Двери в полночь Оттом Дина
— Я не… Этого не может быть, — Доминик отступил. — Тебя не может быть! Я… Нет!
В следующую секунду его скрыла волна огня. Это было страшно: только что он стоял, инстинктивно прикрывшись одной рукой, — и вот все его тело залило пламя, слепящее глаза, обжигающее жаром. Оранжевым шелком скользнуло по рукам, укрыло собой плечи — и вдруг обернуло в себя полностью, поглотив за долю секунды. Огонь выплеснулся, обжигая дома, сплавляя вместе камни, превращая в ничто тех московских нелюдей, что стояли рядом. Не осталось даже пепла.
Какое-то время пламя еще бушевало, вылизывая стены и заставляя лопаться немногочисленные окна, а потом исчезло. Китти что-то кричала мне, незаметно появившийся Виктор нес на руках Всполоха — но я ничего не слышала. Я просто стояла и смотрела на дракона — самое прекрасное существо на свете. На величественную голову, на сильные крылья, на длинные, острые как бритва клыки. Я любовалась им.
Шеферель повернул голову и посмотрел на меня долгим взглядом золотых глаз. Он приоткрыл рот, как будто пытаясь что-то сказать, но звука не получилось.
Виктор встряхнул меня за плечо:
— Черна, очнись! Сумерки! Нам пора уходить! А то так тут и застрянешь!
Я качнулась из стороны в сторону от его прикосновения, но не пошевелилась.
— Я не хочу уходить, — прошептала я одними губами, — я хочу остаться с тобой.
Дракон перевел взгляд куда-то мне за спину, и Китти тут же схватила меня за плечи.
— Нет! — Я попыталась вырваться. — Я хочу остаться с ним!
Вампирша ухватила меня за руку и потащила в сторону, к дымящимся стенам.
— Нам пора уходить, сумасшедшая!
Я все оглядывалась и оглядывалась, боясь пропустить тот момент, когда он исчезнет, а Шеферель смотрел мне вслед, и от этого было еще больнее, чем если бы он отвернулся.
У выхода уже собрались нелюди — кто-то из уцелевших московских, испуганные и безостановочно просящие прощения, но в основном наши. Одни были ранены больше, другие меньше, кого-то держали на руках. Все старались уйти, и только я хотела остаться.
— Пора! — скомандовал Виктор, и первая группа ушла обратно Наверх, растворившись в столбе света. За ней последовала вторая, а я все смотрела и смотрела, пока дракон не начал покрываться золотистым сиянием, — и тогда я не выдержала и отвернулась.
Оборотни уходили Наверх, а я смотрела вниз, себе под ноги, и ни о чем не думала. Просто не могла больше. Не могла вспоминать, не могла плакать, не могла бояться — от меня осталась только оболочка.
Кто-то положил мне руку на плечо, я обернулась — и вздрогнула. Шеферель в своем человеческом обличье, стоял всего в шаге от меня лишь слегка припорошенным золотой дымкой.
— Я хотел попрощаться, — он неловко улыбнулся и сделал шаг вперед, — у меня есть не больше минуты…
Он обнял меня, а я прижалась к нему, жадно вдыхая запах ветра и моря, который мне уже никогда больше не почувствовать, и мечтая удержать его. Шеферель чуть покачивался, как будто пытаясь убаюкать как маленького ребенка, и целовал меня в волосы. Я вцепилась в полы его плаща в безумной надежде удержать и понимала, что это невозможно. Шеферель чуть отстранился, ловя мой взгляд.
— Я никогда тебя не забуду, — прошептал он, — никогда. Слышишь? Что бы ни случилось. Я никогда тебя не забуду. Никогда. Никогда…
Я обняла его, что было сил, кивая, а он прижался лбом к моему, все шепча и шепча «Никогда…», и я уже почти поверила, что случится чудо, все слыша и слыша его голос…
Руки сжали воздух, золотой туман.
24
А Наверху было мокро. Мелкая холодная взвесь, покрывающая все крохотными капельками и никак не превращающаяся в полноценный дождь, застелила все вокруг.
Было раннее утро. Город еще только просыпался, не зная, что за него шел бой, не зная, сколько жертв за него было принесено, сколько крови пролито. Все эти прохожие, с легким раздражением поглядывающие на группу грязных, едва держащихся на ногах людей, — все они не знали, что обязаны своей жизнью тем, кто остался Внизу. Мне хотелось подбежать к ним, к каждому прохожему, цедящему сквозь зубы «Ролевики чертовы…», встряхнуть так, чтобы зубы лязгнули, и утащить Вниз, показав всех тех, кто уже никогда не поднимется с земли.
Китти, вытащив меня Наверх, сейчас о чем-то быстро говорила с Виктором на своем вампирском наречии — ни слова не понять из-за скорости. Мы появились одними из последних, и я, чуть отойдя в сторону, тут же опустилась на ступени, пытаясь привести мысли в порядок. Трясущимися руками нашарила в карманах сигареты и даже зажигалку — они чудом уцелели этой ночью, скорее всего из-за того, что я практически не участвовала в боях. Я опустила голову, ощущая, как намокают под дождевой взвесью волосы. Сигарета потухла в пальцах, насочившись влагой. Внутри меня как будто все умерло, и я наблюдала за происходящим со стороны, рассеянно отмечая то одну деталь, то другую. О случившемся с Шеферелем я в прямом смысле не могла думать — мозг раз за разом давал осечку, не желая принимать случившееся. Ступор.
Спину ломило — перед подъемом Наверх крылья пришлось убрать, и теперь рана в одном из них отзывалась пронизывающей болью в правой лопатке. Придется идти к Борменталю.
При мысли о нем я обернулась на всех, кто вернулся, прикидывая, сколько работы предстоит нашему маленькому врачу.
Вел, хоть и держалась на ногах, была бледна как смерть и ни на что не реагировала, смотря куда-то перед собой. Ее вывели Наверх и просто оставили стоять, потому что она хотя бы могла это делать. Черт стоял, поджав левую ногу и закинув руку на плечи Жанне, которая, хоть и морщилась на каждом вдохе, могла похвастаться разве что глубокими синяками на шее, будто ее кто-то душил. Михалыч, какой-то потерянный, фактически держал на руках белого как полотно Всполоха, и по тому, как свисали его ноги, было ясно, что он их не чувствует.
Лисичек не было.
Оскара — тоже.
Я попыталась узнать, видел ли кто-нибудь его после того, как Доминик бросился на Шефа, но все только качали головами. Однако и тела его тоже никто не заметил.
— Все, уходим! — Виктор махнул рукой в сторону Института, и они парами и тройками, стараясь по возможности не привлекать внимания, двинулись к черному ходу.
— Идем, — Китти подтолкнула меня вперед, — у нас есть дела в НИИДе.
— У меня — нет.
Вампирша обошла меня, взяла за плечи, встряхнула:
— Чирик, опомнись. Я все понимаю, но нам надо двигаться вперед. Надо сформировать группы для вечернего дежурства, надо вынести… тела.
Я подняла на нее сухие глаза — как будто весь мой запас слез кончился, как будто ушел за одну эту бесконечную, кошмарную ночь.
— Тебе верится, что все это происходит? Скажи мне, верится? Просто ответь, — я вжалась лицом в ладони, с силой растирая лоб. — Потому что мне нет.
Китти вздохнула и впервые обняла меня.
— I'm sorry, — прошептала она. — I'm so sorry.
Через несколько дней все немного улеглось, и стало возможно оценить ущерб.
Многие не вернулись — просто я не знала их имен. Из спустившихся семидесяти восьми нелюдей вернулись только сорок — едва-едва половина — и лишь несколько из них отделались не очень серьезными травмами.
Борменталь и все больничное крыло работали, кажется, круглые сутки. Теперь там постоянно было людно и шумно.
В противоположность больнице, административный корпус почти вымер. Управление временно взял на себя Виктор, укомплектовав группы вампирами, — они, конечно, были недовольны, но ослушаться не могли. Активность тумана резко упала, Представители стали появляться намного реже, и Виктор сократил количество человек в группе до четырех, а затем и до трех, оставив эмпата и двух «силовиков». Лекарей было решено оставить дежурить Наверху, уговорившись, что они будут подходить к сумеркам, а капитанам выдали аптечки.
Черт встал на ноги через две недели. Он, конечно, лишился прежней прыти, но уверял, что не пройдет и года, как все войдет в норму. Еще через неделю, наплевав на прописанную Борменталем терапию, он вернулся на дежурства.
Мне казалось, что ему нужно было что-то привычное, просто чтобы не думать.
Всполоху пришлось хуже. К счастью, позвоночник был в основном цел, хоть и пострадал в поясничном отделе. Два месяца волк пролежал в постели, маясь от безделья, на третий со скуки добыл самоучитель по оригами, на четвертый кое-как встал. Первой фигурой, которую он сложил, был дракон.
Вел пришлось плохо. Как объясняли другие эмпаты, ее оглушило присутствием призраков, затем — морем боли и гнева, а потом и всеми остальными эмоциями окружающих. Барьер, который выставляет каждый эмпат, рухнул, и всю ее наполнили десятки острых, бушующих эмоций. Понадобилось много времени, чтобы она пришла в себя, но это произошло — пришлось поработать нашим психологам, а они знают, как приучить человеческую психику к серьезным травмам.
Тела подняли вампиры в тот же день, в вечерние сумерки. Уносить их было трудно, но тут уже на помощь пришли индифферентные до этого момента ведьмы: шесть из них встали на равном расстоянии от Столба до Института, отводя глаза всем прохожим. Затем они просто ушли, сказав, что оказали эту услугу в память о Шефереле, но больше здесь нет никого, кто мог бы удержать их.
Институт пустел. Как машина с глохнущим мотором, он все пытался набрать ход и работать как прежде, но срывался, и приходилось начинать сначала.
Все думали об одном и том же, но никто этого не произносил: без Оскара и Шефереля НИИД уже никогда не будет таким, как прежде. Их тела так и не нашли.
Никто не вспоминал о произошедшем, если только речь не заходила о ком-то из погибших. Тогда разговор обрывался и уходил куда-то в другую сторону — не слишком изящно и более чем заметно, но прошло еще очень мало времени.
Я долго не могла найти себе места. Возвращаться в пустую квартиру мне казалось невыносимым — ни в его, ни в свою. О маминой не шло и речи, хоть она до сих пор и была закреплена за мной. В итоге я практически жила в Институте. Участвовать в восстановлении его системы у меня не было сил, зато Китти взялась за это с двойным энтузиазмом. Теперь в каждую группу входили вампиры, и, поскольку Виктор стал исполняющим обязанности главы НИИДа, они стали чувствовать себя намного вольнее.
Институт разваливался. Вампиры редко с кем ладили, а уж с оборотнями и подавно — все чаще вспыхивали ссоры, раздутые на ровном месте. Институт во многом держался на авторитете Оскара и Шефа. Даже Мышь перестала шутить и улыбаться и несколько дней не выходила из своей будочки. А когда наконец вышла, глаза у нее были опухшими.
На стене Института повесили табличку — простую свинцовую. Слева высилось изображение Александрийского столба, справа внизу раскинул крылья дракон. А между ними шли имена. Вспоминать их было больно, но, проходя мимо турникета, все невольно поворачивали головы и вчитывались в буквы — скоро список запомнили наизусть. Он начинался двумя именами: «Шеферель» и «Оскар».
Такой же повесили и во «Всевидящем оке». Несколько дней после этого сотрудников Института обслуживали бесплатно. Народа на сменах не хватало, и однажды туда пришла Жанна, объяснив ситуацию. К счастью, многие из городской нечисти согласились работать на Институт Внизу и Наверху.
Я думала, что не смогу прожить ни минуты без Оскара и Шефа. Думала, что буду мучиться, как тогда, когда они ушли Вниз, — но нет. В каком-то смысле Шеф сказал правду, моя болезненная привязанность к нему прошла, и я могла жить дальше, не умирая на каждом вздохе, но… Мне было пусто. Как будто кто-то вынул из меня все, оставив только тело и память. Я механически просыпалась, ела и делала свою работу. Механически жила. Крыло зажило за считанные дни, и я вернулась Вниз одной из первых, хотя мне тяжело это далось. Видя стену дома, я вспоминала, как рядом с ней лежала мертвая Крапива, оплавившиеся камни мгновенно возрождали в памяти жар драконьего пламени. Каждый раз, обводя взглядом Нижний Город, я видела их всех, бьющихся или умирающих, видела Шефа, прижавшего руки к земле или искаженного судорогой превращения.
Погибших похоронили на Смоленском кладбище — там же, где и часть первостроителей. Вряд ли кто-то, кроме нелюдей, сможет найти это место — целый участок, пять рядов по восемь могил и один общий надгробный камень. Первые две, Оскара и Шефереля, остались пустыми, но, как бы то ни было, хотя бы в памяти, они навсегда остались с теми, кто умер за них и за кого умерли они.
Блокада города исчезла в день нашего возвращения, ближе к вечеру, и многие нелюди, не прикрепленные к Институту, покинули город. Петербург перестал быть убежищем — он стал пожарищем.
Где-то через полгода, кутаясь в куртку под слепящим снегом, я поняла, что больше не могу так. Не могу быть одна, жить как будто умерла там же, с ними. Я вытащила из стола папку с личным делом отца и долго задумчиво на нее смотрела. А потом открыла.
Я не стала говорить, кто я, по телефону, сказавшись журналистом, который пишет статью. Мы встретились в холле бизнес-центра — он спустился встретить меня. Но стоило мне подняться с бархатного диванчика, как этот человек замолчал на полуслове и встал, пораженно глядя на меня.
— Простите, вы случайно не знакомы с Ниной Серовой?
Так мне удалось избежать долгого и сложного объяснения — он сказал, что мы очень похожи.
Мой отец оказался приятным мужчиной с густыми еще черными волосами, только кое-где тронутыми сединой. Конечно, годы изменили его, но все же он не сильно отличался от фотографии в своем личном деле. Он легко и в меру разговаривал, искренне задумывался над вопросами и с неподдельным интересом расспрашивал о моей жизни. Я открыла было рот, чтобы выдать официальную легенду, но слова вдруг хлынули из меня одним бессвязным потоком. Он слушал, не шевелясь, и, конечно же, не поверил. Я показала ему папку, которую привезла с собой, — и увидела на его лице сомнение. Это решило дело. Предупредив, чтобы не удивлялся, я невольно последовала методу убеждения Оскара — просто превратилась, стараясь сделать это как можно медленнее и плавнее. Когда я открыла глаза, в лицо мне смотрело дуло пистолета.
— Прости, — кашлянул он, опуская оружие, — рефлекс.
— Теперь веришь? — спросила я, пришепетывая из-за клыков во рту. Он немного побледнел, но кивнул.
И я рассказала ему все о маме и о событиях последних лет, а он мне — о том, что было до моего рождения. Как встретил ее в кафе, потерянную и задумчивую. Как они провели вместе ночь, о которой он никогда не жалел. О том, как думал найти ее, но постоянно что-то мешало.
У него была дочь на несколько лет младше меня, подающий надежды фотограф, постоянно путешествующая за границей. С ее матерью они были в разводе.
Я долго не могла понять, как называть его, и в итоге мы остановились просто на именах — Черна и Роман. Не буду врать, что отношения наши складывались идеально или что не было взаимной неловкости, но из-за моей откровенности все пошло проще, чем можно было ожидать. Сначала Роман немного отстранился от меня, но, когда услышал, что в нем есть ген оборотничества, пусть и не в активной форме, заметно расслабился. Мы встречались после работы и говорили часами — в конце концов, мы оба были просто людьми, у которых никого не осталось.
И он был единственным, что случилось хорошего в моей жизни с тех пор.
Эпилог
1
С битвы с Домиником прошел почти год. Все так или иначе встало на свои места и снова начало работать. Кто-то из нелюдей вернулся, поняв, что опасность миновала, кто-то нет. Никакой опасности из Москвы больше не исходит — проведя у нас несколько недель после восстановления, Всполох уехал в столицу и взял там все под свой контроль. Если учесть, что он по факту присягал на верность Оскару и Шефу, пусть их сейчас и не было, можно сказать, что из самостоятельной организации нелюди Москвы превратились в наш филиал. Многие из них погибли Внизу, а те, кто остался жив, были настолько напуганы происходящим, что без раздумий приняли командование Всполоха.
Он часто ездит по стране, выискивая новых нелюдей, некоторые под его руководством стали ездить в Европу. Из Института тоже собираются такие экспедиции, и, найдя кого-то, мы предоставляем им самим выбрать, в каком городе осесть, — времена гонки прошли, и я надеюсь, что навсегда.
Виктор немного отошел от дел, когда в город стали возвращаться оборотни, предоставив разбираться с ними Жанне. Она, конечно, была одной из младших по опыту, но во многом помогала ему на первых порах, да и с административными сложностями прекрасно разбиралась. Я не сразу заметила, что, как только группы укомплектовали, Жанна перестала спускаться Вниз. Не мне ее осуждать.
В кабинете Оскара никто не поселился, но дверь была открыта. Иногда кто-то заходил туда, чтобы побыть в одиночестве. Постепенно народу стало все больше, и в итоге его кабинет превратился во что-то типа мемориальной комнаты отдыха. Как похоже на него!
В кабинет Шефа никто не заходит. Никогда.
Я настояла на мемориальных табличках. Китти пыталась доказать, что это глупо, но неожиданно меня поддержала Жанна — ей потери дались почти так же тяжело, как и мне.
Айджес, пропавшая в день боя, так и не вернулась. Сатрекс тоже ничего о ней не знала. Мы пытаемся найти Изабель, которая была правой рукой Доминика, — московские сказали, что только она могла снять блокаду. Иногда приходят известия, как будто ее видели то в одном городе, то в другом, но расстояние между ними настолько велико, что поверить в такую скорость перемещения крайне трудно.
Я по-прежнему работаю с Чертом, не так давно к нам вернулась Вел. Отец иногда заезжает за мной на работу, если я заканчиваю вечером, чем порождает ворчание и недовольство среди нелюдей, но мне все равно — в конце концов, в нем есть ген, иначе он просто не мог бы найти здание Института. Потеряв всех, кто для меня что-то значил, я цепляюсь за него, как утопающий за соломинку, изо всех сил стараясь это скрыть. Но, кажется, можно так уж и не притворяться.
Жизнь наконец стала входить в норму.
2
Я сделала то единственное, о чем просил меня Шеф, — я выжила. Не скажу, что я оправилась от их потери. Скорее, просто смирилась. Но в какой-то части меня навсегда останется пустота, и никто никогда не сможет заполнить ее. Знаю, что в Институте начали шушукаться из-за моего полного безразличия к другим нелюдям, но мне все равно. Я не могу представить никого на месте Шефа.
Каждый раз перед сменой, подходя к Столбу, я долго смотрю на узор постамента. И мне кажется, что в этом барельефе появилось что-то от нашей битвы, как будто в память о произошедшем. Иногда на одной из сторон мне мерещится Шеф…
Когда никто не видит, я прихожу в его кабинет. Закрываю за собой дверь, зная, что никто не войдет сюда, прислоняюсь к ней и стою так, не включая свет, часами. Я вспоминаю все, что произошло здесь. Как он разглядывал меня, когда я только появилась. Как мы обсуждали мою звериную форму. Как он сказал, что Оскар не заинтересован во мне, и как я с горя запьянела с одного глотка виски. Как он поцеловал меня, чтобы привести в чувство. Как отчитывал, сухо глядя перед собой холодными голубыми глазами… Я скучаю по нему так истово, что стоит об этом подумать — и хочется выть, сжавшись в комок. И каждый раз, заходя в кабинет, я невольно надеюсь, что увижу в кресле темный силуэт с бокалом в руке. И каждый раз кресло пусто.
Он просил меня жить дальше — и я живу, чего бы мне это ни стоило. Иногда мне кажется, что я слышу его шепот в ветре, что чувствую запах моря и ветра в солнечную погоду. А когда на город опускается туман, я каждый раз вздрагиваю, ощущая на плече прикосновение, которого не может быть.
Иногда, перейдя мост, я встаю на Стрелке и смотрю вперед, стараясь не двигаться и представляя, что он просто стоит у меня за спиной и ждет, когда я обернусь. Иногда я не выдерживаю и оборачиваюсь. И каждый раз мне кажется, что порыв ветра уносит какой-то неясный силуэт.
Я никому не говорю об этом — они наверняка решат, что я сошла с ума. Может быть, так и есть. Но пока у меня есть хоть малейшая возможность почувствовать его в городе — я предпочту оставаться сумасшедшей.
3
Я увидела ее, когда вышла из дома, где снимала квартиру. Высокая, с белыми волосами и ярко-голубыми глазами, она как-то сразу выделялась на фоне обычных прохожих. Заметив, что я смотрю на нее, она подошла ко мне, коротко кивнула и произнесла:
— Я Изабель.
Сестра Оскара. Так-так. Я никогда не видела ее, но догадаться об их родстве не составило труда: хоть и разные, они были чем-то неуловимо похожи.
Я кивнула:
— И?
Изабель чуть нахмурила брови, разглядывая меня. Кажется, увиденное ее устроило.
— Скажи мне честно: ты хочешь их вернуть?
Сердце глухо ударило о ребра. Я подалась вперед, вглядываясь ей в лицо — не шутит ли? Нет, не похоже.
— Ты считаешь, что это возможно?! — Она кивнула. — Но как? Я обошла каждый уголок Нижнего Города, но там не было ничего, никакой зацепки!
Изабель усмехнулась, обнажая острые белые зубы:
— Ты обошла город. Я предлагаю пойти дальше.
— Куда? — Не поняла я. — Дальше туман.
— Именно что туман, — она чуть наклонилась ко мне. — Туман нам и нужен.
Ее план был безумен. А, как известно, только самые отчаянные и безумные планы иногда срабатывают. И нам обеим хватало этого «иногда», чтобы рискнуть.
Изабель рассказала мне о несуществующем мосте, который каким-то чудом Доминик смог протянуть из Москвы в Петербург. Она говорила, что он появляется из московского тумана, уходит в какое-то непонятное место, которое они называли Красной Пропастью, и заканчивается в тумане Нижнего Петербурга. На какой-то момент я засомневалась в ее адекватности, но потом вспомнила, как во время битвы мы обнаружили Доминика со своей армией уже Внизу, хотя они точно не проходили через Столб.
Мы договорились, что она подойдет на площадь как только начнет смеркаться, то есть в шесть часов, а я отпрошусь на сегодня (меня легко заменит Китти) — нам надо было попасть Вниз до групп.
— Если я права, — сказала оборотень на прощание, — то мы вернем их.
— А если нет? Тогда Представители убьют нас.
Изабель пожала плечами:
— Мне больше некого терять, кроме Оскара. Я готова рискнуть.
Я помолчала.
— Почему ты так уверена, что Шеферель тоже жив? Он… растворился у меня на глазах.
— В каком виде он исчез?
— Что? — не поняла я.
— Я знаю, кто он, — немного раздраженно одернула меня Изабель, — новости быстро расходятся. В какой форме он исчез?
— В человеческой. Это имеет значение?!
Она улыбнулась и растворилась в толпе.
Все время до наступления сумерек я не находила себе места. Мерила шагами холл Института, пыталась поговорить с Мышью, но не могла ни на чем сосредоточиться. Хотела было зайти к Китти — но та меня слишком хорошо знала. К Вел я тоже соваться побоялась — она могла уловить мои эмоции и начать задавать вопросы.
Без четверти шесть я пулей вылетела на улицу и на негнущихся ногах подошла к Столбу. Группы в целях безопасности спускаются не с первыми сумерками, а подождав минут двадцать, так что у нас был неплохой запас времени и шанс с ними не столкнуться.
Изабель появилась рядом со мной без двух минут шесть и серьезно посмотрела:
— Готова?
Я кивнула. Мы осторожно перебрались через ограждение и прыгнули Вниз.
Оказаться в Нижнем Городе, когда там никого нет, было довольно странно. Я только однажды спускалась сюда не с группой — самый первый раз, с Шефом. Воспоминание обожгло и отступило.
— Веди, — скомандовала Изабель, — я не знаю этой дороги.
— Но ты же говорила, что бывала на мосту?
— Да, — она кивнула, — но только на той части, которая выходит в Красную Пропасть. — Увидев мой непонимающий взгляд, она сдалась: — Я сама не очень понимаю, как он устроен и где проходит. Но есть одна важная деталь: на нем нет сумерек. Там можно находиться бесконечно.
Мы двинулись вперед. Там, где ударило драконье пламя, и улица буквально спеклась в единый каменный пласт, Изабель притормозила, с удивлением оглядывая сплавившуюся со стенами домов брусчатку.
— Это… он?
Я кивнула. Она пораженно качнула головой:
— Не представляла себе, насколько это… — Изабель не договорила и повернулась ко мне с плохо скрываемым любопытством: — Какой он?
Я невольно улыбнулась:
— Большой.
Мы быстро шли вперед, следуя извилистому пути Невского проспекта. Я видела, как Изабель с интересом оглядывает сросшиеся с землей дома и скрюченные деревья, но не задает вопросов. Мне же дорога еще никогда не казалась такой длинной.
— Здесь… хорошо, — наконец проговорила она, как будто рассуждая вслух, — я понимаю, почему Доминик хотел получить это место.
Я оглянулась. Изабель кашлянула:
— Извини, я не хотела.
Пару секунд поборовшись с собой, я кивнула:
— Не будем сейчас вспоминать это все. А ты что, никогда здесь не была?
— Нет, — Изабель качнула головой, рассыпав по плечам белоснежные пряди. — В Москве, как ты знаешь, ничего нет, а в других городах не спешат пускать к себе посторонних.
— Кстати, о других городах! — Я взглянула на нее. — Где ты была все это время? Уже два года прошло.
— Искала, — оборотень легко перепрыгнула появившуюся рытвину. — Другие города и тех, кто в них бывал. Пыталась узнать больше о тумане.
— И?
— Ну мы же здесь.
Остаток пути мы проделали молча. Узнать друг друга получше мы не стремились, а для вежливой болтовни ни о чем были слишком напряжены.
Наконец Невский оборвался, рассыпавшись брусчаткой по песку. Дальше дороги не было, только высились у нас за спиной черные остроконечные здания да впереди виднелось метров пять чистого песка, кромкой огибающего город.
Мы остановились, понимая, что это наш последний шанс повернуть назад. Впереди, густой и тяжелый, клубился туман.
Изабель посмотрела на меня, я — на нее. Мы не сомневались.
— У меня есть веревка, зацепим за ремни. Но будет лучше, если ты еще возьмешь меня за руку. Согласна?
— Любой каприз за ваши деньги, — усмехнулась я и, наткнувшись, на ее неодобрительный взгляд, пояснила: — Я шучу, когда нервничаю.
— Не смешно.
Веревка была метра полтора — достаточно, чтобы мы не мешали друг другу, но и не потеряли из вида. Мы стояли у самой кромки тумана. До него оставалось не более двадцати сантиметров — меньше шага.
— Готова? — Изабель протянула мне сухую сильную ладонь. Ее голубые глаза сверкнули, и я вдруг ясно вспомнила глаза Шефа, в очередной раз мне что-то объясняющего.
— Как никогда.
И мы вместе шагнули вперед.
Холод. Ветер. И снова холод. Он пробирал до костей, заставляя дрожать, как при ознобе. Даже воздух здесь был каким-то липким, невидимой паутиной оседая на лице. Небо скрылось — вместо него появилась та же сизо-бурая завеса. Здесь не было ни направлений, ни сторон света — ничего. Мы двигались вперед исходя только из того, что точно не сворачивали. Я оглянулась: Нижний Город должен был находиться всего в нескольких метрах за нашими спинами. Но его не было — все те же клубы тумана.
— Его нет… — выдохнула я.
— Знаю, — Изабель сильнее сжала мою руку, — не оглядывайся.
Пальцы ее каждую минуту становились все более холодными. Дышать стало трудно, как высоко в горах или под водой, — каждый вдох требовал невероятных усилий, воздух, как мазут, затекал в горло, лениво и медленно, заполняя легкие.
— Т-т-ты к-к-ак? — с трудом выговорила я, ощущая, как зубы в прямом смысле стучат друг о друга.
— Ок, — коротко кивнула Изабель. На лбу ее выступил пот, пряди волос прилипли к коже.
Пытаясь не дрожать, мы двинулись дальше.
Первого Представителя увидела я. Он мелькнул метрах в десяти от нас неясным силуэтом и тут же исчез. Я попыталась обратить на него внимание Изабель, но она только отмахнулась. Второй оказался уже ближе, не более чем на расстоянии пяти метров.
— Да придумай же что-нибудь, — я дернула ее руку, — они же просто сожрут нас!
Изабель оглянулась. От напряжения она начала превращаться, во рту проступили клыки.
— Реши… эту… проблему… сама! — рявкнула она и дернула меня вперед так, что я чуть не упала.
А потом они окружили нас. Плотным кольцом, скрытые туманом, но все равно видимые через него темными силуэтами.
— Что делать? — Я повернулась к оборотню, но та упрямо шагала вперед.
— Останавливаться… нельзя…
— Но мы же на них напоремся!
— Вот тогда… и будем… решать…
Она сделала еще шаг, и я ожидала, что Представители прямо сейчас протянут к ней свои лапы, примут образ Оскара и собьют с пути, — но этого не происходило. Мы шли и шли, а кольцо двигалось вместе с нами, окружив почетным караулом. Иногда я видела вдалеке другие тени, но они почему-то не приближались.
Время здесь не ощущалось. Скосив взгляд на часы, я заметила, что они замерли — стрелки так и остались на шести часах ровно. Я не знала, сколько мы шли. Может быть, час, может быть, всего несколько минут, а может быть, несколько дней. Усталость чувствовалась, но не хотелось ни есть, ни пить, и даже холод как будто немного отступил.
Шаг за шагом, вперед и вперед. Руки сводило от постоянно сцепленного состояния, ладони вспотели, и пальцы стали скользить.
— Держись, — прошипела Изабель сквозь сомкнутые зубы, — держись, пожалуйста.
Я кивнула и, отпустив ее руку, вцепилась в ремень брюк, там, где мы привязали веревку. Узел показался мне слабым, и я, решив поправить его, опустила правую руку вниз, ища веревку… У меня на пальцах лежала ниточка.
— Смотри! — Я осторожно приподняла остатки веревки, вытаскивая ее из тумана и проводя до своего ремня.
Изабель оглянулась. То, что было новой крепкой веревкой, сейчас напоминало скорее толстую швейную нить, становясь толще к узлам на ремнях и до опасного истончаясь на середине.
Оборотень побледнела. Я подняла на нее испуганный взгляд, произнеся вслух то, о чем она и так думала:
— Сколько же мы идем, что веревка успела истлеть?!
Изабель судорожно сглотнула:
— Я надеюсь, что это просто туман.
— А почему он тогда не трогает нас?
Мы, не сговариваясь, подняли головы и посмотрели на кольцо теней, до сих пор окружавших нас.
— Идем, — скомандовала она, — вопросы будем задавать, если выберемся.
Где-то пробираются через сизый туман две девушки, держась друг за друга из последних сил. Они не знают, что их окружают не Представители, а призраки первостроителей, хранители города, защищая от хищного тумана.
Где-то огромной синей бабочкой раскинулся над Красной Пропастью несуществующий мост, упираясь в высокое алое небо своими огромными арками. Он начинается в тумане и уходит в туман, а на нем не течет время. Там, у бетонного основания, прямо у поднимающейся ввысь арки, сидит человек. Ярко-голубые глаза его устало закрыты, поникшие плечи укрывает бежевый плащ. Рядом, положив голову ему на колени, лежит другой, смуглый и черноволосый. Он прерывисто и часто дышит, прижимая рукой рваную рану на боку. В те редкие минуты, когда он смотрит вокруг, видно, что глаза у него желтые. Время здесь недвижимо, но им кажется, что прошло уже много веков с тех пор, как они ступали по земле.
Они еще не знают, что совсем скоро те, ради кого они рисковали собой и ради кого готовы были умереть, придут к ним и больше уже никогда не отпустят. Их разделяют всего несколько метров дороги. Просто они об этом еще не знают.
Голубоглазый дракон не знает, что Город не поглощает его, и до сих пор не может понять, как ему удалось остаться в живых. Он не знает, что реальность настолько утвердилась в его не-существовании, что отказалась принимать, — и теперь так будет всегда.
Он еще не знает, что скоро обнимет ту, которую любит, и будет шептать ей на ухо слова на языке, который, кроме него, уже никто не понимает.
Как не знает желтоглазый оборотень, что его заботливая сестра, пройдя ради него через туман, спасет его и сможет доставить к врачам, которые поставят его на ноги — не быстро, но поставят. Не знает он и что именно она убила ту женщину, которую он когда-то любил, — и не узнает об этом никогда.
Еще не знает дракон, что совсем скоро будет стоять у Сердца Города, который вырос у него на руках, и смотреть, как его единственный и лучший ученик уговаривает свою сестру остаться, — а к нему будет льнуть худенькая черноволосая девушка со смешным и глупым именем Чирик.
Не знает она, что однажды, безумно волнуясь, будет знакомить его со своим отцом, не подозревая, что они уже много лет как знакомы. Она еще не знает, что сможет быть счастлива — снова и наконец-то.
…Все это будет — потом. Не сейчас. До этого еще далеко.
А пока что — двое оборотней идут сквозь сизый туман, надеясь спасти тех, кто готов был умереть за них и за кого они сами готовы умереть.
Читать бесплатно другие книги:
