WikiLeaks изнутри Домшайт-Берг Даниэль

Для радиотелефонов можно было забронировать четырехзначный пароль. В качестве пароля я выбрал слово «LEAK». Для Джулиана я забронировал «6639», т. е. «MNDX» – Mendax, его старое прозвище в среде хакеров. Похоже, он был этим страшно доволен. Я вспомнил семинар, который мы проводили в Берлине в 2008 году. Кто-то из слушателей узнал Джулиана и громко крикнул: «Эй, Мендакс!» По лицу Джулиана было видно, как ему это приятно. На конгрессе в декабре 2007 года в Берлине, где мы встретились впервые, он, вероятно, был самым крутым хакером – и вел себя соответственно. Мне кажется, он был несколько разочарован тем, что на съезде очень мало кто его узнавал.

На фестивале HAR я ни разу не слышал, чтобы звонил его телефон. Он его и не подзаряжал и вообще не проявлял к нему особого интереса.

Наряду с многочисленными мероприятиями на территории HAR постоянно где-то что-то праздновали. Наша палатка с диско-шаром и музыкой по вечерам привлекала народ. Набиралось до двадцати человек, хотя бы потому, что мы были так превосходно оснащены. Моя девушка на съезд HAR приехала отдохнуть, она просто рада была побыть со мной несколько дней подряд. Она качалась в гамаке или красила ногти на ногах во все цвета радуги. Кроме того, она собирала деньги на закупку продуктов и помогала готовить. Все прекрасно к ней относились.

Еще больше я осчастливил поездкой на фестиваль нашего техника. Он наслаждался природой, заводил новые знакомства и ни о чем не беспокоился. Я тогда подумал, что хорошо бы нам почаще вчетвером куда-нибудь выезжать, ведь так приятно любоваться деревьями, вместо того чтобы, как обычно, таращиться на экран компьютера.

Марвина Минского, эксперта в области искусственного разума, который одним из первых выдвинул идею, что в скором будущем компьютер можно будет посредством кабеля подключать напрямую к мозгу, кто-то из журналистов однажды спросил, когда мы окончательно перекочуем в виртуальный мир. Он ответил приблизительно так: «Пока мы после двухчасового просмотра самых замечательных трехмерных изображений в компьютере все еще смотрим в окно, видим дерево и восхищаемся его филигранностью и красотой, этого точно не произойдет».

Джулиану пришло в голову, что он должен подготовить новую речь, но обсуждать ее со мной он не пожелал, хотя мы всегда вместе проводили семинары. Вместо этого он уехал в гостиницу. Так ему проще будет подготовиться, и, кроме того, он хотел бы тщательно проработать речь вместе с одной знакомой, сообщил он мне.

С одной стороны, я был доволен, что он приехал за два дня, а не за две минуты до начала семинара, как это уже неоднократно случалось. С другой стороны, мне хотелось все предварительно с ним согласовать. Эти сценические экспромты в стиле харакири действовали мне на нервы. На сегодняшний день я часто иду на встречи без всякой подготовки. Все вопросы по теме я знаю наизусть. Я стал смотреть на это намного проще. После лекций мне нередко говорят, что мои слова воспринимаются и усваиваются очень легко, потому что рассказываю я живо и свободно. Этим я обязан Джулиану. Со времен наших совместных выступлений я перестал беспокоиться о том, что что-нибудь пойдет не так, что проектор загорится или сцена развалится.

Иногда мы брали сцену штурмом. Если организаторы не предоставляли нам времени на отдельное выступление, а мы считали, что являемся неотъемлемой частью программы, мы без приглашения выбегали на сцену. В качестве примера можно привести июнь 2008 года, когда мы были на конференции Global Voices Summit в Будапеште. Global Voices – это всемирная сеть блогеров, которые переводят любительскую журналистику и блоги на все языки мира, распространяют и защищают от цензуры. На этой конференции мы надеялись завести новые знакомства, которые смогли бы посодействовать нам в распространении наших разоблачительных файлов. С этой целью мы создали свой отдельный пункт программы, заранее распространили листовки и в конце официальной части просто выскочили на сцену.

После конференции к Джулиану обратился сотрудник института «Открытое общество» Джорджа Сороса. Он спросил, откуда мы берем средства для WL, и намекнул, что институт всегда готов оказать помощь таким проектам, как наш. По словам Джулиана, он попросил составить перечень наших пожеланий, причем велел «не мелочиться». Насколько я знаю, это ничем не кончилось.

На съезде HAR мы делали три доклада. Что касается интернет-цензуры, то мы надеялись вызвать к жизни новое международное движение. Я вел диспут на эту тему. Со мной на подиуме сидели Джулиан и Роп Гонггрийп, голландский интернет-активист, который впоследствии оказал нам помощь в публикации видеоматериала «Сопутствующее убийство», а также Франциска, представитель ассоциации защиты информации FoeBuD из Билефельда и одна бывшая сотрудница и разоблачительница МИ-6 из Великобритании.

Теоретически все были одного мнения: во всем мире политики издают все новые цензурные законы, а люди пытаются с этим бороться. Имеет смысл объединиться и продолжать борьбу централизованно. После этого мероприятия к нам подошли многие слушатели, желавшие принять участие в нашем проекте. Мы составили список адресов для рассылки, который должен был лечь в основу глобального общественного движения.

На этом все и закончилось. Возможно, из-за отсутствия вожака, человека, который полностью посвятил бы себя делу и увлек за собой остальных. О том, что во главе каждого движения обязательно должен стоять идеалист, я знал не хуже других.

Помимо основания глобального антицензурного движения, в связи со съездом HAR я взял на себя еще одну сложную миссию – наверное, самую сложную в своей жизни. Я заказал футболки с эмблемой WL. Я выбрал белые футболки, поскольку решил, что на них наша эмблема будет смотреться лучше всего, и поскольку мы на этом сэкономили несколько центов за штуку. Это было ошибкой. Кому нужны белые футболки? Особенно в среде, где черные футболки практически стали дресс-кодом. Я и сам бы ни за что не надел белую.

Я заказал 250 штук – четыре большие коробки. Распакованные и уложенные в штабель, они достигали трех метров в высоту. От этого чудовищного штабеля мне предстояло каким-то образом избавиться. Сегодня их в качестве сувениров наверняка можно было бы продать за десятикратную цену, а тогда они никого не интересовали.

Мне приходилось практически насильно останавливать всех проходящих мимо нашего стенда, чтобы выпросить у них 5 евро за футболку. К сожалению, мои коллеги справлялись с этой задачей ничуть не лучше меня. Если бы нам пришлось зарабатывать на жизнь торговлей, мы бы умерли с голоду. Моя девушка была слишком честной, чтобы без угрызений совести всучить кому-то уродливую футболку. А Джулиан предпочитал вести с потенциальными покупателями глубокомысленные беседы о проблемах мирового значения. Он долго и много разглагольствовал или затевал с кем-нибудь спор. Про футболки уже никто и не вспоминал.

Мне едва удалось избежать убытков. WL-мерчандайзинг наверняка не смог бы спасти нас от финансового кризиса.

Спустя некоторое время нас наградили – вручили нам приз деятелей искусств. Учредителем был фестиваль Ars Electronica, который ежегодно проходит в городе Линц. С моей точки зрения это была абсолютная чушь. А началось все очень забавно.

По идее для получения награды на этом медиафестивале нужно пройти отборочный конкурс, в котором каждый год принимают участие несколько тысяч деятелей искусств. Мы на эту тему никогда не задумывались.

Нам пришло сообщение от организаторов. Сначала они прислали нам кое-какую информацию относительно призов. Мы их сообщения удалили. Искусство нас абсолютно не интересовало. Чего хотели от нас эти люди? Но сообщения продолжали поступать. В итоге нас спросили, не желаем ли мы принять участие в конкурсе. Неужели они собирались вручить нам приз? Нам вся эта процедура показалась подозрительной. С другой стороны, от этой интеллектуально-богемной технологически продвинутой публики можно было ожидать чего угодно. Мы ознакомились с описаниями работ, награжденных в предыдущие годы, что нас еще больше озадачило. Все это скорее напоминало цитаты из выступлений Хельге Шнайдера или статьи из сатирического журнала «Титаник», но совершенно очевидно шуткой не было. Социальные вопросы прежних лауреатов занимали мало. Какое отношение ко всему этому имел WikiLeaks?

Но раз уж кураторы медиафестиваля Ars Electronica так настойчиво нас уговаривали, я отправил в Линц парочку страниц с общей информацией о WL. И вот – сюрприз! – мы получили приглашение в Австрию на церемонию награждения 4 сентября 2009 года.

Поскольку оплатили нам всего один номер в гостинице, мне и Джулиану пришлось делить двуспальную кровать. По сравнению с нашими обычными ночлежками, гостиница «Вольфингер» показалась нам отелем «Ритц». Она была по-австрийски прелестной и к тому же шикарной. Меня охватывало непреодолимое желание разуться, как только я ступал на благородный паркет, которым был выложен пол нашего номера. Или, час от часу не легче, мной даже овладевала потребность немного прибраться, прежде чем покинуть номер. Как бы то ни было, если мы с Джулианом находились в помещении дольше пяти минут, оно начинало выглядеть так, будто здесь взорвался чемодан с одеждой, а сверху кто-то разложил телефоны и протянул провода. Но я утешался мыслью, что и другие деятели искусства в этом отношении, скорее всего, мало чем от нас отличались.

Мы лелеяли надежду познакомиться с парочкой богатеньких меценатов и наладить с ними связь, чтобы вытянуть из них побольше денег. Мы жили довольно скромно. Выпадающий из корпуса аккумулятор своего ноутбука я замотал клейкой лентой. Джулиану не помешала бы новая обувь, чтобы он стал похож на человека. И все-таки мы сделали все возможное, чтобы произвести благоприятное впечатление на людей искусства. На мне были очень приличные черные кожаные ботинки. Джулиан натянул черное приталенное пальто, слегка узковатое и, кажется, женского покроя. Хотя он и напоминал в нем Фантомиаса [3] перед взлетом, зато выглядел вполне богемно.

Джулиана я потерял из виду еще до награждения, которое проводилось в концертном зале «Брукнерхаус». Может быть, он пошел прогуляться по набережной или вернулся в гостиницу, потому что обстановка была ему не по душе.

Он ничего не потерял. По-моему, призы раздавали за совершенно бессмысленные проекты, а в конце ведущий даже не удосужился назвать нас, занявших второе место, по имени. Хотя огромный зал, где проходило торжество, был битком набит господами во фраках и дамами в вечерних платьях, а в одном из передних рядов сидели все двадцать спонсоров вперемешку с людьми искусства в чересчур броских нарядах, для нас вся эта процедура оказалась совершенно бесполезной, поскольку никто так и не узнал, кто мы такие. В общем, не сбылась мечта о крупных купюрах, подброшенных богатенькими благодетелями. Сама выставка тоже мне не понравилась. Тем не менее я приобрел часы, работающие на биоэнергии от комнатного растения. Это был единственный проект, от которого я получил удовольствие. А в остальном меня окружали самовлюбленные люди, обсуждающие свои банальные идеи и восхваляющие самих себя.

В подвале прошла наша презентация с показом фотографий и с демонстрационными стендами. Я тайком сконфигурировал установленные там интернет-терминалы так, чтобы браузер обеспечивал доступ только к сайту WikiLeaks. Но даже этого никто не заметил.

На следующий день я решил уехать раньше времени, потому что весь этот балаган действовал мне на нервы. Джулиан остался до понедельника. Обладателям второго места предоставлялась еще одна возможность рассказать о своих проектах и завязать новые знакомства.

К полудню была организована пресс-конференция в том же зале, но со значительно поредевшей аудиторией. Каждому награжденному отвели на выступление пять минут. Организаторы допустили грубую ошибку, позволив Джулиану выступить первым.

– В аудитории есть представители прессы? – поинтересовался он.

Отозвалась приблизительно половина присутствующих.

– Какая удача, – объявил Джулиан. – А то я уж боялся, что меня опять заперли здесь с толпой лохов от искусства.

Половина аудитории засмеялась, причем – совершенно случайно – примерно та же половина, которая только что откликнулась. Джулиан тут же взялся за дело, объяснил развеселившимся журналистам и обиженным артистам, как устроен мир вообще и WikiLeaks в частности, и лишь сорок пять минут спустя завершил свое выступление.

Свободная гавань для СМИ

Летом 2009 года всемирный банковский кризис все еще был в полном разгаре. Нам кто-то подбросил материал, касающийся банка «Кёйптинг», самого крупного на тот момент банка Исландии. Мы опубликовали его 1 августа 2009 года.

Из документа было очевидно, что деловые партнеры и приближенные руководителей банка получили кредиты на чрезвычайно выгодных условиях, причем совсем незадолго до того, как банк обанкротился. Пресса писала о «разграблении банка владельцами». Бенефициары разжились огромными суммами, в отдельных случаях – десятками миллионов, не предъявив при этом банку практически никаких гарантий. Это привело к массовым протестам со стороны населения Исландии. В Англии и в Нидерландах, где проживали многие из должников, возмущению не было предела. Исландцы поняли, что мошенничество носит систематический характер: им на протяжении нескольких поколений придется расплачиваться за банкротство своего государства и социальных фондов, в то время как банкиры успели набить себе карманы.

Некоторое время спустя к нам обратилась группа исландцев. Одним из них был студент Герберт Снорассон. Он вместе со своей университетской группой, ведущей кампанию за открытый интернет, планировал конференцию на тему «Цифровая свобода» и пригласил нас принять в ней участие. Я сразу же согласился. Джулиан колебался.

Он нередко принимал решения в последнюю минуту. Я тем временем уже успел обо всем договориться и все организовать. Возможно, на этот раз его убедило мое замечание о том, что по статистике в Исландии живут самые красивые женщины. Я это где-то вычитал.

Я с радостью поехал с ним на конференцию. Нам вместе всегда было весело. Единственным фактором, который меня все больше раздражал, была его манера держаться. Он вечно строил из себя начальника. Например, когда мы вместе с кем-то встречались, он спешил первым пожать руку. «Меня зовут Джулиан Ассанж, а это мой коллега». Я бы никогда себя так не повел, мне бы и в голову не пришло представить Джулиана как «своего коллегу».

В ноябре мы отправились в Исландию. Я летел из Берлина, а Джулиан откуда-то еще. Я забронировал нам комнату в пансионе «Бальдурсбра», уютной и непритязательной маленькой гостинице в центре Рейкьявика, хозяйкой которой была француженка. Нас с Джулианом поселили в угловой комнате на третьем этаже.

Прибыв на место, я сразу же отправился в город на поиски ресторана. В ресторане я встретился с Гербертом, который привел с собой университетского приятеля по имени Смари. Названия ресторана я не помню, но помню, какой превосходный рыбный суп мне там подали. Кроме того, в Исландии везде продается солодовое пиво, причем отменного качества. Мне эта страна сразу пришлась по душе.

С Гербертом я познакомился еще в нашем чате. Он появился сразу после публикации утечки по банку «Кёйптинг» и вскоре взял на себя обязанность отвечать на вопросы новичков. Герберт – очень внимательный, приятный в общении парень с изумительным чувством юмора. Ему около двадцати пяти, он носит бакенбарды, которые имеют обыкновение быстро разрастаться, и изучает историю и русский язык в Рейкьявикском университете. Одна из его любимых цитат – это высказывание «Собственность есть воровство!», принадлежащее Пьеру Жозефу Прудону, французскому экономисту и анархисту xix века. А о себе он говорит словами немецкого анархо-синдикалиста Рудольфа Роккера: «Я стал анархистом не потому, что считаю анархизм конечной целью, а потому, что никакой конечной цели вообще не существует».

Герберт был хорошо знаком с мировыми классиками анархизма, которых и я внес в неофициальный список своей любимой литературы, и мне было невыразимо приятно так далеко от дома встретить близкого по духу человека. Книгу Пьера Жозефа Прудона «Что такое собственность?» я считаю самым важным из когда-либо написанных произведений. В Исландию я захватил с собой новое издание Прудона, в котором опубликованы его до сих пор неизвестные письма. Кроме того, с Рождества ждали своей очереди «Блэкуотер» Джереми Скейхилла, «Корпоративные воины» П. У. Сингера и «Революция» Густава Ландауэра. В Исландии я намеревался немного сократить этот список. С Гербертом я мог часами вести философские беседы. Будучи историком, он знал многие вещи, о которых я, компьютерщик, не имел ни малейшего представления, а он в свою очередь пришел в восторг от нового издания Прудона, которое я ему показал.

Со Смари я встретился впервые. Он был с факультета информатики и вместе с Гербертом занимался организацией конференции. К сожалению, он несколько рассеян и легкомыслен, но зато очень начитан и активно участвует во многих социальных проектах. У этого полуирландца с взъерошенными светлыми волосами необычайно звучное имя: Смари Маккарти. Смари по-исландски значит «клевер» – родители позволили себе небольшую шутку. Но он относится к этому с юмором, как, впрочем, и ко всему остальному.

Мы так увлеклись беседой, что владельцы ресторана подошли к нам и намекнули, что хотели бы наконец закрыть заведение. Джулиан прилетел последним рейсом и присоединился к нам уже в пансионе. В тот вечер мы обсуждали идею превратить Исландию в свободную гавань для СМИ.

В сущности, мы приехали в Исландию ради конференции, но слухи о нашем прибытии очень быстро расползлись по маленькой стране. Мы стали там кем-то вроде народных героев, после того как разоблачили махинации банка «Кёйптинг». Исландский телевизионный канал RUV планировал поведать о нас в вечернем выпуске новостей 1 августа в 20:00, но за пять минут до начала передачи на студию пришел судебный запрет, и репортаж пришлось отменить. Редакция не дала заткнуть себе рот и показала адрес нашего сайта в интернете, где зрители могли ознакомиться с опубликованными документами.

На следующий день мы получили приглашение от самого известного телеведущего Исландии Эгилля Хельгасона. Он хотел, чтобы мы приняли участие в его воскресном ток-шоу. Через некоторое время мы встретились с ним в городе для предварительной беседы. Мы рассказали ему о своем замысле – превратить Исландию в государство с самыми прогрессивными в мире законами в отношении средств массовой информации и объявить об этом в его шоу.

Если быть откровенным, то идея эта не новая и принадлежит она не нам, а скорее авторам научно-фантастических романов. Другим ее источником, который мы очень тщательно изучили, является книга Нила Стивенсона «Криптономикон». В этом историческом романе, изданном в 1999 году, речь идет о вскрытии шифровальной системы вермахта, нацистском золоте и секретных военных операциях. Во всем этом центральную роль играет создание информационного порта: вымышленный азиатский остров Кинакута должен быть преобразован в территорию, где телекоммуникации не подлежат контролю ни одной инстанции в мире.

Эта книга наряду с произведениями Солженицына была для Джулиана ключевым литературным произведением. Он даже перенял оттуда несколько формулировок, как, например, «хонинговать» – понятие, заимствованное из области инженерных наук, описывающее процесс, при котором якобы объективное высказывание уточняется и выверяется до достижения желаемого результата. Когда Джулиан был не совсем доволен какой-либо формулировкой, он говорил о ее «хонинговании», то есть о том, что она должна быть отточена и отполирована, как кусок металла.

Кроме того, он сменил свою старую хакерскую кличку Mendax на Proff, возможно, в честь «Профа» из этой книги. Проф в «Криптономиконе» был создан по образу и подобию реального человека, а именно британского математика Алана Тьюринга. В среде компьютерщиков Тьюринг считается одним из величайших мыслителей xix века. Он написал программу для одного из первых калькуляторов и расшифровал фашистскую секретную систему кодов.

Наш замысел свободной гавани для СМИ предполагал, что, подобно офшорным островам, где действуют особенно благоприятные для банков законы, Исландия станет офшорным островом для обмена информацией, с законами, особенно благоприятными для СМИ и информационных агентств. Во многих странах мира нет настоящей свободы печати. Даже в демократических странах редакции нередко подвергаются угрозам и судебному преследованию, и, кроме того, их принуждают называть свои источники. Средства информации и провайдеры смогли бы перенести свои центральные офисы в Исландию, хотя бы виртуально, и пользоваться защитой прогрессивного законодательства.

Исландия в тот момент как раз находилась в процессе глобального расширения своих информационных центров, пыталась охватить весь мир своими щупальцами в виде толстых подводных кабелей. Термальные электростанции производили достаточно «зеленой» энергии. Поскольку в прошлом нами уже было воплощено в жизнь множество идей, изначально казавшихся фантастикой, мы решили, что и проект свободной гавани, возможно, тоже удастся пробить. Почему бы и нет?

Эгилль Хельгасон замер, даже не донеся чашку с кофе до рта, когда Джулиан рассказал ему о нашей идее. Я увидел, как заблестели его глаза. Стало ясно, что мы сможем представить свой проект в его воскресном шоу.

На обратном пути в гостиницу, в наш маленький номер с эркером, занавесками в цветочек, бежевым пластмассовым мусорным ведерком и удобствами в коридоре, мы обменялись еще несколькими фразами о нашем грандиозном плане. Мы были полны уверенности в себе: теперь мы немного поконтролируем исландскую политику. Неужели нам не под силу вытащить этот маленький симпатичный островок из кризиса? Смешно даже спрашивать. Мы были готовы к очередному приключению.

В то воскресенье за нами в пансион прислали шофера, который отвез нас в студию – она находится за городом, на возвышенности. Мы приближались к ней медленными витками. Я смотрел в окно. Заснеженный пейзаж, сильный ветер. Из-за белых хлопьев, мелькающих перед ветровым стеклом, казалось, будто мы стоим на месте. Рейкьявик – своеобразный город, одновременно сказочно привлекательный и неприветливый. Я бы целую вечность вот так и ехал в машине. Вероятно, здесь было не холоднее, чем в Германии, но мир за окном автомобиля представлялся мне Антарктидой. Солнце только один раз выползло из-за горизонта, посветило пару жалких часов и опять обессиленно удалилось из поля зрения. Я с самого утра был какой-то вялый, сонный, и за целый день мне так и не удалось до конца проснуться. Хотя я с первого взгляда полюбил Исландию, мне следовало еще тогда догадаться, что нам эта страна принесет не только хорошее. Пожалуй, я даже должен был заранее предвидеть, что мы поссоримся с Джулианом, если вернемся сюда на более продолжительный срок.

Я заметил, что между нами что-то разладилось, и это меня все сильнее беспокоило. Джулиан с преувеличенным раздражением реагировал на все, что бы я ни сказал. Иногда он вообще не считал нужным мне отвечать, делал вид, что меня нет, или исправлял каждую мою формулировку с этакой назидательной педантичностью, которая приводила меня в бешенство. Английский для него родной язык – конечно, Джулиан изъяснялся на нем лучше меня. В конце концов, мне же постоянно приходилось общаться и даже давать интервью на иностранном языке. Но проблема заключалась совсем не в этом. Мы цапались из-за всякой ерунды, чтобы избежать обсуждения основного конфликта.

И с моими глазами что-то было не так, веки казались необычайно тяжелыми, и я искал во взглядах собеседников ответ на вопрос, все ли со мной в порядке. Каждый день я по снежным заносам плелся в супермаркет за свежим апельсиновым соком, который якобы помогает от солнечной недостаточности. На бутылке был изображен аппетитный сияющий оранжевый шар, немного напоминающий такое желанное солнце. Раз уж увидеть его нельзя, приходилось его пить.

Ток-шоу тем не менее прошло чрезвычайно успешно. Белокурый Хельгасон задавал нужные вопросы, и в конце беседы о WL и банке «Кёйптинг» нам удалось поделиться со зрителями своей идеей свободной гавани для СМИ. После этого выступления о нас знал весь остров.

С нами здоровались на улице, нас обнимали незнакомые люди в супермаркете, нас приглашали в бары и угощали шнапсом. Это было невероятно, мы стали звездами. Мне это до того понравилось, что даже стало стыдно. Немного побыть героем так приятно! Я бы покривил душой, если бы вздумал это отрицать. В начале нашей деятельности мы так долго и отчаянно искали способов рекламы для WL. Журналисты по нескольку недель не отвечали на мои звонки. Мы организовывали лекции, на которые приходила горстка людей. Нас нередко называли шпионами, доносчиками и преступниками. Впервые наша работа получила признание, и мне это грело душу, а вот на Джулиане никак не отразилось. Казалось, слава для него – нечто само собой разумеющееся, причем он скрупулезно следил за тем, чтобы в его адрес говорилось побольше хвалебных слов, чем в мой.

Такую WL-командировку не сравнить с нормальным отпуском в компании друзей. Мы никогда вместе не готовили, даже фильмов по вечерам не смотрели. Если мы вообще завтракали, то сидели за столом, уставившись каждый в свой ноутбук, печатали и жевали булочки в полном молчании. Еще немного – и я попросил бы Джулиана по электронной почте передать мне кофейник. Один раз мы все-таки вместе сходили в клуб в центре города. Там тоже всем хотелось с нами выпить и потанцевать.

Мы с Джулианом вообще-то не любители клубов. За все время нашего общения мы дай бог дюжину раз куда-то ходили. Помню один вечер в Висбадене, в клубе «Скотобойня». За свою манеру танцевать Джулиан получил прозвище Король диско. Он занимал большую часть танцевальной площадки и словно бы исполнял ритуальный танец: широко разводил руки и мерил помещение огромными шагами. Выглядело это не особенно красиво, не очень умело и не свидетельствовало о наличии чувства ритма, но отчего-то по-своему впечатляло. Ему было все равно, что о нем подумают. Как-то раз он сообщил мне, что его эго требует свободного пространства. Это высказывание превосходно отражает суть его манеры танцевать.

Для дневного времяпрепровождения мы облюбовали диванчики в кафе «Рот». Это был маленький самоорганизованный ресторанчик в старом доме, назначенном под снос. Там было очень уютно. По воскресеньям там танцевали свинг; можно было за один евро заказать себе кофе, который потом целый день подливали, и спокойно работать.

Три дня спустя началась конференция, на которой мы познакомились с Биргиттой. Она явилась в качестве парламентария, чтобы расспросить о нашей идее свободной гавани. Биргитта принадлежала к новой партии под названием «Движение», выбранной в парламент в результате финансового кризиса и общественных протестов. Биргитта принимала участие в кампании за гражданские права, кроме того, она была поклонницей Тибета и успела объездить весь мир. А еще она писала стихи и совершенно не походила на политика.

Она подошла к нам после выступления, и мы все вместе отправились ужинать. Как член парламента она немедленно вызвала у Джулиана жгучий интерес. Когда человек казался Джулиану важным, он обычно вел себя очень галантно. При этом церемония знакомства всегда проходила по одной и той же схеме: он подавал человеку руку, безуспешно (как и в случае Биргитты) пытался разобрать имя, переспрашивал, наклонялся вперед, чтобы получше расслышать, а потом пытался правильно его выговорить. Исландские имена довольно сложно произносить, особенно человеку, у которого, как у Джулиана, проблемы с иностранными словами. Так Биргитта стала Бригиттой. И так ею и осталась, несмотря на то, что в последующие месяцы постоянно нас сопровождала и в скором времени стала близким доверенным лицом.

В Исландии я сделал себе татуировку. Мне нравятся татуировки, но при этом я всегда ищу необычные мотивы, лично меня затрагивающие. Я часто увожу с собой татуировку как сувенир, напоминающий о каком-то особенном месте. Исландия – это очень особенное место.

Я долго колебался. Идея татуировать на спине песочные часы, эмблему WL, пришла неожиданно. Когда-то давно я уже замышлял нечто подобное, но потом передумал. Я хорошо помню, что рассказал об этом Джулиану и он мой замысел одобрил. А впоследствии неоднократно насмехался над его убожеством.

В кафе «Карамба», куда я частенько заходил выпить кофе по-американски и поработать, мне порекомендовали салон Icelandic Tattoo Corp.

Тату-салон располагался за матовой стеклянной витриной прямо на главной улице, и когда я под звон колокольчика открыл входную дверь, мне навстречу вышел молодой человек, который, к моему удивлению, говорил по-немецки. Он отрицательно замотал головой, когда я попросил назначить время. Все забито, причем на несколько месяцев вперед. Он так смеялся, как будто я спросил его, верит ли он в Деда Мороза. Я уже собрался уходить, как вдруг из одной из задних комнат выглянул второй татуировщик и узнал меня: «Эй, я видел тебя по телевизору, мне нравятся твои идеи!»

Он подошел улыбаясь, пожал мне руку и сказал, что зовут его Фьёльнир. Я показал ему свой мотив, и он тут же назначил мне время. К сожалению, сделать удалось только половину татуировки, потому что и татуировщик, и я совершенно вымотались и сдались после четырехчасовой сессии. Я принял две таблетки обезболивающего, без конца хлестал воду и постоянно спрашивал Фьёльнира, на каком континенте эмблемы он находится.

– Доделываю Исландию.

Я вздохнул.

– Марокко.

О боже!

На мысе Доброй Надежды мне пришлось сдаться. Мы решили продолжить процедуру в другой раз. Вот так я по сей день и хожу по свету с половиной эмблемы WikiLeaks на спине. Скорее всего, так оно и останется. По-моему, это весьма символично.

В один из последних дней нашего пребывания в Рейкьявике, когда мы в очередной раз сидели в кафе «Рот», я пригласил Джулиана со мной прогуляться. Мне нужно было с ним поговорить. Мы шли в направлении порта, окруженные танцующими снежинками.

Мне хотелось выяснить, что с нами происходит. Я мог только догадываться, в чем дело. Например, Джулиан скрупулезно следил за тем, чтобы как минимум пятьдесят два процента обращенного на нас внимания уделялось ему, а мне – не более сорока восьми. Возможно, он видел во мне потенциальную угрозу, человека, с которым придется чем-то делиться, человека, купающегося в лучах его славы, тоже жаждущего признания за такой замечательный проект, человека, у которого к тому же могут быть свои представления о том, как дальше должна складываться судьба WL. Делиться неудачами было просто. А вот признать, что успех принадлежит нам обоим, – уже сложнее. Я пытался понять и по возможности развеять его враждебный настрой. Никто не покушался на его лавры основателя WL, никто не собирался отнимать у него его детище. Но наш успех был в некоторой мере и моей заслугой. Я тоже проделал немалую работу и не видел причин об этом умалчивать.

Я вернулся в пансион с ощущением, что разговор пошел нам на пользу. Стряхивая снег с одежды, я размышлял о том, что последние недели были для нас очень напряженными. А теперь все станет как раньше.

Вынужденный перерыв

Хотя представляли WL исключительно мы с Джулианом, рассказы о работающей на нас сильной команде отчасти были правдой. Наряду с многочисленными случайными помощниками у нас давно имелись двое постоянных, которые трудились, так сказать, за кулисами. Мы называли их «Техник» и «Архитектор».

Публично мы их помощь не афишировали по двум причинам: во-первых, им самим не особенно этого хотелось, они оба были людьми довольно застенчивыми, во-вторых, их безопасность обеспечить было еще важнее, чем нашу с Джулианом. Постепенно ответственность за техническую часть полностью перешла в их руки. Если кому-то понадобилось бы навредить WL, ему пришлось бы захватить одного из них, а не нас с Джулианом.

Они выделялись тем, что ничем не выделялись. Описать их так, чтобы их можно было без труда выделить из группы в двадцать человек, – задача нелегкая.

Техник номер один появился у нас еще в 2008 году. Поскольку он был первым, называли мы его просто Техник. Трудно сказать, когда он начал работать на WL. Поскольку мы крайне придирчиво выбирали новых соратников – Джулиана терзала самая настоящая паранойя на этот счет, – привлечение к делу происходило постепенно. Довольно юный возраст Техника не играл при этом никакой роли. Мы очень быстро заметили, что работает он блестяще. Он быстро все усваивал и, что бы ему ни поручали, выполнял добросовестно. Во внутренние конфликты он не вмешивался, и стать свидетелем ссоры было для него просто мучением.

Техник предпочитает спортивные куртки и грубые ботинки модной одежде и обуви. Он очень худой, часто бледный, говорит тихо. О его личной жизни я знаю крайне мало. Есть ли у него девушка? Понятия не имею. На съезде HAR у него то и дело звонил телефон, но он ни разу не ответил. Смотрел на дисплей и откладывал телефон в сторону.

Конференция хакеров в Вирхаутене была для него величайшим событием, хотя ему понадобилось время, чтобы сойтись с другими участниками. Понаблюдав, не вставая с кресла, за развитием событий в течение двух дней, он вдруг начал общаться и вскоре уже менялся направо и налево художественными фильмами.

Как ни смешно это звучит, питается Техник исключительно йогуртами. Кроме них он не ест ничего. Один раз во время конференции HAR я в супермаркете скупил целую полку молочных продуктов, чтобы порадовать его широким ассортиментом, но он оставил большинство йогуртов нетронутыми – его интересовал только «Данон». Я от всей души желаю ему долгих лет жизни.

Архитектор – так мы прозвали второго техника – появился в WL в начале 2009 года по рекомендации кого-то из моих знакомых. Он тоже довольно долго ждал своего первого настоящего задания. Всего за несколько часов он произвел необходимую модификацию и представил нам безукоризненное, элегантное решение. Сам я не бог весть какой программист, но я вижу, когда кто-то первоклассно выполняет свою работу. Архитектор был гением. Шустрый, умный, всегда в поиске оптимального решения, не получив которого он не успокаивался. Я считаю его одним из лучших программистов в мире и к тому же отличным дизайнером.

Но Джулиан заставил Архитектора обивать наш порог еще несколько недель, игнорируя его готовое решение, что было серьезной проверкой для такого блестящего программиста. Любой другой начальник не задумываясь немедленно взял бы его на хорошо оплачиваемую должность. Архитектор остался у нас только чудом, которое не обошлось без уговоров с моей стороны. Джулиана простота-ки коробило при мысли, что еще у одного человека будет доступ к нашему серверу. Технику он полного доступа так и не дал, чем излишне усложнил его работу.

Когда Архитектору наконец было позволено взглянуть на нашу систему, он схватился за голову. Забудем все последующие угрозы и скандалы, связанные с WL, – настоящий скандал отражался в этот момент в глазах Архитектора: беспорядочно разрастающиеся строчки программ и слабая, никуда не годная инфраструктура. Короче, увидел он хаос, недостаток ресурсов, слабую защиту, кое-как слепленные составные части – ни четко определенных процессов, ни приличного режима работы.

Архитектор принялся за работу. В течение последующих месяцев он четко распределил обязанности. Техники стандартизировали форматы и пересылали нам обработанный материал. Они занимались технической частью, мы с Джулианом – содержанием. Когда система была приведена в порядок, мы разослали серверы по всему миру, причем по почте. Добровольные помощники установили их у себя и обеспечили хостинг. Наша скрытая сеть объединяла различные серверы во всем мире.

Любой другой фирме на подобную реконструкцию понадобилась бы целая команда специалистов и полгода времени. Архитектор превзошел своим энтузиазмом даже нас, причем многократно.

Но зачем ему это было нужно, что им руководило, почему его так тянуло в WL? Мне кажется, его увлекла задача как таковая. В конце концов, мы создавали нечто уникальное, в том числе и с технической точки зрения. Мы были настоящими первопроходцами на совершенно неосвоенной территории, и у него появилась возможность стать своеобразным Колумбом информационных платформ или, по крайней мере, Даниэлем Дюзентрибом виртуальной архитектуры.

Наш проект был сложным во всех отношениях, это касалось как самой архитектурной части, так и структурных решений, на которые она опиралась. Сюда же добавлялись аспект безопасности и масса юридических аспектов.

Архитектор, как и юный Техник, не особо стремился привлекать внимание к своей персоне, но, в отличие от Техника, имел собственное мнение, которое не боялся высказать. Его манера общения была для людей незнакомых несколько непривычной. Он не придавал значения формам вежливого обращения, не признавал комплиментов и дружеского тона. В результате его высказывания отличались предельной лаконичностью. Он не мог смириться с полуправдой, отговорками или необоснованными отказами. Фразы типа: «Поверь мне, я в этом разберусь» – приводили его в бешенство. «Либо человек понятия не имеет, о чем речь, либо он хочет меня надуть», – говорил он. Веские аргументы были для него важнее, чем изящные формулировки.

Когда впоследствии дело дошло до конфликтов между членами команды, когда страсти кипели, а взаимные обвинения стали выходить за рамки разумного, Архитектору неизменно удавалось сохранить объективность. Мне кажется, он не считал себя обязанным сохранять лояльность по отношению к кому бы то ни было, ни ко мне, ни к Джулиану – в лучшем случае он служил идее. Он был абсолютно независим и чувствовал ответственность исключительно за качество своей работы. Но поскольку к самому себе он предъявлял крайне высокие требования, на него всегда можно было положиться. Хотя мы с ним нередко ссорились, я точно знал, что он не впадет в истерику, не попробует обвести вокруг пальца, не будет строить тайных планов. Он не ведал ни зависти, ни злобы, ни трусости. Такое можно сказать далеко не о каждом.

В течение нескольких месяцев оба техника и мы с Джулианом работали с полной отдачей, но спустя почти год после моего увольнения из EDS, в конце 2009-го, наши финансы были плачевны как никогда. Публикация сообщений с пейджеров от 11 сентября 2009 года опустошила нашу кассу. Пятьсот тысяч эсэмэсок и радиосообщений вызвали первый небольшой медиавзрыв. Наш сайт чуть не рухнул под напором запросов. Нужно было обработать сообщения так, чтобы они были понятны и пригодны для чтения, что оказалось очень трудоемким процессом.

Мы решили рассылать не все сообщения сразу, а во временной последовательности террористических актов. Таким образом мы пытались воссоздать ход реальных событий и уберечь читателей от информационной перегрузки. А еще мы надеялись таким образом улучшить контроль просмотров нашего сайта.

Wikileaks.org по-прежнему находился на одном-единственном компьютере. Для сообщений с пейджеров мы создали отдельный сайт, распределив его на несколько серверов. Этим решением мы в основном обязаны нашим добровольным помощникам, которые предоставили нам в пользование свои ресурсы и серверы. Несмотря на это, наша инфраструктура трещала по всем швам. Целый год мы исполняли обязанности своего собственного ремонтного отдела. Не успевали мы устранить неисправность в одном месте, как тотчас же появлялись проблемы в другом. Плата постоянно была переполнена из-за непрекращающегося потока поступающих документов, оборудование нуждалось в замене, операционная система срочно требовала обновления, так что мы просто не знали, за что хвататься. Архитектор по уши увяз в капитальном ремонте и работал с утра до ночи. Система с годами усложнялась, программный индекс разросся так, что напоминал дадаистские чертежи, и никто уже не мог в нем разобраться, тем более Джулиан, который техническими вопросами давно не интересовался.

Решение на время выйти из Сети было принято единогласно. Этим мы намеревались сказать миру следующее: если хотите, чтобы мы продолжали свою деятельность, поддержите нас! Что-то вроде забастовки. Никаких дискуссий на эту тему не велось.

Двадцать третьего декабря 2009 года мы отключили сайт, и впервые за долгое время наступил покой. Это помогло нам осознать, что так продолжаться не может.

На протяжении всех этих месяцев невидимая сила тянула меня к компьютеру, в чат, в интернет. Каждый день возникали новые проблемы, и не было времени отвести взгляд от экрана, отвлечься хотя бы на сутки. И когда незадолго до рождественских праздников я впервые за несколько лет вырвался из пут WL, ощущение было невообразимое. У меня открылись глаза, я снова увидел окружающий мир. Я почувствовал облегчение… но вместе с тем и некоторый дискомфорт. Мне, несомненно, чего-то не хватало.

На праздники я поехал к родителям. Просто бездельничал: ел до отвала и разворачивал рождественские подарки. Наконец смог побыть со своей девушкой.

В последние месяцы, если мы и встречались, что случалось далеко не часто, присутствие мое было чисто формальным, то есть я находился с ней в одном помещении, не больше. Я работал, а она сидела на кровати, скрестив ноги, и задумчиво смотрела мне в спину. Потом она говорила: «Я скоро спать пойду».

«Давай!» – отвечал я и продолжал работать.

Она выжидала еще полчаса, потом нерешительно вставала, подходила к моему письменному столу, целовала меня в щеку и ложилась спать. Я практически никак не реагировал, даже настольную лампу не выключал, только немного отклонял ее в сторону.

Я ложился поздно ночью и уже спустя несколько секунд спал крепким сном. У меня совершенно не было потребности засыпать вместе с ней. И не могу сказать, чтобы мне чего-то недоставало. Меня только мучила совесть, причем все сильнее. Все это происходило постепенно, но в итоге она наверняка почувствовала мою отчужденность.

Когда я утверждаю, что и сегодня все сделал бы точно так же, как тогда, включая все ошибки, наших отношений это никоим образом не касается. Мое активное участие в судьбе WL дорого ей обошлось. Я знаю, что она тяжело перенесла мой уход, который в скором времени последовал. Она тоже не собиралась тратить жизнь на бессмысленное сидение в офисе, ей не меньше моего хотелось изменить мир к лучшему.

В порыве неудержимого энтузиазма я тогда внушил ей, что она со временем тоже станет частью проекта. Мы часто говорили о том, что, когда мы встанем на ноги, сможем платить оклады и снимать офисные помещения, она, несомненно, будет идеальной кандидатурой для решения организационных вопросов. Я в тот момент сам верил в свои слова, надеялся, что будет именно так, а для нее это, скорее всего, звучало как обещания.

Она была человеком застенчивым, придавала большое значение нашим отношениям и мало времени проводила с друзьями. Она меня ни в чем не ограничивала. Каждый человек должен стремиться оправдать те ожидания, которые он пробуждает в окружающих. Я ее ожиданий не оправдал, о чем до сих пор безгранично сожалею.

Потом был 26C3, то есть 26-й конгресс «Хаоса». Для меня он стал событием года. Наверное, так чувствует себя человек, которому прямо в мозг шприцем ввели дозу эндорфинов.

Нам, так сказать, предоставили ключевую позицию – у нас был самый солидный доклад, основное мероприятие дня в самое удобное время. Чтобы разместить в зале всех желающих, пришлось бы пристроить второй этаж.

Мы заранее раздали публике карточки с номерами. Потом я объявил, что в Исландии к нам якобы обратилась группа под названием «Рождественская бригада», которая передала нам сведения о специальном списке людей – на будущий год они, скорее всего, останутся без рождественских подарков, поскольку недостаточно добросовестно выполняют свои общественные обязанности. У каждого, кто получил карточку с номером, есть год на то, чтобы исправить ситуацию. А мы бы тогда похлопотали за них у Санта-Клауса.

И действительно, весь год к нам поступали пожертвования и предложения о помощи, связанные с номерами на карточках. В графе «предназначение платежа» денежных переводов в адрес фонда имени Вау Холланда (Wau Holland Stiftung), управляющего нашими немецкими счетами, тоже иногда указывались эти номера.

Затем мы рассказали присутствующим об Исландии и о нашей мечте превратить ее в свободную гавань для СМИ, о том, как мы рекламировали свою идею в ток-шоу на исландском телевидении. А потом мы задали публике общий вопрос – понимают ли они, сидящие здесь, в Берлинском конгресс-центре, всю значимость свободы интернета.

Это был самый прекрасный момент в моей жизни. Это был не концерт поп-звезд, и напитков бесплатных никто не сулил. Мы всего лишь делали доклад о международном законодательстве в отношении средств информации. Народ аплодировал нам как безумный. Сначала с места поднялся один человек, потом двое, трое, и, наконец, уже весь зал аплодировал стоя. Нам устроили настоящие бурные овации – аж уши закладывало. Я буквально физически ощутил волну восторга, захлестывающую нас из зала. Это было колоссально.

А потом постепенно стали поступать деньги.

Мы дали общественности понять, что на рабочие расходы нам нужно 200 тысяч долларов, а в идеале – еще 400 тысяч долларов на выплату окладов. Первые 200 тысяч мы получили уже в феврале или марте, причем только на счет в фонде имени Вау Холланда, заведенный нами в октябре 2009 года.

Фонд был привлечен к делу благодаря обществу «Хаос». Вау Холланд был одним из отцов-основателей клуба хакеров, а фонд заведовал его наследством и занимался поддержкой проектов, пропагандирующих свободу информации. Преимущество этого фонда заключалось в том, что поступающие платежи направлялись по официальным каналам. Отправитель в Германии мог законно списать свое пожертвование с налогов. Я наладил связь с фондом и взял на себя все хлопоты по делопроизводству. Большая часть пожертвований поступала из Германии.

Видеоматериал «Сопутствующее убийство», которым мы в апреле 2010 года завершили свой вынужденный перерыв, всего за две недели принес пожертвования в размере 100 тысяч долларов. Летом 2010 года на нашем банковском счете уже лежало 600 тысяч, а в лучшие времена фонд, по моим последним сведениям, располагал суммой более чем в миллион. До сентября, то есть до момента моего ухода из WL, из этой суммы были потрачены на оборудование и командировки приблизительно 75 тысяч. В последующие два месяца расходы многократно возросли, скорее всего и потому, что наконец-то появилась возможность платить сотрудникам.

В январе мы снова вышли в Сеть с системой передачи данных, позволяющей публиковать на нашем сайте новые документы. За время перерыва система значительно прогрессировала в техническом отношении. Wiki, то есть интерфейс пользователя вместе с главной страницей, пояснениями к опубликованным материалам и ссылками на соответствующие документы, был отключен от Сети в течение полугода. Полгода мы могли только получать новый материал, а в остальном связаться с нами по интернету возможности не было. Ремонтные работы оказались намного сложнее, чем мы изначально предполагали.

Неожиданно мы обзавелись деньгами, и я, в отличие от Джулиана, был за то, чтобы ими пользоваться. В период с марта по май мы запустили семнадцать новых серверов. В конце августа мы провели еще одно обновление системы. Вскоре команде суждено было распасться. Когда я в сентябре 2010 года уходил из WL, проект наконец достиг технического уровня, о котором я все это время мечтал. У нас были криптофоны, спутниковые пейджеры и серверы в достаточном количестве. Мы расширили свой диапазон действия, а наша система отличалась образцово-показательной структурой.

Я считаю, что нам тогда нужен был офис и постоянные сотрудники. Эта тема долго обсуждалась. Наш головной офис должен был располагаться в Берлине или где-нибудь в Альпах – Джулиан любил природу и горы не меньше меня. Какое-то время мы даже подумывали, не приобрести ли бункер. Я уже навел справки в Управлении недвижимости Министерства обороны. За несколько десятков тысяч евро мы могли стать обладателями превосходного бетонного блока, вполне пригодного для обустройства в нем вычислительного центра. Может быть, даже имело бы смысл разместить там смежные проекты и над всем этим высоко поднять флаг WikiLeaks, подтверждая нашу репутацию неприступной крепости.

Нашим лозунгом вплоть до этого момента было «стать самой агрессивной медиаорганизацией в мире». Но неожиданно с появлением денег Джулиан изменил свою позицию. Он считал, что мы должны быть «повстанческой структурой», то есть организацией бунтовщиков. У бунтовщиков не бывает офисов, они действуют подпольно. Этим он, по моему мнению, поставил под вопрос все основные принципы, за которые мы так упорно боролись.

Он все чаще говорил о том, что нас преследуют, что мы должны стать «неприкасаемыми». Он был уверен, что нам небезопасно появляться на улице, что наша корреспонденция и наш багаж проверяются, что нам необходимо скрыться, уйти в подполье. Он начал рассуждать о международных секретных службах, которые нас отслеживают, о бронежилетах, которые необходимы нам для пущей безопасности.

Мне тоже не все нравится в нашем немецком государстве, но тем не менее здесь царит закон. Да и во время пребывания в Исландии, Италии или Венгрии нам не приходилось бояться, что нас похитят или пристрелят прямо на улице. А прежде чем жаловаться, что наш офис кто-то обыскивал, неплохо было бы вообще таковой завести.

К сожалению, деньги стали первой причиной открытых конфликтов. Я объявил Джулиану, что он не может самостоятельно и единолично распоряжаться счетом в фонде имени Вау Холланда. Я руководствовался отнюдь не желанием урвать куш для себя. Мне хотелось участвовать в принятии решений и иметь доступ к деньгам, когда они нам срочно нужны, а до Джулиана в очередной раз в течение нескольких дней не дозвониться. Оба техника со мной соглашались. Они даже предложили разделить деньги на две равные части, чтобы никто в одиночку не мог наделать глупостей. Даже если бы один из нас совершил ошибку, мы бы не лишились всей суммы разом.

Работа с фондом Вау Холланда была организована относительно просто: фонд выделял мне определенную сумму, я приобретал на нее все необходимое, а квитанции отдавал фонду. Один раз я получил 10 тысяч евро, а позднее еще 20, которые ушли на покупку оборудования, на транспортные и командировочные расходы.

Мы все вкалывали на WL полный рабочий день. Тема заработной платы обсуждалась уже давно. Мне бы хватило 2500 евро в месяц. Без вычета налогов. Мне много не надо. С фондом Холланда мы уже договорились. Фонд готов был платить нам очень неплохие оклады, они даже настаивали на том, чтобы мы не скромничали, поскольку слишком маленькие оклады могли вызвать подозрения в «ложном предпринимательстве». Меня это тоже вполне устраивало. Мы тогда решили ориентироваться на общественно полезные организации, как, например, Greenpeace или World Watch.

Но Джулиан все эти начинания блокировал, хотя денег в нашем распоряжении было больше, чем когда-либо. И вот теперь нам приходилось выпрашивать каждый цент. Эти споры из-за денег были унизительны. Но основная проблема лежала намного глубже. Мне постепенно стало ясно, что конфликт неизбежен. Гнусный конфликт. Речь шла о структуре WikiLeaks и его будущем.

Закон для Исландии

После нашего грандиозного выступления на 26-м конгрессе «Хаоса» в конце 2009 года мы с Джулианом в начале января 2010-го снова полетели в Рейкьявик, чтобы вплотную заняться инициативой IMMI. Проект Icelandic Modern Media Initiative должен был превратить остров в страну с самым сильным в мире законодательством, защищающим права средств массовой информации. Официально заявить об этой идее нам уже удалось, теперь мы хотели посодействовать ее осуществлению. На эту миссию были выделены две недели, в крайнем случае три.

В Германии мы как раз помогли предотвратить издание Министерством по делам семьи «Закона об ограничении доступа»; тогдашний президент Хорст Кёлер в конце ноября отказался подписать этот закон. Теперь перед нами стояла задача продвинуть свой собственный закон в исландском парламенте. Мы ожидали, что возникнут проблемы, но не настолько сложные, чтобы мы не смогли их преодолеть. На самом деле прошло еще шесть месяцев, прежде чем парламентарии вообще вспомнили о нашем запросе на резолюцию в парламенте.

Мы сняли номер в гостинице «Фоссхотель», относящейся к очень неплохой сети отелей и превышающей наши финансовые возможности. Однако по каким-то запутанным каналам Джулиан заключил выгодную для нас сделку. В итоге мы заплатили символическую сумму за целый месяц, Джулиан полностью взял на себя оплату счета и посему считал себя вправе изображать хозяина.

Джулиан ввел в курс наших дел неприметного вида типа, который почти каждую ночь сидел за стойкой администратора, и дал ему понять, с каким эксклюзивным клубом тот имеет дело и насколько это все опасно. Парень сразу включился в игру. Когда мы поздно возвращались в отель с деловых встреч, он ожидал нас с заговорщицким видом. А потом, наверное, всю ночь вел наблюдение за гостиничной парковкой перед входом в отель в ожидании черного лимузина американской секретной службы.

Поселились мы в довольно скудно обставленных апартаментах на третьем этаже, рассчитанных человека на четыре, со встроенной кухней, фиолетовыми занавесками и жалкой имитацией паркета. Наш отель, внешне напоминающий уродливую серую колоду, располагался в тихом переулке, совсем недалеко от набережной. В спальне (одной на двоих) имелось всего одно очень маленькое окно, расположенное на уровне пупка. Зато вид на бухту Фахсафлоуи из него открывался великолепный. Когда теснота и беспорядок нашего временного жилища начинали действовать мне на нервы, я нередко лежал у окна, любуясь четкими очертаниями горной панорамы.

В ванной окон не было вовсе, и когда по утрам все по очереди принимали душ, воздух, наполненный сернистым паром, буквально обжигал легкие. Кроме нас с Джулианом в номере останавливались хакеры и активисты, приехавшие в Исландию, чтобы поддержать инициативу IMMI. Среди них были Роп из Голландии, Джейк Эппельбаум из США и Фолькерт, мой хороший приятель из Гонконга. Все они обладали опытом и специальными знаниями, необходимыми для детальной проработки нашей идеи.

С Биргиттой, исландской депутаткой, с которой познакомились в первый свой приезд, а также с Гербертом и Смари мы встречались почти ежедневно. Они же все жили в Рейкьявике. Кроме того, приехал еще и Харальд Шуман, журналист берлинской газеты «Тагесшпигель», который собирался писать о нас репортаж.

Биргитта вскоре стала не просто связным звеном между нами и исландским парламентом. Мы довольно быстро заметили, что она мало похожа на типичного политического деятеля. Если сравнивать ее с Урсулой фон дер Лайен, то мы говорим о полной противоположности. Одевалась она всегда очень просто. Например, носила длинное черное пальто, сапоги со стальным носком, а к ним почти детские аксессуары вроде серебряной цепочки или заколки с цветочком.

Биргитта стала движущей силой инициативы IMMI. У нее совершенно другой взгляд на вещи, и она нередко помогала нам оценить ситуацию в WL со стороны. А еще она свойская, отличная девчонка.

Биргитта нашла нам адвокатов, тоже увлеченных идеей свободной гавани. Об этом я и не мечтал. Адвокаты взяли на себя подробную разработку юридической структуры IMMI.

Мы арендовали помещение в «Министерстве новшеств», старом комплексе складских помещений в Рейкьявике, где нашло приют большинство общественных проектов и политических группировок. Там можно было снять офис за очень умеренную плату. «Министерство» было огромным и гулким, с полом из серого бетона. Вся обстановка – столы и стулья – напоминала классную комнату. В задней части притаился маленький кофе-бар, а мы обычно располагались на стоящем поблизости от него диване. Там мы совещались, строили планы по развитию инициативы IMMI.

Если я не сидел у компьютера, то встречался с потенциальными деловыми партнерами. Задача состояла в том, чтобы убедить обслуживающие организации и ответственные ведомства, центры обработки данных и фирмы, которым принадлежали подводные линии связи, в необходимости поддержать нашу инициативу.

В Исландии богатые ресурсы «зеленой» энергии и прохладный климат, что, бесспорно, создает оптимальные условия для установки серверов. Но этого не достаточно, чтобы в будущем достигнуть намеченного повышения объема потока данных на 30 тысяч процентов. А именно такими неиспользованными возможностями обладали недавно проложенные по дну океана подводные линии связи. Еще большее значение для провайдеров и их клиентов имеет вопрос правовой безопасности. Уверенность в том, что отныне не будет ни предупреждений, ни непредвиденных судебных издержек, являлась куда более важным преимуществом, чем сотня сертификатов по производству экологически чистой энергии. Кроме того, этот проект обеспечил бы людей работой и принес деньги в обанкротившуюся страну.

Регулирующие органы Исландии возражали, что таким образом могут возникнуть проблемы с зарубежными странами на почве закона о конкуренции и прочих юридических установок. Возможно, такое интернет-Эльдорадо привлечет прежде всего валютных махинаторов и распространителей порнографии. Но эти аргументы были необоснованными. IMMI прежде всего касалась средств массовой информации. Кроме того, IMMI ориентировалась на ряд уже существующих в мире законов, из которых были отобраны наиболее подходящие.

Следующей задачей было найти подходящий момент, чтобы представить инициативу парламенту. Предварительно нас должны были заслушать. Нам с большим трудом удалось для этой цели составить доклад. Здесь я должен подчеркнуть, что я в любое время, даже если бы меня разбудили среди ночи, готов был сделать подробный доклад о WL. Но инициатива IMMI была для нас новшеством. Нам приходилось так же, как и всем остальным, вникать в юридические и политические тонкости, не говоря уже о том, что мы не очень разбирались в политической системе Исландии.

Наше выступление в парламенте прошло не очень успешно. Наш доклад был назначен на вторник, на вторую половину дня. Мы надеялись завоевать симпатию, по крайней мере, половины членов парламента, превратив их в пламенных сторонников инициативы IMMI. Пока в наших рядах состояли только Биргитта и еще два-три депутата. Биргитта уже давно приняла нашу идею и усердно ее пропагандировала. Она пыталась привлечь к нашей инициативе всех членов парламента, независимо от партийной принадлежности. Но, сколько именно у нас было сторонников, мы точно не знали.

Еще на пути в конференц-зал меня поразила тишина в коридорах здания парламента. В германском бундестаге я привык к куда более оживленной атмосфере. Когда мы вошли в конференц-зал, нас чуть удар не хватил. В зале с десятью рядами стульев сидели два человека. Кроме них – только пустые стулья и ветерок, который врывался через открытое окно и шуршал бумагами. Как выяснилось позднее, остальные депутаты либо были в отпуске, либо разъехались по выборным округам.

Мы начали свой доклад. Одно только распределение текста – кто, что и когда должен говорить – стоило нам многих часов, если не дней подготовки. Джулиан и остальные держались как ни в чем не бывало. Я был краток – ситуация сложилась уж очень абсурдная. Тот факт, что слушателей набралось меньше, чем докладчиков, лишало все мероприятие смысла. Можно было с тем же успехом вместо доклада просто поговорить по-человечески. Тем более что обоих присутствующих парламентариев ни в чем не требовалось убеждать.

Джулиан, как всегда, сделал вид, будто ничего не случилось. После мероприятия он быстренько смылся то ли в «Министерство», то ли куда-то еще. Я был немного расстроен. Как же мы сможем пробиться с IMMI в исландское законодательство, если на наш доклад явилось всего два человека? Двое депутатов и Биргитта. Для полного счастья нам не хватало еще шестидесяти. А мы ведь уже больше трех недель пробыли в Исландии.

Я уже почти забыл, как выглядит пустой конференц-зал и как это странно – говорить в пустоту. Тогда я понял, что мы успели отвыкнуть от неудач. Не знаю, с чего мы вообще взяли, что нам удастся быстро провернуть эту операцию.

Кроме многочисленных встреч, IMMI была связана с бесчисленными формальностями. Нам нужно было закончить подготовку сайта, придумать эмблему, договориться о структуре. Нужно было написать тексты и, что тоже немаловажно, распределить обязанности. Мы увлеклись и несколько недооценили трудоемкость операции.

Следующее вскоре настигшее нас бедствие уже зарождалось в наших собственных рядах. В наших гостиничных апартаментах между кучами набросанной как попало одежды и коробками из-под пиццы бушевала эпидемия «тюремного синдрома». Все мы, так прекрасно друг друга понимающие и так эффективно сотрудничающие в интернете, с каждым днем все тяжелее переносили физическое присутствие остальных. Сначала мне это наблюдение показалось забавным: во всем мире информационные технологии обвиняются в том, что порождают проблемы в области межчеловеческого общения, потому что отдаляют людей друг от друга – встречи с глазу на глаз заменяются видеоконференциями и электронными сообщениями, и люди страдают от ощущения изоляции и недопонимания, которое при непосредственном общении даже не возникло бы. В нашем случае все выходило ровно наоборот. Этого первого конфликта, повлекшего за собой серьезные последствия, скорее всего, не произошло бы, если бы мы не были вынуждены вместе жить в этом исландском отеле, если бы у каждого, по крайней мере, была своя комната.

Страсти впервые накалились в среду вечером, на третьей неделе нашего пребывания в Исландии. Поводом послужило открытое окно. Я куда-то уходил по делам и вернулся в номер, где все остальные усердно корпели над своими ноутбуками: Роп и Джулиан, Герберт и Смари. Наверное, в могиле, впервые вскрытой после десяти лет погребения, воздух и то был бы чище.

Я зажал пальцами нос, подошел к так называемому французскому балкону на другом конце комнаты и открыл балконную дверь, чтобы немного проветрить помещение. Герберт взглянул на меня с благодарностью, он уже пару раз выбегал в коридор подышать воздухом. Джулиан же замер над своим компьютером, поднял на меня взгляд и спросил, кто мне позволил просто взять и открыть окно. Его глаза метали искры. «Ты с ума сошел, Роп же замерзнет!» – произнес он резко.

Не знаю, почему он вдруг решил опекать Ропа. Скорее всего, ему самому было холодно. Все испуганно посмотрели на нас с Джулианом. Роп действительно сказал, что ему прохладно, но я же не собирался держать окно открытым всю ночь, о чем тут же сообщил. Джулиан ничего не ответил, но продолжал испепелять меня взглядом. Было совершенно ясно, что он ожидает от меня каких-то действий. Я вернулся к балкону и закрыл дверь, возможно при этом хлопнув ею несколько сильнее, чем требовалось, после чего покинул помещение. В тот вечер стало ясно, как быстро может накалиться обстановка.

Я купил себе плавки и маску для подводного плавания, отправился в бассейн и с головой окунулся в теплую воду. Я наслаждался изоляцией от внешнего мира, лишь приглушенно воспринимая его гул: крики детей, плеск воды, чмоканье приближающихся и снова удаляющихся купальных шлепанцев. В Исландии люди даже при минусовой температуре ходят в открытый бассейн. Проблемы расходов на подогрев бассейна никого не волнуют. На вулканическом острове повсюду бурлят источники, извергающие воду оптимальной для купания температуры. Вечером, когда от потемневшей воды поднимался пар, а взгляду открывались окружающие город заснеженные холмы, атмосфера была почти мистической.

У бассейна, в раздевалках, в душевых кабинах и даже в туалетах были развешаны предупредительные таблички самого разнообразного содержания: «Не нырять с бортика», «Не плавать на полный желудок», «Осторожно, скользко», «Соблюдайте чистоту», «Примите душ перед купанием». Иногда ко мне еще кто-нибудь присоединялся, например Роп и Фолькерт. Тогда мы вместе предавались буйным фантазиям. Роп выдвинул идею всемирной кампании по обеспечению всеобщей безопасности. Почему бы не увешать весь мир предупредительными табличками на все случаи жизни? Таким образом политики будут перегружены этой объемной темой и в итоге выведены из строя. Это был бы переход к анархии в очень безобидной форме.

Рождались у нас и другие замечательные идеи. Например, купить судно, лучше всего из тех, что предназначены для прокладки кабеля по морскому дну, и перестроить его в плавучий офис, чтобы путешествовать на нем по всему миру. Или добыть средства на покупку автобуса, на котором можно было бы разъезжать по Европе с первой в истории передвижной библиотекой секретных документов.

Мы и не заметили, как пролетело несколько недель. Никакого прогресса в отношении IMMI мы так и не достигли, и встал вопрос о том, что мы вообще делаем в Исландии. Я этот вопрос озвучил и тем самым нажил себе врагов.

«А как насчет WL?» – поинтересовался я. Наша основная работа простаивала вот уже в течение целого месяца. У нас скапливалось все больше новых документов, которые нужно было просмотреть и подготовить к публикации. «Когда мы вернемся к работе?» – спросил я.

Я видел нашу задачу в том, чтобы направить законодательство в нужное русло, а теперь процесс должен был продолжаться самостоятельно. В конце концов, этим кроме нас занимались еще и исландцы. «Почему бы нам эту тему не закрыть?» – спросил я.

Но Джулиан не хотел и не мог расстаться с этой темой. Он считал IMMI своим детищем. Впоследствии он своими недипломатичными высказываниями умудрился нанести серьезный политический ущерб всему проекту.

Мы все были людьми непростыми, и по мере нарастания давления межчеловеческие отношения стали давать первые трещины. В основном это касается нас с Джулианом. Остальные были скорее статистами, беспомощно наблюдавшими за нашими ссорами. В конце концов Джулиан обвинил меня в потере перспективы. Он утверждал, что я якобы упустил из виду глобальную цель и сосредоточился на мелочах. Я не могу назвать никакого ключевого события. Я не помню, с чего начались наши первые ссоры, но, скорее всего, с мелочей вроде открытого окна.

К тому же я начал откровенно критиковать поведение Джулиана. Например, посоветовал ему побольше внимания уделять своему внешнему виду. Он за это на меня сильно обиделся, но разве разумно идти на прием к министру юстиции как последний оборванец?

Кроме того, в Исландии начались утомительные дискуссии на тему, кто главный. Джулиан установил определенную субординацию: кто имеет право кого критиковать, а кто нет. Сам он, разумеется, занимал верхушку пирамиды. Это он объяснял своим незаурядным интеллектом и опытом. А поскольку он тогда был в хороших отношениях с Биргиттой, то постановил, что я не имею права критиковать не только его, но и ее, так как это и его коснулось бы.

Ко всему прочему, Джулиан решил, что должен серьезно со мной поговорить, потому что я якобы действую Биргитте на нервы. Позднее я ее об этом спросил, и она меня высмеяла – оказалось, это чистой воды выдумка.

– Тебя здесь все терпеть не могут, – сказал он.

– Кто это все? – переспросил я.

– Абсолютно все, – ответил он. – Каждый, кто имеет с тобой дело.

Его явно не устраивало то, что мы общаемся между собой. Он считал, что, если мы начнем обмениваться мнениями, «правда станет асимметричной». В интернете он мог держать группу в узде, а в Исландии она вышла из-под его контроля. У нас вдруг появилась чреватая бунтом возможность вместе сходить в кафе и обсудить WL.

В кратчайший срок наш гостиничный номер превратился в дурдом для особо неряшливых. Сначала уборщицам с большими черными пылесосами еще удавалось пробираться между кучами сваленных как попало вещей. Вскоре им даже в дверь стало не войти. Добродушные исландские уборщицы пару дней мужественно сражались за право уборки номера 23, но самое позднее дней через пять они сдали позиции. В итоге мы заключили перемирие и периодически совершали обмен пакетов с мусором на чистые полотенца и туалетную бумагу.

Никто из нас не готовил, даже никакой нормальной еды никто не покупал. Между разбросанной по полу грязной одеждой скапливались полупустые пакеты с чипсами. Целая гора вяленой рыбы, которую кто-то когда-то купил, но никто так и не стал есть, постепенно начинала разлагаться. От часа к часу зловоние усиливалось. Эту смесь из вонючих носков, обглоданной пиццы, вяленой рыбы и сероводорода следовало бы запатентовать в качестве орудия пыток.

Мне для выживания нужен хотя бы минимальный порядок, хотя бы крошечный намек на какую-то систему. Я не могу сконцентрироваться, когда вокруг меня царит сплошной хаос. Тут уж сколько апельсинового сока с улыбающимся апельсином на этикетке ни пей, все равно рано или поздно голова начинает гудеть. Даже десять раз проплыв бассейн туда и обратно, я не приходил в себя.

Однажды вечером я решил, что мне позарез необходимо избавиться от хронической усталости, и попросил Джулиана дать мне выспаться. Через некоторое время я услышал, как он по телефону разговаривает со знакомой. Он весело хохотал в трубку. Она явно предложила ему встретиться у нее дома. Я про себя вздохнул. Джулиан настаивал на том, чтобы она пришла к нам в номер. Проблема заключалась в следующем: у нас не только была всего одна комната, но и одна двуспальная кровать на двоих. Я отвернулся и накрыл голову подушкой.

Еще мы ссорились из-за того, что почти всегда приходилось его ждать. И без того сложно скоординировать довольно большую группу людей, склонных к анархизму. Для этого требуются незаурядные организаторские способности. Собирались ли мы на деловую встречу или просто на ужин, все регулярно стояли в дверях в полной готовности, и только Джулиан ждал персонального приглашения. Я был единственным, кто открыто возмущался, когда Джулиан продолжал безмятежно что-то печатать в своем ноутбуке.

Мне становилось все хуже. Я увяз в стрессе, беспокойстве и раздражении и ни на минуту не мог выйти из этого состояния. Исландия – чудесная страна, я потом ездил туда в отпуск с семьей, но что-то в нашем гостиничном номере, в воздухе, в сернистой воде, в отсутствии солнечного света, хаосе и высокомерной манере Джулиана невыразимо меня утомляло. Чтобы не свихнуться окончательно, я на 5 февраля заказал билет домой.

«Послезавтра улетаю, больше не могу», – сообщил я ему.

Наше расставание было уже отнюдь не задушевным.

Тогда мы с ним виделись в последний раз. После этого мы общались исключительно по интернету.

Возвращение в Берлин

Из аэропорта Шёнефельд я на метро поехал прямиком в центр, на диванчик для гостей в подвале клуба «Хаос». Там я часто ночевал, когда приезжал в Берлин.

Я был удручен. Если бы я в тот момент знал, что всего через несколько часов встречу женщину, на которой спустя пару месяцев женюсь, я бы, наверное, не так сильно переживал. Я очень благодарен своей судьбе за то, что белая полоса в очередной раз так неожиданно быстро сменила черную.

Но пока я еще уныло слонялся по клубным помещениям. Солнца в Германии было не больше, чем в Исландии. В ответ на полные оптимизма вопросы окружающих о моей поездке и продвижении IMMI я только отмахивался. Дескать, устал. Меня оставили в покое. Вероятность, что кто-то будет действовать мне на нервы или приставать с назойливыми вопросами, была, к счастью, очень невелика.

Я побрел в направлении Фридрихштрассе, чтобы купить что-нибудь поесть. Хотя я это делаю крайне редко, я выкурил косяк с марихуаной и постарался расслабиться. Совершенно случайно я оказался в местечке под названием «Дада Фалафель», модном восточном ресторанчике недалеко от Ораниенбургских ворот. Еще более случайно я встретил там Свена, своего знакомого, который ужинал с девушкой.

Свен несколько высокопарно нас представил: «Это Даниэль, мистер WikiLeaks в Германии, – произнес он, указывая на меня. – А это Анке, она работает в „Майкрософт“. – Он указал на мою будущую жену и добавил: – Но, несмотря на это, она очень славная». Я жевал свой фалафель и разглядывал Анке поверх месива из капустного салата и хумуса. Клевая. Одета модно. Свой неповторимый стиль. Держится уверенно. Хорошее чувство юмора.

В итоге мы проговорили весь вечер. Окружающий мир постепенно растворился и отошел на задний план, еда сначала остыла, а потом затвердела на тарелках в виде замысловатых клейких образований. Со временем кто-то унес наши приборы. С таким же успехом они могли поменять всю обстановку, зажечь фейерверк прямо у наших ног или раздавать стодолларовые купюры – мы были полностью поглощены беседой.

Анке тогда почти ничего не знала о WL, практически не слышала ни о Джулиане, ни обо мне. В фирме «Майкрософт» она занималась стратегиями открытого правительства. В общем, той же темой, но с другого конца. И по-моему, она там очень неплохо выполняла свою работу.

Анке обо всем, что с ней происходило, писала в «Твиттере», и в тот же вечер она написала, что «познакомилась с одним из основателей WL» в ресторане «Дада Фалафель» и какой интересный у нас получился разговор.

Около половины второго ночи я вернулся в клуб. В голове у меня теснились мысли, многие из которых касались прошлого, а некоторые – будущего. Я долго не мог уснуть. Но не без удовольствия залез в спальный мешок: наконец-то я был один. И впервые за долгое время я снова почувствовал интерес к женщине. Я надеялся, что тоже понравился Анке. Странно. Я дивился сам на себя. Куда подевалось плохое настроение? Я уткнулся лицом в подушку и уснул. Мне кажется, что во сне я улыбался.

С тех пор мы с Анке встречались почти ежедневно, и я очень быстро оправился от рейкьявикского «тюремного синдрома».

Я был в приподнятом настроении, когда в первый раз за четыре дня вышел на связь с Джулианом. Я рассказал ему о своей удачной находке по имени Анке. Первой его реакцией были слова: «Нарой на нее компромат». Это якобы пригодится мне впоследствии, когда наши с ней отношения закончатся. Тогда у меня будет на нее управа. Я был ошеломлен, но Анке только рассмеялась, когда я показал ей отрывок из этой переписки.

«Извини, в последнее время со мной было непросто», – написал я ему. Мне не трудно извиниться, а на этот раз это было особенно легко. Вернувшись в Берлин, я осознал, что в Исландии действительно был немного не в себе.

Когда я вспоминал, как стоял в коридоре гостиницы, нервно притопывал ногой и внутренне чуть ли не взрывался только потому, что Джулиан в очередной раз заставлял пять минут себя ждать, то сейчас, в Берлине, воспринимал того исландского Даниэля как своего злобного двойника. Он казался мне несносным комком нервов. На самом деле это открытие было обнадеживающим. Дело обстояло бы гораздо хуже, если бы все обвинения Джулиана оказались необоснованными.

Мне очень хотелось, чтобы все непременно снова стало хорошо. Тогда я не предполагал, что Джулиан не намерен отступаться от своего дурного мнения обо мне. Я могу быть очень настойчивым. Если человек стал мне дорог, ему не так-то просто меня отпугнуть.

«Мы не можем решить это сейчас», – ответил он.

«Потом?»

«Может быть».

Самый верный способ разозлить Джулиана – это в газетной статье про WikiLeaks назвать Даниэля Шмитта основателем сайта. Он страшно боится, что у него этот титул отнимут. С тех пор как дела WL пошли в гору и появились деньги, слава и почет, ему, все это задумавшему, разработавшему и отвоевавшему, стало совершенно невыносимо делиться вниманием общественности с каким-то приблудным оборванцем из Висбадена.

Мне самому очень хорошо знакомо чувство, когда твои идеи и достижения не ценят. Я старался с пониманием относиться к переживаниям Джулиана. Но стоило мне только серьезно задуматься на эту тему, как понимание мое куда-то девалось.

На самом деле я уже выработал привычку в каждой беседе с журналистами упоминать, что я один из первых соратников, но не учредитель. Даже когда меня никто об этом не спрашивал. Иногда еще перед тем, как мне предлагали сесть. Я до сих пор, спустя месяцы, продолжаю уточнять у журналистов, утверждал ли я когда-нибудь в их присутствии, что я учредитель WL. Я всегда говорил, что «рано примкнул к WL и прижился».

Когда я рассказал Джулиану про Анке, он меня тут же спросил, не та ли это самая девушка, которая познакомилась с «основателем WL». Одна только мысль о том, что я перед девушкой похвалялся его WL, уже должна была лишить его сна. Наверное, он представлял себе, как я в ораторской позе стою у бара, окруженный десятью супермоделями, и рассказываю одну геройскую историю о WL за другой – и в итоге все девушки буквально падают к моим ногам.

Мне, во всяком случае, кажется, что никто не придавал такого огромного значения термину «основатель», как сам основатель. Большинству журналистов это было абсолютно безразлично. Я мог с тем же успехом сказать им, что я «вице-пресс-атташе по особым вопросам в Германии и Средней Европе», – им же нужно было хоть как-то меня назвать в своей статье.

Еще Джулиан рассказывал, что мои знакомые из клуба «Хаос» плохо обо мне отзывались. Дошло до того, что я некоторых из них не пригласил на свадьбу. Они ему якобы советовали от меня избавиться, потому что я плохо справляюсь с оповещением средств массовой информации в Германии, сообщил он мне. И что из-за меня люди не присоединяются к WL, потому что их отпугивает мой характер и мои анархистские взгляды. Меня крайне раздражали все эти сплетни.

Джулиан обвинял меня в том, что я больше всего боюсь, как бы у меня кто-нибудь из клуба не отнял мою работу. Но моя проблема уж точно была не в этом. Ощущение, что за моей спиной плетут интриги, удручало меня куда больше. Но не потому, что я непременно хотел быть пресс-представителем WL и опасался конкуренции, а потому, что я не пережил бы, если бы наше клубное братство распалось. Вдруг я задумался о том, насколько хорошо я на самом деле знаю остальных.

Я долгое время не был членом клуба, не платил взносов, но всегда старался по мере возможности приносить пользу. Я обеспечивал оборудование, помогал в организации мероприятий. Клубная жизнь проходила в постоянных тусовках, а это было не по мне. И все-таки меня мучила совесть, поскольку я частенько ночевал на их красном диване. Тогда я спросил остальных, как они к этому относятся, и они ответили: «Ты уже давно стал частью клуба». Для меня это было большой честью, чем-то вроде посвящения.

В клубе уже не раз возникали трения. Я был не первым, чей вклад был по достоинству оценен. Многие члены клуба до меня отличались куда более серьезными заслугами. А успех одних мог привести к недовольству других, такое случается даже в самых лучших организациях. Но клубу удавалось пережить такого рода конфликты. Важно, что здесь было не принято завидовать успеху товарищей. Обычно это вызывало лишь живой интерес. Иногда кто-нибудь спрашивал, не надо ли чем-то помочь, а потом все снова возвращались к своим делам.

У меня ушли месяцы на то, чтобы собраться с духом и спросить тех, о ком Джулиан утверждал, будто они плохо обо мне отзывались, не пора ли нам разрешить наболевший вопрос. Следующая небылица подобного рода заключалась в том, что меня переманивают к себе секретные службы, поскольку такие люди, как я, попадая в стрессовую ситуацию, становятся для них легкой добычей. Я задавался вопросом, какие секретные службы могли бы мной заинтересоваться и какую почетную должность они могли бы мне предложить. Заведующий столовой? Сторож в архиве секретной документации? Все эти заговорщицкие теории напоминали второсортный шпионский фильм.

Почти сразу после моего отъезда Джулиан начал критиковать исландскую политику, в частности, нападать на Министерство юстиции, с которым мы собирались сотрудничать по вопросам продвижения IMMI.

«Твиттер» изначально использовался нами в качестве нейтральной возможности держать сторонников WL в курсе новостей. Разумеется, мы давали ссылки на важные тексты, что соответствовало нашему общему направлению. Но со временем наш аккаунт в «Твиттере» превратился в монолог на тему «Что думает Джулиан Ассанж». Вскоре Джулиан стал писать о «своих» последователях и «своем» аккаунте. И критиковать его заметки в «Твиттере» строго воспрещалось. Один раз он обозвал каких-то журналистов «круглыми идиотами», а потом, хотя никто ничего подобного не спрашивал, объявил, что у него нет времени на интервью, причем в рассылке на 350 тысяч адресов.

Однажды он в «Твиттере» раскритиковал статью в американском разоблачительном журнале «Мазер Джонс». Впоследствии автор статьи принимал участие в пресс-конференции WL на тему афганских улик и, пользуясь случаем, поинтересовался, чем Джулиану так не понравился его материал. Джулиан ответил со свойственной ему объективностью, что у него «сейчас нет времени копаться во всяком дерьме». Его тогда больше всего раздражало, что журналисты пользуются «антинаучными методами», вместо того чтобы опираться на «первоисточник», как полагается профессионалам. Но и он сам не всегда мог документально подтвердить свои высказывания. Например, о том, как его в очередной раз преследовали.

Я никак не мог понять, откуда у Джулиана взялась эта мания преследования. Создавалось такое впечатление, что он мог удостовериться в важности своей деятельности, только став «врагом государства №i». В Исландии он купил книгу Солженицына «В круге первом». Обнаружив ее в антикварном магазине, он прямо засиял от счастья. Солженицын – это классическое чтиво анархистов, но для Джулиана оно имело особое значение. Он полностью разделял взгляды русского писателя, долгое время находившегося в лагере ГУЛАГ, а потом в изгнании в казахской степи.

Джулиан видел много сходства между своей жизнью и судьбой ученого математика и философа.

Будущий лауреат Нобелевской премии в области литературы был арестован за то, что в письмах другу позволил себе критически высказаться в адрес Сталина. Джулиан когда-то опубликовал в своем блоге пост на эту тему. Он писал: «Момент истины наступает только тогда, когда тебя арестовывают». Пост 2006 года под названием Jackboots полон героического романтизма. Джулиан писал об ученых, заключенных в сталинские лагеря, и о том, как ему близки описанные ими переживания. Истинная убежденность постигается, «когда они за тобой приходят и своими кирзовыми сапогами вышибают твою дверь».

Он то и дело обвинял исландскую полицию в том, что она ведет за ним слежку. А когда он летел на конференцию в Осло, к нему якобы приставили двух сотрудников Госдепартамента США. У него, мол, даже есть неопровержимые доказательства того, что они находились с ним в одном самолете. И обо всем этом он по «Твиттеру» оповещал наших – нет, простите, своих – сторонников. За гостиницей, по утверждениям Джулиана, тоже была установлена слежка.

Интерес к нашим публикациям только возрастал благодаря нагнетаемой им атмосфере постоянной угрозы. Мы прекрасно обходились без отдела маркетинга – что правда, то правда.

Видеофильм «Сопутствующее убийство»

Еще в Исландии Джулиан вместе с остальными начал работать над видеоматериалом «Сопутствующее убийство». На месте участие в проекте принимали Биргитта, Роп и еще два-три исландца, которые в основном обеспечивали техническую поддержку. Техники и я работали дома на своих компьютерах. Остальные сняли дом на окраине Рейкьявика, закрылись в нем, занавесили окна и обрабатывали видеоматериал.

В то время у WikiLeaks появились два новых сотрудника: исландские журналисты Кристинн Храфнссон и Инги Рагнар Ингасон. В творческой подаче нашей следующей публикации, несомненно, была заслуга Кристинна и Инги. Оба в прошлом работали в телевизионном сегменте, Инги был режиссером. Они уговорили Джулиана опубликовать видеоматериал в форме отдельного фильма.

Кристинн очень быстро понял, какую роль может сыграть WL в его журналистской карьере. На сегодняшний день он является новым пресс-представителем WL. Мне кажется, что это он привлек к делу Инги, а чуть позже еще и одного семнадцатилетнего юношу – он впоследствии занял особый пост «мальчика на побегушках», смысла которого мне так и не удалось постичь. Позднее Джулиан в своих обвинениях в мой адрес часто обращался к поддержке Кристинна: «Кристинн может подтвердить, что ты настраивал остальных против меня, Кристинн то, Кристинн сё».

Тот факт, что я не хотел и не мог вернуться в Исландию, не обсуждался. Я чувствовал, что для Джулиана мое присутствие нежелательно, и тему эту не поднимал. Я прекрасно мог работать на WL из Берлина. Теперь у меня была серьезная причина, чтобы отсюда не уезжать: Анке. Мы очень быстро поняли, что созданы друг для друга. Мы придерживались одних и тех же взглядов, оба стремились улучшить окружающий мир и общались на равных.

Вопрос же о том, как сложатся мои дальнейшие отношения с Джулианом, по-прежнему оставался открытым. Я пытался вызвать его на разговор, но он уклонялся. Общались мы только в чате, хотя многие советовали нам встретиться, чтобы выяснить отношения. Наша переписка становилась все более странной. В начале мая я предпринял очередную попытку понять, в чем же он меня, собственно, обвиняет. Вот отрывок из нашего диалога: