Пазл Варго Александр
– На черта мне ее, стерву, любить? – шмыгнув носом, хрипато пробормотал бомж. – Я, когда ночью уходил, пошутковал: курятник поджег. Отомстить хотел бабе заради принципу. Чуток. Да ночью ветер поднялся – огонь верхами и перекинулся на дом. Потом на соседний… Меня не было, я пьяный в чужой бане валялся, а там без меня полдеревни дотла выгорело. И мой дом, и соседский, и еще куча… Жена в огне задохнулась. Вот и возвращаться мне стало некуда. Ушел я оттуда.
– Что ж. Поступил ты паскудно.
– Я-то? – Старик хмыкнул задумчиво. – Да что ж… Может, не надо было мне шатуна валить? Якутов ихние шаманы учат – на злых зверюгах, мол, проклятие, сердитые духи.
– А! Ну, коли так… Пойдем, старик.
– Куда-сь?
– Не куда-сь. А туда, где ждут нас. Ни в какие другие места ходить, старик, не стоит, не знаешь разве? – усмехнулся Вадим Николаевич.
Когда Жиртрест сиганул мимо Дюфы и одуревшего Юраса в лес, он вовсе не помышлял о бунте или спасении – он только рвался укрыть в темноте свой страх, как в недавнем детстве прятался от ночных кошмаров под одеяло. Но, проблуждав больше часа по сырой, колючей, холодной ноябрьской ночи в лесу, опомнился наконец. Перестал хаотично метаться, обхватил себя за бока, присел, захлопал руками, как наседка крыльями, пытаясь согреться.
И вдруг заметил вдалеке слабые красные отблески. Тихая невнятная воркотня доносилась оттуда. Жиртресту стало любопытно, и он пошел вперед, стараясь ступать неслышно. С его весом и габаритами получалось не очень. Да и дороги в темноте почти не было видно.
В кронах деревьев шумел ветер. Он срывал ледяные капли с веток и щедро сыпал их на голову Жиртресту, швырял целыми охапками мокрые листья ему в лицо и за шиворот так, что парень даже поскуливал от обиды, стараясь защитить последние крохи тепла, остававшиеся под рубашкой.
В небе возникло какое-то механическое стрекотание, и было оно таким жутким, что все нутро толстяка завибрировало, словно желе. Жиртрест ломился навстречу слабым отсветам огня, а они то появлялись, то исчезали. В конце концов, толстяк отчаялся, решив, что свет померещился ему.
И вдруг он услышал пронзительный оклик:
– Астарот!
В ответ загудело, забормотало, словно целые полчища полуночных пчел завозились где-то впереди, в гигантском улье. Жиртрест прислушался. Гудение смолкло, и снова визгливый крик стеганул звенящий осенний воздух:
– Асмодей! Лилит! Андрас!
Жиртрест, изумленный, пошел на звуки и вскоре увидел, что черные изломы деревьев впереди обрамляют красные сполохи огня: кто-то жег костер у кромки леса, и пламя взлетало до верхушек невысоких молодых сосен.
– Аббадон! Велиал! Веррин! Бабаэль! – взывал одинокий, резкий стеклянный голос.
– Любовь-ненависть-месть-гнев-война, – тащились вслед за ним вразброд многочисленные голоса. – Жизнь-исцеление-смерть.
– Люцифер! Левиафан! Дагон! Азазель!
– Природа-процветание-удача, – гудела невидимая толпа.
– Бельфегор! Вельзевул! Маммон! Пифон!
Дойдя до границы света, Жиртрест уткнулся в колючую ель и чертыхнулся, отбился от колючих ветвей. Они закрывали ему обзор – завороженный странными, похожими на заклятия, словами, толстяк хотел подойти ближе, но побоялся. Замерев, вытягивал шею, вслушиваясь и вглядываясь, опасаясь неловким движением выдать себя. Только от волнения он не вполне понимал, что видит.
На поляне, освещенной огнем костра, толпились какие-то люди в темных одеждах с капюшонами. Один, выкликавший непонятное, длинный, с посохом в руке, стоял в центре, напротив деревянного столба, к которому словно прислонили неплотно набитый мешок.
Постукивая зубами от страха, Жиртрест догадался, что там привязан человек, лицо которого скрыто тенью.
Прервав короткую паузу, длинный с посохом поднял руку и заговорил торжественно и громко:
– Заклинаю тебя, великий и могучий дух! Явись сию же минуту! Силой великого Адоная, именем Элоима, именем Ариэля и Иеговы, именами тринадцати повелеваю тебе покинуть место, где находишься. Явись предо мною в огненном кольце. А если не исполнишь приказания – именем Аглы, Таглы, Сильфы и Саламандры, именами Земли и Неба, – поражу тебя и твой род и не дам тебе покоя ни на земле, ни на воде, ни в небе, ни в геенне адовой. Слушай меня, о великий непокорный дух! Ечто шан ежи исе ан хасенеб!
Жиртрест задрожал, когда человек в круге начал читать заклинания на диком, чудовищном, словно вывернутом наизнанку языке. Что-то жуткое должно было теперь произойти, толстяк чувствовал это всем нутром, но, что именно и почему, он не знал и не хотел даже думать.
– Прими жертву крови! – воскликнул черный у столба. Взмахнул рукой – и… что-то случилось. Ветер стих. Деревья и люди на поляне замерли. Сухо стукнул нож: влажный хрип уходящей жизни разодрал тишину. Жиртрест не видел, что творится у столба, но невольно схватился рукой за горло, чтобы прикрыть, защитить от удара и гибели.
Ноги ослабели и подогнулись, жаркая волна хлынула по телу, он вдохнул… И тут чья-то рука хлопнула его по плечу:
– Попался, сученыш?! Салки!
Оглянувшись, Жиртрест наткнулся на крохотные и жесткие, как прицел ружья, глаза Рауля. Справа и слева щурились дерганый Дюфа и Юрас с его безумной ухмылкой.
Рауль поигрывал скальпелем. Сталь наливалась багровым в скачущих отблесках пламени.
– Да, толстый… А я ведь предупреждал, – сказал Рауль, перебрасывая лезвие с пальца на палец и опасно приближая руку к животу Жиртреста. – Слушайся папочку. Не лезь поперек…
– Э-э-э?! – Жиртрест выпучил глаза, замахал руками, пытаясь подать знак приятелям, привлечь их внимание к тому, что происходит за его спиной, но слова не шли с языка.
– Страшно? – спросил Рауль и кивнул. – Страшно.
Ласково и жутко улыбаясь, он положил руку на плечо Жиртресту, а другой сделал выпад, полоснув справа налево. Лезвие рассекло толстовку, майку и царапнуло кожу под слоем одежды. Боль ящерицей проскользнула под ребрами. Тяжело дыша, Жиртрест изумленно уставился на свое белое брюхо, вывалившееся между клочьев материи. Кровавая роса выступила по краям царапины.
– Бей жирдяя!
Рауль выбросил вперед руку с лезвием, но Жиртрест отбил, взревел быком, и рыхлый мясистый кулак его опустился на голову обидчику. Рауль покачнулся.
Дюфа и Юрас, как псы, вцепились с двух сторон, и спустя мгновение клубок дерущихся с треском и шумом выкатился на поляну.
Люди завизжали, кинулись врассыпную. Строгий черный круг распался. Чей-то властный голос скомандовал, перекрывая испуганные вопли:
– Разнять! Леонтий, сюда! Держите их!
Несколько рук подхватили Жиртреста, рывком поставили на ноги. Подняв голову, он увидел, как Дюфа и Юрас вяло отбиваются, но черные в капюшонах цепко держат их за локти.
Парней в минуту скрутили и поставили лицом к огню. Рауля на поляне не оказалось. Успел смыться, подумал Жиртрест, и почему-то эта мысль порадовала его.
Человек с посохом откинул капюшон с лица. Жиртрест узнал длинного очкарика из электрички – и ему сделалось смешно. В круге освещенных пламенем мужчин, женщин, детей, подростков он разглядел и девушку, ту, что была с очкариком в вагоне.
В свете костра она выглядела невозможной красавицей, настоящей русалкой. Слегка растрепанной, правда, но с такими сияющими глазами, словно в каждый вставлено по алмазу. Плакала, сразу видно. И чего она такая перепуганная? Жиртрест поймал взгляд девчонки и подмигнул. Просто хотел ее развеселить.
Девушка вздрогнула и поспешила перевести глаза на того, кто стоял в центре круга.
– Связать! – скомандовал очкарик, указывая на парней. Он весь дрожал от непонятного возбуждения. Что-то его, видать, сильно обрадовало. – Леонтий, неси веревки. Сергей, Алевтина! Церемония все равно прервана. Идите все по домам. Ну, что встали?! Расходимся!
– Не рано ли, Вадим Николаевич, отпускаешь? Время детское! – проскрипел вдруг чей-то голос, и тут же раздался противный смешок. Все, кто его слышал, оцепенели. Вадим Николаевич уронил посох, а лицо Алевтины исказилось от страха.
Скрипучий голос, прозвучавший негромко, перекрыл шум ветра, дождя, шелест листвы, все звуки в лесу: он ввинчивался в уши, он заставлял вибрировать каждую молекулу воздуха, от него дрожала земля и мышцы людей.
– Зачем прогоняешь от меня малых сих? – юродствуя, пропел голос.
В толпе заплакал ребенок. Вадим Николаевич упал на колени перед деревянным столбом и, морщась, словно у него разболелись зубы, вглядывался в темную безжизненную массу, свалку тряпья у его подножия. Голос шел оттуда.
– Кто ты? – прошептал он и неожиданно хихикнул. Ему вдруг померещилось, что у столба стоит маленькая беленькая девочка с волосами, как пух одуванчика, и улыбается стылой улыбкой.
Между тем мертвец встал, зияя разверстой, от уха до уха, раной, и подошел ближе.
– Брось, Вадим Николаевич! Я ведь говорил тебе, кто я. Но ты не поверил. Ты ничему не веришь. Вера других нужна тебе, чтоб завладеть их помыслами и душами, но сам ты не веришь. Глянь, Алевтиночка, как жалок этот мужчина. Он ведь всегда обманывал тебя. Говорил о жребии, о великой справедливости Просветителя, мятежного духа, низвергнутого с небес. А сам хитрил, изворачивался. Спроси, что хранит он в сейфе? Куда прячет деньги за проданные куски трупов, за чужие сердца и почки? Он обманул вас, брошенные люди! Убедил, что вы никому не нужны, кроме него. Но вы служили не мятежному духу, не Справедливости, вы служили ему!
Мертвец говорил, и внутри него разгоралось огненное сияние – вспыхнув в глазах, лучилось изо рта и раны, дышало жаром, просвечивая сквозь кожу лица и рук. Физическая оболочка зашипела, начала чернеть, сворачиваться и облезать. Макушка обгорелого черепа лопнула, как скорлупа переваренного яйца, и наружу выперлись витые высокие рога, руки и ноги покрылись разрывами, сквозь лопнувшую кожу просунулись вперед острые копыта, и, наконец, гигантский мохнатый черный козел, скинув прежнюю обуглившуюся личину, предстал перед обомлевшей толпой. По длинной курчавой шерсти стекали тонкие горячие струйки огня. В воздухе явственно ощущался едкий запах серы.
– Я – шатун, – громыхнуло эхо. – Великий козел, отпущенный из полей ада Создателем. Несу грехи падших ангелов и самого Бога. Меня нельзя отдать в жертву – я всем нужен. И вы все нужны мне. Хочу приютить вас, каждого. Ни одного не брошу.
Рассыпая искры и сполохи, черный козел захохотал. Красный язык выстрелил из раскрытой пасти – и Вадим Николаевич покатился, извиваясь и воя, объятый пламенем. Огонь брызнул вперед, метнулся змеей по рядам – люди с воплями бросились удирать, но поздно: живые факелы осветили лес, подожгли кору и смолистую хвою. Поляну заволокло дымом и гарью.
Рауль из кустов видел, как Юрас с Дюфой, выйдя из ступора, сиганули в чащу, но только хотел он подбежать к ним, как языки огня настигли его приятелей, и парни сгорели заживо.
Жиртрест подскочил к рыдающей взахлеб Алевтине, дернул за руку и потянул за собой, в тень леса. И вовремя: огненный змей, не допрыгнув до них, кинулся вверх по верхушкам сосен, рыча, разодрал темноту и заплясал по кругу, беснуясь.
А они убежали. Но Алевтина споткнулась о выступающий корень и упала бы, если б не подоспел Рауль.
Он набежал на беглецов сзади. Схватил Алевтину за руку, и понеслись втроем, не разбирая дороги, в глубь леса.
Огонь же, озлобившись, бросался на все, что было на пути: дохнул – и деревянные дома снесло волной пожара, вспыхнули и обрушились кирпичные стены забытого завода. Столб пламени выхватил в небе неизвестно откуда приплывшую, рокочущую пузатую махину, мелькнул крест лопастей и потонул в дыму, округлое брюхо громадины с грохотом взорвалось, вылив на лес из обширного чрева красные реки огня. В черных клубах плакало низвергнутое железо, и, слизывая растопленный металл, рыдал огонь…
Никого живых не осталось на поляне.
Сбежавшие от расправы Рауль, Алевтина и Жиртрест остановились, слушая, как трещат и валятся наземь деревья под наскоками озверевшей стихии.
– Успели! Нас-то там нет, – порадовался Жиртрест. Выпустил из руки узкую девичью ладонь, чтобы вытереть пот со лба. – Жарковато. Черт… Надо быстрее.
Не глядя, он потянулся назад, чтобы снова взять ослабевшую девушку за руку… Но что-то хрустнуло под пальцами и обожгло ему кожу.
Толстяк вскрикнул, обернулся: за его спиной стояли, держась за руки, две тлеющие тени. Через секунду они рухнули, выбросив в темноту фонтан искр, и на толстяка пахнул жар рассыпанных раскаленных углей.
– Ребята? – нерешительно позвал Жиртрест. Но понял, что остался один.
Крохотная красная змейка соскользнула с ветки ближайшей ели и уставилась в глаза беглецу. Толстяк взвизгнул и рванул через бурелом, размазывая по щекам едкую соленую влагу.
Рано утром на безлюдной безымянной станции в электричку втиснулся парень – толстый, грязный, в разодранной одежде, вонючий и черный от сажи.
– Господи, и как ты такое попускаешь? – тихо проговорила женщина с ясными глазами, когда он проходил мимо нее. – Несет, как от людоеда.
– Эй, пацан, ты кто такой? Откуда? – спросил, брезгливо поводя носом, мужик в куртке защитного цвета.
Толстяк оглянулся и ответил, подрагивая щеками:
– Я? Шатун. Меня отпустили.
Отчетливый запах тления растекался от него по вагону. Пассажиры отворачивались, а безумец помаргивал бессмысленными глазенками и повторял свое:
– Отпустили меня.
Александр Варго. Кошкин дом
Старушка лет семидесяти громко пукнула и, улыбаясь беззубым ртом, прошла на кухню. Засаленный халат, накинутый на выцветшую ночную рубаху, пропах потом и кошачьей мочой. Но женщина не замечала ни запаха, ни беспорядка вокруг. Не замечала уже лет десять. С тех пор как умер муж.
Все во дворе считали бабку Клаву странной.
На улицу она выходила редко. Соцработники приносили ей продукты и пенсию. Все бы хорошо, но… Но тот, кто единожды попадал в квартиру к бабке, возвращаться туда не хотел ни за какие коврижки.
Женщина вошла в кухню. Под ногами, громко урча, крутились кошки.
– Что, мои хорошие? Что, мои пушистики? Щас мамочка вас покормит. – Старушка открыла холодильник и достала маленькую кастрюлю, покрытую жиром и грязью. – Сейчас, мои кошечки. Давай, давай, Матильдочка, давай, детка.
Бабка Клава взяла большую белую с черным пятном на спине кошку и посадила ее на стол. Села сама, открыла кастрюлю, подцепила пальцем что-то серое и слизнула.
– Ммм, вкуууснооо! На-ка, попробуй. – Она зачерпнула серой гущи всей пятерней и сунула под нос кошке. Та понюхала, лизнула и, фыркнув, спрыгнула со стола. Как только Матильда коснулась грязного линолеума, остальные – рыжие, полосатые и черные – прыгнули на стол. Но тоже нюхали, лизали и следовали примеру Матильды.
– Плохие кошки. Не нравится, что мамочка приготовила? Ну, ничего, сегодня эти бездельники поесть принесут. – Женщина облизала руку, а остатки вытерла о халат. – Поедим вкуснятинки.
Баба Клава встала, снова пукнула и улыбнулась. Она всегда улыбалась, когда «пускала голубков». Уж очень ей нравились звуки, издаваемые собственным организмом.
Взяв со стола кастрюльку, она вышла из кухни. Кошки путались под ногами.
– А ну-ка, дайте мамочке пройти.
Кошки громко мяукали в ответ.
– Ну, что вы, кошечки мои? Сейчас этот оболтус из собеса придет. – Старуха подошла к телевизору и грязным пальцем надавила кнопку «пуск». Экран засветился, и она, сев на диван, откинулась на спинку и начала поглощать серое варево рукой из кастрюли. Что не попадало в рот, стекало по подбородку и капало на заляпанную ночную рубашку.
На канале «Спорт» показывали боксерский бой. Два чернокожих боксера прыгали, обмениваясь ударами. Вдруг один из них отправил в нокаут другого, и – бабка Клава подскочила с дивана.
– Так ему! Давай! Добей его! – орала старушка. Из набитого рта полетели куски серой слизи. – Ты видела, Матильдочка? – обратилась она к большой кошке, по-хозяйски развалившейся на диване. Кошка подняла голову и посмотрела на хозяйку. Мяукнула и снова положила морду на лапы.
– Надо же, как он его?! – Бабка попыталась повторить апперкот, но, снова пукнув, уселась рядом с Матильдой.
– Матильдочка, ты видела?
Бой сменили новости. Диктор говорил о достижениях спортсменов, но баба Клава не слушала его. Она смотрела на серого кота, который с недвусмысленными намерениями устраивался у покосившегося шкафа.
– Патрик, что ты там собрался делать?!
Кот, словно в оправдание, поднял глаза на старуху и помочился на газету, брошенную хозяйкой.
– Вот, паршивец! Если вы, – женщина обратилась ко всем своим питомцам, – будете ссать, где вам приспичит, то наш дом превратится в помойку.
Она взяла кастрюлю, зачерпнула остатки и засунула себе в рот. Облизала пятерню, отрыгнула и бросила кастрюлю в угол за диваном. Посудина громко звякнула о скопившиеся там жестяные банки.
Костя Морозов шел по тротуару, что-то напевая себе под нос. В руках он нес четыре пакета с консервами, овощами и фруктами. Руки ныли от тяжести, но мальчишка не обращал внимания на боль. Он был счастлив – ему доверили такую работу.
Косте едва исполнилось пятнадцать лет, и он не пошел работать, как его сверстники, на заправку или в Макдоналдс, хотя там зарплата значительно больше. Вернее, здесь она настолько мала, что за лето он едва на ролики бы насобирал. Не говоря уже о скутере. Ну да ладно. У него была другая цель – помочь одиноким старикам.
Его дедушка, живший в Красноярске, умер в одиночестве! При живых детях! Костя не лез в дела родителей. Они не могли (или не хотели) ездить к старику при жизни, а вот после смерти деда отец постоянно там. С дядей Славой квартиру делят. Да ну их! У взрослых свои причуды.
В общем, Костя решил помогать одиноким старикам. Вчера, например, он был у одного старичка. Так он ему столько рассказал о войне с немцами. Медали показывал. Интересные они, эти старики, столько всего знают. Если бы в школе такой учитель по истории был, как Илья Семеныч – вчерашний ветеран, Костя обязательно стал бы отличником.
Но вот насчет бабы Клавы Тамара Федоровна почему-то предупредила, чтобы он оставил сумки и ноги в руки. Почему? Они ведь такие милые. Они же одиноки. Такие, как баба Клава или дед Илья, ждут не дождутся, когда придет какой-нибудь Костя либо кто другой, чтобы поговорить, попить чаю в чьей-нибудь компании.
Мальчишка подошел к подъезду. На лавке сидели две старушки и что-то громко обсуждали. Одна в красном берете, а вторая в цветастом платке. Увидев Костю с сумками, замолчали.
– Ты, малец, не к Клавке, случаем? – спросила одна из старушек.
– Да. К Клавдии Филипповне, – робко ответил подросток.
– Чокнутая она, – произнесла вторая.
– Вы вон ей и поесть носите. А она все равно все этим отродьям скормит.
– Каким отродьям? – не понял Костя.
– Кошек у нее, наверное, штук двадцать, – пояснила старушка и поправила платок.
– Ага. Развела вонь на весь подъезд.
Мальчишка стоял молча, не зная, идти ему или дослушать старух.
– Так что, малец, вы бы лучше еду кому другому отдавали.
– Ага. Тебе, что ли? – засмеялась та, что в берете.
– А хоть бы и мне. У меня вон пенсия не больше ее.
– Одинокая она, – чуть слышно произнес Костя.
– Кто одинокая? Клавка, что ли? Я же говорю: кошек у нее – целых двадцать штук!
Костя решил идти, иначе они его до смерти заговорят. Зайдя в обшарпанный подъезд, мальчик услышал, как старухи заспорили.
– Это почему же тебе? – возмущалась «Красная Шапочка». – Я что же, пенсию больше тебя получаю, что ли?
Костя не стал дослушивать, чем закончится эта «светская» беседа. Он начал подниматься по лестнице.
Он уже повернул к лестнице на четвертый этаж, как деревянная дверь одной из квартир с грохотом открылась и на площадку вывалился худой мужик в трусах.
– Эй, пацан. Че несешь?
Костя посмотрел на мужчину. Опухшее лицо, небритые щеки, глаза почти закрыты.
– Пацан, че несешь? – повторил мужик.
– Я это… К бабе Клаве я…
– Я ж не спрашиваю, куда ты. Пацан, водка есть?
– Не-е-ет, – замотал головой мальчик.
У мужчины чуть приоткрылись глаза. И он, продолжая смотреть на Костю, заорал:
– Мать! Мама!
– Я здесь, сынок.
Костя подумал, что это ответила женщина в красном берете.
– Где тебя носит, старая б…? – Мужчина перевалился через перила и орал вниз. – Ты же знаешь, у меня трубы горят!
Костя развернулся и побежал наверх.
Перепрыгивая через ступеньки, добежал до пятого этажа. На четвертом мужик продолжал орать матом, а женщина – да, точно, это была та, в красном берете, – оправдывалась. Потом Костя услышал звук, будто кто в ладоши хлопнул или… Женщина запричитала. Сын ударил мать! Вот зачем он ей такой? Вот уж не знаешь, что лучше – в одиночестве жить или оплеухи получать от родного сына.
Костя повернулся к двери с номером 8. Поставил сумки на пол, размял руки и позвонил. Когда дверь открылась, ему сразу захотелось убежать как можно дальше отсюда. В двери стояла сгорбленная сухая старушка. Растрепанные седые волосы облепили впалые щеки. Разве у женщин бывают бакенбарды? Значит, это волосы. Именно так Костя и представлял себе Бабу-ягу.
А запах!.. Умер у нее здесь кто, что ли?
– А, дармоед? Проходи. – Старуха отошла в сторону, пропуская мальчика в квартиру.
Костя взял сумки и прошел в темный коридор. Старуха закрыла дверь на ключ и положила его в карман халата. Кошки крутились у нее в ногах. Матильда вышла из комнаты и величественно прошествовала в кухню за Костей.
Мальчик поставил сумки у стола и повернулся, чтобы уйти.
– Ты куда это, тунеядец, собрался? – Баба Клава преградила Косте путь.
– Мне это… Мне действительно пора.
– Пора ему! Сейчас мы с Матильдочкой проверим, все ли ты принес, а потом уж ступай с богом. Если ничего не украл, конечно. – Старуха посмотрела на мальчика. Косте показалось, что, если он сейчас не отвернется, бабка прожжет его своими маленькими глазками. Но старуха отвернулась первой.
Баба Клава вывалила содержимое одного пакета на стол. Консервные банки с грохотом попадали на стол и на пол.
– Так, что тут у нас? – подняла она банку. Осмотрела ее и повернулась к Косте.
– Матильда, посмотри! – Старуха, прищурившись, не отрывала взгляда от мальчишки, а разговаривала с кошкой. – Ты посмотри, что этот трутень нам приволок!
Большая кошка запрыгнула на стол и ткнулась носом в то, что бабка показывала ей. Фыркнула, будто банка пахла чем-то неприятным, потом легла на стол и тоже уставилась на Костю.
Мальчик понял: рассказывать о войне и показывать медали ему не станут. Он попятился. Вот, отказывается, почему «бросай сумки и ноги в руки». Он медленно отступал, а старуха так же медленно шла на него.
– Вы, что там, вообще обнаглели? Каждый раз приносите шпроты, сардины, – размахивала она консервной банкой. – Да это даже мои кошки есть не хотят. Когда человеческую жратву носить начнете?
Баба Клава взмахнула банкой, едва не задев подростка, и Костя, сделав еще шаг назад, вдруг споткнулся. Кошка, попавшая под ноги мальчишке, взвизгнула и стрелой метнулась в спальню, а он упал.
И тут бабка, визжа и шипя, набросилась на него. Мальчишка пытался отбиваться, но безуспешно. Он почувствовал сильный удар по голове. Второй, третий. Руки мальчика опали. После пятого удара Костя ничего уже не чувствовал. Он умер.
Бабка слезла с него и, отбросив окровавленную банку, пошла за несправедливо обиженным котом.
– Барсик, Барсик. Ну, где ты спрятался, маленький мой? Плохой человек уже ушел. – Она нагнулась и заглянула под диван. Серый полосатый кот пятился, прижав уши к голове, и шипел.
– Ну, что ты, котик мой? Напугал тебя этот паразит? Ладно, полежи пока. – Бабка Клава разогнулась и вышла в коридор. Мальчишка лежал на том же месте. Старуха остановилась, пнула неподвижное тело и передразнила Костю:
– Мне действительно пора. Ну что, вставай, иди! Ты ж спешил!
Старуха улыбнулась, переступила через труп и прошла на кухню. Матильда потянулась, спрыгнула со стола, вразвалку подошла к голове мальчика и начала слизывать кровь, сочащуюся из раны. Потом вцепилась зубами в лицо и начала с утробным урчанием грызть. Остальные кошки медленно выползали из других комнат. Матильда, не переставая есть, зашипела, и они остановились.
Бабка Клава открыла консервы, достала из-под вороха грязной посуды, сваленной в раковине, ложку. Посмотрела на нее. К ней что-то присохло. Старушка попыталась это соскрести, но не получилось. Да и черт с ним. Зачерпнула ложкой из банки и отправила в беззубый рот. Громко чавкая, начала жевать. Масло и слюни текли по подбородку.
Матильда, наевшись, удалилась в зал. Кошки, все еще опасаясь гнева Матильды, подходили не спеша, озираясь.
Старуха вышла из кухни. Кошки объели лицо паренька так, что его невозможно было узнать.
Баба Клава улыбнулась, зачерпнула из банки и, продолжив жевать, сказала:
– Я же говорила, что сегодня вкусненького поедите.
Женщина в строгом деловом костюме посмотрела на часы.
– Во сколько Костик ушел? – обратилась она к молоденькой девушке, просматривающей какие-то документы за соседним столом. Та подняла голову и пожала плечами:
– Да не волнуйтесь вы так, Тамара Федоровна. Ну что с ним может случиться? Старушка – божий одуванчик. Кошек полный дом. Ну, отдаст он ей сумки – и домой.
– Звонила я ему домой. Мать говорит, что не пришел еще.
– Бегает где-нибудь с мальчишками. Вы же знаете этих тинейджеров. Раскурят где-нибудь косячок да «ягуаром» запьют.
– Он не такой, – сказала Тамара Федоровна и ударила ладонью по столу. Потом, поняв, что слишком резко ответила, сбавила обороты: – Понимаешь, Светочка…
Девушка, в изумлении открыв рот – никогда она не слышала от начальницы такого, – смотрела на Тамару Федоровну.
– …Я же знаю его с рождения. И знаю, о чем он мечтал. Он мечтал о скутере. Костя мог пойти работать куда угодно, но только не сюда. Здесь ему и за год не заработать на свою мечту. А он все равно пошел. И самое главное – ему здесь нравится.
Женщина замолчала и улыбнулась. Потом, вдруг став очень серьезной, произнесла:
– Мы с тобой, Света, допустили одну непростительную ошибку.
Девушка вопросительно подняла брови.
– Я боюсь, после визита к этой старухе мальчишка будет по-другому смотреть на жизнь.
Читать бесплатно другие книги:
