Архив Шерлока Холмса. Сыскная полиция (сборник) Дойл Артур
Рассказ мисс Пресбери изрядно удивил Холмса.
— Дорогая леди, вы сказали, что ваша комната находится на третьем этаже. В вашем саду есть длинная лестница?
— Нет, мистер Холмс, и это самое удивительное. Добраться до моего окна с улицы невозможно… Но он был там!
— Произошло это, значит, пятого сентября, — задумчиво произнес Холмс. — Хм, это значительно осложняет дело.
На этот раз удивилась девушка.
— Мистер Холмс, вы уже второй раз интересуетесь датой, — заметил Беннет. — Это имеет какое-то значение?
— Возможно… Даже, скорее всего, имеет. Только пока у меня еще нет достаточного материала, чтобы делать окончательные выводы.
— Может быть, вы думаете о том, что приступы сумасшествия как-то связаны с фазами луны?
— Нет, уверяю вас. Я думаю совершенно о другом. Наверное, я попрошу вас оставить свой ежедневник у меня, чтобы я мог проверить даты. Что ж, Ватсон, теперь мне совершенно ясно, какими будут наши следующие шаги. Как рассказала нам эта милая юная леди — и я всецело доверяю ее интуиции, — отец забывает все или почти все, что происходит с ним в определенные дни. Мы наведаемся к нему и сделаем вид, что он сам пригласил нас на встречу в один из таких дней. Он решит, что забыл об этом. Таким образом, мы начнем расследования с того, что хорошенько изучим этого человека.
— Прекрасный план! — воскликнул мистер Беннет. — Однако я хочу предупредить вас, что профессор порой бывает крайне вспыльчивым, даже буйным.
Холмс улыбнулся.
— У меня есть причины полагать, что ехать нам нужно немедленно… Очень веские причины, если мои соображения верны. Завтра, мистер Беннет, мы встретимся с вами в Кэмфорде. Если мне не изменяет память, когда-то там в небольшой гостинице под названием «Шахматная доска» можно было выпить приличного портвейна и выспаться на чистом постельном белье. Боюсь, Ватсон, что несколько следующих дней нам предстоит провести в местах далеко не столь приятных.
Утро понедельника застало нас на пути в знаменитый университетский город… Для Холмса эта поездка была пустяковым делом, поскольку его ничто не связывало, но для меня она обернулась лихорадочным перекраиванием планов и безумной спешкой, так как к этому времени я уже имел довольно оживленную практику. Холмс заговорил о деле только после того, как мы выпустили из рук чемоданы в старинной гостинице, о которой он рассказывал.
— Мне кажется, Ватсон, профессора можно перехватить перед обедом. В одиннадцать у него лекция, и после нее он наверняка зайдет домой на перерыв.
— Как мы объясним наш визит?
Холмс заглянул в записную книжку.
— Приступ возбуждения у него был двадцать шестого августа. Мы исходим из предположения, что он не совсем ясно представляет себе свои действия в такие дни. Если мы начнем настаивать, что договорились с ним о встрече заранее, думаю, он вряд ли станет возражать. У вас хватит нахальства на такое дело?
— Попробуем — узнаем.
— Превосходно, Ватсон! Что-то среднее между детским стишком про прилежную пчелку и «Эксцельсиором» Лонгфелло. Девиз фирмы: «Попробуем — узнаем!» Идемте, какой-нибудь дружественный туземец покажет нам дорогу.
И один такой нашелся. Он усадил нас в изящный экипаж и прокатил с ветерком мимо старинных колледжей. Наконец, свернув на аллею, он остановился у двери окруженного со всех сторон лужайками очаровательного дома со стенами, сплошь покрытыми пурпурной глицинией. Как видно, профессор Пресбери жил не просто комфортно, но даже в роскоши. Еще до того, как мы остановились, в одном из окон появилась седая голова. Из-под мохнатых бровей сквозь очки в массивной роговой оправе на нас устремилась пара настороженных глаз. В следующий миг мы уже вошли в его владения, и загадочный ученый, чьи эскапады вырвали нас из Лондона, предстал пред наши очи. Ничто в его поведении и внешнем виде не указывало на ненормальность, ибо мы увидели плотного мужчину с крупными чертами лица, серьезного, высокого, в сюртуке, с преисполненной достоинства лекторской осанкой. Самыми примечательными были у него глаза: проницательные, изучающие, умные, почти дьявольские.
Он взглянул на наши карточки.
— Присаживайтесь, джентльмены. Чем могу вам помочь?
Холмс обворожительно улыбнулся.
— Этот вопрос собирался задать вам я, профессор.
— Мне, сэр?
— Может быть, произошла какая-то ошибка, но мне передали, что профессору Пресбери из Кэмфорда требовались мои услуги.
— В самом деле? — мне показалось, что в серых испытующих глазах профессора вспыхнули злые огоньки. — Вам передали, говорите. А могу я узнать имя того, кто вам это передал?
— Извините, профессор, но я должен соблюдать конфиденциальность. Если я ошибся, ничего страшного. Мне остается только попросить прощения.
— Нет уж. Я бы хотел разобраться. Меня это дело заинтересовало. У вас есть какая-нибудь записка, письмо или телеграмма, хоть что-нибудь, подтверждающее ваши слова?
— Нет.
— Я надеюсь, вы не станете утверждать, будто я сам пригласил вас?
— Я бы предпочел не отвечать ни на какие вопросы, — сказал Холмс.
— Разумеется, — резко произнес профессор. — Но на этот вопрос можно легко найти ответ и без вашей помощи.
Он направился в другой конец комнаты к звонку. На вызов явился наш лондонский знакомый мистер Беннет.
— Входите, мистер Беннет. Эти джентльмены приехали из Лондона, они утверждают, что их сюда пригласили. Вы занимаетесь моей корреспонденцией. Через ваши руки проходило что-нибудь, адресованное человеку по фамилии Холмс?
— Нет, сэр, — покраснев, ответил Беннет.
— Полагаю, этого достаточно, — сказал профессор, устремив недобрый взгляд на моего друга. — А теперь, сэр… — взявшись за край стола, он немного подался вперед. — Мне кажется, что ваше положение несколько сомнительно.
— Холмс пожал плечами.
— Могу только повторить: извините за напрасное беспокойство.
— Черта с два! — вскричал вдруг старик высоким голосом, и на лице его появилась жуткая злобная гримаса. Он перегородил нам путь к двери и в бешенстве замахал сжатыми кулаками. — Просто так вы отсюда не уйдете! — Лицо его перекосилось. В приступе бессмысленной ярости он то жутко улыбался, то кричал что-то невразумительное. Думаю, нам пришлось бы пробираться к двери с боем, если бы не вмешался мистер Беннет.
— Дорогой профессор, — воскликнул он, — подумайте о своем положении! Вы же не хотите, чтобы в университете поднялся скандал! Мистер Холмс — известный человек. Не стоит обращаться с ним так грубо.
Все еще гневно раздувая ноздри, наш хозяин (если его можно так назвать) освободил путь к двери. Выйдя из дома в тишину тенистой аллеи, мы облегченно вздохнули. Холмса это происшествие, похоже, изрядно позабавило.
— Кажется, нервная система нашего ученого друга несколько расшатана, — заметил он. — Может, наше вторжение и было слишком уж бесцеремонным, но личная встреча, на которую я рассчитывал, все же состоялась. Постойте-ка, Ватсон, да он никак гонится за нами!
Со стороны дома послышался топот бегущих ног, но, к моему облегчению, из-за поворота выбежал не грозный профессор, а его помощник. Задыхаясь, он остановился рядом с нами.
— Мне так неловко, мистер Холмс. Я хочу извиниться.
— Дорогой сэр, вам нет нужды извиняться. Моя профессия подразумевает подобные недоразумения.
— Никогда еще не видел, чтобы он так злился. С каждым днем он становится все страшнее. Теперь вы понимаете, почему его дочь и я так встревожены? Самое страшное, что ум его остается совершенно ясным.
— Слишком ясным! — ответил Холмс. — В этом я просчитался. Очевидно, память у него гораздо надежнее, чем я подумал. Да, кстати, можем ли мы, прежде чем уйдем, взглянуть на окно комнаты мисс Пресбери?
Мистер Беннет провел нас через какие-то заросли, и мы увидели боковую стену дома.
— Вон оно, второе слева.
— Ого! До него просто так не доберешься. Правда, если видите, на стене под ним растет плющ, а сверху проходит труба, так что кое-какая опора все же имеется.
— Лично я бы до него не добрался, — сказал мистер Беннет.
— Да, пожалуй. Для любого нормального человека это было бы очень опасной затеей.
— Я хотел вам еще кое-что сказать, мистер Холмс. Я раздобыл адрес человека в Лондоне, которому пишет профессор. Он сегодня утром написал ему письмо, а я переписал адрес с промокашки. Конечно, это постыдный поступок для секретаря, которому доверяют, но что мне остается делать?
Холмс взглянул на бумагу и спрятал ее себе в карман.
— Дорак… Необычная фамилия. Думаю, славянская. Что ж, это важное звено в цепи. Днем мы возвращаемся в Лондон, мистер Беннет. Я не вижу смысла нам задерживаться здесь. Арестовать профессора мы не можем, потому что он не совершил никакого преступления, и поместить его под наблюдение тоже нельзя, поскольку его безумие невозможно доказать. Пока что мы бессильны.
— Так что же нам делать?
— Наберитесь терпения, мистер Беннет. Скоро все разъяснится. Если я не ошибаюсь, в ближайший вторник должен произойти кризис. Разумеется, в этот день мы снова приедем в Кэмфорд. При этом могу сказать, что дела обстоят очень и очень скверно, и, если мисс Пресбери может еще какое-то время побыть в Лондоне… — Это легко устроить.
— В таком случае, пусть остается там до тех пор, когда мы не убедимся, что опасность миновала. Вы же ничего не предпринимайте и не мешайте профессору заниматься его делами.
Пока он спокоен, ничего страшного не произойдет.
— Это он! — неожиданно перешел на взволнованный шепот Беннет. Сквозь ветви мы увидели высокую прямую фигуру профессора, который вышел из дома, остановился и оглянулся вокруг. Он стоял, чуть подавшись вперед и покачивая руками прямо перед собой. Голова его вертелась из стороны в сторону. Секретарь, махнув нам на прощание рукой, выскользнул из-за деревьев и присоединился к своему хозяину. Вместе они скрылись в доме, оживленно и даже возбужденно переговариваясь.
— Скорее всего, этот почтенный джентльмен догадался, что происходит, — сказал Холмс по дороге в гостиницу. — Насколько я успел заметить, это человек исключительно ясного и логичного ума. Несдержанный, это верно, но, согласитесь, на то у него есть причины: на него направляют детективов, и он подозревает, что это дело рук его же собственных домочадцев. Боюсь, нашему другу Беннету сейчас достанется на орехи.
По пути Холмс зашел на почту и отправил телеграмму. Ответ на нее пришел вечером. Холмс, взглянув на него, передал мне.
«Зашел на Коммершл-роуд, видел Дорака. Обходительный, престарелый чех. Держит большой универсальный магазин. Мерсер».
— Мерсера я знаю так же давно, как вас, — сказал Холмс. — Он выполняет мои мелкие поручения. Мне было важно что-то узнать о человеке, с которым наш профессор ведет тайную переписку. Национальность этого Дорака согласуется с поездкой профессора в Прагу.
— Слава Богу, хоть что-то с чем-то согласуется, — заметил я. — Пока у меня такое чувство, что мы имеет дело с длинной чередой необъяснимых событий, которые, похоже, совершенно не связаны между собой. Например, какое отношение может иметь озлобленный волкодав к визиту в Богемию, или то и другое к человеку, ползающему по ночам на четвереньках по коридору? А ваше внимание к датам — вообще для меня полнейшая загадка.
Холмс улыбнулся и потер руки. Надо заметить, что в это время мы сидели в своем номере в старой гостинице за бутылкой знаменитого марочного вина, о котором говорил Холмс.
— Что ж, давайте сперва разберемся с датами, — соединив перед собой кончики пальцев, сказал он таким тоном, словно обращался к аудитории. — Ежедневник этого смышленого молодого человека говорит о том, что первый приступ профессора произошел 2 июля, с того дня повторялся каждые девять дней и, если мне не изменяет память, с единственным исключением. Таким образом, последнее происшествие, в пятницу 3 сентября, вписывается в этот график, как и предпоследнее 26 августа. Речи о случайном совпадении быть не может.
С этим мне пришлось согласиться.
— Давайте теперь в качестве рабочей версии предположим, что каждые девять дней профессор принимает какое-то сильнодействующее лекарство, которое оказывает кратковременное воздействие, но имеет очень специфический побочный эффект: усиливает и без того бурный нрав профессора. Лекарство он начал принимать в Праге, а здесь его снабжает живущий в Лондоне чех-посредник. Все как будто сходится, Ватсон.
— Но собака, лицо в окне, человек на четвереньках?
— Ну-ну, по крайней мере, мы хоть что-то начали понимать. Я думаю, развития событий нам не стоит ожидать раньше вторника. Пока же остается только держать связь с нашим другом Беннетом и наслаждаться спокойствием этого очаровательного городка.
На следующий день к нам заглянул с последними новостями мистер Беннет. Как и подозревал Холмс, ему пришлось несладко. Профессор не обвинил его напрямую в том, что это он вызвал нас, но разговаривал с ним в крайне грубой, раздраженной манере и был явно очень недоволен. Однако утром он вел себя как ни в чем не бывало и как всегда прочитал прекрасную лекцию перед переполненной университетской аудиторией.
— Если бы не эти странные припадки, — заметил Беннет, — я бы сказал, что он находится просто в отменной форме. Я не помню, чтобы он когда-нибудь был таким энергичным и здоровым, как физически, так и умственно. Но это не он, это совсем не тот человек, которого мы знаем.
— Я думаю, вам нечего бояться. По меньшей мере, ближайшую неделю, — сказал на это Холмс. — У меня много дел, да и Ватсона ждут его пациенты. Давайте договоримся, что встретимся здесь же в это же время во вторник. И я очень удивлюсь, если к тому времени, когда мы с вами снова расстанемся, мы будем не в состоянии объяснить, что происходит, или даже положить конец вашим неприятностям. А пока держите нас в курсе событий.
Несколько дней подряд я не видел своего друга, а в понедельник вечером получил от него короткое послание, в котором он просил меня на следующий день встретиться с ним в поезде. Из его рассказа по пути в Кэмфорд я понял, что никаких особых происшествий не произошло, в доме профессора царил мир, и сам он вел себя совершенно спокойно. То же самое мы услышали и от мистера Беннета, который вечером заглянул в наш номер в «Шахматной доске».
— Сегодня ему пришло письмо от его лондонского знакомого. Письмо и небольшой пакет. Оба помечены крестиком под маркой, поэтому я их не вскрывал. Больше ничего существенного.
— Этого и так достаточно, — мрачно произнес Холмс. — Итак, мистер Беннет, я думаю, сегодня ночью все решится.
Если мои выводы верны, у нас появится возможность ускорить развитие дела. Для этого нам придется установить наблюдение за профессором, поэтому я хочу, чтобы вы сегодня ночью не спали и были начеку. Если услышите, что он идет мимо вашей двери, не останавливайте его, а идите за ним как можно осторожнее, так, чтобы он вас не заметил. Мы с доктором Ватсоном будем неподалеку. Между прочим, где находится ключ от той шкатулки, о которой вы рассказывали?
— Он носит его у себя на цепочке для часов.
— Думаю, наше расследование может пойти в этом направлении. В крайнем случае, я не думаю, что замок там чересчур сложный. В доме еще есть крепкие мужчины?
— Конюх Макфейл.
— Где он спит?
— В комнате рядом с конюшней.
— Он может нам понадобиться. Итак, нам остается только ждать развития событий. До свидания… Я думаю, до завтра мы с вами еще увидимся.
Была почти полночь, когда мы заняли позиции в кустах прямо напротив парадной двери профессорского дома. Ночь была приятная, но прохладная, поэтому очень кстати оказались наши теплые плащи. Дул свежий ветер, по небу плыли облака, время от времени проглядывал полумесяц. Ожидание могло показаться унылым, если бы не возбуждение, охватившее нас, и не заверения моего друга, что загадочное дело, которое привлекло к себе наше внимание, близится к развязке.
— Если моя версия о девятидневных циклах верна, сегодня мы увидим профессора в полной красе, — сказал Холмс. — То, что эти странные симптомы начали проявляться после его поездки в Прагу, то, что он тайно переписывается с обосновавшимся в Лондоне чехом, который, вероятно, работает на кого-то в Праге, и то, что сегодня он получил от него пакет, все это говорит об одном и том же. Какое именно снадобье он принимает и с какой целью, нам пока неизвестно, но тот факт, что все это каким-то образом исходит из Праги, не вызывает сомнения. Он принимает его по предписанию каждые девять дней, и это было первое, на что я обратил внимание. Однако его симптомы крайне необычны. Вы заметили, какие у него суставы на пальцах?
Я вынужден был признаться, что не заметил.
— Грубые, мозолистые. Ничего подобного раньше мне видеть не приходилось. Первым делом всегда смотрите на руки, Ватсон. Потом на манжеты, брюки на коленях и обувь. Очень интересные суставы! Такие суставы могут появиться, только если передвигаться, как… — Холмс на секунду замолчал и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. — Господи, какой же я идиот, Ватсон! Это просто невероятно, но наверняка это так! Ведь все указывает именно на это! Как же я мог упустить эту связь? Суставы! Как я мог не подумать о суставах! А собака! А плющ! Нет, мне точно пора отправляться на маленькую ферму, о которой я так давно мечтаю. Но тише, Ватсон. Это он! Может быть, нам повезет, и мы все увидим сами.
Парадная дверь дома медленно открылась, и в образовавшемся светлом прямоугольнике мы увидели долговязую фигуру профессора Пресбери. Он был в домашнем халате. Сделав шаг вперед, профессор остановился. Свет лампы, горящей у него за спиной в прихожей, позволил нам рассмотреть, что он стоял, чуть-чуть наклонившись вперед и покачивая перед собой руками, точь-в-точь, как тогда, когда мы видели его в последний раз.
Потом он вышел на аллею, ведущую к дому, и с ним произошла поразительная перемена. Он опустился, уперся руками в землю и пошел дальше на четвереньках, припрыгивая время от времени, словно от переизбытка силы и энергии. Таким образом он прошел вдоль фасада здания и завернул за угол. Как только он скрылся, из двери выскользнул Беннет и, мягко ступая, последовал за ним.
— Вперед, Ватсон! — шепнул Холмс и мы стали пробираться через кусты, стараясь производить как можно меньше шума, пока не оказались на месте, откуда была видна другая сторона дома. Профессор стоял в своей странной позе под увитой плющом стеной. Видно его было прекрасно. И вдруг с неожиданным проворством он стал подниматься по стене. Он карабкался вверх по плющу, перепрыгивая с ветки на ветку, уверенно упираясь ногами и цепляясь руками, явно наслаждаясь своей силой и не имея какой-либо определенной цели. Полы халата, хлопающие с обеих сторон, делали его похожим на гигантскую летучую мышь, висящую большим темным квадратом на залитой холодным лунным светом стене собственного дома. Потом, видно, утратив интерес к этому занятию, он так же проворно спустился и двинулся в сторону конюшен в том же странном положении. Собака, которая все это время надрывалась на цепи, при его приближении залилась еще более яростным лаем. Казалось, еще немного — и цепь не выдержит, оборвется, но профессор явно нарочно приблизился к ней вплотную и стал всевозможными способами дразнить собаку. Он сгреб с дороги пригоршню мелких камешков и швырнул их собаке в морду, стал тыкать в нее палкой, которую подобрал тут же, махать руками всего в нескольких дюймах от оскаленной пасти — в общем, делал все возможное, чтобы распалить безудержную ярость животного. Ни в одном из наших приключений мне не приходилось видеть ничего более странного, чем эта невозмутимая фигура, которая сидела, сохраняя полный достоинства вид, в лягушачьей позе перед беснующейся, рвущейся с цепи собакой, хладнокровно всеми способами доводя ее до безумия.
И тут это случилось! Нет, цепь не оборвалась. Соскочил ошейник, который был рассчитан на толстую шею ньюфаундленда. Мы услышали бряцанье упавшего металла, и в следующий миг собака и человек, сцепившись, покатились по земле. Яростное рычание соединилось со странным, полным ужаса визгом. В это мгновение жизнь профессора висела на волоске. Обезумевшее животное вцепилось ему прямо в шею, клыки глубоко впились в горло, и он уже был без сознания, когда мы подбежали и смогли разомкнуть челюсти пса. Конечно, для нас это тоже было очень опасно, но вид и голос Беннета быстро заставили огромного волкодава успокоиться. На шум из своей комнаты вышел во двор заспанный конюх, который, увидев, что происходит, остановился и покачал головой.
— Я знал, что этим закончится, — промолвил он. — Я и раньше видел, как он этим занимался. Понятно было, что рано или поздно собака до него доберется.
Собаку снова посадили на цепь, и мы перенесли профессора в его комнату, где Беннет, медик по образованию, помог мне наложить повязки на изодранное горло. Острые зубы прошли совсем рядом с сонной артерией, к тому же профессор потерял много крови, но через полчаса стало понятно, что он выживет. Я вколол ему дозу морфия, после чего он погрузился в глубокий сон. И только тогда мы наконец смогли посмотреть друг на друга и попытаться понять, что же произошло.
— Думаю, его необходимо показать хорошему хирургу, — сказал я.
— Ни в коем случае! — вскричал Беннет. — Пока об этом знаем только мы, все в порядке, но если скандал выйдет за стены этого дома, его уже не остановить. Подумайте, какое положение он занимает в университете! О чувствах его дочери! О его репутации! Об этом ведь узнает вся Европа!
— Верно, — согласился Холмс. — Я полагаю, все это нам удастся сохранить в тайне. Как и предотвратить повторное проявление симптомов, раз теперь у нас развязаны руки. Снимите ключ с его цепочки, мистер Беннет. Макфейл останется с пациентом и даст нам знать, если что-нибудь произойдет. Проверим, что хранится в загадочной шкатулке профессора.
В шкатулке вещей оказалось не много, но все они говорили сами за себя: один пустой пузырек, почти полный шприц для подкожных инъекций и несколько писем, написанных неразборчивым почерком, явно рукой иностранца. Крестики на конвертах указывали на то, что это были именно те письма, на которые секретарю надлежало обращать особое внимание. Все они отправлены с Коммершл-роуд и подписаны «А. Дорак». Это были всего лишь счета за отправленные профессору Пресбери пузырьки со снадобьем и уведомления о получении оплаты. Однако там находился и еще один конверт, подписанный более аккуратно и грамотно, с австрийской маркой, проштемпелеванной в Праге.
— Вот то, что нам нужно! — воскликнул Холмс и разорвал конверт.
«Многоуважаемый коллега, — говорилось в письме. — После того как вы оказали нам честь своим визитом, я много думал о Вашем случае. Несмотря на то что в Ваших обстоятельствах имеются особые причины прибегнуть к лечению, я все же хочу обратить Ваше внимание на осторожность, которую следует соблюдать при этом, поскольку результаты моих исследований указывают на то, что оно сопряжено с определенным риском. Для данной цели лучшего всего подошла бы сыворотка из крови человекоподобной обезьяны. Я же (о чем заранее поставил Вас в известность) использовал кровь чернолицего лангура, поскольку в то время это был единственный доступный образец. Лангур, конечно же, является лазающей обезьяной, в то время как антропоиды перемещаются на двух ногах и по всем признакам ближе к человеку. Я прошу Вас сделать все возможное, чтобы избежать преждевременной гласности. У меня в Англии есть еще один клиент. Дорак обслуживает вас обоих. Буду очень благодарен за еженедельные отчеты о том, как продвигается лечение.
С глубоким почтением, Ваш Г. Ловенштейн».
Ловенштейн! Эта фамилия тут же заставила меня вспомнить короткую заметку, на которую я не так давно натолкнулся в газете. В ней рассказывалось об одном ученом, который заявил, что каким-то таинственным образом раскрыл секрет омоложения и изготовил эликсир жизни. Значит, это тот самый Ловен штейн из Праги! Тот самый Ловенштейн, автор сыворотки, возвращающей силы организму, которого бойкотировали его коллеги за то, что он отказался раскрыть состав своего чудодейственного снадобья. Я в двух словах рассказал о том, что мне известно. Беннет взял с полки зоологический справочник.
— «Лангур, — прочитал он. — Крупная чернолицая обезьяна, обитающая на склонах Гималайских гор. Крупнейшая и наиболее близкая к человеку из лазающих обезьян». Дальше идет подробное описание. Ну что ж, благодаря вам, мистер Холмс, теперь совершенно ясно, что мы выяснили источник всех бед.
— Истинный источник, — сказал Холмс, — это, конечно же, тот запоздалый роман, который заставил нашего пылкого профессора подумать, что добиться предмета своей страсти он может, лишь помолодев. Тот, кто желает подняться выше ступени, отведенной ему природой, только опускается ниже. Даже умнейший из людей может превратиться в обезьяну, если сойдет с прямой дороги, предначертанной судьбой. — Какое-то время он молча рассматривал прозрачную жидкость в стеклянном пузырьке. Когда я напишу этому человеку, что он несет уголовную ответственность за распространение этой отравы, нам больше не о чем будет беспокоиться. Но это не означает, что нечто подобное не повторится снова. Найдутся другие ученые, которые придумают новые способы. Это очень опасно… Это настоящая опасность для всего человечества. Только подумайте, Ватсон, каждый барышник, распутник, бахвал захочет продлить свою никчемную жизнь, и лишь одухотворенный человек сумеет обратить свой взор к чему-то высшему. Выживать будут только те, кто этого достоин наименее всего. Представьте только, в какую выгребную яму превратится тогда наш несчастный мир! — Неожиданно задумчивый провидец исчез, и Холмс, снова превратившись в человека действия, энергично поднялся со стула. — Я думаю, теперь вам все ясно, мистер Беннет. Все, что произошло, вписывается в общую схему. Собака, конечно же, почувствовала перемену, произошедшую с ее хозяином, гораздо раньше вас. Наверняка ей подсказал это его изменившийся запах. Рой бросался на обезьяну, а не на профессора, точно так же, как не профессор, а обезьяна дразнила Роя. Лазанье по веткам доставляло этому существу удовольствие, и я думаю, что у окна юной леди он оказался совершенно случайно. Ватсон, ближайший поезд до Лондона отходит утром, но я думаю, мы еще успеем выпить чаю в «Шахматной доске».
Дело IV Приключение суссекского вампира
Письмо, которое пришло с утренней почтой, Холмс прочитал очень внимательно. Потом с хрипловатым смешком, который означал у него крайнюю степень веселья, он бросил его мне.
— Более нелепую мешанину из средневековья и современности, обыденности и дикой фантазии, по-моему, трудно себе представить, — сказал он. — Взгляните, Ватсон. Что вы на это скажете?
Я прочитал следующее:
«Олд-Джюри, 46, 19 ноября Тема: вампиры.
Сэр!
Сегодня от нашего клиента, мистера Роберта Фергюсона из чайной компании „Фергюсон энд Мерхед“ на Минсинг-лейн, был получен запрос относительно вампиров. Поскольку наша фирма занимается исключительно оценкой машинного оборудования, эта тема находится вне нашей компетенции. По этой причине мы, памятуя Ваш успех в деле „Матильды Бриггс“, порекомендовали мистеру Фергюсону обратиться к Вам.
Искренне Ваши, Моррисон, Моррисон и Додд. Отправитель: Е. Д. С.»
— Матильда Бриггс — это не имя юной леди, Ватсон, — за думчивым тоном, словно погрузившись в воспоминания, произнес Холмс. — Это судно, связанное с делом о гигантской крысе с Суматры. Мир еще не готов узнать об этой истории. Но что мы знаем о вампирах? Входят ли они в нашу компетенцию? Конечно, лучше хоть чем-то заниматься, чем страдать от безделья, но мне кажется, это уже больше похоже на одну из сказок братьев Гримм. Ватсон, протяните руку, посмотрим, что у нас есть на букву «В».
Я, не вставая с кресла, повернулся и снял с полки увесистый том справочника. Холмс уложил его на колени и любовно провел рукой по обложке, под которой были собраны отчеты о старых делах и сведения, накопленные за его долгую жизнь.
— «Жилатье или ядовитая ящерица», — стал читать он, перелистывая страницы. — О, это было удивительное дело! «Глория Скотт». Если мне не изменяет память, вы описывали эту печальную историю, хотя то, что у вас получилось, не дало мне повода поздравить вас с успехом… «Гадюки»… «Виктория, цирковая прима»… «Виктор Линч, фальшивомонетчик»… «Вигор, хаммерсмитское чудо»… «Вандербилт и медвежатник»… Нука, ну-ка… О, старый добрый справочник, чего тут только нет! «Вампиризм в Венгрии» и «Вампиризм в Трансильвании». Посмотрим, — он углубился в чтение, но, перевернув одну страницу, досадливо вздохнул, захлопнул книгу и бросил ее на стол. — Чушь, Ватсон, полная чушь! Какое отношение можем иметь мы к ходячим мертвецам, которых заставить спокойно лежать в могилах можно, только пробив им сердце колом? Все это бред сумасшедшего.
— Насколько я знаю, вампиры не обязательно должны быть мертвецами, — сказал я. — Живой человек тоже может иметь такую привычку. Например, я читал, что старики сосали молодую кровь, чтобы вернуть себе юность.
— Вы правы, Ватсон. Там упоминалось об этой легенде. Но стоит ли нам тратить время на подобные вещи? Наше маленькое агентство живет в материальном мире, в нем ему и надле жит оставаться. Мир достаточно велик для нас, чтобы задумываться о всяких призраках. Боюсь, что мистера Фергюсона не стоит воспринимать слишком серьезно. Если это письмо от него, возможно, мы узнаем, что его так обеспокоило.
Он взял второе письмо, которое оставалось лежать на столе незамеченным, пока он был занят первым. Читать его он начал со снисходительной улыбкой на лице, но постепенно она уступила место выражению живого интереса и сосредоточенности. Закончив читать, он еще какое-то время сидел, погруженный в раздумья, с письмом в руках, но потом, передернув плечами, вернулся к действительности.
— «Чизменс», Лемберли. Лемберли это где, Ватсон?
— В Суссексе, к югу от Хоршема.
— Не так уж далеко, да? А «Чизменс»?
— Я знаю эти места, Холмс. Там полно старых домов, которые называются по фамилиям тех, кто их строил несколько веков назад. «Одлис», «Харвис» и «Кэрритонс»… Представляете, этих людей давно уже забыли, а их имена продолжают жить в домах.
— Понятно, — равнодушно произнес Холмс. Одной из особенностей его гордого и замкнутого характера было то, что он с готовностью впитывал любые новые сведения, но редко когда выражал благодарность тому, кто эти сведения ему предоставлял. — Я подозреваю, что в скором времени мы будем знать намного больше о Лемберли и «Чизменс». Это письмо, как я и думал, от Роберта Фергюсона. Между прочим, он утверждает, что знаком с вами.
— Со мной?
— Лучше прочитайте сами.
Он передал мне письмо. Под уже упомянутым адресом было написано следующее:
Дорогой мистер Холмс!
Обратиться к Вам мне посоветовал мой адвокат, но, поверьте, дело это до того деликатное, что мне очень трудно обсуждать его с кем бы то ни было. Оно связано с моим другом, от имени которого я и пишу. Этот джентльмен лет пять назад женился на перуанке, дочери перуанского торговца, с которым познакомился, когда занимался импортом нитратов. Леди была очень красива, но ее иностранное происхождение и то, что она осталась верна своей религии, часто служило поводом для непонимания и ссор между мужем и женой, поэтому спустя какое-то время любовь моего друга охладела, и он стал считать этот союз ошибкой. Он чувствовал, что в ее внутреннем мире есть такие стороны, доступ к которым для него закрыт навсегда и которые он не сможет понять как бы ни старался. Для него это было тем более мучительно, что о такой любящей жене, как она, мужчина может только мечтать… Она была ему абсолютно предана.
Теперь я перейду к тому, о чем расскажу подробнее при встрече. Вообще, я пишу это письмо только лишь для того, чтобы дать Вам общее представление о деле и узнать, заинтересовало ли оно Вас. Со временем в поведении леди начали появляться странности, не характерные для ее кроткого и спокойного нрава. Мой друг до этого был женат, и у него есть сын от первого брака. Сейчас мальчику пятнадцать, это милый и добрый молодой человек, хотя травма, которую он получил в раннем детстве, навсегда оставила его калекой. Дважды жена моего друга нападала на несчастного ребенка, причем совершенно безо всякой причины. Однажды она сильно ударила его палкой, отчего на руке у него остался большой рубец. Но все это мелочи по сравнению с тем, что она делает со своим собственным ребенком, прелестным малышом, которому нет еще и года. Как-то раз, около месяца назад, няня ненадолго оставила ребенка одного. Вернуться ее заставил громкий крик, малыш кричал, словно от боли. Вбежав в комнату, няня увидела свою хозяйку, которая, склонившись над сыном, кусала его за шею. Из небольшой раны на шее мальчика текла кровь. Увиденное повергло няню в такой ужас, что она хотела тут же броситься за хозяином, но хозяйка упросила ее не делать этого и даже за платила ей пять фунтов за молчание. Никаких объяснений, однако, не последовало, и о происшествии никто не узнал. Но этот случай очень насторожил няню, и с тех пор она стала внимательно следить за хозяйкой и больше почти не отходила от ребенка, которого любит всем сердцем. Ей казалось, что насколько внимательно она следит за матерью малыша, настолько же внимательно та следит за ней, и что перуанка только и ждет, когда она оставит мальчика одного, чтобы добраться до него снова. Няня проводила с ребенком дни и ночи, и все это время молчаливая и бдительная мать словно выжидала, как волк, который ждет, когда от овечьего стада отобьется ягненок. Вам все это, возможно, покажется совершенно невероятным, но я умоляю Вас отнестись к этому очень серьезно, поскольку речь идет о жизни ребенка и здравом рассудке его отца.
И вот настал тот ужасный день, когда обо всем узнал муж. В конце концов нервы няни не выдержали, и она все рассказала хозяину. Тогда ее рассказ показался ему такой же дикостью, какой, должно быть, сейчас кажется и Вам. Он свою жену знал как любящую супругу и мать (если, конечно, не принимать во внимание те нападения на пасынка). Разве стала бы она обижать собственного ребенка? Он сказал няне, что она бредит, что ее подозрения — плод нездорового воображения и что он не потерпит подобных инсинуаций в адрес хозяйки. Однако как раз тогда, когда разговор их дошел до этой точки, раздался крик. Хозяин с няней бросились в детскую комнату. Представьте себе его чувства, мистер Холмс, когда он увидел свою жену, сидящую на коленях рядом с детской кроваткой, и заметил на открытой шее ребенка и на простыне кровь. Закричав от ужаса, он повернул лицо жены к свету и увидел, что ее губы тоже в крови. Сомнений не осталось: это она, она пила кровь несчастного малыша. На этом история пока заканчивается. Сейчас она сидит взаперти в своей комнате. Объяснений не дает. Ее муж близок к помешательству. Ему, как и мне, о вампирах кроме названия почти ничего не известно. Мы думали, вампиры существуют только в преданиях каких-то далеких стран. Но чтобы здесь, в самом сердце английского Суссекса… Впрочем, все это лучше будет обсудить с Вами утром. Могу ли я надеяться на встречу с Вами? Вы поможете впавшему в отчаяние человеку? Если да, то, если Вас не затруднит, пошлите телеграмму на имя Фергюсона в «Чизменс», Лемберли, и в десять часов я буду у Вас.
Искренне Ваш,
Роберт Фергюсон.
P. S. Если я не ошибаюсь, Ваш друг Ватсон играл в регби за сборную Блэкхита, когда я был трехчетвертным в команде Ричмонда. Это единственная рекомендация, которую я могу предоставить.
— Ну конечно, я его помню, — сказал я, откладывая письмо. — Большой Боб Фергюсон, лучший трехчетвертной за всю историю Ричмонда. Он отличный парень. Так переживать из-за друга в его духе.
Холмс пытливо посмотрел на меня и покачал головой.
— Никогда не знаешь, чего от вас ожидать, Ватсон, — промолвил он. — В вас постоянно открываются все новые, и новые, и новые грани… Будьте другом, пошлите ему телеграмму:
«С радостью рассмотрим ваше дело».
— «Ваше» дело?
— Нужно, чтобы он понимал, что наше агентство — не приют для умалишенных. Конечно же, это его дело. Пошлите телеграмму, а к делу приступим завтра.
На следующий день ровно в десять часов утра к нам в комнату вошел Фергюсон. Я помнил его высоким, поджарым молодым человеком со свободной походкой, который отличался способностью моментально менять скорость бега, что позволяло ему обходить даже самых опытных защитников. Но что может быть горше, чем встретить полностью утратившего форму бывшего отличного спортсмена, которого ты знал во времена его взлета! Его атлетическая фигура как будто ссохлась, грудь впала, плечи опустились, а льняные волосы значительно по редели. Боюсь, что я вызвал у него примерно такие же мысли.
— Рад вас видеть, Ватсон, — произнес он густым добродушным голосом. — А вы уже не тот парень, которого я как-то швырнул в толпу зрителей на поле Олд-дир-парка. Наверное, и я немного изменился. Но это последние два дня меня так состарили. По вашей телеграмме, мистер Холмс, я понял, что мне нет смысла делать вид, будто я выступаю от имени другого лица.
— Всегда проще вести дело напрямую, — сказал Холмс.
— Конечно, конечно. Но вы должны понять, как нелегко видеть, что такое происходит с женщиной, защитником и помощником которой ты должен быть. Что мне делать? Идти с этим в полицию? Кто мне поверит? Но детей нужно защитить. Может быть, это безумие, мистер Холмс? Может, это у нее в крови? Ради всего святого, посоветуйте, что мне делать, ведь я в тупике.
— Это вполне естественно, мистер Фергюсон. Прошу вас, присядьте, возьмите себя в руки и ответьте на несколько моих вопросов. Могу вас заверить, что я никакого тупика не вижу и не сомневаюсь, что нам удастся найти решение. Во-первых, расскажите, что вы предприняли. Ваша жена все еще находится рядом с детьми?
— Произошла ужасная сцена. Она очень любящая и преданная жена, мистер Холмс. Если когда-нибудь женщина любила своего мужа всем сердцем и всей душой, то это она. Для нее было настоящим ударом, что я узнал об этой ужасной… об этой ужасной тайне. Она ничего не сказала и даже не стала отвечать на мои упреки, только смотрела на меня испуганными, полными отчаяния глазами. Потом бросилась в свою комнату и заперлась там. После той сцены она отказывается меня видеть. У нее есть горничная, которая была с ней еще до свадьбы, Долорес ее зовут… Скорее подруга, чем служанка. Она носит ей еду.
— Значит, прямой угрозы для ребенка пока нет?
— Миссис Мейсон, няня, дала слово, что не оставит его ни днем, ни ночью. Я ей полностью доверяю. Но меня больше волнует несчастный малыш Джек, потому что, я писал вам об этом, она уже два раза нападала на него.
— Но открытых ран не наносила?
— Нет, она его сильно ударила. Это тем более ужасно, что он — маленький несчастный и безобидный калека, — мрачное лицо Фергюсона просветлело, когда он заговорил о сыне. — У любого другого вид бедного парня вызвал бы только жалость. Он еще маленьким упал и повредил позвоночник. С тех пор у него кривая спина, мистер Холмс, но сердце у него очень доброе и нежное.
Холмс взял со стола вчерашнее письмо и просмотрел его.
— Кто еще живет в вашем доме, мистер Фергюсон?
— Двое слуг, они недавно у нас работают. Конюх Майкл тоже спит в доме. Жена, я, мой сын Джек, малыш, Долорес и миссис Мейсон. Это все.
— До свадьбы вы знали свою жену не очень хорошо, я правильно понимаю?
— Мы были знакомы всего несколько недель.
— А как давно состояла при ней эта Долорес?
— Несколько лет.
— Выходит, она знает вашу жену гораздо лучше вас.
— Да, можно так сказать.
Холмс сделал какую-то пометку в своей записной книжке.
— Что ж, — сказал он, — думаю, в Лемберли я принесу больше пользы, чем здесь. Это дело требует расследования на месте. Если леди продолжает оставаться в своей комнате, наше присутствие не побеспокоит ее и не доставит неудобств. Остановимся мы, разумеется, в гостинице.
Фергюсон обрадованно всплеснул руками.
— Я так на это надеялся, мистер Холмс! Если вы решили ехать, от «Виктории» в два часа идет очень удобный поезд.
— Конечно, мы приедем. У нас сейчас временное затишье, так что вся моя энергия в вашем распоряжении. Ватсон, само собой, тоже поедет. Но сначала я бы хотел уточнить еще кое-что. От этой несчастной, насколько я понял, пострадали оба ребенка, и ее собственный малыш, и ваш сын, верно?
— Да.
— Но пострадали они по-разному, не так ли? Вашего сына она била.
— Первый раз палкой, а второй раз руками.
— Она как-то объяснила, за что?
— Нет, сказала только, что ненавидит его. Она много раз это повторила.
— Ну, с мачехами такое порой случается. Посмертная ревность, так сказать. Леди по характеру ревнива?
— Да, очень ревнива… Она ведь родом из тропических краев, поэтому ревность ее так же страстна, как и любовь.
— Но мальчик… Ему ведь пятнадцать, и он должен быть очень развит умственно, раз его тело ограничено в движении. Сам он как-нибудь объяснял, что между ними произошло?
— Нет, он сказал, что не знает, из-за чего она на него накинулась.
— До этого они дружили?
— Нет, особой любви между ними никогда не было.
— Но вы говорите, у него любящее сердце.
— Другого такого преданного сына, как он, нет. Моя жизнь — это его жизнь. Он живет тем, что я говорю или делаю.
Холмс снова что-то записал. На какое-то время он задумался.
— Несомненно, вы были с ним очень дружны до второго брака. Проводили вместе все время, не так ли?
— Да-да, так и было.
— И мальчик с таким нежным сердцем наверняка был предан памяти матери?
— Он очень по ней скучал.
— Хм… Не сомневаюсь, что это необычный молодой человек. Еще вопрос: эти нападения на малыша и на вашего сына произошли примерно в одно и то же время?
— В первом случае да. Она словно обезумела. Ее бешенство выплеснулось сразу на обоих. Во второй раз пострадал только Джек. Миссис Мейсон не говорила, что с малышом что-то случилось.
— Это несколько усложняет дело.
— Я не совсем вас понимаю, мистер Холмс.
— Возможно. Приступая к расследованию, всегда строишь какие-то предварительные версии, которые со временем будут подтверждены или опровергнуты новыми данными. Это плохая привычка, мистер Фергюсон, но человек по природе своей слаб. Боюсь, ваш друг Ватсон несколько преувеличил степень научности моих методов. Впрочем, я могу вас обнадежить: на данном этапе ваше дело не кажется мне неразрешимым, так что в два часа ждите нас на вокзале Виктория.
Был хмурый и туманный ноябрьский вечер, когда мы, оставив сумки в гостинице «Шахматная доска» в Лемберли, двинулись в путь по длинной глинистой дороге, уходившей желтой змейкой в размытую суссекскую равнину. Наконец наш экипаж остановился у старинного уединенного фермерского дома, в котором обитал Фергюсон. Это было большое широкое здание с высокими тюдоровскими дымоходами и сплошь заросшей лишайником крутой крышей под хоршемским горбылем. Центральная часть его была очень старой, но крылья имели все признаки современной постройки. Каменные ступеньки крыльца были протерты ногами многих поколений обитателей этого дома, а на древней плитке, которой оно было выложено, красовалось изображение человека и сыра. Сей ребус указывал на фамилию первого строителя этого дома[3]. Внутри провисающие потолки крепились длинными дубовыми балками, пол во многих местах сильно проваливался. Запах старости и гнили наполнял это ветхое здание.
Фергюсон провел нас в просторную гостиную, размерами больше напоминавшую зал. Там в огромном старом камине за железной решеткой, на которой был указан год 1670, уютно потрескивали дрова.
Осмотревшись, я заметил, что эта комната представляла собой удивительное смешение времен и мест. Стены, до середины обшитые панелями, скорее всего, видели еще первого хозяина, какого-нибудь зажиточного фермера семнадцатого века. Однако внизу их украшал ряд со вкусом подобранных современных акварелей, а выше, там, где заканчивался дуб и начиналась желтая штукатурка, красовалась целая коллекция южноамериканской посуды и оружия, которая, несомненно, была привезена перуанкой, запертой в комнате наверху. Холмс встал и осмотрел все эти предметы с присущим его быстрому уму любопытством.
На свое место он вернулся в глубокой задумчивости.
— О! А это что такое? — неожиданно воскликнул он.
Из корзины в углу комнаты выбрался спаниель и медленно направился к своему хозяину. Шел он с трудом, задние лапы его передвигались неравномерно, хвост волочился по полу.
Собака лизнула руку Фергюсона.
— Что вас так удивило, мистер Холмс?
— Собака. Что с ней?
— А, ветеринара это тоже удивило. Что-то вроде паралича. Он решил, что это спинальный менингит. Но у него это проходит. Скоро он совсем выздоровеет, правда, Карло?
Поникший хвост слегка качнулся в знак согласия. Пес посматривал на нас полными тоски глазами, он знал, что мы обсуждаем его здоровье.
— Это у него неожиданно началось?
— Да, одним утром мы проснулись и увидели его таким.
— Давно это было?
Читать бесплатно другие книги:
