Архив Шерлока Холмса. Сыскная полиция (сборник) Дойл Артур
— Это так неожиданно, полковник Эмсуорт, — сказал он. — Это ведь разрушит все наши планы.
— Я ничего не могу изменить, мистер Кент. Обстоятельства вынуждают нас пойти на это. Мистер Годфри готов принять нас?
— Да, он ждет.
Бородач развернулся и повел нас в большую, обставленную незатейливой мебелью гостиную. Там мы увидели стоящего у камина спиной к огню человека. При виде его мой клиент бросился вперед с распростертыми объятиями.
— Годфри, старина! Это ты!
Но человек жестом остановил его.
— Не прикасайся ко мне, Джимми. Держись на расстоянии. Да, можешь меня хорошенько рассмотреть. Я уже не похож на того бравого младшего капрала Эмсуорта из эскадрона Б, верно?
Поистине, внешность у него была необычайной. Было видно, что это действительно красивый молодой мужчина с ясными чертами лица, сильно загоревший под африканским солнцем, только вся его темная кожа была сплошь покрыта странными белыми пятнами.
— Вот почему я не принимаю посетителей, — сказал он. — Против тебя, Джимми я ничего не имею, но я не понимаю, что тут делает твой друг. Наверное, для этого есть какие-то причины, но я не скажу, что мне это приятно, Джимми.
— Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке, Годфри. Я видел тебя, когда ты смотрел на меня через окно, и, знаешь, я бы не знал покоя, пока не разобрался бы, что к чему.
— Старина Ральф сказал мне, что ты приехал, и я не удержался, решил посмотреть на тебя. Я надеялся, что ты меня не заметишь, но потом мне пришлось убегать в свою берлогу.
— Но что же, черт подери, все это значит?
— Да все очень просто, — сказал он, закуривая сигарету. — Помнишь тот утренний бой на Бауффельспройте рядом с Преторией, на Восточной железнодорожной ветке? Ты слышал, что меня тогда ранило?
— Слышал, но не знал подробностей.
— Я и еще двое наших оказались отрезанными от остальных. Если помнишь, местность там холмистая. Со мной были Симпсон (тот парень, которого мы называли Лысым Симпсоном) и Андерсон. Мы бы пробились из окружения, но буры вгрызлись в землю намертво. Моих товарищей убили, а я получил в плечо пулю из крупнокалиберной винтовки. Однако я сумел взобраться на коня и проскакать несколько миль, прежде чем выпал из седла без сознания.
Когда я пришел в себя, уже настал вечер. Мне было очень плохо, я чувствовал, что у меня совсем нет сил. С удивлением я увидел невдалеке дом. Довольно большой дом с широкими ступенями и множеством окон. Было чертовски холодно. Ты ведь помнишь, какой сковывающий, убийственный холод наступает там по вечерам, совершенно не похожий на наш трескучий приятный мороз? В общем, замерз я ужасно, и единственной моей надеждой на спасение было добраться до этого дома. Я с трудом встал и побрел к дому, почти не понимая, что делаю. Смутно помню, как поднялся по этим ступеням, прошел через распахнутую настежь дверь и оказался в просторной комнате с несколькими кроватями. На одну из них я и повалился. Кровать была не застелена, но меня тогда это меньше всего волновало. Я кое-как трясущимися руками стянул с себя одежду и забылся глубоким сном.
Когда я проснулся, было уже утро, но вместо того, чтобы почувствовать облегчение, я оказался в каком-то жутком кошмаре. Африканское солнце ярко светило в большие окна без штор, и каждую мелочь в этой огромной пустой спальне с выбеленными стенами можно было рассмотреть совершенно отчетливо. Прямо передо мной стоял маленький, похожий на карлика человек с огромной головой в форме луковицы, он нес какую-то околесицу на бурском и возбужденно размахивал страшными руками, которые показались мне похожими на две коричневые губки. За ним стояла небольшая группа людей, которых, кажется, очень забавляло происходящее, но, когда я посмотрел на них, меня словно обдало морозом. Ни один из них не походил на нормального человека. Их тела были искривлены, перекручены или раздуты. Страшнее всего звучал смех этих жутких существ.
Похоже, никто из них не говорил по-английски, но нужно было что-то делать, потому что карлик с огромной головой злился все больше и больше. Вопя, как дикий зверь, он вцепился в меня своими искореженными руками и стал стаскивать с кровати, не обращая внимания на то, что из моей раны тут же хлынула кровь. Этот маленький дьявол был силен, как бык, и я не знаю, что бы он со мной сделал, если бы на шум в комнату не вошел пожилой мужчина, который явно был там главным. Он прикрикнул по-бурски на карлика, и мой мучитель тут же отошел в сторону. Потом он повернулся и стал удивленно рассматривать меня.
— Как вы сюда попали? — наконец спросил он. — Подождите. Я вижу, вы совсем без сил, да еще и ранены. Плечо нужно обработать. Я — врач и могу помочь вам. Но, Бог мой, здесь вам грозит опасность куда большая, чем на поле боя. Вы ведь находитесь в лепрозории и провели ночь в постели прокаженного.
Нужно ли что-нибудь еще говорить, Джимми. Оказалось, за день до этого этих несчастных эвакуировали на время, когда возникла угроза, что линия фронта сместится к ним. Потом, когда британцы продвинулись вперед, этот врач вернул их. Он мне сказал, что хоть сам и невосприимчив к этой болезни, ни за что не решился бы на то, что сделал я. Он поместил меня в отдельную комнату, как мог лечил, и через неделю я оказался в общем госпитале в Претории.
Теперь ты знаешь, какая трагедия произошла со мной. Мне очень хотелось надеяться, что мне повезло и зараза обошла меня стороной, но, когда я вернулся домой, на моем теле начали проявляться эти ужасные симптомы. Понимаешь, в какое положение я попал? Я жил в уединенном доме. У нас всего двое слуг, которым мы можем полностью доверять. Так что переселился я в этот отдельный домик, и мистер Кент, дав слово хранить все в тайне, согласился присматривать за мной. По крайней мере, это показалось нам приемлемым. Иначе мне грозила бы страшная жизнь среди незнакомых людей, без надежды на возвращение домой. Но чтобы о моей болезни никто не узнал, нужно было держать все в строгой тайне, потому что даже в этом тихом месте, вдалеке от всех, если бы хоть один человек узнал о моей болезни, меня бы тут же вырвали из дома и упекли в лепрозорий. Даже тебе, Джимми, даже тебе нельзя было рассказывать, что со мной случилось. Почему отец решился открыть мою тайну, я не понимаю.
Полковник Эмсуорт показал на меня.
— Вот этот джентльмен заставил меня сделать это, — он развернул листок бумаги, на котором я написал слово «Проказа». — Я подумал, раз уж он знает это, будет безопаснее позволить ему узнать все, чем держать в неведении.
— И вы совершенно правы, — сказал я. — Возможно, мое вмешательство принесет пользу. Пациента наблюдает только доктор Кент, верно? Могу я узнать, сэр, являетесь ли вы специалистом по заболеваниям такого характера, которые, насколько мне известно, по природе своей относятся к тропическим?
— Я знаю все, что положено знать образованному врачу, — с гордостью произнес он.
— Сэр, я не сомневаюсь в вашей компетенции, но уверен, вы согласитесь, что в подобном случае уместно услышать мнение другого специалиста. Вы этого не сделали, опасаясь, что вашего пациента изолируют.
— Все верно, — ответил за него полковник Эмсуорт.
— Я это предвидел, — сказал я, — и привез с собой друга, на которого можно всецело положиться. Однажды я оказал ему профессиональную услугу, и он готов помочь не как специалист, а скорее, как друг. Его зовут сэр Джеймс Сондерс.
Наверное, перспектива встречи с самим лордом Робертсом не вызвала бы у какого-нибудь младшего офицера большего удивления и радости, чем те, которые отразились на лице мистера Кента, когда он услышал это имя.
— Для меня это огромная честь, — только и смог пробормотать он.
— В таком случае я приглашу сюда сэра Джеймса, который сейчас ждет в экипаже. Мы же, полковник Эмсуорт, тем временем можем перейти в ваш кабинет, чтобы я мог дать необходимые пояснения.
И вот тут-то мне начинает не хватать моего верного Ватсона, который каверзными вопросами и возгласами удивления возводит мое искусство, которое на деле является не более чем систематизированным здравым смыслом, в ранг чуда. Когда я сам веду рассказ, такой помощи мне ждать не от кого. И все же я попытаюсь последовательно изложить ход своих рассуждений, как я сделал это перед небольшой собравшейся в кабинете полковника Эмсуорта аудиторией, к которой присоединилась и мать Годфри.
— В основе моей работы, — сказал я, — лежит следующее предположение: если отбросить все, что относится к разряду невозможного, остаток, каким бы неправдоподобным он ни казался, и является истиной. Иногда случается, что остаются несколько вариантов объяснения. В таком случае приходится проверять их все до тех пор, пока какой-то один не получит достаточно убедительного подтверждения. Теперь давайте применим этот принцип к нашему случаю. Когда меня впервые ввели в курс дела, я видел три различных объяснения, почему этого молодого человека содержат или удерживают в отдельно стоящем домике в глубине отцовского сада. Он мог совершить какое-то преступление и скрываться от властей. Он мог сойти с ума, и родители не хотели, чтобы он попал в сумасшедший дом. Наконец, он мог заболеть, что тоже могло стать причиной его изоляции. Других вариантов я не видел, поэтому мне предстояло выбрать наиболее убедительное решение.
Вариант, связанный с преступлением, я отмел сразу. Сведений ни о каких нераскрытых преступлениях из этого района не поступало. Я это знал точно. Если бы речь шла о каком-то еще не обнаруженном преступлении, то в интересах семьи, несомненно, было отделаться от правонарушителя, отослав его как можно дальше, лучше всего за границу, а не скрывать его дома. Подобному поведению объяснения я не видел.
Вариант, связанный с помешательством, показался мне более правдоподобным. Присутствие в садовом домике второго человека наводило на мысль о санитаре. То обстоятельство, что он, выходя из сторожки, запирал за собой дверь, усиливало это предположение. Возможно, больного приходилось удерживать внутри силой. Хотя надзор за ним не мог быть уж слишком строгим, иначе молодой человек не смог бы выйти в сад, чтобы посмотреть на своего друга. Наверное, вы помните, мистер Додд, что я проявлял особый интерес к мелким подробностям. Например, я попросил вас вспомнить, что именно читал мистер Кент. Если бы это был «Ланцет» или «Британский медицинский журнал», это мне значительно помогло бы. Но, с другой стороны, ведь нет ничего противозаконного в том, чтобы держать душевнобольного человека дома, если он находится под присмотром специалиста и если об этом сообщено в соответствующие инстанции. К чему то гда вся эта таинственность? И в этом случае мне не удалось придумать объяснение, которое охватывало бы все известные факты.
Оставался третий вариант, самый неожиданный и маловероятный, который тем не менее объяснял все. Проказа в Южной Африке не такое уж редкое заболевание. Каким-то образом этот молодой человек мог заразиться ею. Его родители, которые, естественно, не желали отправлять сына в лепрозорий, оказались в ужасном положении. Им пришлось соблюдать строжайшую секретность, чтобы по округе не поползли слухи, ибо это неминуемо привело бы к вмешательству властей. Найти надежного врача, который за определенную плату согласился бы ухаживать за больным, не так уж сложно.
Держать пациента под замком по ночам тоже нет причин. Обесцвечивание кожи — частый симптом этого заболевания. В общем, фактов, указывающих на то, что именно эта версия является истинной, собралось достаточно много. Настолько много, что я решил действовать так, словно она уже доказана. Когда, прибыв сюда, я заметил на Ральфе, который носит еду, перчатки, пахнущие дезинфицирующим средством, мои последние сомнения рассеялись. Хватило одного единственного слова, чтобы дать понять вам, сэр, что ваша тайна раскрыта. И если я не произнес его вслух, а написал, то этим я хотел показать, что вы можете мне доверять.
Я заканчивал этот небольшой анализ, когда дверь кабинета открылась, и вошел знаменитый дерматолог. Однако его вечно строгое лицо теперь не напоминало застывшего сфинкса. Он слегка улыбался, в глазах светилась теплота. Он подошел к полковнику Эмсуорту и пожал ему руку.
— Мне часто приходится приносить людям дурные известия и редко когда добрые, — сказал он. — Но сейчас именно тот редкий случай. Это не проказа.
— Что?!
— Это хорошо выраженная ложная проказа, или ихтиоз, так называемая кожа аллигатора, уродливое, тяжелое заболевание, но никоим образом не инфекционное и, возможно, излечимое. Да, мистер Холмс, совпадение действительно поразительное. Но совпадение ли это? Может быть, здесь замешаны тонкие психологические силы, о которых нам пока еще так мало известно? Может быть, именно тот страх и те сомнения, от которых этот молодой человек страдал с той самой минуты, когда понял, с кем он оказался в непосредственном общении, привели к проявлению симптомов именно той болезни, которой он боялся больше всего? Как бы то ни было, я совершенно уверен, что это не… О, я вижу, леди поражена этим счастливым известием! Мистер Кент, я думаю, вам стоит побыть с ней, пока она не придет в себя.
Дело VIII Приключение со старым москательщиком[7]
В то утро Шерлока Холмса охватило тоскливое и задумчивое настроение. Иногда даже его деятельный характер был подвержен подобным приступам меланхолии.
— Вы его видели? — спросил он.
— Кого? Старика, который только что ушел?
— Да.
— Ну да, мы столкнулись с ним в дверях.
— Что вы о нем скажете?
— Довольно жалкое, никчемное, сломленное существо.
— Вот именно, Ватсон. Жалкое и никчемное. Но разве вся наша жизнь не является жалкой и никчемной? Разве его история — это не тот микрокосм, который является отражением общего? Мы к чему-то тянемся. Что-то хватаем. И что остается у нас в руках в конце? Тень. Или еще хуже… Страдание.
— Это один из ваших клиентов?
— Думаю, его можно так назвать. Его направили ко мне в Скотленд-Ярде. Так врачи иногда посылают неизлечимо больных пациентов ко всяким шарлатанам, говоря при этом, раз уж ничем ему помочь все равно нельзя, что бы ни случилось, хуже ему не станет.
— Что же стряслось с этим стариком?
Холмс взял со стола грязную и потертую визитную карточку.
— Джосайя Эмберли. Он говорит, что был младшим компаньоном «Брикфол энд Эмберли», они производили москательные товары. На коробках с красками часто указаны эти имена. Он нажил небольшое состояние и ушел на покой в возрасте шестидесяти одного года. Купил домик в Луишеме и стал там доживать свой век после многих лет неустанного труда. Казалось бы, его ожидает спокойная, обеспеченная старость.
— Да, в самом деле.
Холмс посмотрел на конверт, на котором что-то было написано его рукой.
— Он отошел от дел в 1896 году, Ватсон. В начале 1897 года он женится на женщине, которая младше его на двадцать лет… И красива, если фотография не приукрасила ее. Достаток, жена, отдых… Живи и радуйся! Но не проходит и двух лет, и, как вы сами могли убедиться, он превращается в жалкое сломленное существо.
— Но что произошло?
— Старая история, Ватсон. Друг-предатель и неверная жена. У Эмберли есть лишь одна страсть в жизни — шахматы. По соседству с ним в Луишеме живет молодой врач, тоже шахматист. Я записал его имя: доктор Рэй Эрнест. Эрнест стал частым гостем в его доме, и нет ничего удивительного в том, что у них с миссис Эмберли завязалась тесная дружба, ибо нужно признать, что наш несчастный клиент не слишком привлекателен внешне, какими бы многочисленными ни были его внутренние достоинства. На прошлой неделе эта пара скрылась в неизвестном направлении. Более того, вероломная супруга прихватила с собой шкатулку старика, в которой хранилась большая часть его сбережений. Сможем ли мы найти леди? Удастся ли вернуть деньги? Банальная проблема, но для Джосайя Эмберли это вопрос жизни и смерти.
— И как вы намерены поступить?
— Дело в том, дорогой Ватсон, что вопрос стоит несколько иначе: как намерены поступить вы ? Если, конечно же, вы согласитесь подменить меня. Вы же знаете, что сейчас я занят делом двух коптских старцев, которое как раз сегодня должно разрешиться. У меня действительно нет времени ехать в Луишем, а поиск улик на месте в этом случае особенно важен. Старик очень хотел, чтобы именно я занялся его делом, но я объяснил ему свои трудности, так что он готов к встрече с моим представителем.
— Конечно, — воскликнул я. — Признаться, сомневаюсь, что смогу чем-то помочь старику, но готов сделать все, что в моих силах.
И вот жарким летним утром я отправился в Луишем, не догадываясь о том, что уже через неделю дело, за которое я взялся, привлечет к себе внимание всей Англии.
Вечером того же дня я вернулся на Бейкер-стрит с отчетом о своей поездке. Холмс, вытянув худые ноги, возлежал в своем любимом кресле. Из его трубки медленно вылетали завивающиеся клубы едкого табачного дыма, а веки его до того низко опустились на лениво уставившиеся в одну точку глаза, что можно было подумать, будто он спит. Но стоило мне запнуться или выразиться не совсем понятно, как эти веки приподнимались, и серые глаза, блестящие и острые, как рапиры, пронзали меня внимательным взглядом.
— Дом мистера Джосайя Эмберли называется «Тихая гавань», — рассказывал я. — Мне кажется, вас бы он заинтересовал, Холмс. Он похож на обедневшего аристократа, которому приходится ютиться среди простолюдинов. Вы знаете, как выглядят эти районы: однообразные мрачные улицы, кирпичные стены, грязные пригородные магистрали. И прямо посреди этой убогости — небольшой прекрасный островок античной культуры и уюта, старый дом, окруженный высокой растрескавшейся от солнца стеной в пятнах лишайника. Эта поросшая мхом стена…
— Хватит поэзии, Ватсон, — строго произнес Холмс. — Я понял, высокая кирпичная стена.
— Совершенно верно. Но я бы не узнал, какой из этих домов «Тихая гавань», если бы не спросил у одного бездельника, который курил на улице. Я не случайно о нем упоминаю. Это был высокий смуглый мужчина с пышными усами, по виду — бывший военный. Когда я к нему обратился, он кивнул и бросил на меня какой-то странный, немного удивленный взгляд, который вспомнился мне чуть позже.
Как только я прошел через калитку, из дома навстречу мне вышел мистер Эмберли. Утром я только мельком видел его, и то он произвел на меня впечатление довольно странного создания, но при полном свете его облик показался мне еще более необычным.
— Я, разумеется, изучил его внешний вид, но мне было бы любопытно узнать ваше впечатление о нем, — сказал Холмс.
— Мне он показался человеком, в прямом смысле согбенным невзгодами. Спина у него была так искривлена, словно он нес тяжкую ношу. Хотя он не так уж немощен, как мне показалось вначале, поскольку плечи и грудь у него богатырские.
Книзу фигура его сужается, ноги тощие, как спички.
— Левая туфля помятая, правая — гладкая.
— На это я не обратил внимания.
— Разумеется. Я же заметил, что у него вместо одной ноги протез. Но продолжайте.
— Меня поразили седые волосы, которые локонами свисали из-под старой соломенной шляпы, и его лицо, озлобленное, решительное, с заострившимися чертами.
— Очень хорошо, Ватсон. Что он сказал?
— Он принялся изливать мне историю своих страданий. Вместе мы направились к дому, и я, разумеется, хорошенько все осмотрел вокруг. Никогда еще я не видел такого неухоженного сада. У меня от него осталось впечатление полнейшей запущенности, все растет как попало, так, как задумала природа, а не садовник. Как приличная женщина могла мириться с таким положением вещей, я не могу понять. Дом тоже запущен до неприличия. Несчастный старик, похоже, понимает это и пытается хоть как-то поддерживать там порядок, потому что в самой середине прихожей стояло большое ведро с зеленой краской, а когда он встретил меня, в левой руке у него была густая кисть. Он красил в доме.
Старик провел меня в свой кабинет, тоже весьма неприглядного вида, там мы и беседовали. Конечно же, он был расстроен тем, что не смогли приехать вы. «Я и не надеялся, что моя скромная персона, особенно после того, как я оказался почти без денег, может заинтересовать такого известного человека, как мистер Шерлок Холмс».
Я заверил его, что дело вовсе не в деньгах. «Конечно, не в деньгах, если он занимается этим ради искусства, — сказал он. — Но даже если в преступлении он видит только искусство, в моем деле он все равно нашел бы кое-что интересное. А в природе человека, доктор Ватсон, главное… Черная неблагодарность! Разве я отказал ей хоть в одной из ее просьб? Наверное, ни одну женщину не баловали так, как ее! А этот молодой человек… Он мне в сыновья годится. Я впустил его в свой дом, и полюбуйтесь, чем они мне отплатили! Ох, доктор Ватсон, доктор Ватсон, мы живем в ужасном мире!»
Вот такие жалобы я выслушивал целый час, а то и больше. Судя по всему, он не подозревал об отношениях своей жены с тем человеком. Жили они одни, только экономка приходила днем и уходила в шесть. В тот вечер старый Эмберли, желая доставить жене удовольствие, взял два билета в «Хеймаркет» в амфитеатр. Но в последнюю минуту она пожаловалась на головную боль и отказалась идти, поэтому в театр он отправился один. В этом можно не сомневаться, потому что он даже показал мне неиспользованный билет, который предназначался для жены.
— Любопытно… Весьма любопытно, — задумчиво произнес Холмс, которого это дело, похоже, начинало занимать все больше и больше. — Но, прошу вас, продолжайте. Ваш рассказ меня очень заинтересовал. Вы сами осматривали этот билет? А его номер, случайно, не запомнили?
— Представьте, запомнил, — не без гордости ответил я. — У меня в школьной раздевалке был такой же номер, тридцать один, поэтому он и сохранился у меня в памяти.
— Превосходно, Ватсон! Следовательно, у него место было либо тридцатое, либо тридцать второе.
— Ну да, — несколько удивившись, согласился я. — Ряд второй.
— Этого более чем достаточно. Что еще он рассказал вам?
— Он показал мне свою «крепость». Это комната, которая и в самом деле похожа на крепость или на банк. Дверь и ставни в ней железные, «ни один вор не влезет», как сказал он. Но у его жены, судя по всему, имелся дубликат ключа, и она унесла с собой около семи тысяч фунтов наличными и ценными бумагами.
— Ценными бумагами? И как же они могут обратить их в деньги?
— Он сказал, что оставил в полиции их список, и надеется, что теперь им не удастся их продать. Из театра он вернулся почти в полночь и обнаружил свою «крепость» разграбленной. Дверь и окно были открыты, заговорщики скрылись. Ни письма, ни записки они после себя не оставили, и с тех пор от них не было ни слова. В полицию он обратился сразу же.
Несколько минут Холмс сидел, задумчиво сдвинув брови.
— Вы говорите, он что-то красил. Что именно?
— Коридор, но до моего прихода он уже успел покрасить дверь и оконную раму в той комнате, о которой я говорил.
— Вам это занятие не кажется странным в подобных обстоятельствах?
— «Надо чем-то заниматься, чтобы притупить боль в сердце». Это он так сказал. Конечно, занятие довольно необычное, но он ведь вообще необычный человек. Он у меня на глазах разорвал одну из фотографий жены… Прямо-таки разодрал на клочки, задыхаясь от ярости. «Не хочу больше видеть это проклятое лицо!» — кричал он при этом.
— Что-нибудь еще, Ватсон?
— Да, еще одно обстоятельство, которое поразило меня больше всего. Я на кебе доехал до станции «Блэкхит» и, когда садился в поезд, краем глаза заметил человека, который прошмыгнул в вагон сразу за мной. Холмс, вы знаете, что у меня хорошая память на лица. Несомненно, это был тот высокий смуглый мужчина, к которому я обращался на улице. Я потом еще раз его заметил на Лондон-бридж, но он затерялся в толпе. Я уверен, что он следил за мной.
— Несомненно, Ватсон! Несомненно! — сказал Холмс. — Так вы говорите, высокий, смуглый, с пышными усами и в очках с дымчатыми стеклами?
— Холмс, вы настоящий волшебник! Я об этом не говорил, на нем действительно были очки с дымчатыми стеклами.
— А в галстуке — булавка с масонским символом.
— Холмс!
— Это совсем несложно, милый Ватсон. Но давайте вернемся к делу. Должен признать, это дело, которое поначалу показалось мне настолько простым, что не стоило моего внимания, стремительно начинает принимать иной характер. Хоть вы, съездив туда, и упустили из виду все самое важное, но даже то, что все-таки привлекло ваше внимание, наводит на серьезные размышления.
— Что же это я упустил из виду?
— Не обижайтесь, дорогой друг. Вы же знаете, насколько я беспристрастен. Никто не справился бы с этим заданием лучше вас. Кое-кто и этого бы не сумел, и все же вы не обратили внимания на некоторые очень важные частности. Что думают об Эмберли и его жене соседи? Это всегда имеет большое значение. Что представляет собой доктор Эрнест? Он действительно такой повеса Лотарио, как можно ожидать? При вашей обаятельности, Ватсон, каждая женщина для вас — помощница и источник информации. Вы разговаривали с телеграфисткой или женой зеленщика? Я бы на вашем месте пошептался с какой-нибудь симпатичной дамой в «Синем якоре», достаточно пары комплиментов, чтобы получить в ответ массу полезных сведений. Ничего этого вы не сделали.
— Но ничто не мешает сделать это завтра.
— Это уже было сделано сегодня. Благодаря телефону и по мощи Скотленд-Ярда я, как правило, узнаю все необходимое, не выходя из комнаты. Кстати, моя проверка подтверждает рассказ Эмберли. Соседи считают его не только сквалыгой, но еще и властным и строгим супругом. То, что он хранил в своей «крепости» значительную сумму денег, не вызывает сомнения. Достоверно известно и то, что молодой неженатый доктор Эрнест играл с Эмберли в шахматы и, скорее всего, оказывал внимание его жене. Казалось бы, все просто и понятно… И все же… И все же!
— Что вас смущает?
— Возможно, собственное воображение. Ну да Бог с ним, Ватсон. Давайте на время покинем этот суетный мир через боковую дверцу музыки. Сегодня в Альберт-Холле поет Карина, и у нас еще есть время переодеться, поужинать и получить удовольствие.
На следующее утро проснулся я рано, но крошки тоста и две пустых яичных скорлупы на обеденном столе указали на то, что мой компаньон встал еще раньше. На том же столе меня ждала записка:
«Дорогой Ватсон!
У меня возникла пара вопросов к мистеру Джосайя Эмберли. Когда я получу ответы, можно будет считать это дело законченным… Хотя не обязательно. Будьте готовы к тому, что в три часа вы можете мне понадобиться.
Ш. Х.»
Холмса я не видел весь день, но в указанное время он вернулся, хмурый, задумчивый и не в настроении. В такие минуты лучше было его не беспокоить расспросами.
— Эмберли уже приходил?
— Нет.
— Значит, скоро будет, я его жду.
Ждать пришлось недолго, старик явился сразу за ним. На его строгом лице читались крайнее удивление и волнение.
— Мистер Холмс, я получил телеграмму и, признаться, ничего не понимаю, — он передал телеграмму Холмсу, который прочитал ее вслух.
«Приезжайте немедленно. Могу поделиться сведениями о вашей недавней потере. Элман. Дом священника».
— Отправлено в два часа десять минут из Литл-Пэрлингтона, — заметил Холмс. — Литл-Пэрлингтон это, по-моему, в Эссексе, недалеко от Фринтона. Разумеется, вам необходимо срочно выезжать. Скорее всего, это от самого приходского священника, а он наверняка человек ответственный. Где мой «Крокфорд»?[8] Да, так и есть, «Дж. К. Элман, магистр гуманитарных наук. Объединенный приход Мусмур — Литл-Пэрлингтон». Ватсон, загляните в расписание поездов.
— Есть подходящий в пять двадцать. Отходит от «Ливерпуль-стрит».
— Прекрасно. Вам лучше отправиться с нашим клиентом, Ватсон. Ему может понадобиться помощь или совет. Дело достигло решающей точки.
Однако наш клиент, похоже, не особенно горел желанием куда-то мчаться.
— Глупость какая-то, мистер Холмс, — воскликнул он. — Откуда этот человек может что-то знать? Поездка туда будет лишь пустой тратой времени и денег.
— Если бы ему ничего не было известно, он бы не стал посылать вам телеграмму. Срочно телеграфируйте ему, что выезжаете.
— Я, пожалуй, никуда не поеду.
Лицо Холмса приняло строгое выражение.
— Мистер Эмберли, если появляется столь очевидная зацепка, а вы отказываетесь ею воспользоваться, полицию, да и меня лично это не может не навести на серьезные подозрения. Создается такое впечатление, что вы как-то легкомыс ленно относитесь к расследованию.
Это предположение, похоже, привело в ужас нашего клиента.
— Что вы! Конечно же, я поеду, раз вы так это воспринимаете, — испуганно произнес он. — Просто мне кажется совершенно невероятным, чтобы этому священнику было что-то известно, но, если вы действительно думаете, что…
— Думаю, — резко оборвал его Холмс, и вопрос с поездкой был решен.
Прежде чем мы вышли из комнаты, Холмс отвел меня в сторонку и дал одно указание, которое свидетельствовало о том, что он действительно придает этой поездке большое значение:
— Чем бы вы ни занимались, проследите, чтобы он действительно туда поехал. Если он от вас улизнет или решит вернуться, вы тут же идете на ближайший телефонный узел, звоните сюда и произносите одно слово: «Ушел». Я устрою так, что мне это передадут, где бы я ни был.
До Литл-Пэрлингтона добраться не так-то просто, поскольку находится он не на главной железнодорожной магистрали, а на ветке. У меня сохранились не самые приятные воспоминания о той поездке: жара, поезд плелся медленно, а мой попутчик всю дорогу сидел насупившись и почти не разговаривал, если и открывал рот, то только для того, чтобы сделать какое-нибудь язвительное замечание по поводу целесообразности нашего путешествия. После того как мы сошли на маленькой станции, чтобы добраться до дома священника, нам пришлось проехать еще две мили в экипаже. Хозяин, большой, солидный, напыщенный мужчина, принял нас в своем кабинете. На столе перед ним лежала наша телеграмма.
— Итак, джентльмены, — сказал он, — чем могу быть полезен?
— Мы не стали задерживаться и приехали сразу же, как вы и просили в телеграмме, — пояснил я.
— Я просил? Но я не давал никакой телеграммы.
— Я имею в виду вашу телеграмму мистеру Джосайя Эмберли относительно его супруги и денег.
— Если это какая-то шутка, сэр, то весьма сомнительная, — раздраженно произнес священник. — Я первый раз слышу имя джентльмена, о котором вы говорите, и никаких телеграмм никому не посылал.
Мы с Эмберли недоуменно переглянулись.
— Возможно, произошла какая-то ошибка, — сказал я. — Может быть, здесь проживают два священника? Вот сама телеграмма. Подписано «Элман», тут четко сказано: дом священника.
— Здесь есть только один дом священника, и только один священник, а ваша телеграмма — наглая подделка, которой следовало бы заняться полиции. А пока я не вижу смысла продолжать этот разговор.
Таким образом, мистер Эмберли и я очутились на обочине дороги посреди, должно быть, самой захолустной деревушки во всей Англии. Мы отправились на телеграф, но он уже закрылся. К счастью, в местной гостинице оказался телефон, и мне удалось связаться с Холмсом, который не меньше нашего удивился результату поездки.
— Крайне странно! — воскликнул далекий голос. — Просто поразительно! Боюсь, дорогой Ватсон, что сегодня вечером обратного поезда нет. Выходит, я, сам того не желая, обрек вас на ужасы деревенской гостиницы. Впрочем, у вас появилась прекрасная возможность насладиться общением с природой… И с Джосайя Эмберли, — и, прежде чем нас разъединили, на другом конце провода я услышал хрипловатый смешок.
Вскоре мне стало понятно, что спутник мой не зря слывет скрягой. Сначала он беспрестанно жаловался на лишние расходы, связанные с поездкой, настоял, чтобы мы ехали третьим классом, а теперь шумно возмущался тем, что придется оплачивать еще и гостиницу. На следующее утро, когда мы наконец вернулись в Лондон, трудно было сказать, кто из нас находил ся в худшем расположении духа.
— Вам стоит заехать со мной на Бейкер-стрит, — сказал я. — У мистера Холмса могут быть новые указания.
— Если они стоят не больше предыдущих, то толку от них не много, — огрызнулся Эмберли, бросив на меня сердитый взгляд.
И все же он поехал со мной. Я уже сообщил Холмсу телеграммой о часе нашего возвращения, но на Бейкер-стрит нас ждал не он, а записка, в которой мой друг сообщал, что уехал в Луишем и встретится с нами там. Это было неожиданно, но еще большей неожиданностью стало то, что в гостиной нашего клиента он был не один. Рядом с ним сидел строгого вида невозмутимый человек, смуглый мужчина в очках с дымчатыми стеклами, в галстуке которого поблескивала большая булавка с масонским символом.
— Это мой друг мистер Баркер, — представил незнакомца Холмс. — Он также занимался вашим делом, мистер Джосайя Эмберли, хотя мы и работали независимо друг от друга. И у нас с ним возник к вам один и тот же вопрос!
Мистер Эмберли тяжело опустился на стул. Он почувствовал угрозу. Я понял это по тому, каким напряженным сделался его взгляд и как задергались у него губы. — Что вы хотите узнать, мистер Холмс?
— Только одно: что вы сделали с телами?
Старик вскочил, издал хриплый крик и взмахнул тощими руками. Рот его был раскрыт и на какой-то миг он показался мне похожим на какую-то ужасную хищную птицу. Вдруг перед нами предстал настоящий Джосайя Эмберли, отвратительный демон, душа которого была так же исковеркана, как и его тело. Повалившись на стул, он зажал себе рот, как будто хотел подавить кашель. Холмс в мгновенье ока оказался рядом с ним, вцепился ему в горло и заставил наклонить голову. Из разжавшихся челюстей старика на пол выпала белая пилюля.
— Нет уж, Джосайя Эмберли, вам так просто не отделаться. Все должно быть сделано пристойно и по закону. Что у вас, Баркер?
— У двери ждет кеб, — произнес наш молчаливый помощник.
— До участка всего несколько сот ярдов. Поедем вместе. Ватсон, вы можете пока остаться здесь, через полчаса я вернусь.
В широких плечах и могучей грудной клетке старого москательщика скрывалась сила льва, но в руках двух опытных бойцов он оказался беспомощен. Его, вырывающегося и извивающегося всем телом, потащили в кеб, я же остался наедине со своими растрепанными мыслями в этом зловещем доме. Однако Холмс вернулся даже раньше, чем обещал. С ним прибыл молодой энергичный полицейский инспектор.
— Я оставил Баркера оформлять бумажки, — сказал мой друг. — С Баркером вы еще не встречались, Ватсон. Это мой злейший конкурент с суррейского берега. Как только вы произнесли «высокий смуглый мужчина», я сразу понял, кто это. У него за спиной несколько раскрытых дел, не так ли, инспектор?
— Да, несколько раз он оказывал нам помощь, — сдержанно ответил инспектор.
— Методы его, как и мои, не всегда отвечают букве закона, но иногда это бывает очень даже полезно. Вот вам, например, обязательно нужно предупреждать задерживаемого о том, что все, сказанное им, может быть использовано против него. Разве такое предупреждение могло подтолкнуть этого негодяя на то, что стало в сущности признанием?
— Возможно, нет, но мы все равно бы этого добились, мистер Холмс. Не думайте, что мы не составили собственного мнения об этом деле и что сами не сцапали бы преступника. Я думаю, вы понимаете, почему нам не нравится, когда вы со своими методами, которыми мы пользоваться не имеем права, вмешиваетесь и отбираете у нас заслуженную славу.
— Могу вас заверить, Маккиннон, на этот раз вся слава до станется исключительно вам. Я с этой минуты отхожу в сторону, а что касается Баркера, здесь он действовал по моим указаниям.
Инспектор просветлел.
— Это очень благородно с вашей стороны, мистер Холмс. Вам-то все равно, будут вас хвалить или ругать, но для нас, когда газетчики начинают задавать вопросы, дело обстоит совсем иначе.
— Вот именно. Можете не сомневаться, вопросы они будут задавать, так что вам было бы неплохо иметь ответы. Например, что вы скажете, если какой-нибудь вдумчивый и инициативный репортер спросит, что именно навело вас на подозрения и в конечном итоге дало определенную уверенность в том, что произошло на самом деле.
Этот вопрос, похоже, застал инспектора врасплох.
— Прямых улик у нас пока нет, мистер Холмс. Вы говорите, что задержанный в присутствии трех свидетелей, пытаясь совершить самоубийство, практически признал свою вину — то, что он убил жену и ее любовника. А что, может быть, вы располагаете какими-то уликами?
— Вы распорядились, чтобы здесь произвели обыск?
— Сейчас должны прибыть три констебля.
— В таком случае скоро вы получите самую непосредственную улику. Тела должны быть где-то рядом. Обыщите подвалы и сад. Много времени это не займет. Этот дом старше трубопровода, где-то здесь должен быть старый колодец. Попробуйте поискать в нем.
— Но как вы обо всем узнали? И что вообще произошло?
— Сначала я покажу, что произошло, а потом дам необходимые объяснения и вам, и моему многострадальному другу Ватсону, который оказал мне неоценимую помощь в расследовании этого дела. Но сначала я хочу обратить ваше внимание на психическое состояние арестованного. Надо сказать, что это очень необычный человек… Настолько необычный, что мне кажется, ему место не на виселице, а в Бродмуре. У него характер и душа средневекового итальянца, а не современного англичанина. Он был до того скуп, что своей прижимистостью превратил жену в легкую добычу для первого же авантюриста, который вскоре и подвернулся в лице этого врача-шахматиста. Эмберли превосходно играл в шахматы… Это, Ватсон, один из признаков потенциального комбинатора. Как и все скряги, он был ревнив, и эта ревность превратилась для него в навязчивую идею, которая не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Уж не знаю, были ли на то основания, но он заподозрил интригу. Старый москательщик решил отомстить и составил поистине дьявольски хитрый план. Идите за мной.
Холмс так уверенно пошел по коридору, будто был у себя дома. Остановился он у открытой двери «крепости».
— Господи, до чего краской воняет! — воскликнул инспектор, зажимая нос.
— Это и стало первой уликой, — сказал Холмс. — За нее нам нужно поблагодарить доктора Ватсона, хотя он и не понял значения этого факта. Меня же это навело на след. Зачем этому человеку понадобилось в такое время наполнять свой дом сильными запахами? Очевидно, чтобы скрыть какой-то другой запах, запах, который может вызвать подозрение. Потом я подумал об этой комнате с железными ставнями и дверью, которая закрывается герметически. Сопоставьте два этих факта, к чему они ведут? Получить достоверный ответ на этот вопрос можно было лишь одним способом: самому осмотреть дом. К тому времени я уже не сомневался, что вся эта история серьезнее, чем кажется, поскольку изучил записи в кассе театра «Хеймаркет» (еще одно очко в пользу доктора Ватсона) и удостоверился, что в тот вечер и тридцатое, и тридцать второе место второго ряда амфитеатра оставалось свободным. Следовательно, Эмберли в театре не был, и его алиби рассыпалось. Он допустил непростительную ошибку, позволив моему проницательному другу заметить номер места, которое предназначалось для его жены. Теперь встал вопрос: как мне осмотреть дом? Сначала я послал своего агента в самую глухую деревню, которая только пришла мне на ум, а потом отправил туда и Эмберли с тем, чтобы в тот день домой он не вернулся. Чтобы не произошло ничего непредвиденного, его сопровождал доктор Ватсон. Имя доброго священника я, разумеется, нашел в «Крокфорде». Вам понятен ход моих мыслей?
— Это потрясающе, — благоговейным голосом произнес инспектор.
— Итак, удостоверившись, что мне никто не помешает, я проник в дом. Я всегда думал, что мог бы стать квартирным вором, если бы не был сыщиком, и бесспорно был бы одним из лучших. Но посмотрите, что я обнаружил. Видите эту газовую трубу вдоль плинтуса? Прекрасно. У этой стены она поднимается вверх, а вот здесь, в углу, на ней имеется кран. Как видите, труба уходит в комнату-крепость и заканчивается на розетке прямо посреди потолка, где ее скрывает лепнина. Конец трубы открыт. В любую секунду, повернув кран снаружи, эту комнату можно наполнить газом. Если при закрытой двери и окне полностью открыть газовую трубу, то я не думаю, что человек, находящийся внутри этой небольшой камеры, останется в сознании больше двух минут. Не знаю, чем он заманил сюда этих несчастных, но, переступив порог этой комнаты, они оказались в его власти.
Инспектор с интересом осмотрел трубу.
— Один из наших инспекторов упоминал о запахе газа, — сказал он, — но тогда окно и дверь были открыты и уже сильно пахло краской. Сам он утверждает, что красить начал за день до происшествия. Ну а что дальше, мистер Холмс?
— А потом произошло нечто такое, чего я никак не мог ожидать. Рано утром, когда только начинало светать, я, закончив свои дела в доме, стал спокойно вылезать через окно буфетной, как вдруг чувствую, что меня хватают за шиворот. «Чем это вы тут занимаетесь, господин хороший?» — раздался голос за моей спиной. Сумев повернуть голову, я увидел дымчатые очки моего друга и конкурента мистера Баркера. Встреча эта оказалась неожиданной для нас, и мы оба рассмеялись. Оказалось, что к нему за помощью обратилась семья доктора Рэя Эрнеста, и его выводы совпали с моими. Несколько дней он наблюдал за домом, и доктор Ватсон, как человек, наведывавшийся сюда, угодил в число его подозреваемых. Задержать Ватсона права он не имел, но при виде человека, который лез из дома через окно буфетной, терпение Баркера не выдержало. Конечно же, я ввел его в курс дела, и дальше мы стали действовать сообща.
— Но почему с ним? Почему не обратились к нам?
— Потому что я решил устроить ему эту небольшую проверку. Мой прием сработал замечательно, но я боюсь, что вы бы на это не пошли.
Инспектор улыбнулся.
— Пожалуй, что не пошли бы. Итак, мистер Холмс, вы даете слово, что отходите в сторону и передаете все результаты своей работы нам?
— Разумеется. Я так всегда и делаю.
— Что ж, от имени официальных властей я благодарю вас. После вашего рассказа все как будто встало на свои места. Думаю, тела мы найдем.
— Я покажу вам одну зловещую улику, — сказал Холмс. — Судя по всему, сам Эмберли ее не заметил. Знаете, инспектор, иногда бывает полезно поставить себя на место другого человека и представить себе, как вы повели бы себя в его положении. Для этого надо иметь воображение, но оно того стоит. Итак, предположим, что вы оказались запертыми в этой маленькой комнате. Жить вам остается две минуты, но вы хотите поквитаться с человеком, который заманил вас в эту ловушку и, возможно, в эту самую минуту издевается над вами. Что бы вы сделали?
— Написал бы записку.
— Вот именно. Вы бы захотели поставить в известность людей. На бумаге писать бесполезно. Ее найдут и уничтожат. Если написать на стене, может быть, убийца ее не заметит, а кто-нибудь другой найдет и прочитает. А теперь взгляните сюда! Видите, прямо над плинтусом химическим красным карандашом написано короткое: «Нас от…» Что это по-вашему?
— Написано всего в футе от пола. Несчастный писал это умирая. Он потерял сознание еще до того, как успел дописать фразу. Должно быть, он хотел написать «Нас отравили».
— Я тоже так считаю. Если где-то рядом с телом вы найдете химический карандаш…
— Не сомневайтесь, поищем. Ну, а ценные бумаги? Теперь мы знаем, что их никто не крал. Но у него действительно были эти облигации. Мы проверили.
— Можете быть уверены, он припрятал их в надежном месте. Он собирался дождаться, когда история с бегством уляжется, и затем заявить, что беглецы раскаялись и вернули украденное или попросту обронили где-то по дороге.
— Похоже, вы и впрямь продумали все до мелочей, — сказал инспектор. — Мне понятно, почему он пошел к нам, но зачем он еще и к вам обратился?
— Обыкновенное бахвальство! — ответил Холмс. — Он считал себя таким умным, был настолько уверен в своем плане, что думал, будто правда никогда не всплывет. Любому подозрительному соседу он мог бы сказать: «Посмотрите, я сделал все, что мог. Обратился не только в полицию, но даже к самому Шерлоку Холмсу».
Инспектор рассмеялся.
— Я думаю, вас можно простить за это «даже к самому», мистер Холмс, — сказал он. — Такой искусной работы я не припомню.
Через пару дней Холмс показал мне последний выпуск двухнедельной «Норт Суррей обсервер». Под целой серией кричащих заголовков, первый из которых «Ужас в „Тихой гавани“», а последний — «Блестящее полицейское расследование», был опубликован первый отчет об этом деле. Последний абзац в полной мере передает стиль всей заметки. Приведу его полностью:
«Удивительная проницательность, позволившая инспектору Маккиннону прийти к выводу, что запах краски нужен был для того, чтобы скрыть какой-то другой резкий запах (возможно, запах газа), смелое предположение, что укрепленная комната могла быть превращена в камеру смерти, и последующее расследование, закончившееся обнаружением тел в заброшенном колодце, который убийца коварно пытался скрыть, поставив на него собачью конуру, навсегда войдут в историю криминалистики как выдающийся пример высокого профессионализма наших стражей порядка».
— Что ж, Маккиннон — хороший парень, — снисходительно улыбнулся Холмс. — Можете отправлять это дело в наш архив. Когда-нибудь можно будет рассказать, как все было на самом деле.
Дело IX Приключение в доме с тремя фронтонами
Вряд ли какое-нибудь из наших с Шерлоком Холмсом приключений имело такое неожиданное и драматическое начало, как случай, который я связываю с виллой «Три фронтона». Я уже несколько дней не видел своего друга и понятия не имел, в какую сторону могла за это время устремиться его энергия. Однако в то утро Холмс был разговорчив, но едва он успел усадить меня в старенькое низкое кресло перед камином и уютно устроиться с трубкой в зубах в соседнем, как дверь комнаты распахнулась и появился наш клиент. Впрочем, если бы я сказал, что в комнате оказался разъяренный бык, это позволило бы лучше понять, что почувствовали в тот миг мы.
Читать бесплатно другие книги:
