Не лучший день хирурга Панкратова Корчак Александр

– С этим никогда не соглашусь, какие бы вы мне убедительные доводы ни приводили. Я еще ни разу не видел больных, которые спокойно отнеслись бы к такому сообщению. Вы же понимаете, это звучит как приговор, который ломает всю их жизнь. Больной уходит в себя, впадает в меланхолию, возникают всевозможные психологические состояния, отнюдь не радостного характера. Нередко человек шарахается от докторов и ищет помощи в религии, иногда у знахарей, что часто задерживает операцию. А здесь время, как вы знаете, не ждет. Поэтому говорить всю правду не обязательно, но надо твердо и без обиняков дать понять человеку, что без операции ему не обойтись. Все будет зависеть от вас, как вы ему об этом скажете. Однако в том случае, когда больной категорически не соглашается на операцию, допустимо и, более того, просто необходимо сказать ему всю правду, как бы она ни была горька. Естественно, я говорю о тех случаях, когда мы можем этому больному еще помочь.

– А зачем больному вообще говорить правду, взять и наплести ему все от лампочки? – спросил парнишка, который особенно активно вытягивал стулья из-под девочек.

– В этом я с вами не могу согласиться. Приведу два недавних случая, произошедших в нашей клинике. В одном случае больной средних лет, прошедший две современные войны, довольно крепкий человек, я имею в виду психику, ночью пробрался в ординаторскую и познакомился с тем, что от него так тщательно скрывалось, – прочел в истории болезни свой диагноз. А потом взял и выбросился у нас же с девятого этажа. Знаете, такие случаи надолго выбивают из колеи и больных и врачей. Да и последним, мало того, еще и попало, особенно его лечащему врачу. Не смог он подобрать к больному ключик. А, может быть, просто не стремился этого сделать. Наверно, во время своего обучения все в окошко смотрел, да и у девушек стулья отнимал. Разве до того ему было, чтобы психику больного изучать?

Все осуждающе посмотрели на описанного Панкратовым студента.

– А что же во втором случае было? – заинтересованно спросил тот же самый парень.

– А во втором случае опухоль у больного оказалась неоперабельной. Я его оперировал. После операции постоянно видел его глаза, которые вопросительно смотрели на меня. Я знал, что серьезный разговор с ним еще состоится. Я понимал, что придется ему говорить правду, хотя и постоянно увиливал от этого разговора. И уже перед самой выпиской он в упор спросил меня: «Сколько мне осталось еще, доктор?» Прямо так в лоб и спросил. И вы знаете, пришлось ему все рассказать. Почему? А потому, что в таком случае он собирался повидать свою первую семью, в которой у него росли двое детей. По молодости он их очень обидел, бросил, затем завел другую семью. Теперь спешил повиниться.

Здесь Панкратову пришлось остановиться от дергающией боли в пальце и обрушившегося озноба. «Нет, что-то у меня все-таки не так, – с тоской подумал он, – пойти, что ли с Виктором посоветоваться».

Вошла, извинившись, доктор из терапевтического отделения и, наклонившись, зашептала:

– Я вас просила, Андрей Викторович, посмотреть мою родственницу из деревни. Живет она в глухом месте в ста километрах от Москвы. Сегодня без всякого предупреждения явилась. Вы уж не откажите, пожалуйста, посмотрите ее. Я вас очень прошу.

– Ну, что же, коль явилась не запылилась, надо осмотреть, – успокоил ее Андрей Викторович. – Приведите бабушку. Марина, извинитесь, пожалуйста, перед больными в очереди, а то они нас действительно поколотят.

От появившейся старушки исходил нестерпимый запах. Женщина едва передвигалась, опираясь на палку. Марина сразу же взяла ее под локоть, помогла дойти до кушетки. Причем она изо всех сил старалась не показать, что ей что-то неприятно. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, когда она провожала ее за ширму. Студенты же не стали скрывать своего впечатления и все, как один, скривили физиономии и схватились за носы. Исключение составила только умненькая девочка в очках. Брюнетка же, упоенно занимавшаяся в этот момент губной помадой, изумленно вытаращила глаза и изобразила рвотный спазм.

Вошедшая бабулька напомнила ему его те времена, когда он начинал работать врачом в Подмосковье. В деревнях в основном жили женщины, которые работали на ферме и целыми днями ходили по колено в навозе в резиновых сапогах. Самыми распространенными заболевания были, естественно, артриты и артрозы различной локализации. Местный фельдшер лечил просто – назначал анальгин, аспирин по схеме и рекомендовал компрессы на болезненные места из собственной мочи. В общем, та же уринотерапия в современном ее понимании, только для наружного применения. Такое лечение в большинстве случае помогало. Да впрочем, другого все равно не было. С тех пор этот специфический запах Панкратов научился распознавать с расстояния.

Он попросил бабушку показать ногу. Она запричитала и, тяжело вздыхая, стала откалывать булавки от намотанного на ногу платка. Под платком виднелся ворох едко пахнущего тряпья.

– Не мучайтесь, бабуля, сейчас вам поможет кто-нибудь из молодых докторов. – Панкратов вопросительно посмотрел на студентов. – Ну, так кто же поможет нам, доктора? – Все сразу же затихли, втянув голову в плечи, стараясь не встречаться с ним взглядом. Видно было, что девочка в очках готова помочь, она ждала только, когда ее пригласят.

– Вон, Анна хочет, – показала блондинка на нее рукой. Это еще больше разозлило Панкратова. Сделав вид, что поднятую ею руку он воспринял как желание помочь бабушке, Андрей радостно объявил:

– Молодец! Идите сюда, помогите бабушке. Когда вы будете такой же, вам обязательно кто-нибудь поможет из молодых людей, – чуть ли не с радостью пояснил он.

– Кто, я? – ткнула себя в грудь прихорошившаяся блондинка и растерянно огляделась, как бы ища помощи у окружающих. Все с интересом смотрели на нее.

– Ну, конечно же, вы. Идите, идите, помогите пожилому человеку.

Студентка встала, нерешительно двинулась в сторону ширмы, где находилась бабуля. В глазах ее проглядывало трудно скрываемое чувство отвращения и еще целый ряд других каких-то нехороших чувств и ощущений. В последний момент Панкратов все же сжалился над ней, попросив у Марины перчатки.

– Вот возьмите, – протянул он их студентке, – а то вам не очень приятно будет снимать тряпочки и бинтики с ноги больной.

Она взяла перчатки и пошла к ширме так, как, очевидно, идут на эшафот. Зайдя за нее, сразу же задернула ширму. Андрей Викторович продолжал рассказывать студентам какие-то байки из хирургической жизни, но, похоже, что они его совершенно не слушали. Их взгляды были направлены исключительно в сторону ширмы. За ширмой были слышны только вздохи и причитания бабули, и ни звука не было произнесено самой студенткой. Марина уже дважды порывалась встать и прийти на помощь девушке. Но Андрей Викторович всякий раз ее останавливал, положив свою широченную ладонь на ее детскую, но такую сильную ручку.

И только минут через двадцать студентка вышла бледная с плотно сжатыми губами, неся перед собой руки в перчатках, как это делают хирурги, подходящие к операционному столу. Тут же подошла к ней Марина, помогла снять ей перчатки и зашла за ширму. Было слышно, как она весело о чем-то переговаривалась с бабушкой. После чего вынесла ведро с тряпками и обработала конечность дезинфицирующим раствором. Все это она проделала быстро и незаметно для окружающих. А потом встала перед ширмой, вопросительно смотря на хирурга. Это означало, что больная готова для осмотра.

Студентка же плюхнулась на первое попавшееся место, которое ей предусмотрительно уступил кто-то из ребят в первом ряду, продолжая, как в каталепсии, держать руки перед собой.

«Ну, что же, этот урок она запомнит, похоже, надолго», – подумал Панкратов.

Он осмотрел бабушку, попросил Марину принести из отделения шприцы и ампулы с преднизолоном и кеналогом – препаратами, снимающими воспаление и боль суставов.

Марина принесла лекарства, заполнила ими шприцы. Андрей Викторович подозвал к себе студентов, все им подробно рассказал, какие дозы и куда надо вводить лекарства. После чего сделал инъекции. Попросил Марину забинтовать конечности эластичным бинтом.

– Через пятнадцать минут наша больная самостоятельно покинет нас, – объявил он студентам, и те с сомнением зашушукались. Вскоре Панкратов подошел к больной:

– Сейчас вы встанете и спокойно выйдете из кабинета. И не трогайте вашу палку!

Поколебавшись, старушка поднялась, шагнула к двери, вначале неуверенно, а потом свободней.

– Ну, как вы? – спросил ее Андрей Викторович.

– Ой, ты знаешь, сыночек, как в молодости, никаких болей. – Она даже притопнула ногой в доказательство того, что боли прошли.

– Вот рецепты, вам надо будет провести курс инъекций. Мочой лечить не надо, – успокоил он ее. – Будете смазывать вот этим кремом, – и протянул старушке рецепт.

– Ни фига себе, прямо Кашпировский! – крикнул кто-то из студентов.

– Хочу вас сразу же огорчить, – улыбнулся Панкратов. – Дело здесь совершенно простое...

И он стал подробно объяснять механизм воздействия лекарств на воспалительный процесс в суставах. Но студенты устали. Они с тоской поглядывали на окно, как птицы, находящиеся в неволе. Панкратов понял, что молодняк пора выпускать на свободу, и объявил амнистию.

– Господа студенты, вы свободны.

Через пару секунд аудитория опустела

– Давай, Марина, проведем прием сегодня побыстрее, что-то я неважно себя чувствую...

Она понимающе кивнула.

Через два часа коридор опустел. Панкратов тяжело осел на стуле, чувствуя, как все кругом поплыло.

– Да у вас сильный жар! – Марина померила температуру. Оказалось 38,5.

– Вам обязательно нужно лечь в постель, – категорически потребовала она. – Давайте я попрошу старшую сестру, чтобы она постелила вам в кабинете.

– Нет, нет, – начал отказываться Панкратов, – у меня еще сегодня комиссия по внутрибольничной инфекции, я там должен выступать.

– Никаких разговоров, – возмутилась Марина, – вы... – Она не успела выразить свое законное возмущение, раздался телефонный звонок. Звонил доктор Сергунов.

– Как ваш больной? – спросил он у Панкратова.

– Пока тяжелый, – ответил он, удивляясь такому вниманию начальства к бомжу.

– Почему вы мне не сообщили, что произошло во время операции? Вы были обязаны немедленно доложить мне об этом. Если позабыли о субординации, то я вам напоминаю: пока я здесь еще главный хирург, а вы – заведующий отделением.

– Увы, не забыл, – со странной отрешенностью заверил Сергунова Панкратов.

– И что же у вас случилось во время операции? – продолжал допрос Сергунов.

– Соскочила лигатура с артерии. Завтра я все подробно, как обычно, – подчеркнул он, – доложу на утренней конференции.

– Теперь – немедленно в свой кабинет! Там вас доктор Кирюхин дожидается.

Марина забрала у Панкратова телефон. Он улыбнулся:

– А ты, Марина, оказывается очень строгая хозяйка.

– Я не строгая, Андрей Викторович, я – справедливая. Входя в кабинет, он стукнулся о дверную притолоку.

– Ого! Штормит прилично! И что это пол здесь такой кривой? – потер он ушибленный лоб.

К другу бросился Виктор и осторожно усадил его в кресло. Подсел рядом, взял за руку:

– Что это ты, старик, задумал болеть? Мы с тобой так не договаривались. Ну-ка, ложись!

– Ага, лазарет мне тут устроили! – Панкратов осмотрелся. В кабинете было прибрано, как никогда. Кофеварка отсутствовала. Диван превратился в больничную кровать под двумя матрацами. Появились подушки и теплое одеяло. Все вокруг сияло чистотой. Сразу была видна рука Марины.

– Отличная вышла палата – литер «Б» для платных пациентов, – улыбнулся Панкратов, но тут его снова охватил озноб, даже зубы лязгнули.

– Давай, Андрюша, я тебя посмотрю, пока здесь все спокойненько, никаких делегаций.

– А что, должны прийти? – затосковал Андрей.

– Должны. А как же, все уже прознали, что ты занемог. Беспокоятся люди.

– Надо же, – удивился Андрей, – такое внимание моей персоне, не ожидал.

– Заслужил, Андрюша. Так, давай начнем с пальчика, – начал он разматывать марлевую повязку. – Вот так, вот, – произнес он нараспев, – раздуло нас, как надо.

Андрей только взглянул на палец, сразу же понял, в чем дело. Они встретились взглядом с Виктором.

– Да-а, дела-а, – протянул Виктор. – Плохо!

Андрей получше рассмотрел палец. Вздохнул:

– Кажется, доигрался. – Они помолчали. – Это анаэробная, Витя. И, похоже, далеко пошла.

– Посмотрим, посмотрим, – Виктор начал нежно нажимать на разные участки руки, спрашивая: – Здесь болит? А здесь? Ну что ж, – закончил он осмотр, – придется вскрывать.

– Да это я уже понял, – согласился Андрей. – Черт, как это меня угораздило!

Дверь приоткрылась, заглянул Петр:

– Как вы, Андрей Викторович?

– Заходи. Вот говорят, резать надо.

Петр вошел, постоял, виновато отводя глаза в сторону. Потом помялся, сказал:

– Это я во всем виноват, Андрей Викторович, простите меня.

– Здравствуй, приехали, – неожиданно взорвался Панкратов. – Ничего ты не виноват, прекрати. Больше чтобы я ничего подобного не слышал. Единственный, кто виноват в таких случаях, это хирург. А на операции, к твоему сведению, им был я. И больше никаких разговоров. Сам когда-то будешь начальником, тогда и поймешь, а сейчас лучше думай, как мне помочь. На, смотри, – он протянул руку. – Да без перчаток не хватайся. Все-таки зараза, как-никак.

– Андрей Викторович, надо вскрывать, делать несколько разрезов на пальце, – объяснил Петр, – а то... упаси Боже, -остановился он, не решаясь продолжить.

– Что споткнулся? Правильно говоришь, а то инфекция попрет выше. Тогда уже ампутацией пальца не обойтись, забирай больше. Умненький ты у нас парень, всегда я это говорил. Как, Витя, ты согласен со мной?

– Согласен. Петр Петрович у нас далеко пойдет.

– Если не остановят. А то он больно норовистый парень, все с начальством устраивает диспуты. И чего ты здесь вообще вторые сутки крутишься, Петриссимо? После дежурства домой бы пошел или с девушкой в кино отправился. Небось, от прекрасного пола отбоя нет, богатырь ты наш?

Виктор выразительно посмотрел на него, показывая знаками из-за спины Петра, чтобы он не поднимал эту тему. Петр насупился, опустил голову, но ничего не ответил.

– Давай так, Андрюха, – начал объяснять лечебную тактику Виктор, – сейчас мы тебе ставим капельницу, прокапаем жидкости, введем побольше антибиотиков, нам их, к счастью, выделили достаточно. А там посмотрим, как пойдут дела. Петруха, гони за лекарствами, ставь капельницу, – распорядился Виктор Евгеньевич. – Антибиотики в больших дозах. Ну, там витамины и прочую шелуху. Не возражаете, Андрей Михалыч?

– Теперь я ваш пациент. Так что решайте все сами, а наше дело подчиняться. Постой, Петр, – окликнул Антошкина Панкратов, – у меня к тебе будет просьба. Если придется вскрывать, сделай это, пожалуйста, ты.

Тот удивленно посмотрел на него.

– Да, да, именно. Я так решил.

– Да я... понимаете, – вспыхнул от неожиданности Петр.

– Давай дуй за лекарствами, ставь капельницу, сколько раз можно повторять, – взорвался Виктор.

Когда тот покинул кабинет, Панкратов тронул Виктора за рукав:

– Не обижайся, старина! Конечно же, это должен был бы сделать ты. Но ведь парень чувствует себя виноватым, и есть один выход – поручить ему спасать мой палец. В общем, ты меня понимаешь, Витя. Я, пожалуй, действительно прилягу, а то что-то мне не совсем...

– Давай, давай, – начал ему помогать снимать одежду Виктор. – А вот и бельишко больничное – полный набор – сплошной от кутюр или как оно там у них называется.

Зазвонил телефон, и Панкратов, ловя ногой штанину больничной пижамы, услышал тихий голос жены:

– Здравствуй, Андрей.

– Здравствуй, Лариса.

– Ты сегодня когда придешь?

– Я сегодня не приду.

– Вот как, – усмехнулась она. – Интересная наметилась встреча?

– Весьма... Приболел я немного, решил остаться здесь.

– Это даже хорошо.

– Что я заболел?

– Что ты под присмотром. Дело в том, что я сегодня ночью улетаю.

– Счастливого полета.

– Ты даже не спрашиваешь, куда?

– Мне это неинтересно.

– Ну, хорошо, тем не менее знай: на Домбай с друзьями.

– Отлично!

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

– Я тебе уже пожелал счастливого полета.

– Тогда все?

– Все, – ответил Андрей.

– Ну что ж – пока.

Андрей положил трубку.

– Твоя Лариса звонила? – спросил Виктор, помогая Андрею засунуть руки в больничную рубаху, расчерченную веселыми голубыми квадратиками со штампами «Министерство здравоохранения».

– Она.

– Собирается приехать?

– Наоборот, собирается уехать... на Домбай.

– Вот и хорошо, пусть валит, настроение не будет портить.

– Только ты не переживай, ладно?

– С чего бы? – Панкратов до макушки укутался в одеяло.

– Я тебе уже не раз говорил, да и сам все знаешь не хуже меня. Деньги у нее на первом месте, да богатые мужички, которые могут дорогие подарки дарить. А ты у нее, мой друг, запасной аэродром, если на стороне не склеится.

– При том еще отец – лицо за воспитание ответственное. Я Вадьку люблю. Он у меня всегда на первом месте.

– А ты у Лариски на каком? На последнем. Да что там говорить! – Виктор махнул рукой, взглянув на нырнувшего под одеяло Андрея.

– Я не слепой, – промычал Панкратов. – Пусть Вадька хоть школу закончит без семейных травм.

– Нечего тянуть кота за хвост! Разводись и женись на нормальной бабе. Держись за нее, как эти мужики на картине Айвазовского за бревнину какую-то! Над ними девятый вал навис, а они держатся. Держатся и наверняка выплывут! Потому что вцепились крепко и, главное, бревно попалось надежное! Без лишних запросов. У нас ведь иная жизнь, как ни крути. Ни брюликов, ни Домбаев даже в перспективе не предполагается. Впереди лысина, гастрит и склероз!

– Позади, – прогудел из-под одеяла Панкратов. – У тебя лысина, у меня гастрит. Впереди язва. И кому я такой нужен?

– Да прекрати ты на себя наговаривать, оглянись, пентюх! Ого. У тебя температура уже под сорок. И чего мы тянем? Пойду операционную готовить, а ты под присмотром полежи. Договорюсь с кем-нибудь из сестер, лады?

– Не надо, Витя, я уже договорился.

– Понял! Вот и молоток, – расплылся он в улыбке. – А говоришь – старый!

– Старый я. Да и Ларке скоро сорок пять стукнет...

Лариса бросала вещи

в стоящие на полу сумки. Лыжные костюмы – белый и ярко-красный с полосами. К обеим шапочки, шарфы, перчатки прочие причиндалы – все продумано на высшем художественном уровне. Вечернее платье для ресторана, уютные свитера ручной работы на случай посиделок и потрясающе соблазнительное ночное белье. Все это она сшила и связала сама, и выглядели вещи отменно – хоть на витрину самого престижного бутика выставляй.

Мастерить Лариса любила с детства. Играла не в лысых пупсов, а в принцесс, для чего стандартным совковым пластмассовым куклам клеились на лысую голову роскошные парики из распущенных веревок, малярных кистей, витых шерстяных ниток, полученных путем кропотливого распускания старой кофты. А потом всем куклам шился полный набор туалетов – для приемов, для верховой охоты, для путешествия, а главное – для бала. Проживать эти красавицы могли в тех местах, где есть замки, фрейлины, принцы, а отнюдь не пионерки или советские служащие. В некотором смысле Лариса в своих кукольных фантазиях предвосхитила те времена, когда ее и впрямь затейливые коллекции одежды пришлись кстати новым леди нового, потянувшегося к красотам государства. Но вот отвоевывать свое место под солнцем расцветающей отечественной моды высокого полета Ларисе пришлось не просто. К счастью, в ее характере проявились те качества, которые она – нежное дитя интеллигентной семьи – в себе и заподозрить не могла: умение толкаться, упрямо идти к своей цели, глотая обиды и пряча подальше угрызения совести.

Но главное все же состояло в том, что Лариса была совсем не бездарность. Лепить из повидла пули научила ее та скупая на радости действительность, в условиях которой формировалось ее творческое кредо «в человеке все должно быть красиво». Про тело и душу все знали, про одежду забыли, производя швейных монстров на конвейерах многочисленных швейных фабрик.

Как-то, отдыхая с родителями на Черноморском побережье, Лариса поспорила с прикинутым во все дефицитно-импортное ухажером, что сумеет выглядеть не менее элегантно, чем Софии Лорен на каннском фестивале во всем, что угодно, кроме продукции фабрики «Красная большевичка». Ухажер принес исходный материал – найденный на берегу, дырявый и пропахший морем мешок из какой-то колючей дратвы. Ларисе не понадобилось даже ночи на превращение «тыквы в карету». Уже вечером, тоненькая и загорела, она вышла на приморскую набережную в новом туалете. Конечно, это был не стиль великолепной гранд-дамы экрана Софии Лорен. Но многие королевы гранжа отдали бы за этот шедевр наскучившие туалеты Версаче и прочих Живанши.

Да, ей нравилось преображать отвратительное в прекрасное, жалкое в поражающее воображение. В общем – она чувствовала себя волшебницей, превращающей одежных золушек в принцесс.

В бедноватые совковые времена Ларису останавливали на улице дамы, просили продать то перешитый из дубленых тулупов жакетик, то невероятно стильный костюм из матрацного тика. А уж вязаные вещи под руками Ларисы обретали особый шик, что тоже было совсем не просто.

Вначале надо было купить несколько мотков дешевой тесьмы, потом долго ее распускать. Зато таких цветов и такого качества шерстяной пряжи в магазинах никто никогда не видел. Было кое-что и у «несунов». Но финансы молодой семьи «пели романсы». Андрюшка в ординатуре получал 90 рублей, а 40 давали на поддержание жизни родители. А сколько надо было? Вадьке на детсад – отстегивай, за кооперативную квартиру взносы вноси. А она сама – студентка, да еще с фантазиями. Бутылка с молоком стоила 30 копеек, без молока – 15. И надо было всегда точно рассчитывать, сколько сдать пустых, что бы хватило на полные, то есть и на кашу сыну, и на кефирчик Андрюше, который он бутылками выпивал на ночь прямо из горлышка, сорвав зеленочную крышку.

Одно было богатство – три книжных полки, заставленные коньячными бутылками, да какими! «Камю», «Наполеон», да все в фирменных коробках, не говоря уже об армянских пяти-звездных! Это зрелище наповал сразило вызванного прочистить раковину слесаря. Ему полагался трешник, но его не было, зато был предложен коньячный выбор. Крепкий и много повидавший мужчина так и сел на табурет, узрев в почти пустой молодежной хате такие сокровища. Ему хотелось попробовать и то и это. Так и просидел до утра с Андрюшей на кухне, дегустируя противные, но такие дорогие напитки. На всю жизнь запомнил мужик ту ночь.

Замужество Ларисы, конечно, многие считали мезальянсом. Отец – профессор-кибернетик, мать – экономист. Талантов у единственной дочери хватало, кроме одного – умения завоевывать поклонников. Длинноногая, тихая Лариса считала себя плохонькой, в компаниях отсиживалась по углам, случайных ухажеров с брезгливостью прогоняла. И тут явился он – на дачу к Татке Измайловой, празднующей двадцатилетие. Было уже поздно, и дым поднимался коромыслом к темным деревянным потолкам веранды, запотели цветные стекла, за которыми замерла снежная, голубая от полной луны ночь. Он вошел, на секунду задержался в дверях, наверно, присматриваясь в полутьме и дыму, и почему-то пошел прямо к Ларисе.

– Вы здесь всех знаете, леди, представьте меня. Я – Андрей Панкратов, хирург. – Лариса растерянно огляделась. Хозяйки дома – Татки, в самом деле, не было видно, наверно, целовалась с кем-то на втором этаже.

Лариса протянула Андрею похолодевшую вмиг руку, и он выдернул ее из трясины просиженного дивана. Они чуть не стукнулись лбами и долго смотрели друг другу в глаза с испугом и ожиданием. Ведь впереди у них была целая жизнь, и оба сразу это поняли.

Потом случилось незабываемое. Андрюша сел за старенькое расстроенное фортепьяно и заиграл щемящую мелодию из всенародно любимых «Шербурских зонтиков». Он никогда не учился играть, подбирал по слуху, но делал это с такой уверенностью и вдохновением, будто в прошлой жизни был, по крайней мере, Моцартом. Под эту мелодию и прошла их любовная история. Стала саундтреком лирической драмы под название «Доктор и модельерша». Спустя многие годы, стоило лишь Лариске услышать эту музыку, и где бы, с кем бы она ни была -являлся Андрюша – такой, как тогда – с волнистой каштановой прядью на лбу, глазами завоевателя и руками прирожденного музыканта. Этим рукам предстояло, однако, не извлекать гармонию звуков, им предстояло кроить, резать, пилить, зашивать. В сущности, супруги занимались почти одним и тем же – спасали и улучшали мир. Она имела дело с неживой материей, он – с живой. Но как далеко разнесло их течение!

Нет, Ларка вовсе не умела изменять, тем более не была корыстной стервой, как считала Альбина. Но уже мужняя жена и мать вдруг обнаружила, что умеет нравиться, даже когда совсем не хочет этого. Она демонстративно отталкивала мужчин, а Андрюша, оказавшийся свирепым ревнивцем, только сильнее вскипал. Появился стиль семейных отношений в жанре «бытовая драма» с определенными накрепко ролями: Ларка – шлендра, насквозь пропитанная капризными изысками своей профессии, он – лицо страдательное, обманутый муж. К тому же – доктор, фанат милосердия (по схеме известного рассказа А.П. Чехова «Попрыгунья»).

Долгое время вымышленная ситуация совершенно расходилась с правдой, но однажды Ларисе надоело в надрыве доказывать свою правоту мужу – шлендра так шлендра! Оказалось, что вокруг, если приглядеться, полно достойных мужчин, и вполне обоснованную зависть вызывала участь ее подруг, имеющих экономически продвинутых супругов, а вместе с ними причитающееся современной изысканной женщине оформление: особняки, поездки, тусовки, драгоценности, шмотки. Лариса стала все чаще задерживаться в гостях. А куда торопиться? Андрей же все время проводил на работе, домой зачастую приходил злой, от него пахло спиртным. Потом он и вовсе переселился к своей прежней любовнице Альбине.

Выслушав наставления подруг, Андрея недолюбливавших, Лариса вздохнула с облегчением и полностью отдалась едва завязавшемуся роману. Ее избранник Олег Крушинский был преуспевающим художником, выставлялся в галереях Европы и Америки. Он имел именитых любовниц, скандальные связи, полную экипировку преуспевающего плейбоя – особняк, автомобили, экзотические поездки, впечатляющие гонорары. Однажды он привез особо истомившуюся по мужской ласке Лариску в свой обставленный по последнему взлету дизайнерской мысли особняк и пал к ее ногам.

– Красивых женщин много. Умных тоже. Красивых и умных – завались. Ты – единственная и неповторимая. В бессонные ночи я написал пять твоих портретов!

Шедевры тут же были представлены ошеломленной избраннице гения. Изображенные на них существа могли быть кем угодно, но Лариса узнала себя – свою ломкую нежность и беззащитность, свою пронзительную жажду жизни, свой тихий свет, видимый лишь натурам утонченным и понимающим. Олег оказался одним из совсем немногих, умеющих ловить таинственные отсветы мироздания в предметах обыденных и запечатлевать их в текучих, неподвластных логике формах. Казалось, родственные души нашли друг друга, слились, чтобы никогда не разъединяться. Но их история, в которой были и травы Прованса, и замки Луары, и холмы Флоренции – все же завершилась. Причем, не лучшим образом – приехав как-то к Олегу без предварительной договоренности, Лариса попросту застала его с другой.

– Знакомься, это Даша, – представил Олег голое плечо и взлохмаченную голову лежащей рядом девчонки. – Я написал пять ее портретов. Хочешь взглянуть? – любезно предложил он, не поднимаясь с широкого ложа.

Лариса заперлась дома и стала стремительно опускаться -не причесанная, в застиранном махровом халатике она часами сидела на кухне, слушая радио «Маяк». Телевизора она избегала – боялась увидеть приятные сообщения о художнике Олеге Крушинском. Сидела голодная, забыв про питательные кремы и маски, про живущего на даче с бабушкой четырнадцатилетнего балбеса Вадьку. Однажды в раскрытое окно влетела музыка – нежно страдающая мелодия «Шербурских зонтиков». Пронзило так, что пришлось брать у соседки сердечные капли. Стало ясно: есть Андрей и никто, совершенно никто больше не нужен! А то, что было, – было испытанием, его надо замолить и забыть. Она позвонила Панкратову, и он примчался. Супруги обнялись и долго стояли посреди кухни, боясь разомкнуть объятия и потерять то самое главное, что наконец-то сумели понять.

И что? Держали, держали они свою жар-птицу, но все же упустили ее. Совершенно непонятно, когда и как это произошло. Медленно и мучительно уходило доверие друг к другу, испарялось, превращаясь в равнодушие, бережное сострадание, нежность. А взамен этих благородных, с таким трудом взлелеянных «растений» нагло прорывались сорняки раздражения, злости. Теперь уже вновь одинокой Ларе надо было показывать свое счастливое женское лицо сразу и Андрюше, и Олегу. Ради этого она вращалась в бомонде, брала подношения от богатых поклонников, афишировала свои наиболее одиозные связи. Даже Виктору Кирюхину – другу Андрея – на каком-то банкете наплела с три короба о своем женском счастье. Нет, не брошенная она жена, не забытая возлюбленная! Процветающая, благополучная, вполне самостоятельная дама.

Лариса засунула в пакет белоснежный длинный пеньюар -на всякий случай. В Домбае будет отличная компания и ожидается появление Олега. Наверняка с новой красоткой. Тем лучше, тем ярче и успешней должна выглядеть она – отвергнутая им женщина. Похвастать было чем – ее последнюю коллекцию отобрали для показа в Париже, с ней едет испытать в горах новейшую слаломную экипировку молодой и очень удачливый бизнесмен... Отлично! Все просто великолепно! Лариса уже хотела швырнуть пеньюар в сумку, но разложила на коленях и заплакала, роняя слезы на нежное, собственноручно сделанное шитье. Сегодня она позвонила Андрюше, и какая-то медсестра, определенно одна из его пассий, сказала, что он серьезно болен.

«Сговорились!» – решила Лариса, растравляя воображение картинами супружеской измены в начальственном кабинете мужа. И позвонила еще раз. Решила: если Панкратов ее позовет – она бросит все и помчится в эту треклятую клинику, будет менять компрессы, горшки выносить. Он говорил отрешенно, с полным безразличием к ее жизни. Он был так далек от нее.

«Ну и пусть!» – Лара швырнула пеньюар в сумку, быстро оделась, взглянула на стильные и очень дорогие часики на тонком запястье и спустилась к ожидавшей ее машине. Заехавший за ней Гарик – бизнесмен и заядлый лыжник – сидел в своем БМВ уже полчаса. Заметив вышедшую из подъезда Ларису, он выскочил на снег, чтобы распахнуть перед ней дверцу:

– Опаздываешь, красавица!...

Задрав голову, Лара посмотрела на темные окна своей квартиры, секунду поколебалась и юркнула в салон. Все кончено. Окончательно и бесповоротно.

В кабинет заведующего тихо постучали...

– Войдите! – пригласил Виктор.

Дмитрий Дмитриевич и Владимир Никифорович выглядели мрачно. За их спинами, как показалось Андрею, мелькнуло лицо Масият Магомедовны. Похоже, что ее заметил и доктор Сер-гунов и тут же, прямо перед ней, захлопнул дверь. Он что-то пробурчал себе под нос, похоже, недоброе. Дмитрий Дмитриевич же, широко улыбаясь, даже слишком широко, направился прямо к кровати и разразился страстной тирадой:

– Андрей Викторович, голубчик, это что вы задумали? Что случилось, мой дорогой? – Дмитрий Дмитриевич похлопал его по ноге. – Нет, нет, мы категорически против с Владимиром Никифоровичем. Нам, очевидно, придется издать приказ, запрещающий вам болеть. – Довольный своей шуткой, он еще более заулыбался. И начал рассказывать об охватившем коллектив волнении.

– Даже кровь предлагают сдавать прямым переливанием, а если надо – отдать кожу! Вот это народная любовь. Завидую.

Кефирыч же стоял молча, сурово поглядывая на Виктора. Как только наступила пауза в монологе Дмитрия Дмитриевича, он не сдерживаясь, неожиданно для всех, злобно произнес:

– Как вы могли доверить мальчишке такую операцию? Как вы, Виктор Евгеньевич, – опытный специалист, могли уступить свое место у стола этому юному авантюристу? Вот вам и результат вашего товарищеского отношения к своим сотрудникам, Андрей Викторович! Сколько я вам раз говорил, не распускайте их! Главное в хирургии, вы же знаете, была и есть дисциплина!

– Да что вы, батенька, аки зверь накинулись на Андрея Викторовича! Страдает человек. Не вовремя все это, совсем не вовремя, – огорчился Дмитрий Дмитриевич.

– При чем здесь мальчишка, – не сдержался Панкратов. -Произошла досадная ошибка. Не он же накладывал лигатуру, а я. А впрочем, именно сейчас я бы не хотел об этом говорить, прошу меня извинить. Дайте только поправиться, и на все ваши вопросы вы получите исчерпывающие ответы.

– Хорошо. Вы меня простите за агрессию. Этот инцидент абсолютно выбил меня из колеи.

– Ну, вот и чудненько, нам всем надо научиться беречь свои нервы, – тут же вступил в разговор Дмитрий Дмитриевич. -Больше положительных эмоций, господа, прошу вас. И тогда мы с вами сможем прожить до ста лет. Оказывается, все болезни идут от нервов и питания. Это установленный факт. Именно поэтому мы вам, Андрей Викторович, сок и печенье, заметьте, диетическое, принесли. – Он поставил пакеты на стол. – Питайтесь, поправляйтесь скорее. Вы нам очень нужны.

Здесь постучали в дверь.

– У тебя, Андрей Викторович, сегодня прямо день приемов, как у главного хирурга, – неожиданно и совсем некстати заговорил Виктор. Обычно при начальстве он молчал. А здесь, как черт его какой-то за язык дернул. Кефирыч соответственно посмотрел на него и, конечно же, без радости.

– Войдите, – с усилием проговорил Андрей. Открылась дверь, и ко всеобщему удивлению появилась Масият Магомедовна, специалист по лечению травами.

– Ой! Я, кажется, не вовремя, простите, – извинилась она, как будто бы только сейчас увидела начальство.

– Да что вы, Масият Магомедовна, заходите, рад вас видеть, – насколько это было возможно в его состоянии, произнес Андрей Викторович.

– Вы, говорят, заболели. Я очень за вас переживаю, -скорбно произнесла она.

– Спасибо за внимание, – продолжал оставаться галантным, Андрей.

Дмитрий Дмитриевич встал, пригласил ее сесть.

– Очень приятно видеть вас, Масият Магомедовна. Вы прекрасно выглядите.

– Ну что вы, – игриво отреагировала она, – просто в обществе таких элегантных мужчин приходится держать себя соответственно. – Я слышала, что вы заболели гангреной ноги, -на сей раз неожиданно выдала она. Это, конечно же, не могло не развеселить всех, а особенно Андрея Викторовича. Все переглянулись, сдерживая улыбки.

– Упаси вас боже, вас явно дезинформировали, – попридержал он ее прыть. – Всего-то навсего, флегмона, да и то пальца, – пояснил Панкратов.

– Это все равно, – безапелляционно заявила она. После чего, открыла большую хозяйственную сумку, начала там копаться, что-то искать. – Вот, – наконец она нашла, – держите, -протянула ему баночку из-под майонеза, наполненную темной, тягучей и совсем неаппетитной жидкостью. – Это спиртовая настойка на корнях дерева, которое у нас произрастает только высоко в горах, где не ступает нога человека.

– А кто же их вам принес... если не ступала? – съехидничал Кефирыч.

Она демонстративно не отреагировала на это и даже не посмотрела в его сторону, а передала баночку Андрею Викторовичу.

– Будете принимать по одной столовой ложке три раза в день. И я вас уверяю, гангрену как рукой снимет.

– Не гангрену, а флегмону, вам же сказали, – совсем разозлился Кефирыч.

Но и это ее никак не тронуло.

– Ну... – как ни в чем не бывало улыбнулась Масият Магомедовна. – Владимир Никифорович по-прежнему не верит в нашу медицину. А зря, мы получили грандиозные результаты у наших больных. – И тут же стала перечислять, кого и когда она спасла.

Кефирыч совсем озверел, это было видно по его физиономии.

– Глубокоуважаемая Масият Магомедовна, – приостановил ее Дмитрий Дмитриевич, – я думаю, что сейчас Андрею Викторовичу все это утомительно слушать, у него высокая температура. От себя лично могу засвидетельствовать высокую эффективность ваших методов лечения. Давайте лучше отложим этот разговор. Вот когда наш друг окончательно поправится...

– Да, конечно, – согласилась она, наконец-то поняв всю несвоевременность своего визита, – пожалуй, я пойду.

– Прошу вас, – тут же открыв дверь, любезно предложил Кефирыч, продолжая злобно поглядывать на нее.

– И не забудьте, по одной столовой ложке три раза в день, – уже где-то в коридоре слышался ее голос.

– Ну и выдумщица. Я ее даже на пушечный выстрел не подпускаю к хирургическим больным, – сказал Владимир Никифорович.

– А может, и зря, она уверяет, что кое-какие положительные результаты уже есть.

– Да что вы, в самом деле. Вот именно, что кое-какие. Халтура это самая настоящая, – возмутился Кефирыч.

– А почему бы и нет? – как бы размышляя, неуверенно произнес Андрей Викторович, бултыхая содержимое баночки. -Вдруг...

– Ни в коем случае, – прервал его Кефирыч. – Умоляю вас, выбросьте сейчас же эту отраву, а то до утра не доживете. -В доказательство своей правоты он сделал ужасную физиономию, и, забрав у Андрея Викторовичу баночку, поставил ее на подоконник. – Пусть здесь стоит, подальше от вас.

– Совершенно забыл, давайте я посмотрю вашу рану. Развяжите, – скомандовал он. Осмотрев рану, заключил: – Это, без сомнения, анаэробная инфекция, надо срочно делать операцию, по крайней мере, послабляющие разрезы. Посмотрел на капельницу, добавил: – С операцией не затягивайте.

– Мы ситуацию контролируем, – опять некстати ввернул свое Виктор.

– Контролируйте, кто же против. Но, лучше все-таки больше советуйтесь со знающими людьми, – он зло посмотрел теперь уже на Виктора.

«Достала его сегодня Беллочка, точно достала», – подумал Андрей. И чтобы защитить Виктора и хотя бы частично погасить нервозность главного, произнес:

– Признаюсь, мы прямо перед вашим приходом хотели вам звонить, попросить посмотреть меня. Но вы нас опередили.

– Вот видите, как все бывает, – тут же начал свою привычную песню Дмитрий Дмитриевич. – Хирург хирурга видит издалека, – засмеялся он тонким фальцетом, как обычно, довольный своей шутке.

– Если вам что-нибудь нужно, скажите. Может, индивидуальный пост выделить? – спросил Сергунов.