Влюбленный халиф Шахразада
— Некогда жил на прекрасной земле сильный и могучий народ, который эллины называли «атлантами». Сами же атланты звали себя более скромно — «великими», ибо считали, что все тайны мира, все знания и все законы были узнаны или изобретены ими. И потому лишь они, считали атланты, достойны носить звание прародителей человечества и открывателей и хранителей всех истин.
— Какая глупая гордыня… — прошептал кто-то из учеников.
— Ну, не будем столь прямолинейны в суждениях. Ибо некогда, и это чистая правда, атланты уже владели многими научными знаниями, которые мы начинаем постигать лишь сейчас. Они первыми научились плавить металлы и прясть нити, изобрели колесо и бумагу… Во всяком случае, так говорят легенды мира. Со временем стали атланты ленивы и нелюбопытны. Они решили, тут ты прав, ученик, что уже все ими открыто, все тайны разгаданы и все искусства им подвластны. И тогда начался в истории этого народа, живущего посреди океана на изумительно красивом зеленом острове, долгий период сбора, накопления и систематизации этих самых знаний, загадок и тайн. Сколько тысячелетий он продолжался, неведомо никому. Быть может, длится и сейчас… Безумием было то, что атланты решили не просто собирать тайны и красоты мира, а захотели весь мир классифицировать, решили все чудеса ранжировать, поставить на полку и украсить этикеткой. Увы, множество прекрасных произведений искусства, книг, изобретений сочли они тогда неподходящими и достойными лишь свалки. А свалкой эти надменные люди считали весь остальной мир. И тогда множество странных железных кораблей, управляемых не ветром или веслом, а неведомой силой, стали привозить в Ливию и Кемет, в землю франков и Элладу прекрасные статуи и рукописные книги, свитки и сосуды с удивительным содержимым, а то и пустыми, но со странным устройством внутри.
— Надменные недоумки…
— …Множество вещей моряки — посланники «великих» — попросту сбрасывали в воду у островов или выкладывали на прибрежный песок. Должно быть, эти самые «великие» хотели таким образом посмеяться над отсталыми, по их мнению, народами. Должно быть, атланты думали, что весь остальной мир испугается изваяний, которые найдет в полосе прибоя, отравится содержимым амфор и кувшинов или уничтожит себя, попытавшись разгадать неведомые изобретения.
Учитель, которого звали Георгий, усмехнулся. Он, всю жизнь отдавший тому, чтобы знания и умения расходились по миру, до сих пор не мог взять в толк, как можно из бесконечной сокровищницы чудес и тайн что-то выбрасывать, уничтожать или запрещать.
— Но народы мира, получившие эти дары, оказались куда умнее самих «великих». Они разгадали тайны неведомых устройств, не стали торопиться и пробовать на вкус неведомые снадобья, научились читать выброшенные «великими» письмена и любоваться картинами и изваяниями.
— Прости, что перебиваю тебя, учитель, — робко проговорил высокий юноша. — Но ты только вчера получил от ученика из страны Мероэ удивительные дары… Исторические книги же в один голос твердят, что страна Мероэ скрылась под песками еще в те дни, когда черная страна Кемет была молода и ею правили лишь первые фараоны.
— Ты чуть поспешил, Хасан… Хотя, быть может, это я чрезмерно увлекся описанием предполагаемой атлантами глупости древних народов. Пора рассказать вам, ученики, и о великой мудрости, древним народам также присущей.
Да, юный Хасан, ты прав. Этот щедрый дар мне прислал мой давний ученик, ныне властелин страны Мероэ. Ты опять прав, ученик: прекрасная страна мудрецов, Мероэ, появилась задолго до того момента, когда расцвела черная земля Кемет, задолго до того, как первый из фараонов стал править Верхним и Нижним Царствами. Спокойно и гордо шествует сквозь века эта, как говорят, исчезнувшая страна. Но те, кто считает, что она ушла в пески пустынь, растворилась и что даже кости ее народа истлели и превратились в ничто, воистину неправы.
Некогда страна эта воевала, как и другие страны. Ее властители завоевывали соседей, пытаясь расширить свои владения и покорить чужие народы. Но к началу царствования последнего из известных истории царей (истории, дети мои, но не нам) народ этот стал спокоен и нечестолюбив, желая лишь покоя и мира с соседями. И желание это было столь сильно, что оно, словно щит, закрыло от посторонних глаз прекрасную страну. Страна жива и поныне; она и сейчас цветет, развивает искусства и науки, учит своих детей всему, что только есть в этом прекрасном подлунном мире.
— Жива, учитель? Жива и невидима?!
— Да, — кивнул Георгий. — Страна прекрасна, ибо я там бывал. И она невидима, ибо только так ее жители, а их тысячи и тысячи, могут защититься от притязаний соседей, от завоевания и разорения.
— И значит, книги по истории врут?
— О нет, мальчик, книги по истории правдивы. Они просто не могут рассказать то, чего не знают их авторы.
— Но ведь ты это знаешь, уважаемый учитель!
— Знаю и с удовольствием делюсь этим знанием с вами. Ведь вы, мои любимые ученики, не пойдете завтра во главе войска с войной на царство Мероэ, верно? Вам без надобности их земли и сады, реки и дворцы. Вам достаточно знания о том, что они существуют, и, быть может, когда-то вы, чистые сердцем, сможете туда попасть. Ибо дорога к таким, спрятанным от жестокого мира странам, для пытливых умов и сердец открыта всегда.
Эти слова слышали не только ученики достойного Георгия, но и статуи, что нашли свой приют в прохладной полутьме библиотеки. Быть может, все, что учитель рассказал в этот предвечерний час, было чистой правдой. А может, оно было тем, что мудрый Георгий только считал правдой. Истина бывает намного более удивительной, чем даже самые смелые предположения великого наставника…
Знали это лишь статуи. Должно быть, поэтому так странно улыбались губы каменной красавицы…
Свиток первый
— А теперь, мои усердные ученики, — дребезжащий голос почтенного Мустафы окреп, — я поведаю вам одну давнюю легенду.
— Легенду, почтеннейший? — переспросил Мераб, сын визиря и любимый ученик Мустафы.
Только ему, следует сказать честно, мог простить уважаемый учитель столь непочтительное поведение.
— Да, мои невоспитанные слушатели, — с укором в голосе продребезжал Мустафа. — Ибо всю неделю вы были прилежными учениками и усердно изучали сложнейшее строение внутренней логики, что движет сводом законов великой Поднебесной империи. В награду за это я и захотел рассказать вам о Медном городе, заповедном и прекрасном. Город этот отстоит и от империи Син, и от всех остальных стран и полисов на многие тысячи фарсахов. Так гласит легенда.
— Легенда? — вновь непочтительно перебил учителя Мераб. — Тогда, наверное, города этого давно уже нет…
— Мой самый неучтивый из учеников, — дребезжание Мустафы стало чуть громче. — Если о чем-то говорит легенда, это еще не значит, что ее предмет не существует. Более того, это значит, что предмет сей столь необыкновенен, что говорить о нем может лишь сказка, а не скучные летописи или записи в ученической тетради.
«О Аллах, — подумал непочтительный, но любопытный двенадцатилетний Мераб, — если учитель говорит столь громко и столь цветисто… Должно быть, легенда эта и в самом деле необыкновенная».
Юноша решительно отвернулся от окна, за которым купались в солнечном свете глицинии дворцового сада, и сосредоточился на речах наставника.
— Итак, Медный город…
Мустафа замолчал и сделал несколько шагов вдоль стены классной комнаты.
— Пожалуй, я начну так, как начинается сама легенда… Лежит, гласит она, прекрасный Медный город не за горами и долами, не за океанами и морями, а за пределами разума ограниченного и нелюбопытного. Ибо путь туда открыт лишь избранным. Живут в этом удивительном городе люди сильные и смелые, отважные и разумные. Живут они без страха перед будущим, ибо оно им ведомо, живут и без страха перед нищетой, ибо люди эти небедны и щедры. Также неведом жителям Медного города и страх перед врагом, ибо нет у них врагов ни среди людей, ни среди зверей.
О, как захотелось Мерабу в тот же миг оказаться среди жителей этого города! Пройти по его улицам, вслушаться в наверняка неторопливую речь обывателей, ощутить вкус пищи, что готовится их руками… «Должно быть, великое счастье — оказаться тем самым избранным», — подумал юноша. Однако учитель продолжил рассказ и следующие слова не просто удивили, а изумили Мераба, заставив позабыть о мечтах.
— Рассказывают, что дороги в этом городе все сплошь выложены камнем. Но то не простой камень — то огромные самоцветы, обработанные так, чтобы превратились они в яркий и прочный ковер без колдобин и выбоин. Ибо знают жители Медного города, что самое большое богатство в жизни человека не самоцветы или золото, а жизнь, спокойная, несуетная и мудрая; человеку куда больше счастья доставит созерцание детской игры, чем блеск мертвых украшений, а для слуха станут отрадными звуки прекрасной музыки и добрых слов, а не звон сыплющихся монет.
Теперь ученики почтенного Мустафы в голос вздохнули — от зависти, конечно. Ибо ученики царской школы происходили из семей царедворцев, то есть людей небедных, однако стремящихся к тому, чтобы не умолкал в их домах рекомый звон сыплющихся в карман монет и не угасал блеск самоцветных камней на их пальцах и в украшениях чалмы.
— Легенда, мои ученики, говорит также, что ездят по этим удивительным дорогам не повозки, запряженные лошадьми или ослами, ходят по ним не рабы, несущие паланкины. А движутся по дорогам из камней самоцветных самоходные экипажи, и управляют этими экипажами не только мужчины, но и женщины…
Более того, говорят, что женщины в Медном городе, раз уж речь зашла о них, пользуются такими же правами, как и мужчины, что они избирают себе спутников жизни, согласуясь с собственным вкусом, а не следуя лишь повелениям родителей или подсказкам свах, и что девушки вольны учиться и избирать себе профессию наравне с юношами. Женщины города столь же прекрасны, сколь свободны и сильны. И что гармония в семьях творит богатство этого города наравне с мудростью правителей и золотом казны.
Мераб уже готов был задать вопрос, но его опередил Джемал — старший сын начальника дворцовой стражи, юноша, более верящий в силу кулаков, чем разума.
— Но как же, о мудрый учитель, до сих пор обороняется этот город? Должно быть, узнав о его существовании, многие правители мечтали назвать его своим?
— Ты прав, мой друг, многие правители и мечтали об этом, и пытались сделать это. Но ты, как и эти правители, слушал меня не очень внимательно. Ибо я в самом начале рассказа упомянул, что город этот лежит за пределами разума нелюбопытного и ограниченного и путь в Медный город открыт немногим. Но разве воинственного правителя можно назвать человеком любопытным, если он жаден и опирается лишь на силу кулаков и мечей?
— Ты прав, учитель, нельзя назвать…
— Вот поэтому и вязли армии этих правителей в песках пустыни или вонючей жиже болот, рассеивались в горах или вместе с кораблями шли на дно морей, так и не увидев на горизонте стен заповедного Медного города.
Крик муэдзина, призывавшего к дневной молитве, прервал дребезжание Мустафы. Ученики поспешили из класса.
И один лишь Мераб, зажав под мышкой молитвенный коврик, не торопился вслед за приятелями: мысли его сейчас были весьма далеки от молитвы. Лишь слова наставника привели юношу в себя:
— Поторопись, мальчик мой… Второй призыв раздастся через миг.
Свиток второй
— Почтенный Мустафа, доволен ли ты своими учениками? — Голос визиря был тих.
— Да, великий визирь. Мои ученики достаточно умны, чтобы понимать ценность знаний, достаточно терпеливы, чтобы изучать то, что им кажется совсем неинтересным…
— Но прилежны ли они?
— Они, мой господин, прилежны, как все дети; конечно, иногда их куда более манит сад за окном, чем мои лекции, но тут уж ничего не попишешь… Иных детей природа не создала.
— Быть может, палки или плети помогут тебе в этом? Или добрая нотация от сурового родителя?
Мустафа усмехнулся. Ибо визирь был отцом Мераба, лучшего из учеников, менее всего нуждающегося в плетях или нотациях.
— Ах, господин мой, тогда ученик запомнит лишь боль и обиду, но не предмет урока… Да, он станет прилежнее с виду, но двигать им будет лишь злость — худший из учителей и советчиков. Что же касается твоего сына, мудрейший…
Визирь улыбнулся.
— О достойный учитель, не о своем сыне я сейчас веду речь. Ибо за сына спокоен: я же вижу, с каким лицом он каждое утро торопится в класс. Беспокоит меня то, что другие твои ученики куда менее усердны и прилежны. И не причинит ли урон казне нашего великого царства их лень и тупость…
— Прошу тебя, умнейший из визирей, не говорить вслух о лени или тупости. Ибо, положа руку на сердце, нужны ли будущему начальнику стражи знания столь же полные, как знания, к примеру, дворцового звездочета, или, о Аллах великий, первого советника визиря, или, прости мне дерзость, самого великого визиря?
— Полагаю, не нужны…
— Вот и я думаю так же. Обучая вместе юношей столь разных, хочу я добиться лишь одного — уважения знаний. Ибо тот, кто уважает знания, уважает и носителя великих истин. И тогда в голову начальника дворцовой стражи не придет сомнение в уместности выбора, поставившего визиря выше советника, а советника выше, к примеру, повара… Ибо мечтаю я об уверенности юношей в том, что своего места можно добиться не деньгами отца или родовыми привилегиями, а лишь собственными знаниями и умениями…
Визирь тяжело вздохнул. Увы, положение дел, о каком мечталось наставнику Мустафе, было весьма далеко от истинного, и зачастую именно тугой кошель отца возводил в высокое кресло сына, а вовсе не «знания и умения», которыми такой сын, ленивый и надменный, не обладал никогда. Но тут же визирь возразил себе сам: ученики почтенного Мустафы по-настоящему уважали друг друга, никогда не позволяя себе обидных слов или состязаний. Каким-то поистине неведомым образом почтенному учителю удавалось воспитать своих учеников именно такими, какими он хотел их видеть: сильными и уверенными, но при этом не спесивыми или надменными.
— А теперь поговорим о моем сыне, учитель. Скажи мне, к чему более, по твоему мнению, склонна его душа?
Мустафа с удивлением воззрился на визиря. Куда уместнее было бы слово «уставился», но говорить так о почтенном учителе визирь не мог заставить себя даже в мыслях.
— Воистину, счастлив этот день… — пробормотал наставник. — Ибо впервые за все те годы, что я учу детей сановников и царедворцев, задает мне отец подобный вопрос.
— Тому есть множество объяснений, мой друг…
— И впервые, о Аллах всесильный и всевидящий, мне довелось услышать, что визирь прекрасной нашей страны называет меня, недостойного, своим другом…
— А уж этому, почтенный Мустафа, объяснение совсем простое, ибо тебе удалось воспитать и меня: я с уважением отношусь к твоим поистине безграничным знаниям.
Собеседники с пониманием посмотрели друг на друга. Нет, визирь прекрасной страны под рукой Аллаха всесильного, цветущей Джетрейи, не был учеником Мустафы. Однако он по достоинству оценил усилия учителя, оценивая успехи его ученика — своего сына Мераба.
— Ну что ж, мудрый отец, — проговорил Мустафа. — О твоем сыне… Юноша успешен во многих сферах знания, более того, я вижу, что ему интересен каждый мой урок…
— Но, быть может, это плохо, почтеннейший? Может быть, мальчик собирает знания так, как другой собирает, к примеру, разноцветные камешки или раковины. Быть может, ему интересен процесс собирания, а не смысл познанного.
— Нет, уважаемый, это не так. Скорее каждый урок переносит мальчика в разные миры. Юноша одарен живым, весьма живым воображением. Мои слова оживляют, как я вижу, целый мир в его разуме. И именно это есть суть его души…
— Прекрасно, если это и в самом деле так. Ибо, уважаемый, задал тебе я этот вопрос не зря. Мой сын, твой любимый ученик, уже неоднократно просил у меня разрешения отправиться в странствие или, быть может, после окончания обучения у тебя, по окончании царской школы, продолжить постижение наук далее в великой Кордове или сырой Сорбонне, в цветущем Бизантии или, о Аллах великий, в далекой стране Син…
— Если ты спрашиваешь у меня, дозволить ли сие твоему сыну, я отвечу: да, дозволить. Но, увы, не могу дать совета, куда лучше отправиться мальчику, ибо сколь ни уважаю я его, но не вижу, чем один путь для него будет лучше другого. Могу лишь сказать, что ты, великий, оказался более чем прилежным учеником, выучившись на ошибках другого визиря, визиря страны Ал-Лат.
О да, молча кивнул визирь, этот урок и он, и многие другие родители мальчишек усвоили быстро и более чем хорошо. Ибо узнать, что именно ты, отец, стал причиной смерти своего сына — урок столь поучительный, что очищает разум не хуже горького перца или дикого полуночного хрена…
Визирь же прекрасной страны Ал-Лат, мудрый человек и прекрасный советник, оказался более чем немудрым отцом, ибо он захотел из младшего сына своего, Хасана, создать новое воплощение себя самого. Создать царедворца и сановника. Должно быть, двигали визирем Рашидом порывы благие, однако в погоне за благим делом не увидел он, что сын его имеет совсем иные склонности, ибо душа мальчика оказалась открыта искусству, но не политике. Отец же видел в рисунках сына лишь неуважение и презрение, а потому решил сына сломать. И сломал бы, если бы за него не заступились старший брат Хасана Бедр-ад-Дин и Валид — первый мудрец царя Темира, властителя страны Ал-Лат, и дед Хасана.
Они уговорили Рашида, и тот позволил сыну отправиться далеко на полуночь, в страну Аштарат, к учителю учителей, великому Георгию. Тот распахнул перед юношей книги и раскрыл весь мир. Однако душа мальчика, душа рисовальщика, была уже поражена неверием и неуважением отца. Юноша столь усердно пытался стать самым лучшим, доказать, что в своем умении он достоин всеобщего восхищения и, в первую очередь, восхищения отцовского, что надорвал свой разум, влюбившись в… статую, и пожелал найти колдуна, который эту статую сможет оживить. Увы, такой колдун, одно из обличий самого Иблиса Проклятого, нашелся без труда, и… юноша сам превратился в камень, сжимая в объятиях каменную возлюбленную. Более того, на следующий день эта двойная статуя неведомо как оказалась у стен дома, принадлежащего глупцу Рашиду. Тот, к своему ужасу, узнал в каменном юноше своего сына. И даже в этот миг великий визирь и несчастный отец не понял, что сам оказался «творцом» столь ужасного каменного изваяния.
Статую разбили на куски, а куски закопали. Но история эта разошлась по миру очень быстро, как всегда разносятся слухи, став для неумных и надменных отцов, не уважающих своих сыновей, поучением и назиданием[1].
— Благодарю тебя за беседу, мудрейший, — визирь благодарно склонил голову.
— И я, недостойный, благодарю тебя. Ибо знаю теперь, что усилия мои пошли во благо и твоему сыну, и тебе самому.
Вот так была решена судьба Мераба.
Еще долгих четыре года воистину мудрый Мустафа был наставником у сына визиря. И все эти годы он радовался тому, сколь усерден его ученик и сколь открыт знаниям его разум. Но не менее он радовался тому, что судьба умного юноши — не пыльные комнаты, где сидят переписчики дивана, а весь огромный мир, столь прекрасный, сколь это видно разуму пытливому, незашоренному боязнью или гордыней.
Свиток третий
Утро для Мераба началось с подарка. Ведь для него новая книга всегда была необыкновенным даром, обещанием нового странствия или нового чуда. Ибо никому и никогда не открывал Мераб своей главной тайны. А тайной этой было поистине волшебное живое воображение: стоило юноше только услышать о новом городе, неведомом чуде или просто прочитать описание странствий каравана, как картинка оживала перед его глазами. Становились слышны голоса людей, ветерок колыхал попоны лошадей или церемониальные плюмажи; звенели девичьи голоса или звучало заунывное пение зурны; под тяжелыми шагами ромейских воинов скрипели драгоценные половицы завоеванных дворцов…
Итак, сегодня Мераб открыл новую книгу. Она повествовала о далекой стране Канагаве, что лежит на самом восходе. Страна эта жила всегда дарами моря, и именно она даровала миру удивительное откровение, рассказав о Великом Морском Змее — охранителе китовых стад и жемчужных отмелей, хозяине морских просторов и защитнике всех тех, кто бороздит моря и океаны на лодочках, лодках и кораблях.
Не прошло и минуты, как исчезли вокруг юноши столбы беседки, увитые плющом. Померк и солнечный день, ибо в стране Канагаве наступал вечер великого праздника весны — дня цветения сакуры.
В полутьме невидимкой вошел Мераб в коридор императорского дворца. Он знал, что впереди — покои принцессы. Чувствовал юноша, что на сердце у девушки неспокойно, что печаль отравляет предвкушение праздника. Когда же прочитал он, что сейчас перед ним предстанет сама прекрасная Ситт Будур, луноликая краса, сердце его забилось сильнее.
Бамбуковые палочки у входа в крытую галерею тихо зазвенели. Это вошла служанка.
— Ее небесное совершенство, императрица Комати, ожидает ваше великолепие у входа в праздничные покои.
Принцесса Будур кивнула.
— Я сейчас появлюсь.
Нежный аромат коснулся ноздрей Мераба — притирания принцессы пахли гарденией и жемчугом. «Аллах всесильный, — пронеслось в голове юноши, — но откуда мне знать, как пахнет жемчуг?»
Однако он твердо знал, что волшебство ее аромата именно в том, что в жемчужный флакон придворный маг налил настойку гардении и цветков сакуры, собранных ровно год назад, в тот день, когда императорские сады покрылись бело-розовыми цветами.
Девушка взяла себя в руки. «Ну что ж, если нельзя отказаться от всей этой суеты, значит, будемиграть в Ледяную Принцессу». Так было в далеком детстве: обидевшись на какое-то наказание, малышка Будур становилась Ледяной Принцессой — печальной, неразговорчивой. Она даже двигалась медленно, словно ее и в самом деле заморозили суровые ветры. Теперь эта старая игра показалась ей настоящим спасением от докучливых женихов, которых наверняка ее заботливые родители собрали в изобилии.
«Эх, малышка, — подумал Мераб, — если бы мы всегда могли делать только то, что нам хочется…»
Книга затягивала. Собственно, это уже была не книга — кремово-желтые страницы, тяжелый переплет, медные застежки, — а окно в иной мир, мир новых запахов, новых голосов, новых красок и — о Аллах! — конечно, чувств и мыслей новых друзей.
«Ну почему они не могут позволить мне жить, как раньше? Почему я должна выбирать себе в мужья какого-то неизвестного, наверняка надутого и глупого принца? Почему я не могу подождать до тех пор, пока не встречу своего единственного?» В душе Ситт Будур начал закипать гнев, но… И из покоев уже вышла Ледяная Принцесса. Шаги ее были легки, за ней, казалось, и в самом деле растекается в теплых сумерках шлейф холода.
Ситт Будур ступила на террасу как раз в тот момент, когда любимые музыкальные инструменты ее матери, кото и сямисэн, заиграли гимн в честь первого цветения. Нежные, тающие в вечерних сумерках звуки словно поднимали принцессу над полом. Будур показалось, что вслед за замирающими звуками уносится ввысь и ее душа.
Но уже через мгновение звуки дуэта растворились в мощном звучании церемониального оркестра. Это зазвучала Кагура — музыкальное подношение, призванное умилостивить божество, приносящее весну на острова Канагавы. Грубоватая и вычурная, Кагура издревле входила в ритуал поклонения императорского двора.
Раньше Ситт Будур видела в этих древних традициях своеобразную красоту, достойную столетий, в течение которых благородный род Фудзивара правил прекрасной страной Канагавой. Но сейчас звуки безжалостно впивались ей в уши, доставляя жестокую боль.
Слезы выступили на глазах девушки. Она мечтала только о том мгновении, когда сможет сбежать с этой ярко освещенной террасы в самом сердце императорского сада, спрятаться в темноте и тишине собственных покоев.
Даже голос матери, самый нежный и любимый голос на свете, приносил Будур невыносимые страдания.
— Что с тобой, девочка? — вполголоса спросила Комати.
Ситт Будур лишь отрицательно покачала головой. Она хотела сказать, что все в порядке, но не могла найти сил произнести хоть слово.
— Тебе нездоровится? Призвать лекаря?
У Будур хватило сил вымолвить:
— Все в порядке, мама.
«Аллах всесильный, как бы мне хотелось, чтобы ты увидела сейчас меня, прекраснейшая! Ведь я здесь, стою рядом с тобой на этом помосте. Ты бы почувствовала мое плечо, поняла, что мне можно будет потом, после церемонии, пожаловаться на твердые узкие гэта, на плотно затянутый пояс оби, на то, что тебя никто не может понять… Клянусь собственной жизнью, я бы тебя понял!»
Императрица Комати посмотрела на мужа. Если бы тот повернул голову в сторону семьи, он бы увидел обеспокоенность на лице жены. Но ритуал предписывал смотреть поверх голов гостей в темнеющее небо. А император всегда (ну, или почти всегда) был приверженцем традиций. Вот потому он ждал, когда отзвенит последняя нота, чтобы поприветствовать гостей и начать празднование.
Ситт Будур тоже посмотрела на отца. И поняла, что ей предстоит выдержать все до конца.
Оркестр отзвучал. Над садом повисла тишина — все ждали слов императора. Они тоже были традиционными. Такэтори повторял их уже множество раз, но сегодня решил изменить привычный ход вещей.
— Радостен вечер праздника сакуры! Ждет нас много добрых дней от сего дня! Как в цветении сакуры видим мы возрождение сил природы, так на сегодняшнем празднике мы станем свидетелями рождения новой ветви императорского древа! Ибо наступил год, когда нашей дочери, Несравненной Красоте Ситт Будур, исполнится семнадцать. Древняя традиция говорит, что дочь императорского дома в этот год выбирает себе жениха. Пусть же силы просыпающейся природы подарят нашей дочери зрение, обостренное любовью!
Ропот пробежал среди гостей. Холодная рука сжала сердце Будур. «О, мой отец! Я последую традиции! Но мое послушание тебя не обрадует».
Ситт Будур кивнула — драгоценные камни в прическе девушки сверкнули недобрым блеском.
Легкие лакированные гэта застучали по доскам помоста, драгоценное фурисоде, расшитое, как велит обычай, цветками сакуры, отразило сотни язычков пламени. Принцесса подошла к отцу, поклонилась ему и повернулась к гостям. Улыбка на лице императрицы Комати увяла, когда она увидела выражение глаз дочери. Но останавливать девушку было поздно: традиция предписывала принцессе сказать свое слово. И Комати поняла, что дочь не пойдет против традиций, но ее послушание станет куда страшнее неповиновения…
В тишине голос Ситт Будур звучал ясно, а слова звенели как льдинки:
— О благородный отец мой, всесильный император! О моя прекрасная мать, заботливая императрица! Свято слово традиций! И в этот праздничный вечер я выберу себе жениха — спутника на долгом жизненном пути!
Комати оглянулась… Лица гостей были красноречивы: одни просто радовались празднику, другие заранее предвкушали победу, третьи прикидывали выгоду от такого брака. И не было только среди молодых мужских лиц ни одного, которое бы светилось любовью. Никому не интересна была Ситт Будур, лишь богатство и положение императора привлекали сюда всех этих принцев, князей, сыновей сановников и наместников… Страх охватил Комати — она поняла, что сейчас произойдет.
А Ситт Будур продолжила:
— Моим мужем станет тот, кто найдет ответ на три загадки, которые я загадаю. Знайте же, гости: верный ответ на каждую из них сможет дать лишь любящее сердце. Холодный разум навсегда ославит говорившего.
«Ах, какая умница! Воистину, прав учитель: нет разума более изощренного, чем женский. Должно быть, красавица, загадки твои будут более чем коварными. Однако, готов спорить, я бы с легкостью разгадал их все…»
Первым понял все император — не зря же его называли светочем и мудрецом: дочь перехитрила его. Но Ситт Будур уже сказала свое слово. И это было слово дочери императора. А потому благородный Такэтори лишь согласно наклонил голову. Молчала и императрица. Она подумала, что дочь нашла лучший выход из положения: она не оспорила слова отца, но выполнит лишь свое желание. Императорская честь спасена. Но какой ценой?..
— Да будет так! — Император возвысил голос. — Воздадим же благодарность Аматэрасу и восславим день, когда в саду расцветает сакура!
И Ситт Будур победно улыбнулась. «Теперь все увидят, что такое честь Ледяной Принцессы! Я не знаю, есть ли в целом мире хоть один юноша с пылким сердцем, который найдет правильный ответ на мои загадки».
Свиток четвертый
О, как же захотелось Мерабу крикнуть, что такой человек есть! Что он, юноша, живущий в далекой Джетрейе, которая стоит на самом берегу теплого полуденного океана, готов дать правильный ответ на коварные загадки прекрасной юной принцессы. Что он бы сил своих и, пожалуй, самой жизни не пожалел, чтобы доказать ей, удивительно стойкой и одновременно слабой, всю силу своего чувства.
Мерабу показалось, что девушка вздрогнула. Хотя, быть может, то была дрожь в предвкушении победы, а не испуг от его громких мыслей…
Победно смотрела Будур на гостей. Такое решение ошеломило каждого, кто был в императорском саду. Ветки сакуры, покрытые нежными бело-розовыми цветами, словно живая рама, обрамляли изумленные лица гостей. И шахи с сыновьями, и раджи с многочисленными племянниками, и даже беловолосые конунги, преодолевшие немалый путь, чтобыприветствовать вместе с императорской семьей приход весны — все они ждали иного: возможно, ждали выбора самой принцессы, возможно, того, что император Такэтори сам укажет жениха для дочери. Но не ждали они состязания — состязания не кошельков, а умов. Не думали они и о том, что сыновьям, племянникам, младшим братьям в этот вечер придется самим показывать, чего каждый из них стоит на самом деле.
Да, среди них были и те, кто явно примерял на себя императорское одеяние и не прочь был бы заглянуть в казну страны Канагавы. Были и те, кто званием мог потягаться с самим императором, но желал бы объединения владений. Были и такие, что видели в браке с дочерью императорского дома единственную возможность избежать притязаний соседей…
Не было среди гостей лишь того единственного, кого под цветущие ветки сакуры привела бы любовь к принцессе. Быть может, он не знал о давней традиции рода Фудзивара или спал в этот поздний час, устав от борьбы за хлеб насущный.
— Но вот же я! — воскликнул Мераб. — Меня, меня привела к вам любовь!
Но тут же вынужден был признаться самому себе:
— Меня к вам привела любовь, и это правда. Но правда и то, что это любовь всего лишь к знаниям… К приключениям тела и духа… К миру, который столь необыкновенно прекрасен и столь удивителен.
Не слышала этих слов дочь императора, увы. Быть может, они тронули бы ее сердце, согрели Ледяную Грезу, превратив ее в улыбающуюся красавицу.
Принцесса оглядывала лица собравшихся. Сердце ее стало настоящим сердцем Ледяной Принцессы. А разум очистился от чувств, и лишь холодные мысли складывались в беспощадные слова-ловушки.
— Да приблизятся к трону те, кто хочет в этот праздничный час испытать свою судьбу! Ее небесное великолепие, принцесса Будур, хочет испытать ваши души, ваш разум и ваши чувства.
Слова императора вывели гостей из оцепенения. Сначала робко, а потом все решительнее к помосту стали подходить юноши — наследники властителей и юные властелины. Потом им пришлось чуть отступить, ибо рядом с ними стали и их дядья и старшие братья. Появились среди претендентов на руку принцессы и старцы — возраст сочли они преимуществом в состязании. А выбор принцессы любого из них предоставлял трон, власть и немалое состояние.
Безмолвно смотрела на эту суету Будур. Зрелище казалось ей забавным и постыдным. А потому она повернулась к матери.
— Надеюсь, что ты знаешь, что делаешь, девочка моя… — только и смогла произнести Комати.
— Мама, если найдется сейчас тот, кто откликнется на мои слова сердцем, а не разумом, страстью, а не жаждой наживы, я охотно назову его своим избранником.
— Но если не найдется такой юноша?
— Значит, я останусь свободной и буду ждать того, кто через год сможет ответить на новые загадки.
— А что будет с самими юношами? Не казнить же нам всех, кто окажется недостоин твоего разума?
— Нет, конечно. Их даже не надо прогонять с праздника. Позор тяжелее любого наказания. А недобрая слава глупца, которого смогла обвести вокруг пальцатощая девчонка с далекого острова, думаю, куда страшнее для будущего властителя.
— «Тощая девчонка с далекого острова». — Мераб попробовал эти слова «на зуб». — Ого, да ты ядовита, красавица, как алый императорский аспид. Хотел бы я посостязаться с тобой… Один Аллах знает, как бы я этого хотел!
— «Тощая девчонка с далекого острова», — повторил император слова дочери и усмехнулся. Это не была добрая усмешка, с которой обычно смотрел он на проделки своей девочки. Так жестко мог ухмыляться лишь изворотливый и утонченный царедворец. — Недобрая слава и в самом деле куда коварнее любого наказания… Она будет следовать за неудачником, словно хвост за хитрой лисицей кицунэ… А ты куда хитрее любой лисицы, девочка моя.
— Нет, отец, я просто благоразумна. Зачем нам скандалы в праздник? Пусть все те, кто привез сюда своих сыновей, племянников и младших братьев, сами убедятся в их никчемности…
— Да будет так. Начинай!
Мераб поразился тому, какой разной может быть улыбка — его изумило то, сколько яда отразилось в изгибе тонких губ императора, сколько смеха, отнюдь не доброго, плескалось в темном взгляде его узких глаз.
Император обвел взглядом тех, кто стоял перед помостом. Да, дочь права. Нет здесь того, кто сможет дать счастье его девочке. Злые и жадные, расчетливые и тупые, лица женихов выражали лишь одно желание: победить любой ценой. Никто не думал сейчас о том, что их соперник — юная и прекрасная принцесса.
Холодно улыбалась и принцесса. Она чувствовала сейчас себя в надежных доспехах разума, которые смогут защитить лучше самых бесстрашных телохранителей.
— Слушайте же мою первую загадку!
Повинуясь едва заметному жесту принцессы, в воздухе растворился аккорд цитры. И девушка высоким голосом нараспев прочитала:
- Все роли в мире распределены:
- Одним — копить богатство и успехи,
- Другим — коварно создавать помехи,
- А третьим — наблюдать со стороны…
- Но не стоит история на месте,
- И могут измениться роли в пьесе…[2]
— Скажите же, мои гости, о чем говорил великий поэт?
Первым расхохотался сын магараджи. Был он толстым, румяным и самодовольным. Казалось, что он не идет по жизни, а путешествует по щедрому базару, зная цену каждому товару.
— Эта глупая девчонка смеется над нами, братья! Ведь она же сама все и сказала: это представление, что дают в балагане!
— Аллах великий, какой осел… Тут же в самом деле все сказано, — пробормотал Мераб. — Это же человеческая жизнь! Каждый из нас, словно марионетка, пляшет по желанию хозяина балагана, а потом обрывает все нити и делает решающий шаг.
Сын магараджи победно посмотрел по сторонам…
— Нет, это не балаганное представление… — Теперь шаг вперед сделал сын конунга, высокий юноша, напоминающий чудовище и спутанными длинными волосами, и повисшими почти до колен руками. — Эти слова описывают колдовство…
— Сын медведя, ты намерен спорить со мной, наследником Райпура?!
— Нет, толстый бурдюк, я же вижу твою глупость!
Принцесса смотрела на этих двоих с омерзением. Она не повернула головы в сторону родителей, лишь повела в воздухе рукой, словно отгоняя назойливую муху.
«Смотрите же, благородные император и императрица! И кого-то из них я должна была взять в мужья!» Будур безмолвно произнесла эти слова, но Комати их прекрасно расслышала. Так любящее сердце матери без труда читает в душе любимого чада.
Перепалка у подножья помоста грозила перерасти в драку. По движению руки Такэтори у дорожек появились безмолвные дайсё — воины личной императорской охраны. Вид их был устрашающим, а клинки в лунном свете сверкали так грозно, что спорщики разом замолчали.
— Стыдитесь! — Теперь в голосе принцессы звучала насмешка. — Гости императора не ведут себя, как торговцы поношенным тряпьем.
— Но о чем же была твоя загадка, о прекраснейшая?
Это спросил Дзинситиро по прозвищу Басё — младший сын самурая, охранявшего властелина соседних островов, мальчишка лет восьми. Чудом было уже то, что он оказался здесь, среди принцев и наследников. Быть может, сюзерен его отца, достойный Ёситада, относился к малышу, как к сыну. Или, быть может, ему уготована была судьба много интересней той, что желали для него родители и наставники.
— Малыш, неужели ты не понял? Это же жизнь человеческая!
Только к мальчишке Будур могла быть снисходительной.
Тот поклонился с благодарностью. А сам Ёситада досадливо махнул рукой, уходя в сень цветущих деревьев. Он не хотел признать себя побежденным, а потому решил, что не соревноваться за руку принцессы — куда более мудрый поступок.
— И он прав: иметь такую мудрую жену может лишь тот, кто и сам в силах играть в загадки с судьбой.
Конечно, сейчас он, Мераб, готов был сыграть в загадки и с судьбой, и с принцессой, и даже с самим Иблисом Проклятым, сохрани Аллах после такой игры все души мира!
Принцесса Будур предпочла не услышать, что вполголоса пробурчал сын магараджи. Но слова эти услышал воин-дайсё. И сделал еще два шага вперед.
— А теперь, мои гости, я задам вам вторую загадку. Не торопитесь, подумайте, о чем я говорю.
В вечернем воздухе зазвучали слова новой загадки:
— Шутить с ней опасно: разбитая, она может составить несчастье всей жизни; без устали же гонясь за ней, можно прозевать жизнь или из безумного воодушевления принести ее в жертву… Что это, мои мудрые гости?
Сын магараджи счел за благо промолчать… Юный викинг, помедлив, ответил:
— Это страшная рыба, что живет в южных водах. Старики говорили, бывает она так велика, чтосъедает целые селения… Своих жертв она увлекает на дно, и тогда им нет возврата.
— А он в чем-то прав, этот сын конунга. Мечта, ибо это именно она, может увлечь за собой в самые пучины и селения, и народы. Мечта может поглотить душу человека, но может и возвысить. А что же еще придумают твои недалекие женихи, умнейшая?
Будур закрыла лицо руками, чтобы никто не увидел ее язвительной улыбки. Неужели души этих юношей так глухи? Неужели не понимают они, о каких высоких материях говорит сейчас им принцесса?!
Викинг замолчал. А в наступившей тишине опять раздался голос Басё:
— Принцесса, они же не понимают и половины твоих слов. О чем была твоя загадка?
— А как ты думаешь, малыш? — Будур с живым интересом посмотрела на мальчика.
— Я думаю, что это везение…
— Но разве везение можно принести в жертву?
— Не знаю, принцесса. Везение — как ночной ветерок, нельзя поймать… А вот можно ли за ним гоняться…
— Молодец! Я говорила о мечте. Но с этого вечера ты — мой лучший друг. Ты умен, а через несколько лет станешь настоящим принцем — мечтой любой девушки…
— И принцессы?
— Быть может, и принцессы… Расти, малыш!
Сердце принцессы Будур чуть оттаяло. Быть может, это будущий великий поэт… А может быть, и император… Кто знает, какая судьба его ждет!
— А теперь, гости, я задам вам третью загадку. Она будет и сложнее, и проще своих сестер. Не торопитесь, слушайте голос своего разума…
«Зачем я это говорю? Ведь у них есть только одно желание — власть, только одна жажда — нажива, только одна любовь — золото. А разумом им служат счетные книги их казначеев».
И прозвучала под сводами дворца третья загадка:
— Она дает лишь себя и берет лишь от себя. Она ничем не владеет и не хочет, чтобы кто-нибудь владел ею. Ибо она довольствуется лишь самой собой… Не думай, странник, что ты можешь править ее путями, но если она сочтет тебя достойным, то будет направлять твой путь.
Высокий голос Будур отзвенел.
Суровые дайсё тяжелыми взглядами следили за молодыми мужчинами, что стояли сейчас перед императорским помостом. Наконец у сына персидского шаха сдали нервы и он жалобно спросил:
— А сейчас о чем ты говорила? Твои слова слишком мудры для нашего разума…
— О да, глупец, слова эти действительно слишком умны для тех, чей разум спит вечным сном… Умная принцесса говорила о любви. Ибо только любовь движет жизнью всего в этом мире. И стать достойным любви не так просто.
Жаль, что юный Мераб беседовал лишь с книгой. Быть может, если бы он беседовал с самой принцессой, книга бы закончилась совсем иначе.
Или сейчас в прохладе беседки на свет рождался великий мудрец, славе которого дано будет пережить века?..
Будур и представить не могла, сколько сил потребовалось сыну восточного правителя, чтобы признать превосходство женщины.
— Последняя загадка спрашивала о любви. Лишь любовь довольствуется любовью. Настоящая любовь дарит любовь и принимает дар лишь любовный. Но если любовь сочтет тебя достойным, она будет направлять твой путь.
— Ну, это слишком умно для меня, — не выдержал толстяк из Райпура. — Отец, мне не нужна такая жена! Я хочу, чтобы мое слово было в доме самым весомым. А эта…
И тут сын магараджи уперся взглядом в блестящий клинок дайсё. Всякое желание говорить сразу же пропало. И он, переваливаясь, отправился туда, где в ужасе застыл сам магараджа Райпура. Отец ясно представлял, каких бед мог натворить скверный язык его сына. И потому возблагодарил своего многорукого бога за то, что мальчишка вовремя замолчал.