Архив Шерлока Холмса. Сыскная полиция (сборник) Дойл Артур

— Добрый вечер, сэр, — обращаюсь я к старику. — Вот перчатки, о которых говорит ваш сын. Видите, вот здесь крестик и буквы «ТР» на подкладке.

— Вижу, — отвечает он, — и прекрасно знаю, чьи они. Я десятки таких же пар чистил. Они принадлежат мистеру Тринклу, это прекрасный драпировщик, живет на Чипсайд.

— Прошу прощения за любопытство, но вам их приносил сам мистер Тринкл? — уточняю я.

— Нет, — отвечает он. — Мистер Тринкл всегда отдает их мистеру Фиббсу, галантерейщику, у него лавка напротив, а тот уже приносит их мне.

— Что ж, спасибо, не хотите пивка выпить? — предлагаю я.

— С удовольствием! — соглашается он.

И мы втроем — я, старик и его сын — идем в пивную, там за кружкой еще немного болтаем и расстаемся, как настоящие друзья.

Было это в субботу вечером, а в понедельник с утра я первым делом отправился на Чипсайд к галантерейщику, в его лавочку напротив мастерской мистера Тринкла, прекрасного драпировщика.

— Мистер Фиббс на месте?

— Да, это я. Чем могу?

— Так это вы послали в чистку эту пару перчаток?

— Ну да, по просьбе молодого мистера Тринкла, вон его мастерская, через дорогу. Да вон он и сам, посмотрите, его в окно видно!

— Это он? В зеленом сюртуке?

— Он самый.

— Прекрасно, мистер Фиббс. Я понимаю, это неприятно, но дело в том, что я — инспектор Уилд из сыскной полиции, и я нашел вот эту самую пару перчаток под подушкой в спальне молодой женщины, убитой недавно на Ватерлоо-роуд!

— Вот те раз! — удивляется он. — А ведь такой достойный молодой человек! Его отец не вынесет, если узнает об этом. — Очень жаль, — говорю, — но мне придется его задержать.

— Вот те раз! — снова повторяет мистер Фиббс. — И что, ничего нельзя поделать?

— Ничего, — подтверждаю я.

— Вы хотя бы позволите мне пригласить его сюда, — просит он, — чтобы отец его ничего не увидел?

— Не возражаю, — говорю я, — только, извините, мистер Фиббс, но я не могу допустить общения между вами. Если вы попытаетесь с ним заговорить, я буду вынужден тут же вмешаться. Может быть, вы как-то выманите его сюда?

Мистер Фиббс подошел к двери и помахал. Тут же через дорогу в нашу сторону направился элегантный подвижный юноша.

— Доброе утро, сэр, — здороваюсь я, и он мне:

— Доброе утро.

— Позвольте узнать, сэр, — спрашиваю, — вы не знакомы с особой по фамилии Гримвуд?

— Гримвуд, Гримвуд… Нет, — говорит, — не знаком.

— Вы знаете улицу Ватерлоо-роуд?

— Конечно, знаю!

— Может быть, вы слышали, что там была убита молодая женщина?

— Ну да, читал в газете. Мне ее было так жаль.

— Вот эту пару перчаток, которые принадлежат вам, я нашел у нее под подушкой на следующее утро после убийства!

Он был ошеломлен, сэр, это было видно. Просто окаменел!

— Мистер Уилд, — наконец заговорил он, — клянусь, я там не был. Я даже никогда в жизни не видел ее.

— Да-да, я вас понимаю, — отвечаю я. — Откровенно говоря, я не считаю вас убийцей, но я обязан взять кеб и доставить вас в Юнион-холл. Хотя, как мне кажется, дело это такого рода, что судья — во всяком случае, пока — захочет поговорить с вами наедине.

Было проведено негласное разбирательство, и в результате выяснилось, что этот молодой человек был знаком с двоюродным братом несчастной Элизы Гримвуд и за день или два до убийства он заходил к этому брату и оставил у него на столе свои перчатки. Надо же такому случиться, что вскоре после того, как он ушел, туда зашла и Элиза Гримвуд. Увидев перчатки, она берет их и спрашивает: «Это чье?» — «А, это перчатки мистера Тринкла», — отвечает ее брат. «Они такие грязные, — говорит она. — Наверняка они ему уже не нужны. Я возьму их, отдам служанке, пусть печку ими почистит». И кладет их в карман. А дальше служанка почистила ими печку и, я в этом нисколько не сомневаюсь, оставила их в спальне хозяйки на каминной полке, или на комоде, или где-нибудь еще — неважно, — хозяйка же, зайдя проверить, насколько убрано в комнате, заметила эти перчатки, просто сунула их под подушку, где я их потом и нашел.

Вот такая история, сэр.

— Возможно, одну из самых красивых комбинаций, — заметил инспектор Уилд, делая особое ударение на эпитете, как будто намекая, что нам предстоит не слушать интересный рассказ, а восхищаться ловкостью или находчивостью, — провернул сержант Уитчем. Прекрасная была идея!

Как-то раз мы с Уитчемом были в Эпсоме в день скачек, дожидались на вокзале приезда группы щипачей. Во время нашей прошлой беседы я упоминал, что, когда проходит дерби, или какая-нибудь сельскохозяйственная выставка, или приведение к присяге университетского канцлера, или там Дженни Линд выступает, в общем, когда ожидается большое скопление народа, мы обычно встречаем этих голубков прямо на вокзале и отправляем обратно ближайшим же поездом. Правда, в тот раз кое-кому из них удалось нас обвести: из Лондона они доехали до Уайтчепела, а оттуда, сделав крюк, попали в Эпсом с противоположной стороны и, пока мы дежурили на вокзале, не теряя времени, принялись за дело. Но я не об этом.

На вокзале к нам подошел некий мистер Татт, джентльмен в свое время довольно известный. Сейчас он — что-то вроде сыщика-любителя, довольно уважаемая личность.

— Надо же, Чарли Уилд! — говорит он. — Вы как тут? Выискиваете кого-то из своих старых знакомых?

— Да, как обычно, мистер Татт.

— А не сходить ли нам, — предлагает он, — выпить по стаканчику хереса? И Уитчема с собой берите.

— Нет, — отвечаю, — пока не приедет следующий поезд, нам нельзя отлучаться, но потом — с удовольствием.

Мистер Татт остался ждать с нами. Встретили мы поезд, а потом втроем отправились в его гостиницу. Мистер Татт по случаю скачек был разодет в пух и прах, на рубашке — красивая бриллиантовая булавка, такая штука ему наверняка фунтов в пятнадцать-двадцать обошлась, никак не меньше. В самом деле, восхитительная вещица! Стоим мы, значит, у стойки, пьем херес, уже третий или четвертый стакан, и тут Уитчем как закричит:

— Мистер Уилд, смотрите!

И что бы вы думали, в бар вваливаются четверо щипачей, из тех, которые приехали, как я рассказывал. В следующую секунду смотрим, а булавки той бриллиантовой уже нет! Уитчем — к двери, выход им отрезает, я бросаюсь на этих молодцов, мистер Татт вообще озверел, в общем, тут такое началось! На полу перед баром целая свалка образовалась, вы, наверно, в жизни такого не видели.

В общем, кое-как мы справились с ними (мистер Татт ни в чем не уступает нашим офицерам), взяли всех, никто не ушел. Везем мы их в участок, а там и так уже яблоку негде упасть. Не так-то легко проследить, чтобы и наших молодцов приняли, и никто не улизнул. Наконец оформляем мы их, обыскиваем, но ничего не находим! Что делать? Сажаем их под замок, но у самих-то терпение уже на исходе, едва сдерживаемся!

Я, честно говоря, расстроился очень, что мы проворонили булавку эту, и сказал я Уитчему, когда мы втроем с мистером Таттом сели наконец отдышаться:

— Все это без толку. Все равно булавку не нашли, так что браггадоча[12], не больше.

— Ошибаетесь, мистер Уилд! — говорит Уитчем. — Вот она, булавочка!

Открывает ладонь и показывает бриллиантовую булавку, в целости и сохранности. Мы с мистером Таттом так и ахнули. — Но как, черт подери, она к вам попала? — спрашиваем.

— Очень просто, — говорит. — Я видел, кто ее взял, и ког да все мы катались по полу, я легонько прикоснулся к его руке, к тыльной стороне ладони, как это у них принято. Он решил, что это кто-то из его дружков, и передал мне булавку!

Это было красиво. Кра-си-во!

Хотя нельзя сказать, что вся эта история закончилась так же удачно, потому что того парня судили в Гилдфорде на квартальной сессии. Ну, вы же знаете эти квартальные сессии, сэр. Пока эти судьи рылись в парламентских актах, думая, что с ним делать, вы не поверите, он сбежал прямо со скамьи подсудимых! На глазах у всех, сэр, перемахнул через бортик — и давай к реке. Переплыл ее и залез на дерево обсушиться. Там, правда, его и взяли — какая-то старушка заметила, как он на него залазил. Уитчем своим мастерским прикосновением отправил его за решетку.

— Иногда просто диву даешься, — сказал сержант Дорнтон, — чего только ни делают молодые люди, чтобы и себя погубить, и близких своих заставить страдать. Был у меня такой случай в одной больнице. Прескверный случай с плохим концом!

Секретарь, старший хирург и казначей той больницы пришли в Скотленд-Ярд и рассказали о том, что студентов, которые приходят в больницу, постоянно обворовывают. Все, что оставалось в карманах верхней одежды в раздевалке, почти всегда пропадало. Кражи не прекращались, и, естественно, это не могло не волновать руководство больницы, они очень хотели, чтобы вора нашли и честь заведения была восстановлена. Дело доверили мне, и я отправился в больницу.

— Итак, джентльмены, — сказал я после того, как мы все обсудили, — значит, насколько я понимаю, вещи обычно пропадают из одного помещения.

— Верно, — ответили они. — Из раздевалки.

— Мне бы хотелось, если позволите, осмотреть ее.

Это была большая пустая комната на первом этаже. Несколько столов, скамьи, и на стенах — крючки для шляп и одежды.

— Еще вопрос, — продолжил я. — Вы кого-нибудь подозреваете?

Они ответили, что, к сожалению, да, есть у них один подозреваемый. Грешили они на одного из сторожей. Я тогда им и предлагаю:

— Вы мне его покажите, а я к нему присмотрюсь.

Показали они мне его, какое-то время я за ним следил, потом вернулся в больницу и говорю:

— Нет, джентльмены, это не сторож. Выпить он любит, это да (что весьма прискорбно), но ничего больше. Я подозреваю, что все эти кражи — дело рук кого-то из студентов. Поэтому, раз в раздевалке нет ни чуланов, ни шкафов, принесите туда диван, и я думаю, что смогу изобличить вора. Диван должен быть накрыт ситцевым чехлом, ну или чем-то похожим, чтобы я мог под ним спрятаться и оставаться незамеченным.

Нашли они такой диван, и на следующий день в одиннадцать часов, до прихода студентов, я с этими джентльменами направился в раздевалку, чтобы занять свой пост. Но оказалось, что это был один их тех старых диванов со здоровенной поперечиной снизу, которая запросто могла сломать мне спину, если бы я даже как-то сумел под нее забраться. Отодрать эту штуковину оказалось не так-то просто. Но время поджимало, поэтому мы все вместе взялись за работу и кое-как сумели-таки ее отломать. Потом я залез под диван, лег на живот, достал ножик и прорезал удобную дырку в ситце, чтоб через нее наблюдать. Мы договорились, что, когда все студенты разойдутся по палатам, один из джентльменов зайдет в раздевалку и повесит на крючок пальто, в кармане которого будет находиться бумажник с мечеными деньгами.

Какое-то время полежал я там, а потом начали заходить студенты, по одному, по двое, по трое. Не догадываясь, что под диваном кто-то прячется, они болтали кто о чем и шли наверх. Наконец явился один и явно стал дожидаться, пока остальные уйдут, чтобы остаться в раздевалке без посторонних. Довольно высокий красивый юноша, годов двадцати двух, может, двадцати одного, со светлыми бачками. Он подошел к одному крючку, снял с него шляпу, примерил, повесил на ее место свою, а ту повесил на другой крючок, почти прямо напротив меня. Я сразу понял, что этот мне и нужен и что он скоро вернется.

Когда все студенты были уже наверху, зашел один из джентльменов в пальто. Я указал ему, куда его повесить, чтобы мне было удобнее наблюдать. Он, повесив пальто, ушел, а я заполз обратно под диван и стал ждать.

Через пару часов в раздевалку вернулся тот самый молодой человек с бачками. Он прошелся по комнате, что-то насвистывая, потом остановился, прислушался и стал обходить подряд все крючки, ощупывая карманы висящей одежды. Добравшись до пальто и нащупав бумажник, он так разволновался и так спешил, что даже порвал застежку, открывая его. И вот, когда он распихивал деньги себе по карманам, я стал вылезать из-под дивана, и наши глаза встретились.

Сейчас лицо у меня, как видите, загорелое, но тогда я болел, и оно у меня было жутко бледным да еще и вытянутым, как лошадиная морда. К тому же от двери там сильно сквозило, и я, пока лежал под диваном, замотал голову платком так, что даже не могу сказать, на что был похож. Знаете, этот парень посинел, в прямом смысле этого слова, посинел, когда увидел меня вылезающим из-под дивана, и я, честно говоря, не удивился.

— Я — офицер сыскной полиции, — представился я. — Я лежал там с тех пор, как вы утром заходили в раздевалку. Мне очень жаль и вас, и ваших друзей, для которых это, безусловно, станет ударом, но на этом дело закончено. У вас в руках чужой бумажник, а в карманах — деньги. Я вас арестовываю!

Отвертеться у него не было никакой возможности, поэтому на суде он полностью признал себя виновным. Я не знаю, как или когда он достал яд, но, дожидаясь в Ньюгейте вынесения приговора, он отравился.

Когда наш гость закончил свой рассказ, мы поинтересовались, как шло время, когда он лежал под тем диваном в таком неудобном положении, медленно или быстро.

— Видите ли, сэр, — ответил он, — если бы он не зашел туда утром и я не понял бы сразу, что он — вор и непременно вернется еще раз, время тянулось бы очень медленно. Но, раз уж сомнений у меня не осталось, время пролетело почти незаметно.