

– Ну, пока я его не вижу в классическом понимании, но... нам нужно быть настороже.

– Вот и будь, – сказал Панкратов зло. Если сказать по правде, Вика Николаевна всегда его раздражала. И не какими-то своими профессиональными или личностными качествами, нет. А исключительно тем, что всегда боялась брать на себя ответственность.

Хорошо работать в таких сложных областях медицины, как хирургия и реаниматология без этого качества просто невозможно. Тем более, что если ты заведующий отделением. Рядовой хирург или реаниматолог всегда может пригласить на консультацию заведующего или кого-то из старших коллег. И тогда уже они невольно становятся ответственными за этого пациента. А вот Вика старалась оградить себя от какой-либо ответственности, даже будучи заведующей. И делала это довольно просто.

Если она отмечала, что у больного развивалось не совсем обычное течение заболевания или возникало непонятное осложнение, вместо того чтобы попытаться разобраться с ним, она сразу же вызывала хирурга и высказывала все возможные в таких случаях предположения. Да и невозможные тоже. Заодно. И все. Хирург становится как бы заложником этой ситуации. А она тут же фиксировала все свои домыслы в историю болезни. Хирург начинал мучаться и размышлять. Она же чувствовала себя в общем неплохо – пила кофе и курила сигаретки. Если не возникло данного осложнения, хорошо. Хирург был счастлив, что его больного минула такая напасть.

Но если, упаси боже, все-таки какое-либо из предположений Вики сбывалось, то возникали жалобы или, еще хуже, судебные дела. Она тут же ссылалась на историю болезни: вот видите, моя запись от такого-то числа, я ему об этом говорила, предупреждала. Да, прав был его друг, заведующий вторым хирургическим отделением, Марк Борисович Лившиц, который как-то по поводу Вики Николаевны сказал:

– Эта тетка хочет жить долго и безбедно.

– Может быть, и грубо, но справедливо, – тогда согласился с ним Андрей.

«Ни хрена себе! Ему еще и ДВС не хватало!» – подумал про себя Панкратов. Несворачиваемость крови, грозящая неминуемой гибелью. А значит, впереди самое невыносимое для хирурга – абсолютно беспомощное, бездейственное ожидание конца! Его еще промеж себя хирурги называют предынфарктным – предынфарктным для хирурга, не в силах помочь умирающему.

– Ладно, я пошел, – как бы между прочим сказал он и тут же, без промедления, покинул владения Вики. И, еще не дойдя до двери, обернулся, увидев, что ее халат с голубыми оборочками мелькнул в дверях комнаты, где обычно отдыхали врачи.

«Пошла, наверное, кофе пить или курить свои сигаретки, -с неприязнью заключил он. – Черт, неужели у этого парнишки ДВС-синдром?» – Скрипнув зубами, он вышел из палаты, озлившись на провидение и хранящие свыше силы.

Возле дверей реаниматорской стояли четыре безмолвных фигуры в черном.

«Прямо торжественный караул у гроба! – с неприязнью подумал он, спеша удалиться от ненужных сейчас расспросов. Но никто за ним не последовал. Даже таинственный старик за поворотом не поджидал. – А ведь прирежут тебя, Панкратов, если парня потеряешь. Пикнуть не успеешь. Вон как ловко вонючку перед фейсом бородатый запалил! Опытный. А уж не померещились ли тебе все эти страсти-мордасти, старик? Давненько глюки не доставали».

Панкратов тряхнул головой, отгоняя воспоминания о непростом периоде его жизни. Все в прошлом. Есть воля, есть любимая работа, друзья, да и просто – хорошие люди!

У родного отделения

он вздохнул устало:

– Уф, наконец-то дополз до дома.

Он вошел в свой кабинет. Там шла конференция. При появлении заведующего отделением все встали, приветствуя хозяина кабинета. Приятный обычай.

– Доброе утро, коллеги. Прошу прощения, в гинекологию вызывали. Наконец-то до своего родного отделения добрался. – Панкратов опустился в председательское кресло за столом.

– У кого какие проблемы, прошу, доводите до сведения вашего родного начальника. Только предупреждаю... – с улыбкой произнес он.

Все присутствующие тоже с улыбкой, почти хором и в унисон произнесли:

– Жалобы на начальство и на зарплату не принимаются.

– Правильно, – согласился Андрей Викторович, поддерживая традицию.

И каждый раз при этом он удивленно спрашивал:

– И откуда вы это все знаете?

Все умиротворенно улыбались и так же хором отвечали:

– От верблюда.

Когда-то в госпитале работал один из заместителей главного врача, некто профессор Верблюжанский. И который точь-в-точь именно так отвечал всем приходящим к нему сотрудникам с просьбами. За что, естественно, был и прозван верблюдом.

С историями болезни в руках к нему подошел Виктор Кирюшин:

– Андрюш, ты в курсе, что у нас сегодня еще две операции?

– Да, как будто бы вы уже порадовали. Слушай, Витя, а что, перенести их никак нельзя? Я как-то притомился.

– Наверное, не получится. Тот, что с грыжей, уже оплатил нам в котел, естественно, при условии, что только ты будешь его оперировать.

– Пропади пропадом этот ваш котел, – неожиданно вырвалось у Панкратова.

– Он не наш, Андрей Викторович, а общественный, – напомнил ему доктор Антошкин.

– Вот прознает про него Кефирыч, придется мне подыскивать другую работу, – проворчал Панкратов, понимая, что главного врача Сергунова Владимира Никифоровича в разумности «котла» не убедишь. Такая уж особенность природного зрения этого человека – во всех видеть хапуг, хитрецов и интриганов.

– Не забудьте в таком случае и про меня, пожалуйста, -ввернул Петр.

– Не забуду, если, конечно, сам хорошо устроюсь. А что насчет второго?

– Второй, к оплате врачебных услуг не склонный, долдонит одно и тоже: он мне обещал оперировать, я лягу только под него.

Панкратов удивленно поднял брови:

– Именно так и сказал?

– Именно так, Андрей Викторович! – подтвердил Петр.

– Какая странная фантазия! И не девушка как будто бы вовсе... а к хорошему специалисту тянется.

– Может, у него нетрадиционная ориентация, – пытался пошутить Петр, но не был понят. Здесь пошлых шуток не любили.

– Ладно, если здесь все уже решено, пошли к нему, попробуем все-таки отговорить от таких коварных замыслов.

В коридоре Петр Петрович Антошкин притормозил Панкратова:

– Извините, Андрей Викторович, у меня личная просьба, -он поправил воротничок рубашки, за неряшливый вид которого был неоднократно браним, – посмотрите, пожалуйста, пациентку. Девушка-студентка, когда ее планировать на выписку? Я посмотрел, у нее шов как будто бы зажил. Вы же помните, Андрей Викторович, что у нее?

– Ну, а как же. Я ведь ее оперировал.

– Да, а я вам ассистировал. Неоперабельный рак желудка. В таком возрасте... Жуть какая-то. Но вот что меня особенно достало... – Петр посмотрел умоляюще на доктора Панкратова, – девчонка штудирует какую-то техническую литературу! Это при ее-то заболевании. Книжка толщенная и прямо нашпигована схемами, формулами вида самого жуткого. Спросил. Оказывается, готовится к экзамену. «Хочу сдать пораньше и уехать к бабушке. Там корова Надька и такой лес густющий!» – объяснила мне эта бедная девчонка, да с такой радостью, словно в Монте-Карло направилась... И вот как представлю, что она читает эту дурацкую книжку, а потом еще и на экзамен пойдет. А ей ведь осталось-то всего ничего.

– Как зовут? – коротко осведомился Панкратов, уже приняв решение.

– Алена.

– Семья состоятельная?

– Да где там! Одна бабушка. Живет на стипендию, чуть подрабатывала до больницы, да бабушка иногда присылала.

– Так, пошли! – Панкратов решительно открыл дверь в палату. Худенькая девушка с перышками светлых волос была похожа на воробья и одновременно на васнецовскую Аленушку. Подтянув колени, на которых лежала большая книга, она что-то выписывала в клетчатую тетрадку.

– Ну что, Аленушка, учимся? – Андрей Викторович взглянул на обложку учебника. – Сопромат – дело серьезное. Только он пока подождет. – Он убрал книгу в тумбочку.

Девушка удивленно смотрела на нежданно явившегося заведующего отделением совершенно круглыми желтыми глазами.

– В общем, так... Мы здесь подумали с Петром Петровичем и решили наградить тебя за примерное поведение путевкой в какой-нибудь хороший подмосковный санаторий. Сама понимаешь, тебе окрепнуть надо. Сейчас никаких занятий. Мы так и напишем в выписном эпикризе, что требуется долечивание в течение полугода как минимум. Ты все поняла?

– Да, все, – испуганно произнесла Алена и тут же попыталась что-то возразить, но Панкратов твердо с нажимом сказал:

– Возьмешь академический отпуск и год проведешь в деревне с бабулькой. Парное молоко – источник витаминов. Сосновый лес – кладезь фитонцидов...Тебе нужно силенок поднабраться, а потом уже идти в институт. Имей в виду, я проверю. Все. Завтра с Петром Петровичем выберете санаторий, и поезжай-ка, милая моя, прямо отсюда. Машину выделим. -Они вышли из палаты.

– Простите, Андрей Викторович, а деньги на путевку откуда? Теперь они таких бабок стоят, особенно санаторские, -удивился Петр.

– А наш родной общак? Ты, Петрочин, только что говорил, что он наш. А Аленка нам разве чужая? Молодец, что привел меня к ней. Теперь давай веди меня, милейший, к жаждущим со мною встретиться на операционном столе. Щас я их разметаю! – Панкратов изобразил бандитскую хватку – пальцы веером.

В мужской палате размещались двое пациентов явно разного имущественного статуса.

Мужичок, смахивающий на отставника, вскочил с кровати, живо заправив в застиранные треники майку. Другой – повальяжнее – не суетился.

– Доброе утро, господа, – поприветствовал Панкратов мужчин и перешел к делу:

– Так, дорогие мои, сегодняшний день я начал что-то уж очень рано, так что, похоже, выдохся. Может быть, мы отменим одну из ваших операций? Прошу, конечно, меня извинить, но... – он развел руками.

Больной с грыжей тут же сделал шал вперед и доложил по-военному:

– Нет проблем, Андрей Викторович, я готов.

Андрей Викторович улыбнулся и так же по-военному ответил:

– Вольно, спасибо за сочувствие. Но мне бы хотелось отложить операцию вашего соседа. Она сложнее и займет значительно большее время. Как вы? – Он шагнул к вальяжному.

Крепенький мужичок, экипированный в отличный спортивный костюм, аж вскочил с кровати:

– С какой такой стати, доктор? Вы сами на сегодня меня на операцию назначили, так что делайте. Никто вас за язык не тянул. Между прочим, каждый мой день сидения вот здесь стоит пять тысяч баксов! Да и нервы у меня от вашего персонала не выдерживают. Вторую жалобу пишу. Вот, – он достал из тумбочки листки. – На имя Сергунова Владимира Кефирыча.

– Ну что вы, Альберт Стальевич, зачем вы так? – Попытался вмешаться Петр, давя смех. Кто-то из обиженного персонала подсказал склочнику кличку Владимира Никифоровича и он использовал ее в своей жалобе. – Доктор вправе отказаться от операции, если он себя плохо чувствует или утомлен. У Андрея Викторовича уже была очень напряженная срочная операция, да не одна.

– Ты мне баки не затирай, Петрович, молод еще, – перебил пациент зардевшегося Антошкина. – Как я понимаю, дело заключается в том, что мы с доктором по бабкам не сошлись. Я ж говорил, что в долгу не останусь. Но по факту. При выписке. Я ж не возражаю! Скажи, сколько нужно, и вперед, на стол!