Шестой прокуратор Иудеи Паутов Владимир

День заканчивался. Близился вечер. Солнце неумолимо скатывалось за горизонт. Жители Иерусалима готовились к празднику. Они благочестивым жестом воздевали свои руку к небу в ожидании приближающейся пасхи. Западная сторона небосклона ещё была окрашена отблесками уходившего на покой дневного светила, а на востоке уже начинала подниматься полная луна – священный символ наступавшего религиозного торжества. С Иерусалимского холма, на котором стоял Храм, раздался протяжный звук медной трубы. Этим сигналом главный жрец священного города оповещал правоверных иудеев о наступлении субботы. Жизнь текла своим чередом, обычным и установленным раз и навсегда порядком. Но вдруг случилось то, чего никто не ждал. Неожиданно жители Иерусалима с ужасом увидели, как на яркий, светло-жёлтый лик полной луны наплыла кровавая тень – вестник скорби, печали и несчастий, – закрыв собой, казалось, навечно диск ночного светила. Словно пораженные ударом молнии люди замерли, остолбенели, застыли возле своих домов, вопрошая друг друга, что же означает сие страшное знамение, и каким таким проступком они прогневили Бога, пославшего им столь грозное своё предупреждение. Жуткий страх охватил горожан, ибо вспомнились им заветы стариков и древние пророчества, в которых сказывалось, что затмения такие ниспосылались и прежде, но крайне редко, и служили они свидетельством того, что в этот день умер царь, либо уже случилось какое-то страшное несчастье, либо ещё случится. Тем временем луна, покрытая зловещей кроваво-красной тенью, застыла над Иерусалимом, над Храмом, над всей Иудеей. Взор людей непроизвольно обратился на Лысую гору, возвышавшуюся в окрестностях города. На фоне безоблачного вечернего неба одиноко и жутко, видимые из любой точки Иерусалима, стояли три креста. Тела казнённых уже сняли с них, и предавали земле. Скала в этот миг была пуста, и только печаль безмолвствовала над ней.

– А если это небо скорбит потому, что умер Иисус, как невинная жертва? Вдруг этот распятый проповедник, который не сопротивлялся и не хотел бороться за свою жизнь, на самом деле был Богом? Ведь наши оракулы говорят, что луна краснеет только от пролитой крови невинно убитого царя! Много ли приходилось тебе, Понтий, видеть распятых людей, на смерть которых со скорбью взирало бы само небо? – прозвучал за моей спиной тихий голос, проникновенно сказавший слова, то ли успокаивающие меня, то ли осуждающие. Я вздрогнул и мгновенно обернулся. Позади меня в чёрных одеждах стояла Клавдия, моя жена.

Глава шестая ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Необычное происшествие в первый день после субботы. Предположения об исчезновении тела казнённого проповедника. Удивительная находка. Вынужденное признание. Хитроумный план прокуратора. Первая встреча. Личная просьба. Подарок на память.

Наступившая суббота для меня была бы самым обычным будничным днём, ничем не отличавшимся от многих других, если бы не праздник пасхи, в который следовало особенно бдительно следить за порядком в городе. Расстроившись поначалу из-за того, что коварно был обманут иудейскими жрецами, я хотел сразу уехать в свою резиденцию, оставив вместо себя центуриона Савла, но потом передумал и решил всё-таки задержаться в Иерусалиме до окончания всех торжеств и празднеств, дабы самому держать под контролем обстановку в городе. Но в основном на моё решение остаться повлияла Клавдия. Она просила задержаться на пару дней, ибо у неё имелись здесь кое-какие свои незавершённые дела. Я особенно не противился её просьбе и даже был рад, так как очень устал от всех тех бурных событий, что произошли за несколько последних дней. Мне и самому хотелось хорошенько выспаться и отдохнуть перед дальним переходом через каменистую пустыню, которая пролегала между главным городом Иудеи и Кесарией. Наш переезд намечался на ночь, чтобы дневное солнце и полуденный зной не изнурял бы нас в течение длительного путешествия.

Весь субботний день я находился во дворце. Иерусалим шумно и радостно отмечал пасху. Впервые за семь лет моего пребывания в Иудее праздник закончился спокойно, никаких подстрекательств со стороны жрецов, никаких столкновений с моими легионерами в городе. Я почти весь день занимался только своими любимыми делами, то есть просиживал в библиотеке за изучением новых книг и рукописей, кои не успел ещё прочитать. Фолиантов было достаточно много, но я взялся за те, с которыми по настоянию их хранителя следовало ознакомиться в первую очередь. Вот так и прошёл для меня почти весь день. Я засиделся в своём кабинете до поздней ночи в надежде, что завтра перед отъездом из Иерусалима отосплюсь. Однако сделать это в первый день новой недели мне так и не пришлось.

Рано утром центурион Савл, осторожно постучав в дверь моей спальни, громко сказал:

– Прости, игемон, что разбудил, но дело весьма неотложное. Требуется твоё присутствие!

Его голос, конечно же, заставил меня проснуться. Я вышел недовольный и сердитый, но, услышав доклад своего помощника, понял, что тот поступил совершенно правильно, срочно разбудив меня, ибо тому были весьма веские причины. Как стало понятно из его рассказа, в ночь окончания субботы произошло довольно странное и невероятное событие, которое просто не укладывалось в сознании обычного человека из-за отсутствия в нём логики. Однако происшествие то необычное случилось, и заключалось оно в том, что тело казнённого Галилеянина пропало каким-то неестественным образом, ибо следов похищения и злоумышленников, совершивших сей странный поступок, обнаружено не было. Эта утренняя новость буквально меня и озадачила, и огорчила одновременно, ведь я хотел нынешним вечером отправиться в свою резиденцию в Кесарию, а теперь вот из-за каких-то неизвестных преступников, укравших по непонятным причинам тело умершего Назорея, был вынужден задержаться в Иерусалиме на неопределённое время. Конечно же, после такого происшествия я уже не мог уехать из города, не выяснив, кто украл труп и для чего.

«Надо же? Каиафа прямо как предчувствовал это похищение? Хотя, от него, этого хитреца, можно ожидать любого подвоха. Подлости ему не занимать! Не удивлюсь, если окажется, что первосвященник сам украл тело, дабы придумать что-нибудь эдакое необычное, или просто в очередной раз напакостить мне. Может, действительно, надо было выставить усиленную охрану? Теперь вот придётся отложить возвращение и заняться расследованием сего необычного происшествия», – думал я, прекрасно понимая, что, если оставлю это дело без должного внимания, то Каиафа тут же отправить на меня свою очередную жалобу легату в Дамаск или даже в Рим сенату.

Отдавая своему помощнику необходимые распоряжение немедленно подготовить всё для тщательного и срочного расследования, я постарался делать это в полголоса, так как не хотел разбудить свою жену. Но волнения мои оказались напрасными, ибо в её спальне было тихо и спокойно, что меня сильно обрадовало. Ведь Клавдия весь предыдущий день внимательно следила за тем, как проходил суд над проповедником, и весьма сильно переживала, что несчастного приговорили казнить, а я так и не смог ему помочь даже своей прокураторской властью.

Много времени на сборы мне не понадобилось. Я быстро оделся, набросил плащ и нацепил сбоку меч, который брал с собой всегда, куда бы ни ехал. В нижнем дворе, где располагались конюшни, меня уже ждали конные вестовые и пешие гонцы. Все они находились в полной готовности, так как для них сегодня ожидалось очень много работы.

– Когда обнаружили, что тело пропало? И кто был тот человек, который первым это установил? – быстро сбегая с террасы вниз по лестнице, спросил я Савла.

– Ничего точно не знаю, игемон! Просто сегодня ранним утром один из воинов, что был там ночью, прибежал и доложил мне о пропаже тела. Вот собственно и всё, что я знаю, – озабоченно и чуть смущённо ответил центурион, будто в том, что умершего Назорея похитили, он видел часть своей вины. Конечно, сведений было не густо, поэтому медлить не стоило. Иногда быстро организованные и энергично проведённые поиски могли дать значительно больший результат, чем даже самое тщательное расследование. Особенно, если его провести несколько дней спустя. Время ни в коем случае терять было нельзя, поэтому я прямо на ходу быстро и чётко раздавал соответствующие распоряжения своим людям, получив которые они тут же отправлялись их выполнять.

– Срочно закрыть все ворота на выезд из города, – именно такой приказ поступил от меня первым. И это было вполне логично. Я ещё в спальне, как только услышал доклад о пропаже тела, начал про себя составлять план своих действий.

Казалось бы, такой наиважнейший вопрос, на который нужно было постараться найти немедленно ответ, формулировался крайне просто: «Кому было выгодно, чтобы тело умершего проповедника пропало?» Но как это не покажется странным, для меня он не являлся в данный момент времени первостепенным. Сейчас нужно было решить совершенно другую более значимую проблему, как должно мне поступить, дабы злоумышленники и похитители, если таковые на самом деле имеются, не смогли бы далеко уйти от города и спрятать тело в каком-нибудь тайнике в горах. Если же они уже успели покинуть Иерусалим, то в таком случае найти украденный труп было бы практически невозможно. Я вообще впервые в жизни столкнулся с подобным происшествием, а посему мне очень хотелось поймать того, кто совершил столь недостойный поступок, чтобы своей властью прокуратора наказать злоумышленников со всей строгостью. В том, что преступник был не один, сомневаться не приходилось, ибо сам факт похищения свидетельствовал об участии в деле нескольких человек. Слишком уж трудоёмким и сложным был процесс не самого похищения, но вывоза тела за пределы города и его сокрытия.

– Немедленно перекрыть все дороги, ведущие в Иерихон, Сихем, Дамаск и Вифлеем! Выставить на них патрули и разъезды! Да! Не забудьте, что в первую очередь надо закрыть Ефраимовы и Рыбные ворота. Отдельно поставить караул около подземного трубопровода, что рядом с Силоамским прудом. Выслать секреты на все известные нам караванные тропы! – безостановочно сыпались мои команды и распоряжения.

– Савл! Сколько, приблизительно, времени прошло от момента смерти и последующего снятия тела с креста до захоронения? Подсчитать немедленно! Мне нужно точно знать, каким количеством времени располагали злоумышленники и как далеко они смогли бы уйти. Человеческое тело – это не пуговица и не иголка! Его не возможно пронести и спрятать так, чтобы никто этого не увидел бы! Я полагаю, что труп где-то в городе, а посему искать везде и самым тщательным образом! Опросить всех возможных свидетелей, перевернуть всё вверх дном! Место погребения оцепить и никого туда не пускать!

– Я всё понял, прокуратор! Легионеры уже окружили место захоронения и задержали всех сторожей, которых прислал Каиафа для ночной охраны, – упредил Савл мои дальнейшие приказы.

– Хорошо!!! Очень хорошо!!! – обрадовался я расторопности своего помощника, но особенно тому, что время не было понапрасну упущено.

– Спрос с храмовников учинить самый строгий. Пусть Артерикс будет в готовности допросить этих недоумков! Распорядись седлать лошадей, нужно самим посмотреть на месте, что там и как? Да, первосвященник, конечно же, знает о случившейся пропаже? Так вот, если придёт – ко мне его не пускать! Я занят, уехал в резиденцию, болен, погиб, утонул, короче, всё, что угодно, но меня для него нет, и не будет в течение всего нынешнего дня. Понятно? – сказал я на прощание начальнику дворцовой стражи. Тот молча кивнул.

Отдав все необходимые распоряжения остающимся во дворце центурионам и легионерам, я вскочил в седло Мегидо, моего жеребца, который, почувствовав на себе хозяина, обрадовано заржал, нервно заходил подо мной, затанцевал, разминая мышцы, ибо застоялся на конюшне, соскучившись по воле и быстрому бегу.

Путь от дворца до небольшого фруктового сада, расположенного в Новом городе, районе Иерусалима, где и находился склеп, а вернее пещера, в которой похоронили тело казнённого проповедника из Капернаума по прозвищу Назорей, был довольно близким. Пыль от копыт наших коней, поднятая во время скачки, ещё не успела осесть на дорогу, как мы прибыли на место.

Прежде чем начать осмотр самой пещеры и прилегающих к ней полян и лужаек, я опросил всех легионеров, что тайно несли стражу в саду прошедшей ночью. Они отвечали быстро и связанно. Из их показаний мне стало понятно, что легионеры, опасаясь быть обнаруженными, у самой пещеры не были, ибо там стояли сторожа Синедриона, три или четыре человека, посланные первосвященником. Точное их количество мои воины не знали, да, собственно говоря, сейчас это было и не так уж важно. И без моего вмешательства первосвященник сегодня будет выворачивать своих охранников наизнанку, чтобы установить истину случившегося происшествия, если, конечно, не он сам организовал похищение. Правда, для местного духовенства данное событие можно было смело назвать трагедией, ибо всё происходило точно в соответствии с притчами и проповедями самозванного царя, которые я читал в доносах моих людей. А там, насколько я помню, чётко говорилось, что на третьи сутки после смерти казнённый якобы воскреснет, а ещё через сорок дней вознесётся на небо к самому Господу Богу, дабы сесть одесную Его. Исчезновение тела можно было считать началом исполнения пророчества, а, значит, и прямой угрозой всем религиозным традициям Израильского царства, устоям иудейской знати и иерусалимского священства.

«Но, однако, как всё здорово придумано! Похищение казённого одинаково выгодно буквально всем: и его противникам, и его сторонникам. Все в этом случае остаются в выигрыше, кроме, конечно, самого Назорея. Если мы в ближайшее время не найдём тело казнённого проповедника, тогда пропажа действительно будет похоже на чудо. А если он, действительно, ну если просто допустить такую мысль, что если он… ну, не умер как бы, а…» – размышлял я про себя. Мои предположения основывались на тайных доносах, которые особенно много пришлось прочитать в последнее время. Хотя мне с трудом верилось во все те небылицы.

– Да, интересная складывается ситуация. Поэтому только в случае обнаружения останков Назорея разговоры о необычности казнённого проповедника сами собой прекратятся, ибо всё это станет напоминать самое обычное шарлатанство. Все остальные варианты, напротив, будут говорить о его исключительности и божественности. Вот таким образом и рождаются вначале слухи, затем легенды и мифы, дабы по истечении короткого времени заявить, что их герой являлся богом!! – назойливо вертелась в голове навязчивая мысль, заставляющая меня обязательно во всём тщательно разобраться. Я был просто обязан докопаться до истины, как бы это кому-то не хотелось. Не жалея ни сил, ни времени, дабы не осталось бы ни одного неясного вопроса, на который не существовало бы чёткого ответа – вот в этом сейчас заключалась задача прокуратора.

Итак, из подробного рассказа моих легионеров, которые в течение всей ночи находились в саду поблизости от гроба, я уяснил, что ничего странного или необычного, заслуживавшего особого их внимания, они не заметили. Мои люди только видели, как принесли к склепу тело умершего проповедника, обмыли его водой, умастили всякими маслами и благовониями, обернули в белый саван и внесли в пещеру, где и положили на специально выдолбленную из камня длинную скамью. Занимались погребением всего семь человек: четверо мужчин и три женщины. Совершив печальную церемонию, они все вместе привалили к входу в пещеру большой камень и ушли. После них, некоторое время спустя, в сад пришли храмовые стражники вместе с первосвященником и несколькими членами Высшего совета. Жрецы внимательно осмотрели всё вокруг, и Каиафа лично опечатал вход в пещеру. Стражники первосвященника остались у гроба и охраняли до самого утра. Около входа в пещеру их было три человека, четвёртый куда-то ушёл. Правда, с места наблюдения мои легионеры не могли видеть: бодрствовали или нет приведённые Каиафой охранники. К тому же была ночь, и хотя луна светила довольно ярко, но рассмотреть с такого большого расстояния, как несли службу храмовники, действительно было невозможно. Я всегда доверял своим людям, а поэтому, внимательно выслушав их, поверил всему, что они рассказали. Кроме того, легионеры стояли в разных местах, но показания их практически совпали полностью, из чего можно было сделать вывод, что в саду в течение всей прошедшей ночи ничего странного и необычного не происходило.

– Молодцы! – похвалил я своих легионеров и направился ко входу в пещеру.

Действительно там лежал камень довольно внушительных размеров и круглой формы, похожий на жернов. Он был отодвинут на пару шагов в сторону от входа, открывая тёмный зев мрачного склепа. Оценив на глаз габариты камня, я подумал тогда, что одному человеку сделать такое не представлялось возможным. Вот именно этот факт сразу же и удивил более всего. Поэтому, наверное, в моей голове тут же возникло удивительное предположение, что проповедник не скончался, но только притворился умершим. Однако появившуюся версию я сразу отбросил как абсурдную: «Для чего так сложно, если я предлагал ему бежать? Он получил бы для этого от меня и коней, и деньги! Но, если ему хотелось удивить народ чудом? Вернуться, например, к людям живым после смерти, а? Что тогда? Тогда всё становится понятным, ведь для этого он должен был вначале пойти на крест, быть похороненным, а уже после бежать. Но, такого-то предложения я ему не сделал, поэтому он отказался!? Однако в одиночку камень отодвинуть нельзя!!! Даже двум-трём легионерам, крепким и тренированным мужчинам, не под силу открыть вход в пещеру. Стало быть, у него должны быть помощники или сообщники среди сторожей! Хотя поверить в то, что Назорей притворился мёртвым очень трудно, просто невозможно. Да и Савл доложил мне, что проповедник испустил дух, а один из легионеров даже ударил его копьём в самое сердце. Ну, ничего, у человека имеется язык, чтобы говорить! Значит, я выбью из всех, кто причастен к этому делу, признания любой ценой, выколочу! Правда, иудеи весьма хитры, но…! Нет, Назорей не создал у меня впечатление обманщика и лгуна! Хотя жизнь иногда преподносит разные сюрпризы».

Мой мозг работал быстро и чётко, мысли, рождённые в нём, тут же, на месте, приобретали вид устных приказов, которые были обязательны в исполнении, и по-другому их никто не воспринимал. Работа в саду кипела. Мои люди оцепили место захоронения и никого на него не пускали. Гонцы и вестовые прибывали с докладами о том, что дозоры выставлены у всех городских ворот, а патрули и конные посты перекрыли дороги. Отдавая распоряжения и выслушивая рапорты, я не терял нить рассуждений по поводу пропажи тела казнённого проповедника. Первую свою версию, что Назорей притворился мёртвым, дабы сбежать, была в принципе мной отвергнута, как бесперспективная. Однако проверить кое-что я всё-таки решил.

Круглый камень, который закрывал вход в пещеру, стоял тут же, рядом, прислонённый к скале. Неожиданно мне в голову пришла одна весьма интересная догадка, которую необходимо было срочно проверить. Я подошёл к камню, немного напрягся, поднатужился, и круглый валун, не смотря на свои внушительные размеры, легко стронулся со своего места. Моя попытка сдвинуть его оказалась удачной. Потом мне даже удалось без посторонней помощи возвратить камень на первоначальное его место. Я был удивлён, ибо первая версия стала неожиданно претендовать на вполне реальное и доказанное опытным путём действие, но всё равно меня что-то удерживало от того, чтобы принять её за окончательный результат. Не мог я поверить, что проповедник не умер, но смог убедить всех, кто находился на Лысой горе, в своей мнимой смерти. Вот поэтому у меня возникло желание провести ещё один эксперимент.

Я подозвал к себе двух легионеров и приказал им откатить камень в сторону. После этого один из них зашёл внутрь пещеры, и мы закрыли вход. Мой замысел был чрезвычайно прост: легионер должен был изнутри попробовать откатить валун. Но из пещеры это сделать не удалось. Слишком уж хорошо была отполирована поверхность камня. На ней не имелось ни единой трещины или выбоины, за которую можно было бы ухватиться, дабы сдвинуть круглый валун в сторону. Тогда я приказал воину упереться обеими руками в камень и постараться опрокинуть его на землю перед пещерой. Легионер, который находился в склепе, был ростом и фигурой похож на казнённого проповедника, поэтому я и выбрал именно его. Титус, так звали воина, из всех сил упирался и толкал камень, но все его попытки опрокинуть валун оказались безуспешными. Моя первая версия о возможности открыть вход в пещеру изнутри практически не подтвердилась. Чем же я мог тогда заменить её, какие ещё предположения имели право на существование?

«А что, если тело Назорея украли его ученики с целью, ну, например, перевезти в Галилею, дабы похоронить на родине? Разве такое невозможно? – спрашивал я самого себя и тут же отвечал, – отнюдь! Ведь там его любили, а, значит, поклоняться ему и почитать за Бога станут скорее, осознавая, что он их земляк. Да и всегда приятно жить с мыслью, что галилейская земля подарила людям нового Господа».

Эта новая версия о похищении казнённого проповедника показалась мне вполне правдоподобной. Однако в ней так же имелись слабые стороны. Во-первых, все его ученики разбежались ещё в тот же самый вечер, когда храмовая стража только схватила проповедника. «Но ведь они могли вернуться…», – возразил мне мой внутренний голос. Я согласился с этим доводом. Действительно, почему бы ученикам Назорея не вернуться в город после его казни, если они, конечно, настоящие мужчины. Их достаточно много и, прояви они хотя бы немного смелости и отваги, то вполне смогли бы прийти в сад, отодвинуть камень и забрать тело умершего своего учителя. Но вот доставить его в Назарет или в какой другой галилейский город для них было бы проблематично. Ведь это нужно заранее найти повозку, быков, причём проделать данную работу в праздничный день, когда сие является страшным нарушением Закона. Но, если всё-таки мои предположения верны, и ученики всё-таки решили увезти тело? То их надо перехватить по дороге из Иерусалима….

– Марк! – приказал я одному из своих центурионов, – все ученики Назорея попрятались или разбежались. Никто из них не пришёл на суд защищать своего учителя. Но, вполне вероятно, они тайно вернулись в город и похитили тело. Если это так, то, думаю, далеко уйти они не смогли! С конной полусотней тебе нужно немедленно перекрыть дорогу на Дамаск. Сколько их там было? Двенадцать, кажется? Постарайтесь найти всех и притащить в Иерусалим в колодках! Не исключается, что кто-то из них спрятался в городе! Обыскать все места, где Назорей останавливался со своей артелью в течение последних нескольких дней! Действуй Марк! Быстро! К сегодняшнему вечеру их должно всех схватить и заточить в тюремные камеры, причём каждого – в одиночку!

Центурион кивнул, вскочил на лошадь и умчался исполнять приказ. В саду в это время было довольно тихо. Вои Моя охрана не пускали в него никого, даже хозяина, когда тот попытался пройти ко мне и потребовать объяснений. Я ещё походил недолго по саду. Погода была замечательная, поэтому не было никакого резона торопиться заходить в темноту мрачного и холодного склепа, из которого чувствовалось жуткое дыхание смерти, заставлявшее дрожать сердце при мыслях о небытии. На свежем воздухе думалось свободней. Я даже поёжился от одной только мысли, внезапно посетившей меня, как должно быть неприятно лежать на каменной скамье в вечной темноте без какой-либо надежды ещё когда-нибудь увидеть свет.

– Что за глупости всякие лезут в голову? И без них полно серьёзных проблем, – отругал я сам себя, почувствовав, однако, как от внезапной и жуткой мысли о смерти мурашки большой волной накрыли всё моё тело.

Я в нерешительности, заходить или нет, стоял перед входом в склеп, когда у меня неожиданно появилась ещё одна, уже третья по счёту, версия ночного происшествия. Назвать её новой я бы не торопился, ибо такое предположение уже как-то возникало во дворце, когда Савл только начинал докладывать о похищении тела. И эта версия была связана с первосвященником, который накануне настойчиво просил выставить стражу около могилы, но не особенно расстроился, когда я отказался дать ему своих воинов. Однако мне вдруг вспомнилось, что Каиафа в то же время впал в жуткую ярость оттого, что кому-то другому, а не ему лично было дано разрешение заняться похоронами Назорея. Я как-то не особенно тогда придал значение данному факту, но сейчас взглянул на него совершенно другими глазами.

«Что же так сильно расстроило жреца? Почему он столь страстно желал завладеть телом умершего Назорея и похоронить его? Для чего? Это интересно, это очень интересно! Здесь и кроется загадка странного поведения первосвященника! Но ничего, мы и её разгадаем, обязательно разгадаем», – засела в моей голове настойчивая и уверенная мысль, вселявшая оптимизм в том, что успех обязательно будет, отчего я даже тихо, в полголоса, рассмеялся.

– Тело Назорея не обязательно должны были украсть его верные сторонники, но, напротив, это могли сделать и его заклятые враги, – вполне логично излагал я самому себе собственные мысли. – Конечно, не лично первосвященник пришёл со своим тестем Хананом и украл тело умершего проповедника, но слуги его! Каиафа поступил правильно. Вначале он пришёл ко мне. Я ему отказал. Тогда он выставил свою стражу. После этого забирай спокойно труп, а потом кричи во всё горло, что тело похитили. Причина же, побудившая жрецов совершить сей необычный поступок, вполне очевидна и банальна. Ну, зачем им под самым носом могила проповедника, который, весьма вероятно, может стать популярным среди бедноты и всякого нищего сброда? А? Ведь уже на следующий день, или неделю спустя Назорея могут провозгласить пророком. И что тогда? А то, что Каиафу при таком исходе дела просто обвинят в смерти проповедника. В этом заключается опасность для жреца. Да, хитёр, ой и хитёр же первосвященник, к тому же осторожен, предусмотрителен, лукав! Но, если предположить, что всё-таки не по приказу жреца было похищено тело, то первосвященник в таком случае будет не менее моего копать землю, дабы найти труп и обязательно постарается это сделать раньше меня.

Я оглянулся. За моей спиной, кроме Савла, стояли в готовности ещё несколько центурионов. Мы слишком долго служили вместе, и они прекрасно понимали, что за моим долгим молчанием последует ряд чётких приказаний, обязательных в исполнении. Предчувствия их не обманули.

– Стражников, присланных первосвященником, содержать отдельно друг от друга. Сначала всех допросить, а после бить кнутом, пока честно не расскажут, что произошло здесь сегодняшней ночью. Затем возьмите наших собак, с которыми мы обычно отыскиваем раненных на поле боя и под развалинами крепостных стен, и обыщите с ними каждый клочок земли в этом саду, обследуйте каждый камень, каждый кустик и закуток. Ещё раз повторяю, что тело – не иголка, и пропасть бесследно не может. В волшебство же и чудеса всякие я не верю. Здесь возможны только два варианта: или тело Назорея спрятали где-то рядом со склепом, поэтому мы обязаны его найти, или он действительно является… Но это маловероятно, хотя полностью сей вариант исключить нельзя. Так же нужно проверить все свежие захоронения и общие могилы. Это наше действие может вызвать ненужные волнения среди иудеев, поэтому подключите первосвященника Каиафу, объясните ему, что эксгумация в первую очередь проводится в его интересах, думаю, он согласится, а значит сумеет уговорить своих соплеменников не роптать и не выступать против.

Центурионы стояли и молча слушали мои распоряжения. После этого я отпустил их, а Савла попросил задержаться. Мы отошли немного в сторону, и только после этого, понизив голос, я тихо спросил:

– Ты, дружище, прости и не обижайся моему, возможно, не совсем деликатному вопросу, ибо доверяю тебе, как самому себе, и это известно всем. Но, скажи мне: ты, лично, точно уверен, что Назорей умер?

Конечно, меня не удивила ответная реакция центуриона, ибо предвидел её, понимая неуместность своих сомнений и подозрений, которые могли болезненно сказаться на самолюбии моего помощника. Однако я всё-таки задал свой вопрос Савлу. Тот изумленно вскинул на меня свои чёрные глаза, слегка побледнел и с небольшой обидой в голосе, но твёрдо сказал:

– Да, игемон! Я уверен! В этом нет никаких сомнений. Но если пожелаешь, я пришлю воина, который помог галилеянину уйти из жизни. Позвать?

– Не надо Савл! Прости! Не хотел тебя обидеть. Приступайте к поискам в саду! Прощупайте здесь всё! Особое внимание – свежей земле! И собак не забудьте взять. Результаты докладывайте немедленно!

Затем я отправился ко входу в пещеру. Недолго постояв там, и внимательно осмотрев траву, уже всю вокруг утоптанную десятками людей, успевшими здесь побывать и основательно наследить, мне не удалось найти что-нибудь интересное. Ничего существенного на земле, что могло бы стать полезным для продолжающихся поисков, не было. Я уже хотел войти внутрь склепа, как меня вдруг осенила догадка.

«Ну, а если тело тайно перезахоронили владелец сада и садовники? Ведь на их земле находится склеп, и я, думаю, что любой человек не был бы доволен, если кто-то, пусть даже временно, захватил бы его собственность. Как известно, нет ничего более постоянного, чем что-нибудь временное. Денег, вероятно, владельцу сада не дали. Возможно, пообещали заплатить, но сразу этого не сделали, вот он с подручными и убрал тело Назорея со своей земли. Надо будет потолковать с садовниками. Версия, конечно, малоубедительная, но проверить её нужно обязательно!» – подумал я и подозвал к себе легионера. Он внимательно выслушал мои наставления и ушёл. Буквально через полчаса до меня донеслись крики людей. Сквозь кусты и деревья не было видно, что происходит, но и без лишних слов стало ясно – это мои легионеры потащили в подвал крепости садовника и его помощников.

Итак, все необходимые распоряжения были отданы. Поиски шли полным ходом.

«Теперь дошла очередь исследовать и саму гробницу», – подумал я и молча вошёл внутрь склепа. Правда, сделать это было не так легко, так как вход представлял собой довольно узкий лаз почти круглой формы, через который, чтобы войти внутрь, мне пришлось согнуться чуть ли не до самой земли.

«Не удивительно, что Титус не смог отодвинуть камень. Да, и для того, чтобы тело вытащить, надо здорово потрудиться. Двоим одновременно через лаз протиснуться в пещеру просто не возможно», – констатировал я про себя эти, казалось бы, мелочи, но именно они могли помочь в расследовании дела о пропаже тела.

Внутри склеп оказался большим. Он представлял собой довольно просторную пещеру, искусно выдолбленную в монолите гранитной скалы.

«Видимо, садовник приготовил семейную гробницу, а её вдруг заняли!» – пришла мне в голову вполне естественная мысль, реальность которой уже проверяли мои легионеры. Кроме своих размеров, ничем другим гробница меня особенно не удивила, обычный склеп и только. Каких-либо следов, указывающих на то, что отсюда вытаскивали тело, я не нашёл. Правда, мне в глаза тут же бросилась удивительная, почти идеальная чистота, царившая внутри пещеры. Ни на полу, ни на выступах в стенах, ни даже на ступенях не было видно ни единой пылинки, будто кто-то специально перед моим приходом навёл здесь порядок: подмёл, вымыл, протёр. Это показалось мне странным и поразительным открытием.

«Почему, а главное для чего такая чистота? Ведь быть такого не может, чтобы за две ночи на каменном полу не скопился хотя бы тончайший слой пыли. А здесь ни-че-го! Что же получается? Те люди, которые входили сюда ночью, специально заметали свои следы? Для чего?» – размышлял я в полной тишине и одиночестве, продолжая внимательно изучать пещеру.

«Да, разве, возможно, убежать из этого каменного мешка? Нет, конечно! Ни малейшей трещинки, щёлочки, а тем более отверстия, через которые смог бы пролезть взрослый человек, да ещё протащить с собой труп. Абсурд какой-то! Ладно, надо вернуться во дворец, и там обо всём серьёзно и не спеша подумать», – рассуждал я, исследуя и перебирая тряпки, что ровной стопкой, одна на другую, были сложены в дальнем уголке склепа. При ближайшем рассмотрении это оказалось обыкновенное белое полотно, которым иудеи, как правило, пеленают своих усопших перед погребением. Правда, под холстом лежал также платок, каким обычно закрывают лицо умершего человека. Ничего другого, кроме этих погребальных покрывал, в пещере не было. Я уже собирался выйти на свежий воздух из мрачной обители мёртвых душ, как что-то меня внезапно удержало около этих тряпок, наверное, мысль о том, что уж больно аккуратно они были сложены, чувствовалась в этом женская рука. Внимательно посмотрев на саван и платок, немного постояв и подумав, я осторожно двумя пальцами вновь поднял каждую тряпку и энергично встряхнул её, надеясь про себя: «Может, какая-нибудь интересная вещица из них выпадет?» Но ничего полезного, что хоть как-то могло помочь объяснить пропажу тела, найдено не было, а потому я бросил тряпки на пол, откуда их и взял.

От повторного осмотра меня отвлёк шум отодвигаемого камня. Легионеры решили под ним отыскать какие-нибудь следы и потому потащили валун далеко в сторону. Вход в пещеру немного увеличился. Солнце находилось почти в зените, но его лучи проникли в склеп. От них внутри пещеры как-то сразу просветлело. Неожиданно мой взгляд упал на какую-то маленькую выбоину в каменном полу. Чуть заметная ямка находилась как раз возле того места, где лежали траурные покрывала. Я бы и внимания на неё, эту колдобинку, не обратил бы, но вот именно там, в этом едва заметном углублении, случайно попавшемся мне на глаза, что-то очень ярко блеснуло. Я сделал шаг в сторону и блеск тут же пропал. «Может, показалось? Или капля воды?» – пришла мне в голову вполне естественная мысль, и, не придав ей особого значения, я поскорее выбрался из мрачного и очень холодного склепа наружу, где с радостью вдохнул полной грудью воздух, показавшийся мне необыкновенно свежим и оттого приятным.

Тем временем, поиски наверху были в полном разгаре. По поляне перед входом в пещеру, да и по всей территории сада, уже ходили легионеры и своими длинными пиками прокалывали мягкую садовую землю, пытаясь таким образом обнаружить пропавшее тело, если оно было похищено и затем закопано где-нибудь среди фруктовых деревьев. Кроме этого двое моих слуг водили на длинных поводках свирепых чёрных с коричневыми подпалинами собак. Поощряемые лакомствами, наши псы своими чутьистыми носами, обнюхивали всё вокруг: каждую кочку, подозрительный холмик, неприметную ямку, – ибо специально были натасканы на человеческий запах, дабы отыскивать раненых и убитых под камнями разрушенных во время штурма крепостных стен.

– Крис, – крикнул я одному из центурионов, – к пещере никого не подпускать, и продолжайте поиски! Мне пора возвращаться! Докладывайте через каждый час! Но, если возникнет острая необходимость, то немедленно!

Я уже садился на коня, когда меня вдруг словно ударило молнией: «Блеск? Что же всё-таки за блеск был в пещере? Вода…? Но, откуда? Дождя прошедшей ночью не было, а в самой пещере нет ни единой щёлочки. Тогда как же вода попала в склеп? Ну-ка, ну-ка, ну-ка! Надо ещё раз проверить!» Внезапно возникшая догадка заставила меня отложить свой отъезд и буквально погнала обратно в пещеру. Я, вновь согнувшись пополам, залез в гробницу, подошёл к покрывалу и приподнял его. Но в углублении, где некоторое время назад что-то блестело, сейчас ничего не было видно.

«Ошибся? Наверно, показалось? – вновь пришли сомнения, но вдруг меня в очередной раз осенило, – свет! Ведь я своей спиной закрыл свет!»

Мне даже не пришлось сделать и полшага в сторону, как в трещине тут же опять что-то ярко заблестело. Сердце моё вдруг бешено забилось, как в предчувствии чего-то опасного и необычного. Палец в щель не пролезал, тогда я вытащил из ножен кинжал, и острым его концом, осторожно подцепив нечто блестящее, вытащил его наружу. В этот же момент жуткое беспокойство охватило меня. Одного взгляда на предмет, который я достал из ямки в склепе, было достаточно, чтобы понять причину своего внезапного волнения. На моей ладони лежала женская заколка для волос.

«Ну и что здесь такого? Мало ли кто мог обронить здесь этот предмет женского туалета? Ведь среди людей, хоронивших умершего проповедника, как известно, находились и несколько женщин!» – пожалуй, с такими возражениями скептиков можно было бы согласиться, если бы не одно «но», которое опровергало все эти возражения и сомнения. Просто заколка, найденная мной в склепе, оказалось золотой.

«Ну и что из того? – вновь усмехнулся бы человек, относящийся моим подозрениям с недоверием, – разве мало в Иерусалиме проживает богатых и знатных иудеек, которые носят золотые украшения?»

И опять я смог бы согласиться с данным утверждением, даже не принимая во внимание того, что цена найденной золотой заколки с дорогим рубином равнялась целому состоянию. Даже, пожалуй, обязательно согласился бы, но только в любое другое время и исключительно в том случае, если бы вместо меня в склепе находился совершенно другой человек, например, первосвященник, а не римский прокуратор. Почему? Да по весьма банальной причине. Ведь найденную заколку я лично перед самым своим отъёздом в Палестину покупал у лучшего ювелира из Александрии, и принадлежала данная золотая вещь моей жене, Клавдии.

В центре Иерусалима на удивление было немноголюдно, хотя обычно в это время по всему городу сновали торговцы, менялы, просто зеваки и всякие прочие бездельники, создавая на улицах толчею и суматоху. Сегодня одна половина горожан собралась возле Храма, а другая – вблизи Масличной горы. Утренняя новость о пропаже тела казнённого накануне Назорея быстро разнеслась по городу, обрастая всякими слухами и домыслами. Повод для возникновения многочисленных разговоров и всевозможных сплетен было в избытке, поэтому будничная жизнь жителей Иерусалима временно переместилась за пределы города.

Погода днём в этом месяце стояла на удивление очень жаркая. Изнывая от утомлявшей духоты, я спешился у самых ворот бывшего царского дворца и, бросив повод встречавшему меня слуге, устремился бегом, через две ступени, вверх по парадной лестнице. Полуденный небывалый зной не чувствовался под сводами каменных стен. Во дворце царили приятная прохлада и полная тишина. Никого. Я быстро, почти бегом, пересёк центральный зал, миновал целую анфиладу комнат и по длинному коридору устремился к покоям своей жены.

У дверей её спальни мне на глаза попалась любимая рабыня Клавдии, темнокожая эфиопка Валерия. От моего проницательного взгляда не укрылось то, что у девушки был довольно испуганный и несколько растерянный вид. Увидев меня, стремительно идущего по коридору, Валерия вдруг засуетилась и попыталась незаметно проскользнуть в соседнюю комнату, делая вид, будто забыла в ней что-то важное. Но девушка была слишком молода и наивна, чтобы так легко провести своего хозяина, который прекрасно изучил её характер, когда она была совсем ещё маленькой девочкой.

– Валерия! – окликнул я темнокожую красавицу, – что случилось? Почему ты от меня убегаешь? Разве ты не желаешь пожелать своему покровителю здоровья? – напущено строго, но весело прозвучал мой вопрос. Я не хотел заранее пугать рабыню своими догадками, намёками и вопросами о том, как, где и с кем она провела эту ночь, а потому открыто улыбался ей, и ничто во мне не предвещало для девушки угрозы. Она остановилась, опустила голову в знак приветствия и только после этого посмотрела на меня своими большими, ясными глазами. Они были столь чисты и невинны, что мне даже захотелось раскаяться в своих подозрениях, но это было лишь мимолётное желание.

«А ведь всё знает! – уверенно, нисколько не сомневаясь в своей правоте, подумал я, – всё знает! Но не скажет, хоть убей! Хозяйку свою ни за что не продаст. Не ошибся я, когда взял её ребёнком в свой дом и воспитал не как рабыню, а как свободную римлянку».

Девушка стояла в молчаливом ожидании и, когда я подошёл к ней, улыбнулась мне в ответ, но сделав это чуть необычно, как-то немного виновато. Не умела красавица, не научилась ещё скрывать эмоции и волнение, переполнявшие её в тот миг, слишком молода была, а потому и не опытна, чтобы ввести меня в заблуждение.

– Я просто задумалась, игемон, и не заметила тебя. Прости! Я, конечно, желаю тебе здоровья! – тихо проговорила девушка, упустив глаза долу.

«Ну, хитрющая девица», – усмехнулся я про себя, но вслух этого говорить не стал. – Что госпожа твоя? Ещё не вставала? Как её здоровье? Обычно она просыпается с первыми лучами солнца, а нынче почему-то припозднилась! Да и ты, вон, смотрю, не выспалась! Глаза красные и припухшие чуть! Ты плакала, Валерия? Тебя кто-то обидел? Говори мне, кто виновник? Я быстро расправлюсь с ним!

– От тебя ничего невозможно скрыть, игемон! – немного настороженно, с опаской, ответила девушка. – Да, я поплакала чуть-чуть вместе с моей госпожой по поводу вчерашней казни. Жаль проповедника того, что из Капернаума, говорят, очень молодой был и красивый.

– Да, да, да! Понятно! Конечно! – сказал я, понимающе глядя прямо в глаза Валерии и покачивая головой, как бы сочувствуя девушке в её переживаниях. Она, видимо посчитав, что легко провела своего хозяина, и тот поверил данным объяснениям, улыбнулась и замерла в ожидании моих распоряжений. Но, у меня их для девушки не было.

«Ну, молодец! Упредила уже мой вопрос Клавдии. Если я, положим, сейчас спрошу у жены, отчего у неё припухшие глаза, ответ уже будет готов: мы плакали. Стало быть, они вместе переживали за проповедника, потому как, говорят, молодой был! Отлично! Значит, и в пещере они, бесспорно, находились вдвоём. Вот только без мужских рук им было не обойтись. Кого же они с собой пригласили? Ладно! Сейчас разберусь!» – подумал я и, погладив рабыню по щеке, вошёл в спальню жены.

Клавдия сидела на низком стуле перед зеркалом, и две рабыни расчёсывали её длинные волосы. На звук открываемой двери они одновременно все обернулись. Я остановился на пороге. И тут же следом за мной в спальню осторожно, стараясь даже не задеть мой плащ, проскользнула Валерия. Она принесла на маленьком подносе какие-то кремы и масла, поставила их перед Клавдией и еле заметным движением бровей подала ей какой-то условный сигнал. Я сделал вид, что не заметил хитростей эфиопки. По моему знаку служанки тут же, бесшумно и быстро, удалились из покоев, кроме Валерии, которая осталась.

– Доброе утро, дорогая! Вернее добрый день, или уже даже вечер! Вижу, ты себя неважно чувствуешь? Валерия сказала, что вы проплакали всю ночь? Мне очень жаль, но… – далее продолжать я не стал. Клавдия молчала. Её глаза и опухшие веки явно говорили о том, что жена моя была очень расстроена, и часть вины за это лежала на мне.

– Прости дорогая, но я ничем не мог помочь нищему бедняге из Капернаума. Первосвященник всё очень ловко подготовил, всех подговорил, подкупил. Я вчерашней ночью даже предлагал проповеднику бежать, хотел ему дать лошадей, денег, провожатых, но он отказался. Назорей сам выбрал смерть. Он желал её, словно спасение! Мы эту тему с тобой уже обсудили, и не стоит больше к ней возвращаться. Думал забыть всё, вернуться в резиденцию, в Кесарию, однако, сегодня утром мне сообщили, что его тело пропало. Представляешь, кто-то прошедшей ночью проник в склеп и выкрал труп… – я специально в этом месте сделал паузу, наблюдая за реакцией Клавдии. Она едва заметно вздрогнула и украдкой бросила взгляд в сторону Валерии. Краем глаза я успел заметить, что рабыня своими бровями повела чуть вверх. По всей видимости, этот знак означал, что всё нормально.

«Да чего я хитрю со своей женой, самым близким и родным человеком. Надо прямо, без всяких там намёков, задать вопрос: были вы или не были в склепе?» – пришла мне в голову вполне естественная мысль. Я подошёл к Клавдии, нежно поцеловал её в щёку и неожиданно для неё спросил:

– Дорогая, ты случаем не знаешь, кто похитил и спрятал тело умершего проповедника?

Клавдия, чуть опешив оттого, что услышала, ответила мне вопросом на вопрос:

– А почему я должна это знать?

Честно говоря, обе женщины держались хорошо, их самообладанию можно было позавидовать.

– Ну, это же ведь вы: ты, Валерия и Гамалиил, прошедшей ночью были в склепе? – наугад решил я назвать имя ещё одного сообщника, хранителя моей библиотеки, ибо прекрасно понимал, что одним женщинам без провожатого в такой ночной прогулке, весьма опасной и рискованной, обойтись было просто нельзя. Найти место захоронения без хорошего знания города, его улиц и переулков, не будучи жителем Иерусалима, я посчитал невозможным делом. Ну, а кого ещё, кроме как бывшего священника, с которым Клавдия любила поговорить на досуге, она могла попросить о помощи в сём неожиданном предприятии? И, оказалось, что в своих рассуждениях я попал в самую точку. – Вы, втроём, дорогая, похитили его тело и спрятали где-то, или вывезли за город. Отпираться бесполезно. Это не глупость, не вздор, не моя выдумка, не бред сумасшедшего. Ты в тот миг была весьма расстроена, волновалась, торопилась и посему потеряла в склепе небольшую такую штучку… – сказав эту свою последнюю фразу, я положил перед ней на стол найденную мной золотую заколку.

Клавдия побледнела. Валерия стояла вообще в полуобморочном состоянии и готова уже была рухнуть без чувств на пол. Они не знали, что говорить и как оправдаться, ибо улика, представленная мной, была неопровержимым доказательством их ночного посещения склепа, из которого после этого странного и необъяснимого визита бесследно пропало тело казнённого иудея, исчезло, словно испарилось. Я теперь не сомневался, нет, я был просто уверен, что труп будет найден в самое ближайшее время, и даже хотел уже вызвать начальника стражи, чтобы отдать ему необходимые распоряжения, но, увидев панику в глазах Клавдии, решил повременить.

– Успокойтесь! Лично для меня всё равно, кем, где и как будет похоронен Назорей. Но я должен знать, зачем вы это сделали? Какова цель вашего поступка? Меня интересует только цель, и желательно указать место, где сейчас находится его тело!

Клавдия встала из-за стола и, нервно теребя платок, который машинально взяла в руки, прошлась по спальне. Нужно сказать, я не торопил жену, а молча ждал ответа, предоставив ей время собраться с мыслями, дабы дать мне толковое объяснение, ведь поступок-то действительно был очень неординарным, особенно, если учесть тот факт, что одним из участников ночного похищения тела казнённого бродяги стала жена римского прокуратора.

«Вот теперь будет повод злым языка поговорить об этом! В особенности, если станет известно первосвященнику. Он обязательно не преминёт донести об этом случае легату Сирии, а то и самому кесарю в Рим отпишет!» – ядовитой змеёй вползла в мою голову противная мысль, ухудшив и без того плохое настроение.

– Когда мы вошли в склеп, то тела проповедника там не обнаружили! Гробница была пуста!!! – без всяких предисловий, оправданий и прочего ненужного многословия, сказала Клавдия, и это её признание для меня было полной неожиданностью. Но оттого, что она поведала, я пришёл в лёгкое недоумение и даже немного растерялся.

– Как пустая гробница? Как не было тела?! Куда же оно делось? Кто-то унёс до вас? И вообще, как вам удалось открыть склеп? Кто отодвинул камень, и сколько вас было человек? – градом посыпались мои вопросы. Нужно сказать, что я поверил словам Клавдии сразу и безоговорочно, и объяснить, почему это произошло, не смог бы даже самому себе: вот поверил и всё тут! Однако много оставалось не понятным, и в этом хотелось разобраться. Клавдия, проигнорировав все мои вопросы, начала свой рассказ.

– Нас действительно было трое: я, Валерия и Гамалиил. Уже наступила глубокая ночь, когда мы подошли к саду. Где точно находился склеп, мы не знали, но нам точно было известно, что первосвященник выставил сторожей. Мы стояли в нерешительности и думали, что предпринять, дабы пройти незамеченными, как вдруг внезапно и быстро опустился туман. Он был такой сильный и густой, что создалось впечатление, будто дождевые облака упали с неба на землю. Твои легионеры, которые прятались около сада, нас просто не заметили, а храмовая стража в это время спала… – здесь Клавдия неожиданно замолчала, взяла со столика кувшин, налила в кубок воды, но пить не стала.

Всё, что я сейчас услышал от жены, для меня явилось первой неожиданностью, так как её повествование противоречило показаниям легионеров, ведь они не указывали на внезапно опустившийся густой туман. Но я нисколько не подвергал сомнениям слова жены, но и не верить легионерам у меня не было никаких оснований. Это противоречие настораживало, наводило на всякие подозрения, но, однако, именно оно-то как раз и сыграло определённую роль в появлении на свет довольно оригинального плана, который я попытался этим же вечером претворить в жизнь, дабы установить истину произошедшего. Клавдия тем временем, немного помолчав, продолжала свой рассказ.

– У входа в пещеру мы встретили какого-то человека в ослепительных белых одеждах. Он сидел на круглом камне, похожим на колесо повозки. Когда мы подошли, то вход в пещеру был уже открыт. Мы почему-то не удивились этому, а зажгли масляный светильник и пробрались внутрь склепа. Я не могу объяснить этот свой поступок. Конечно, он выглядит довольно странным, но мне и Валерии просто очень хотелось поклониться удивительному проповеднику и по-человечески похоронить его. Ведь мы не знали, позаботиться ли кто-нибудь о нём после смерти? Когда мы оказались внутри, то на каменной скамье тела уже не было. Это нас ошеломило и даже напугало. Мы до сих пор не можем понять, куда оно делось. На скамье только лежали саван и плат. Мы с Валерией аккуратно свернули их и положили в угол, рядом с входом. Вот там, наверно, я и потеряла заколку. Когда же потеря обнаружилась, возвращаться уже было поздно и страшно. Это всё, что я могу рассказать.

– Хорошо! А тот незнакомец, что отодвинул камень, кто он? Когда вы вышли из пещеры, он вас ждал? И куда делся после? – вновь спросил я Клавдию.

– Незнакомца того у входа не было. Ведь он сразу, как только увидел нас, тут же пошёл прочь, слившись с туманом. Да, мы даже как-то о нём и не вспоминали.

– А как же вы закрыли вход в склеп?

– Мы его не закрывали. Ушли и всё!

– Какой дорогой ты возвращалась домой? Почему мы не встретились с тобой?

– Из сада я и Валерия пошли к Гамалиилу. Это он посоветовал нам, дабы разминуться с тобой. Ты мне не веришь? – тихо сказала Клавдия и взглянула на меня полными от слёз глазами.

– Верю, конечно, верю дорогая моя! И ты мне очень помогла своим рассказом, очень! – ответил я, поцеловал жену в губы и направился к выходу. После того, что я услышал от Клавдии, у меня даже как-то отлегло от сердца, а то всякие мысли приходили в голову, о которых сейчас и не хочется вспоминать.

– А чем же я тебе помогла? – удивлённо поинтересовалась Клавдия.

План, родившийся в моей голове именно благодаря рассказу жены, не требовал отлагательства, его нужно было воплотить в жизнь как можно скорее, а потому я быстро направился к выходу из спальни. Проходя мимо Валерии, которая стояла у дверей, я улыбнулся.

Она удивлённо взглянула на меня и ещё больше изумилась, когда услышала тихий шёпот:

– Ты молодец, девочка! Отныне можешь считать себя верным и лучшим другом моим и моей жены!

Уже выходя из спальни, на самом пороге я обернулся. Жена смотрела мне вслед, несколько обескураженная моим молчанием и быстрым уходом, ибо так и не услышала ответа на свой вопрос.

Вначале я был потрясён, услышав признание жены, но потом меня буквально осенила одна догадка. Я вдруг отчётливо понял, как можно было найти пропавшего проповедника по прозвищу Назорей, будь он живым или мёртвым, тем более моя интуиция подсказывала мне, что не всё так просто в этой странной истории и тело казнённого вовсе не исчезло бесследно.

Клавдия помогла мне своим рассказом, ибо я теперь совершенно точно знал, как можно найти Назорея, где бы тот ни находился: на небе ли, в преисподней ли, или, будучи живым, прятался у кого-нибудь подвале. К тому же, я вспомнил, как Гамалиил в наших частых беседах однажды подробно поведал, что всякого рода древние предсказания и старинные предречения иудеев свидетельствуют о том, что человек, взваливший на себя тяжёлый груз посланца Божьего, после смерти своей должен воскреснуть и вознестись на небо. Я не поверил этим пророчествам, посчитав за выдумки, но сейчас у меня появилась реальная возможность проверить их правдивость.

«Конечно, воскреснуть он не мог, ибо это полный абсурд! Ведь легионер своим копьём ударил Назорея прямо в самое сердце, да и Савл подтвердил смерть проповедника. Лично мне ещё никогда не приходилось видеть, встречать, разговаривать с человеком, вернувшимся из царства теней. Глупости! Но, тем не менее, проверить одну догадку всё-таки стоит», – размышлял я, и чем больше в моей голове возникало всяких сомнений, тем сильнее росло убеждение в том, что мне необходимо попытаться осуществить необычный свой план.

Я вышел в зал. Там меня уже поджидали Савл и два центуриона. Они, по-видимому, только вернулись из сада, где занимались поиском пропавшего тела. По их виду я понял, что докладывать им было абсолютно нечего. Но, увидев меня в хорошем расположении духа, они немного взбодрились и свободно вздохнули. Однако я даже не стал слушать подробно доклады своих центурионов, ограничившись двумя-тремя словами каждого из них, ибо очень торопился проверить собственные предположения, в реальность которых нормальному человеку было просто невозможно поверить, если он считал, что чудес на свете не бывает.

В моем плане, хотя он и выглядел абсурдным, логика, тем не менее, присутствовала. Я просто-напросто решил ожидать прихода того, в чьей смерти внезапно стал сомневаться. Правда, чтобы отбросить свои сомнения или, напротив, убедиться в их обоснованности, мне необходимо было совершить весьма хитрый манёвр, который я решил провести немедленно, причём быстро и вдруг, ибо от стремительности его проведения зависел успех общего моего замысла.

– Савл! Вы нащли учеников Назорея? Всех его ближайших сторонников, сколько их там? Двенадцать человек, кажется? Так вот, если их ещё не взяли, то в самое ближайшее время схватить обязательно! Всех в колодки, в железо и в подвалы Антония до моего особого распоряжения! Причём, создайте побольше шума! Пусть все горожане увидят и узнают, что мы схватили последователей проповедника и обращаемся с ними весьма жестоко! – отдал я приказ, входящий первым пунктом в придуманный мною план. Причём сделал это нарочито громким голосом, будто проповедник смог бы тогда услышать его.

– Они задержаны почти все, кроме одного, игемон! – ответил помощник.

– Понятно кого! Искариот скрылся?

– Да, игемон!

– Ну, и проворный же парень из города Кериота! – с некоторым восхищением воскликнул я, – но, этого и следовало ожидать. Наш соглядатай по кличке «Гончар» весьма умён и хитёр, чтобы попасться в расставленные нами сети, Савл, но он мне больше не нужен.

– Игемон? Что делать с последователями Назорея? Их поместить вместе или…

– По одному! Хлеб и воду не давать! Затем задержите немедленно всех, кто приходил за разрешением забрать тело казнённого проповедника. Там, по-моему, было три-четыре человека? Да? И не забудьте про Марию, которая называет себя матерью Назорея, и ещё одну Марию… Ну, ту, молодую и красивую галилеянку, что из Меджделя, которую я принимал ночью накануне суда. Она считает себя его невестой или женой? Прекрасно! Не столь это важно, кто она, но ее найти обязательно! Мария из Меджделя в моих замыслах занимает важное место. Кроме этого, установить имена всех присутствовавших на Лысой горе в день казни: зевак, любопытных, просто случайных прохожих. Взять всех! Даже тех, кто участвовал в похоронах. По-моему, их шесть или семь человек. За неделю до пасхи проповедник, как доносил «Гончар», останавливался у некоего Лазаря из Вифании. Так вот… того Лазаря также притащить в крепость и заодно всю его семью! Поиски не прекращать до особого моего распоряжения! Про слуг первосвященника, которые охраняли гроб, не забудьте. Да, и готовьтесь! Сегодня будет трудная и беспокойная ночь! – я немного волновался, так как от этих приказов, вернее от быстрого их выполнения сегодня, зависел успех придуманного мной плана.

– Некоторых людей, что ты указал, игемон, мы уже задержали. Думаю, к ночи схвачены будут и все остальные. В тюрьме сейчас находится около тридцати иудеев, заподозренных в причастности к похищению. Их только допрашивать? Или можно применить… – едва успел начать мой помощник, как я его тут же прервал, даже не дослушав.

– Нет, нет, ни в коем случае! Только задержать, даже допрашивать не надо! Разбираться с ними будем потом, чуть позже! Так надо, Савл! – почти шёпотом закончил я. Помощник удивлённо смотрел на меня. Но он был догадливым человеком, а потому и почувствовал, что у меня есть какой-то план действий, но спрашивать о нём Савл не стал.

Солнце неумолимо скатывалось к горизонту. Вечерело. День заканчивался, уступая место идущей ему на смену ночи. Я приказал прекратить поиски. Мои люди сильно вымотались, и нужно было дать им отдых. Тела Иисуса мы так и не нашли, но я особо не расстроился. Ведь к полуночи мой приказ был полностью выполнен. Легионеры доложили, что все, кто так или иначе был связан с проповедником из Каперанума, схвачены и брошены в подвалы Антония. Я потёр руки от удовольствия руки, ибо мой хитрый план вступал в свою решающую фазу, и мне теперь оставалось только терпеливо ждать. Все ближайшие ученики Иисуса, пришедшие вместе с ним в Иерусалим, его знакомые и друзья, дававшие ему приют, родные и близкие, снимавшие с креста и провожавшие в последний путь – все сейчас находились в крепости.

Шло время. Я отпустил всех своих людей, и сидел один в парадном зале дворца, ожидая его, человека, чьё прозвище было Назорей. Мне почему-то казалось, что он обязательно придёт. Мой план и мои рассуждения были довольно просты. Предпринимая свой хитрый манёвр, я взял за исходную точку предположение, что он мёртв и тело его похищено. Конечно, человеческий труп можно запрятать так, что отыскать его вообще будет невозможно. Это была реальность, которую не следовало сбрасывать со счётов. Но в таком случае мои ночные ожидания и бдения не принесут никакого результата, кроме одного неудобства – я не высплюсь. Однако это меня совершенно не беспокоило, ибо уже давно привык бодрствовать в течение нескольких суток к ряду.

Ну, а вот если предположить, что Назорей всё-таки жив, и Савл вместе с воином, который ударил проповедника в сердце копьём, всё-таки ошиблись? Такое ведь возможно? Тогда Назорей где-то прячется. Ведь не обо всех же друзьях, знакомых и родных у меня имеются сведения? Кого-то мои тайные соглядатаи могли и пропустить? Стало быть, проповедник вполне мог прятаться в городе?

Изучив довольно хорошо все доносы и проведя полночи за беседой с проповедником, мне стали понятны некоторые основные, жизненные принципы Галилеянина. Именно поэтому я был совершенно уверен в том, что он явится во дворец, обязательно придёт, дабы просить о милости к узникам, взятым мною в качестве заложников. И специально для этого я приказал устроить больше шума во время задержания его последователей, родных, близких и знакомых. Слухи о жестоком обращении с пленниками обязательно дойдут до его ушей. Вот, собственно говоря, в чём заключалась суть моего плана. Я наделся на его порядочность и честность, на его преданность дружбе и своим идеалам. Назорей не мог не прийти, ибо все его друзья и ученики находились в заточении, и жизнь их висела на волоске, тонком и единственном, и волоском тем был он сам, проповедник, вернее его личный визит ко мне. Ну, а коли, Назорей действительно умер, но смерть для него не помеха, как говорилось в древних иудейских предречениях, то тем паче он должен предъявить себя мне, дабы замолвить слово за своих товарищей по беде. Ведь в таком случае ему не следовало опасаться быть схваченным вновь и претерпеть казнь во второй раз, если он был способен попрать вечность и небытие. Вот и все мои рассуждения. Теперь мне оставалось только терпеливо ждать.

Итак, я был совершенно один. Такие встречи не терпят свидетелей. В зале царили тишина и спокойствие. Аромат цветущего миндаля, мандариновых деревьев и жасмина, смешиваясь с вечерней прохладой, врывался внутрь дворца, заставляя забывать о трудностях дня и тягостях жизни. Однако, не смотря на столь прекрасный вечер, настроение моё не было таким уж благодушным. Внутри меня боролись два весьма противоречивых чувства. С одной стороны я пребывал в полной уверенности, что план, задуманный мной, обязательно осуществится, но понять, а тем паче объяснить, на чём зиждилась эта моя убеждённость, было просто невозможно, а потому и грызли меня черви сомнения.

«А, может, я всё придумал? Начитался в доносах всяких небылиц о Назорее, о его сверхвозможностях и творимых им чудесах. Человек всегда склонен к выдумкам, а особенно после смерти таких людей, как проповедник из Капернаума. Ведь отрицать его ум, талант и способности было бы глупо, – размышлял я в одиночестве, – про него вообще скоро среди народа начнут ходить всякие легенды. Возможно, и я поддался соблазну многих его последователей и сторонников, потому и поверил словам Назорея о бессмертии человеческой души? Понапридумывал для себя разных глупостей, вроде того, что он обязательно должен прийти ко мне, дабы спасти свою подругу, учеников своих и друзей, которые были с ним. Но как он может явиться, коли мёртв? А если жив? А если… но это уже полный абсурд! Нет! Нет! Нет! Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Ведь Савл меня заверил, что Назорей умер, а я верю своему помощнику, как самому себе. Ну, глупости, самые настоящие глупости. Он мёртв! Казнён! Его сердце проткнул легионер своим копьём! Ладно, хватит выдумывать! Веду себя, как неразумный малолетний ребёнок. Не пристало мне, римскому наместнику, верить чудесам, которые всякий сброд и нищая голытьба разносит по Иудее, рассказывая про своего кумира разные небылицы».

Вот в таких сомнениях и внутренней борьбе пребывал я в ожидании неизвестно чего, но совершенно ясно – кого. Противоречия захлёстывали мой разум, но оба моих довода казались столь равнозначными, что никакому из них нельзя было отдать предпочтение, дабы твёрдо сказать самому себе: «Не жди! Никто не придёт, ибо все твои предположения абсурдны! Или, напротив, обязательно жди, так как проповедник придёт!»

Однако я чувствовал, ощущал сердцем своим, что он явится. Интуиция мне моя подсказывала, что жив Назорей! Здоров и невредим! Но тут же сердце моё начинало тихо вещать, что умер проповедник, а тело его просто кто-то похитил, преследуя при этом какие-то свои тайные цели. Я ещё долго мог так сидеть и размышлять, перейдя, в конце концов, на философствования о вечном вопросе бытия – смысле человеческой жизни. Но мне удалось стряхнуть с себя груз идеалистических раздумий, по существу отвлекающих от серьёзных дел, которые меня ожидали впереди.

Ожидание неизвестно чего или кого сильно утомило меня. Я встал из кресла, присел несколько раз, сделал руками пару резких движений, разминая затёкшие мышцы. Работа на сегодняшнюю ночь предстояла очень серьёзная и, главное, ожидалось её очень много.

– Вот мы сейчас и выясним, что за цели преследовали похитители? Пора заняться делом и учинить спрос всем, кто так или иначе был связан с Назореем! А заодно и проверить правильность слов проповедника насчёт бессмертия души, но использовать для этого придётся жизнь и здоровье его учеников и близких! Эй, стража! – что было сил, я затряс серебряным колокольчиком и, не дожидаясь прихода охранника, нарочито громко прокричал, – приготовьте всё необходимое для допроса и освободите камеру пыток!

По дворцовому двору забегали легионеры, одни выводили коней, другие готовили факелы и поджигали их, ожидая, когда я спущусь вниз, дабы отправиться в крепость. Как вдруг…

…Пришедшая ночь, накатывавшая ещё иногда волнами холодного весеннего воздуха, внезапно потеплела. Мне стало жарко и душно, хотя окно на балкон и двери, ведущие в сад, были настежь открыты. Ноги мои вдруг налились какой-то необычной тяжестью, будто на них нацепили железные гири, и я в изнеможении опустился в кресло. Усталость, накопившаяся за день, начала сказываться, ведь мне не пришлось сегодня отдыхать.

«Ну, а что удивительного, коли, с самого раннего утра и до вечера даже не пришлось присесть, всё-таки уже вторые сутки заканчиваются… – я даже немного потянулся и сладко так зевнул. Приятная ломота прошла по всему телу. – Ладно, отдыхать будем немного позже, а сейчас надо заканчивать дела. Вон, и коней уже вывели. Что ж, видно, я ошибся со своим планом! Не придёт Назорей, ибо мёртвые не оживают! Посмотрим теперь, кому какая судьба сегодня уготована?» – пришла в голову довольно жестокая мысль. Ведь мне было хорошо известно, как легионер Артерикс умел своим кнутом развязывать языки тех, кто слишком много знал, но не хотел поделиться своими знаниями, когда его просили сделать это.

Я только собирался встать из кресла и выпить перед отъездом для бодрости кубок вина, дабы сбросить усталость и сонливость, как внезапно меня охватило какое-то непонятное, и главное, необъяснимое беспокойство, которого раньше мне никогда не доводилось испытывать. Сегодняшнее же волнение было даже немного пугающим, ибо сердце моё вдруг стало биться то с бешеной скоростью, то медленно с перебоями.

«С чего бы?» – почему-то тоскливо подумал я, и тишина, царившая в зале, только усиливала эту мою непонятную тревогу. Тем временем сердце так громко и гулко застучало в безмолвном спокойствии огромного дворцового зала, что я смог даже расслышать его сильные удары. Прошло буквально мгновение, и минутная слабость вместе с беспокойством и каким-то мимолётным испугом внезапно пропали, улетучились так же быстро, как и возникли. Тишина же стала абсолютной, потому как в раскрытые дверь и окна не доносились ни перекличка ночной стражи, ни ржание взнузданных коней, ни голоса бегавших по двору легионеров, ни шума ветра, ни лая собак. Я будто оглох. И вдруг в этой полном безмолвии и полусумраке большого зала раздался голос Того, Чей приход я ожидал, потому как просто не поверил в Его бесследное исчезновение. Я надеялся в то, что Он придёт, я подсознательно хотел встречи с Ним. И это произошло. Он пришёл!

– Мир дому твоему, игемон! – приветствие гулко прозвучало под сводами каменного дворцового зала и эхом отозвалось в самых дальних его уголках.

Ещё не видя лица моего Гостя, стоявшего в тени фронтона входной двери, я узнал Его по голосу. Ошибки быть не могло! Конечно же, это был Он! Как и откуда появился здесь Назорей, неизвестно, но главное заключалось в том, что никто из охраны не видел Его, входящим во дворец.

– И я приветствую тебя, Назорей! Или Ты уже не Назорей и к Тебе следует обращаться по-другому? – ответил я своему неожиданному, но ожидаемому Гостю.

– Для тебя, Понтий Пилат, римский прокуратор, Я остался тем, кем был, но стану ли другим, так то по вере твоей и желанию принять её всем сердцем своим, – усмехнувшись, сказал Проповедник и направился в мою сторону.

– Я ждал Тебя и был уверен, что Ты придёшь, – непонятно почему, я вдруг встал с кресла и жестом руки предложил своему гостю, как равному, сесть за стол, на котором стояли всякие яства.

– Да, Понтий, твой план отлично сработал! Ты оказался прозорливым и догадливым человеком, ибо вынудил Меня прийти к тебе, первому, чего не должен был Я делать. Но прошу, пусть это останется нашей тайной, Моей и твоей. Пришёл же к тебе попросить за учеников моих и, особенно, за Марию, что из Меджделя. Ты отпусти их, игемон, да и других задержанных освободи! Вины на них никакой нет, и ты сам прекрасно это понимаешь. К тому же им и без того придётся претерпеть много бед и лишений из-за Меня. Я же совершил свой обет, ибо сохранил веру свою. Теперь судьба Моего дела, за которое Я умер, зависит от тебя, прокуратор Иудеи, ибо верить может всякий, но должны существовать и те, кто сумеет внушить веру другим. Отпусти Моих учеников, очень прошу!! Думаю, они больше никогда не проявят трусости и малодушия, но со стыдом будут вспоминать свой поступок в саду Гефсиманском. В память же о нашей встрече возьми два этих крестика, что станут в будущем символом Веры. Один передай жене своей, Клавдии, пусть помнит нищего Проповедника из Капернаума, за жизнь которого просила помощи и милости у богов своих многочисленных и у мужа своего, всесильного прокуратора римского. Другой же оставь себе, ибо судьба свела нас навечно. Я не прощаюсь с тобой! Мы ещё обязательно встретится. Прощай, Пилат! Мне пора! Легтонеру твоему, что помог избавиться Мне от мучений долгий и страданий жутких, верь, ибо Я действительно умер.

Он уже собирался уходить, как я, римский наместник, вдруг подошёл к Нему и, положив свою руку на Его плечо, сказал тихо и скорбно:

– Прости меня, Иисус! Не хотел и не желал Тебе столь жуткой и мучительной смерти.

– Я знаю! – ответил Тот, улыбнувшись.

И после этих слов я, прокуратор, вдруг опустился перед нищим Оборванцем на одно колено, склонив свою голову вниз. Почему так произошло, что заставило меня совершить сей необычный поступок, отвечать не берусь. Да, и не подлежало объяснению то странное моё поведение. Я стоял, преклонив колено, и, не поднимая глаз, и вдруг почувствовал, но не увидел, как Он положил мне на голову Свою Руку и строго произнёс: «Прощаю тебя, Понтий Пилат, ибо нет на тебе крови моей! Встань!» Я поднялся, но уже не увидел перед собой Назорея, одетого в лохмотья, но совершенно другого Человека. Это был уже не тот нищий оборванец и бродяга, что в прошлую пятницу беседовал со мной в этом же самом зале, дабы в конце нашего разговора отказаться от предложения жить, выбрав смерть, жуткую и мучительную. Иисус здорово изменился. На Нём не было старых и грязных лохмотьев, но чистые белые одежды, сверкающие яркой своей белизной. Светлые волосы Его волнистыми прядями ниспадали на плечи, и только на кистях рук были видны страшные сквозные раны, нанесённые калёными железными гвоздями, забитыми тяжёлым молотком в дерево креста, на котором Он был распят. Назорей кивнул мне на прощание головой и двинулся к террасе, от ступенек которой начинался сад. Мне даже показалось, что ночь отступила на мгновение, и на улице стало светло словно днём, и птицы, вроде как, защебетали, запели и засуетились сильнее обычного. Он шёл прямо в направлении солнца, которому ещё было рано показываться из-за горизонта, но которое будто бы специально поднялось, освещая Его уход из моего дворца. Галилеянин прошёл сквозь невысокие перила балкона, словно их не было вовсе на Его пути, и растворился в лёгком тумане, поднимавшимся вверх к багровому от восхода небу.

После того как мой Гость ушёл, ночь вновь мгновенно окутала город, а солнце скрылось не медленно, как подобает дневному светилу, а словно упало за горы, как бы сорвавшись вдруг с небесной высоты. Ночь продолжалась.

– Игемон, игемон! – раздался чей-то голос позади меня. Одного прикосновения до моего плеча было достаточно, чтобы я, вздрогнув от неожиданности, тут же проснулся. Это был помощник. Он стоял за моей спиной и старался разбудить меня. По-видимому я заснул прямо в кресле, так как действительно сегодня был очень тяжёлый день, и неудивительно, что усталость сморила меня. Я открыл глаза, но прийти в себя, как это иногда бывает после пробуждения, сразу не удалось, ибо перед глазами всё ещё стоял уходивший прямо по воздуху мой необычный гость…

«Да, конечно, то был сон, ибо в настоящей жизни так не бывает. К тому же не могло случиться и того, чтобы я, римский прокуратор, встал бы перед каким-то нищим проповедником на колени, да ещё просил у него прощение», – энергично вспоминал я видение, посетившее меня во время короткого сна.

– Игемон? – снова осторожно дотронулся до моего плеча центурион, решив, что недостаточно настойчиво будил меня, ибо я никак не ответил на его первое прикосновение.

– Ну, что там, Савл? Как дела?

– Мы ещё несколько раз обыскали весь сад, заглянули в каждую щель и под каждый куст, люди вместе с собаками валятся от усталости, но тело Галилеянина не обнаружено! Продолжать ли нам поиски, прокуратор, или их можно прекратить?

Я встал из кресла, походил немного, разминая затёкшие ноги и делая вид, что принимаю решение, но на самом деле, в моей голове метались сомнения и размышления: был ли то, действительно, сон, или фантазия моего возбуждённого и уставшего за день сознания, или всё таки явь?

«Глупости! Это был сон! Я веду себя не как воин, а словно какая-то экзальтированная девица!» – молча отругал я самого себя, но, громко сказав вслух, – искать мы больше никого не будем, Савл! Всё ли готово для допроса? Мы выезжаем в крепость немедленно, сейчас же!

– Давно всё готово! – чуть настороженно ответил Савл, так как во дворе все уже заждались, когда же я выйду. Мне хотелось что-то сказать своему помощнику, дабы успокоить его, но я не успел даже начать говорить…

Мой взгляд случайно упал на сжатую в кулак ладонь моей правой руки. И я внезапно почувствовал, что мне вновь стало жарко, а мурашки волной пробежали по спине, и внутри всё похолодело. Дыхание вдруг перехватило, и в голове промелькнула догадка…

«Не может быть!?» – удивлённо и вместе с тем растерянно подумал я и со страхом разжал кулак. На моей ладони, поблескивая в лучах горевших факелов, лежали два маленьких железных крестика.

Глава седьмая ИСХОД

Окончательное прекращение поисков. Сомнения прокуратора. Встреча с заложниками. Непристойное поведение бывших учеников. Тайная поклонница Назорея. Любимое наказание. Страшная весть для первосвященника. Негодование главного жреца. Новое задание верному Малху. Дельный совет храмовника. Очередная встреча подельников. Повторная сделка с Искариотом. Дорогая любовь. Горе Марии из Меджделя. Заманчивое предложение жреца. Унижение и позор Каиафы. Попытка побега. Побитие камнями. Неожиданная помощь прокуратора. Последняя встреча с Искариотом. Награда за службу. Воспоминание о будущем.

По моему приказу поиски в саду и его окрестностях продолжались ещё в течение всего следующего дня. Для меня было вполне очевидно, что тело где-то спрятано именно там. «Но вот кем и для чего?» – на данный вопрос ответа у меня не было, пока не было.

Я не мог поверить, что этот поступок, требовавший отчаянной смелости и решительности, могли совершить трусливые галилеяне: рыбаки и крестьяне. Ученики, разбежавшиеся при первой же опасности от страха быть брошенными в тюрьму и даже не пришедшие в суд защитить своего друга и учителя, способны лишь только на пустые восхваления и славословия, дабы бездельничать, используя себе во благо чужое признание и популярность.

Они все были схвачены моими легионерами на пути из Иерусалима в Галилею. Других последователей казнённого проповедника поймали тем же вечером в городе. Со всеми заложниками, схваченными для того, чтобы с их помощью найти похищенное тело Назорея, никто не стал беседовать, а тем более устраивать им допрос. Их продержали пару дней в крепости, а затем отпустили. Правда, каждый из заложников, прежде чем оказаться на свободе получил по паре десятков ударов кнутом за прошлые проступки и с учётом будущих.

Я помиловал их не потому, что поверил в чудесное воскресение Иисуса из Назарета. Его явление ко мне во дворец и разговор с ним можно было истолковывать как необычный сон или наваждение, ставшее результатом моей накопившейся за день усталости, моих эмоций и переживаний. Ведь событий тогда действительно произошло весьма много. Конечно, поначалу то странное сновидение произвело на меня определённое впечатление, но и только, ибо уже к вечеру следующего дня, хорошо отдохнув и выспавшись, я просто забыл и о нём, как, впрочем, и о самом казнённом проповеднике.

«Надо же такому привидеться!? Римский прокуратор, преклонял колено перед каким-то нищим босяком, да ещё просил у него прощение и обещал ему помочь в его делах. Ужас! Бред какой-то!» – посмеивался я про себя, скептически вспоминая своё ночное видение, окончательно придя к выводу, что оно, бесспорно, явилось порождением тех сумасшедших дней, когда голова шла кругом от всех интриг, склок, скандалов, затеянных «святыми» книжниками из Синедриона. Правда, единственное, что требовало чёткого объяснения, так это два крестика, непонятно как оказавшихся в моей руке после пробуждения. Но мне особо и не хотелось искать эти самые объяснения. Зачем, если моя вера заключалась в преданности императору и Риму, ибо их я считал своими единственными богами, а для всего остального у меня стоял в готовности целый легион воинов, дабы своими мечами и копьями опробовать крепость любых сомневающихся.

Я особо не задавался вопросом, как могли попасть ко мне эти две железных безделушки. Может, я случайно подобрал их в саду во время поисков, а потом забыл, или в припадке ярости сорвал с какого-нибудь ученика Назорея, когда приходил в крепость посмотреть на их трусливые физиономии, прежде чем отпустить на волю. Ведь я тогда заставил себя, пересилив своё отвращение, лично взглянуть на людей, считавших себя учениками мужественного и отважного человека, дабы, взглянув им в глаза, понять логику их подлого поступка, когда они дружно сбежали, бросив своего наставника и друга.

Мне просто хотелось увидеть, каких же учеников набрал себе самозванный пророк по имени Иисус, которого стоило уважать, ибо он напомнил мне легионера, сражавшегося до последнего вздоха на поле боя, но не сдавшегося врагу. А вот жизни их мне были не нужны.

Скажу честно, что встреча с бывшими учениками произвела на меня самое препротивнейшее впечатление, ибо я понял, что бегство и трусость были чертой их характера, а не какой-то мимолётной слабостью. Они не смогли побороть в себе боязнь быть убитыми, так как никогда всерьёз не задумывались, какие последствия могут ожидать смутьянов и мятежников, ведь претензии проповедника и его учеников были весьма амбициозны. Иисус-то, как я понял, претендовал не на израильский трон, он хотел стать властителем душ и умов людских, а это означало быть выше всех земных царей. Но ученики были недостойны своего дерзкого учителя, так как они не поняли, что только человек, умеющий в случае необходимости подавить в себе страх, способен пойти на подвиг, не взирая ни на какие опасности и даже саму смерть. Не увидел я в глазах рыбарей и прочих ремесленников смелой безрассудности, душевного порыва, дерзости и отваги их учителя.

В крепости Антония на Мостовой площади, куда их вывели перед тем, как отпустить, они думали только о том, как бы сохранить свою жизнь, а потому и не вспоминали ни о смерти проповедника, ни о пропаже его тела. Пленники пресмыкались передо мной, лебезили, смиренно и преданно заглядывали в глаза, даже плакали, дрожа от страха быть распятыми, как Назорей. Они дружно обвиняли друг друга, спорили и переругались между собой, но что меня более всего удивило, так эта та готовность, я бы даже сказал, подхалимская радость, с какой приняли бывшие ученики наказание плетью, пообещав тут же уйти из города.

«Никакой человеческой гордости! Рабы!..» – с неприязнью подумал я об их поведении. Мне было противно смотреть на это человеческое слабодушие и, не сдержав своих эмоций, одного из заложников я лично бичевал кнутом на Мостовой, приказав своим воинам при этом бить в барабаны, дабы заглушить громкий его визг и вой. Только после их публичного позора всех пленников выгнали из крепости.

Вообще в течение этих нескольких последних месяцев мне исключительно пришлось заниматься не своими делами. Я был вынужден общаться с почти сумасшедшими людьми, постоянно придумывавшими для себя какие-то совершенно пустые занятия, вместо того, чтобы действительно браться за какую-нибудь сколь серьёзную работу. Они не воевали за новые земли, не подавляли бунты и мятежи, не крепили силу государства, не охраняли рубежи империи и не приумножали богатства Рима, а только интриговали, скандалили, спорили и забрасывали друг друга камнями.

Итак, поиски тела казнённого проповедника успехом не увенчались, а поэтому первосвященник и члены Синедриона пребывали в бешенстве. По их приказу храмовые стражники, что ночью охраняли гроб Назорея, были жестоко наказаны. Их, как всегда, приговорили к побитию камнями, что и сделали тем же вечером под стенами Иерусалима.

Каиафа в течение почти двух дней пытался встретиться со мной, но я отказал ему, так как прекрасно понимал, что он будет склонять меня к дальнейшим поискам, требовать наказания всех тех, кто был с проповедником, обвиняя оставшихся учеников в краже тела своего умершего учителя. Правда, вместо меня с ним разговаривал один из моих центурионов. Беседа та была весьма интересной, и Марк потом подробно пересказал мне, о чём его просил первосвященник и на чём особенно настаивал. Мои предположения относительно требований Каиафы оказались верными.

– Я встретил первосвященника на террасе дворца, – докладывал Марк, – Каиафа был в жуткой ярости. Он очень сильно требовал, истерично кричал, брызгал слюной, угрожал отправить жалобу в Сенат, если мы прекратим поиски. Просил сурово наказать всех учеников проповедника или отдать их на суд Синедриона. На мой вопрос, есть ли у него доказательства их причастности к похищению тела Назорея, он стал убеждать меня, что только они могли это сделать, ибо выгоду свою видели в том. Но я, игемон, ему ответил: «Для вас, книжников, тоже было выгодно, чтобы умерший проповедник пропал бы навсегда. Так, может, это вы, жрецы, выкрали мёртвого Назорея для того, чтобы похоронить того в общей могиле, а теперь нашими руками хотите расправиться с его сторонниками?»

– Ну, а что же ответил первосвященник? – рассмеялся я, ибо мне понравилось, как Марк провёл ту важную беседу.

– Что, что? Ушёл сам не свой, игемон, даже от расстройства посох свой забыл. Потом слуга его прибегал.

– Ты всё правильно сказал, Марк. Молодец! Пусть сами занимаются своими распрями между собой и своими богами. У нас и без них дел полно.

Мне тогда подумалось, что на этом разговоре между Марком и Каиафой, наконец, закончилась история моего рокового столкновения с первосвященником и прочими иудейскими жрецами, но, оказалось, что предположения те были ошибочными. Всё оставшееся время до окончания моего пребывания в Иудее Каиафа явно или тайно будет давить на меня и постоянно отсылать жалобы в Рим кесарю или в Дамаск легату Сирии. В конце концов он так допечёт мне, что я смещу его с должности первосвященника. Но это произойдёт ещё не скоро, не завтра и не месяц спустя, а через целых три года. Пока же мне предстояло закончить кое-какие дела в Иерусалиме и потом уже отправиться к себе в резиденцию. Я не мог пустить расследование на самотёк, ведь в деле с пропажей тела косвенно оказалась замешана и моя жена Клавдия.

Мы раньше с ней как-то не разговаривали на религиозные темы, и вообще не затрагивали ни своих, ни чужих богов. Слишком мало времени было у меня, чтобы рассуждать с ней на философские темы. Я никогда прежде не предполагал, что Клавдия может серьёзно воспринять чьи-то посторонние, по существу варварские, мысли. И только после нашего с ней разговора мне вдруг стало совершенно ясно, что она являлась давней поклонницей проповедника из Капернаума. Я был удивлён этим увлечением моей жены, но посчитать её взгляды недостойными, а тем более преступными просто не мог. Может, действительно, в словах Назорея содержалось что-то полезное для людей, и Клавдия нашла в его учении для себя какой-то смысл, но меня проповедник ни в чём не убедил. Хотя я всегда соглашался с утверждениями своей жены, что нужно уважать чужих богов, дабы потом не обидеть своих. Однако рассказы Клавдии и Валерии, её рабыни, о чудесных проповедях Назорея, которые в редкие наши встречи мне настойчиво излагали, а я весьма внимательно и с большим удовольствием слушал. Они были очень интересны, но не более того, ибо меня всегда переполнял скептицизм.

– Какой-то мужчина в белых одеждах у входа в пещеру, которого они потом не видели. Глупости всё. А женщины всегда склонны к преувеличению. Это всё проделки Каиафы и его тестя, бывшего первосвященника Ханана. Вот истинные злодеи всего! – таковы были мои окончательные выводы относительно странной пропажи тела умершего Назорея.

Да, кстати, крестики, что каким-то неведомым и необъяснимым способом оказались в моей руке, я отдал Клавдии. Правда, она очень сильно встревожилась, когда услышала мой рассказ о том, как попали ко мне эти две маленькие железные вещицы, ведь я был вынужден рассказать ей своё необычное сновидение. Клавдия тут же к одному из них привязала тонкую шёлковую нить, а потом и к другому, совершенно не обращая внимания на мой изумлённый взгляд. Затем она осторожно, и я бы даже сказал торжественно, надела себе на шею этот маленький крестик, который тут же сиротливо затерялся среди её золотых украшений. Клавдия хотела и второй надеть, правда, уже на меня, но я уклонился от её попыток сделать это, чем вызвал явное огорчение своей любимой жены.

– Дорогой мой! Ну, прощу тебя, надень крестик! Он сохранит тебя от внезапной опасности, злых наветов и чёрного глаза! Поможет тебе в трудный момент! – упрашивала она меня. Только усилия её были напрасны.

– Какие здесь опасности, Клавдия? Что ты говоришь? – отшучивался я, – здесь всё тихо и спокойно, как в Риме. А с подлыми доносами первосвященника я и сам справлюсь!

Но Клавдия продолжала настаивать на своём и, в конце концов, добилась, что крестик всё-таки оказался на моей шее, но только произойдёт это не сразу, не в тот же вечер, а многие годы спустя.

А пока я вновь оставил свою жену на попечение рабынь, чтобы ещё раз перед отъездом из Иерусалима осмотреть, как идут приготовления к строительству водопровода. Ровно год назад мной было принято решение провести в город воду, дабы снабдить ею гарнизон крепости Антония. Акведук, по которому следовало протекать живительной влаге, должен был протянуться от источника в долине Енном и далее через Нижний город к царскому дворцу, а уже оттуда достигнуть крепости.

Начинало вечереть. С небольшим отрядом в двадцать всадников я только выехал за ворота Иерусалима и даже не успел ещё покинуть его окрестностей, как наткнулся на правоверных иудеев. Они столь громко кричали, спорили и о чём-то ругались, что в запале своей перебранки даже не заметили меня и мою свиту. Люди были очень разгорячёны и взбудоражены. Мы остановились и стали с интересом издали наблюдать за толпой, ожидая, когда же, наконец, перессорившиеся иудеи кинуться в драку между собой, но вдруг спорщики внезапно и резко отхлынули в сторону, оставив перед собой одиноко стоявшего человека. С большого расстояния, что мы находились от толпы, я не мог никак разглядеть: мужчина ли то был, женщина ли?

Да, это собственно и не имело большого значения, ибо было вполне очевидным, что сейчас как всегда последует более всего любимое иудеями наказание. И я не ошибся в своих предположениях, так как буквально через мгновение в несчастного человека полетел град придорожных камней. Мне ужасно не хотелось в очередной раз вмешиваться в их разборки, но долг прокуратора повелевал прекратить самосуд, ибо личным указом я запретил устраивать побитие кого бы то ни было без расследования Синедриона и утверждения мной вынесенного приговора. Я подал рукой знак, и мои воины тут же повернули в сторону бесновавшейся толпы.

Первосвященник Иосиф Каиафа был вне себя от ярости и оттого не находил себе места.

«Этот нечестивец, – думал главный жрец обо мне, – практически уже прекратил поиски и отпустил всех учеников самозванца на свободу, вместо того, чтобы повесить их рядом с Назореем».

Он метался по дому, срывая зло на всех, кто попадался ему на глаза. Стражников, что проспали злоумышленников, которые похитили тело, Синедрион осудил быстро очень жестоко, но если бы это могло помочь в поисках преступников. Только на этом неприятности жреца не закончились.

Много, очень много неожиданных и весьма неприятных для себя новостей получил первосвященник в первый день новой недели. У него от них уже голова шла кругом. Нужно было что-то предпринимать, но вот что, Иосиф пока не знал.

«Надо бы сходить к тестю. Старик мудр и наверняка даст дельный совет», – размышлял про себя Каиафа, когда к нему прибежал запыхавшийся слуга. Этот молодой парень как раз и принес ещё одно сообщение, которое настолько поразило Каиафу, что его чуть, было, не хватил удар. На какое-то мгновение первосвященник даже лишился дара речи, услышав неожиданную новость, но за много лет интриг и борьбы он научился держать удары судьбы. С ранней юности ему пришлось сражаться за то, чтобы занять достойное место в обществе, добиться уважения и скопить богатства, а потому, имея столь богатый опыт, Иосиф умел быстро брать себя в руки и не впадать в отчаяние, даже в самых сложных ситуациях, преподносимых ему жизнью.

Итак, весть, необычную и поразительную, Каиафе принёс его слуга, которого он послал в крепость Антония следить за всем, что там будет происходить. Первосвященник строго наказал ему, чтобы тот своими глазами увидел бы, как поведут осуждённого Назорея из крепости на Лысую гору, дождался бы смерти проповедника, и после донёс об этом сразу же и во всех подробностях. Главный жрец желал первым узнать о кончине самозванного пророка, дабы потом немедленно приступить к осуществлению задуманного им секретного плана: тайно похоронить Назорея и обязательно в общей могиле.

Рувим, так звали молодого слугу, был прытким парнем, и Каиафа ему полностью доверял. С самого утра, когда суд Синедриона ещё только проходил в доме жреца, а слуга уже стоял в готовности на площади в крепости Антония, где на брусчатке лежали сколоченные деревянные кресты, ожидая, когда приведут проповедника. Однако там слуга пробыл недолго. Даже не дождавшись, когда преступников уведут на место казни, юноша в крайне взволнованном состоянии покинул площадь и быстро побежал в сторону дома первосвященника. Рувим шумно ворвался в комнату главного жреца и начал ему с самого порога что-то быстро-быстро шептать, будто слова его мог услышать кто-нибудь посторонний.

– Погоди, погоди Рувим! Не спеши! Что ты там бормочешь? Я ничего не могу понять. Подойди ближе и, не торопясь, говори толком, что случилось? – строго и недовольно пробурчал Каиафа, ибо ничего не понял из торопливого и сбивчивого рассказа своего слуги.

– Хозяин, хозяин, – чуть отдышавшись после скорого бега, вновь зашептал слуга, – я слышал, у неё ребёнок будет, она здесь в городе, он сказал…

– Говори толком! Не спеши! Кто и кого ждёт? Что за ребёнок? Чей? – не вытерпев, заорал во всё горло первосвященник. Он вдруг понял, всей своей сущностью главного ревнителя Закона догадался, что новость, принесённая слугой, будет не только неожиданной и весьма неприятной, но скорее сногсшибательной, и не ошибся в своих предположениях. Первосвященник строго взглянул на дрожавшего от возбуждения парня и вдруг отвесил своему слуге звонкую пощёчину. Казалось, что этот удар произвёл положительное воздействие на Рувима. Юноша часто заморгал, вытер выступившие на глазах слёзы, потом немного потёр покрасневшую щеку и успокоился. Не прошло и мгновения, как слуга, уже не торопясь, стал рассказать Каиафе обо всём, что увидел и услышал на Мостовой площади, когда осуждённого на распятие плотника выводили из подземелья крепости. Новость, действительно, оказалась ошеломляющей.

– Я случайно всё узнал, – начал, было, вновь горячиться слуга, но под тяжёлым взглядом первосвященника сдержал бьющие через край эмоции. А ведь юноше хотелось заслужить похвалу Каиафы за своё радение перед ним.