Моя судьба. История Любви Матье Мирей
Странное ощущение: мне как будто не хватает воздуха. Хочется вдохнуть его всей грудью, но только не там, где я нахожусь. Хуже всего, когда такое накатывает на меня в студии.
Еще пример: мне нужно было за четыре дня записать новую программу и выступить с ней перед публикой. Репетиции проходили трудно.
— Что с тобой? — спрашивал меня Джонни.
— Ничего.
— Что значит «ничего»? Ты больна?
— Нет. То есть, да. мне нездоровится. Я хочу уехать.
— Но, послушай, Мирей. это невозможно. ведь соберется публика.
В самом деле, я не могу себе этого позволить. Публика. В зале будет всего человек сто. Но сто человек или даже меньше, все равно — это ПУБЛИКА, и она для меня священна. Эти четыре дня были каким-то кошмаром! Наконец все осталось позади.
Затем предстояло записать пластинку на немецком языке. Джонни решил, что перед тем мне полезно будет немного подышать горным воздухом. Ведь после смерти тети Ирен — а она скончалась три с половиной года тому назад — у меня не было ни дня передышки: я все время колесила по свету. Я сама так хотела. Перемена мест не спасает от горя: усопшие путешествуют вместе с тобой. Но гастроли заставляют тебя работать.
— Пожалуй, мы переусердствовали… — говорил иногда Джонни.
Мы объехали чуть ли не весь земной шар: снова побывали в Токио, Лондоне, Нью-Йорке, Берлине, были в Бейруте, Мадриде, Мехико.
Верный своему решению, Джонни поселил меня вместе с сестрами, Надин и учительницей немецкого языка в отеле «Шпитцингзее», в 60 километрах от Мюнхена, а сам вернулся в Париж, надеясь, что мы пробудем недели три в этом, как он считал, уютном гнездышке.
Это было поистине идиллическое местечко на берегу горного озера. Зимой здесь ходят на лыжах, катаются с гор на салазках и спортивных санях, к услугам отдыхающих кегельбан, каток, спортивные игры на льду. Летом — а мы были там как раз в конце июля — катаются на парусных лодках, на водных лыжах, ловят рыбу, любуясь синим небом, по которому бегут белые облачка, почти задевая верхушки темных сосен. Так бывает обычно. Но тогда — в 1977 году — лето выдалось отвратительное. Просто «Грозовой перевал»[34]. В горах завывал ветер. Плотные тучи обложили небо. День походил на сумерки, можно было разглядеть лишь силуэты сосен, озеро бушевало. Построенная в швейцарском стиле гостиница и та приобрела зловещий вид, украшавшие ее оленьи головы наводили тоску. А если у тебя еще кошки скребут на душе. Учительница была непреклонна: после завтрака — немецкий язык, после обеда — немецкий язык, гулять все равно погода не позволяла. Песни, над которыми я работала, были очень трудные, они были написаны на стихи Гете и Шиллера, а их поэзию особо веселой не назовешь. В то утро, о котором идет речь, Надин не спешила заказывать первый завтрак. Она хотела дать мне выспаться, а я все еще не высовывала носа из своей комнаты. Первый завтрак был для нас неким священнодействием. Он напоминал о семейных традициях. Заряжал всех хорошим настроением на целый день. Где бы мы ни находились, все дружно собирались за первым завтраком. Мне нестерпима мысль завтракать в постели одной, с глазу на глаз с подносом.
— Я ее не видела, она, должно быть, еще не проснулась, — сказала Матита.
Все уже проголодались, и Надин решилась заглянуть ко мне в номер. И в страхе отпрянула: моя кровать была пуста. Надин привязана ко мне, как сестра. Каждый, кто знает, до чего она впечатлительна, легко представит себе, какой переполох она подняла в гостинице. Наконец ей удалось установить, что я чуть ли не на заре вызвала такси и куда-то уехала.
В каком-нибудь американском фильме эта история могла бы показаться смешной. Но взбалмошной меня не назовешь. Вспоминаю, как однажды Жан Ко брал у меня интервью; по его словам, он задумал проверить, в самом ли деле я «марионетка Старка, которую тот из-за занавеса дергает за ниточки»!
— Бывают у вас приступы гнева, подвержены ли вы капризам? — спросил меня журналист.
— Нет, никогда.
— Почему?
— Потому что в семье нас было пятнадцать человек. Тут уж не до капризов.
Словом, Надин, понимая, что дело не в капризе, безумно встревожилась и кинулась звонить Джонни:
— Может, следует обшарить дно озера?
— Но ведь она уехала в такси! Лучше наведите справки в аэропорту! Таким образом Надин и напала на мой след. Она узнала, что я улетела в Париж. Джонни решил, что самое милое дело — перехватить меня при выходе из самолета в Руасси, и поручил это шоферу.
— Тут моя вина, — сказал он Надин. — Мы потребовали от нее нечеловеческих усилий.
— Я знала, что она вот-вот сорвется! — ответила Надин. — Еще когда она снималась на телевидении у этого бездушного режиссера!
Стремясь всячески защитить меня, она не раз ссорилась с этим человеком, и он в конце концов запретил ей появляться в студии!
— А сколько времени Мирей уже без отдыха! И тут еще эта учительница морочит ей голову! А в довершение всего — отвратительная погода… От нее от одной можно впасть в хандру! Вы себе это в полной мере не представляете, господин Старк!
В аэропорту я сразу же увидела знакомого шофера. Слава богу, Джонни там не было. Я попросила шофера получить мой багаж.
Бедняге пришлось тщетно его дожидаться. Никакого багажа у меня не было. Сама же я вскочила в такси и поехала на Лионский вокзал. В тот же вечер я была в Авиньоне. У своих.
Я еще не жила в новом доме моих родителей. Он был мне совсем незнаком. Я еще не сумерничала у камина, который соорудил мой отец. Я не видела, как рос Венсан.
Меня встретили как долгожданного гостя. Как встречают блудного сына. Я позвонила Джонни. Он не сомневался, что я нашла себе прибежище в Авиньоне. И был спокоен. Все уладится. Пластинку на немецком языке можно будет записать позднее. В одном он был твердо уверен: через две недели назначен гала-концерт, и он знал наверняка, что на встречу с публикой я непременно приду.
Следующим летом я снова вернулась в Мюнхен. На этот раз стояла солнечная погода. Особняк, где меня поселили, находился в богатом квартале. Однако большую часть дня мы проводили в «бункере»: позади дома, в подвале, Христиан Брун оборудовал одну из лучших в Германии студий звукозаписи. На погоду мы не обращали внимания, так как все время сидели с наушниками на голове, записывая пластинку.
— А теперь на очереди песня «Письмо из Стамбула», — объявил Джонни.
— Мне она не нравится!
— Поверь, Мими, это — прекрасная песня. Прослушай ее внимательно, а уж потом суди! Христиан написал чудесную музыку с восточным колоритом. В песне рассказывается о рабочем, который получил письмо из дому: дети скучают без него. Он отвечает, что заработает немного денег для семьи и тогда вернется в Стамбул. Песня должна тебе понравиться!
— Мне больше нравится песня «Santa Maria». Она проникнута христианским духом.
— Это совсем иное дело. Песню «Santa Maria» ты исполняла на многих языках. А песню «Письмо из Стамбула» будешь петь только в Германии.
— А потом и в Турции! Вы, пожалуй, захотите, чтобы я выучила еще и турецкий!
Все смеются. Это не исключено.
В семь вечера мы возвращаемся в дом. Кстати, здесь есть и крытый бассейн. Ведь в Мюнхене под открытым небом купаться можно далеко не всегда. К обеду мы не переодеваемся, садимся за стол в чем были. Нас приезжает проведать немецкий артист номер один — сорокалетний Петер Александер, он не только поет и танцует, но и исполняет драматические роли.
Я нередко выступала с ним в различных шоу. В последний раз мы виделись во Флориде: вместе снимались в «Дисней-уолд» для рождественского шоу.
— Ты тогда походила на школьницу приехавшую на каникулы!
— Ты тоже отнюдь не походил на старичка!
Какие последствия имело наше совместное путешествие по стране, где царили Микки Маус и Рождественские деды? Некоторые журналисты расписали его как свадебное путешествие Мирей и Петера.
Меня не раз «обручали» в Германии, как, впрочем, во Франции, Италии и Америке. Однажды я исполняла дуэтом с Полом Анкой песню о влюбленных, которых после короткой встречи жизнь надолго разлучает. Еженедельники тут же сделали свои выводы.
Большой радостью и честью стало для меня то, что Пол Айка не только сам оценил мое творчество, но и решил сделать его достоянием широкой публики в Соединенных Штатах. В своих студиях звукозаписи в Лос-Анджелесе с утра появлялся первым, а вечером уходил последним. Он обладает абсолютным слухом, предельно собран, и от его внимания ничто не ускользает. Как-то вечером мы с ним просматривали фильм «Самый длинный день»; в одном из эпизодов Пол снят в составе отряда из 235 солдат, которые штурмуют мыс Ок 6 июня 1944 года.
— Я дважды «отличился» тогда, — сказал он мне. — Во-первых, только я один получил увечье во время киносъемок: порезал руку об острый край скалы; а во-вторых, я сочинил песню для этого фильма![35]
Кроме того, Пол сочинил также и хватающую за душу песню к фильму «Исход» и еще уйму других; несколько из них, в том числе «Ты и я» («You and I»), «Париж в чем-то не прав» («Paris is something wrong»), мы записали на двух языках на пластинке-«гиганте». Работа длилась полгода. Мы отпраздновали появление пластинки в Париже, куда Пол часто приезжает, потому что его жена Анна — француженка.
Женившись на ней, он стал истинным ценителем французских вин. Когда в ресторане метрдотель предлагает ему отведать бордосского вина «О-Брион», он, в отличие от большинства американцев, может ответить:
— Согласен! Этот сорт — урожая 1978 года — удался на славу! Такое вино есть у меня в погребке!
Анна родила ему пять дочерей; как-то мы все вместе отдыхали две недели на его яхте. Мы с ним продолжали в это время заниматься английским — думаю, именно ему я обязана своими успехами в овладении этим языком. Младшей дочери Пола было тогда всего полтора года, а старшей — 11 лет. Айка — образцовый папаша, он даже получил в Калифорнии приз Общества примерных отцов; так что его, меньше чем кого-либо другого, можно заподозрить в любовной интрижке. Но ведь заподозрили! И с кем? С Мирей! Как говорится, дальше идти некуда. Но разве можно было записать пластинку «Ты и я», не глядя друг другу в глаза, не создавая впечатления, что веришь тому, о чем поешь, особенно когда вас снимает такой замечательный фотограф, как Норман Паркинсон? Он фотографировал саму английскую королеву!… С тех пор как мы знакомы, на конвертах моих пластинок не раз появлялась выполненная им моя фотография.
Пол сделал мне бесценный подарок: направил ко мне дирижера своего оркестра. Дон Коста был дирижером у Фрэнка Синатры и аккомпанировал выдающимся певицам — Барбре Стрейзанд и Лайзе Миннелли. Коста приехал в Париж, чтобы записать на пластинки песни, которые он сочинил для меня: «Танцуй, Франция», «У меня всего одна жизнь», «Осенняя симфония». Должна признаться, это он посоветовал мне попросить Лайзу и Барбру, чтобы они разрешили мне исполнять песни из их репертуара: «Влюбленная женщина» и «Нью-Йорк, Нью-Йорк…».
Появление пластинки на английском языке мы отпраздновали в узком кругу в Лос-Анджелесе 22 сентября следующего года в ресторане «Эрмитаж». Заодно отмечался двадцатилетний юбилей деятельности Пола, а также мои первые шаги в «его королевстве пластинок». Два известных французских повара — Бокюз и Эберлен — составляли меню. Стол был накрыт на 26 персон. Среди гостей Пола были многие знаменитости американского шоу-бизнеса.
— Ну, как у тебя с головой? — спросил меня Джонни после трапезы.
— Все в порядке! — ответила я, думая, что он намекает на обилие разных вин на столе.
— Значит, она у тебя не кружится?
Я рассмеялась, поняв, что он спрашивает, не вскружил ли мне голову успех.
— Честное слово, нет!
— Если ты сейчас не зазналась, то с тобой этого уже не случится!
В газетах еще несколько раз намекали, будто Пол Анка неравнодушен к своей «красотке».
Некоторое время спустя я снова встретилась в Мюнхене с Хулио Иглесиасом. Он выступал там в Олимпийском зале. В конце его сольного концерта, который привел почитателей Хулио в исступленный восторг, на сцену хлынул ливень цветов. И вдруг артист громко сказал:
— Я вижу в первом ряду милую моему сердцу Мирей Матье и прошу ее спеть вместе со мной!
Он заставил меня подняться на сцену, и мы спели дуэтом три песни на испанском языке. Заранее мы к этому не готовились, но я хорошо помнила его песни, ибо есть у меня особое пристрастие: я знаю наизусть не только свои песни, но и песни тех, кто мне дорог, — Азнавура, Холлидея, Иглесиаса.
С Хулио мы подружились, когда он впервые выступал в Париже в 1975 году Мы встретились в одной из телевизионных студий и сразу же прониклись симпатией друг к другу Я тогда же выучила две его песни — «Мануэлу» и «Песню о Галисии». Когда Хулио где-нибудь далеко, он присылает мне короткие письма; они начинаются словами «Милая сестренка» и заканчиваются словами «До скорого свидания».
После Хулио у меня три года назад появился новый «жених» — Зигфрид, белокурый немецкий волшебник из Лас-Вегаса. Когда он приезжал вместе со своим партнером Роем на отдых в Европу, мы с ним виделись либо в Мюнхене, где я записывала пластинки, либо в Париже: им обоим нравилось вновь окунаться в атмосферу мюзик-холла «Лидо», где они выступали в начале своей артистической карьеры.
Мама простодушно поверила, что я, быть может, стану госпожой Зигфрид. Во всяком случае, такие разговоры пошли в Авиньоне.
— Алло, мама! Что это тебе вздумалось объявлять о моей свадьбе?! Откуда ты взяла такое!
— Послушай, Мими… Ко мне пришел какой-то журналист. Он показал мне фотографию, где ты снята рука об руку с Зигфридом, и спросил: «Стало быть, они скоро поженятся?» А я ответила, что это вполне возможно, так как ты посулила преподнести нам большой сюрприз на Рождество!
— Ты даже не понимаешь, мама, сколько шума наделали твои слова! Мы были на званом вечере у Пьера Кардена, я стояла между Зигфридом и Роем.
— Откуда нам знать! Зигфрид держал тебя под руку, как в наших краях держат суженую! У вас обоих был такой счастливый вид.
— Да мы и не чувствовали себя несчастными! Пора уже тебе знать, какие тут у нас обычаи!
Если бы мне пришлось выходить замуж за всех мужчин, которые держали меня под руку…
— Надеюсь, ты все же когда-нибудь найдешь время выйти за кого-либо замуж.
— Я тебе сообщу об этом первой.
— Так о каком же большом сюрпризе ты вела речь?
— Скажу тебе. когда наступит Рождество!
А то вдруг промелькнуло сообщение, будто я неравнодушна к Патрику Даффи, исполнявшему роль Бобби в сериале «Даллас». Слух этот был уж вовсе нелепым, потому что я встречала в Руасси Патрика, когда он прилетел туда вместе со своей женой Каролиной. Не в моих правилах «уводить» чужого мужа, да еще на глазах у его жены! С Бобби, виновата, с Патриком я познакомилась на премьере мюзик-холла «Мулен Руж» в Лас-Вегасе. Он сразу же мне признался, что очень любит петь. Сказано — сделано, и уже вскоре мы записали на пластинку песню «Вместе мы — сила», которую исполнили дуэтом. Он сказал, что охотно приехал бы во Францию. И я пригласила его принять участие в программе «Перед вами Мирей Матье», которую мы готовили с Карпантье. В ней обещали также выступить Иглесиас и Джон Денвер.
Я до сих пор не понимаю, как можно было распустить слух о нашем «романе» с Патриком, потому что рядом с ним всегда была Каролина! Она была очень рада, что снова попала в Париж. Она балерина и приезжала сюда несколько раз с Канадским балетом и балетной труппой «Харкнесс». Она водила Патрика на левый берег Сены, чтобы показать ему небольшую гостиницу, в которой когда-то жила «за пять долларов в сутки».
— Моя жена превосходно готовит, — сообщил мне Патрик. — Она прекрасно кормит наших рыбок и птиц, трех собак, кота и обоих наших мальчишек. Сказывается ее французская кровь. Мои родители — чистокровные ирландцы, потому меня и назвали Патриком — в честь святого покровителя нашей родины.
Я знаю наизусть не только свои песни, но и песни тех, кто мне дорог, — Азнавура, Холлидея, Иглесиаса…
Забавная подробность: Патрик не носит смокинга. Ему нравится расхаживать в джинсах. А когда надо появляться в обществе, он надевает смокинг Бобби, своего любимого персонажа! В нем он и пришел на обед, который я устроила в его честь в ресторане «Максим». Но уже через минуту Патрик снял галстук. Скрипачи оркестра замерли со смычками в руках: находиться в этом фешенебельном ресторане без галстука не принято. Чтобы «разрядить обстановку», все наши друзья — Ив Мурузи, отец и сын Клерико (владельцы «Мулен Руж» и «Лидо»), Жильбер Карпантье, режиссер Андре Флерерик — последовали примеру Патрика. Такого здесь еще никогда не видали! Не видали никогда и того, чтобы хозяйка званого обеда покинула своих гостей посреди трапезы. Дело в том, что застолье затянулось, а я, как Золушка в полночь, должна была исчезнуть, чтобы пойти лечь спать, заснув на свои десять часов: назавтра мне предстояло записывать пластинку. Если не высплюсь, голос совсем не будет звучать.
Заметив, что я потихоньку ухожу, Патрик спросил:
— Она что, спешит на концерт?
Ему объяснили, в чем дело. Он очень удивился, узнав, что я так строго соблюдаю режим.
Мой флирт с миром оперы
Как зритель я страстно люблю Мориса Бежара. Танец вообще и Бежара — в особенности. Я никогда не видела его спектакли во внутреннем дворе Папского дворца в Авиньоне, потому что в ту пору еще клеила конверты на фабрике. Однако я видела его по телевизору, затем в Париже во Дворце конгрессов — там-то я и воспылала к нему любовью. Вот почему, когда он в 1980 году пригласил меня участвовать в его музыкальном представлении «Большая шахматная доска», я просто онемела.
Он сказал мне: «Мне хотелось бы, чтобы вы спели в моем спектакле одну из песен Шуберта. Но я вас, должно быть, сильно удивлю, когда скажу, что петь вы будете в джинсах…»
Действительно, в такой одежде я бываю только на лоне природы. Я часто облачалась в самые экстравагантные костюмы в постановках Карпантье, но не представляла себе, что можно петь Шуберта в джинсах.
— Это вас смущает?
— Нисколько, раз вы об этом просите.
Я всегда стараюсь встать на точку зрения режиссера. А потому надела джинсы и начала ходить на все репетиции вместе с танцорами, не уставая восхищаться скромностью, терпением и выдержкой этих самозабвенных тружеников. Такой неустанный труд мне понятен, я не просто восторгаюсь — я преклоняюсь перед ним. В это время Бежар вынашивал замысел поставить на сцене (в Женеве) оперу «Дон Жуан», пригласив на главную роль Руджеро Раймонди, который не так давно сыграл ее в кино с потрясающей силой. Я несколько раз смотрела этот фильм, мне бесконечно нравились и сама опера, и певец.
А позднее одна моя близкая приятельница-журналистка — не удивляйтесь, и такое бывает! — рассказала мне, что она брала интервью у Раймонди.
— Угадай, что именно он распевает для собственного удовольствия, находясь в ванной комнате? Песни, которые поет Синатра! Руджеро очень хотел бы при случае побеседовать с тобой, потому что Синатра тебе хорошо знаком. Не съездить ли нам в Женеву на премьеру с участием Раймонди?
Со временем у меня всегда туго, и осуществить этот план было не так-то просто. Нам удалось побывать только на первой репетиции в костюмах.
— Будьте снисходительны, — сказал нам Бежар. — До премьеры целых десять дней, и мы еще поработаем.
Катя Риччарелли, исполнявшая партию Донны Анны, наступила на шлейф своего платья; пожарный ни на шаг не отставал от актера, державшего факел в руке, опасаясь, как бы тот не подпалил занавес. Но нашему взору уже представал впечатляющий спектакль о Дон Жуане. Артисты — в костюмах, изготовленных из тканей старинного образца, богато расшитых и украшенных драгоценными камешками; на вращающейся сцене возникают дома и улицы города давних времен, а затем смена декораций — и перед нами уже толпа туристов в черных очках, они тоже становятся очевидцами вечной истории о Дон Жуане.
После спектакля — ужин в узком кругу: директор оперного театра Юг Галль, Раймонди, Бежар и (какое чудо!) недоступная Жанина Рейс. У этой белокурой женщины страстный темперамент южанки; ей свойственна необыкновенная живость, само ее присутствие поднимает тонус у окружающих, она столь своеобразна, что даже не думаешь, красива она или нет.
Жанина — «владычица мира оперы». Ее всюду встречает восторженный шепот: «Она пестовала саму Марию Каллас!»
Да, она преподаватель пения, но не только: она репетирует с певцами, дает им ценные советы, шлифует их голос; она признанный авторитет в области вокального искусства. Оперные артисты боготворят Жанину, дорожат каждым часом работы с ней. Она ездит по всему свету, как и они: сопровождает то Терезу Берганца, когда та исполняет партию Кармен в театре «Ла Скала», то Пласидо Доминго, когда он поет Фауста в театре «Ковент-Гарден», то Руджеро Раймонди, исполняющего партию Бориса Годунова в Берлине…
Мне хорошо известна ее высокая репутация. Я всегда мечтала ее встретить, и, видимо, так истово, что мечта моя сбылась. Как бывает почти всегда, этому помогло непредвиденное стечение обстоятельств!
Мы с Раймонди встретились впервые.
— Но наши фотографии уже встречались, — пошутил он. — Они висят рядом в столовой театра.
Я и в самом деле выступала там с тремя сольными концертами, и зал был полон. Значит, я оставила о себе добрые воспоминания, во всяком случае — в театральной столовой.
— Вам никогда не приходило в голову попробовать свои силы в оперном жанре? — спросил меня Раймонди.
— Я бы в жизни на это не решилась.
— Она была бы прелестной Церлиной[36], - заметил Бежар.
Жанина Рейс хранила молчание. Собравшись с духом, я обратилась к ней и сказала, что если бы она любезно согласилась дать мне несколько уроков, то, конечно, научила бы меня многому Вежливо, но холодно она ответила, что эстрадное искусство не по ее части. Я повторила, что могу показаться назойливой, но с ее помощью, вероятно, могла бы понять то, что до сих пор от меня ускользает, так как музыкального образования я не получила. В ответ она сказала, что редко бывает в Париже, потому что ездит со своими подопечными по разным странам, где они выступают на сцене или записывают пластинки, и происходит все это то в Америке, то в Европе.
— Я вас прекрасно понимаю, — продолжала я настаивать. — Но все-таки иногда вы в Париже бываете.
— Очень редко.
Убедившись, что от меня не так легко отделаться, она дала мне номер своего телефона, но предупредила:
— Застать меня очень трудно. Однако. если вам повезет.
— Порой мне везет.
Вечер прошел прекрасно, мы очень приятно провели время в этом ресторане. Под конец Раймонди сказал мне:
— Вам, говорят, хорошо знаком Синатра. Не расскажете ли вы мне о том, как он работает, как поет?…
После моего разговора с Жаниной эта просьба могла показаться странной!
— Вам, если не ошибаюсь, нравится песня «Путники в ночи»? Отчего бы вам не спеть ее в моей программе «Перед вами Мирей Матье», которую мы запишем через месяц? Кстати, ее будут транслировать и на Америку.
— Согласен! — воскликнул он.
Вот каким образом великий, бесподобный Раймонди выступил 20 декабря 1980 года в программе «Перед вами Мирей Матье». Концерт получился незаурядный. Чтобы принять в нем участие, из Америки приехал даже Джин Келли.
— Я только появлюсь на сцене, немного побуду на ней и удалюсь.
— Ну нет! Я вас так просто не отпущу вы будете вести программу вместе со мной!
Так мой кумир, воплощавший мечты о Голливуде, стал «церемониймейстером» моего концерта. Он любит вкусно поесть, и мы обсуждали с ним план предстоящего концерта в ресторане «У Бовилье».
Он мне признался: «Теперь, когда я больше не танцую, то могу наконец есть по-человечески! Долгие годы я во всем себя ограничивал. Я прослыл королем трезвости и поборником „новой кухни“.»
Келли был очень взволнован: Фрэнсис Коппола, решивший вновь обратиться к жанру музыкальной комедии, попросил его взять на себя руководство этой сферой деятельности кинокомпании. И теперь Джин направлялся в Копенгаген, чтобы посмотреть и отобрать там лучшие цирковые и эстрадные номера. Когда я сказала ему, что Америке принадлежит пальма первенства в этой области, он возразил:
— Нет, нет, комедия дель арте родилась не в Техасе, а у вас в Европе! Сейчас всюду есть хорошие танцоры, а некоторые из французов обладают потрясающей техникой.
Потом он заговорил о балетной школе Парижской оперы: по его словам, он был поражен высоким уровнем профессиональной подготовки учениц.
— Им показывают специально отобранные фильмы, они изучают историю балета. Когда я в 1960 году был приглашен в этот театр как хореограф, за моей спиной раздавался шепот: «А кто он такой, этот Келли?», нынешние же учащиеся балетной школы видели все мои фильмы!
Наш концерт превратился в незаурядное шоу на американский лад, и не без причины: ведь в нем принял деятельное участие Дэнни Кэй. Азнавур написал для этой передачи песню «Жизнь, полная любви». Ален Делон подарил мне свой самый короткий фильм. То был скетч «Алло, такси!», который заканчивался страстным «поцелуем в диафрагму». Журналисты пролили по этому поводу немало чернил, а Мирей Дарк в ответ на их домыслы и намеки остроумно заметила:
— Очень хорошо, так он, по крайней мере, не станет путать имена!
Просто невероятно, с каким злорадным упорством люди приписывают артисту черты и поступки персонажа, которого он изображает. Помимо балетного номера, подобного тому, который украсил передачу «Я люблю Париж», где декорации изображали набережную, была исполнена неистовая кадриль. Главным сюрпризом стало выступление нашего «Дон Жуана».
— Ах, мне даже ни разу не пришлось вертеть регуляторы! — воскликнул в восторге старший звукооператор.
Великолепный голос Руджеро привел в восхищение всех присутствующих. Исполнив знаменитую арию «Клевета», он неожиданно спел песню «Ночь и день» («Night and day»), которую поет Синатра. За кулисами находилась группа моих поклонниц из Атланты. Прославленный оперный певец вслед за классической арией исполняет эстрадную песню — такое не часто услышишь! Они были так взволнованны, что их пришлось тут же усадить на стулья!
Мы дружно уговаривали новоявленного «мастера эстрады» записать несколько песен этого жанра. Подобная пластинка имела бы бурный успех. Думаю, что его импресарио, горячий приверженец оперного искусства, этому воспротивился; как бы то ни было, такая пластинка еще не появилась.
В отличие от Раймонди Пласидо Доминго не чурается эстрады. Широкую популярность он приобрел после того, как снялся в кинооперах «Травиата» и «Кармен». Когда Жак Шансель готовил свою музыкальную программу «Большая шахматная доска», он спросил у Доминго, кого тот хотел бы пригласить для участия в ней.
— Мирей Матье.
Шансель заколебался и спросил:
— Но… почему ее?
— Потому что у нее прекрасный голос.
С этого началось наше знакомство с Пласидо. А вскоре мы уже пели дуэтом арию, написанную Мишелем Леграном; она называлась «Все мои мечты».
Однажды мы встретились с Пласидо в съемочном павильоне. И кого я увидела рядом с ним?.. Жанину Рейс! Шел март 1983 года, прошло уже больше двух лет после того, как мы вместе с ней обедали в Женеве. С присущим мне порой упорством я регулярно звонила ей домой по тому номеру телефона, который она мне назвала. И неизменно узнавала, что она в Лондоне, Милане или Нью-Йорке, либо уезжает в Чикаго, Рим, Гамбург. Не стану уверять, будто я звонила ей каждую неделю, ведь я и сама не сидела на месте. Однако по ее тону — всегда вежливому, но сдержанному — я понимала, что видеть меня она не хочет. Но, встретив ее, я сразу преодолела робость. Такое со мной иногда бывает: моя застенчивость внезапно уступает место отваге. Я направилась прямо к ней:
— Вы и в самом деле, мадам, презираете то, чему я посвятила жизнь?
Моя дерзость явно поразила ее.
— Я прошу вас дать мне один урок. Всего один.
— Боюсь, что нам и в самом деле придется ограничиться одним уроком.
Она смотрела на меня с удивлением и, как всегда, отчужденно; мой гнев, должно быть, слегка забавлял ее. Потом она достала записную книжку. Мне доставать свою не было необходимости, я твердо знала: «Будь что будет, ноя к ней пойду».
Звезда мировой оперной сцены итальянский бас-баритон Руджеро Раймонди в роли Дон Жуана в одноименной опере Моцарта
— Вам никогда не приходило в голову попробовать свои силы в оперном жанре? — спросил меня Раймонди.
— Я бы в жизни на это не решилась…
Немного остыв, я почувствовала смущение. Ведь эта надменная дама пестовала саму Марию Каллас! С сильно бьющимся сердцем я позвонила в квартиру Жанины. Она открыла мне дверь и пригласила пройти в гостиную. Я не могла бы сказать, какая там стояла мебель. Я смотрела прямо перед собой. Главное впечатление — море цветов, повсюду — огромные букеты, много книг и пластинок… и все пластинки только с оперной музыкой. Мы были наедине, никого больше в гостиной не было, впрочем, один свидетель имелся — фортепиано. Я не сводила с Жанины глаз. И приготовилась к худшему. К тому что через четверть часа она меня выставит вон.
— Вы не знакомы с сольфеджио?
— Нет, мадам.
— И не владеете нотной грамотой?
— Тоже нет.
Она подавила вздох. Спросила, кто со мной работал. Я ответила, что несколько уроков мне дал Жан Люмьер и еще несколько — господин Жиродо из «Гранд-Опера».
— И что вам сказал господин Жиродо?
— Что я могу исполнить партию, не помню уж какого персонажа, из произведения Брехта «Семь смертных грехов». Кроме того, он запретил мне смеяться, сказал, что так недолго и голос потерять. А вот Жан Люмьер советовал мне смеяться, он считал, что это меня раскрепощает.
Она качает головой. Садится за фортепиано и просит меня спеть гамму. Я немного разочарована. Мне хотелось бы исполнить какую-нибудь песню, показать, что я умею, она ведь никогда не слушает эстрадную музыку. Жанина прочла нетерпение в моем взгляде:
— Перед тем как петь, необходимо «разогревать» голосовые связки. Вы ведь видели, как танцоры Бежара разогревают мышцы. Без этого они не смогли бы исполнить даже самый простенький танец: отказали бы мышцы. А голосовые связки тоже мышцы. Так их и надо рассматривать.
И я начала: до, ре, ми.
Она занималась со мной целый час. А на прощание спросила:
— Когда вы снова хотите прийти, Мирей?
Жанина, можно сказать, подарила мне настоящее сокровище. Она помогла мне осознать, что такое голос. Я поняла, как он рождается и какую роль в этом играют горло, нос, грудь и даже живот. Она избавила меня от чувства вечной тревоги — теперь я больше не боюсь охрипнуть, потерять голос. С ее помощью я научилась «полировать» звуки.
— Прислушайтесь, Мирей, эта нота не слишком хорошо звучит. Не так ли?
Она развила у меня «внутренний» слух. Благодаря ей я поняла, что певец может совершенствовать свое мастерство все больше и больше, идти все дальше и дальше, все искуснее «ковать» звук. Иногда, приходя к ней, я говорила: «Сегодня я плохо спала.»
— В таком случае будем работать потихоньку.
И мало-помалу мой голос набирал силу. Исполнив вокализы, я восклицала: «Просто поразительно! У меня такое чувство, будто я надышалась горным воздухом».
Однажды она мне сказала: «Как хорошо, что вы с 20 лет придерживаетесь правила спать не меньше десяти часов. Без этого вы не сумели бы столько петь — давно потеряли бы голос!»
Заслуга тут не моя, а Джонни.
Жанина научила меня «беречь ресурсы»: находясь два часа на сцене, я теперь помню об этом и чередую громкое пение с пением под сурдинку. Прежде я, не щадя голоса, форсировала звук. Она объяснила мне, что я должна придерживаться двух октав, стараться не выходить за их пределы.
Хотя мы обе колесим по свету, но все же время от времени встречаемся и непременно выкраиваем часок для работы вдвоем.
Когда я выступала во Дворце конгрессов — а это было очень важно для меня, потому что я вернулась в Париж после гастролей, длившихся почти 13 лет, — я знала, что она не сумеет присутствовать на «главной» премьере концерта. Но через несколько дней, когда я выступала перед незнакомой публикой, Жанина под вечер вошла в мою артистическую уборную (я всегда прихожу туда задолго до начала выступления). По моей просьбе там поставили фортепиано, и дирижер моего оркестра Клодрик обычно аккомпанирует мне, когда я пою вокализы, чтобы «разогреть» голосовые связки. Жанина села за инструмент. Мы поработали около часа.
— Все пройдет гладко… — сказала она.
Она решила послушать концерт. Но в зале не оказалось свободных мест, и ей пришлось стоять. Кто-то из театральных служителей передал мне, что, когда меня провожали овацией, Жанина была сильно взволнованна. Поднявшись в артистическую, она обняла меня.
Да, теперь мы подружились. Она говорит — и мне, и другим, — что я могла бы исполнять любые песни, и даже оперные партии. Я попробовала спеть во время наших занятий несколько арий. но я отношусь с таким уважением к оперным певцам. У них особое дарование. Пласидо гораздо легче исполнить песню на музыку Гершвина, нежели мне спеть арию из оперы Моцарта. Я не привыкла часто менять свой репертуар. Я труженица. Может быть, дело в том, что у меня нет музыкального образования. Мне на все нужно время. Я работаю над песней гораздо дольше, чем человек, который читает ноты с листа и сразу же понимает, что и как ему надо петь. Мне же приходится полагаться лишь на музыкальный слух и память: они помогают мне «почувствовать» и усвоить песню.
Порой Жанина говорит: «Надо бы мне заняться с вами сольфеджио!»
Но до сих пор времени для этого у нас не нашлось!
Зато я нахожу время, чтобы слушать выступления моих друзей — оперных певцов. Я делаю это всякий раз, когда могу. Опера кажется мне самым совершенным видом музыкального искусства. Какое это великолепное зрелище! Мы встречаемся с Пласидо Доминго в различных уголках мира. Он удивительный певец и музыкант. Я видела, как он дирижировал оркестром в Лондоне. Пласидо прекрасно играет на фортепиано, а уж до чего он чудесно поет!. Нам никак не удается записать на пластинку песню, которую мы исполняем дуэтом. Это замечательная песня Мишеля Леграна «Да, счастье есть — его я повстречала».
Нечего и говорить, что ее оркестровка выше всяких похвал. Мы условились с Доминго, что сначала каждый из нас в отдельности выучит эту песню.
Три года тому назад мы встретились с ним на обеде, который Пьер Карден устроил в честь Барбры Стрейзанд в ресторане «Максим». Мне посчастливилось сидеть вблизи нее. Между нами сидел Пласидо. Вот уже три месяца мы старались с ним встретиться, чтобы наконец записать пластинку. Твердо условились: встретимся в Лондоне. Он дирижировал в театре «Ковент-Гарден», где шла оперетта «Летучая мышь», — Доминго обожает в свободное время выступать в качестве дирижера. Однако нас подвел Мишель Легран, он был слишком захвачен работой над фильмом «Иентль», в котором снималась Барбра; надо сказать, что музыку он написал восхитительную. Поэтому Мишель не мог уехать из Нью-Йорка. Тогда мы решили записать нашу пластинку в промежутке между двумя сольными концертами, с которыми Пласидо намеревался выступить в театре «Метрополитен-опера». Но у него тогда, как на грех, пропал голос!
А затем произошла ужасная драма — землетрясение в Мехико, во время которого Доминго потерял нескольких членов своей семьи. Он был глубоко потрясен. Сам пытался помогать спасателям. Дал несколько сольных концертов в пользу пострадавших… В 1986–1987 годах график моих выступлений был очень напряженный. «Да, счастье есть.» Это бесспорно, но записать эти слова на пластинку нам до сих пор не удается.
Мы вновь встретились в Мехико для того, чтобы записать новогоднюю передачу, которая наделала много шуму в Латинской Америке. Ее главный герой — Крикри — сказочный персонаж, кузнечик, ему от роду полвека, как и персонажу Уолта Диснея утенку Дональду, которого так любят дети. Крикри должен был предстать перед телезрителями (их было 350 000 000) в рождественский вечер. Крикри символизирует ум и отвагу маленького человека, выступающего против враждебных сил; кузнечик становится жертвой злой колдуньи (ее роль исполняла известная мексиканская актриса Офелия Медина), он зовет на помощь Мирей Матье, и она спешит ему на выручку вместе со своим другом Пласидо Доминго; в поисках их сопровождают бродячий кот, добродушная крыса и красивый идальго (его воплощал испанский певец Эммануэль). Это шоу создавалось в трех вариантах: английском, испанском и французском.
Мы немало забавлялись оттого, что нас снимали вместе с марионетками. Но у нас не оставалось ни одной свободной минуты, так что не могло быть и речи о том, чтобы записать на пластинку наш дуэт!
Итак, я улетала в Мехико в конце года, чтобы выступить там в телепередаче, посвященной кузнечику Крикри (на Пасху эту передачу должны были показывать в Канаде и Соединенных Штатах). Я отложила свой отъезд на сутки, потому что хотела послушать другого моего кумира, Паваротти, — он пел в театре «Гранд-Опера», где давали «Тоску».
У меня есть все его пластинки. Сказать, что он изумительно поет, — это почти ничего не сказать. Слушая певца, забываешь о его внешности (о таких людях говорят — он «крепко сшит»), так красив его голос, так очаровывает его артистизм! Я пошла к нему за кулисы, когда стихла овация, которой его провожала публика: она длилась больше десяти минут по часам. А затем произошел небольшой казус: торопясь принять меня в своей артистической уборной, Паваротти забыл о том, что уже успел снять брюки! Он поспешно закутался в плащ Марио, чью партию исполнял, и уселся в кресло, не решаясь пошевелиться во избежание конфуза. Окружающие дружно смеялись, смеялся и он. У Паваротти, как у большинства итальянцев, очень громкий жизнерадостный смех.
Я спросила его, почему он не спел «на бис» свою коронную арию, хотя этого настойчиво требовала публика. И в ответ услыхала:
— Это было бы некрасиво по отношению к моим товарищам, ведь они все замечательно пели!
С Раймонди можно говорить о театре и о религии, благодаря ему я прочла «Генриха Четвертого» Пиранделло, потому что он хотел его сыграть и на прогулке он не расставался с этой книжкой. Меня восхищает то, с каким самозабвением Раймонди работает: он выучил русский язык, чтобы лучше исполнять Бориса Годунова, он овладел искусством обращения с плащом тореадора, чтобы создать совершенного Эскамильо. С Доминго я разговариваю на кулинарные темы (тут он дока), о Мексике и классической музыке. А с Петером Хофманом можно поговорить о рок-музыке, хотя он известный тенор и главное место в его репертуаре занимают оперы Вагнера.
Хофман — любимец Байрейта и такой великолепный Парсифаль, о котором можно только мечтать. Дебютировал он с песнями в жанре рока. У него, как и у многих немцев, есть все мои пластинки! В одном из моих телешоу — «Париж для нас двоих» — он тряхнул стариной и спел вместе со мной прелестную песню «Ярмарка в Скарборо». У Петера множество фанатичных поклонников, потому что он был чемпионом Германии по десятиборью и широко известным исполнителем рок-музыки. Но позднее его охватило неодолимое влечение к опере, и он посвятил себя служению этому жанру. Сейчас Хофман живет в окрестностях Байрейта, принадлежащий ему замок напоминает декорацию из оперы «Валькирия». Я преклоняюсь перед ним, потому что он наделен невероятной волей. В 1977 году Петер на своем мотоцикле попал в дорожную аварию — он безумно любит быструю езду, — у него были сломаны обе ноги. Он перенес десяток операций и теперь ходит. И поет. Он неподражаем.
1985 год в душе радость и скорбь
Если бы я не повстречала Жанину Рейс, то вряд ли довела бы до конца сольный концерт, который дала 4 июля 1985 года в Авиньоне. Он имел для меня огромное значение. Ведь он проходил в моем родном краю. В этом городе я ни разу не выступала после конкурса «В моем квартале поют» (повторение эпизода из этого конкурса для фильма Франсуа Рейшенбаха не в счет), иначе говоря, я как бы вернулась к началу своего творческого пути. Наконец-то я сумела преподнести родителям сюрприз, обещанный им еще на Рождество: приехала петь в свой родной город.
Иногда я ненадолго приезжала сюда в связи с различными событиями в жизни семьи либо для участия в какой-либо церемонии, например, юбилее винодельческой фирмы «Жигонда», когда мне подарили столько бутылок этого вина, что они уравновесили мой собственный вес (как нарочно, я перед этим похудела!). Но в качестве «Мирей, которая поет» я сюда еще не приезжала.
Мой концерт должен был состояться перед самым открытием традиционного Авиньонского фестиваля, и я знала: устроители этого празднества были не в восторге от того, что Мирей Матье станет петь на площади перед знаменитым Папским дворцом, где на следующий день будут выступать артисты классического жанра. Однако новый мэр города, Жан-Пьер Ру, хотел, чтобы открытию фестиваля предшествовало некое народное празднество. Так оно и получилось: вокруг эстрады, сооруженной посреди площади, собралось около 4000 зрителей. Были, конечно, и сидячие места, но сотни людей устроились на ступенях парадной лестницы или возле окон. Артистической уборной служил мне автомобильный фургон, но я не роптала. Я чувствовала себя, словно в кругу большой семьи, где царит очень теплая атмосфера. Впрочем, теплой ее можно было назвать только условно, так как вскоре подул мистраль, который все сметает на своем пути и безжалостно «заглатывает» человеческие голоса.
Я хорошо с ним знакома еще с той поры, когда он пригвождал меня вместе с моим велосипедом к стене. Должно быть, он поклялся напомнить мне изречение «Нет пророка в своем отечестве»! Но я в свой черед поклялась доказать обратное. Мистраль разбушевался вовсю. Пригибал деревья к земле, беспощадно трепал украшенный тремя ключами стяг фестиваля, уже развевавшийся над главной башней дворца. Хуже того: он грозил повалить железный каркас, на котором были закреплены прожекторы. Так что пришлось даже объявить перерыв, чтобы пожарные могли укрепить растяжки.
Мама заглянула ко мне в фургон. Я спросила, не замерзла ли она.
— Ничуть. Мы знали, что вот-вот задует мистраль! Люди захватили с собой одеяла, а тем, у кого их не оказалось, одеяла выдали в мэрии. Так что все укутались в них!
Я успокоилась.
— Но ты, бедняжка, собираешься петь в открытом платье. Как бы тебе не потерять голос…
— Не бойся, мама, не потеряю.
Благодаря Жанине Рейс, благодаря ее наставлениям я была уверена, что могу петь и при любом шквале. Так оно и вышло. Выйдя после перерыва на сцену, я сказала зрителям, которые по-прежнему сидели на своих местах: «Славно дует мистраль, не правда ли?!»
Они ответили мне дружным смехом. Мы все были заодно. Я вновь обрела свои корни, и ничто не могло меня от них оторвать! Кажется, устроители фестиваля, надеявшиеся на мой провал, теперь аплодировали мне вместе с другими. Моя прическа, которую так любила бедная тетя Ирен, растрепалась, и волосы — как и мои юбки — развевались на ветру. Но я не отступала ни на шаг. В моей программе было 30 песен. Я решила даже спеть на две больше. Когда я начала новую, посвященную Олимпийским играм, песню «Дай руку, друг, коль захотим, то завтра станет мир иным», зрители встали с мест и сбросили с себя одеяла; я шла по «залу» под открытым небом, держа микрофон в руке, а люди, взявшись за руки, хором подхватили песню… Это был настоящий триумф. И то, что происходил он в дорогом моему сердцу родном городе, доставило мне особое удовольствие.
После концерта меня ожидал приятный сюрприз. Мистраль выбился из сил и начал стихать. И тогда мэр выступил с короткой речью, он торжественно объявил, что я стала «почетной гражданкой Авиньона»; до меня такой чести были удостоены только трое: Черчилль, генерал де Голль и Аденауэр!
Читать бесплатно другие книги:
