Двери в полночь Оттом Дина

10

— Что есть оборотень? Смесь человека и зверя. Что есть летучая мышь? Смесь зверя и птицы. Что есть оборотень — летучая мышь? Смесь человека, зверя и птицы. Матушка-природа отжигает… Ай!

Я таки попала в Шефа квадратиком льда, который в специальной грелке прижимала к голове. У меня была мигрень. И хотя сейчас от нее все равно хотелось сдохнуть на месте, это уже был детский лепет по сравнению с тем, что обрушилось на меня сразу после превращения. Она уложила меня в постель на три дня, я не открывала глаз и не могла шевелиться. Даже бесшумные шаги Оскара, когда он заглядывал ко мне, разрывали виски на части, а в самой черепушке провоцировали атомную войну. Утром четвертого дня я попросила есть и льда. Как только я приняла вертикальное положение и запихнула в себя детское фруктовое пюре со сливками, Оскар выдернул меня к начальству, несмотря на мои стенания. Услышав про мое превращение, Шеф несказанно обрадовался, услышав про форму — оторопел. Сейчас я утопала в одном из угловых кресел, пытаясь понять, кто вырывает мне глаза из орбит, если я прикрыла их ледяной грелкой. А Шеф изводил меня подтруниваниями.

— Зрелище было интересное, — признался Оскар, сочувственно косясь на меня, — я такого прежде не встречал. А ты?

— В том-то и дело, — Шеф раскурил трубку и выпустил в потолок колечко сизого дыма, — что такой вариант алогичен. Оборотень — сочетание двух элементов. А тут получается три. Это все равно, что превратиться в утконоса.

— Сами вы утконос… — слабо проблеяла я из кресла, — когда вы меня уже домой отпустите? Я устала… И дайте маме позвонить, — вдруг осенило меня.

— Звони, деточка, кто тебе мешает, — Шеф повернул ко мне проводной телефон в стиле «ретро» — такие продаются в сувенирных магазинах. А я-то думала, кто их покупает! Оказывается, всякие нелюди…

Я отложила грелку на стол — как бы случайно прямо на документы Шефу — и набрала номер дома.

— Привет, мам! Это я!

— Чирик! — Я услышала, как она улыбается. — Как ты там? И где это твое «там»?

По отстраненным лицам начальства я поняла, что они прекрасно слышат каждое слово. Да и скрывать мне от них было нечего, а вот помочь в формулировках они могли.

— Мое «там»… — Я поймала взгляд Оскара и скорчила максимально паническую физиономию. — Ну… Я не так уж чтобы очень далеко.

Мама хихикнула:

— Выкрутилась! Слушай, Чирик… — Ее голос вдруг посерьезнел. — Я нашла кредитку у подушки. Ты знаешь, какая там сумма?

— Знаю, — мне вдруг стало неудобно, будто я ее украла, — мам, это мои честные деньги! Тут нет никакого обмана!

Она помолчала, я слышала, как она дышит в трубку. Когда мама заговорила, от ее шутливого тона не осталось и следа:

— Чир, скажи мне только… Мне не придется потом выбирать тебе цвет гроба и надпись на венок?

— Что ты! — Я даже руками замахала. — Конечно, нет! Тут все совершенно безопасно!!

— Деточка, — она вздохнула, — безопасно за такие деньги не бывает.

— Ну… — протянула я. И замолчала.

Она была права. Эти два месяца я каталась как сыр в масле, получала бешеное содержание и немного информации под шутки и прибаутки. Потому что была человеком. Теперь же, когда мое превращение прошло во второй раз, я стала оборотнем в полном смысле слова, хоть и самым слабым. Куда меня пошлют, в чем будет заключаться моя работа — знает разве что Оскар.

Я постаралась прогнать эту мысль. Никому не хочется умирать молодым. Особенно мне не хотелось сейчас: когда я только начала овладевать своей силой, когда впереди маячила сладостно-длинная жизнь, а мир поворачивался новыми темными сторонами.

— Чирик, ты не с бандитами связалась, а? — Голос у мамы был извиняющийся, будто она сама чувствовала, что говорит глупость.

Начальство, хоть и чувствовало весь драматизм момента, хором хрюкнуло в рукава. Шеф что-то быстро написал на бумаге и пододвинул мне. Почерк у него был легкий, с наклоном, чуть вытянутый — я такого у мужчин вообще никогда не видела, обычно их каракули разобрать невозможно.

— Нет, мам, — я покосилась на листик, потом на Оскара. — Я тут с очень… интересными… людьми…

Боссы снова прыснули. Я погрозила им кулаком — не хватало еще, чтобы мама услышала! — и вдруг заметила на лице Оскара странное выражение. Он улыбался будто бы через силу.

— Нет, мам, это не бандиты, — поспешила я успокоить родительницу, — они хорошие, правда.

— Ну ладно. Ты на этой работе надолго?

Я подняла глаза на Оскара, затем на Шефа. Они переглянулись. Оскар что-то быстро черкнул на бумаге и подсунул мне. На листе была нарисована восьмерка, я непонимающе подняла брови — восемь чего? Дней, недель? Оскар, засунув одну руку в карман джинсов, аккуратно повернул лист на 90 градусов. Я невольно вздрогнула и произнесла:

— Мам, я тут навсегда.

Она поняла меня. Я даже не надеялась на это, но она поняла и не стала меня отговаривать или что-то говорить про себя… Наверное, ее собственная потраченная впустую жизнь была достаточным аргументом. «Жить как угодно, только не зря», — однажды сказала она мне. И сейчас не отреклась от своих слов. Я пообещала, что буду по возможности забегать, но призналась, что в офисе придется практически жить — как и всем сотрудникам. Все было довольно-таки обычно, я чуть не прокололась в одном месте: когда она спросила, что такого особенного во мне нашли. Я захлопала челюстью, как вытащенная из воды рыба, но Шеф вовремя подсунул мне красноречивый рисунок: перечеркнутый рот и повешенный человек. Пришлось отделаться дежурной фразой: «Прости, я не могу тебе сказать».

У меня было столько вопросов, что они никак не умещались в голове, и я в итоге не задала ни одного. Голова снова начинала гудеть от напряжения, и я отобрала свою грелку у Шефа, уже пристроившегося таскать оттуда лед в бокал с виски. Он проводил мою руку суровым взглядом.

— Киса, — тут же обратился он к задумавшемуся о чем-то Оскару, за что тут же заработал рык, от которого в углу затряслась пальма, — ты бы провел второй курс матчасти, а то как бы чего не вышло…

Я в своем кресле застонала: опять что-то запоминать, опять мне будут компостировать мозг! Неужели меня нельзя просто оставить в покое, чтобы я занималась своей работой?

— Кстати, — я безуспешно пыталась сесть в кресле прямо и выглядеть серьезно, — а что я теперь буду делать?

Оскар поднял взгляд на Шефа. Они долго смотрели друг на друга, наконец Шеф уронил: «Рано», — и стремительно вышел из кабинета. Оскар вздохнул и поднялся:

— Пошли, надо тебе еще кое-что объяснить.

Быть слабой и стать сильной — сложно. Деревянный стул в кабинете Оскара, который я раньше едва могла сдвинуть с места, повиснув на нем всем весом, теперь отлетал в сторону как пушинка. Я чуть не опрокинула весь стол, густо покраснев под осуждающим взглядом босса.

— Садись. И постарайся ничего не своротить.

Я послушно плюхнулась на ближайший стул и на всякий случай подтянула к себе руки и ноги, отложив грелку со льдом в сторону. Оскар задумчиво мерил шагами комнату. Когда он ступал на паркет, я слышала, как скрипят под его весом половицы. Слышала и как за окном шелестят под ветром листья. Как поскрипывает дерево, немного раскачиваясь из стороны в сторону. Слышала, как кто-то в туалете в конце коридора отматывает туалетную бумагу. Я слышала столько всего, что впору было плакать, зажав уши руками. А еще я видела и чувствовала. Запах кожаных ботинок Оскара, его собственный странный запах — пряный и солоноватый одновременно, — запах дерева, которым тут было обшито все вокруг… Можно было сойти с ума. Я снова притянула грелку к себе и водрузила на макушку.

Оскар остановился у окна, задумчиво глядя в темноту и заправив руки в карманы.

— То, что ты не могла вспомнить свое первое превращение, — вполне логично. В том-то и дело, что, вспоминая его, мы перестаем быть людьми, точнее мыслить как люди, и превращаемся в оборотней. Ты и раньше могла слышать, видеть и чувствовать запахи, только твоя психика ставила барьеры. Теперь они ушли. Ты перестала считать себя человеком — кожа стала регенерировать, тело с удвоенной скоростью подстраивается под твои нынешние нужды… Да, не удивляйся — ты продолжаешь меняться. Думала, уже все? Нет, тебе придется менять гардероб.

Он снова замолчал, на этот раз так надолго, что мне показалось, и вовсе забыл про меня. Его слова не произвели на меня такого уж сильного впечатления. Мне казалось, что теперь меня вообще уже ничем невозможно удивить.

— Для трансформации тебе нужна злость. Или испуг. Выплеск адреналина. Так люди под действием момента способны поднять неимоверную тяжесть или пробежать немыслимое расстояние. У нас принцип тот же, только последствия внушительнее. В большинстве своем — мгновенная вспышка ярости, которая должна пройти в тот момент, как только ты превратишься. Это, пожалуй, основная сложность — научиться контролировать свои эмоции. На это уходит не одна неделя, а иногда и не один год. Если так же оставаться под влиянием этой эмоции, то контролировать свой разум и действия практически невозможно — в нас просыпается зверь, который все делает на свое усмотрение…

Я подождала, пока он снова продолжит, но молчание затягивалось, и я решилась на вопрос:

— Оскар, а почему я превратилась не до конца? Я вообще смутно помню, но там, кажется, были крылья и когти?

Он наконец отвернулся от окна и посмотрел в мою сторону. Моя озадаченность вызвала у него легкую улыбку.

— Потому что полностью превратиться — тяжелейшая нагрузка на организм, я уже не говорю о психике. Я говорил, что твое тело все еще претерпевает изменения, подстраиваясь под твой тип. Сейчас оно просто не вынесет полной трансформации. Но, даже когда оно подстроится, ты сможешь изменять только части своего тела.

— Ничего не поняла, — созналась я, снова откладывая грелку на стол.

Оскар вытащил другой стул, оседлал его и сел напротив меня.

— Для полной трансформации необходимо прожить не менее двухсот лет в сознании оборотня.

Я невольно присвистнула. Ну вот, а я уже размечталась…

— Не могу тебе точно сказать, с чем это связано, — продолжал Оскар, сочувственно глядя на мою вытянувшуюся физиономию, — но факт остается фактом. Пока полная трансформация недоступна, задача оборотня развить максимально удобные для боя особенности своего образа.

В голове начинало гудеть от обилия сложных слов, но я держалась.

— Ты фильмы про оборотней смотрела? Старые?

— Да, было что-то такое, — я невольно свела брови, припоминая что-то черно-белое с плохим гримом и косматыми дядьками.

— Сценаристы писали тогда все вернее, чем могли предположить. Если рядом не оказывалось оборотня, который мог помочь новичку и проконтролировать его трансформацию, то так все и получалось. Из-за небольшого возраста в сознании оборотня трансформация проходила рывками, меняя только части тела. Молодой оборотень не мог справиться с обрушившимися на него эмоциями. Из-за этого совершенно невменяемое поведение и многие жертвы — зверь в нем побеждал человека. Из-за невозможности мыслить здраво большинство становилось жертвой крестьян и священников похрабрее. Чтобы выжить в одиночку и пройти все стадии, требовалась немалая сила воли и твердый характер.

— Как у тебя? — вдруг вырвалось у меня, и я прикусила язык. Когда ж я начну думать прежде, чем говорить?! Но Оскар пропустил мой вопрос мимо ушей. Он внимательно рассматривал меня.

— Почему мышь? — Он вдруг нагнулся ко мне так близко, что я увидела, как в его желтых глазах отражаются лампы на потолке. — Что это для тебя значит?

Я невольно отпрянула:

— А я-то откуда знаю?

— Все не так просто, — он вздохнул, прикрывая глаза. Потянулся к карману и закурил, глядя куда-то в сторону мимо меня, вновь погрузившись в свои мысли. Впервые я видела его с сигаретой. — Наш образ не предназначен нам изначально, а зависит от нашего подсознания. Ты можешь быть кем угодно — был бы в тебе ген. Внешний вид полностью зависит от тебя — поэтому даже без полной трансформации оборотень может быть полезен, если только ему удалось взять контроль над собой.

— Хочешь сказать, я могла быть кем-то другим?

— Точно, — Оскар встал выбросить окурок в окно. В кабинет ворвался ворох ночных запахов, от мокрой листвы до горячей резины проехавшего автомобиля. — Вот посмотри на меня. Никто уже просто не обращает внимания, что я неправильный.

— Это как? — Я вытаращилась на босса. На мой взгляд, он был самым правильным существом на земле.

— А вот так, — он улыбнулся, возвращаясь на стул, — я пантера. Черная шерсть, так?

— Так.

— Но на самом деле пантеры пятнисты, как любой другой леопард. Черные пятна на черном фоне. А у меня их нет вообще — я полностью черный. Это произвол моего подсознания. Неважно, почему так вышло, но факт остается фактом: превращаясь в пантеру, я нарушаю законы природы.

— Мы вообще нарушаем законы природы, в кого-то превращаясь, — не удержалась я и тут поняла, что впервые сказала «мы» про оборотней. Раньше я невольно старалась избегать местоимений, не в силах отнести себя ни к оборотням, ни к людям. — Слушай, но если со временем можно получить контроль над своим превращением, то почему все остаются в одной форме? Вот ты, например, мог бы сменить облик…

— Нет, — Оскар зевнул, мы грустно посмотрели друг на друга и, поймав одну и ту же мысль, отправились за кофе, — ты не можешь никуда уйти от первоначального вида. Такова судьба. Так что нам еще предстоит поломать голову над твоей структурой.

— Чего? — в очередной раз не поняла я, упираясь лбом в кнопку «эспрессо».

Оскар закатил глаза:

— Перевожу для тупых мышей: надо будет еще разбираться, что в тебе оставить, а что убрать. Крылья, когти — это хорошо. Большие лохматые уши и сплюснутый нос — это плохо.

От такой картинки у меня даже сон пропал.

Лекция на время прервалась, мы просто стояли, прислонившись к автомату, и потягивали кофе. Точнее, первые порции мы просто проглотили, заглушая голод и прогоняя сон.

— Все же кофе — это замечательно, — заметила я, в замешательстве передвигая палец с кнопки «капучино» на «шоколад» и обратно.

— Точно, — Оскар бросил в урну рядом пятую пластиковую чашку и тут же заказал еще один «американо», — мой тебе совет: когда переедешь, поставь у себя хорошую кофеварку. Можно даже, как в кафе, кофемашину…

Он обернулся ко мне и замолчал, наткнувшись на мой оторопелый взгляд.

— Когда — перееду — куда? — раздельно произнесла я, внимательно следя за его лицом. Он покачал головой:

— Черна, я же говорил тебе: невозможно оборотню жить в семье, в обычной квартире. Многим, очень многим боковым ветвям возможно, даже вампирам, если постараться, но оборотням — нет. Тебе придется переехать в квартиру от НИИДа. В таких живет большая часть наших сотрудников.

Я сникла, опустив голову, и радостное возбуждение, подхлестываемое обилием кофе, мгновенно куда-то улетучилось.

Не сказать чтобы я была маменькиной дочкой, нет. Мама рано дала мне свободу — наверное, чтобы искупить как-то отсутствие отца, за уход которого она постоянно чувствовала вину, — и у меня не было острого желания вырваться из дома. Именно потому, что у меня была такая возможность, и никто меня не держал, я с завидной регулярностью возвращалась в свою маленькую комнатку с бордовыми шторами и бежевыми обоями. Мне нравилось жить дома, нравилось делить быт с мамой и знать, что я не одна. Когда я простужалась, она вызывала мне врача, приносила что-нибудь вкусное и смотрела со мной кино. У меня не было необходимости в отдельной жилплощади — и вот, поди ж ты, она свалилась на меня сама. Многие мои сверстники прыгали бы от радости, а я грущу…

— Странная ты, — Оскар смял в обманчиво аккуратном кулаке последнюю пластиковую кружечку и бросил ее в урну.

— Согласна, — поддакнула я, не поднимая головы и разглядывая посеревшие носки своих кед.

— Ничего, у вас там будет веселая компания, скучать тебе не придется.

— У нас там? Это где? — Я удивленно посмотрела на Оскара. — И какая такая компания?

Он на мгновение прислушался и улыбнулся.

— Вот твои новые соседи с дежурства вернулись, пора вам уже познакомиться. Все равно будете постоянно сталкиваться.

Он взял меня за локоть и потащил к главному входу, где, бодро козыряя, здоровалась с вошедшими Мышь. Перед нами, шутливо вытянувшись по стойке «Смирно!», стояли две совершенно одинаковые крупные рыжеволосые девушки. Ростом они были всего на несколько сантиметров ниже Оскара, а телосложением напоминали сельских доярок, плотно занявшихся фитнесом.

— Знакомьтесь, — кивнул на меня Оскар, — это наша новенькая. А это, — он указал на девушек, — краса и гордость нашего НИИДа: лисички.

Девушки улыбнулись мне, и их ореховые глаза будто засветились изнутри. Ярко-рыжие локоны рассыпались по плечам в меховых курточках.

— Привет…

— …рады познакомиться, — заговорили они хором, и мне показалось, что я попала в двойное эхо.

11

Как ни грустно мне было покидать родной дом, но часть меня все же радовалась, что оставляет выцветшие обои и облупившуюся краску. Впереди меня ждало что-то новое и прекрасное. Как объяснили мне словоохотливые сестрички, то и дело перебивая друг друга, Институту принадлежало довольно большое количество недвижимости в центре города. «Полдома там, пара этажей тут…» — небрежно бросили они, будто речь шла о закупке картошки на неделю.

Сбыв меня на руки сестрам, Оскар растворился в дебрях НИИДа. С хихиканьем и шуточками (кажется, сестры вообще никогда не бывали серьезными) лисички проводили меня до жилищного отдела Института и убежали на планерку.

Толкнув дверь, я оказалась в просторном аскетично обставленном кабинете, покрашенном в серые цвета и собравшем в себе, казалось, все запасы офисной техники в мире. За стандартным черным компьютерным столом сидела совершенно обычная с виду женщина чуть за тридцать. Строгий деловой костюм цвета мокрого асфальта, волосы красивого шоколадного оттенка гладко зачесаны назад и собраны в узел. Светло-карие глаза прожгли меня насквозь. Я почувствовала себя школьницей на приеме у директора, которую сейчас за что-то будут ругать.

Пару минут она молча мерила меня взглядом. Мне мгновенно стало стыдно за поношенные кеды и прорвавшиеся кое-где джинсы. Ее взгляд будто говорил: «Я же знаю, что тебе недавно выдали астрономическую сумму. Почему ты не привела себя в порядок?» Я уже чуть было не открыла рот, начиная оправдываться, но тут же одернула себя: я ей ничем не обязана! И мой лохматый кавардак на голове даже показался мне знаменем моего невольного сопротивления. Я подняла голову повыше, выпячивая подбородок.

— Имя? — наконец уронила она, раскрывая тонкие губы.

— Черненко Черна, — выдала я с легким вызовом. Ее передернуло.

— Заселение?

— Да.

— Кто направил? — Не сводя с меня глаз, она доставала какие-то бумаги из пластиковой секции на столе.

— Оскар.

Я вдруг поняла, что произнесла его имя как вызов, будто давая ей понять, что мы с ним в доску свои. Пара клеток моего мозга, не охваченная суровой борьбой со стервозной представительницей бюрократии, зашлась хохотом от идиотизма ситуации.

У нее на щеке дернулась мышца.

— Не «Оскар», а «глава отдела трансформации», — поправила она меня таким ледяным тоном, будто хотела заморозить на месте. Я искренне понадеялась, что она все же обычный человек и на самом деле у нее это не получится.

Я с детства не переносила, когда меня учили жить, правильно говорить, и главное — таким вот тоном «я начальник — ты дурак». Особенно если мне она и не начальник вовсе. Меня понесло:

— Не знаю, как там он для вас называется, официально, — я сладко улыбалась, — может, и «глава чего-то там». А для меня он просто Оскар.

Ее лицо сначала побелело от злости, а потом стремительно посерело.

— Извольте соблюдать протокол, милочка, — выдала она с шипением, выплевывая слова в мою сторону, будто метательные ножи.

— Какой такой протокол? — Я невинно захлопала на нее ресницами. — Оскар мне ничего такого не говорил.

Теми самыми двумя клетками своего бедного мозга я понимала, что творю, в общем-то, непотребство, и от Оскара мне явно прилетит за такую вот самодеятельность, но… Я попыталась оправдать себя: у меня трудный период, я неделю провела взаперти, превращаясь из человека в зверя, не спала черт-те сколько, примерно столько же не ела, а тут какой-то человек меня жить учит! Забавно, кажется, я стала хомофобом…

У нее даже глаза побелели. А вдруг она все же не человек, и меня ждет долгая и мучительная смерть за несоблюдение протокола?

Я уже почти пожалела, что ввязалась в этот цирк, когда дверь у меня за спиной, скрипнув, приоткрылась. На лице мадам появилось растерянное выражение, мгновенно сменившееся подобострастным, она даже начала вставать со своего места. Я уже было подумала, что сюда заглянул сам «глава отдела трансформации», решивший-таки меня проведать. Облегчение мгновенно сменилось беспокойством: влетит мне от него прямо на месте…

Но это оказался Шеф. Он всунул в дверь свою модельной внешности физиономию и часть плеча в жемчужной рубашке, приобняв косяк идеальными пальцами. Увидев меня, он широко улыбнулся и вошел в кабинет. Я готова была броситься ему на шею: в данной ситуации это даже еще лучше, чем Оскар! Не знаю уж почему, может из-за возраста, но он легче поддавался на всякие бытовые авантюры и сейчас должен быть моим шахом и матом этой зализанной стерве.

Меж тем он уже церемонно склонил голову:

— Лидия Григорьевна, не стоит, садитесь.

Я проследила за его взглядом и с удивлением заметила, что Снежная королева так и замерла, полупривстав с кресла. Она судорожно кивнула и рухнула обратно, наблюдая за нами. Шеф повернулся ко мне, уже открывая рот, чтобы что-то сказать. Наши взгляды встретились. Какой-то доли секунды было достаточно, чтобы мы поняли друг друга. В его глазах заплясали черти.

— Чирик, — он игриво обвил рукой мою талию, — а я тебя везде ищу! А не выпить ли нам кофею, а?

Я почти вздрогнула от его внезапного прикосновения, но вовремя себя остановила — тогда весь театр пошел бы насмарку. Быстро взяв себя в руки, я повернулась к лукаво улыбающемуся Шефу и удивленно приподняла брови:

— А и правда! Только, — я картинно сникла, — меня тут захавала ваша бюрократия! Вселение оформляю.

— Дорогая, — Шеф хихикнул, — «вселение» бывает разве что душ в тело! А это — «заселение».

Я покраснела. Вот дернуло же его поправлять меня именно здесь и сейчас! Однако «дорогая» прозвучало практически интимно.

— Пошли-пошли, — он требовательно притянул меня к себе, будто подгоняя. В лазоревых глазах черти водили хороводы, — я сам все оформлю. Потом.

— Что вы, Александр Дмитриевич, — тут же вклинилась в разговор эта стерва, расплываясь в улыбке, — я для вас, — она как могла выделила, что именно для него, а не для меня, — все сделаю сама. Только скажите, куда заселять.

— Правда? — Шеф поднял брови, будто совсем и не ожидал такого поворота событий. — Я буду вам очень признателен. — Он тоже выделил это «очень», так что тетка даже покраснела. — А заселяйте в блок «Б».

И он резко крутанул меня в сторону двери.

Как только мы вышли, я шумно выдохнула и прислонилась к стене.

— Шеф, спасибо вам! А то она… — Не в силах найти подходящего слова, я скорчила гримасу. Видимо, получилось достаточно выразительно, потому что он рассмеялся.

— Не смогла найти общий язык с Лидочкой? Это, увы, часто бывает. Патологически не переносит тех, кто моложе ее.

— Она человек?

— Да, абсолютно. И это еще одна причина ее ненависти ко всем — комплексует.

— Так что ж вы ее не уволите?! — не удержалась я, отлипая от стены.

— Не могу! — Шеф страдальчески свел брови. — Отличный работник, хоть и подлиза!

Я вздохнула: вот так на работе и остаются всякие мымры.

Мы шли вперед по коридору. Впереди была колонна, и Шеф прижал меня к себе, не давая в нее врезаться. Только тут я поняла, что его рука до сих пор покоится на моей талии. Мне стало как-то неудобно. Пока я размышляла, как бы мне так выкрутиться, чтобы не создавать неловкого положения, впереди показалась еще одна колонна. Как будто чтобы не врезаться в нее, я легко вывернулась из объятий Шефа.

— Кстати, Александр Дмитриевич… — начала я, но Шеф меня тут же оборвал:

— Никаких Александров Дмитриевичей! — Он поморщился. — Это не мое настоящее имя, а официальное, для документов. Я уже привык, что близкие друзья зовут меня «Шеф», так что будь добра…

Оказаться в числе близких друзей высочайшего начальства было приятно, но я все же не удержалась от шпильки:

— Очень… корпоративненько!

Он улыбнулся, от чего в уголках глаз пошли мелкие морщинки.

Мы шли вперед, и снующие туда-сюда сотрудники с любопытством на нас поглядывали. Кто со злобой, кто просто с интересом. Но чувствовала я себя под такими хоть и скрытыми, но внимательными взглядами очень неловко.

— Шеф, — наконец сдалась я, — я, пожалуй, вернусь к этой милой женщине и все доделаю. Заодно узнаю, куда она меня заселила. Кстати, а что вы там искали, а то мы как-то…

Он оторвался от своих мыслей и пару мгновений непонимающе на меня смотрел. Потом его глаза приняли осмысленное выражение.

— Ну, во-первых, бумаги еще не готовы, и она все равно принесет их мне на подпись — бюрократия, она везде бюрократия. Даже у нас. А во-вторых, я действительно искал тебя.

Я недоуменно на него покосилась.

— Что, опять где-нибудь запрете и будете мучить?

— Нет, — он улыбнулся, — я просто не могу найти Оскара и подумал, может, ты знаешь…

Я мгновенно помрачнела и уставилась в пол.