Московские Сторожевые Романовская Лариса

— Давайте и вправду заканчивать. В общем, Вениамин Васильевич, я не вправе принять ваше предложение, но крайне рекомендую вам подумать над моим.

Спицын зевнул, прикрыл рот ладонью, ухватил указательным и средним пальцами прилипший к нижней губе хвостик петрушки. По-мальчишески усмехнулся и шевельнул ладонью туда-сюда: сделал вид, что курит. И вправду, дите дитем. Ясноглазый, светленький, сосредоточенный и любопытный. Лет в десять он отрывал крылья бабочкам и был уверен, что это научный эксперимент. А сейчас смотрит на меня и представляет себе большой деревянный крест и кучу хвороста под ним. А к кресту иду я. Спасибо, что не ползу… Надо же, в какой страшненькой одежде он меня представляет. Балахон какой-то, что ли?

А глаза у Вени такие ясные-ясные. И ненависть чистенькая. Как тот неразбавленный бензин. Даже как-то… приятно? Спокойно мне, вот. Враг найден, сидит напротив, улыбается. Смотрит, как официант несет к столу тарелочки с «Захер-тортом», пытается угадать, как я буду кричать, когда хворост загорится, и каким окажется на вкус этот сказочный венский торт. Ты, Венечка, будешь разочарован, но фантастический «Захер» на вкус, цвет и прочий запах — это самый обыкновенный торт «Прага» времен твоего пионерского детства, рецепт-то слизан копейка в копейку. Только он теперь куда менее дефицитный, в этом вся и разница.

— А с чего вы взяли, будто я что-то приму? — улыбнулся Спицын. — Вы не исключаете варианта, при котором… э-э-э… я слегка подниму цену?

— Камни? — усмехнулся Старый.

— Да нет, жизни. — Спицын снова улыбнулся и мысленно подбросил хворосту в огонь.

— Ве-неч-ка! — почти мяукнула я. Даже не я, наверное, а юная девочка Лиля, которая четко знала, что никуда этот мирской от нее не денется. — Вень, хочешь, я тебе фокус покажу? Больно не будет.

Веня кивнул. Улыбка сделалась совсем ясной, костер затрещал сильнее.

— Оп-ля! — Я дождалась, когда на столе расставят все тарелочки с «Захер»-«Прагой». — Которая твоя?

Веня, не раздумывая, ткнул в самую дальнюю. Словно опасался, что я взорву десерт. И при этом мысленно разглядывал, как именно я шиплю от боли и пытаюсь подтянуть привязанные к кресту ноги.

— Ну что? Фокус-покус, фигли-мигли? — Я легонько размяла правую руку. Подмигнула всем присутствующим, сложила ладони шалашиком прямо над тарелкой. Улыбнулась. Тоже ясно так, нежно.

И здесь, в этом благополучном ресторане, и в тайных Вениных мечтах, которые вдруг оказались… э-э-э… куда более эмоциональными. Потому как костерок потух, крест превратился в металлический скользкий шест, руки у меня, разумеется, были теперь свободными, а под тем дурацким средневековым балахоном не оказалось совсем ничего. Хотя нет, чулочки можно оставить. Какие-нибудь, мм, розовые, вот! И улыбаться, улыбаться… Там, в мечтах дурацкого мальчика, и тут, за столом, глядя на остолбеневшего Веню. В облюбованной им тарелке теперь лежал коржик. Тот самый, за двенадцать копеек, со скорбными звездами сахарной пыльцы. А чтобы было понятно, в чем подвох, я превратила нежную фарфоровую утварь в казенную общепитовскую:

— А ты представляешь, Веня, если такое с деньгами твоими будет? Ну или с документами?

— Цирк-шапито, в чистом виде, — скучным голосом произнесла Соня.

Спицын, болезный, был больше близок к помешательству — сперва он смотрел на коржик не отрываясь, потом, через силу, дотронулся до несчастной выпечки так, будто та была какой-нибудь тухлятиной. Убедился, что коржик в порядке, и начал тыкать в него пальцем. Я не выдержала, пододвинула тарелку к себе, отломила кусочек.

— Вкусно, — соврала я. Ну не люблю я песочное тесто. — Кто-нибудь хочет?

— С удовольствием, — мягко отозвался Схимник. Голос у него был хороший, густой, как у породистого кота, наверное. И ел он очень красиво — сперва коржик, потом нежнейший торт — все равно ни Соне, ни Спицыну было сейчас не до того.

И если бедолага Веня что-то мекал и смотрел на меня со страхом, то Соня скрупулезно перечисляла условия сделки:

— А в моем случае размер компенсации будет больше или меньше? А когда вы будете осуществлять выплату? А можно какую-нибудь расписку?

— А что ты вообще хочешь? — заинтересовалась вдруг Зинка. Можно подумать, что они в магазин за платьем собрались.

— Сперва ту лярву придушить. А потом спросить у нее, за кого я замуж выйду.

— Женская логика, — хмыкнул Фоня.

— За него и выйдешь, просто второй раз, — раскололась я. Мы за сегодня уже столько всего нарушили, что одним пророчеством больше, одним меньше…

— Вы озверели? — Теперь Соня выглядела куда изумленнее того же Спицына. Но, в отличие от него, не растерялась, а наоборот, стала жесткой и собранной. — А в чем тогда ваша выгода?

Я хотела объяснить — про нелюбовь, благодарность к жениху, возникающие чувства и то, что собой никогда нельзя жертвовать: ни принципами, ни мечтами. Потом запнулась.

О Сонину уверенность, что ли. Поняла, зачем она впуталась в сотрудничество с малахольным Веней, и еще какую-то пока что неведомую мне авантюру:

— Не любишь, когда тобой командуют?

— Не люблю, когда логики не видно.

— Ну я же говорил, у вас прекрасные способности Отладчицы, — Старый перестал что-то шептать обескураженному Спицыну. — Вы понимаете, медам и месье, у Софьи Юрьевны обостренное чувство справедливости. Равно как и у вас. — Он глянул на молчаливого Схимника. — О законах развития этой справедливости я бы поговорил чуть позже.

Нашего согласия на это не потребовалось.

— Сейчас я предлагаю вам, — кивок на Веню, — и вам, — то же движение в сторону Сони, — немного повременить. Дождаться, скажем так, решения суда и по итогам выбрать форму компенсации… так сказать, валюту контрибуционной выплаты.

— А присутствовать на нем можно? — заинтересовалась Соня.

— Лично вам, Сонечка, совершенно необязательно, у вас всего лишь покушение, причем именно в качестве запугивания, а вот месье Спицын, увы, просто обязан там быть…

— Почему? — снова поинтересовалась Соня.

А Веня молчал так, будто его уже взяли в ученики, наложив оброк немоты. Я глянула на него внимательнее и зарделась. Все-таки переборщила моя Лилечкина сущность: не с коржиком, нет… с мысленным стриптизом. Трусы ему, что ли, высушить, пока мы еще за столом сидим.

— Потому что прецедентов с осознанным убийством ведь… моих коллег, — Старый посмотрел на некстати появившегося официанта с кофейными и чайными чашками, — за последние триста лет практически не было.

— Вы уверены? — подал голос Схимник.

— Да, Андрюша, абсолютно уверен. Подождите буквально минуту, я уже заканчиваю. Так вот, Вениамин Васильевич, в вашем случае ситуация осложняется тем, что мы уже вынесли приговор… тому самому… поставщику информации. Так что повлиять на происходящее или связаться с нами до определенного дня вы просто не сможете.

— Хотите чаю? — окликнул меня Схимник.

Я хотела отмахнуться, потом глянула на странного визави и согласилась. Проследила, как гость управляется с округлым фаянсом, почувствовала, как у меня жжет между лопатками — это наши, сидевшие за соседним столом в засаде, буравили взглядом. Вряд ли Жека, она смотрит куда осторожнее. Оборачиваться я не стала.

— Прошу вас. — Жесты у Схимника тоже были мягкие, котовые.

Чай оказался хороший, даже не жалко, что без меда. Только вот слишком горячий. Я позвенела ложечкой о белое нутро чашки, упросила напиток слегка остыть. Вот теперь все было в самый раз.

— …соглашайтесь добровольно, — уговаривал Спицына Савва.

— Как подписка о невыезде, что ли? — буркнул Веня.

— Нет, миленький, — засмеялась вдруг Зинаида, — как у Скифа, у тебя не будет… за него хоть поручились.

Я полыхнула щеками — обещала ведь за Веней присматривать, а сама сижу, разглядываю незнакомого мужчину, а Зина… ой… интересно, а про костер и шест она видела?

— Одной немотой за нарушение клятвы ты точно не отделаешься, — продолжала Зинаида.

Спицын недоумевал.

— Ну дружочек твой, которого ты попросил Таньку-Рыжую пристукнуть и который в нашего студента два раза стрелял? Не помнишь?

— Вы же все рыжие, — пробормотал Веня. — Рыжие, косматые, с рогами и копытами…

— Упс…

— Кажется, у парня крыша…

— А я предупрежда…

Старый перегнулся через стол, дунул Спицыну в лицо. Дождался, когда выражение Венечкиной физиономии будет напоминать то, которое бывает у спящих младенцев.

Потом с удовольствием ухватился за кофейную чашку — даже ладонью или ложечкой греть не стал, так махнул.

— Сонечка, надеюсь, с вами у меня проблем не будет?

— Все зависит от размеров компенсации…

— Ну что же… Сейчас вы убедитесь, что я никогда не нарушаю своих слов. И своих планов тоже.

Старый переставил чашки на столе, освободил себе кусок стола размером с папку для бумаг. Вынул из кармана горсть пуговиц — тех самых, что изображали нас и наших неведомых противников на схеме сегодня вечером. Выложил пуговицы кружочком. Строго посмотрел на Схимника:

— Андрюша, жаль, что вы в свитере. Мне нужна пуговица.

Схимник снова одернул якобы севшие после стирки шерстяные рукава. Заглянул под стол. То есть почти под стол. Неужели и вправду брючную пожертвует? Однако нет — у него под странным джемпером оказалась вполне приличная рубашка. Ой, а даже жалко как-то — я бы на возню с… хихикс… под столом поглядела бы. Но тут Схимник (или Андрюша?) зажал пальцами манжету и, не напрягая руку, отделил пуговицу от ткани — легко так, будто просто рубашку расстегнул. Я даже залюбовалась.

— Кидайте, — тихо приказал Старый.

Схимник кивнул, подбросил пуговицу — словно монету. Ухмыльнулся, глядя на то, как она аккуратно легла прямо в центр выложенного круга.

— Это зачем? — заинтересовалась Соня.

— Тссс… — отозвалась Зина. — Потом объяс…

Спицын негромко всхрапнул, хотя вроде бы продолжал сидеть с открытыми глазами.

— Это, Сонечка, ритуал такой… ну как игра. «Пуговичный король» называется, — усмехнулся Савва Севастьянович.

Ничего себе игрушечка, да? Я посмотрела на Схимника — он сейчас выглядел бледнее покойника — скулы так же натянуты и пальцы намертво сплелись. А в остальном… ничего… очень даже.

— Медам и месье, я сейчас барышне в трех словах ситуацию разъясню, а вы пока почитайте немного. Хорошо? Андрюша, вы посидите ровно, чтобы им удобнее было.

Схимник кивнул, не замечая, как с виска срывается холодный пот.

— Нас ваши друзья беспокоить не будут?

— Не будут.

— Вот и замечательно. Все, господа, можете читать. А вам, Сонечка, я это попробую рассказать словами. Вас ведь с Андрюшей Спицын познакомил?

— Ну да, я попросила.

— А о себе он мало что рассказывал?

— Венька?

— Да нет же…

— Андрей? Ну да, довольно мало. А что, это важно?

— Чрезвычайно важно. Я бы даже сказал, чрезвычайнейше. Так вот, Сонечка, семь лет назад на Волгоградском проспекте произошло банальное двойное убийство…

Я уж не знаю, как именно и зачем Старый рассказывал Соне эту историю, — когда мирского читаешь, то внешний слух притупляется, закрывает от тебя лишние звуки. Лично у меня то, что я могла прочесть у Схимника, довольно сильно сплелось с Гунькиным рассказом — вот ведь Пашка вроде предчувствия на десять из двенадцати сдал, а сегодня взял да и рассказал мне все вовремя. Хорошо так получилось, понятно.

Схимник от нас не скрывал ничего, выворачивал всю свою жизнь наизнанку, как шкаф во время обыска… только вот содержание там было такое, что куда легче всю историю изложить с точки зрения давно погибшего Данилы-Каменщика (Гунькиного отчима, бати Мити), он как-то посимпатичнее себя вел.

В общем, семь с лишним лет назад, весной две тысячи первого года, свободный Спутник Данила-Каменщик получил особое назначение. Объект спутничества — то есть будущая жена — особой проблемы не представлял, ибо и с женским алкоголизмом, и с безденежьем, и с трудными подростками Данила управлялся легко. Тем более что оных подростков было ровно одна штука.

До входа в семью Даниле выделили пару недель на ознакомление с ситуацией, разработку легенды и наши прочие служебные заморочки. Единственный затык был с финансированием, потому как в нашей родной Конторе испокон веку творился просто несусветный… бардак. А если учесть, что перед вступлением в должность Спутники не только обновляются, но и всегда меняют город (чтобы никто из знакомых не узнал), то воспользоваться мирскими связями и как-то где-то подкалымить Каменщик не мог. Московских Сторожевых он знал довольно плохо, внутренними раскладами не интересовался и куда больше думал не о служебных хитросплетениях, а о том, где бы достать денег, чтобы не являться к будущей супруге совсем уж босяком.

Короче говоря, кто-то из шапочных знакомых свел Каменщика с одним мирским (как раз со Схимником), готовым заплатить немаленькие деньги за банальную удачу. Насколько я поняла, Схимник срочно оформлял документы то ли на вывоз каких-то денег, то ли на ввоз партии товара. В любом случае, речь не шла о наркотиках или оружии, а потому сделка Контрибуции не противоречила. Данила сработал быстро и ювелирно, за сутки проставил печати и добыл все то ли справки, то ли еще какие бумаги, просто поулыбавшись чиновничьим хар… кхм… лицам, и посчитал свою миссию завершенной. Схимник стал обладателем драгоценного пакета документов, а Каменщик — вполне солидной по тем временам суммы, которая вполне годилась в приданое холостому сантехнику. (Тот факт, что вместо денег «полезный мужик» потребовал ключи от машины и немного бирюлек, Схимника тоже не удивил.)

Спустя несколько месяцев Схимнику снова потребовалась удача, но куда более крупного размера. Подробности сделки я решила не просматривать даже мельком, все равно ничего не поняла: с оружием, наркотиками, порнографией не связано — ну и прекрасно. Я бы сама, наверное, вот так халтурить бы не стала, но я женщина. Мне легче. А хороший Спутник всегда должен быть добытчиком, у них это свойство организма, мне Семен когда-то рассказывал… Кстати, надо будет Ростику про это напомнить, он же у нас не особо хозяйственный, а без этого свойства в Спутники не берут. Опять я отвлеклась, чуть не пропустила следующее воспоминание.

Вопреки нашей привязанности к цифре «три», Данила-Каменщик прокололся не на третьем поручении, а на шестом. Оно, как и все предыдущие, исходило от Схимника и было завязано исключительно на бумагах: не то надо было выиграть какой-то тендер, не то подписать контракт на поставку, не то что-то еще, такое же непонятное, но довольно приличное. Закавыка была в том, что оплатой за это и несколько предыдущих заданий должна была стать дарственная на квартиру. Потому как мыкаться в хрущобе с профессионально обожаемой женой-актрисой и пасынком переходного возраста Каменщику не особенно хотелось. Казенную «трешку» от прошлого спутничества он честно сдал Конторе, а вставать в нашу очередь на жилплощадь в столице было бессмысленно: в Москве конторская квартира освободилась бы как раз к тому времени, когда у Данилы (то есть уже бати Мити) появились бы правнуки от нынешнего брака.

В общем, сделка устраивала абсолютно всех, и, прежде чем ввести Каменщика в курс поручений, Схимник показал ему будущую жилплощадь.

Как это все пережил давно покойный батя Митя, я так и не узнала. А сейчас, за ресторанным столом, Схимник честно демонстрировал нам непонимание: потому как, войдя в квартиру (хороший дом, сталинка, центр Москвы, уже лет десять как здесь коммуналку расселили). Каменщик переменился в лице и помрачнел. Я бы на его месте тоже помрачнела: потому как считывать историю квартиры у нас умеют даже абитуриенты Шварца, а уж унюхать следы насильственной смерти, да еще множественной… Короче, ни история расселения коммуналки, ни дальнейшее использование жилплощади — начиная от кхм… работы с кредиторами и заложниками и заканчивая суровыми буднями подпольного борделя, — Данилу-Каменщика не порадовали. Особенно если учесть, что автором практически всех этих действ был сам Схимник. По-хорошему, при обнаружении подобных следов следует отписывать в Контору, получать зеленый свет и восстанавливать справедливость. Каменщик, может, так и собирался сделать, но не успел…

Для начала батя Митя имел неосторожность отказаться от своих обязательств. Причем, разумеется, сделал это со всем присущим бывшему гусару шиком и смаком — не только провалил столь ценный для Схимника контракт, но и легким движением руки натравил на бывшего работодателя не то налоговую полицию, не то еще какую-то неприятную организацию. Сам же тихо вернулся к спокойной Спутничьей жизни и сантехническим обязанностям.

В общем, с точки зрения Данилы-Каменщика, он сделал все, что мог. С точки зрения Схимника, происходящее нарушало все представления о справедливости и потому требовало ответных действий. Про результат этих самых действий мне уже рассказывал Гунька: ну, по крайней мере, то, что он видел. А сейчас Схимник в подробностях демонстрировал события семилетней давности: как они со Скифом вламываются в квартиру Гунькиных родителей, что там происходит, пока тот самый пасынок ведуна играет в карты в чужом подъезде, как этого сопляка черт приносит не вовремя. Все я увидела: и как мать (еще живая!), с ножом у горла, пытается уверить сына, что все в порядке (не зря Гунечка маминым актерским талантом гордился!), и как батя Митя успевает вышвырнуть куда-то пасынка и вернуться обратно, чтобы спасти жену… И как они потом умирают друг у друга на глазах, а Схимник со Скифом аккуратно готовят поджог, понятия не имея, что вот теперь, поливая вроде бы два трупа спиртом, они по-настоящему погубят потомственного ведуна, спасшего ценой своей жизни непутевого мирского подростка… ныне — очень перспективного специалиста.

— А вот потом, Сонечка, — перебил страшную картинку голос Старого, — пришли моя очередь и моя справедливость…

Я тяжело потрясла головой, проморгалась, всматриваясь в действительность. Кое-как нащупала на столе сигареты (вроде Афонины, крепкие), закурила, затягиваясь так сильно, словно вместо никотинового дыма вдыхала целебный кислород.

Сбоку от меня так же тяжело дышала бледная Зинаида. Спицын не шевелился, спал с открытыми глазами. Афоня все еще работал с воспоминаниями, его лучше было не отвлекать. Что уж там Савва Севастьяныч сейчас втолковывал Соне — я не слышала. Смотрела на Схимника — красивого, рослого, спокойного… Такого интеллигентного и вежливого, что и не поверишь, будто он… Ой, мамочки…

Зинка придержала меня за локоть, заставила хлебнуть холодного чаю. За соседним столом — не тем, где все еще ужинали знакомые Схимника, а нашим, где Дуська с Семеном, — кто-то сильно встрепенулся, готовясь оказать помощь. Зал тем временем пустел и затихал. Где-то за окном давно перестали сигналить сбивавшиеся в пробку автомобили…

А мы тут сидели, разглядывали простого мирского, сорока двух лет от роду, холостого, бездетного, вторая группа крови, резус-фактор положительный (и это можно не считывать, это так, татуировка), на счету которого было много-много чужих жизней, как в военное, так и в мирное время, и страшное, неотменное проклятие, выданное ему однажды Старым. «Чтоб тебе семь лет удачи не видать».

Схимник сидел ровно и неподвижно, будто фотографировался на важный документ. На светлой скатерти с шипением прогорала оторванная от его рубашки пуговица, оставляя после себя густой, черный, сладковатый дым. Интересно, что вместо нее видели мирские?

— А Гунька знает?

Этот вопрос задала не я. Не Зина, не Фоня, а все та же невозмутимая девушка Соня. Так легко спросила, будто давным-давно вращалась в нашем круге. Даже больше, наверное, — росла вместе с нами. Умирала, молодела, тихо скатывалась в старость и выбиралась из вечности. А ведь мирская, абсолютно точно.

— Нет. Ему рано, — отрезал Старый. Оглядел притихший стол и незаметно свистнул.

Мы продолжали молчать — каждый о своем и все по-разному — а над нашими головами покатился легкий незатейливый шум: хорошая такая беседа на семь голосов, три мужских и четыре женских, ровно по количеству собравшихся. Если официант или кто другой подойдет, так именно эту болтовню и услышит, не разобрав ни слова, но поверив в благонадежность и легкомысленность честного народа. Правда, вот нашим, тем, кто сидит за соседним столом, тоже ничего не слышно. Но, наверное, так сейчас надо?

— Ну что, Андрюша, бери короля…

Схимник шевельнулся незаметно и стремительно — будто ветер дунул или змея проползла. Красивые движения. Вот странно — он же убийца, причем такой… не случайный, осознанный, а я больше им любуюсь, чем его боюсь. Смотрю как на тигра в зоопарке, что ли? Да нет, тигр — он за решеткой, я от него укрыта. А тут вот совсем рядом, можно сплести ладонь с ладонью. Как же страшно… до восторга просто.

— Взял? — подозрительно ласково спросил Старый.

Схимник помотал головой: обгорающая пуговица рассыпалась на глазах, выпрыгивала из пальцев, крошилась в мелкую труху.

Я на своем веку такую штуку видела пару раз, но там мирские понятия не имели, зачем и почему им в такое сыграть предлагают. А Схимник, видимо, сообразил, что это все связано с держащимся на нем проклятием. Или просто почуял подвох. Скользнул рукой обратно, отпрянув от пуговичного круга. Свитер на правом рукаве у него теперь был влажным, словно пропитавшимся паром от горячего чайника, а сама кисть неприятно розовела. Ну хоть не пузырилась — а то я и такое видела.

— Прошлое — труха? — почти утвердился во мнении Схимник.

— Правильно, — кивнул Старый. А потом обратился к Соне: — А ты не замечала, голубушка, что у вас… в любой ситуации, когда вы вместе с Андреем на охоту… на нас охотиться выходили, что-нибудь обязательно наперекосяк шло?

— Хм… — Соня задумалась. — Так, ну, когда я ту заразу у больницы пыталась протаранить, то там коробка передач… Но, вообще, все получилось, кто же знал, что вас это не берет. Когда Скиф в первый раз стрелял, прямо у себя в кабаке, Схимника не было. И во второй раз тоже. Когда ту бабу гантелей по голове… тоже вроде удачно, но опять же вас не взяло.

Про мою историю Соня почему-то промолчала, перечислила другое:

— А вот вашего Гусева, — она махнула в сторону Афони, который, кажется, до сих пор что-то читал у Схимника в памяти, но уже не по работе, а так, для себя, — Андрей сам на бензоколонке… Полная лажа получилась. Таксиста я взрывала, нормально обошлось. Он выжил?

— Выжил, — поджала губы Зина.

— А в скорой сказали, что насмерть. Неважно. В общем, единственный раз, когда мне вашу… ту, рыжую, надо было сберечь, машина на воздух поднялась, спасибо Веньке. Схимник тогда как раз вместе со Скифом меня в подъезде ждали… Вы правы, сходится.

— Ну вот, это и есть «семь лет удачи не видать», — абсолютно серьезно сказал Савва Севастьянович. Можно подумать, что он лекцию читал по истории чего-нибудь, а не наши жизни разматывал. — Вот что бывает, если со своей справедливостью полезть в нашу.

Зоя пфыкнула сигаретным дымом Старому почти в лицо. Злобно как-то, но… красиво у нее получилось, я залюбовалась. Оказывается, я вообще весь вечер ее жесты наблюдаю — примерно так, как другие смотрят на заход солнца или журавлиный клин. Ну надо же! Женская природа? Опять внутри меня Лилька проклевывается? Как интересно.

— И что, он теперь свободен? — Соня глянула на неподвижного Схимника.

Над нашими головами мой голос вперемешку с Венечкиным обсуждал стоимость зимней резины для «Пежо». Подумать только, какие у меня с новым возрастом интересные интонации появились! Сама от себя не ожидала!

Схимник молчал. Не виновато или обреченно, а красиво и тяжело, с достоинством. Как будто у него, как у любого из наших, в памяти были и войны, и плен, и расстрелы, и… А ведь вправду были, только не разбросанные в столетиях, а спрессованные в сорок два года неспокойного мирского бытия.

— Ну как тебе сказать… Вот по нашим понятиям, по моей справедливости, то да, свободен… За Данилу-Каменщика и его жену мирскую… — Старый нахмурился, вспоминая, как звали Гунькину мать.

— Любу, — очень спокойно подсказал сам Схимник.

— Любовь Петровну, да. За них он свое получил… — благосклонно улыбнулся Старый.

Схимник не шевелился. Не радовался обретенному, не поминал прошлое. Ждал.

— А вот по их… по вашей справедливости… все еще впереди.

— Когда Гунька вырастет? — Это мы как-то хором сказали. И я с Соней, и Зинка, и Афоня. Немножко разными словами, но смысл был тот же.

А поверху в этот момент смех звучал: вроде как Зинаида нам какой-то пикантный анекдот рассказала. Хорошо, что окружающим смысл нашего шума неясен: а то мы тут смеемся, как целый гусарский полк, а лица у всех — как при звуках воздушной тревоги.

— Пусть попробует, — еще спокойнее отозвался Схимник. Потом наклонился над столом и задул угасающий пепел от пуговицы. А она была металлической, без единого клочка ткани или кожи, такая бы только расплавилась, если на самом деле.

Что «попробует»? Отомстить или вырасти? Я сейчас уточнять не стала, потому как понимала уже, что Схимника вижу не последний раз в жизни.

— Ну ладно. У нас еще на сегодня кое-какие дела есть… Ночь длинная, должны успеть. — Старый снова свистнул, снимая маскировочный шум и подзывая официанта. Затребовал счет и неприязненно глянул на осоловевшего Веню.

— Зачем его будить? — Схимник выложил на стол кредитную карту. И откуда он ее взял? Неужели из рукава?

Старый благодарить не стал. Вместо этого приподнял ладонь, словно подравнивая имеющуюся тишину, и легко произнес:

— Ну вот. С тобой, Андрюша, мы определились. Вениамин Васильевич, который нас всех прекрасно слышит, через минуту проснется, а по дороге домой все намертво забудет — до тех пор, пока мы его о решении суда не известим… У меня осталось буквально два предложения. Первое, Сонечка, лично вам.

— Слушаю.

Сейчас я бы ее не стала Вениной спутницей называть. Скорее уж сам Спицын прилагался к этой девушке. В качестве не то трофейной медвежьей шкуры, не то еще чего-то такого же роскошного, но непрактичного.

— Голубушка… А не хотите ли вы ко мне в ученицы?

На этот раз даже Схимник изумился. И это было так странно, что… что я больше ни на кого другого не посмотрела.

— Ну знаете ли… Руку и сердце мне уже предлагали. А вот такое…

— Вы не отказывайтесь сразу, вы подумайте, — без всякой лести сказал Старый. — Ну, скажем, до девятнадцатого числа.

— До Крещения?

— Ну где-то так. У нас как раз… ситуация слегка устаканится, можно будет спокойно порешать… разное.

— Хм… Это потому, что у меня чувство справедливости? — почти сразу поинтересовалась Соня. И мгновенно уточнила: — А оно у вас… как профессиональное качество? Как способности у разных пород собак?

— Можно и так сказать. Но дело не в этом. Родись вы лет на семьсот пораньше, из вас бы вышла прекрасная Черная ведьма. Потому что для вас куда вкуснее справедливости обыкновенная власть.

Кто из нас хмыкнул, а кто присвистнул — я не поняла. Но затихли мы мгновенно, и последнюю фразу Старого я расслышала вполне четко:

— А потому мне будет спокойнее, если вы окажетесь на моей стороне, а не наоборот.

— Хорошо, я подумаю. А вот и наш счет.

Схимник молча выложил кредитку. На соседнем стуле начал потихоньку ворочаться и потягиваться Спицын. Компания бывших Схимниковых одноклассников все так же сосредоточенно веселилась, делая вид, что их начальство находится с ними. По соседству Жека в пятый или в седьмой раз гоняла официанта, сомневаясь в своем выборе десерта.

Часы над барной стойкой отбили семь ударов вместо полагающихся двенадцати и притормозили.

— Ну вот что, Андрей. — Старый сгреб в карман использованные пуговицы. — Так сказать, в благодарность за ваш хлеб-соль. В подтверждение моих в отношении вас, Сонечка, намерений… и, скажем так, в качестве моральной компенсации Вениамину Васильевичу… ну за испорченный вечер, не больше… Предлагаю вам всем задать мне по одному вопросу.

— Это обязательно? — чуть смутился Схимник.

— Это желательно. Вениамин, я вас сразу предупреждаю, будущее я не озвучиваю.

— Скажите пожалуйста, — не раздумывая, спросила Соня, — а допустим… Михаил Афанасьевич… Он ведь тоже ваш… — Она запнулась, заглатывая четко видное слово «человек», и заменила его более размытым: —…Сотрудник?

Вопрос вроде бы был адресован мне, но я замешкалась, перебирая в памяти всех знакомых мне Михаилов, Матвеев, Максимов, Мирославов, Марков и Миронов — шут его знает, как могли изначально звать неведомого мне мужчину.

— Нет, солнышко, — очень печально отозвалась Зина. — Он мирским был. Хороший мальчик, но уж совсем мирской, там ничего поделать было нельзя. Евка, бедная, с ним билась-билась, чтобы он в нашу жизнь не лез… А-а! — Зинаида досадливо махнула рукой, отгоняя неприятные воспоминания о серьезной супружеской ошибке ее когдатошней приятельницы Евы. Я эту историю раньше помнила очень хорошо, но у меня с тех пор уже прошли две жизни.

— Жалко, — разочарованно выдохнула Соня.

— А как вы нас называете? — Аккуратно разбуженный Спицын честно дождался своей очереди.

— Вениамин Васильевич, ну неужели вы думаете, что мы зовем вас «подопытными кроликами»? Вы мирские.

— Как, простите? — по-настоящему изумился Спицын. — Церковное, однако, слово.

— Можно и так, — посуровел Старый. — Андрюша, голубчик, а может, вы мне что интересного скажете?

«Голубчик» сщипывал с манжеты свитера дорогостоящую пушинку, а оттого среагировал не сразу.

Но уж потом… такое спросил, что я аж хихикнула от неожиданности. Да и остальные удивились.

— Вам никогда не хотелось стать мирским?

— Хотелось, — абсолютно серьезно ответил Старый. — Только это, Андрюша, как у вас принято выражаться… не по понятиям.

— Нельзя уходить с поста? — понимающе кивнул Схимник.

Савва Севастьянович неопределенно пожал плечами.

— А может, вы просто властью не наелись? — очень спокойно предположила Соня. Все-таки странно, что кто-то может разговаривать со Старым про наши дела и при этом… ну не соблюдать субординацию. Не бояться его, если уж точно.

— А это, Сонечка, уже четвертый вопрос. Так сказать, лишний.

Вопросы были зряшные. Я этому не сильно удивилась. И без того понятно, что мы с нашими оппонентами видимся явно не в последний раз. Сегодня, судя по всему, у нас так… дегустация была, легкая закуска перед началом довольно страшненького пиршества. Вот потому наши визави и болтают о всякой чепухе, нагуливают себе аппетиты.

К вопросу об аппетитах, кстати: после того как официант возвратил Схимнику кредитку, тот вложил в кожаный конвертик такие чаевые, что мне стало неудобно и немного завидно. Может, и мне в официантки податься, пока я молодая и легкая? И деньги не за ведьмовское дело пойдут, и проблемы с мирских считывать удобно. Ага, Лилька, разлетелась… про Несоответствие забыла или как? Впрочем, официанткой и просто так работать можно, хотя и мучительно: когда видишь чужую беду, а развести не можешь, это такая тоска на самом деле. Будто эта же самая беда, только в три раза сильнее, тебя саму точит, или будто у тебя в руках новорожденная зверушка погибает.

— Ну что, — Схимник оглядел стол, — господа, так сказать, мирские, уходим.

Троица синхронно посмотрела на Старого, будто была готова к тому, что он им запретит вылезать из-за стола. Но Савва Севастьянович улыбнулся:

— Тут вы не ошиблись, Андрюша. Мирские всегда уходят первыми.

— Алло, алло! — Старый кашлял сквозь телефонные помехи. Я еще порадовалась, что сегодня вечер не сильно праздничный: завтра Савва Севастьянович в это время уже не прозвонился бы. Хотя… это по ощущениям мы всю ночь в переговорах провели, а на самом-то деле еще часа ночи нет, метро работает.

Старый так Сене и сказал про это самое метро. А потом начал в телефон гудеть, успокоительно и строго, — до Гуньки дозвонился.

— Результативно все получилось. А у тебя что? А операционный блок с балкона не фонит разве? А ты проверь. Как следует. Потом мне депешу на телефон пришлешь. А на территории что слышно? А кроме фейерверка? Та-ак, это ты молодец. Все, мой хороший… Спать иди. Ну вот так и иди. Сигнал есть такой — «отбой тревоги». Приказано выполнять. Вот. И тебе удачной ночи. Пардон, спокойной. Кошку воспитал? Ну тогда тем более молодец, операционный блок прослушай и иди спи.

— Алкашню прямо с балкона почистил, — скромно похвастался Старый. — Они на той стороне дома гудели, а Гуня уловил и на месте справился, молодец. У него рука плохо берет, но ведь получилось.

— Умница какая, — похвалила Гуньку Зинаида.

Я запомнила на всякий случай: если Савва Севастьянович этот комплиментец забудет, сама Гунечке его озвучу. Ну вот прям завтра, когда насчет Клаксона договариваться буду. Я со всей этой мишурой крылатика почти запустила, а надо бы озаботиться воспитанием. Пусть его Гунечка на днях обмяучит как следует: и про штору в ванной, и про расписные тарелки на стенах. А то…

— Афанасий, где там у тебя права были, ты говоришь? — Старый дождался, когда Фоня нас всех вперед пропустит и сам из этого шалмана выйдет.

Семен, кстати, тоже за правами полез, хоть его никто вроде и не спрашивал. Или я опять что-то важное проглядела?

Ну так и есть: Савва Севастьянович сейчас фотоизображения на документах местами менял. Я ему под локоть поглядывала, чтобы на Сеню лишний раз не смотреть. Жест-то для меня привычный, а смысл в нем совсем иной, не тот, что раньше был. Раньше я кусочек от чужого мирского счастья своровать пыталась, а теперь вот не хотела себя обнаруживать. Сейчас, когда все закончилось, сразу жить захотелось. Залпом! А Семен выглядит так, будто все переговоры ему еще только предстоят.

Я почти угадала. Как Старый Фонину физиономию на Семеновы права прилепил и подождал, когда Сенино изображение на бумагах Афанасия приживется, так сразу и заговорил. Мы-то все это время молчали, курили. Даже я пару затяжек сделала. А Жека отказалась — она, оказывается, пачку с лишним уговорила в ходе наших дипломатических изысков. Теперь вот стояла, свежим воздухом затягивалась через кашель, мешая слушать Старого.

— …к утру вернем. Хочешь, сам документы чисти, хочешь — Афанасия попроси. Сами разберетесь.

Сеня спросил неразборчиво что-то. Вроде ему какое-то одолжение требовалось:

— …а разве нет?

Старый помрачнел:

— Тебе про Несоответствие напомнить или не надо?

Если бы меня Зинка за локоть в сторону не оттянула, я бы и дальше все слышала. А так только наблюдала издали. Как Семен плечами пожимал и ключи от своей машины протягивал. Я тогда не разглядела, а сейчас воздухом поперхнулась: авто Сеня сменил, а вот брелок оставил. Простенький такой, но с изыском: крупная черепаха, а на ней маленькая сидит. Мой презент, давнишний очень. Тогда у нас только-только приличные нэцке появляться начали. Не подделка, а настоящие, импортные. Я этих черепах сама на чистую дорогу заговаривала — чтобы ни пробок, ни происшествий, ни гаишников, ни гололеда, ни утечки бензина. Ну я в машинах не сильно понимаю, но все, что знала, — все в игрушку вложила. Наверняка Семен потом что-то подправлял, я же не автомобилист. Но это неважно, ведь черепахи на месте. С виду скромные такие черепашки, а по сути — это схема одной позы, не особо пристойной, но для нас двоих памятной. Мне даже неловко стало. Я же в свое время на кухне в окно не просто плач наружу выпускала, но и всякую памятную мелочь швыряла. Полегчало, хоть и не сильно. А тут вот оно как. Хотя… Может, Сеня к черепашкам просто привык. Ну вещь-то на удачу сделана, такое выкидывать не сильно полезно (у меня после той швырятельной эскапады за ночь года три лишних набежало). Кто знает, в общем…

— …делать? Я Дашу обратно не приклею? — тревожился Семен.

Фоня ему сразу какую-то непристойность буркнул. О том, какими именно физиологическими субстанциями можно к барышне приклеиться. Вроде умный же человек Афанасий, а такое гнет. Вот интересно, а в нашей ситуации он тоже что-то похожее говорил или нет?

Семен на Фоню так глянул, что я своих мыслей устыдилась. Обернулась спиной, начала девчонок слушать. А там и слушать нечего: Жека кашляет с присвистом, Зинка своему мирскому супругу отзванивается. Он у нее ко всяким внеурочным дежурствам привычный, а в супружеской верности ни на секунду не сомневается… Я даже не знаю, это он сам и по любви, или это Зина над ним поработала?

В общем, мне тот мужской разговор все еще слышно было.

— Ну сам посуди, мы впятером в машину не влезем, — глупо оправдывался Фоня.

Семен вроде молчал.

— Явку тебе надо писать, — бухнул Старый. — Контора завтра до семи, сам знаешь. Если отпустят тебя — доложись, если нет…

«Если нет» — это страшная вещь на самом-то деле. Означает, что Семена жена дома настолько не ждет, что его ухода в Контору не заметит. Ну пока Сеня в своей профнепригодности будет каяться, кто-то из конторских успеет его девочку послушать. Если сумеет она три раза за это время про Сеню хорошее подумать, то оправдают его. А если наоборот, то… Это дисквалификация, стопроцентная.

Ох! У меня сейчас пальцы заломило — как от перегрузки, когда ночной обход слишком тяжелым выдается. Если бы эта Сенечкина жена не сегодня пришла, а сразу после свадьбы или, там, когда… ну когда она все это первый раз почуяла, то… Мы бы оба с ним тогда с работы полетели. Он за измену — недопустимо такое, я за сотворение умышленного зла. Оба!

— Он не… — развернулась я неудачно, асфальт-то скользкий. Покачнулась, но не упала. Только руками взмахнула и дальше продолжала размахивать: — Мне тоже тогда надо! Он же не один был!

Старый не удивился. Но ладонь поднял, меня приглушая:

— Ошибаешься, Леночка…

Голос у меня теперь тихим стал, ну так я поближе пододвинулась. Люблю я сейчас Семена или не люблю, главное, что вот так — нечестно. Не должен он один из-за меня… из-за нас…

— У тебя пятерка под вопросом! — дернула меня Жека. Она сейчас тоже хрипела, но не умышленно, а сигаретно. — Ты куда рвешься, дура?

Я про свои огрехи сама знала. Но та пятерка — то бишь пять лет по Несоответствию — могла быть, а могла и не… Как Старый бумаги в Контору отпишет, да как мы с этим соглашением разберемся. А у Сени-то прямо завтра…