Шаг в сторону. За чертой инстинкта Шаров Валерий

– Согласен, давай деньги!

– Давай ключи!

– Ключи ни к чему, – не давая ему опомниться, выпалил я. – У меня в каюте лежит точно такая же резина, что и в автобусе. Как раз два колеса. Можешь их забрать. Деньги давай!

Мой собеседник явно не рассчитывал на такой поворот дела и потому несколько растерялся.

– А откуда я знаю, что это твои колёса? Там полкаюты занято Славкиными.

– Не волнуйся, тебя не обманут, – продолжил я наступление, – Слава ещё в каюте, и он знает, какие там мои. Давай деньги, а то мне уже надо переходить на плашкоут.

Тому ничего не оставалось, как передать мне три тысячи рублей и броситься к каюте. В этот момент уже подцепили мой автобус, и он в несколько минут перекочевал на тесно заставленную машинами палубу плашкоута. Последнее, что я увидел, перебираясь на его борт, – того узколобого типа, тащившего два купленных у меня колеса в другой конец плашкоута, где стояли машины его компании.

– Ну и слава богу, – подумал я об этой сделке. – Сразу две проблемы решил: и отвязался от этого бандюги, и не надо будет на судно за колёсами возвращаться. Теперь все мои вещи только в машине.

– Ты что, подозреваешь, что мы тебя обманем? – вернулся к основной теме Джон, когда я тоже перебрался на плашкоут к своему автобусу.

– Вовсе нет, – начал я, хотя полной уверенности в благополучном исходе дела у меня не было, а на душе кошки скребли от собственной беспомощности.

– Тогда давай ключи, а то скоро к берегу подойдём и надо будет твою машину выводить. Ведь прав-то у тебя нет!

«Господи милосердный, и это ему известно, – мелькнула ещё одна угнетающая мысль, – теперь я в полной зависимости от них».

В сильной нерешительности нащупал я в кармане ключи от своего автобуса. В этот момент передо мной вновь возник тот узколобый тип в коже, которому я продал колёса.

– Старичок, ты чего меня надул? Деньги я тебе отдал, а где колёса?

– Как где?! – обалдел я. – В каюте.

– Там их нет. Мы со Славой всё обыскали, но ничего не нашли. – Его серые глаза излучали такое искреннее недоумение и возмущение, что на какое-то время я поверил в этот бред.

– Не может быть! – с этими словами я опрометью кинулся к своей каюте, забыв, что уже видел этого типа, несущим проданные ему колёса.

– Ключи-то оставь! – завопил Джон. – А то уже последнюю машину перегружают, сейчас отходить будем!

– Успеется, я мигом, – бросил я в ответ и уже через пару минут был около каюты.

Но она оказалась заперта. Да, Слава забрал все свои вещи и ключ отдал боцману.

По опустевшему пароходу, чертыхаясь и проклиная всё на свете, побежал я на поиски боцмана. К счастью, он был в своём логове. Получив ключ от каюты и вскоре открыв дверь своего недавнего жилища, я сразу же увидел, что моих колёс нет на том месте, где я их оставлял. В каком-то исступлении обшарил всю каюту, заглянул даже в шкаф, куда они никак не могли войти. Поиски были напрасны.

– Не может быть. Что же это такое делается? Может, Слава по ошибке забрал и мою резину? – судорожно пытался я осмыслить и объяснить недоразумение.

Но тут вдруг вспомнил, что видел, как мои колёса тащили с нашего корабля. Не понимая ещё до конца, что меня элементарно «разводят», но чувствуя что-то очень подлое, творимое со мной, я бросился назад, к своей машине. На палубе парохода осталось три не поместившиеся на плашкоуте машины, и, похоже, отплытие задерживали из-за меня. Во всяком случае, при моём появлении Джон крикнул куда-то наверх: «Всё, можно отходить», и вслед за этим мы отчалили. Почти вся компания Джона – четыре кожаных человека – стояла возле моей машины, в том числе тип, купивший у меня колёса.

– Ты что же делаешь, гад, – с ходу набросился я на него, – колёса из каюты забрал, а мне говоришь, что их там нет!

– Кто, я забрал? – тут же попёр он на меня. – Ребята, подтвердите, что ничего мы в каюте не нашли.

Его подельники с готовностью стали кивать головами, явно наслаждаясь спектаклем, идущим по задуманному сценарию.

– Понял! – удовлетворённо тявкнул обманщик. – Так что или деньги возвращай, или доставай обещанные колёса из своего автобуса.

Теперь-то я наконец понял. Понял, что вся эта операция с колёсами была чистым фарсом. И каким-то шестым чувством осознал, что она – прелюдия к ещё более грандиозному представлению. Спектаклю, связанному с моим микроавтобусом. Что никаких денег мне за него не заплатят и что останусь я не только без автобуса, но и, видимо, без всего находящегося в нём. Когда всё это до меня дошло, то моментально окружающих меня «доброжелателей-покупателей» я стал воспринимать соответственно. Как бандитов. И тут же вдруг исчезли поочередно мучившие меня до этого чувства страха и беспомощности. Появилась какая-то отчаянная решимость. Но я не могу сказать, что она была безрассудной. Первое, что я сделал, было скорее всего интуитивным, чем точно рассчитанным, осознанным и адекватным действием. Однако, как показало ближайшее будущее, оно оказалось очень верным.

– Забери свои деньги! – я вытащил из кармана бумажник и, достав оттуда полученные от мошенника три тысячи, сунул ему в руку.

Тот, похоже, ожидал всего, чего угодно – или долгих споров по поводу отсутствия резины в каюте, или обвинений его в мошенничестве, или (что скорее всего) получения от меня ключей от машины с последующей полной свободой делать с моими вещами всё, что угодно, – но только не возвращения денег. Он-то видел, что я всё понял, – эта простенькая «разводка» и была рассчитана на доведение человека до исступления наглым отрицанием очевидных вещей с последующим переходом к агрессивным действиям, когда он потеряет чувство здравого смысла и окажется во власти одних только эмоций. Всё это он прекрасно видел, но в его узком лобике не могло уместиться, что человек откажется доказывать очевидное, а пожертвует полученными деньгами. Как будто я в шахматной партии просто зевнул и даром отдал фигуру.

Действия мои были столь естественны и неожиданны, что противник в замешательстве принял предложенную в жертву фигуру – взял деньги, ничего не сказав мне в ответ. Вслед за этим я протиснулся между тесно стоящими на палубе плашкоута машинами к передней дверце моего автобуса и, открыв её, мягко отодвинул ею стоящего вплотную Джона, а затем влез на водительское сиденье.

– Погоди, ты что же… – недоумённо начал он, явно уже видя себя на этом месте и берясь за ручку моей дверцы.

Но я пресёк его действия разумной в этой ситуации фразой:

– Да ведь уже к берегу подходим, машину надо выводить!..

К этому времени его дружки вместе с тем, который бесплатно получил от меня подарок – пару японских колёс, – куда-то исчезли, и Джон остался один против моего нагруженного под завязку автобуса. Как бы ища их поддержки, метнулся он куда-то за него. В этот момент я совершенно отчётливо понял, что если сейчас позволю ему сесть в машину, на что он явно рассчитывал, то пропаду. Поэтому я решительно закрыл окно и защёлкнул замок на водительской дверце – остальные двери были заблокированы уже давно.

Тут около машины снова появился Джон, к счастью, опять один. Как будто его нет и в помине, я вставил ключ в замок зажигания и деловито поправил зеркало заднего обзора, хотя автобус был заполнен до такой степени, что ничего, кроме набитых в салон вещей, через него увидеть было невозможно. Но это было чисто нервное – сердце моё отчаянно колотилось, а руки увлажнились от пота и сильно дрожали. Наступила важная минута всего действия. Я прекрасно видел, что он хочет попасть в машину, но, к великому счастью, вещей в ней было столько, что оставалось свободным только одно место – место водителя, которое уже занял я, пока ещё владелец автомобиля. Да и на нём тесно было настолько, что я постоянно чувствовал левым плечом подпирающие меня вещи с соседнего сиденья. Так что единственное, что он мог сделать, это каким-то образом занять водительское место, выманив меня из машины. Он попытался открыть дверцу, но она была надёжно заперта. Тут я сделал вид, что заметил его, и вопросительно качнул вверх головой, дескать, в чём дело?

– Ты сам-то выведешь автобус? – прокричал Джон сквозь монотонный гул дизеля парома и начавшие грохотать двигатели стоящих на нем автомашин. – Выведешь или помочь?

Я невозмутимо оторвал руки от руля и повернул их обеими ладонями к нему, мол, с эти справлюсь и сам.

– Ты, это… как съедешь с парома, сразу в сторону отъезжай, – снова прокричал Джон, видимо смирившись с тем, что на плашкоуте меня из машины не выкурить и придётся все отложить до берега. – Мы тебя там будем ждать!

Я утвердительно кивнул в ответ и запустил двигатель. Джон махнул мне рукой, криво улыбнулся и побежал к своим. Эта атака была успешно отбита, но оставалось самое главное и трудное, что ждало меня на берегу. Как в крепости, сидел я в своей машине, закупоренный со всех сторон, и мучительно искал выход из создавшегося положения.

Мы уже причалили.

Бандиты не сомневались в успешном завершении операции с моей машиной. Думаю, их в этом укрепило спокойное моё расставание с несчастными колёсами из каюты и отсутствие у меня водительских прав. Поэтому они так легко и оставили меня в покое. Но это было только до берега. Что начнётся там, я себе представлял лишь в общих чертах. Я прекрасно знал, что у них всё схвачено и в таможенной службе, так что оформить на любое имя отнятую у моряка машину – дело техники и некоторых денег. И ничего и никому потом не докажешь.

Вновь вступив с ними в переговоры на берегу, я был бы обречён.

«Да, у меня нет шансов, если я пойду у них на поводу и действительно остановлюсь, выехав с парома, – судорожно думал я, пока первые машины уже покидали его. – Но я же сижу в своей машине, у которой уже включён двигатель и которую я хоть как-то, но могу вести! До моего дома совсем недалеко, и почему бы мне не попытаться уехать самому? Это же единственный мой шанс. Да, прав у меня нет, но если остановит милиция – это же будет спасением от погони мафии!»

То, что в случае моего бегства погоня будет, я нисколько не сомневался. Разве могут бандиты просто так отпустить добычу, которая уже была в их руках?!

«…Хуже будет, если вдруг машина заглохнет, что вполне возможно во Владивостоке, с его спусками и подъёмами, но лучше об этом не думать… И потом, мне же больше ничего не остаётся делать… Так что будь что будет, и – вперёд!»

Итак, я решился. И как только стоящая передо мной машина двинулась вперед, я тоже тронулся с места. Я уже практиковался в вождении своего автобуса на пирсе в Японии: опробовал там все скорости, кроме пятой, в том числе и заднюю – но, естественно, не чувствовал ещё его габаритов. Однако, съезжая со стланей плашкоута, я почему-то вовсе не беспокоился, что могу кого-то или что-то задеть. Гораздо больше меня волновала проблема выезда на центральную улицу города – Ленинскую, которая ждала меня буквально через двести метров от морского вокзала и до которой нужно было ехать в приличную горку.

– Только бы не было машин на Ленинской, только бы не пришлось останавливаться там, – мелькало у меня в голове, пока я выезжал на площадь перед пирсом и, переключаясь на вторую, а затем и на третью передачи, набирал скорость, – в горку я вряд ли тронусь и наверняка заглохну!

Мне некогда было думать о бандитах, покинувших паром чуть раньше и где-то тут поджидавших меня, – я целиком был занят машиной и дорогой перед собой. Но решимость у меня была такая отчаянная, что от неё буквально звенело в голове (наверное, именно с такими ощущениями идут бойцы в последнюю, смертельную атаку на врага), и, встань кто-либо из них на моём пути, я, наверное, сбил бы его, не останавливаясь. К счастью, мафии нигде впереди не было видно, а смотреть куда-то вбок, тем более что назад я просто не мог, – только вперёд.

Совсем рядом с морским вокзалом, параллельно береговой линии проходила одноколейная железная дорога, и через неё существовало два переезда: старый, совершенно разбитый, которым никто давно не пользовался, и действующий новый. Совершенно ошалев от всей этой шокирующей ситуации и посетившей меня отчаянной решимости, от ожидания возможной погони и преодоления ждущего меня сложного перекрёстка, я начисто забыл об этом. Сразу бросился к старому переезду и заметил выросшие передо мной голые рельсы без каких бы то ни было переездных мостков, набрав уже вполне приличную скорость. Тормозить я не мог из-за навязчивой мысли о возможном преследовании. Потому, увидев эти рельсы и сильно напугавшись возможной аварийной задержкой, не только не сбавил скорости, а, наоборот, нажал на газ. И заложил такой вираж, что автобус сильно накренился, а на меня полетела лежавшая поверх прочих вещей на соседнем сиденье стиральная машина. Раздался какой-то визг или скрежет (то ли амортизаторов, то ли доставшего до асфальта из-за сильного крена корпуса машины), но я, не сбавляя скорости, правой рукой сумасшедше маневрируя рулём, а левой – отбиваясь от навалившейся стиралки, уже через пару секунд выскочил на нормальный переезд и, не помня как, взлетел по крутому подъёму к выезду на центральную улицу.

Видимо, звезда удачи была в этот затухающий осенний день со мной – машин, препятствующих повороту на Ленинскую улицу, не было, и, не останавливаясь на опасном подъёме, я понёсся дальше по сумеречному Владивостоку. Презабавная это была картина со стороны: микроавтобус без номеров, доверху забитый колёсами и прочим барахлом, а на стиснутом со всех сторон водительском месте с периодически падающей на голову стиральной машиной сидит человек с безумным взглядом и гонит его через центр города. Несколько раз я позволил себе оторваться от дороги впереди и посмотреть в боковое зеркало назад – ничего, напоминающего погоню, там не было. Но я всё равно скорости не сбавлял. К счастью, не попалась мне на пути и ГАИ.

Благополучно приближаясь к дому, я вдруг вспомнил, что на обратном пути из Японии отдал моему соседу по каюте, который потом меня преспокойно заложил своим дружкам, визитную карточку. На ней были мой домашний телефон и даже адрес, так что, обозлённые этакой дерзостью и исчезновением своей жертвы, бандиты запросто могли нагрянуть и домой. Час от часу не легче! Потому вместо дома повернул на автостоянку, которую содержал знакомый армянин, тоже занимающийся автомобильным бизнесом. Несколько месяцев назад я познакомился с ним, поскольку по рекомендации товарища брал анонимное интервью о его бизнесе для своей статьи. Теперь это знакомство очень пригодилось.

– Чего надо? – вылезая из своей тёплой будки и лениво позёвывая, спросил меня охранник на въезде.

– Да вот, привёз машину из Японии и договаривался с Артуром, что поставлю её временно у него.

– А… если Артур в курсе, то заезжай. Вон – место свободное, туда и ставь.

– Понимаешь, меня никто не встретил в порту, накатили какие-то ребята, – осторожно начал я свою больную тему, – едва ушёл. Здесь машину не опасно оставить? Они ведь могли выследить меня.

– Ты что? Это же наша территория. Пусть только посмеют сунуться, – он улыбнулся улыбкой человека, на все сто уверенного в своих силах.

После насыщенного ужасными переживаниями дня и моего стремительного броска через центр города его невозмутимость и полное спокойствие вокруг подействовали на меня подобно жарко натопленной комнате, в которую попадаешь со страшного холода, где ты уже перестал чувствовать конечности. Я вышел из машины и вдруг ощутил такую слабость, что ноги у меня подкосились и я чуть не упал около собственного мироавтобуса. Вести его я уже не мог даже несколько метров до указанного стояночного места, как не мог представить, что лихо промчался за рулём через центр Владивостока. Потому, испытывая вдобавок ко всему ещё и внезапно накатившую тошноту, я попросил охранника сесть за руль и поставить машину на место. А сам, пошатываясь и не веря ещё в благополучное спасение, побрёл к друзьям, которые и должны были меня встречать. Задать им несколько «дружеских» вопросов и решить, что делать дальше.

Позже, придя в себя от всего пережитого, – когда мои знакомые выслушали от меня не только подробности этой эпопеи, но и всё, что я о них думаю, а потом мы выпили не одну рюмку за моё счастливое избавление и скорейшее снятие стресса, – я вместе с ними тщательно проанализировал всё происшедшее со мной. Мы пришли к выводу, что в сложившейся для меня экстремальной ситуации было, по сути, два узловых момента, каждый из которых мог существенно изменить весь дальнейший ход событий. Первый – когда я дал слабину и при навязчивом прессинге мафии показал, что чего-то боюсь, и поэтому не слишком возражал против продажи им своей привезённой машины. Это мгновенно ужесточило отношение ко мне и фактически упрочило уверенность бандитов в благополучном для них исходе дела. Прояви я в этой ситуации большую несгибаемость и твёрдую решительность ни при каких обстоятельствах не продавать свой автобус – ну походили бы они вокруг, ну попугали бы меня всеми известными им способами, но на открытый разбой в присутствии большого числа людей на судне и на берегу вряд ли решились бы – в конце концов меня оставили бы в покое. Второй – эпизод с продажей одному из бандитов автомобильных колёс. Вернее, момент, когда, поняв, что меня откровенно надувают и втягивают в чреватые последствиями и очень выгодные этим людям выяснения денежных отношений, я сделал интуитивно очень сильный ход. Просто отдал требуемые деньги, то есть фактически подарил своё имущество. Но тем самым я психологически пошёл по нестандартному для них пути – фактически разорвал наработанный и не раз уже, видимо удачно опробованный ими сценарий, выбил у них из рук проверенное, удачно срабатывающее оружие.

Всё это лишний раз говорит о том, что в критических ситуациях, чреватых возможными потерями, разумнее в нужный момент пожертвовать чем-то сравнительно небольшим, чтобы спасти в итоге более существенное. Как инстинктивно делает это уже знакомая нам ящерица, отбрасывая, отдавая хищнику в момент опасности для жизни свой хвост и спасая таким образом свою жизнь.

Глава 7. Детсад мятущейся души

В длинной и разнообразной, как сама жизнь, череде экстремальных ситуаций, в которых оказывается человек, совершенно особое место занимают те, что связаны с вопросами взаимоотношения людей. Особенно в семье, и в первую очередь между мужчиной и женщиной. Оно и понятно – всё тут вертится вокруг главного смысла существования всего живого вообще и человека в частности. Вокруг продолжения рода. Однако эта проблема, ясно и очень просто решаемая в животном мире, в человеческой среде вдруг приобретает такие трагикомические, фантасмагорические и запутанные формы, вызывает порой столь серьёзные потрясения как отдельного человека, так и всего общества, что невольно начинаешь сомневаться в нашем происхождении от животных.

– Я виноват перед тобой, Таня. Серьёзно виноват. Прекрасно понимаю, что тебе тяжело будет всё узнать, но, поверь, и мне невыносимо тяжело. И я не мог просто исчезнуть из твоего мира – это было бы подло и не по-человечески после всего того, что было между нами. Как ни тяжело это для нас обоих, я должен это тебе сказать: я женюсь!..

Когда возлюбленный Татьяны Андреевны сообщил ей такую новость – это не было для неё громом среди ясного неба. Что могла она, пятидесятилетняя женщина, требовать от мужчины, которому не исполнилось ещё и тридцати, к которому, кроме настоящей женской любви, она испытывала и материнскую теплоту, нежность?! Познакомились они шесть лет назад. Виделись нечасто, поскольку жили в разных городах, но много переписывались и определённо были нужны друг другу. Она, потерявшая в сорок лет мужа и живущая со взрослой дочерью, остро нуждалась в любимом. Эпизодически за десять лет встречалась с несколькими мужчинами, но ни в ком из них по-настоящему любимого так и не нашла. И он, которого за год до их встречи бросила жена, конечно же имевший за этот короткий срок не одну любовницу, судя по всему, нуждался в ней ещё больше, чем она. Впрочем, что тут сравнивать? Они оба любили, и им было хорошо вместе.

Татьяна Андреевна, доцент одного из вузов столицы, была неглупой женщиной и прекрасно понимала, что такие отношения вечно продолжаться не могут. Что такая разница в возрасте вряд ли может способствовать долгим любовным отношениям, а уж тем более – семейным отношениям. Понимала, что у него будет своя семья, другие, не связанные с ней заботы. Понимала, что на правах более опытного в житейском смысле и ответственного человека должна сама поставить точку, но… ничего не могла с собой поделать. Илья был для неё всем, и она всячески отодвигала решительное объяснение. Не могла лишить двух людей радости любви, но готовилась к самому тяжёлому. И вот этот момент настал, и настал не по её инициативе.

– Что же тут ещё говорить? – ответила она на ожидаемое, но такое страшное признание любимого. – Я давно готова к этому, и ты ни в чём не виноват, мой милый. Таков закон нашей жизни. Ты не можешь быть со мной вечно, хотя знаю, ещё любишь меня…

Она понимала, что и для него этот разрыв очень тяжёл, и потому сделала всё, чтобы финал их любви не был ему слишком мучителен. Ни в чём его не укоряла, а, наоборот, мудро разъясняла ситуацию. А сама… Конечно, ей было больно. И даже очень больно. И, наверное, чтобы легче перенести эту невыносимую боль, можно было бы разрыдаться, устроить сцену или закатить истерику, как сделали бы многие женщины в подобной ситуации. Но Татьяна Андреевна ещё и сильно любила, и любовь её была очень жертвенной. Сильнее, чем собственная обида или боль, её беспокоило спокойствие любимого человека, а что будет дальше – это будет потом, и зачем об этом думать сейчас? В общем, она, как говорится, держала себя в руках.

Он уехал в свой город, а она осталась одна, без него – без любимого человека. Осталась наедине с чудесными воспоминаниями, со своей живой пока любовью и острым чувством невосполнимой потери. Татьяна Андреевна была ещё и сильной женщиной – так наверняка сказал бы о ней каждый её сослуживец или просто знакомый. Потому её лекции в институте были по-прежнему «на уровне». Коллеги не видели на её глазах даже следов слёз, которые она проливала тайком. Она улыбалась друзьям. И только дочь знала, как сильно переживает мать, и… осуждала её за мягкотелость, за «вредный для здоровья любовный роман».

Прошло время, которое вроде бы способно излечить от чего угодно, и Татьяна Андреевна поняла, что переоценила свои силы. Сначала это отразилось на работе – она начала ошибаться перед студентами и всячески сторониться коллег. Потом её стали утомлять знакомые. Лишь дочь оставалась ещё ниточкой, связывающей, вернее, хоть как-то привязывающей её к действительности. Но у дочери уже была своя жизнь, свои проблемы. Она не могла понять всего горя родного человека и редко бывала дома.

– Я не могу, не могу без него жить, – отчётливо поняла Татьяна Андреевна в один из холодных декабрьских вечеров, через несколько месяцев после разрыва. – Все эти дела, заботы, обязанности – пустая, совершенно ненужная мне суета. Все они не стоят и короткой встречи с Ильёй. А у меня теперь не будет ни одной! И дочери я, видимо, не очень-то нужна. Зачем тогда жить?

Было уже очень поздно. Дочь, которая обещала прийти ещё четыре часа назад, всё не возвращалась. Чувство тревоги и какой-то липкой, обволакивающей безысходности нарастало. Постепенно всё вокруг превратилось в некий безразличный дым, от которого хотелось куда-нибудь уйти, освободиться любой ценой. В этом необъяснимом тумане-дыму, плохо соображая, что же она делает, Татьяна Андреевна наполнила горячей водой ванну. Затем разделась, взяла в руки остро отточенный скальпель, который всегда находился у неё на письменном столе и в последнее время почему-то особенно часто попадался на глаза. Не ощущая обжигающей тело воды, легла в белую чашу и полосонула себя несколько раз по венам обеих рук. Вскоре этот отвратительный облепляющий её туман начал наконец отступать, а она – погружаться в сладкое, успокаивающее небытие…

Её спасла дочь, которая пришла домой через несколько минут после происшедшего. Два дня врачи в институте Склифосовского боролись за жизнь Татьяны Андреевны. Всё это время она находилась на грани. А когда наконец пришла в себя, то первое, что сказала: «Зачем меня спасли? Я всё равно не буду жить. Я не хочу жить!»

«Психологический кризис личности» – так называют специалисты особое, патологическое состояние духовного мира человека, попавшего в подобную ситуацию. Этот термин появился у психиатров, а затем и у психологов сравнительно недавно – примерно с шестидесятых годов двадцатого века. Каждый из нас сталкивается на протяжении своей жизни с различными проблемами: маленькими и глобальными, внезапными и прогнозируемыми, чаще всего неприятными и потому нежелательными. Попав в подобную ситуацию, человек старается поскорее её разрешить, освободиться от давящей ноши, чтобы идти дальше к своим целям, попадая в новые жизненные ловушки и снова вырываясь из них. И так далее, и так далее – это и есть наша жизнь, прекрасная и отвратительная, отталкивающая и влекущая одновременно. Однако не всякая сложная ситуация и не всяким человеком может быть преодолена. Случается, что имеющихся на вооружении личности способов разрешения проблемы, приспособления к ней не хватает. Человек и так, и этак пытается взять жизненный бастион, но тот не поддаётся. И вот уже опускаются руки, появляется чувство безысходности, тоски, тревоги.

Вот ведь как хорошо животным! Они, конечно же, тоже сталкиваются с ситуациями различной сложности (что поделать – таков общий закон существования!) и тоже по-своему вынуждены их решать, но у них большей частью всё происходит на уровне инстинктов – простых поведенческих законов. Чаще всего по принципу «воздействие-ответ», когда определённый внешний раздражитель вызывает и соответствующую форму ответного действия. Хотя, конечно, зоопсихологи не склонны так упрощать поведение братьев наших меньших.

Полная неразбериха и вообще чёрт знает что начинается именно в социальной среде, то есть в человеческом обществе. Что и говорить, дорого платит Homo Sapiens за уникальную для живого мира особенность иметь разум, абстрактное мышление, духовную жизнь. Расплачиваться приходится и физическими, и душевными муками. Важнейшее условие появления психологического кризиса – невозможность разрешения возникшей личной проблемы, которая объясняется как особенностями психики данного человека, так и сложностью обстоятельств. Известные ему и с успехом применяемые раньше способы преодоления сложной жизненной ситуации, увы, не помогают. Тяжёлая ситуация действует буквально на всё: на мысли и дела, на аппетит и сон, на сердце и желудок. А ведь нужно не только бороться с возникшей проблемой. Нужно ходить на работу, наводить порядок дома, воспитывать детей, ухаживать за больными – нужно жить! На всё это тоже необходимы силы. И не только физические. А они почти все уходят на тяжёлые переживания сложившейся неразрешимой ситуации, её обдумывание и мучительные поиски выхода. Специалисты утверждают, что, как правило, в течение одной – шести недель человек всё же справляется – либо самостоятельно, либо благодаря своему окружению, либо при помощи психиатров или психотерапевтов. Такой исход, помимо снятия болезненного напряжения, имеет ещё и великое профилактическое значение, поскольку повышает устойчивость личности, как бы закаляет психологически.

Плохо, если этого не происходит. Травмирующая ситуация продолжает своё дело, силы уже на исходе. Человек устаёт мучиться, но и просто отвернуться от ситуации не в состоянии. Приближается развязка. Кто-то, дойдя «до ручки», хватает попавшиеся на глаза необходимые вещи и натурально бежит от ситуации куда подальше – на край света, – лишь бы избавиться от этой непроходящей муки, забыться в другой обстановке. Но, как правило, это не помогает. От себя не убежишь. Казалось бы брошенная далеко-далеко, проблема настигает человека даже на краю света, порой в ином обличье, и всё начинается сначала. Другие не способны на столь решительные действия, но находят иной способ. Они перекладывают свои страдания на окружающих, изводя их постоянными жалобами, упрёками, недовольствами, а то и беспочвенными обвинениями. В общем, активно мешают другим, да и себе мало чем помогают. Возможна и пассивная форма существования в кризисе, когда человек замыкается в себе, продолжает всё более и более погружаться в собственные проблемы и печали, постепенно утрачивая интерес к действительности, деградируя как личность. И самый тяжёлый исход – решение покончить с жизнью как с источником невыносимых страданий, когда в ход идут лекарства, верёвка, бритва или рельсы поезда.

Именно это и случилось с Татьяной Андреевной. С диагнозом «психологический кризис личности» её перевели в необычное медицинское учреждение, расположенное в одной из московских больниц, – так называемый «кризисный стационар».

Этой волнующей и малоизвестной у нас темой самоубийств я заинтересовался в середине восьмидесятых годов двадцатого века. В то время сия проблема, как и многие другие, могущие кинуть хоть какую-то тень на самый «человечный» коммунистический строй, в нашей стране будто бы отсутствовала для простых смертных и, оставаясь практически секретной, была доступна лишь узкому кругу специалистов. Это несмотря на то, что по числу суицидов на душу населения Советский Союз по меньшей мере не уступал большинству стран мира. Наши граждане с удивительным постоянством вешались, травились, резались, стрелялись по разным причинам, но всё равно случаи эти оставались табу для прессы, и только на закрытых совещаниях в учреждениях УВД, психиатрических клиниках и кафедрах истина просачивалась на божий свет.

Меня к этой теме влекла не секретность, а желание найти ответ на вопрос, имеющий отношение и к биологии, и к психологии, и к социологии, и даже к философии. Что же такое добровольный уход из жизни: сила или слабость? В поисках ответа я встретился и переговорил со многими специалистами, имеющими к этой проблеме отношение.

В том числе совершил некоторый экскурс в мир животных. И с удивлением узнал, что, кроме сообщений о массовых выбросах на берег и гибели таким образом некоторых морских млекопитающих да рассказов таёжников о «самоубийствах» бурундуков из-за якобы разорённых медведями приготовленных ими на зиму кладовых с орехами, никаких иных сведений о «суицидах» братьев наших меньших не существует. Но в первом случае дело, судя по всему, не в добровольном расставании морских млекопитающих с жизнью, а в каких-то нарушениях у них системы эхолокации или ориентации по магнитному полю Земли. А во втором – бурундуки, которых охотники находили зажатыми в развилках веток деревьев, были, скорее всего, жертвами каких-то хищников. Подобным образом делают заготовки про запас и некоторые птицы: например, сорокопут-жулан запасает для себя насекомых или мелких земноводных и рептилий, накалывая их на острые сучки деревьев. Так что животные оказались не подвержены этому противоестественному для жизни заболеванию.

Поговорил с психиатрами и сотрудниками УВД, немного познакомился со страшной статистикой из этой тщательно скрываемой области жизни нашей страны, ужаснулся ей. И в конце концов добрался до единственного в Советском Союзе медицинского учреждения, в официальном названии которого хотя и не было слова «самоубийство», но предназначено оно было именно для работы с людьми, совершившими суицидальные попытки или потенциально готовыми к ним.

– Куда идёте? – всякий раз спрашивала санитарка, когда кто-то входил в этот больничный корпус одной из рядовых московских клиник.

– В кризисное, – этот короткий ответ заставлял её почтительно и понимающе отступать, пропуская идущего даже в то время, когда в другие отделения вход посетителям был запрещён.

Всё здесь было необычно, непонятно и даже странно. Стационар открытый – это означает для пациентов возможность с ведома врача отлучаться отсюда днём по своим делам. В отделении не носят больничной одежды, а врачи и психологи, работающие здесь, – без привычных белых халатов. Интерьер стационара отличает мягкая комфортная мебель, на полу – пушистый палас, а уютный холл кроме цветного телевизора украшал ещё такой непривычный для больницы аксессуар культуры, как пианино. Мужчины и женщины в одном отделении. Одним словом, вроде бы больничное заведение, но совсем не больничная в нём обстановка.

Когда я впервые попал туда, то был немало удивлён, заметив в холле странный хоровод из взрослых людей. Звучала музыка, и пациенты отделения, образовав два (один в другом) круга и взявшись за руки, двигались в противоположных направлениях. Как только музыка прерывалась, они тоже останавливались, и оказавшиеся напротив люди из внутреннего и внешнего кругов застывали и неотрывно смотрели в глаза друг другу. Эта игра в переглядки продолжалась минуты полторы, после чего опять возникала музыка, и необычный хоровод продолжал движение. При следующей паузе, помимо игры в переглядки, они ещё и возлагали одну руку на плечо партнера, а другой нежно обнимали его за талию.

– Что это? – с некоторым даже испугом подумал я тогда. – Детский сад для взрослых или какой-то ритуальный танец, взятый на вооружение местным массовиком-затейником?

Позже, от психолога, «водившего» этот хоровод, я узнал, что стал свидетелем начального этапа так называемого «ролевого тренинга». На последующих стадиях он и вовсе превращался в маленький театр. Правда, в отличие от настоящего театра здесь пациентам давалась только тема спектакля, который они должны разыграть, исходя из собственного понимания ролей главных героев. Эта тема и роли совершенно не связаны с приведшими их в кризисное отделение ситуациями. Они должны почувствовать себя в чужих шкурах при решении серьёзных житейских проблем – вот в чём основной смысл.

Н у, например, задается тема «Родители и дети», порождающая, как известно, немало конфликтных и даже экстремальных ситуаций в семьях. Такая микросценка: дочь приходит домой и сообщает матери, что уезжает на юг отдыхать с неизвестным маме мужчиной. Назначаются «мать» и «дочь» из присутствующих на занятии, и им предлагается довести ситуацию до логического конца. Её развитие идёт в соответствии с характерами «актёров». Нет абсолютно никакой режиссуры! Каждый в данной ему роли играет самого себя. Хотя в микросцене и участвуют 2–4 человека, но активно присутствуют все. Иногда участники меняются ролями по несколько раз, и ситуация может развиваться в совершенно непредсказуемых направлениях. Так происходит совершенствование и восстановление (иногда даже обучение) способности к контактам, отработка социальных навыков и принципов нормальных взаимоотношений. Тем много: «Ссоры по пустякам», «Любовные отношения», «Этический конфликт» и тому подобное – так же много, как много их в нашей повседневной жизни.

Психологическому кризису подвержены почти все возрасты, все профессии. Тут можно было встретить людей от 17 до 70 лет, рабочих и учёных, домохозяек и композиторов. Практически все они, попав сюда, проходят тщательное психологическое обследование с помощью всевозможных тестов и методик, и врач-психотерапевт в дальнейшей своей работе с пациентом обязательно пользуется выводами и рекомендациями психологов. Иногда для выяснения каких-то конкретных черт психики пациента тестирование проводится специально по заданию врача.

Перед наукой о психике тут ставят задачу определить характер и особенности каждой попавшей в кризисное состояние личности. А разнообразный набор тестов до начала лечения открывает специалистам бессознательные моменты в мышлении и действиях того или иного человека, выявляет, что он неосознанно скрывает от других, а порой и от самого себя. И затем уже психотерапевты с учётом этих обследований берутся за пациентов с помощью своих методик: рациональной и групповой психотерапии, гипноза, аутогенной тренировки, занятий в группах социально-психологического тренинга. О каждой из них и многих других, применяемых к людям, шагнувшим к опасной черте, написаны целые книги. Главное, что достигается таким массированным воздействием на пациента кризисного стационара, – вывод его из опасного психологического состояния и освобождение от мыслей о самоубийстве, если они присутствуют. В общем, оказавшийся в кризисном отделении человек с первого же дня попадает в этакую психотерапевтическую паутину, плетущуюся вокруг него ежедневно и ежечасно. Путь к возвращению в нормальную жизнь состоит не только из работы с психологами, бесед с врачами и занятий в специальных группах. Само пребывание в обществе людей, каждый из которых испытал схожее с твоим, а возможно, и более сильное потрясение, заставляет, как правило, иначе взглянуть на собственные проблемы. И впрямь, уникален ли и так ли катастрофичен для покинутой жены уход мужа после пяти лет семейной жизни рядом с потерей немолодой уже женщиной единственного близкого ей человека – сына?

Погрузившись в интригующую и наполовину закрытую тему кризисных психологических состояний человека, я много раз бывал в этом отделении. Наблюдал за работой врачей и психологов. Разговаривал с пациентами. Постепенно начинал понимать то, что поначалу было выше моего разумения. Но, всякий раз уходя отсюда, я испытывал какое-то гнетущее ощущение – чувство сильной душевной усталости и опустошённости. Из всех вопросов, которые ставило передо мной явление, условно называемое мною «кризисный стационар», этот был самым сложным. Я чувствовал, что здесь кроется ключ ко всем остальным загадкам, но всякий раз, когда казалось, вот он – ответ, разгадка ускользала от меня. Кто они, эти люди, оказавшиеся у самой последней черты или за шаг до неё? Что объединяет их, таких разных по положению, характеру, профессии и возрасту? Есть ли оно – это объединяющее?

Когда я только узнал о существовании единственного в нашей стране подобного учреждения и послушал рассказы о нём, то был совершенно уверен, что лежат здесь исключительно люди, вынутые из петли, спасённые от отравления лекарствами или газом, – в общем, возвращённые к жизни после неудавшегося суицида. Шёл сюда с особым волнением и даже с опаской: ведь они шагнули фактически за черту, недоступную многим остальным смертным, и должны быть какими-то необычными. И сильно удивился, обнаружив здесь практически таких же людей, которые окружают меня на работе, дома, на улице. Они весело разговаривали у окон, поджидая родных и знакомых, курили сигареты, дружно пили в палате чай с вареньем и пирожными, читали книги и писали письма. Откуда такое несоответствие? Или, может, глубокий психологический кризис не проявляется внешне? В чём же тогда он проявляется?

Причины, ввергшие подавляющее большинство пациентов в это состояние и приведшие их в кризисное отделение, сводятся к одному понятию. Утрате. Это может быть потеря близкого человека – смерть родственника, уход любимого. Причиной психологического кризиса может также стать серьёзная переоценка какого-то элемента личностной сферы, разочарование, неоправдавшееся ожидание. Или даже ожидаемая или потенциальная утрата того же порядка. Для возникновения психологического кризиса важна не потеря или боязнь потери сама по себе, а её значение для конкретного человека. Как говорят психологи, «её личностный смысл». Страшное и немыслимое для одного может оказаться вполне ординарным и естественным для другого. Это, кстати, активно используют врачи, когда помогают пациенту правильно оценить травмирующее событие, изменить отношение к нему.

Любопытная статистика: более двух третей пациентов отделения составляли женщины, испытывающие тяжёлые потрясения в личной жизни – потерявшие мужей, возлюбленных или теряющие их. Даже у тех, которые смертельно страдали от одиночества и по этой причине попадали сюда, на поверку главной травмирующей ситуацией тоже оказывался разрыв с мужчиной. А невыносимое одиночество – только следствие подобных ситуаций. Круг кризисных ситуаций, возникающих на этой благодатной почве, чрезвычайно широк и ярок. Это легко объяснить: сколько людей, характеров, столько и столкновений, особенностей переживания их. Однако по сути почти всё сводится к одному – «мужчина и женщина»! Иные ситуации потрясают своей остротой, а есть и такие, что вызывают со стороны лишь улыбку, хотя участвующим в них людям чаще всего не до смеха.

Элле Константиновне грех было жаловаться на свои семейные проблемы. В доме царил достаток, а добрые отношения супругов друг к другу кое у кого вызывали зависть. Муж готовился к защите докторской диссертации и много работал. Так много, что работа, видимо, отнимала у него и душевные, и физические силы. Естественно, он стал меньше внимания уделять жене. Как в обычной жизни, так и в постели. Казалось бы, чего тут страшного – временное явление и надо только это понять? Но женщине такая перемена в муже показалась очень подозрительной, и в скором времени она окончательно уверилась в мысли, что муж любит другую и уже не верен ей. Вместо того чтобы во всём разобраться с мужем, объяснить свои сомнения и разрешить их вместе, она, наоборот, зажалась в своих подозрениях, всё более и более распаляя воображение и нагнетая страсти. В конце концов сладкое и острое одновременно чувство справедливой мести полностью охватило её, застлав глаза и разум. Во власти этого чувства, сама себя не помня, она сблизилась с мужчиной, который был ей, в общем-то, безразличен. Между супругами возник тяжёлый затяжной конфликт, не дававший жизни ни готовящему диссертацию мужу, ни согрешившей жене. Семья оказалась на грани распада. Они вынуждены были обратиться к помощи специалистов в кабинет социально-психологической помощи. Там всю ситуацию, шаг за шагом, раскрутили перед обоими, и когда до Эллы Константиновны окончательно дошло, что муж верен ей, а его невнимание объясняется исключительно тяжёлой работой, то есть её месть была совершенно необоснованной, – у неё развился глубокий психологический кризис. Так она попала в кризисный стационар.

Калейдоскоп ситуаций, приведших сюда людей за помощью, необыкновенен, как и вся наша жизнь. Знакомясь с историями оказавшихся здесь женщин, изучая и сравнивая их детали, не переставал я удивляться человеческой изобретательности в области испытывания мук, страданий на почве взаимоотношения полов. Ну а что же мужчины? Какой для них возможен выход из тяжёлых психологических кризисов, вытекающих из отношений с женщиной, в которые они попадают порой не по своей вине?

Конечно, у представителей сильного пола арсенал выхода из стрессовых ситуаций, которых одаряет человека жизнь, побольше. Рыбалка и вино, спорт и визит к подруге, разнообразные лекарства и концентрация на служебных делах, но они не всегда срабатывают. Как показал опыт работы кризисного отделения, бывают ситуации, когда этих известных средств исцеления мужчинам не хватает. И сильный пол тоже оказывается подвержен психологическим кризисам. Сравнительно немногочисленный мужской контингент кризисного отделения оказался довольно-таки типичен и подтверждал очевидное противоречие: лидеры в профессиональной сфере, умницы и личности на службе, мужчины эти скисают, попав в первую же серьёзную бурю семейных отношений, возникшую нередко по их же вине. Они теряют решительность, твёрдость, трезвость мышления и доходят порой «до самой точки», то есть нуждаются в серьёзной помощи в стенах специализированного стационара. Ох и повидали же сотрудники кризисного стационара за недолгое время своего существования! Порой на них накатывали настоящие семейные волны пациентов.

Так, лежала в стационаре женщина по поводу тяжёлого семейного конфликта. Дело было в том, что муж этой женщины, сильный, уверенный в себе и весьма интересный человек, главной целью своей жизни поставил достижение полной независимости от окружающего мира с помощью совершенного овладения какой-то малоизвестной восточной гимнастикой. Ну задался человек такой необычной целью – что особенного? Лишь бы, как говорится, законов не нарушал, а гимнастика, в конце концов, много лучше водки. И наш герой, кажется, весьма преуспел в своём духовном продвижении. Так раскрепостился и освободился от всякой внешней зависимости, что совершенно спокойно жил с другой женщиной, а жена была для него духовным партнёром. Всё бы хорошо, но эта несчастная женщина очень любила его и от такого перехода своего мужа в область полной независимости оказалась близка к самоубийству. В кризисном отделении сделали всё, чтобы правильно скорректировать её жизненные установки, и в итоге освободили от тяжёлого бремени убивающих чувств. Выйдя из стационара, она уже более спокойно воспринимала происходящее с её мужем и через некоторое время наладила семейную жизнь… с другим мужчиной. Думаете, это и есть конец истории? Как бы не так!

Специалисты, выводящие людей из тяжёлых душевных кризисов, сами чуть не впали в кризис, когда через полтора года к ним попал первый муж этой женщины – тот самый поклонник восточной гимнастики и независимости от внешнего мира, – который заявил, что жить теперь без своей бывшей супруги не может, и умолял помочь ему преодолеть тяжелейший душевный кризис. Вот вам и восточная гимнастика и полная независимость! Сильно он удивил врачей, навидавшихся всякого, но и подтвердил своей историей непреложную истину бытия, высказанную давным-давно философом Гегелем о том, что в самом понятии свободы содержится понятие необходимости как снятое.

Конечно, легко судить со стороны, дескать, эта проблема очень тяжела, та – недостойна внимания, а кто-то вообще заслуживает осуждения за то, что привлекает к своим переживаниям чужое внимание, отвлекает врачей от более серьёзных дел. На практике всё выглядит несколько иначе, не так схематично. Каждый человек, будь то потерявший единственную дочь или переживающий разрыв с супругой, считает свою ситуацию самой тяжёлой на свете и способен на те или иные поступки в зависимости от переживаемых эмоций и особенностей характера. Оценить саму ситуацию и возможные действия этого человека, связанные с ней, может только опытный специалист – именно такие и работают в кризисном стационаре.

Чтобы лучше понять принципы их психотерапевтических действий, а заодно и увидеть, с чем специалистам порой приходится иметь дело, я рискнул собрать модный в журналистике, но в то же время несколько необычный круглый стол, за который усадил всех возможных действующих лиц. Необычность его заключается в заочности, или, как сейчас модно говорить, в виртуальности процесса, поскольку с каждым из участников пришлось разговаривать отдельно, но, сведённые вместе, их слова создают ощущение реальной дискуссии.

Автор . Как можно определить основные задачи врачей кризисного отделения при их работе с больными?

Психотерапевт. Прежде всего, мы не считаем попавших к нам людей больными. Даже после попытки самоубийства. Это нормальные люди, по разным причинам оказавшиеся в невыносимых жизненных ситуациях, из которых они сами не могут найти выхода. Главная наша цель – снизить до минимума риск добровольного ухода из жизни на этой почве и помочь обрести реальные точки опоры в дальнейшем существовании.

Автор. Интересно, а что ищут здесь сами пациенты?

Пациент (женщина, от которой ушёл муж). Помогите мне! Сделайте так, чтобы он вернулся. Я понимаю, что он подлец и негодяй, бросивший меня и ребёнка ради какой-то шлюхи, но я не могу без него жить…

Врач-психиатр. Мы не можем вернуть ушедшего человека – это глубочайшее заблуждение. Мы можем только научить, как себя вести в этой ситуации, чтобы не было столь невыносимо тяжело.

Психолог. К тому же зачем называть ушедшего мужа негодяем? Да, он ушёл от вас. Но он же не оставил сына – платит на него алименты, принимает участие в его воспитании. А любовь есть любовь… Попробуйте понять его. Посмотрите, с чем лежат у нас иные люди! Благодарите Бога, что ваш муж живой и здоровый и помогает сыну.

Пациент (та же женщина). Да я лучше каждый день буду носить цветы на его могилу и проливать там слёзы, чем раз в неделю представлять его в чужих объятиях! Если вы мне его не вернёте, не вызовете эту б…, не сообщите ему на работу – я покончу с собой!

Автор. Какое категоричное заявление… А быть может, тут всё наоборот и вовсе не ушедший от неё муж – плохой человек?

Врач-психиатр . Для врача нет плохих или хороших пациентов. У нас отсутствует оценочный подход. Надо помочь попавшему в беду человеку! Это мы и делаем с помощью всех имеющихся у нас разнообразных средств.

Автор . Любопытно, как? Неужели можно убедить человека в том, что он заранее не приемлет? Как это можно сделать, когда сама невозможность принятия позиции другого человека возведена у него в абсолют?

Врач-психиатр . Такой вариант – один из самых трудных. Но у нас есть свои секреты, профессиональные тайны, с помощью которых обычно удаётся справиться и с подобными ситуациями. Тут важно иметь в виду ещё вот что: чем эгоистичнее человек, чем больше у него асоциальных черт, тем больше шансов реагировать на тяжёлую ситуацию психологическим кризисом – озлоблением, невозможностью работать, апатией или агрессией и тому подобным.

Автор. Пребывание в весьма комфортных условиях кризисного отделения, где ещё и проводят различные занятия, успокаивающие, морально закаливающие и, позволю себе так выразиться, «наставляющие» мятущуюся душу человека на путь самоутверждения, само по себе, несомненно, даёт и отдых, и какое-то отстранение от травмирующей его ситуации. Плюс ещё и активная созидательная работа специалистов по выводу человека из кризисного состояния. Но в конце-то концов человек выходит отсюда. Не исключено, что он снова попадёт в те же обстоятельства, что привели его сюда. Где гарантии, что его опять не поджидает психологический кризис?

Врач-психиатр . Бывают в жизни безумно сложные ситуации, связанные именно с обстоятельствами (они случаются с человеком один-два раза в жизни) – тут мы сравнительно легко справляемся. Однако чаще всё зависит не только от обстоятельств, но и от самого человека. Его характера, свойств личности, особенностей воспитания. Тогда оказание помощи даже в стационаре сильно затруднено.

Психолог . И тут нужна уже не только психотерапия, но и психокоррекция – некоторое изменение характера. Стирание одних черт и воспитание других. Даже в условиях оснащённого психотерапевтического кризисного отделения такую коррекцию провести очень сложно. Мы показываем пациенту лишь общее направление, в котором он должен работать над собой, и делаем с ним первые шаги на этом пути. А по возможности помогаем ему и после выписки. Для таких людей очень желателен постоянный контакт со специалистами, занимающимися психокоррекцией или психоанализом, – тогда возможность попадания в новое кризисное состояние будет сведена до минимума. К сожалению, такое в нашей стране мало кто может себе позволить…

Пытаясь осмыслить увиденное и услышанное в кризисном стационаре, вспомнил я вдруг занятную сказку, прочитанную в далёком детстве. Речь в ней шла о двух любопытных лягушках, забравшихся в погреб и свалившихся в крынку со сметаной. Вот барахтаются эти квакуши в жидком жирном месиве и никак не могут выбраться. Дёргались, дёргались и наконец начали выбиваться из сил. Тогда одна и говорит: «Чем так без пользы ногами дрыгать, не лучше ли сразу утонуть? Всё равно ведь погибнем, а так – мучений меньше». А вторая ей отвечает: «Поступай как знаешь, подружка, а я до последней минуты буду барахтаться – глядишь, чего-нибудь да получится…» Первая сказала – и сделала: лапки сложила, бульк на дно и утонула. Другая же лягушка упорно, из последних сил продолжала плавать в сметане, дергаясь всеми лапками. И взбила-таки из сметаны масло! Отдохнула на твёрдой опоре, набралась сил да выпрыгнула вон из западни. Ах, какая поучительная сказка, хотя в те годы ничего особенного я из неё не вынес! Но вот пригодилась она вдруг при разгадке кризисного стационара.

Побывал я как-то здесь на одном из занятий группы социально-психологического тренинга. Семь пациентов под руководством врача оживлённо и детально обсуждали проблему одного из присутствующих – проблему, приведшую его сюда. Обсуждали, не стесняясь ни друг друга, ни, естественно, ведущего занятие психолога, ни меня – неизвестного им человека. Порой обсуждение это было резким, противоречивым и громким – таков смысл методики. И вот, после окончания занятия, когда я уже уходил из отделения, ко мне подошёл молодой человек, чью проблему обсуждали несколько минут назад. Спросил, откуда я, поинтересовался и моей личной жизнью. Разговорились. И как-то незаметно разговор перешёл на его ситуацию. Он сокрушался, жаловался на свою жену, совершенно не понимавшую его. Говорил, как ему тяжело. Советовался, что ему делать дальше. Кажется, он нашёл во мне понятливого собеседника. Я тактично кивал головой и отвечал что-то сочувствующее.

– Вы ещё придете сюда? – спросил он, когда мы прощались.

– Конечно, – ответил я, сохраняя взятый с самого начала разговора понимающий тон. – Приду, и не раз. Это моя работа.

– Обязательно приходите, мы ещё с вами поговорим, – радостно отреагировал мой случайный собеседник и в приподнятом настроении пошёл в свою палату.

И опять знакомое чувство душевного гнёта охватило меня. Но теперь я понял его природу! Помог этот человек. Искренне делясь со мной своими очень личными и, видимо, очень значимыми для него переживаниями, он натолкнул на разгадку неразрешимой и мучившей меня доселе загадки кризисного стационара. Постоянная готовность выплеснуть на другого, в той или иной степени близкого к нему человека, груз своих личных проблем и переживаний – вот что угнетало меня здесь более всего! Когда это происходило при мне, но с работающими здесь специалистами, я испытывал лишь опосредованную неосознанную тяжесть. Но как только дело коснулось меня – тут уже всё стало куда конкретнее и понятнее! Быть может, то был естественный эффект пребывания в стационаре, результат работы с пациентами врачей и психологов? Не знаю. Но мне почему-то кажется, что совсем наоборот – подавляющее большинство оказавшихся здесь людей именно потому здесь и собрались, что предрасположены к этому.

Почему же так происходит? Один в тяжелейшей ситуации сжимает зубы и борется с обстоятельствами, переделывает окружение, себя, черпая силы лишь из собственных резервов, и в конечном итоге выходит победителем. А другой в тривиальнейшей и даже смешной проблеме запутывается, как в трёх соснах. Подобно той лягушке быстро теряет силы и веру в них, готовый моментально схватиться за любую протянутую руку, активно ждёт эту руку помощи. Ведь нельзя же столь сложное явление объяснить так просто: этот слабый, а этот сильный? Тогда в чём тут дело?

А может, всё дело в том, что разучиваемся мы постепенно страдать? Страдать – в смысле переживать. Вслушаемся и вдумаемся в непростое и замечательное это слово: пе-ре-жи-вать! Оно ведь может означать примитивное, как можно более быстрое прохождение неприятного момента с последующим забыванием этой ситуации. А может означать и сложную моральную работу человека над собой, исходящую из сильнейшего побуждающего посыла, которое содержит это слово, само призывающее к действию. Пережить – значит, пройти через горнило страданий, очиститься, обрести в муках силу, веру и жить дальше.

Но многие понимают это слово только в смысле – испытывать тяжкие мучения, невыносимые для личности и… не оценённые, не понятые окружающими. Отсюда и всевозможные стрессы, психологические кризисы, приводящие в медицинские учреждения и, как крайняя степень воздействия развившегося кризиса, – суицидальные попытки. Я вовсе не утверждаю, что не существует ситуаций, в которых не обойтись без посторонней помощи и поддержки. Не только близких и знакомых, но и умелых специалистов. Такие ситуации, увы, бывают. Действительно, потерю единственного сына или дочери вряд ли можно с чем-то сравнить по остроте переживания и безысходности. То же – утрата супруга в возрасте, когда дети уже разлетелись по своим гнёздам, а родители остались одни и вроде бы они уже не у дел. Особого внимания заслуживают несовершеннолетние подростки, в силу определённых причин оказавшиеся в таком противоречии с окружающим миром, что у них возникает стойкое убеждение в несправедливости вообще всей жизни и, как следствие, – нежелание в этом мире находиться.

Не случайно привёл я в начале этой главы не совсем типичный пример с Татьяной Андреевной, от которой ушёл возлюбленный, намного моложе её. Ей помогли в кризисном отделении, сумели убедить в необходимости жить. Доказали, что в ней ещё нуждаются студенты, которых она учит, и дочь, которую она воспитала. Показали, что она нужна и своим друзьям. Хотя добиться этого удалось не сразу – пациентка долго оставалась безразличной к жизни и твердила одно: «Мне незачем жить…» Это исключение из правил заслуживает внимания и говорит, что даже набившие всем оскомину любовные передряги не так безопасны и легки, как кажутся на первый взгляд, и могут привести к самым тяжёлым последствиям.

Опыт первого в нашей стране кризисного отделения, появившегося в 1980 году, показал, что его потенциала вполне достаточно, чтобы справиться с самыми серьёзными человеческими проблемами. Однако то ли я по природе своей такой сомневающийся во всём человек, то ли и впрямь было здесь что-то, вызывающее у меня серьёзные сомнения, но я не ощущал никакого восторга по поводу знакомства с этой новой, такой вроде бы нужной и важной для людей службой заботы о его душе. Наоборот, я продолжал испытывать гнетущее чувство от нахождения в стенах кризисного отделения, разгадку которого, похоже, наконец нашёл, однако от самого тягостного ощущения не освободился.

Да, я знал и видел, что примерно пятая часть находящихся в стационаре людей не имели отношения не только к самоубийству, но даже – к декларируемому здесь «психологическому кризису личности». Это, как бы помягче сказать, нужные, блатные пациенты, у которых, конечно же, имелись какие-то проблемы, по которым они сюда формально были определены, но по большому счёту им тут делать было совершенно нечего. Кто-то, находясь здесь, дописывал диссертацию, кто-то проводил взятый в институте академический отпуск, а кто-то просто переживал тяжёлую ситуацию на работе. Но дело было, конечно, не в этих двадцати процентах «левых» пациентов – они в советских больницах подобного типа имелись всегда. Загвоздка заключалась в том, что из оставшегося числа более половины тоже находились здесь, что называется, «не по делу». И хотя врачи явно не говорили мне об этом, но это было понятно из разговоров с ними: в центре собран такой мощный психотерапевтический и психологический потенциал, но лишь десять-пятнадцать процентов пациентов стационара реально нуждаются в нём. Речь шла об упоминаемых уже случаях трагической утраты единственных детей, пожилых супругов и о попавших в кризис подростках.

Складывалось ощущение ведения стрельбы из пушек по воробьям. Чтобы лучше понять специфику работы этого особого медицинского учреждения, я решил обратиться за помощью к постороннему человеку, но тоже большому профессионалу в области психотерапии. Доктору медицины, врачу одного из психоневрологических диспансеров Москвы, моему старому знакомому Владимиру Файвишевскому. И услышал от него следующее: «Учреждение службы помощи человеку, оказавшемуся в критическом, кризисном душевном состоянии – великое дело. Великое и по своему значению для страдающих, и как своего рода призыв к повышению гуманного сознания общества. Вроде того чеховского человека с молоточком, напоминающего людям о том, что в мире есть страдания. Дело это новое, необычное и выдвигает новые же, непривычные для нашего сознания проблемы. Эта в буквальном смысле слова жизненно необходимая служба, и она, несомненно, должна расширяться. Но до какой степени? Остается ли действительным для неё общий принцип «хорошего – чем больше, тем лучше»?

Хотя речь и идёт о проблемах нравственного порядка, нельзя забывать, что специализированные стационары обходятся государству недёшево. Но есть соображения иного рода. У людей, узнавших о существовании такой службы, может сложиться впечатление, что появилась некая панацея от всяческих человеческих переживаний. Это совершенно неправильное представление! Переживания в жизни неизбежны. Более того – они просто необходимы для духовного созревания и полноценного существования личности. К сожалению, широко бытует ошибочное мнение, и врачи порой содействуют его распространению, будто человеку всегда нужны только положительные эмоции, а отрицательные безусловно вредны и их следует всячески избегать. На этом основании некоторые люди подчас отказываются от важных для них целей, достижение которых сопряжено с чрезмерными усилиями, волнениями, риском неудач и разочарований, – потенциальными источниками этих самых отрицательных эмоций. Но такая досрочная капитуляция без борьбы, подобный самоотказ от желаемого (не из-за его недостижимости, а из-за боязни переживаний) порождают одно из самых горьких переживаний – разочарование в себе, и в результате они могут привести к неврозам. А это уже действительно психическое заболевание.

Переживания неизбежны и по самой природе человека. Дело в том, что в нашем мозгу имеются специальные физиологические механизмы, предназначенные при неблагоприятных жизненных обстоятельствах (опасности, лишениях, утратах) формировать соответствующие эмоции – тревогу, страх, печаль, тоску. Но коль скоро существует физиологическая система, то она требует работы. И если жизнь складывается слишком безмятежно, то эти физиологические системы – некоторые учёные, кстати, называют их «центрами страданий» – начинают работать «вхолостую». У людей при этом возникают те же тревога, печаль, тоска и прочие чувства, но по своей силе несоизмеримые с существующими обстоятельствами. Так начинается то, что мы называем переживаниями по пустякам. Таким образом, переживания очень неодинаковы по своим причинам и силе. Иногда человек способен совершенно спокойно справиться с ними сам. Иногда для этого нужна помощь друга или кого-то из близких. Но существует граница переносимого (она разная для различных людей), за пределами которой человеку необходима специальная квалифицированная помощь, называемая психотерапией. Её может дать соответствующий врач или даже психолог. Однако цель этой помощи – вовсе не обеспечить страдающему этакое безмятежное душевное состояние, поместив его «под колпак», где он был бы ограждён от трудностей реальной жизни. Цель психотерапии – помочь человеку, научив его управлять своими психическими процессами, чтобы он в будущем самостоятельно мог справиться с жизненными трудностями и оставаться сильным и «прочным» при любых жизненных обстоятельствах.

И вот такую помощь, в которой нуждаются десятки тысяч людей, вовсе не обязательно оказывать в больничных условиях. И даже лучше для самого такого человека получать её, что называется, «без отрыва от жизни». Что же касается психологических кризисов, то это не просто переживания из-за каких-то неудач и даже не неврозы. Это особые, исключительные состояния, когда отказывают механизмы нормальной психологической защиты и преодоления. Когда наступает как будто паралич воли, и человек в эти моменты не в состоянии сам себе помочь. Задача кризисных отделений – снять возникший паралич духа, предотвратить его непоправимые последствия и содействовать тому, чтобы страдающий всё же сумел сам преодолеть личную трагедию. Такие переживания, заключающиеся в перестройке своей системы ценностей и целей, в нахождении нового смысла жизни взамен утраченного, по сути уже настоящее творчество, которое может духовно обогатить человека (хотя бы большей способностью к состраданию другим), сделать его сильнее и подготовить к активной полнокровной жизни в новых обстоятельствах. Между тем есть люди, которые склонны, образно говоря, не опираться на плечо помогающего им, чтобы быстрее встать на ноги, а целиком повисать на нём, отказываясь идти своими ногами. В собственной психотерапевтической практике мне не раз доводилось сталкиваться с такими пациентами, которые при малейших трудностях стараются устроиться в отделения и клиники неврозов. И что же дальше? А дальше там они дезадаптируются к жизни и после выхода оттуда вновь, и даже ещё легче, впадают в невротические состояния. Порой они незаметно для себя проделывают такое развитие личности, которое можно назвать «госпитализмом». Несомненно, кризисные стационары (отделения) должны быть предназначены только для людей, оказавшихся действительно в кризисном состоянии, а не местом, куда можно спрятаться на время от жизни, отдохнуть от возникшей трудной ситуации. Ведь даже при неврозах, настоящих заболеваниях, нужен не отдых, а, напротив, серьёзная работа над собой, наполненная смыслом деятельность. Есть и ещё одно настораживающее соображение, когда думаешь о перспективах расширения сети кризисных стационаров и психотерапевтических отделений больниц. Если будут слишком расширены показания для госпитализации в такие учреждения, где оказывается душевная поддержка при любых (а не истинно кризисных) переживаниях, то не возникнет ли как бы само собой среди какой-то части населения такое отношение к отправляющимся туда людям: дескать, тебе плохо – вот ты и иди туда, где тебе обязаны посочувствовать и помочь, а нам это не по специальности, это не наше дело!»? Страшно, если такое случится. Все мы должны быть психотерапевтами друг для друга, а для этого должна быть хотя бы элементарная психологическая грамотность. И вот эту службу по психологическому «ликбезу» следовало бы расширять неограниченно».

Ну вот, теперь всё, кажется, встало на свои места. Да, врачи не делят людей на плохих и хороших – они им только помогают. И это очень правильно. Врачующий не может, не должен поступать иначе, и если к нему пришёл за помощью человек, то его главная задача – оказать пациенту эту помощь. К тому же к заботе о человеке, о его здоровье призывают высшие принципы гуманизма, присущие человеческому сообществу. Но правильно ли мы пользуемся этим? Справедливо ли на одних весах под знаком «SOS» оценивать столь различные ситуации, как утрату единственного ребёнка и, скажем, уход супруга или измену возлюбленной?

Конечно, и то и другое может переживаться разными людьми остро, крайне тяжело и называться одинаково: психологический кризис. Но если вспомнить, что более половины браков распадаются, то что же из этого может получиться?! К счастью, не получается. Более того, огромное большинство людей прекрасно (сознательно или интуитивно) понимают, что со сложными, даже сильно щемящими душу жизненными проблемами надо бороться самостоятельно, – только тогда борьба эта становится созидательной силой, помогает утвердить себя или обрести заново. И когда слышишь о психологическом кризисе женщины, потерявшей даже любовника, то, извините, чаще всего это означает, что по большому счёту человек просто нуждается в отдыхе, каком-то сочувствии, переключении на что-то другое, но только не в спасении. От чего его спасать? Разве только от себя самого. По-видимому, попадая в подобные ситуации, человек в первую очередь расплачивается за собственные ошибки, подлости, какие-то огрехи в воспитании, если угодно. И не глубокое сострадание ему нужно, не обхаживание его мятущейся души в специализированном стационаре, а в первую очередь – собственное пе-ре-живание своей «тяжелейшей» ситуации, очищающие личные страдания. Тогда и работа со многими пациентами в строго специализированных медицинских учреждениях не будет напоминать стрельбу из пушек по воробьям. Специалисты получат больше возможностей помогать именно тем, кто оказался в истинном душевном кризисе. Люди станут крепче, жизнеспособнее, а общество – возможно, добрее.

Послесловие

Где-то в середине 1995 года к моей давнишней приятельнице-юристу, организовавшей за несколько лет до этого в Москве частное юридическое агентство и успешно помогающей людям в их нелёгкой борьбе с государством и друг с другом, пришла на приём пожилая женщина. Она безропотно отсидела в очереди полтора часа, а когда подошёл её черёд и юристы поинтересовались, чем ей могут помочь, она спокойно так попросила:

– Дайте мне, пожалуйста, справку о моей… смерти.

В юрконторе поначалу решили, что человек болен, и попытались отделаться шуткой: дескать, это не их профиль, а такие документы выписывают в морге. Но оказалось, что женщина совершенно здорова и пришла сюда, прекрасно понимая, что юридический документ о смерти действительно дают юристы. Да, она знала, что для этого сначала нужен медицинский документ, удостоверяющий факт смерти, но упорно продолжала настаивать на своём. Ей нужна справка о её смерти, и если ей здесь с этим не помогут, то больше ей идти некуда.

Дело было в следующем. Как раз к лету этого года ажиотаж с печально известной финансовой пирамидой МММ достиг своего апофеоза. Многомиллионная рекламная кампания на телевидении с бездарными обещаниями всевозможных благ (от простых женских сапог до домика в Париже) в результате вложения денег именно по этому адресу сделала-таки своё дело, и десятки, сотни тысяч доверчивых, одураченных россиян чуть ли не с песнями (но с огромными очередями – это уж точно) понесли свои кровные денежки жуликам из АО «МММ». Кто-то просто брал часть имеющихся в наличии собственных средств, кто-то занимал у друзей или даже продавал что-то, но все они, подобно кролику перед предвкушающим сытный обед удавом, покорно шли навстречу скорому краху.

Эта же женщина (назовём её Анной Николаевной) из Екатеринбурга вместе с семьёй своей дочери, кажется, переплюнула всех. Не в силах пропустить этакие деньги и возможности, проплывающие мимо них, о которых то и дело трубило телевидение (да, случалось, и кто-то из знакомых рассказывал, будто знакомые их знакомых буквально за неделю-полторы наварили чуть ли не вдесятеро по сравнению с вложенным), она собрала семейный совет, где решено было обхитрить решительно всех. И вот каким блестящим образом.

Пока поезд лёгкого обогащения за счет МММ ещё не ушёл, они продают свою трёхкомнатную квартиру и едут всей семьёй в Москву. Там в первый же день сдают все имеющиеся в семье и вырученные от продажи жилья деньги в это самое МММ и ждут две-три недели, пока внесённая ими сумма не утроится, упятерится, удесятерится! А затем, получив огромные деньжищи, покупают хорошую квартиру в столице своей Родины. Ну а далее у предприимчивой семьи начинается наконец по-настоящему счастливая жизнь на новом, очень желанном, но до сей поры недоступном месте. Такая мелкая проблема, как местонахождение семьи из пяти человек с двумя несовершеннолетними детьми и бабушкой-пенсионеркой в течение этих самых трёх недель (в ожидании множащихся денег) решена была Анной Николаевной в том же непринуждённом и авантюрном стиле. Эти ночи и дни они проведут в экскурсиях по Москве, ночевать будут на вокзалах – благо, их в столице предостаточно, а ради скорого счастья можно немного и потерпеть.

Решено – сделано. И скоро счастливая семья, сдав мешок своих денег на приумножение в АО «МММ», отправилась гулять по Москве. Вряд ли кто-то может поставить себя на место этих несчастных людей, когда через две недели во время подсчитывания ими скорой баснословной прибыли и подыскивания квартиры по вкусу произошло то, что и должно было произойти. Умело построенная финансовая пирамида рухнула в одночасье, и многие тысячи людей не могли поверить, что такое случилось именно с ними. Поначалу они осаждали офисы компании, надеясь получить честно, как они считали, заработанные большие проценты, потом – хоть какие-то проценты. Затем вымаливали назад хотя бы вложенные деньги… Куда там!

С Анной Николаевной, идейным организатором и мотором всего этого фантастического финансового предприятия, приключился сильнейший сердечный приступ. Можно точно сказать, что на тот свет она не отправилась только потому, что до конца так и не верила в безвозвратную потерю вырученных от продажи квартиры денег. Или не хотела верить. Слишком страшно это было – поверить в такое. Слишком бездонная пропасть открывалась перед ней, перед её семьёй с этой утратой. Потому, неустанно подпитывая себя мыслью о скором возвращении денег – ладно, не процентов, коли уж этакое приключилось с МММ, но хотя бы своих кровных, – едва придя в себя через несколько дней после страшной вести, она поспешила к главному офису компании на Варшавском шоссе. И очень быстро поняла, что деньги никому не возвращают. Тысячи и тысячи таких же, как она, разорённых, убитых страшными событиями и больных душой и сердцем, бродили возле совсем ещё реального недавно рая, а теперь превратившегося в истинный ад, но все их причитания, просьбы, мольбы и требования были гласом вопиющих в пустыне.

Наверное, где-то тут, возле ставшего теперь для неё символом ада серого здания АО «МММ» и поджидал её последний сердечный удар, когда начал-таки до неё доходить истинный смысл происшедшего с её семьёй. Без прикрас встала вдруг перед ней жуткая картина страшного будущего четверых людей. Себя она уже в этом ряду не видела – да разве вспомнишь о себе, когда всё это готово обрушиться на двух ни в чём не повинных любимых маленьких внуков. Без денег, без крыши над головой – и главным виновником случившегося кошмара была именно она, отчего хотелось зарыться глубоко в землю или визжать от ужаса, как визжит ведомая на бойню и нутром это понимающая домашняя скотина.

Но именно тогда (вот ведь страшное совпадение жизни!), за шаг от последней черты, узнала она, что проклятое АО выдаёт вложенные деньги родственникам умерших вкладчиков. А что для этого надо? Да ничего особенного – только лишь нотариально заверенную справку о смерти вкладчика! Господи, такой-то пустяк по сравнению с тем страшным горем, которое их постигло! И тогда ближайшие родственники спокойно приходят и почти без очереди получают свои деньги – и не только вложенные в АО «МММ», но даже ещё и какие-то проценты.

Вот так в воспалённом мозгу Анны Николаевны и забилась последняя отчаянная мысль всё разом исправить, получив у юристов нужную бумагу. «Дадут – не дадут» – такой дилеммы перед ней не стояло. Как же не дадут?! Тоже ведь люди там сидят и не могут не понять такого горя. Всё объясню, в ножки упаду. Как не поймут?!

Для разговора с необычным посетителем дежурный юрист позвала руководителя консультации, и они вдвоём выслушали эту жуткую историю.

– Пожалуйста, поймите нас правильно, – втолковывали ей и так и этак. – Верно, мы оформляем нотариальные свидетельства о смерти. Но только по факту этой смерти! Лишь тогда, когда человек действительно умер. А вы хотите получить… живая. Мы не имеем права пойти на это ни при каких других обстоятельствах, кроме истинной смерти человека, на которого и делается такой документ. Мы очень хорошо понимаем вас, очень вам сочувствуем, но выполнить вашу просьбу не можем. Не имеем права! Это же подсудное, уголовно наказуемое преступление для нас!

Пришедшая женщина в ноги не падала и даже не плакала уже. Она просто спокойно и монотонно настаивала на получении документа о своей смерти и не воспринимала никакие доводы. Ушла она от юристов, естественно, без желанной справки.

Не знаю, к сожалению, как сложилась судьба Анны Николаевны, как продолжилась жизнь её семьи, но и известного мне вполне достаточно, чтобы воскликнуть: «О, глупость человеческая, имеешь ли ты предел?!» Глупость, которая хоть и достойна всяческого сочувствия и понимания (ну разве виноваты несчастные советские люди в том, что за долгие коммунистические годы их приучили к наивной вере всякому телевизионному слову, а за недолгие годы так называемой «демократии», демократии по-российски, не приучили к жёсткому сопротивлению мошенничеству и жульничеству и к тому, что в неравной этой борьбе государство их защищать не будет?!), но всё же сродни она безумию, ибо способна привести к настоящей, большой трагедии. Ведь доведённый до такого состояния, человек очень легко может решиться на крайность. Тем более если от страшного этого шага зависит благополучие близких тебе людей, в том числе и малых детей.

Заключение

Я оглядываюсь на своих героев, на происшедшее с ними, на их поступки, и они вызывают во мне то горькую усмешку, то иронию, иногда даже с жалостью, а то – недоумение или даже обиду за весь род человеческий. Все они такие разные, но всех их объединяет одно. Их поведение в необычных обстоятельствах и поиски выхода из них связаны, как правило, с невысоким уровнем духовных ценностей, из-за которых они зачастую в эти ситуации и попадают. По вине ли внешних сил, из-за собственной ли глупости, неосмотрительности, эгоистичности, меркантильности… Действия людей в сложных обстоятельствах сильно отличаются от таковых в мире животных. Та же ящерица инстинктивно (и инстинкт этот работает у неё как безусловный рефлекс) идёт на материальную жертву – расстаётся со своим хвостом в случае опасности для её жизни. И спасает таким образом очень большую ценность – свою жизнь. Продолжение жизни теснейшим образом связано с ещё большей ценностью – выполнением самой, пожалуй, важной в животном мире задачи и предназначения живого существа – продолжением рода! Эти два основных инстинкта живого существа, а по сути сводящиеся к одному, – продолжению рода – в огромной мере определяют поведение животных.

Люди в непривычных ситуациях, конечно, могут вести себя и подобно животным, но, как наглядно показывают истории этой книги, могут даже и хуже братьев наших меньших, действуя так, будто основных этих природных инстинктов у них нет вовсе. Хотя, повторю ещё раз, я не ставлю перед собой задачу оценивать поведение того или иного человека в подобных обстоятельствах в категориях «хорошо» или «плохо». Потому и принял предсказуемые (инстинктивные) действия в таких ситуациях животных за некоторую «нулевую» точку отсчёта для понимания разброса поведения в них людей. Все описанные выше примеры располагаются на нашей условной шкале в зоне «ниже нуля», и даже без определённых натяжек их можно отнести к примитивной, если так позволительно выразиться, низкой орбите существования человеческого разума и духа. Стремление быстро обогатиться, отвратительная партийная власть, судорожная борьба за место под солнцем и свою жизнь, издевательства над себе подобными, убийства и так далее. Или, наоборот, неоправданный риск собственной жизнью и даже добровольный уход из неё.

Однако бывает, что необычные обстоятельства раскрывают такие черты характера попавших в них людей, которые вызывают у окружающих совсем иные чувства: преклонение, восхищение, благодарность, желание поступать так же и гордость за весь человеческий род. Моральные и волевые качества, проявляющиеся у них в экстремальных ситуациях, поднимают этих людей в наших глазах на недосягаемую высоту. Им тоже приходится делать свой выбор. Свой шаг с проторённого жизненного пути, но это уже движение не в сторону. Куда? Об этом – в следующей книге.