Московские Сторожевые Романовская Лариса

Так что теперь, учуяв тревогу, Марфа свернула пальцы левой руки в двойной кукиш, а правой начала вершить неистовые крестные знамения. Принюхиваться и искать источник тревожной вони ей это, разумеется, не мешало.

Плохое шло из родного подъезда, с самого верха. Марфа судорожно, как в блистер с нужными таблетками, вцепилась в мобильник, услышала Анюткино недовольное: «Мама, перестань нервничать и лучше сама смотри по сторонам», — выдохнула, снова перекрестилась и начала медленно подниматься по лестнице на свой последний этаж. Шут его знает, на какой лестничной площадке беда, но в лифте угадывать сложнее, легче уж самой, ножками, все проверить и отсмотреть.

В районе десятого примерно этажа тревогой завоняло так, что Марфа не выдержала, замотала лицо краем оренбургского платка, прекрасно понимая, что от неминуемой работы такая уловка не спасет. Снова взялась за мобильный телефон, но у Иры аппарат был вне зоны действия. Жалко, конечно, потому как со вчерашнего утра не говорили, но… Да и чего бы Марфа ей сказала? «Ирочка, что-то мне тревожно?» Понятно, что мама Ира ее обругает и успокоит — одной фразой, наотмашь. Но ведь неудобно… У мамы Иры полно своих забот, у нее был тяжелый день. Она, в конце концов, на мирской работе выматывается так, что… К тому же сейчас, когда Ростинька, паразит, уехал и слова не сказал, Иру саму хотелось утешать и беречь. Она, конечно, не разрешала, отмахивалась от жалостливой Марфы с ее дурацкими причитаниями. Получалось очень неловко. Так что Марфа подержала серебристое тельце телефона в ладони, убрала его обратно в карман и разочарованно поплелась вверх, навстречу неведомой вонючке.

Персональное Марфино несчастье сидело на балконных перилах между шестнадцатым и семнадцатым этажами и вид имело затрапезный и очень женственный. Марфа чуть отступила назад, мягко прислонилась к дверному косяку, пропуская на общественную лоджию свет с лестницы, и начала мысленно вписывать объект в протокольные бумаги.

Пол — женский. Возраст средне-молодой, двадцать — двадцать пять лет, рост метр шестьдесят — метр шестьдесят пять, телосложение худощавое, волосы русые, внешность славянская, особые приметы отсутствуют, ярко выраженного состояния алкогольного опьянения не наблюдается, суицидальные наклонности оценены на десять по двенадцатибальной шкале Сычевой и Зиммера, на момент обнаружения (23.00–23.10 15 декабря 2008 года) объект находился на перилах балкона между этажами (расстояние до земли… Сколько же тут метров-то? А холера его знает…) дома по адресу: Москва, улица академика Ко…

К плотному запаху тревоги теперь круто примешивался спиртной дух. Даже не водка, а уж совсем какой-то шмурдяк, чуть ли не этиловый спирт в неразбавленном виде. Марфа подумала, что стоит прямо сейчас выронить у девчонки откупоренную, но не распробованную бутылку, вписать себе лишнее благодеяние, а уже потом разбираться с остальными проблемами, но тут объект зашевелился и начал перекидывать вторую ногу наружу.

— А почему с высоты, а не через петлю? — поинтересовалась Марфа, придерживая мысленное продолжение: «И какого лешего ты именно на моем участке завелась?»

Девка не стала вздрагивать, но притормозила. Лягнула воздух тупоносым грубым башмачком и вцепилась свободной рукой в заледенелые гипсовые перила. Руки у нее, что удивительно, были в перчатках — неужели не боится, что из шерстяной ткани выскользнет бутылка?

— Господи, ну вам-то какая разница? Шла бы ты… куда идешь.

Марфа неодобрительно покачала головой и начала медленно креститься, подбирая подобающие штатной ситуации слова. Работать с суицидниками она не сильно любила, но премировали за них вполне порядочно, а вот при летальном исходе штрафовали по Несоответствию только так. Пришлось растолковывать неразумной мирской банальные истины. Тем более что первая фраза легла на девчонку хорошо, вызвала слабое удивление, хотя Марфа ни про какой психологический эффект не думала, а просто брякнула со злости то, что вертелось на языке. Потому что впереди тесто, стирка, глажка и семена, а тут эта дуреха со своей несчастной любовью.

— Детонька моя, это грех, очень большой. Ты там будешь мучиться, а здесь близкие с ума сходить. Себя не жалко, но о них ты…

— Ой, ну вот об этом только не надо, а? — Суицидница презрительно скривилась, всматриваясь в Марфин пуховый платок и струящуюся юбку. — Ну идите уже, а? Что вы мне тут мораль читаете?

Впрочем, в интонациях юной кретинки как-то поубавилось звонкой злости и появилась дремучая тоска, пахнущая уныло и непроходяще — как давно не стиранное постельное белье, засаленные волосы или загостившийся в холодильнике рыбный суп недельной давности.

— Детонька, так, может, тебе меня Господь послал… — сладко заскулила Марфа. — Ты мне никто, я тебе никто, а грех на душу брать не хочется…

Вот это точно — ни выговор от Конторы, ни штраф за провороненную гибель по несчастной любви Марфу абсолютно не грели. Пришлось напрягаться и вспоминать основы ситуативных переговоров. Ну и всматриваться в девчонку — насколько уж позволял жидкий лестничный свет.

В первом приближении плескались две убогонькие мысли. Первая: «Ну, Славик, ну, сволочь, что ж я из-за тебя уродоваться-то должна всю жизнь?» Вторая мысль была потяжелее. Осклизлая и унылая: «А вот как чебурахнусь сейчас отсюда, так все и кончится. Господи, как же оно мне надоело».

Мысль была знакомой дочерна, как какой-нибудь предмет, постоянно мелькавший перед Марфиными глазами в одной из прошлых жизней. Но Марфу-Маргариту из точно такой же серой слизи в свое время выдернули двенадцать ровненьких, беленьких, кругленьких таблеток, которые ей чуть ли не с ладони скормила Ирочка. А эта мирская пустельга выбрала себе какую-то совсем уж неуютную и некрасивую смерть.

— Да мне-то что до вашей души, а? О моей кто-нибудь подумал, что ли? — взвилась девчонка, поворачиваясь всем корпусом к молитвенно-благостной Марфе. — Жить не дали, так теперь еще и сдохнуть мешаете, да? Суки вы блаженные!

Теперь можно было разглядеть тонкие, ровнюсенько выщипанные брови, мягкие следы помады на искусанных губах, дыбом встающую челку — густую и расчесанную, как у сумочной собачки. Даже донесся запах сильных, карамельно-барбарисовых духов… Такая ухоженность лишь подтвердила уровень опасности, подняла девчонкины шансы на смерть по шкале Сычевой и Зиммера с десятки на все полноценные одиннадцать.

Марфа хорошо помнила, как сама прихорашивалась и наряжалась перед той давней смертью, завивала волосы на газетные бумажки и прыскалась Ирочкиными трофейными духами в граненом пузырьке — собиралась на свидание к смерти и очень хотела ей понравиться. Девчонка, по-видимому, тоже была из таковских. Только вот, в отличие от Марфы-Маргариты, снявшей с себя перед смертью не только обручальное колечко, но и дешевые сережки со стеклярусом, эта красотуля решила унести с собой на тот свет все содержимое шкатулки. В ушах у девчонки недобро горели рубины в дурацком мельхиоре, под перчатками просматривались толстостенные кольца неведомо с чем, а под курткой-обдергайкой (судя по тому, какая у Марфы началась сухость во рту) явно висела еще какая-то драгоценная пакость. Хорошо хоть, что куртка застегнута на молнию — эффект от украшений все равно идет, но так хоть спокойнее работать.

— А ты сама о себе подумала? За что ж ты так себя не любишь-то, детонька? Это как же ты себя обижаешь? Тебе Господь испытания дал, это ведь как лекарство, горькое, но полезное, а ты его выплевываешь… Стыдно! — заквохтала Марфа.

Убегаева, значит… Софья Юрьевна… Год рождения — тысяча девятьсот восемьдесят седьмой. Хм, а выглядит-то постарше. Следить за собой надо, кретинка малолетняя. Вот и не будут тебя бросать в день свадьбы.

Кретиническая Софья Юрьевна блажила о том, что, знай она того, кто ей присобачил все эти испытания, своими бы зубами загрызла насмерть, а потом бы еще пристрелила для верности. Потому что, чья бы там воля ни была, а так пакостить другим людям никто не имеет права.

Марфа снова слащавила в ответ, строго следя за тем, чтобы не назвать объект по считанному имени и не покрыть сочувственным матом раздолбая Славика и весь мужской род в придачу. Надо было как-то заканчивать эту всю бодягу, потому как ноги у Марфы не казенные, в спину мерзко дует сквозняк, а домашние хлопоты за нее эта дурында точно не сделает.

— А что он сделал-то?

— Кто? — осеклась девчонка.

— А тот, кто тебя так обидел… — Марфа запнулась, фильтруя девчоночью информацию. Было там что-то очень нехорошее, связанное почему-то не с пресловутым Славиком, а совсем с другим мужчиной — крупным, обстоятельным, медлительным и вполне так ничего… ну если с Сонькиной точки зрения.

— Кретины… все они кретины, понимаете… — буркнула Соня. — Только вы мне не говорите, что это тоже грех, а то… — И снова брыкнула воздух, возвращая первую ногу с неземной высоты на замусоленный балкон.

Снизу раздался протяжный сигнал автомобильного клаксона, перекрыл еще какие-то девчонкины слова, вроде бы о сволочах или даже мудозвонах.

С этим утверждением Марфа была согласна до такой степени, что больше не стала скулить и крестить зимний воздух. Сейчас, когда по Сычевой-Зиммеру на девчонке получалась семерка, если вообще не шестерка, можно было не трещать о расплате за тяжкие грехи, а со вкусом метелить противоположную половину мирского и колдовского рода.

Жаль только, что отпустить придурочную Соньку восвояси не позволяли правила. Девчонку сейчас полагалось согреть, высморкать из нее все эти дурацкие мысли, прокачать зерничным чаем и уж только тогда выпроводить откуда пришла. А чай, кстати сказать, у Марфы не казенный, а первосортный, южного помола… Эх, зря она после сегодняшней клиентки чайник споласкивала. Заварила бы по второму разу, ничего бы с этой пустельгой не стало, не принцесса.

— Грешно так говорить, детонька, только ты права… — Марфа зашепелявила чего-то чуть ли не про искушенного змеиным яблоком Адама и мяконько подманила девицу поближе к себе. Пусть топает в Марфину квартиру без разговоров и смотрит в глаза, дает ознакомиться с причинами попытки суицида.

В муторной истории и впрямь мелькала неудавшаяся свадьба, жених, которого гражданка Убегаева ни капельки не любила, тот самый дородный хмырь, который не собирался брать ее в супруги, белоснежное платье стоимостью в Марфину сторожевую зарплату за полтора или даже два года и бурая жирная крыса, забившаяся за каким-то лядом под этот невестин подол.

Сонька послушно лупала глазами и шла вверх по лестнице, к самой Марфиной квартире. Марфа топала позади, прислушиваясь к букету эмоций и усмехаясь иронии судьбы. Потому как девчонкино имя в переводе с древнегреческого означало то ли «мудрость», то ли «жизнь», а казалось, что перед Марфой легонько ступает строгая и беспощадная смерть.

Бутылку непонятного хрючева девка прихватила с собой. Вцепилась в нее куда сильнее, чем в балконные перила, и намертво отказалась оставлять в коридоре вместе с курточкой. Ну, по-хорошему, ей сейчас и впрямь полагалась рюмка — за начало новой жизни. Да и Марфе тоже — за ударно выполненный план по крупным благодеяниям. В принципе, если бы не Анютка, которую полагалось с утра пораньше конвоировать в школу, то она бы все-таки пригубила рюмку-другую коньяковского — благо что мама Ира в любой момент могла принести взамен распечатанной бутылки новую.

Дурацкими докторскими благодарностями у Ирочки были забиты все кухонные шкафчики, кроме того одного, где сияла обыденная столовая посуда. Раньше, когда паршивец Ростик еще жил дома, можно было не беспокоиться за судьбу текилы, которая сразу попадала в его заботливые лапы, а теперь мама Ира всерьез опасалась, что буфетные полки не выдержат и прогнутся под тяжким алкогольным гнетом. Марфа в тот раз выбрала себе две красивые пузатые бутылки — не столько пить, сколько декорировать сервант… Ирочка все пыталась навязать ей заодно какое-то неимоверно коллекционное марочное красное, но безуспешно. Вино пускай блохастые крылатки лакают, в них, говорят, как в бочку, сколько ни вливай — все мало. Алкаши мохнатые! Пару жизней назад Марфа относилась к тварюшкам полояльнее, но потом мама Ира (она ведь доктор, она в этом понимает!) в подробностях рассказала, сколько всякой инфекции разносят эти бестолковые создания.

— Куртку куда вешать? — толкнула ее в бок Соня.

Марфа молча распахнула дверцы встроенного гардероба, заглянула в детскую, прекрасно понимая, что Анечка давно легла спать, а потом предложила гостье безразмерные пляжные шлепки — те самые, которые она на всякий случай споласкивала после каждого клиента.

Белобрысая пустельга переобулась и на пару секунд застряла у зеркала, поправляя неприятно сверкающие украшения. Помимо массивных, отдающих совковой сферой обслуживания колец (аквамарин, изумруд, дешевенький хризолит и нагло сияющий сапфир), на Соне мрачно покачивались похожие на удавку бусы в три ряда — опалы и рубины, самые нехорошие камни. Можно подумать, что девчонка замужем за каким-нибудь восточным шейхом, который имеет обыкновение вышвыривать своих жен из гарема по принципу «в чем была». Неужели дуреха не понимала, что первый же обнаруживший ее дворник без зазрения совести снимет с нее все эти цацки? Ой, мирские, пустоголовые они все какие-то…

Марфа честно понадеялась, что гостья уложится в сорок — сорок пять минут. Даже подумала о том, что можно предложить Соне чаю, а самой быстро поставить тесто: если девчонка в шоке (а он должен наступить, по-другому не бывает), то она не обратит внимания на странные напевы, которые сейчас прозвучат над разделочным столом. В крайнем случае этой пигалице можно будет промыть память — лишним глотком зерничного чая или дополнительной рюмкой того мам-Ириного роскошества.

Но все сразу пошло сикось-накось. А Марфа еще, дуреха, не пожалела свежей заварки, сыпанула в чайничек все нейтрализующие и очищающие мозг травинки-пылинки.

Проблемная Сонька в ответ на приторное: «Пей, детонька», — отрицательно мотнула головой:

— Сил нету.

Еще и из рук ее поить, скажите на милость! Не прямо сейчас, а через пару минут, чтобы не вызвать подозрения настойчивостью. Работать с клиентками всухую, без поддержки отваров и правильного теста, Марфа не сильно любила, берегла молодость и силы — ей еще Анечку поднимать, мало ли что. Но сейчас приходилось надеяться только на память собственных рук и крепкость слов. А это будет слишком жирно для обычного бюджетного клиента. Ну да ладно…

Раскаянием или стыдобой (как это зачастую бывает у неудачливых суицидников) от Сони не пахло. А вот яростные запахи, включая хорошо очищенную ненависть, распознавались на раз. Работать с такими состояниями было сложно, но довольно интересно. Марфа как-то даже потеплела немножко, простила неудачливой невесте истраченный впустую чай и сожранное время.

— У вас курить можно? — рявкнула вдруг Соня.

Сама Марфа при клиентах никогда не дымила, чтобы не выпадать из образа, но им, выложившим на стол золотой аванс или блестящий гонорар, позволяла и сигареты, и многое другое. А с этой истерички толку как с козла молока.

— Что ты, милая моя, это же грех! — укорила Марфа.

Соня брезгливо поморщилась и убрала обратно в нагрудный карман кофточки плоскую коробку с пестрым, попугайским «Собранием», затем завела руки за шею и отстегнула крючок переливчатого ожерелья — словно выпустила его на свободу. Оправленные золотом камни замелькали в ладони — это горе-невеста начала наматывать на руку драгоценную нить. Замотала запястье — как забинтовала — потом стала разворачивать ювелирную красоту обратно.

Камни нехорошо блестели, хотя и были сравнительно молодыми, чистыми, лишенными влияния (из-за отсутствия обязательных трех жизней и трех смертей в своей истории). В общем, выглядели не просто вызывающе, а как-то даже и по-хамски. От них сильно тянуло чем-то вроде сырости, сквозняка или того озноба, который охватывает заболевающих гриппом. В общем, глаза бы на такое не глядели. Или глядели бы, но… в качестве гонорара за некое благополучно совершенное благодеяние особо крупного масштаба, как-то: предотвращение авто- и железнодорожных, промышленных, химических, биологических и ядерных катастроф, несчастных случаев, торговли живым товаром, покушений на убийства, сексуальных домогательств по отношению к несовершеннолетним и заведомо недееспособным… Стоп. Самоубийство, кстати, под такое толкование тоже попадало. Именно как убийство себя. Так что можно было попытать счастья, намекнуть мирской на то, что без Марфиной помощи лежать бы ей сейчас на асфальте с размызганными мозгами и без ювелирных безделиц. А коли так, то можно и отблагодарить…

Такие разговоры требуют хирургической сложности и психологической достоверности, без чая их исполнять проблемно. Марфа отодвинулась от раковины, на которую опиралась эти несколько молчаливых минут, подошла к неподвижной, словно заметенной дурными мыслями девице, ухватила чашку с исцеляющим чаем и кратко двинула Соньке фарфором в зубы:

— Давай, детонька моя, согревайся.

«Детонька» резво мычала и отфыркивалась, тряся капризной челкой. Марфа вдруг вспомнила, что на балконе эта дуреха сидела в тоненькой куртке, сквозь которую проглядывалось полное отсутствие каких бы то ни было денежных купюр, а сумку Соня тоже почему-то не носила. Видимо, готовилась умереть неопознанной — без денег, документов, мобильного телефона и ключей от квартиры. И без записки, что совсем уже как-то непорядочно.

— Давай, моя золотая, ам! Не за маму, не за папу, а за… Тебя как зовут, детонька?

Соня стремительно пискнула свое краткое, птичье имя. Но от чая вновь отказалась, расплескав содержимое кружки частично по столешнице, частично по пушистой кофточке. Пришлось отступать и даже несколько извиняться.

Но экс-невеста сперва махнула рукой, потом сказала: «Вам ваш Бог простит», — а потом все же выкатилась из-за стола в ванную комнату, замывать ароматное чайное пятно. Рубиново-опаловая нить свернулась на столе длинной тощей змеей, даже не укрылась в тени все той же неприятной бутылки. Так лежала. Поддразнивала.

Марфа еще успела подумать, что лет тридцать назад у нее имелась похожая кофточка, но куда лучше. Потому как куплена была не в бутике, торгующем турецко-китайской шелупонью, а в «Березке» на Ирочкины чеки. По всем нормативам эти бумажки (равно как объявившиеся куда позже акции и прочие ваучеры) к купюрам не приравнивались, а потому брать их у мирских можно было вполне свободно. Более того, в те времена, когда за иностранную валюту давали немалые срока, всевозможные импортные деньги тоже считались отнюдь не деньгами. Но осторожная мама Ира все равно предпочитала тогда брать оплату дефицитом, а на голодном рубеже восьмидесятых и девяностых и вовсе талонами.

Потом в ванной загудел криво подогнанный кран, Марфа как-то сразу вздрогнула, подумала, что надо было закрыть дверь в Анечкину комнату, но вместо этого снова глянула на камни. Еще нерабочие, ничего сильнее простуды не вызовут, даже если их примерить на секунду. Но лучше уж не примерять, а оценивать. И не дома на кухне, а у мам-Ириного ювелира. Попробовать, что ли?

Перерыв в разговоре получился знатным, а сама беседа не задалась, так что можно было начинать работу с любого пункта, с любой зацепки. Другое дело, что из ванной Сонька вернулась совсем какая-то ощипанная: видимо, начала уже себя грызть за чуть не сделанную дурь. Марфа устыдилась своих коммерческих мыслей, снова зажурчала чайничком, досадуя, что не успела воспользоваться девчонкиным отсутствием и сыпануть кое-чего в чашку. Впрочем, надежда на такой вариант еще оставалась: если горе-невеста все же хлебанет из своей бутылки жутковатого пойла. Забей-трава со спиртом сочетается не очень, зато растворяется быстро, полторы минуты уже, считай, прошло, так что…

— Может, тебе рюмку дать? — Марфа мягко постучалась в девчонкины одинокие мысли. Сильно туда заглядывать не стала, так, намекнула замороженной Соне, что та сейчас как бы в гостях находится, там долго отмалчиваться неприлично.

Несложившаяся невеста снова помотала головой. Дескать, «а зачем?». Впрочем, это относилось не к рюмке, а к жизни вообще. Какого-то смысла и сил в ней явно не предвиделось.

Марфа даже пожалела, что запретила курить на кухне. Про камни и гонорар уже толком не думала, злилась. Не на девчонку, а на себя. За то, что сточила профпригодность, расслабилась, забыла, как работать в такой ситуации. Нет, ну понятно, что драгоценные бирюльки отвлекают и мешают сосредоточиться: примерно как громкий визгливый разговор над ухом в тот момент, когда ты пытаешься что-то вспомнить. Но это ведь не оправдание. И мама Ира потом Марфу за такие промахи ой как не похвалит, и самой перед собой очень неловко. Будто Марфа сейчас с помощью этого бестолкового молчания обкрадывает и без того несчастливую девицу. А несчастье у разработанного объекта, с точки зрения любой Сторожевой, это же… ой, сравнивать страшно даже. Ну как врачебный промах из серии «ножницы в кишках забыли».

Марфа так расстроилась, что сама чуть не тяпнула зерничного чаю. Потом судорожно закрестилась — с такой силой, будто собиралась закатить самой себе пощечину, — и рубанула:

— Ну вот что, детка… Ты сейчас себя сильно не ругай. Ну ошиблась с решением, бывает. Тебе не себя жалеть нужно, а ошибку исправлять. Как исправишь, так у тебя сразу все нала…

— Какую ошибку? — Соня вроде как выглянула из своих мрачных мыслей. Словно дверь на секунду приоткрыла.

— Ну, детонька, мне-то откуда знать, что у тебя произошло? — соврала Марфа, четко унюхавшая девчонкину ненависть к самой себе — застарелую, двухмесячной примерно давности. Потом вроде бы эта ненависть слегка сменила адресата, но ни меркнуть, ни уходить из девицы не спешила. А ведь это как тромб или нарыв, только куда хуже. Надо прорвать. — Расскажи немного?

Марфа уже не подпирала собой раковину, а сидела за столом. Не напротив горе-невесты, а совсем рядышком, коленка к коленке. Мама Ира так приучила работать — на расстоянии вытянутой руки, чтобы при необходимости можно было за спиной у мирского кой-какие движения спокойно совершить. Сейчас Марфа не торопилась закидывать девчонке руку на плечо, не хотела спугнуть. Сидела ровно и прямо, готовясь к сбивчивому, облепленному подробностями рассказу — про то, как непутевая девочка Соня любила одного, но замуж пошла за другого, который позвал… а тут крыса, а свадьбу отменили. А она как будто обманщица, поэтому и с замужеством не полу… Стоп! Так будет, наконец, девчонка что-нибудь рассказывать или Марфе так и придется всю дорогу тянуть воспоминания из Сонькиной памяти?

— Я тебя ни в чем винить не собираюсь, тебе трудно было, тяжело… — поторопила рассказчицу Марфа.

Но чертова Сонька молчала как нанятая. Хоть выясняй все ее проблемы по методу Тыка. Тыка и этого… второго забыла. А, Данилова, вот!

Диагностировать самосознание методом Тыка и Данилова было в моде лет двадцать назад. Старшее поколение Сторожевых на эти хитроумные шуточки не поддавалось, а вот в среде Марфиных сверстников сей сомнительный способ пользовался очень большой популярностью. Да что там они, если к Тыку-Данилову прибегала даже сама мама Ира. Впрочем, после одного инцидента она резко отказалась от использования модного способа расчетов и начала действовать по старинке. Дело было так: семнадцать лет назад маму Иру слезно вызвонил к себе один очень высокопоставленный и выгодный знакомый. Обещал все земные блага в тогдашнем эквиваленте (сошлись на иномарке для Ростиньки), лишь бы Ирочка помогла.

В чем именно должна была заключаться помощь, знакомец не произнес: метод Тыка и Данилова предполагает отсутствие прямого вербального контакта с носителем информации. Мужик просто поговорил о жизни, пожаловался на печень, болящую после каждого подписания договора, а потом, положив на колени трясущиеся руки, пробормотал что-то вроде: «А еще, Ираидочка, у меня ну такая задница, вы бы только знали… такой гемор образовался». Мама Ира, хоть и не была ни разу проктологом, но зловредный геморрой у клиента углядела только так. Известно же, что почему-то про проблемы, связанные с этой или прямо противоположной частью тела, объекты мужского пола распространяться не любят ужасно, хотя заплатить за исцеление от недуга готовы куда больше, чем за подсидку начальства или оптимистичное завершение контактов с налоговиками.

Мама Ира призадумалась, послушала обычные жалобы на дурное начальство и косоруких подчиненных, клятвенно пообещала, что та самая задница рассосется к двадцать первому числу, деликатно обозначила расценки на лечение (клиента приятно удивившие — он явно думал, что хвори обойдутся ему дороже) и начала работать.

Спустя буквально пару дней клиент позвонил Ирочке в ужасе и бешенстве и стал требовать не пойми чего. Ира несколько опешила, так как чётко знала: геморрой у клиента уже рассосался. Как оказалось, идиот мирской имел в виду нечто совсем иное, и вот буквально прямо сейчас его пришли арестовывать генералы из какого-то там Главного управления налоговых расследований. Ирочка — на ее памяти генералы несколько раз арестовывали сиятельных особ, министров и других больших людей, и кончалось это обычно очень скверно — чуть не заработала преждевременное омоложение, вытравляя из клиентовой памяти информацию о себе: прямо вручную, по телефону. За день постарела лет на пять, зато сохранила для Ростиньки феерический по тогдашним временам «Мерседес» и четкое предубеждение, что Тыком-Даниловым пускай пользуются мирские шарлатаны, а разумному существу эти новомодные выверты ни к чему.

— Козлы они все, — Сонька наконец-то открыла долгожданную Америку, настроила себя на разговор. Даже уселась поудобнее, откинулась на спинку стула, ухватила пальцами снятое украшение, начала обвивать его вокруг бутылочного горлышка.

Марфа обрадованно закивала, понимая, что работы тут осталось минут на сорок с лишним. Четверть часа — девице на истерику, чуть побольше, — Марфе на вечные истины о том, что все, что нас не убило, сделало нас куда сильнее (это как про Божье испытание можно говорить, так и про любое другое). Каких-то особых премудростей для такого не нужно, мирской психотерапевт с подобным тоже бы справился. Только не за один сеанс, а за десять или двадцать. Все ведьмовство лишь в том, что психологическая помощь (сейчас это так называют, раньше именовалось куда проще) оказывается экстерном, на очень высокой скорости. Без травок и всего остального тут сложно работать — примерно как без обезболивания, но тоже можно. Марфа сразу подуспокоилась, отбросила в сторону неприятные мысли о своей профнепригодности и вновь посмотрела внимательными глазами на струящуюся по бутылочному телу золотую нить.

— Козлы и уроды, — проникновенно повторила Соня, — думают, что если им все можно, то надо вот так… Взять человека и как куклу — сегодня поцелую, а завтра отшлепаю, сломаю и на помойку выброшу… Как мусор, понимаете?

Плохо дело, когда объект себя начинает отождествлять с такими предметами… Мусор там или какое средство личной гигиены. Нехорошо.

Последнее слово Марфа произнесла вслух и с вполне искренним сочувствием. Но девица этого толком не заметила, раскаляясь от эмоций. Вот и хорошо, согреваться начала, а то на улице сегодня холодрыга. Рюмочку бы ей еще тяпнуть, там уже давно все в бутылке растворилось, хорошо подействует, ну да ладно…

Марфа снова попыталась вытянуть хоть какие-то конкретные подробности произошедшего, но в ответ на все расспросы слышала пока только общие всхлипы и недоумения:

— Ну почему именно я? Почему мне такое, за что?

Пришлось отворачиваться и морщиться, обращаясь к холодильнику: может, у кого другого истерики мирских и вызывали жалость, а то и почти умиление — как детское горе из-за улетевшего шарика или плохой сказки, но не у Марфы точно. Потому что «такое» — это когда с ребенком… что-нибудь. Сперва кажется, что ничего страшного, а вот потом… Когда секунду назад Марик у тебя на руках гулил и пытался ухватить сосок, а потом как будто икнул легонечко и перестал дышать, совсем. А ты сидела, не шевелилась. Все понимала и не верила, пыталась напоить молоком — даже простое материнское от всего помогает, а уж такое, как у вас… Оно должно было помочь, просто обязано. Ты поэтому так и сидела, не выпуская Марика из рук, — до самого возвращения Фаддея, надеясь, что он придет, возьмет сына подержать и все исправит. Так сидела и сидела, напевая одну и ту же колыбельную без начала и конца. Даже потом, когда прибежала Ирка и начала кричать на Фаддея страшными словами, все равно надеялась, просила потише и продолжала петь — чтобы Марик услышал, ожил…

Вот это и есть «за что», «почему» и «зачем жить дальше», детка. А не эти твои…

— Ну я же как неживая, понимаете? Зачем жить, если они все равно придут и все отнимут, испортят…

— Детонька, так нельзя.

— А как можно? Мне по одной щеке вмазали, а я другую должна подставить? Так, что ли?

В теологических вопросах Марфа была не сильна, ибо клиентура до них обычно не добиралась. Потому постаралась снова задать наводящие вопросы:

— Да кто ж тебя так, детка? Что тебе сделали?

Сонька перестала всхлипывать, вновь начала вертеть в пальцах дорогостоящую побрякушку, заговорила куда тише и жестче, сортируя эмоции:

— Жизнь они мне испортили. Сперва свадьбу, а потом…

— Мужчины? — благосклонно посочувствовала Марфа.

— Да откуда ж я знаю, мужчины они или кто, я не проверяла! — Соня зашлась в истерическом кашле, потянулась к сигаретной пачке в нагрудном кармашке.

Марфа разрешающе махнула рукой, понимая, что метод Тыка-Данилова опять подвел, показал совсем не ту проблему, на которой девчонка сейчас замкнулась. Не в свадьбе дело… Или в ней, но не в женихе. Да уж, сейчас действительно сложно понять, кто там мужчина — даже среди своих, проверенных столетиями, чего говорить о мирских-то.

— А вы зачем пепел в блюдце стряхиваете? — Анечка прошла по коридору совсем неслышно, хотя вроде была в тапках. Неужели ей мама Ира про «кошачий шаг» объясняла? Так рано же, его до полового созревания не очень рекомендуют; тем более что осанка и походка тоже…

— Анют, ты чего не спишь? — задумчиво отмахнулась Марфа.

А Соня детский вопрос и вовсе проигнорировала, клюнула по сигарете указательным пальцем, обрушив пепел в фарфоровую белизну.

— Я есть хочу. — Анька распахнула холодильник, начала досмотр кастрюлек и пластиковых контейнеров, вытянула огурец и сразу же потащила его мыть. Сейчас разрежет пополам, посолит и сжует вместе с ломтем бородинского. А потом еще зубы будет чистить, так сразу к себе не уйдет. Это минус пять минут примерно. А потом еще столько же на то, чтобы гостью обратно на разговор настроить. Вот ведь все неладно сегодня, а?

Анютка действовала сонно, но ловко, бесшумно. Только нож стучал об доску да тонкие косички мотались вдоль мяконькой пижамной спины. Анечка их теперь не расплетала на ночь, а наоборот, стягивала потуже и смачивала, чтобы наутро вились. Старый способ, абсолютно несовременный вроде бы, зато природный, куда полезнее, чем все эти химические… Марфа за последние шестьдесят лет ни разу ни тушью, ни помадой, ни румянами, ни краской для волос не пользовалась, хотя даже Ирочка ей иногда что-то такое вручала. Не хотелось. Будто вся женственность там осталась…

— Ну нельзя же так по-скотски, вы понимаете? — как-то жалобно отозвалась вдруг Соня. Видимо, по неопытности и бездетности решила, что семилетки ничего в этой жизни не смыслят и при них можно спокойно обсуждать взрослое. Ну по-скотски так по-скотски.

— А зачем вы пьете? Это плохо. — Анютка отвернулась от разделочной доски. Поджала пухлые губы, разглядывая гостьину бутылку, потом цапнула со стола солонку и снова занялась своим огурцом — только косички с радужными резинками полоснули воздух.

— Понимаю, — извиняющимся голосом отозвалась Марфа. — Ань, ты тут долго готовить собираешься? Бери свой огурец и брысь в постель.

— В постели будут крошки, — Анютка отпилила себе горбушку, начала раскладывать на ней длинные огурцовые дольки. Вот ведь… в маму Иру, честное слово. Не характер, а чугун.

— А раз понимаете, то… Сами же говорили, что ошибки исправлять надо, правда? — странно улыбнулась Соня. Будто проснулась сейчас. И глаза заблестели, и движения из сонных стали медово-кошачьими. Будто не-невеста нашла в Марфиных топорных рассуждениях какой-то промах и теперь была готова вытащить его на всеобщее обозрение, покрыть Смотровую-халтурщицу несмываемым позором, поставить на свое место все ведьмовское племя.

Девчонка так и подумала — «ведьмовское племя» и «свое место». Марфа даже решила, что это она сама ослышалась, отвлеклась на Анечкин бубнеж о вреде алкоголя и табака. Потом уже стало не до сомнений. Потому что Анютка как-то по-детски, перепуганно пискнула: «Мама!» — и неуклюже дернулась, выронив на пол любовно собранный бутерброд.

А еще бы не дернуться, если вроде бы сонная, аморфная Соня вдруг приподнялась с места, оттеснив Марфу к стене, взметнула руку с драгоценной цепочкой и накинула ее на Анечкину шею — как удавку.

— Она же задохнется, ты что? — охнула Марфа, насмерть забыв, что детям соприкосновение с камнями вредит куда сильнее, чем взрослым ведьмам. Не в дыхании дело, а в способностях.

— Как задохнется, так и воскреснет… Как этот ваш… который пидор. Тихо-тихо… что ж ты дергаешься-то так, детонька, — передразнила Соня Марфино сюсюканье и потянула за концы ожерелья сильнее, касаясь камнями живой Анечкиной кожи.

— Мамаша, ты поосторожнее! У меня ж тут спирт в бутылке. — Соня кивнула в сторону того самого неопознанного шмурдяка. — А зажигалку ты видишь, правильно?

Марфа открыла рот и тяжело мигнула, обозначая согласие.

— Мамочка, я пить хочу! Очень-очень!

— Детонька, тебе же сказано: ти-хо. По-русски понимаешь или тебе на латыни сказать?

— А ты умеешь?

— Отстань. В общем, мамаш, ты же рыпаться не будешь, правда? Найдешь ту суку, которая мне свадьбу сорвала, я с ней побеседую, а тебя отпущу. И тебя, и детку. Все ясно?

Марфа снова приоткрыла рот. Даже шевельнула языком.

— Ма-ам…

— Ну что ты челюсть-то роняешь? Давай соображай скорее. У тебя же ребенок мучается, не видишь, что ли?

Марфа видела, да. Только это сейчас и могла разглядеть: Анечкины губы, цепляющие воздух так, будто он был чем-то ломким и острым. Марик так тоже глотнул — один раз всего, этого ему хватило, а Аня… Анечка, да. Чужая, сухая, вредная, роднее не бывает, упертая до невозможности, доченька, единственная, смысл жизни и спасение.

— Маам! Мамочка! — Анютка крутнулась, пискнула сдавленно, попыталась вырваться, но осталась на месте — у Сони между коленей. Руки за спиной, а на шее эта гадость — прямо поверх пижамки.

— Что… что сделать нужно? — Марфа была готова рухнуть на колени, но пока не шевелилась, боясь раздразнить противника лишними движениями.

— Ну ты же ведьма? Посмотри на меня, узнай, — усмехнулась бывшая невеста.

— Кто? Да с чего ты взяла, деточка? — как можно убедительнее залепетала Марфа, разбрызгивая вокруг очередные крестные знамения. — Я блаженненькая немножко, это есть, не отнять, но не…

— Мамаш, ну вот кому ты мозги компостируешь, а? — перебила ее Соня. — Я же про тебя знаю больше, чем ты про меня…

— Что? Откуда?

— Ну какая тебе разница? — Соня чуть-чуть потянула за концы цепочки, и Анютка снова сдавленно пискнула.

— Ну чего ж ты хочешь-то от меня, а? Скажи уже наконец, не мучай ребенка…

— Я тебе скажу, а ты меня сейчас в жабу… или в крысу, да?

— В какую крысу?

— А хрен тебя знает, в какую. Если на видео сперва баба есть, а крысы нет, а потом наоборот, то…

— Так не я это была, не я! Чем хочешь тебе покля… ну как тебе доказать?

— Да не надо мне ничего доказывать, мамаш.

— Маа-ам… мама… — Аня выдавала какие-то странные гримасы, как дите перед зеркалом — хотя никогда себе подобного не позволяла, даже в самом младенчестве.

— А что тебе надо? Отпусти Аню, я все тебе сделаю, что хочешь… — Марфа чуть не ляпнула «бесплатно», но осеклась. Потому как нынешняя ситуация — это уже было понятно — явно подходила под «происшествия, зафиксированные во время несения сторожевой службы». О таком придется отписывать в Контору, если вообще не демонстрировать какой-нибудь комиссии. Рядом с этой мыслью встрепенулась еще одна, маленькая, неразборчивая, — о том, что надо бы и вправду отзвонить, позвать на помощь, хоть как-то дать знать о том, что здесь и сейчас происходит. Вот зря она в свое время послушалась маму Иру и не завела себе крылатку: а ведь еще сто лет назад эти блохастые паршивки как миленькие доставляли любую тайную переписку, а теперь… Но мысль, как встрепенулась, так и затихла, словно ее, как и Анечку, начали пережимать золотой удавкой.

— Мама, я пить хочу! — Анютка снова попыталась взбрыкнуть, высвободить кулачки, расцарапать гостье рожу, но не смогла — камни, хоть и не активированные, а все равно неприятные, вызывали раздражение и сонливость, как будто затягивали Анютку в начало болезни.

— Сейчас, доченька, сейчас… — Марфа выскользнула из-за стола, рухнула на колени. — Вот давай я тебе клятву дам, на чем хочешь поклянусь, что любую просьбу выполню, а ты Аню отпустишь.

— Прямо совсем-совсем любую? — Сонька снова потянула за золотую нить — как жилы из Марфы вытягивала.

— Да.

— Даже если убить кого-то попрошу?

Рубин прижался к Анюткиной коже, прямо под синей жилочкой. Аня вякнула что-то мгновенно осипшим голосом — цепь чуть съехала, открыла розоватый след от рубина — значит, камни уже нагреваться начали.

— Даже если попросишь.

— Ну… я вот даже и не знаю… — хихикнула вдруг Соня. — Разве можно ведьминой клятве верить.

— Мам, оно жжется!

Мам… Нынешняя мысль царапнула сухой льдинкой в горле — маму Иру бы сюда на подмогу.

— Жжется тебе, детонька? — снова засюсюкала бывшая невеста-суицидница, косясь на бутылку с опасным пойлом. — Это ты мне хорошо напомнила. Умница, крошка, возьми с полки пирожок. Значит, так. Хочешь, чтобы я дочку отпустила, возьми бутылку, вылей на себя. Соврешь — я спичку брошу. У вас с этим строго, правда?

Марфа снова поперхнулась, будто уже сейчас глотнула неведомой спиртовой настойки. И про огонь мирская знает, и про камни. Нет выхода. Не у нее, а у Анечки, у доченьки, у…

«Марик!» — словно шевельнулось что-то внутри. Как в те времена, когда сын был жив, стучался внутри живота, находился под ее защитой.

— Правда! — Марфа встала, потянулась к неопрятной бутылке, нюхнула горлышко, поразившись тому, как хорошо пахнет удобренный забей-травой паленый спирт.

— Кретинка… Вот кретинка-то, — жалобно застонала над моим ухом Жека. — Нет, ну это ж надо, а… Овца несчастная! Бутылкой этой дуре по кумполу, и вся любовь!

— А ты бы догадалась сразу… вот прям сразу, да? — заоправдываласъ я. Мне такая версия в голову не приходила. А вот штука, которая в просторечии именуется «шило в…», в одном месте, в общем… Ну та, которой мы ресторатора Артемчика в «Марселе» к месту пригвоздили, — очень даже. Это ведь реально одной левой рукой делается, пары секунд должно хватить — и все, мирская как повязанная, сосредоточиться ни на чем не сможет, а из сведенных судорогой рук цепочка вылетит. Анечка же умная девочка, вон как о ней Марфа хорошо думает. Сообразила бы, что к чему, если бы посильнее и постарше была. Она даже сейчас, в воспоминаниях, нервничала куда меньше матери — то ли надеялась, что ее спасут, то ли в ней интерес перевешивал отчаянность момента.

— Ну… знаешь, ну вот такой медузой размазанной точно бы не сидела! — Евдокия переломала пополам нераскуренную сигарету. — Хоть тушкой, хоть чучелком… Что ж она так подставляется-то, калека!

Марфа молчала так, будто ее с нами вообще не было, будто она вся по ту сторону телевизора осталась.

— Девчонки, ну дайте посмотреть спокойно, а? — одернула нас Зина.

Старый молчал, а Афоня чуть ли не плевался себе под нос, мешая последние ругательства с какими-то своими вариантами решений.

Тут изображение запузырилось слегка, словно мы все это в луже наблюдали, и начал накрапывать дождик.

Марфа лицо ладонями закрыла: щеки пылают, а пальцы бледнющие, и сквозь них слеза выступила, как кровь сквозь бинт. Правда, прозрачная.

— В телевизор смотри! Смотри, я кому сказал, — рыкнул вдруг Старый. И нам походя пояснил: — Это она сейчас такое… Сами все увидите…

Марфа руки на столешнице сложила, как примерная ученица, затряслась немножко, но свою сущность дальше показала.

— Нет, погоди… — Соня, кажется, слегка ослабила хватку. Или показалось? По крайней мере хуже Анютке не становилось: дышала с присвистом, как тяжко простуженная, но не стонала и в забытье не впадала. Разве что обмякла слегка, почти облокотилась о жесткие Сонины колени. (На общественном балконе было темно, а в кухне их маскировала скатерть, Марфа не обратила внимания… а сейчас сообразила, что ноги у лженевесты крепкие, как у наездницы или спортсменки. А ведь такой безвольной выглядела, прям как Ленка-Амеба, средняя дочка мамы Иры.)

— Мама!

— Я здесь, Анюточка, я здесь… Что делать? — всполошилась Марфа и посмотрела на преступницу с такой надеждой, будто та была ей доброй советчицей и давним другом.

— Поставь бутылку на место. Вот молодец. Мне тебя просто так гнобить бессмысленно. — Ожерелье снова чуток натянулось. И сразу же опало. Словно резинка на дурацком мячике-раскидае.

Марфа сосредоточилась, ожидая нового приказа, медленно глянула незваной гостье в глаза. Как-то опять отвлеченно подумала, что в школу Анютка завтра явно не попадет, вон, уже без четверти двенадцать, не выспится ребенок. Так что, когда эта вся шушера закончится, Марфа возьмет да и нарежется дорогущего коньяка, по самые брови упьется и забудет это все.

По всему получалось, что девка сама еще не выбрала, что творить дальше. Но варианты обдумывала как-то странно, без единого упоминания того, что предполагала делать. «То ли „Берлин“ выбрать, то ли „Канны“. А ведь я не боюсь, вот возьму и выберу. Правильно Схимник про такую власть говорил, куда там оргазму, господи ты боже мой! Гы! Оргазм, блин, головного мозга. Танцы со смертью… Зря Венька сам не попробовал, наркошам каким-то все поручил. И они ни хрена не сделали, и он пролетел, как та фанера. Не знал Венька, что теряет. А я теперь сильная, да… Сама ведь от себя не ожидала, правда? А Венька — дурак. Дурак и трус, да… Так все-таки, что дальше выбрать — „Канны“ или „Берлин“. Или уж сразу „Амстердам“? А ведь я смогу…»

Что скрывалось под географическими названиями, Марфа поняла не сразу, уцепившись за сладко знакомую мысль о том, что неизвестный Веня трус, дурак и кто-то там еще по непонятному поводу. Презрение к мужикам цвело в Соне таким прекрасным и знакомым цветом, что в другой ситуации Марфа бы с удовольствием переменила тему разговора, расположила к себе собеседницу. А сейчас…

— Ну вот смотри… Ты же мысли читать умеешь, да? — Соня как-то очень ласково улыбалась.

Марфа пожала плечами.

— Да не прикидывайся, умеешь. И читать, и внушать. Я, пока на твоем дурном балконе сидела, сама чуть не поверила…

— Во что?

— Ну ведь, деточка, никого убивать нельзя. Ни себя, ни… — Соня передразнила фирменное Марфино квохтанье. — В общем, ты молодец, хорошо постаралась. — Сейчас девица ее почти подбадривала, хвалила. Не так, как мама Ира, но похоже. И Марфа чуть не улыбнулась в ответ, но тут Анечка снова захрипела жалобное:

— Мама, я пить хочу, очень.

— Сейчас, доченька, сейчас… — Теперь Марфа не радовалась, а почти плевалась ненавистью. Будь ее воля, порвала бы эту чуть не помершую тварь на куски. Да только вот…

— В глаза мне смотри! Я сейчас свадьбу стану вспоминать, а ты соображай, кто из твоих… кто у вас крыса. Поняла? — Соня снова взялась за концы пресловутого ожерелья. Намотала их на запястья, дергая Анютку то к себе, то от себя при каждом движении.

— Поняла.

— Как сообразишь, скажешь, кто это есть и как его достать. И пока не достанешь, я твою дочку не отпущу.

Марфа снова кивнула, думая о том, что час-другой Анютка в дурацком ошейнике выдержит, а вот потом… Дура! Дуреха мякинная! Девка-то тоже устанет, вырубится, ослабит внимание. Тогда…

— Слушай, мамаша, ты так громко думаешь, что у тебя на морде все написано! Меня отключишь — другие нарисуются. У тебя на лестнице двое и один внизу, в машине. У всех микрофоны.

— Врешь, — неуверенно дохнула Марфа.

— Не вру, — почти улыбнулась Соня. А потом, не повышая голоса, сказала, обращаясь к расписной сахарнице: — Веньчик, дай сигнал? Два зеленых и один красный.

Сахарница угрюмо молчала, зато за окном скорострельно отозвались огоньки ракетницы — как два изумруда и один рубин — гремучая смесь.

— Ну что, поверила? Так что ты, мамаша, головой подумай. Я же добрая, ты ж понимаешь… Меня свалишь, так сюда мальчики подтянутся.

Гостья забалаболила какой-то ужас, Марфа ее толком не слышала, стараясь дышать в одном ритме с Анечкиными хрипами и разглядывая почему-то валяющийся на полу бутерброд. Узкие огуречные дольки уже начали увядать — жалко. Овощи зимой куда дороже, даже если на рынке…

— Ну чего, готова?

— Да.

— Тогда давай работай, что ли…

В Сониных воспоминаниях сразу же замельтешили ковровые дорожки ЗАГСа, пахнущий кожаным портфелем салон лимузина и негнущийся лепесток фаты. На секунду промелькнула мысль: «Работаю вариант „Канны“, как и договаривались», — и унеслась дальше, затягивая Марфу в поток банальных девичьих воспоминаний.

— Дуська это.

— Кто? — Соня трясла головой не хуже больной болонки, но цепочку так и не отпустила.

— Дуська-Гадюка, Евдокия Озерная. Сейчас Жекой зовут.

— Так Дуська, Жека или Евдокия? — огрызнулась бывшая невеста, громко подумав о том, что прозвище Гадюка неизвестной заразе очень даже подходит.

— Это одно и то же. — Марфа сейчас смотрела, как на Аниной шее всплывает второе красное пятно — следом от передержанного горчичника. — Рядом с ней Ленка-Амеба, дальше Сенька-Стриж, Гуня, а пятую не знаю. Она вообще мирс… случайно оказалась.

— Ну хрен бы с ней, — отмахнулась Соня и резко повела рукой, вновь натягивая цепь. Марфа проследила за движением, понимая, что разорвать цепочку можно, но сложно, — Анечкина кожа слишком близко, вдруг зацепит? — Ты мне Дуську достаешь, а я тебе дочку возвращаю, поняла?

Марфа растерялась. Понятно было, что к Жеке-Гадюке у невесты свой счет имеется, и одним чаепитием с мятными пряничками разговор не обойдется. Но для приличия и очистки совести стоило бы…

— Где ж я тебе ее возьму?

— Это ты меня спрашиваешь, мамаша? Если бы я знала, сама бы давно…

— Мамочка, я писать хочу!

— Ничего, потерпишь. Давай шевели мозгами, не травмируй ребенка.

— А меня ты как нашла? — снова заосторожничала Марфа.

— Молча, блин. Не фиг было объявления в Интернете давать.

Про загадочный «Интернет» Марфа понимала плохо, знала, что это какое-то массовое издание, вроде очень-очень многотиражной газеты, в которой каждый может публиковать что угодно, но в глаза не видела. А вот мама Ира в свое время дождалась, пока Ростинька обучится им пользоваться и заодно научит ее. Но вот объявления… первый раз про них слышала, честное слово. Мама Ира ведь клялась, что только друзья друзей и знакомые знакомых к ней приходят, что ж это…

— Ты давай ищи свою Дуську, я тебе потом все расскажу если хочешь.

— Мама, я писать… очень-очень…

— Я найду! Ребенка освободи, я тебе что хочешь…