WikiLeaks изнутри Домшайт-Берг Даниэль

Но существуют две версии меморандума: настоящая и сфальсифицированная. Из фальшивого документа можно сделать вывод, будто Обама поддерживает введение шариата в Кении, что, конечно, абсурдно. Было очень любопытно проследить, какие СМИ на какой из двух документов давали ссылки. Одни старались представить Обаму замаскированным африканским мусульманином и таким образом дискредитировать его во время президентских выборов. Эта версия появилась, к примеру, в «Нью-Йоркере», в «Нью-Йорк Сан» и прочих, в основном консервативных, изданиях. Подлинная версия меморандума была не столь сенсационна, и в ней не говорилось ни слова о введении шариата. Если бы наши документы шли в обязательном комплекте с водяными знаками и комментарием, то мы смогли бы предотвратить их неправильное использование и тем самым манипулирование общественным мнением.

В конце декабря 2008 года мы с Джулианом вновь приехали на хакерский конгресс «Хаоса». В отличие от прошлого года, наш доклад был включен в официальную программу и собрал большую аудиторию. Мы поднялись из нашего подвального помещения. На этот раз мы с Джулианом вместе сидели на сцене главного зала. Если в прошлом году мы приманили лишь двадцать человек, то теперь к нам пришли почти девятьсот слушателей. Из динамиков то и дело раздавался (вперемешку со щелчками) безнадежный призыв освободить проходы к пожарным выходам. Люди столпились на лестницах и в коридорах около конференц-зала. Мы повеселили публику, зачитав жалобу Федеральной разведывательной службы Германии (БНД). Эрнст Урлау, ее тогдашний шеф, за несколько дней до того лично написал нам имейл, причем по-немецки:

Кому: [email protected]

От: оперативный штаб IVBB-BND-BIZ/BIZDOM

Дата: 12/16/2008 01:15PM

Тема: доклад для служебного пользования Федеральной разведывательной службы Германии

Уважаемые дамы и господа,

с вашего сайта возможно загрузить доклад Федеральной разведывательной службы Германии с грифом «Для служебного пользования». Настоящим требую безотлагательно блокировать эту возможность. По факту мной уже назначена проверка уголовно-правовых последствий.

С уважением, Эрнст Урлау,

Президент Федеральной разведывательной службы Германии

Наш ответ был на английском:

От: Sunshine Press Legal Office <[email protected]>

Кому: [email protected]

Cc: [email protected], [email protected], [email protected]

Дата: Thu, 18 Dec 2008 09:35:54

Тема: Re: WG: доклад для служебного пользования

Федеральной разведывательной службы Германии

Уважаемый г. Урлау,

У нас есть несколько докладов по БНД. Не могли бы вы уточнить?

Спасибо.

Джей Лим

Тогда президент тоже перешел на английский:

Кому: Sunshine Press Legal Office <wl-legal@sun-shinepress. org>

Дата: Thu, 19 Dec 2008 17:59:21 Тема: Antwort: Re: WG: доклад для служебного пользования Федеральной разведывательной службы Германии

Уважаемый г. Лим,

На сегодняшний день вы по-прежнему предоставляете возможность загрузить доклад для служебного пользования Федеральной разведывательной службы Германии по следующему адресу: http://www.wikileaks.com/wiki/BND_Kosovo_intel-ligence-report,_22_Feb_2005.

Мы вновь просим вас немедленно удалить этот файл, а также все прочие файлы и доклады, имеющие отношение к БНД. В противном случае мы немедленно начнем уголовное преследование.

С уважением, Эрнст Урлау,

Президент Федеральной разведывательной службы Германии

Подобная реакция всегда была для нас самым лучшим доказательством подлинности документа. Когда к нам поступало угрожающее письмо с требованием срочно удалить с сайта некий документ, то мы вежливо спрашивали, разумеется, чтобы избежать неточностей, может ли истец доказать, что ему принадлежит право на данный документ. Эту переписку мы потом тоже публиковали, в глубине души благодаря противоположную сторону за то, что она добровольно сделала за нас всю работу.

В той утечке речь шла об участи разведслужбы в борьбе с криминалом в Косово. Вдобавок кто-то подсунул нам внутренний документ «Дойче Телеком», где перечислялась пара десятков диапазонов IP-адресов, которыми пользовалась в Сети разведка. Мы позволили себе небольшое развлечение. С помощью программы WikiScanner можно проследить, с каких IP-адресов исправляют те или иные страницы Википедии. С адресов разведслужбы, например, правили заметки о военных самолетах и ядерном оружии, но также статью о самой Федеральной службе.

Самыми забавными были исправления о Гёте-институте. В статье говорилось, что неофициально многие институты по всему миру служили явочными пунктами Федеральной разведслужбы. Предложение переделали в прямо противоположное: «Иностранные филиалы Института имени Гёте не являлись, однако, неофициальными резидентурами разведслужбы». Со временем эта фраза вообще пропала.

С этих IP-адресов контактировали также с одним берлинским эскорт-агентством. Что это было – работа по методу «Венериной западни», как в лучшие времена холодной войны? Или просто кто-то лично себе заказывал услуги?

В нашем докладе не обошлось без накладок – когда Джулиан брал в руки микрофон, он то и дело выдергивал из компьютера видеопровод, так что картинка пропадала. Но публика только улыбалась, а потом долго хлопала двум симпатично-неловким докладчикам.

После докладов я любил развалиться на диване в холле, наблюдая за проходящими мимо людьми. А Джулиан неутомимо ходил повсюду, всегда готовый к тому, что его узнают и заговорят с ним.

Джулиан в гостях

После конгресса в декабре 2008 года Джулиан приехал со мной в Висбаден и жил у меня два месяца. Он всегда так делал. Не имея своего дома, он кантовался по знакомым. Весь его багаж состоял из одного рюкзака, где помимо прочего помещались два ноутбука и куча кабелей для мобильных телефонов (причем единственно нужного там обычно не оказывалось). Он вечно натягивал несколько слоев одежды. Даже когда он сидел в закрытом, теплом помещении, на нем было двое штанов, надетых друг на друга, и несколько пар носков. Я никогда не понимал зачем.

В Берлине мы подхватили «конгрессную эпидемию», как ее называли в клубе. Это волна гриппа, всякий раз распространяющаяся зимой в местах скопления людей, особенно если они дышат одним воздухом в конгресс-центре и пользуются одними и теми же компьютерами. С серыми лицами и забитыми носами мы вернулись 1 января на переполненном скоростном поезде в Висбаден. Добравшись до моей квартиры, мы сразу свалились. Я был не так разбит, поэтому уступил Джулиану кровать, а сам устроился на полу на матрасе.

Джулиан натянул на себя все вещи, которые смог найти, а под конец выудил из рюкзака лыжные штаны. В таком виде он улегся на кровать и завернулся еще в два шерстяных одеяла, чтобы во сне хорошо пропотеть. Через два дня он встал с кровати уже здоровым. Метод оказался эффективен.

Я жил в висбаденском пригороде Вестэнд. Это такая местность, где, привязывая велосипед во дворе, лучше пользоваться замком помощнее. Несомненным преимуществом было то, что телефонных магазинов там больше, чем продуктовых, и легко купить дешевые мобильные и сим-карты.

У меня была полуподвальная квартира, примерно на полметра ниже тротуара, окна выходили на улицу. Джулиан поначалу очень нервничал из-за того, что прохожие могли к нам заглядывать. Тогда мы опустили жалюзи из полупрозрачной желтоватой бумаги, на которые я прикрепил тибетский флаг. Падающий в окна солнечный свет рассеивался, становясь приглушенно-теплым. Солнце секонд-хенд. Мне нравилось.

Когда грипп был побежден, настали мирные рабочие дни. Мы сидели в гостиной с ноутбуками: я – за письменным столом в углу у окна, а Джулиан – рядом на диване, с компьютером на коленях. Обычно он кутался в свой оливковый пуховик, порой даже натягивал капюшон или заматывал ноги пледом.

Меня несколько тревожила судьба моего дивана. Это был коричневый велюровый красавец фирмы «Рольф Бенц», который я спас в родительском доме от помойки. Джулиан облюбовал себе этот диван. Причем он ел почти все руками, даже паштет, и привык вытирать руки о штаны. Дивану уже перевалило за тридцать, он был старше меня. Но я боялся, что Джулиан прикончит его за пару недель.

Джулиан стремился достичь такого уровня, чтобы работать на компьютере вслепую. Это выглядело как медитативная практика. Когда он отвечал на имейлы, то исступленно барабанил по клавишам, не глядя в монитор. Все поля, которые надо заполнять, стояли перед его внутренним взором, он переключался по шаблону с помощью горячих клавиш.

Надо учитывать, что наше общение со внешним миром осложнялось из-за многочисленных механизмов анонимизации и безопасности. Имейлы отправлялись не с наших ноутбуков, а с удаленного компьютера, и эта замедленность страшно нервировала. Когда ты что-то печатал, слова появлялись на экране с большим опозданием. Тем не менее Джулиан желал работать стремительно и вслепую. «Работа без оптического контакта – это одна из форм совершенства, это победа над временем», – объяснил он мне однажды. Он справлялся со своим заданием быстрее, чем его компьютер.

Нам уже приходили пожертвования на наш счет в PayPal, и мы периодически благодарили людей. Мы писали им, как важна нам их поддержка и что они вкладывают деньги в свободу информации. Мы по очереди сочиняли эти письма, и вот настал черед Джулиана.

Итак, он сидел на моем диване, завернувшись в два одеяла, и писал. Он ритмично бил, стучал и щелкал по клавишам неподалеку от меня, пока наконец его ария не оборвалась тихим «Черт дери!». Джулиан допустил ошибку. Письмо предназначалось для многих получателей, и потому надо было поставить их в «скрытую копию», чтобы люди не видели адресов других жертвователей. Именно здесь Джулиан ошибся. Но почта уже была отослана.

Так в феврале 2009 года появилась первая и единственная наша собственная утечка. Ответы на подобное изъявление благодарности не заставили себя ждать.

«Будьте добры впредь использовать для имейлов подобного типа опцию „скрытая копия“, или Blind Carbon Copy (BCC)…» Или: «Если в ваши планы не входила утечка 106 адресов людей, которые вас поддерживают, то я посоветовал бы пользоваться BCC». Кто-то предлагал: «Если вам пока не знакома разница, не стесняйтесь спросить у меня, я с удовольствием проведу для вас мастер-класс».

Джулиан написал извинение. Джулиан? Нет, Джей Лим, наш правовой эксперт из отдела пожертвований (WikiLeaks Donor Relations).

Случай любит подшучивать над людьми. Среди жертвователей, которых мы благодарили в тот раз, был некий Адриан Ламо – довольно известный экс-хакер, позднее способствовавший аресту нашего предполагаемого информатора Брэдли Мэннинга.

«Смотри, вот поганец!» – воскликнул Джулиан, проверяя почту.

Я заглянул в наш ящик. Там лежал новый «секретный документ». Кто-то переслал нам список наших собственных дарителей в качестве официальной утечки, снабдив его довольно неприятным комментарием. Обычно мы не знаем наши источники. Но Ламо потом сам признался, что это он воспользовался нашей ошибкой. Как ни крути, надо было это вывешивать.

Интересный вопрос. Мы уже рассуждали, как поступить, если придется обнародовать информацию о нас самих. Решили единодушно – надо публиковать и плохие новости. Пресса отреагировала хорошо. Это был честный и последовательный поступок. Никто из жертвователей не жаловался.

Джулиан вел себя порой так, будто его растили не люди, а волки. Если я готовил для нас двоих, то еда не делилась поровну. Кто быстрей ухватит – тому и доставалось больше. Если лежали четыре ломтика колбасы, он съедал три, оставляя мне один, потому что я замешкался. Такое поведение было мне в новинку. Я задумался: может, я чересчур мелочен? Мне приходили в голову мамины фразы вроде: «Можно было, по крайней мере, сначала спросить».

Мы оба любили красное мясо и сырой фарш с луком. Если я был медленнее Джулиана, то потому, что любил сделать бутерброд с хлебом, маслом и колбасой, а Джулиан поглощал продукты в чистом виде, ничего не смешивая. Он ел или только мясо, или сыр, или шоколад, или хлеб. Если ему казалось, что организму не хватает цитрусовых, он съедал подряд несколько лимонов. А такое могло стукнуть ему в голову среди ночи, после голодного дня.

Причем нельзя сказать, будто он не имел никакого представления о хороших манерах. Он бывал очень мил и вежлив, если хотел. Он вел себя любезно с моими гостями, пусть даже незнакомыми ему, провожал их до самой улицы.

А еще Джулиан был параноиком. Тот факт, что мой дом находится под наблюдением, даже не обсуждался. Поэтому нам нельзя было вместе уходить и возвращаться. Какой был в этом смысл? Если кто-то на самом деле задался бы целью следить за моей квартирой, он наверняка бы выяснил, кто там еще живет.

Если мы вместе выбирались в город, то Джулиан настаивал, чтобы мы возвращались по отдельности. Он шел налево, я – направо, и в результате я долго ждал его дома, потому что он всегда терялся. Я никогда не видел человека, который бы так плохо ориентировался. Он заходил в телефонную будку, а когда выходил, то уже не помнил, с какой стороны пришел. Он умудрялся регулярно проходить мимо моей двери. И этот человек стремился к конспирации! Трудно вообразить себе более заметного персонажа, чем Джулиан, когда он, озираясь по сторонам, бегал туда-сюда по улицам до тех пор, пока я не выходил ему на помощь.

Он постоянно искал для себя новый стиль и удачную маскировку. Например, как-то одолжил у меня голубую спортивную куртку с гербом ГДР и солнечные очки «Формула-1», дополнив это коричневой бейсболкой. Про себя я, конечно, посмеивался. В таком виде он выглядел точно как переодетый шпион. Когда я в очередной раз вышел его искать, он появился из-за угла с большой деревянной палетой на правом плече. Это тоже была маскировка. Возможно, его воображение питалось какими-то книжными фантазиями, из которых и сложилось такое фирменное поведение Джулиана Ассанжа.

У Джулиана были довольно непринужденные отношения с правдой. Порой мне казалось, что он проверяет, как далеко можно зайти. Как-то он рассказал мне историю своих белых волос. В четырнадцать лет он смастерил дома в подвале реактор, но перепутал полярность. И с того самого дня у него стали расти белые волосы. Из-за гамма-излучения, ага. Может, ему было любопытно, до каких пор он волен сочинять, когда же я наконец скажу: «Хватит. Не верю». Но я обычно вообще ничего не говорил. Считал, что нельзя общаться с людьми так, как это делает Джулиан.

Джулиан не только постоянно терялся в городе, он еще любил сесть не на тот поезд и уехать в противоположную сторону. Когда он из пункта А в пункт Б летел, ехал или плыл на пароме, то терял в дороге пару квитанций и справок. Ему постоянно «вот-вот» должно было прийти письмо, которое выручило бы его из очередной неприятности: подпись для банковского счета, новая кредитная карта, лицензия на новый контракт. Разумеется, желанное письмо ожидалось «самое позднее – завтра». Когда его спрашивали про обещанное, он на моей памяти ни разу не ответил: «Я не сумел/забыл/прошляпил». Нет, обычно он еще ждал ответа от одного-второго-третьего человека. Поговорка «не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня» была придумана для блага Джулиана. Разумеется, если он о чем-то забывал, то никогда не бывал в этом виноват сам. Нет, вина лежала на банках, на работниках аэропорта, на градостроителях, а в крайнем случае – на Госдепартаменте США. Понятно, что не без вмешательства американского МИДа падали со стола чашки в моей висбаденской квартире во время визита Джулиана.

В то же время Джулиан умел быть невероятно сосредоточенным, я никогда больше не видел таких людей. Он мог целыми днями сидеть неподвижно, словно слившись с компьютером воедино. Поздно вечером я шел спать, а этот стройный Будда все еще сидел на диване. Я на следующий день просыпался – он сидел в спортивной кофте с капюшоном перед компьютером в той же самой позе. Я вечером опять ложился спать – Джулиан по-прежнему не двигался.

Его невозможно было отвлечь от работы, он был словно в трансе, пока программировал, писал, читал – и еще не знаю что делал. Максимум один раз за все время неожиданно вскакивал и проделывал несколько чудных упражнений вроде кунг-фу. В прессе это иногда представляли так, будто у Джулиана черный пояс по всем возможным боевым искусствам. На самом деле это был только способ разминки, не больше двадцати секунд.

Джулиан сосредоточенно работал несколько дней подряд, а потом резко засыпал. Он ложился на кровать в той же одежде: штаны, носки, капюшон, натягивал одеяло – и все, его нет. Просыпаясь, он так же моментально возвращался к действительности. Вскакивал на ноги и обычно врезался во что-нибудь. В комнате у меня стоял тренажер, и я сбился со счета, сколько раз Джулиан прямо с матраса налетал на металлическую стойку. Когда раздавался чудовищный грохот, я понимал: о, вот и Джулиан проснулся!

Запомнилась мне и еще одна его забавная особенность. Ему нравилось носить одежду, отражавшую его состояние на данный момент. И наоборот: правильно подобранная одежда помогала ему достичь желаемого настроения.

– Даниэль, мне нужен пиджак. У тебя есть?

– Ты куда-то собрался?

– Мне нужно сегодня написать важное официальное заявление.

– ???

И пусть он до этого все время сидел за кухонным столом в спортивной куртке и бейсболке – сейчас требовалось срочно раздобыть ему пиджак, чтобы он сел писать текст для прессы. Пиджак он носил весь день и с серьезным лицом оттачивал формулировки. Лег спать он, разумеется, все в том же пиджаке.

За те два месяца, что он у меня жил, я познакомился с человеком, совершенно непохожим на моих приятелей. А я привык к нетривиальным людям. С одной стороны, Джулиан был совершенно невыносимым, а с другой – невероятно милым и располагающим к себе.

У меня было чувство, что некая важная составляющая в его жизни когда-то кардинально испортилась. Он мог бы стать потрясающим человеком, и я был рад, что у меня такой друг, в котором горит огонь. Он отстаивал свои идеи и принципы, он желал изменить мир к лучшему. Он бросался в дело и работал, не обращая внимания на чужие мнения. В чем-то я пытался подражать его жизненной установке. Но все-таки у него была и другая сторона, и чем дальше, тем сильнее она им завладевала.

Друзья спрашивали, как я мог так долго его выдерживать. Но я считаю, что у каждого свои странности и ни с кем не бывает легко. И уж особенно хакерская тусовка богата на незаурядных персонажей, некоторые даже склонны к аутизму. Думаю, из-за своего опыта я стал чрезвычайно терпимым и часто прощаю людям их неадекватность. Поэтому я так долго общался с Джулианом – дольше, чем многие.

Семнадцатого февраля 2009 года меня пригласили в гости на передачу в подкаст «Кюхенрадио». И Джулиан разослал нашим сторонникам объявление:

«Даниэль Шмитт на берлинском „Койченрадио“: двухчасовое видео– и аудиоинтервью нашего немецкого корреспондента Даниэля Шмитта в эфире уважаемой берлинской радиостанции „Кюхенрадио“ сегодня в 21:00».

У меня комок подступает к горлу, когда я сегодня это читаю. Я иногда забываю, какое же у нас было славное время. Он написал «уважаемой радиостанции», а ведь «Кюхенрадио» – всего лишь подкаст для нескольких фриков-технарей. До сих пор бывают моменты, когда я задаюсь вопросом, неужели все должно было так кончиться. Неужели мы не могли остаться друзьями, неужели всему виной этот потрясающий успех WikiLeaks, все эти деньги, внимание, международное давление, которые на нас свалились.

«Койченрадио» – это типичный Джулиан. Он не запоминал слова на иностранных языках. Вместо «Шпигель» он постоянно говорил «Шпайгель», даже когда этот немецкий журнал уже несколько месяцев был одним из наших основных партнеров.

Когда я ехал на такси в берлинский район Ной-кёльн к журналисту Филипу Банзе, мне позвонила мама. Моя бабушка умерла. Мы ожидали этого со дня на день. А я даже не съездил в Райнгау, чтобы еще раз ее увидеть. Я знаю, бабушка гордилась мной и моей борьбой за справедливость в мире. И все-таки мне ужасно стыдно, что я не смог отказаться от передачи, чтобы по-человечески попрощаться с ней. Вся семья, кроме меня одного, всю неделю сидела у ее кровати. А у меня была встреча в Берлине, такая важная.

На тот момент мы считали, что надо использовать любую возможность, чтобы сделать WikiLeaks знаменитым. Нам срочно требовались пожертвования, мы радовались, когда получали новые документы. Все остальное отодвигалось на второй план. Очень далеко.

В первый раз меня серьезно задели слова Джулиана, когда мы обсуждали поездку на Всемирный социальный форум в Бразилии в начале 2009 года. Один мой приятель хотел поехать с нами. Я рассказал об этом Джулиану, хотя сам был против. Этот парень не имел ничего общего с нашим проектом, к тому же мы не в отпуск собирались, а хотели там работать и налаживать контакты. Но Джулиан сразу загорелся: «Конечно, пусть едет с нами!» Мол, он не откажется, чтобы кто-нибудь носил его багаж. Тут я впервые задумался: кто же, интересно, сейчас играет для него роль носильщика? И понял, что кроме меня никого рядом нет.

Задним числом я осознаю: Джулиану часто казалось, будто я под него прогибаюсь. А я-то думал, что веду себя дружелюбно и внимательно. Наверное, он считал меня более слабым человеком, чем я есть.

Может, дело в том, что я по натуре оптимист и всегда предпочитаю заниматься конкретными делами, а не тратить время на критику. Наша дружба дала трещину в тот момент, когда Джулиан решил, что я ему больше не подчиняюсь. Когда я заговорил о конкретных проблемах (потому что эти проблемы действительно были, а не потому что я изменил свое отношение к нему), Джулиан сказал, что меня надо держать в узде.

В начале 2010 года его тон радикально поменялся. Вплоть до того, что он пообещал меня «из-под земли достать и убить», если я вдруг ошибусь. Со мной так никто никогда не разговаривал. Пусть он даже ужасно боялся сбоев, но это все равно не оправдание. Я только спросил, все ли у него дома, а потом усмехнулся и махнул рукой. Да и что тут скажешь.

Я не помню за собой серьезных промашек. Однажды я забыл сделать резервную копию центрального сервера. А когда он сломался, Джулиан заявил: «WL жив только потому, что я тебе не доверял!»

У него самого была копия, с которой мы без проблем заново стартовали. Думаю, он сделал ее не только для надежности, но именно из-за недоверия ко всем и ко мне в том числе. На этом сервере хранилась также наша электронная переписка.

Абсурдность ситуации состояла в том, что это как раз он постоянно что-то терял или забывал. А теперь упрекал в этом меня. Для его собственных неудач всегда находилось изящное объяснение. По возможности даже героическое. Когда в июне 2009 года он должен был получить премию «Международной амнистии», то появился в Лондоне на три часа позже. Премию нам дали за утечку о тайных заказных убийствах, совершенных кенийской полицией: были убиты более 1700 человек и почти 6500 человек – похищены. Это раскрыли и подробно описали два кенийских правозащитника из Фонда Оскара.

Джулиан пропустил церемонию вручения. А в аудитории сидели люди, до которых мы в ту пору не смогли бы иначе достучаться. Указание на эту премию могло открыть нам многие двери, на многих критиков это действовало как своеобразное поручительство: не могла же «Амнистия» наградить какую-то беспринципную организацию.

За два месяца до вручения Оскар Камау Кингара, руководитель Фонда Оскара, и его программный директор Джон Пол Оула были почти в упор расстреляны в их машине в городе Найроби. Они как раз ехали в кенийскую Комиссию по правам человека, совместно с которой и составили отчет о преступлениях. Мы всего лишь вывесили их доклад на нашем сайте, сделав его доступным для более широкого круга читателей. Вообще-то это был наш долг перед Кингарой и Оула – получить приз от их имени и лично. Джулиан написал про них торжественный пресс-релиз.

Его объяснение, почему же он опоздал на вручение, сделало бы честь шпионскому триллеру. Я запомнил только образы двух полицейских, которые его якобы преследовали.

А однажды он рассказал, что пропустил после пересадки авиарейс, потому что решал чрезвычайно сложную математическую задачу. Мы провели вместе много времени, но я никогда не понимал, когда он привирает, а когда говорит правду.

Я знаю как минимум три разные истории о его прошлом и о происхождении его фамилии. Я слышал байки как минимум о десяти его предках из разных частей света, от ирландцев до пиратов южных морей. Как-то он заказал визитные карточки на имя «Жюльен д’Ассанж». Вокруг собственной персоны он соткал кокон таинственности, приукрашивая свое прошлое все новыми деталями, и радовался, если журналисты это публиковали. Когда я услышал, что он работает над автобиографией, то тут же подумал: это пойдет в отдел беллетристики, но уж точно не на полку с документальной прозой.

Джулиан каждый день создавал себя заново, как жесткий диск, который можно форматировать снова и снова. Все сбросить и начать с чистого листа. Возможно, он сам не знал, кто он и откуда. Может, его жизнь научила всякий раз отрекаться от друзей и от женщин. Так что было легче провести полную саморевизию и нажать на клавишу «Reset».

Джулиан вел постоянную борьбу за превосходство, даже с моим котом Господином Шмиттом. Это было милое ленивое создание с пушистой бело-серой шерстью, может, чрезмерно осторожное, но добродушное до кончиков усов. Но со времен висбаденского визита Джулиана кот страдает психозом.

Джулиан изводил животное постоянными нападениями. Растопыривая пальцы, он набрасывался на кота, стараясь ухватить его за шею. Это была борьба, и выигрывал тот, кто быстрее: или пальцы Джулиана смыкались вокруг шеи кота и он пригвождал беднягу к полу, или же кот оказывался проворней и ударом лапы прогонял нападавшего. Для кота это был кошмар. Едва Господин Шмитт, мурлыкая, сворачивался клубочком, на него немедленно набрасывался безумный австралиец. Причем Джулиан специально выбирал для атак моменты, когда Господин Шмитт был особенно уставшим.

«Надо тренировать его бдительность, – объяснял он мне. – Кот должен доминировать. Мужчине никогда нельзя забывать, что он – хозяин положения». Даже не знаю, кому в моей квартире или на заднем дворе приходило в голову оспаривать мужские качества Господина Шмитта. Впрочем, он был кастрирован. Но переубедить Джулиана мне не удавалось.

В апреле 2009 года на обратном пути с Международной журналистской конференции в итальянской Перудже произошла неприятная ссора с проводником, которая чуть не стоила нам наших авиабилетов.

В тот день мы ужасно торопились, потому что обязательно должны были успеть на самолет из Рима. Поезд опоздал, воздушные контактные провода вышли из строя. Нам пришлось менять билет, да еще с доплатой. Я всем занимался сам и провел мучительные минуты у кассы, пока Джулиан сидел с багажом на скамейке. Потом мы мчались по перрону и настигли наш новый поезд каким-то немыслимым финишным рывком, вдобавок я от самой лестницы орал: «Подождите, пожалуйста, не уезжайте!»

Задыхаясь, в поту, мы все-таки попали на этот поезд, который был нашей самой последней возможностью. Нам удалось найти места у окна, мы упали и, бросив рюкзаки рядом, с облегчением вытянули ноги.

Беда нагрянула в образе небритого коренастого мужчины, который медленно подбирался к нам и оказался итальянским проводником. Насупившись, он изучал наши билеты, а когда он с вызывающей миной нам их вернул, Джулиан взорвался.

На плохом английском проводник объявил: ему очень жаль, но мы купили неправильные билеты. Однако – внимание! – он согласен решить эту маленькую проблему за еще одну небольшую доплату. Я смалодушничал бы, но Джулиан не вытерпел. Он отказался платить еще десять или пятнадцать евро и с презрением уставился на врага.

Это был человек лет пятидесяти и явно не в лучшем расположении духа, который не торопился возвращаться в свое купе, чтобы сыграть с коллегами в скат или что там еще его ожидало. Мы могли бы целую вечность с ним препираться, почему мы должны опять платить, хотя ни в чем не виноваты, и что мы вообще думаем о его родине и ее мафиозных структурах. Однако нам надо было как можно быстрее добраться до Рима и успеть на тот дешевый авиарейс, который я уже оплатил. Ради этого я с охотой заплатил бы все сам и расслабился. Но Джулиан обрушился на проводника с такой яростью, что тот на следующей станции вызвал карабинеров. Мне было страшно неудобно, к тому же рядом сидел еще один человек с той же конференции в Перудже. Но Джулиану публика вовсе не мешала, наоборот, ему это нравилось.

Итак, над нами теперь стояли проводник и двое полицейских с одинаково недовольным выражением на лицах. «Будьте добры, ваши документы», – сказала девушка-полицейский, которой было от силы лет двадцать.

Я полез в карман. Но Джулиан взвился: «Мы никому не будем показывать свои документы!»

Я протянул женщине удостоверение личности. Джулиан скрестил руки на груди и презрительно фыркнул.

Трое итальянцев стояли в нерешительности. Им явно хотелось вышвырнуть Джулиана, но никто не спешил делать первый шаг. Им пришлось бы схватить под руки этого небрежно развалившегося австралийца и вытащить его из поезда. Но никто из троих не решался.

Джулиан полагал, что необходимо преподать урок проводнику. С человеком в форме в принципе нельзя сразу соглашаться. И вообще, мол, он не прощает, когда с ним неуважительно обращаются. Уважение, уважение, уважение – повторял он постоянно. Но в данном случае толку было немного, потому что итальянец, очевидно, вообще не понимал его английских слов.

Мне все надоело, я хотел с этим покончить и не собирался платить еще 700 евро за два новых авиабилета. Я воспользовался патовой ситуацией, которая вдруг возникла между нами пятью, и сам заплатил проводнику. Всю оставшуюся дорогу мне пришлось терпеть дурное настроение Джулиана и его поучения. Но для меня стремление сделать WikiLeaks неотъемлемой частью своей жизни было гораздо важнее раздумий о том, не слишком ли много я Джулиану позволяю.

В 2009 году я давал видеоинтервью для «Цайт Онлайн», где меня в числе прочего спрашивали о личных мотивах вступления в WL. Джулиан был очень недоволен и обозвал это медийной проституцией. «Слишком много личного», – упрекнул он. Мол, у нас так много работы, что стыдно тратить время на длинные интервью. Впредь я старался держаться как можно незаметнее, но это не всегда получалось.

На конференции в Перудже я давал интервью молодой журналистке из Лондонского университета Аннабель Саймингтон для американского журнала «Вайрд». Она предложила познакомить нас с Сеймуром Хершем, американским журналистом, раскрывшим, к примеру, массовое убийство во вьетнамской общине Сонгми. Мы вместе пошли есть пиццу, и Херш рассказывал увлекательные истории о том времени, когда он был военным репортером. В отличие от многих якобы знаменитых журналистов, он оказался очень забавным собеседником и совсем не высокомерным.

Во время моего интервью с Аннабель Джулиан постоянно бросал на меня недобрые взгляды. Ему даже показалось, будто я назвался одним из основателей WikiLeaks. Для него был чрезвычайно важен тот факт, что он – единственный основатель.

Но я никогда не ставил это под сомнение.

Позже Джулиан упрекал меня в том, что я будто бы веду борьбу за власть. Он ошибался. Меня не интересует власть, и я только рад от нее отказаться, если того требуют интересы дела. Да и зачем мне взваливать на себя всю ответственность, когда вместе гораздо удобнее? Я – не волк-одиночка, как Джулиан. Я люблю работать в команде. И готов признать, что другие умеют делать какие-то вещи лучше меня. И таких вещей – огромное множество.

WikiLeaks и деньги

Успешные утечки, о которых подробно рассказывали СМИ, сразу же давали о себе знать на наших счетах. Уже в 2008 году существовало три счета для пожертвований на PayPal. После утечки по «Юлиусу Бэру» на основной счет 1 марта 2008 года поступило 1900 евро, 3 марта там было уже 3700 евро, а к 11 марта набралось 5000 евро. В июне 2009 года единственный активный счет на PayPal был заморожен: на него можно было перечислять деньги, но снимать мы ничего не могли.

Мы не заглядывали туда несколько месяцев, и только письмо от PayPal о блокировании счета напомнило нам о нем.

«Держись крепко, – написал мне Джулиан в августе 2009-го. – Там лежат почти 35 тысяч долларов».

Я решил во что бы то ни стало разморозить счет. Джулиан же считал это не особенно важным делом. И вообще не понимал, зачем из-за этого сейчас волноваться.

PayPal требовал от нас некий документ. Мы зарегистрировались там как некоммерческая организация, хотя официально у нас этого статуса не было. На американском бюрократическом сленге это называется «501С3».

Когда я задал вопрос Гуглу, оказалось, что мы далеко не первая общественная организация, которая сталкивается с данной проблемой. PayPal регулярно осложняет жизнь своим клиентам. Тогда мы зарегистрировались как предприятие. Пришлось заплатить, но зато мы избавились от утомительных административных затрат. Немыслимо, сколько времени из собственной жизни надо потратить на то, чтобы поменять в договоре с PayPal всего одну запятую.

Я раз тридцать звонил на их «горячую линию», писал имейлы и в конце концов пришел к выводу: PayPal – это не компания с живыми работниками, а машина. Хотя иногда, после долгого ожидания на линии, мне удавалось поговорить с живым человеком. Однако индийские субподрядчики, или кто еще этим занимался, лишь советовали мне воспользоваться услугами онлайн-системы поддержки.

По-моему, сотрудники PayPal столь же беспомощны перед собственным программным обеспечением, как и клиенты этой платежной системы. Искусство правильно заполнять все поля формуляров по-прежнему является для меня тайной за семью печатями.

После того как мы переделали наш счет в счет, приносящий прибыль, и согласились платить пошлину, система в награду ненадолго заработала. Она впустила нас на один день. А потом все безумие повторилось: вновь не хватало каких-то данных, вновь я не мог понять, куда их вносить, и боролся с онлайн-поддержкой.

Из-за этих сбоев появились новые проблемы, потому что оказались затронуты не только мы. В то время все наши счета вели по нашему поручению разные добровольцы. Например, этот несчастный заблокированный счет PayPal зарегистрировал для нас некий американский журналист. Ему было лет пятьдесят, он жил где-то на Среднем Западе и работал в местной газете. Уже несколько месяцев он предлагал нам свою помощь. Он не стремился заниматься нашими финансами, поэтому мы дали ему именно эту работу. Мы тогда руководствовались нехитрой логикой: если кандидат не интересуется нашими счетами, то он прекрасно подходит для того, чтобы ими управлять. Если кандидат не горит желанием влиять на общественное мнение, он подходит для управления нашим чатом. И так далее. Но задание оказалось непосильным для этого человека, и он никак не мог понять, что ему делать и где там проблема.

Тогда в сентябре 2009 года Джулиан вызвал на подмогу Няню. Она всегда приходила на помощь, когда надо было выполнить работу, которой Джулиан не мог или не хотел заниматься. Иногда она приезжала перед конференциями, чтобы написать для него речь. А позднее, когда я и другие сотрудники WikiLeaks вышли из проекта, именно эта женщина ездила по всему миру и вела переговоры между нами и Джулианом, убеждая нас не вредить проекту публичной критикой.

Няня – это давняя знакомая Джулиана, очень дружелюбная и энергичная сорокалетняя женщина. В глазах Джулиана у нее было одно неоспоримое достоинство: она никогда не хотела объявлять о своей связи с WL.

Но в данном случае она вконец замучила нашего американского помощника, хотя бы потому, что они находились в разных часовых поясах. Чтобы вести разговоры, одному из собеседников приходилось просыпаться среди ночи. Кроме того, бедняга был не в состоянии все опять пересказывать с самого начала.

В итоге нам помогла моя знакомая журналистка из «Нью-Йорк таймс». В предпоследнюю неделю сентября она направила служебный запрос в PayPal, почему они заблокировали счет проекта, который поддерживается «Нью-Йорк таймс». И, как по взмаху волшебной палочки, счет вскоре разморозили.

Вот тут-то и начались настоящие споры. Неожиданно у нас оказалось очень много денег. Однако у нас с Джулианом были совершенно разные представления о том, что с ними делать.

Я хотел первым делом купить железо, и не только потому, что это моя специальность, но и потому, что это было необходимо для нашей инфраструктуры. С таким высоким риском поломок и серьезными рисками безопасности противники могли бы легко вывести нас из строя. Пока все лежало на одном-единственном сервере, WL был очень уязвимым для взлома. Само по себе не так страшно, но главное – на том же сервере лежали все документы.

У Джулиана были иные планы. Он хотел основать собственные фирмы, чтобы обезопасить пожертвования. И уверял, что только расходы на юристов для регистрации в США составят около 15 тысяч долларов.

Джулиан завязал контакты с несколькими организациями, которые согласились стать нашими налоговыми спонсорами. Это были общественные организации, куда американские жертвователи могли перечислять деньги, чтобы сэкономить на налогах. Не знаю, с какими людьми в то время общался Джулиан и какие фильмы он смотрел, или даже скорее – какие документы с нашего сайта он прилежно изучал, но в речи его постоянно мелькали выражения «подставные компании», «международное право», «офшорные зоны». Я так и видел его, с надежным криптофоном, рука небрежно лежит на бедре, длинная белая челка, которая была у него тогда, зачесана с гелем назад.

«Алло, Токио, Нью-Йорк, Гонолулу? Да, будьте добры, трансфер в три миллиона на Виргинские острова. Да, благодарю, вы очень любезны. И пожалуйста, не забудьте уничтожить договоры по окончании операции. Лучше всего сожгите. А пепел соберите в кучку и проглотите, хорошо? Терпеть не могу крошек, знаете ли…»

Что за фантазии проносились в голове Джулиана – даже не представляю себе. Ему явно мерещилась неприступная организация, с международным сплетением фирм и нимбом неприкасаемости, которая жонглировала финансами и компаниями по всему миру и была непобедима. По сравнению с этим мои предложения звучали просто и приземленно – я считал, что нам нужны обычные практичные вещи.

Моя тогдашняя подружка достала нам криптофоны. При этом она одолжила нам изрядную сумму, и меня по сей день мучает совесть при воспоминании о том, как я все больше пренебрегал ею ради работы.

Через несколько месяцев в Исландии я вдруг случайно узнал, что Джулиан пытался продать один из этих дорогих аппаратов нашей знакомой – за 1200 евро. Но, во-первых, телефоны были не его, а во-вторых, он просил за них слишком большую сумму, причем у женщины таких денег точно не было. Тогда он просто подарил телефон одному семнадцатилетнему парню, желая привлечь его к работе на WikiLeaks. Джулиан бывал удивительно щедрым, а в следующий момент – страшно жадным.

Уже в апреле 2008 года мы открыли счета на Moneybookers, куда нам могли перечислять онлайн-пожертвования в основном американцы. Сколько туда пришло денег и что с ними стало, не знал никто из сотрудников. Джулиан отказывался нам всем об этом говорить.

Кроме того, он открыл в Moneybookers личный счет на свое имя. И туда вела прямая ссылка с нашей страницы о пожертвованиях. Джулиан не хотел говорить, для чего предназначен этот счет. Он был закрыт осенью 2010 года. Позднее Джулиан жаловался, что у WikiLeaks отобрали деньги. «Гардиан» цитировала имейл от Moneybookers к WikiLeaks от 13 августа 2010 года. Счет закрыт после проверки отделом безопасности Moneybookers, чтобы «соответствовать дальнейшим правительственным расследованиям». Счет действительно был заблокирован. Но перед этим с него были сняты все деньги.

Причем Джулиан был безразличен к деньгам как таковым. У него их обычно и не водилось, и за него всегда платили другие. В свое оправдание он говорил, например: если он станет снимать деньги в банкоматах, то можно проследить его передвижение и понять, в какой точке света он сейчас находится. Эти доводы вполне убеждали людей, плативших за Джулиана, кажется, даже когда он выступал на пресс-конференциях, которые транслировались из той самой точки света, где он находился. Ему всегда особенно охотно помогали женщины. Чего только они ему не покупали: одежду, зарядные устройства, мобильные телефоны, кофе, авиабилеты, шоколадки, сумки, шерстяные носки.

Джулиан не придавал значения всяким статусным предметам. Может, сейчас это изменилось, но когда мы вместе ездили по миру, у него не было ни часов, ни машины, ни фирменной одежды – его это не интересовало. Даже его компьютер – это был древний «Макинтош», такой белый iBook, почти музейный экземпляр. В лучшем случае он покупал себе новую флешку.

Но все-таки мы часто размышляли, как бы получить деньги для WikiLeaks. Одной из наших идей было зарабатывать напрямую на документах, на праве эксклюзивного доступа к материалам. Что-то вроде аукциона eBay. В сентябре 2008 года мы запустили пробный шар. Мы объявили на сайте и в пресс-релизах, что выставляем на аукцион электронную почту Фредди Бальсана, который писал речи для венесуэльского президента Уго Чавеса.

Наше заявление вызвало огромный резонанс в Южной Америке. Нельзя сказать, что нас забросали ставками, но разразилось много критики. Нас упрекали в том, что мы собираемся зарабатывать на наших информаторах, и в том, что материалы попадут таким образом к богатым СМИ. Но на самом деле мы даже не располагали тогда техническими средствами для проведения подобного аукциона.

Я попытался добыть для нас деньги у Фонда братьев Найт (Knight Foundation). Полностью он называется Фонд имени Джона С. Найта и Джеймса Л. Найта (John S. and James L. Knight Foundation) и поддерживает выдающиеся журналистские проекты; только в 2009 году он выделил более 105 миллионов долларов для различных СМИ. В конце 2008 года я в первый раз подал заявку на грант на два миллиона долларов, но ее отклонили в третьем или четвертом раунде многоступенчатого процесса рассмотрения заявок. Причем уже после приглашения во второй раунд Джулиан написал в нашей почтовой рассылке, что два миллиона практически у нас в кармане.

В 2009 году я сделал вторую попытку, теперь я просил полмиллиона. Написание заявки – дело очень трудоемкое, но Джулиан не стал помогать. Мы работали вместе с одной добровольной помощницей над этой заявкой две недели. Надо было ответить на восемь вопросов о мотивации и о внутренней структуре проекта. За день до сдачи вдруг объявился Джулиан, притащив за собой Няню. Она должна была за полдня написать заявку; мы к тому времени уже давно все закончили. Джулиан решил, пусть будет два запроса, тогда один точно проскочит. И они вдвоем еще рассказывали мне, как прекрасна их собственная заявка. Хотя именно моя прошла дальше: первый раунд, второй, третий – и вдруг мы оказались в финале. А письмо Джулиана и Няни было отсеяно уже на первом этапе.

Позднее Джулиан обвинял меня, будто я нечестно продвигал собственное имя. Но дело было не в том. Еще в 2008 году, когда я в последний день перед подачей сидел за письменным столом и смотрел в заполненный формуляр, то не понимал, как его подписывать и какие контактные имя и адрес указывать. Никакого офиса у нас и в помине не было. А Джулиан вообще не имел постоянного местожительства.

Время поджимало, и я решил, что не стоит волноваться из-за США и надо дать мои настоящие имя и адрес. Я подписался и отослал заявку.

В последующие дни я мечтал, как мы получим для WikiLeaks полмиллиона долларов и сколько на них всего купим. Перед сном я представлял себе самую совершенную технику для обеспечения безопасности: половину стойки в хорошо охлаждаемом вычислительном центре, с источником бесперебойного питания, с избыточным подключением к Сети, с терминальным сервером на случай каких-либо проблем. И это будут серверы последнего поколения, а не предпоследнего.

Раз начнешь мечтать – остановиться трудно. Я рисовал себе, как мы снимем офис и поручим людям конкретные задания. И сможем выплачивать себе зарплату. Я предпочел бы никогда больше не возвращаться на фирму, к совещаниям по вторникам и таблицам Excel, к моим секретным телефонным переговорам в складских помещениях на девятом этаже.

Рассмотрение заявок растянулось на несколько недель. Фонд затребовал новые документы, а затем хотел пригласить нас в Массачусетский технологический институт для финального этапа. Им надо было познакомиться с нами и с людьми из нашего консультативного совета.

Наш консультативный совет – это фантастическая конструкция, появившаяся на свет еще до моего прихода в WL. Из восьми перечисленных там людей лишь один человек открыто подтвердил, что он нас поддерживает, – Си-Джей Хинке, сетевой активист из Таиланда. С течением времени журналисты опросили каждого из указанных членов совета. Китайцы сразу опровергли свою причастность к проекту, на что Джулиан отреагировал: «Разумеется, им нельзя это публично признавать».

Бен Лори из фонда APS (Apache Software Foundation) многократно отрицал, что когда-либо нас консультировал. Австралийский журналист и режиссер Филип Адамс признал, что однажды согласился, но по состоянию здоровья ничего не мог делать.

Вполне понятно, что сотрудники Фонда братьев Найт хотели хоть раз поговорить с ядром нашей команды. Но было совершенно невозможно назначить время для общей телефонной конференции. Имейлы безостановочно летали туда и обратно, и в фонде, должно быть, решили, что мы ужасно высокомерные или крайне неорганизованные, – в принципе, и то и то было правдой. Я заверял фонд, что лично я соглашусь на любое время, которое они назначат. Мне хотелось показать, что нас в WikiLeaks заботит судьба нашей заявки. По этому поводу Джулиан написал мне злобный имейл, что вовсе не я – главный заявитель.

Потом он рассказывал другим, будто посредством этой заявки я сам стараюсь протолкнуться вперед. Боже мой! Лучше бы мы эту энергию потратили на то, чтобы вместе сделать убедительную презентацию. Нам отказали в гранте на самом последнем этапе.

Я искренне рассчитывал, что когда-нибудь мы будем получать от WikiLeaks зарплату. Цель заключалась в том, чтобы никому не приходилось зарабатывать на стороне. Это была серьезная проблема: нам требовалось гораздо больше людей. И гораздо больше времени. Но ничего не получалось, потому что параллельно с работой для WL почти все мы должны были еще зарабатывать себе на жизнь.

Я считал, что это проституция, когда не можешь заниматься той работой, которую считаешь по-настоящему нужной и осмысленной. Конечно, я понимал, что я не единственный, кто желает работать не там, где ему приходится.

В то время только один человек получал деньги в WikiLeaks – техник, который до сих пор там работает. Может, он потому и остался в проекте, что чувствует себя обязанным. Еще как-то мы заплатили одной журналистке около 600 евро за то, что она написала нам подробный анализ про банковские утечки. Решили, что кто-то должен провести серьезное исследование. В 2009 году 600 евро были для нас крупной суммой.

Так или иначе, моя собственная работа все сильнее действовала мне на нервы. Зачем я тратил свои силы на клиентов – какой смысл в том, что с конвейеров «Опеля» будет сходить еще больше машин или что стремительно возрастет сбыт какой-то компании? Мир от этого лучше не станет. Я всегда считал, что человек, владеющий определенным багажом знаний, должен применять их на благо общества. Поэтому каждая минута на работе казалась мне бесполезной тратой времени. Я старался выполнять свои обязанности с максимальной эффективностью. Это было нетрудно в большой компании, где сроки проектных фаз планировались с щедрым запасом. К тому же я справлялся с работой быстрее, чем многие другие.

По ночам я работал для WL, а днем занимался делами клиентов, и все чаще – из дома. Случалось, меня будил телефон в 11 утра, на проводе был какой-то важный клиент, о переговорах с которым я совсем забыл. Едва очнувшись от глубокого сна, я ковылял, чуть не поскальзываясь на разбросанных по полу секретных военных документах, и падал на кресло-мешок. А потом, разглядывая дыру на правом носке, рассказывал ведущему менеджеру мирового концерна, как чудесно мы оптимизируем работу их вычислительного центра. Затем опять переключался на разведсводки и документы о коррупции, которые должны были следующими появиться на нашем сайте. Качество моей работы от этого не страдало. Родители воспитывали меня ответственным человеком, а это так быстро не забывается.

В середине 2008 года меня направили на четыре недели в Москву. Я должен был организовать там вычислительный центр в офисном здании. На месте оказалось, что дело совсем вышло из-под контроля.

Я жил на северо-востоке около парка «Сокольники» в гостинице «Холидэй-Инн» и ежедневно добирался на метро до работы около 45 минут. Я был там единственным нерусским и потому вскоре стал для заказчика мальчиком на побегушках. Мне звонили с утра до ночи по любым вопросам, и я вкалывал целыми сутками. Вдобавок я должен был защищать от грязи и пыли оборудование стоимостью в миллион долларов. То рабочий вдруг шлифовал стены перед серверной комнатой, то протекал кондиционер с потолка.

Стройка имела кошмарный вид: рабочие, которые получали мизерную оплату, прятали строительный мусор и отходы в перекрытиях и в фальшполу. Они еще не успели закончить, а уже начались первые протечки в трубах отопления, потому что прямо по ним все бегали. Я был на ногах с утра до позднего вечера, у меня даже появились кровавые мозоли. После Москвы мои «Мартенсы» были полностью стоптаны. Город действовал мне на нервы.

Один раз я позволил себе отвлечься и встретиться со знакомым по школьной программе обмена – я жил у него, когда в двенадцатом классе впервые был в России. Владимир* изучал юриспруденцию. На вопрос, в чем сейчас заключается его работа, он ответил: «Оказывать услуги». У него было четыре подружки, и каждой он купил машину и квартиру. Но больше всего меня поразило, что в его машине лежало письмо начальника полиции: «Пожалуйста, не трогайте этого человека».

Я – вовсе не робкий пассажир, но когда Владимир* на скорости 100 км/ч выезжал на правый поворот или же просто создавал для себя новую полосу в полной уверенности, что ему все уступят место, а транспортный суд его все равно оправдает, – в такие моменты я покрепче вцеплялся в поручень над окном.

Из моего кабинета открывался вид на несколько гигантских строек. Молдавские рабочие как раз устанавливали новые рекорды. Слева росло самое высокое здание Европы, справа – второе по вышине здание в мире, если я правильно помню. Рабочие жили в контейнерных поселках, такие русские гетто, огражденные колючей проволокой. С начала строительства от несчастных случаев погибли более пятидесяти человек.

Это действительно позор, что за все прошедшие годы мы ни в одном документе не обращались к положению дел в этой стране. Во-первых, нам приходило слишком мало материала из России. И мы не знали языка. Можно что угодно говорить про нашего любимого врага, про США, но здесь, в Москве, проблемы били в глаза на каждом углу. В эти недели мне не хватало времени для WL. Хотя мне все-таки удалось встретиться с московскими представителями «Трансперенси Интернешнл» и дать интервью в зарубежном бюро телерадиокомпании ARD.

В это время в нашем немецком отделении прошла первая волна увольнений, и производственный совет разослал письмо всем сотрудникам, предлагая консультации в связи с этим. Довольно быстро пришел и следующий имейл, от руководства фирмы, где говорилось, что те пятнадцать минут, которые сотрудник проводит в производственном совете, не засчитываются как рабочее время. Полицейские замашки и назидательная мерзость подобного рода были в порядке вещей: то нас предупреждали, что 24 декабря – это все-таки рабочий день, хоть и укороченный, то нам напоминали, что ручки и ластики являются собственностью фирмы.

Я вкалываю по 16–18 часов в день, и потом меня обвиняют, будто я пытаюсь присвоить себе пятнадцать минут оплаченного рабочего времени. Тогда я сочинил ответ и разослал его всем немецким сотрудникам концерна. В качестве отправителя указал гендиректора, а в поле «копии» – весь руководящий состав. В письме я попросил начальство не судить по себе о трудовой сознательности других людей. И кроме того, пожелал производственному совету научиться проявлять чуть больше твердости. Я послал имейл через сетевой принтер. Я знал его IP-адрес, потому что он стоял в прихожей моего офиса в Рюссельсхайме.

Прошло совсем немного времени, и на моем компьютере открылось окошко чата – это была сотрудница из доверенного круга руководства. У них тут, мол, проблема, а я же хорошо разбираюсь в вопросах безопасности, не могу ли я помочь.

Я изобразил удивление: «Ну надо же!»

Я все добросовестно проверил и напомнил, что уже неоднократно говорил о проблемах безопасности сетевых принтеров.

«А можно ли вычислить отправителя?»

«К сожалению, нет, – ответил я. – К тому же у меня тут куча работы, извини».

Я мило попрощался и опять занялся моей русской стройкой.

Некоторые из моих коллег скоро всерьез возненавидели неведомого отправителя имейла. Они боялись, что авторами посчитают их самих и теперь уж точно уволят. Причем в штаны наделали именно те, кто раньше при малейшей возможности за глаза ругал начальников.

Я забавлялся, глядя, как начальство подключило к расследованию даже полицию и насколько неумело та действовала. Они с большими сложностями опечатали помещение и сняли отпечатки пальцев на всех принтерах и ксероксах. Затем демонтировали из этих приборов память и отправили все на экспертизу. Разумеется, там ничего не нашли.

В начале 2009 года стало ясно, что я уволюсь. Вообще-то меня ни за что бы не уволили. Но раз я предложил это добровольно, к тому же был молодым и несемейным, фирма не могла отказаться. В качестве компенсации я договорился о годовом окладе и ушел с работы 31 января 2009 года. Первым делом я купил из этих денег шесть новых ноутбуков и пару телефонов для WL.

Родители поначалу не могли понять, зачем я ушел, – отказываться от надежной работы и пенсии казалось им опасным. Но в общем и целом они меня всегда поддерживали. Особенно мама – она давно уже поняла, что я хочу делать то, что считаю полезным и разумным для общества, и что попытки меня переубедить возымеют только обратный эффект.

Я тогда рассчитывал, что в течение года нам удастся так организовать проект, чтобы мы получали небольшую зарплату. Поэтому мне мой поступок вовсе не казался авантюрным. Я чувствовал, что это хорошо и правильно.

Борьба с интернет-цензурой

В 2008 году мы начали публиковать цензурные списки различных систем, внедряемых во всем мире для блокировки доступа к определенным сайтам.

Первый список поступил из Таиланда. Злоупотребление в политических целях было в этом случае совершенно очевидным: режим централизованно использовал фильтры, дабы предотвратить распространение критики по отношению к королевскому дому. Кроме того, выявлялись и устранялись порнографические сайты.

Вскоре к нам стали поступать цензурные списки из демократических стран – из Норвегии, Финляндии, Дании, из Италии и Австралии, – где фильтры якобы служили для предотвращения распространения детской порнографии. Некоторые из этих систем были предназначены для добровольного пользования, то есть родители имели возможность устанавливать фильтры на своих компьютерах и на компьютерах своих детей. Начинание, несомненно, похвальное. Характер сомнительной цензуры оно приобретает тогда, когда законодательные органы пытаются в принудительном порядке внедрить эти фильтры в Сеть для всех пользователей.

Основным аргументом сторонников цензурных фильтров является то, что только таким образом можно эффективно бороться с детской порнографией в Сети. Это ложный аргумент, который впоследствии был неоднократно опровергнут.

Так, на основании наших утечек было установлено, что даже самый лучший фильтр не в состоянии правильно определить и трети сайтов, считающихся опасными. Процент погрешностей некоторых фильтров достигал 90 %. Особенно много ошибок обнаружилось в списке из Финляндии: лишь малый процент занесенных в него сайтов в действительности содержал детскую порнографию. Эта информация повлекла за собой волну политических протестов.

Кроме того, что системы эти были ненадежными, ими легко можно было злоупотреблять в политических целях, причем не только в странах, где царит диктатура и несправедливость, как в Китае и Таиланде. В Финляндии, например, от цензуры пострадал Матти Никки, известный блогер. После того как он опубликовал финский цензурный список, IP-адрес Никки тоже был в него занесен.

В австралийских цензурных списках обнаружились сайты стоматолога, противников аборта, а также гомосексуалистов и религиозных меньшинств.

Публикация нашей утечки по австралийским цензурным спискам совпала с периодом предвыборной кампании. В Австралии, как и в Германии, правительство стремилось к тому, чтобы в обязательном порядке установить цензурные фильтры в Сети для всех пользователей. Правительство отрицало, что опубликован именно тот документ, который лежал в основе законопроекта. По иронии судьбы, нам вскоре после этого подбросили новый список, очень напоминающий старый. Однако ответственные лица внесли некоторые поправки по пунктам, особо подверженным критике со стороны общественности.

В конце апреля 2009 года в Германии Урсула фон дер Лайен, занимавшая в тот момент пост министра по делам семьи, представила свой первый проект так называемого «Закона об ограничении доступа». Тогда даже Исследовательская служба федерального парламента выразила свои сомнения. Но мне кажется, что проект все равно приняли бы, если бы нам не удалось вовремя вызвать общественный интерес к этой теме.

Однако, как это нередко случается, не только и не столько само имя WikiLeaks завладело вниманием общественности. Нужен был человек, который бы эту тему подхватил и взялся отстаивать интересы дела. В данном случае нам чрезвычайно повезло, поскольку этим человеком стала Франциска Хайне.

Эта девушка из Берлина наткнулась на тему в одном из блогов и, недолго думая, написала петицию, которой суждено было стать одной из наиболее успешных интернет-петиций Федеративной Республики. Таким образом Франциска в течение нескольких дней прославилась, по крайней мере в кругах, интересующихся вопросом цензуры в политике и прессе. Значимые газеты и телевизионные каналы стремились взять у нее интервью. Когда бы я с ней ни встречался, у нее непрестанно звонил телефон, каждый обеденный перерыв использовался для пресс-конференций.

Я познакомился с Франциской по интернету. После того как она опубликовала свою петицию, я написал ей и предложил объединить наши усилия. Ее ответ был восторженным. Она завершила его словами: «Нам нужно встретиться».

Пару дней спустя я уже сидел в берлинском поезде. Франциска – очень открытый человек. Уже при нашей первой встрече мы вместе часами бродили по набережной реки Шпрее и разговаривали. У нее такой добродушный, игриво-сонный взгляд, с ней приятно общаться. Единственное, что меня тяготило, – это моя собственная тяжелая сумка. Я завел привычку в целях безопасности всегда носить с собой оба ноутбука и никогда не оставлять свои мобильные телефоны дома без присмотра.

Потом я проводил ее в «Клуб визионеров». Мы сидели на мостках у проточного канала, слушали электронную музыку и смотрели на воду. Потом к нам присоединились еще несколько блогеров и интернет-активистов. Франциска действительно загорелась нашей темой, причем не меньше меня самого.

Не знаю, нравилась ли ей вся эта суматоха вокруг ее личности. Она занималась всем этим помимо своей основной работы в должности руководителя проекта на телекоммуникационной фирме, что, несомненно, было утомительно. С моей точки зрения, она оптимально подходила на эту роль, поскольку до того не успела прославиться своей деятельностью в Сети, не преследовала никаких личных политических целей и не питала никаких амбиций, не стремилась использовать ситуацию в интересах собственной карьеры. А поскольку сама она не разбиралась досконально во многих технических вопросах, то попросила меня сопровождать ее на пресс-конференциях. Я с удовольствием ездил с ней, причем не только в качестве суфлера по ключевым словам и ходячей технической энциклопедии, но и потому, что таким образом завязывал контакты с людьми, принимающими политические решения. В 2009 году мы вместе с Франциской расклеивали плакаты для крупной антицензурной демонстрации под лозунгом «Свобода вместо страха» в Берлине, а потом встретились на HAR, крупной конференции хакеров в Нидерландах. В последнее время наше общение постепенно прекратилось. Думаю, она рада возможности снова полностью посвятить себя работе и личной жизни. Уже тогда многие занимались вопросами цензуры, но привлечь их к сотрудничеству оказалось на удивление сложно. Поскольку они раньше начали интересоваться этой темой, они вели себя так, как будто запатентовали ее. Зачастую речь шла уже не о деле как таковом, а о том, чье имя фигурирует в каких документах.

Франциску тогда пригласили на диспут с министром по делам семьи Урсулой фон дер Лайен. Вести диспут должен был журналист онлайн-версии газеты «Цайт» Кай Бирманн и редактор «Цайт» Генрих Вефинг. Франциска и на сей раз попросила меня сопровождать ее. Хотя журналисты не возражали против моего присутствия, они настояли на том, что все мои реплики будут приписаны Франциске.

Создалось такое впечатление, что мое присутствие раздражает обоих журналистов. Хотя мне тоже предложили стул и кофе, однако, когда говорила Франциска, оба ей добродушно кивали; они хотели знать, что заставило ее опубликовать петицию. Если же я пытался прояснить тот или иной технический вопрос, в большинстве случаев от меня отмахивались: «Ненужные подробности, слишком заумно».

Я задавался вопросом, как вообще можно понять суть дела, если не вдаваться в технические детали. Но журналистов больше интересовала личная история Франциски.

Обычно меня мало волнует авторизация цитат. В адрес Вефинга я упомянул, что считаю это раковой опухолью в организме немецкой журналистики. Высказывание, за которое меня любой другой журналист расцеловал бы. Но Вефинг объяснил мне, что это, наоборот, немецкая добродетель, без которой никто ни одному журналисту не дал бы интервью.

Задним числом я понимаю, что наше безоговорочное согласие на публикацию интервью в газете «Цайт» действительно было ошибкой. В то время как предоставленная нам печатная копия дебатов произвела на нас вполне достойное впечатление, тот же самый текст впоследствии был передан противной стороне, а пресс-атташе Урсулы фон дер Лайен без лишнего стеснения внес в него свои поправки. В результате напечатанный в газете текст оказался искаженным не в нашу пользу, что нас не на шутку возмутило.

Потом состоялась и личная встреча с министром. Офис Урсулы фон дер Лайен находится в сером бетонном здании на знаменитой площади Александерплац. Помещение для переговоров на верхнем этаже было размером в половину классной комнаты, в центре сдвинуто несколько столов, вокруг них стулья. Там, кроме самой госпожи министра, нас ждали еще несколько человек: Аннетте Нидерфранке, помощник генерального секретаря и глава Шестого отдела по вопросам детей и молодежи, с одной из сотрудниц, а также пресс-атташе Йенс Флосдорфф, с которым мы уже были знакомы по интервью газеты «Цайт». И еще там был один человек, появление которого стало для нас сюрпризом: Лиза*. Метр двадцать ростом. Девочка лет восьми.

Нас усадили за один из столов, а девочка с каштановыми кудряшками расположилась напротив. Она что-то калякала восковым карандашом на белой бумаге и была более или менее поглощена этим занятием.

Нам объяснили, что это Лиза*, дочь сотрудницы Аннетте Нидерфранке, что папа Лизы* в командировке, поэтому из школы девочка вынуждена была прийти к маме на работу. А поскольку в министерстве заняться Лизой* некому, она тут посидит с нами во время обсуждения темы детской порнографии.

«Ничего страшного, правда?» – спросила госпожа фон дер Лайен с улыбкой. И, хотя никто из нас никакого беспокойства по этому поводу не выражал, добавила, что Лиза* – девочка спокойная, что она только рисует забавные разноцветные картинки. Но в ее присутствии не следует ни в коем случае упоминать словосочетание на «д». Можно же обойтись без этого «ужасного выражения», сказала госпожа министр и тут же повторила: «Ужасное, ужасное выражение». Вид у нее при этом был чрезвычайно удрученный. «Мы же и так все знаем, о чем идет речь». Она еще раз многозначительно кивнула, оглядев всех присутствующих, и беседа началась.

Мы просидели за столом часа два. Все это время Урсула фон дер Лайен настойчиво твердила о «выражении на д», тогда как молодая сотрудница главы Шестого отдела беззастенчиво употребляла выражение «детская порнография». Она же, в конце концов, была мамой Лизы*. Даже мастеру комических ситуаций Лорио эта сцена не удалась бы столь безупречно. Наконец было объявлено, что уже поздно и Лизе* пора спать. Поэтому встреча на сем завершена.

«Спасибо, были рады вас видеть, вы сами найдете выход?»

Дискуссия от начала до конца велась в спокойном и вежливом тоне. Госпожа фон дер Лайен каждым своим словом и каждым жестом демонстрировала свое добродушие и свой покладистый характер. А мы старались не напугать Лизу*. Никто не мог стукнуть кулаком по столу и сказать: «Извините, но та чепуха, которую вы здесь планируете, никоим образом не поможет борьбе с педофилией!»

Может, это все задумывалось как какая-то особо мудрая пресс-стратегия, но мы восприняли ее как моральный шантаж и сожалели, что не сообразили прервать встречу в самом начале. По крайней мере, мы после этого стали лучше понимать, из каких побуждений действует Урсула фон дер Лайен. Она поведала нам, как неловко она себя чувствует, когда на международных конференциях ее спрашивают, почему Германия так мало внимания уделяет проблеме детской порнографии.

Таким было ее объяснение. Ну что же. У меня сложилось впечатление, что она стремилась что-то предпринять, чтобы продемонстрировать, что она что-то предпринимает. Что именно – вопрос второстепенный.

Несмотря ни на что, противостояние «Закону об ограничении доступа» стало одной из самых успешных политических операций за время моего пребывания в WL. Оно показало, как быстро можно нагнать политическое давление. Мы располагали фактами, Франциска взяла на себя роль активистки, и всего четыре недели спустя мы сидели за столом переговоров с ответственным министром Урсулой фон дер Лайен.

Из двух возможных путей политической активности этот мне гораздо больше по душе. Можно задним числом критиковать недостатки, как в случаях с «Толл Коллект» или немецким фармацевтическим концерном. А можно воздействовать на текущий процесс. Мы поняли, что необходимо преодолеть определенный барьер восприятия в прессе, чтобы чего-то добиться. И к сожалению, самый эффективный метод – это персонализировать проблему, придать ей определенный облик и индивидуальный характер.

На съезде хакеров HAR 2009 года мы попытались вынести тот политический энтузиазм, который ощущался в Германии, в более широкие массы. Нашей целью было зарождение политического движения для общего противостояния интернет-цензуре во всем мире.

Hacking at Random, сокращенно HAR, – это сборище свободных хакеров, нечто вроде Вудстока, огромный фестиваль, который проводится в разных уголках Голландии раз в четыре года. HAR – превосходное место для новых знакомств и новых идей. У нас с Джулианом были запланированы три доклада, включая дискуссию на тему цензуры.

Мы с подругой и один из наших техников за неделю до открытия фестиваля 13 августа выехали на большом белом «мерседесе-спринтер» в Вирхаутен. У нас в багажнике поместился огромный палаточный лагерь. Предмет особой гордости составлял голубой флаг с эмблемой WL, заказанный мной по интернету в одной текстильной фирме: на шестиметровой мачте развевалось почти двухметровое полотнище. Кроме того, у нас с собой были два шатра, моя портативная солярная установка, масса светильников и диско-шар. Плюс холодильник, гамаки, надувное кресло и матрас.

Съезд проходил на огромной территории, состоящей из полян среди небольшого леска, которая обычно служила кемпингом для семейного отдыха. Мы помогли подвести электричество, подключить интернет, установить палатки для семинаров, проложить километры кабеля и стекловолокна и протянуть провода по макушкам деревьев, чтобы они не путались под ногами. Для пятидневной конференции был построен целый палаточный городок со всем необходимым, включая подключение к интернету в 10 гигабит, которое в последующие дни должно было переместить большую часть потока информации в европейской Сети в направлении города Вирхаутен.

В подобных мероприятиях мне больше всего нравятся приготовления. Я был счастлив в кои-то веки подышать свежим воздухом и пообщаться с реальными людьми.

Погода стояла изумительная. Только один раз ночью разразилась небольшая гроза, причем дождевая вода просочилась в батареи, к которым была подключена солярная установка. В результате случилось короткое замыкание, чуть не вызвавшее пожар. Однако заметили мы это только на следующее утро.

Джулиан присоединился к нам за два дня до семинара. Он установил свою палатку в самом отдаленном уголке, а потом слонялся по лагерю. Особого желания нам помогать у него не было.

Практически у всех участников съезда были радиотелефоны, которые сообщались между собой по отдельной сети. Таким образом каждый из участников мог связаться с кем угодно на территории лагеря, например, если потерял друга в толпе. Разумеется, позвонить можно было и в любую точку мира.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Дебютный роман Майкла Дэвида Лукаса увлекает читателя в волшебный мир старого Стамбула, где сказка и...
После смерти короля Истленда принц Рауль готовится взойти на престол. Однако кто-то пытается воспреп...
Каково это – узнать, что магия действительно существует? Да не где-то в другом мире, а рядом, в прив...
Книга о путешествиях в самом широком смысле слова – от поездок по миру до трипов внутри себя и стран...
Журналистка Маруся Брошкина постоянно попадала в крайне неприятные ситуации. Вот и теперь подружка Т...
Прежнее название" Игра в покер для деловых леди". Исправленное и переработанное.Каждому из нас судьб...