Моя судьба. История Любви Матье Мирей
— Нет. Во всяком случае, в Париже не ходит. Может, когда живет у себя на родине. Я спрошу у него. Завтра позвоню тебе из конторы дяди Джо, скажу о нотариусе и обо всем прочем. Подумать только: четырнадцатый ребенок в нашей семье родится уже в новом доме!
До чего я рада!
— Нет! Я пойду в родильный дом, — говорит мама, беря телефонную трубку — Я уж так привыкла. А потом мы уже вдвоем с младенцем заявимся на улицу Эспри-Реквием!
За несколько часов до отъезда в Баден-Баден я узнаю новость: мама только что родила прелестного мальчика, он весит три килограмма восемьсот граммов. Папа говорит, что она и крошка Венсан чувствуют себя хорошо. Я вешаю трубку не без грусти: мне бы так хотелось быть дома, как при рождении Беатрисы… Тот день кажется мне таким далеким… Когда ж это было? 10 мая 1964 года. Не прошло еще и трех лет, а у меня такое чувство, будто я прожила все десять.
В самолете по пути в Карлсруэ я пытаюсь представить себе Венсана. У него, как у всякого младенца, шелковистая кожа, крошечные пальчики цепляются за ваш указательный палец, как птичьи лапки хватаются за насест; я, увы, не услышу его первый лепет, не увижу пока еще незрячий взгляд человеческого детеныша, как бы еще пребывающего в ночи, взгляд, который мало-помалу становится осмысленным по мере того, как он начинает осознавать, что находится в добром к нему мире. вспоминаю, как все это поразило меня, когда появился на свет Роже. Будет ли он таким живым, как Жан-Пьер, или таким кротким, как Реми? Чувствую, что мне чего-то не хватает. Не хватает его.
— Дядя Джо, госпожа Коломб будет крестной матерью Венсана. Не согласитесь ли вы стать его крестным отцом?
— Охотно, Мирей
— Я бы хотела положить на его имя деньги в сберегательной кассе. Могу я это сделать?
— Разумеется, Мирей. Твой счет в банке позволяет это сделать.
— … Но если я положу деньги только на его имя, это будет, пожалуй, несправедливо по отношению к другим? Могу я положить деньги также для Матиты, Кристианы, Мари-Франс.
— Не перечисляй мне весь список, он мне и так известен. Да, можешь. Однако не замахивайся на миллионы. Обсуди этот вопрос с тетей Ирен. Она знает твои возможности. — И Джонни прибавляет с чуть лукавым видом, который неизменно вызывает у меня смех. — Надеюсь, теперь, когда ты уже зарабатываешь себе на жизнь, твой отец немного умерит прыть?
— До чего славная страна, эта Германия!
Дядя Джо находит мой восторг недостаточно обоснованным: судить о Германии по Баден-Бадену — все равно что судить о Франции по курортному городку Эвиану Но меня тут все приводит в восторг: свежий воздух, живописные горы, которые вас приветливо окружают, не подавляя при этом, многочисленные кондитерские («Осторожно, Мирей, не слишком налегай на пирожные!»), набережные реки Оос, ведущие к центру города. Наша машина проезжает мимо павильона, где толпятся больные, привлеченные сюда целебными источниками, и великолепного обширного парка, где расположен музыкальный киоск. К сожалению, чуть ли не все встречные скрючены или бредут, опираясь на палку.
— Мне тоже скоро придется пожаловать сюда, чтобы лечиться от ревматизма и подагры! — восклицает дядя Джо.
— Но ведь у вас этих болезней нет!
— Чувствую, что скоро будут. из-за всех тех хлопот, какие ты мне приносишь! Смотри-ка. а вот и казино.
— Ив нем театр?
— В нем есть все: театр, ресторан, игорный зал, несколько танцевальных залов и даже концертный зал.
— Я бы с удовольствием там спела!
— В другой раз. Сейчас ты должна выступить по телевидению. Это куда важнее. Тебя увидит вся Германия.
Конечно же, он прав. Но мне больше по душе концертные залы. Я тоскую по отсутствующей публике не меньше, чем по моим младшим братьям.
Наша гостиница находится на Лихтенталер-аллее; это красивый бульвар, обсаженный прекрасными деревьями, он тянется вдоль реки Оос…
— А ну-ка, повтори название нашей улицы, — говорит Джонни.
— Лихтенталер-аллее.
— Ты хорошо произносишь. Можно сказать, что немецкий язык дается тебе гораздо легче, чем английский.
— Аонив самом деле легче. Ведь все слоги произносятся!
У дяди Джо довольный вид. Он говорит, что по возвращении домой найдет для меня учителя немецкого языка.
— Ох! Да я стану путать немецкие слова с английскими!
— Не бойся, не станешь. Будешь по-прежнему брать уроки английского у Гарри. Мне придется только пополнить запас виски!
Наш шотландец и вправду большой любитель спиртного. Иногда я спрашиваю себя: он так охотно приходит учить меня потому, что хорошо ко мне относится, или потому, что после каждого урока (но никогда до начала занятий!) Джонни вручает ему бутылку виски? Гарри рекомендовала нам Лина Рено, которую он тоже учил английскому языку. Время от времени он говорит со вздохом:
— Ах, Лина! Лина!. She is terrific!.[10]
Я понимаю, что мне до нее далеко. Потом он прибавляет:
— You'll have your V-Day too![11]
Участник последней войны, Гарри сохранил священную память о Дне победы. И он желает мне победы в моих скромных занятиях.
А пока дядя Джо купил мне франко-немецкий разговорник и с удивлением наблюдает, как смело я «кидаюсь в воду» — обращаюсь по-немецки к официантам, горничной, заведующему постановочной частью, рабочим сцены.
— Признайтесь, Ирен, у вас ненароком не было прабабушки, которая заглядывалась на немца-кавалериста? А может, какой-нибудь из ваших предков, старый служака, соблазнил некую белокурую Гретхен?
— Как вам не совестно говорить такие вещи! — негодует возмущенная тетушка.
— Не сердитесь, пожалуйста. Такие вещи случаются. К тому же я шучу. Но согласитесь сами: странно видеть, как Мирей, которая с трудом выговаривает английское слово, лихо лопочет по-немецки! Впрочем, тем лучше. Она сумеет записать пластинку на языке Гете, который дается ей гораздо легче, чем язык Шекспира!
— Послушайте, дядя Джо: прочесть и произнести слово «Гете» очень просто, в нем на два слога — всего четыре буквы! А вот в слове «Шекспир» на те же два слога — целых семь букв!
По приезде в Дюссельдорф Джонни тотчас же замечает:
— Барклей недурно поработал. Видишь? Твои пластинки тут, как и в Баден-Бадене, в витринах всех магазинов, где продают диски.
Рейн здесь так же широк, как наша Рона… Человек, встречающий нас в аэропорту, видимо, очень доволен тем, что я нахожу его город красивым.
— Вам надо непременно сюда вернуться! Вы увидите, как живописны берега Рейна летом! Вас проводят на широкую площадь над рекой. На ней танцуют и устраивают концерты под открытым небом. А обедать вы будете в самом старинном ресторане нашего города «Zum Schiften»[12], он существует с 1628 года! А еще надо.
Но как я сумею все это осмотреть, если после репетиций и концерта я валюсь с ног от усталости?!
— Алло! Это ты, мама?
— Мими! Откуда ты звонишь? Я совсем запуталась, куда ты уезжаешь и откуда возвращаешься.
— Я в Гамбурге! Знаешь, это необыкновенный город! Джонни называет его город-театр. И это верно, чувствуешь себя так, будто ты в зрительном зале.
— Он был сильно разрушен?
— Да, но сейчас уже полностью восстановлен.
— А живете вы в хорошей гостинице?
— Что за вопрос! Ты ведь знаешь Джонни! Отель называется «Vier Jahreszeiten», что по-нашему значит «Четыре времени года». Он очень красив, а из окон открывается вид на бассейны.
— На бассейны? Такие, как в Тюильри?
— Нет! Тут огромные бассейны, точно озера, представляешь? По ним плавают суденышки, их полным-полно, а по берегам стоят прекрасные дома. Просто загляденье! В одном павильоне открыт ресторан и все время играет музыка. А уж порт в Гамбурге потрясающий. Там стоят большие корабли, их разрешают осматривать. Ты ведь помнишь, я в свое время побывала на крейсере «Ришелье» и потому хорошо представляю себе, что такое большой корабль. К тому же у меня времени нет на осмотр.
— А ты хорошо ешь?
— Ты когда-нибудь слыхала слово «гамбургер»? Оно означает «рубленый шницель». Я раньше думала, что это американское блюдо. А оно, оказывается, из Гамбурга! Здесь едят много рыбы. особенно любят суп из угря. А еще тут любят гороховый суп со свиными головами и ножками. Поешь его и с трудом встаешь из-за стола! Но у них есть и тефтели из телятины в мясном соусе и с манной крупой. Мне все очень нравится.
— Я спокойна, потому что с тобой тетя Ирен. Она измерила тебе давление перед отъездом?
— Да. Не беспокойся. А как ты? Как малыш?
— Все хорошо. Он прибавляет в весе столько, сколько надо.
— Я привезу вам отсюда кекс с засахаренными фруктами, такой вкусный, что просто пальчики оближешь. А для папы — бутылку тминной водки, тут ее называют «доппелькюммель».
— Но у тебя не хватит времени сделать все эти покупки, бедная моя девочка!
— Не беспокойся, мама. Возле гостиницы и даже в ней самой множество лавочек.
Зал Берлинской филармонии совершенно не похож на Гамбургский театр, который помещается в очень красивом деревянном здании. Берлинская филармония была торжественно открыта четыре года тому назад. Здание для нее, чем-то напоминающее громадную восьмерку, построено совсем недавно. Расположено оно неподалеку от памятника русскому солдату. Возле него постоянно несут караульную службу советские воины. Это поражает, ибо ты находишься на Западе… И возле самой Берлинской стены.
В зале Филармонии звук свободно уносится ввысь. Петь здесь — одно удовольствие. Телевизионный канал «Европа-1» осуществляет прямую трансляцию моего первого сольного концерта. Когда я ухожу со сцены, тетя Ирен укутывает мне плечи шалью, а дядя Джо говорит, что я еще никогда так хорошо не исполняла песню «Вернешься ли ты снова.».
Вернешься ли ты снова
И скажешь о своей любви?
Вернешься ли ты снова?
Как прежде приходил?…
У меня не идет из головы Берлинская стена. Даже вечером, когда, выйдя из гостиницы «Кемпински», я вижу вокруг море огней, разноцветную световую рекламу, буйно веселящуюся молодежь, так что невольно начинает казаться, будто идешь по Пиккадилли или Бродвею…
Как странно очутиться затем в атмосфере шумного бала «Апрель в Париже»: он проходит в Нью-Йорке в «Уолдорф Астории». Обстановка более чем светская. Размеренные жесты. Роскошные платья. Настоящие драгоценности. Громкие титулы. Что ни имя — то знаменитость. Я с удовольствием вдыхаю аромат цветов и изысканные запахи духов… Но все еще вспоминаю о Берлине.
— Как это объяснить, тетя? Америка выиграла войну Германия ее проиграла. Берлин разделен надвое, а между тем веселятся там гораздо больше!
— Я и сама не знаю, — отвечает тетя Ирен. — Быть может, когда город, который чуть не стерли с лица земли, возрождается, он походит на человека, который был при смерти, но выздоровел. И тогда все веселятся и радуются.
Я же думаю, что дело не только в этом: ведь немцы сейчас живут в мире, а американцы — в состоянии войны. Однажды утром молоденькая горничная, которая принесла нам дополнительные плечики для одежды, внезапно разрыдалась: во Вьетнаме погиб ее брат.
Германия вдруг снова напоминает о себе. Как только мы возвращаемся в Париж, нам наносят визит два Мориса — Жарр и Видален. Жарр сочинил музыку к фильму Литвака «Ночь генералов». Видалену она так понравилась, что он написал к ней слова, и оба хотят, чтобы я исполнила получившуюся песню «Ночь, прощай…».
Ты идешь, ты понуро идешь
По пустыне без миража.
Но однажды придется сказать:
«Ночь, прощай навсегда!»
И мне брести довелось
По бесславным дорогам,
Пить из ручьев пересохших,
И все ж я надеюсь.
— Как ты находишь песню? — спрашивает меня Джонни.
Он знает, что когда мне песня не нравится, я заучиваю ее с трудом.
— Очень нравится.
Мелодия хороша, и слова, по крайней мере, некоторые, запоминаются легко. Бывало, в юности, когда мне становилось грустно на душе и ничего не хотелось делать, я ставила на проигрыватель пластинку с песней «Милорд» и принималась за работу.
Посмотрев фильм, я убеждаюсь, что песня с ним мало связана, впрочем, Морис Жарр меня об этом предупреждал. Это мрачный детектив, навеянный войной.
Вскоре становятся известны результаты опроса общественного мнения: я набрала 39 процентов голосов, от меня заметно отстали Шейла, Петула Кларк и Далида.
Я спрашиваю дядю Джо, доволен ли он.
— Да, ты обогнала всех, но знаешь, итоги опроса напоминают температурный лист. температура то повышается, то падает. Сейчас у тебя тридцать девять, и ты дала им жару! Но никогда не забывай, что скатиться вниз очень легко.
Какой ужас!
— Но что ж тогда делать? Постоянно быть в напряжении? И так всю жизнь!
Я говорю упавшим голосом, и он понимает, что я устала.
— Когда устаешь, поступай, как пловец: ложись на спину. А отдохнув немного, снова плыви стилем баттерфляй!
В тот же вечер тетя Ирен подает мне сверток, который только что принес рассыльный. Он перевязан красивой лентой и прислан из магазина «Фошон». Взвешиваю его на руке: коробка не очень тяжелая. Стало быть, это не шампанское и не фрукты — их присылают в корзинке. Ох! Внутри коробки — другая, чуть поменьше. и тоже перевязанная лентой. Может, засахаренные каштаны? Но теперь не то время года. Тогда конфеты? Шоколад? В этой коробке еще одна, разумеется, меньшего размера. Гусиная печенка? Ох! Внутри совсем маленькая коробка!
Развязываю ленточку… и покатываюсь со смеху. Немного шпината и записка: «Выше голову, крошка!»
Джонни любит говорить, что за 20 лет я нарушила всего три контракта, и это совсем немного.
Первый случай произошел в Инсбруке. В Германии я записывала пластинки для фирмы «Ариола». Ее владелец Монти Луфтнер родом из Австрии и очень привязан к этой стране.
Он пригласил меня выступить в Инсбруке в очень популярной игровой телепередаче; на репетиции были отведены три или четыре дня.
Работа шла очень успешно, быстрее, чем мы предполагали, так что накануне прямой передачи чудом выдался свободный день. И Монти решил повезти нас в горы, где в восьми километрах от города расположена небольшая гостиница. мечта каждого австрийца! Вокруг — необыкновенно романтичный пейзаж, а в гостинице обстановка самая простая; содержит ее тучная матрона весом не менее ста килограммов, оказывается, она — моя страстная поклонница.
— Господи, Мирей Матье!. Хозяйка будет сама нас обслуживать.
Воспоминание о последовавшей трапезе сохранилось у меня в голове и в желудке гурмана Джонни, который обожает хорошую кухню. Говядина, приправленная ясменником — душистой альпийской травкой, фрикадельки из телячьей и куриной печенки. а на десерт — пресловутый австрийский омлет с ванильным соусом. Чудесный обед! Такой надолго запоминается.
Три года спустя я была приглашена для участия в гала-концерте. И вот с утра — у меня неладно с голосом. Болит горло, сиплю. должно быть, простудилась.
— Надо послать за доктором, — говорит Джонни.
— Да нет, все пройдет. Пополощу горло синтолом.
— Мирей, дело обстоит очень серьезно! Передача транслируется в тридцать городов Германии, к тому же тебе надо записать здесь несколько пластинок.
Появляется врач. Глотка у меня действительно вся красная.
— Вы ставите под удар ее будущее! — говорит доктор, обращаясь к Джонни, который рассказал ему о предстоящей мне программе. — Ей необходимы два дня полного покоя.
Он выписывает медицинское свидетельство. Джонни приглашает другого врача. Тот ставит такой же диагноз и составляет второе медицинское заключение. Мое участие в гала-концерте отменяется. Это, понятно, приводит в отчаяние устроителей концерта, потому что зал снят заранее и все билеты проданы. Я усердно полощу горло, пью свои отвары, глотаю мед. Голос звучит, конечно, не слишком хорошо, но выступить, пожалуй, было бы можно.
— Славно придумала: петь с двумя медицинскими свидетельствами в руках! — усмехается Джонни. А немного погодя спрашивает:
— Может, ты хорошо закутаешься, и мы съездим пообедать в ту маленькую гостиницу?
Я так никогда и не узнала, о чем он больше заботился: о моем здоровье или о своем желудке. Так или иначе, но мы отправились к моей страстной поклоннице — толстухе, которая встретила наше появление в гостинице радостными возгласами:
— Мирей! Джонни! Я угощу вас таким же обедом, как в тот раз.
— Да-да, — ответил просиявший Джонни. — Нам другого и не надо!
На следующий день я уже пела в Линце, расположенном в ста километрах от Инсбрука, а затем — в Граце. Местные газеты писали о моем «замечательном голосе». С тех пор мы больше ни разу не возвращались в Инсбрук!
Несмотря на мой южный акцент, в Германии, как ни странно, меня считают немецкой звездой. Подобно тому, как Роми Шнайдер, которую любили во Франции, считают французской звездой. Германия почти сразу и безоговорочно приняла меня, и я выступаю там особенно часто.
С этой страной у меня связаны особые воспоминания. Когда в 1968 году мы были в Штутгарте, генерал де Голль посетил Баден-Баден. А в день его смерти мы находились в Гамбурге.
В нашей семье все перед ним преклонялись, его кончина потрясла меня, будто я потеряла кого-то из близких. Только позднее я осознала: люди, которые выражали мне соболезнование, — приходя за кулисы, встречая меня в холле гостиницы или на улице, — были немцами…
В течение девяти лет мы сотрудничали в Германии с одним и тем же антрепренером, талантливым композитором Христианом Вруном; в трудную пору моей жизни он помог мне записать на пластинку песню «Прощай, голубка». С его помощью с большим успехом распродавались многие мои пластинки: «Прощай, Акрополь», «Пресвятая дева морей», «Тысяча голубок». Но первым толчком для моей успешной карьеры в Германии послужили два ловких хода, на которые отважился Джонни.
В начале 1969 года в Германии продавалась лишь одна моя долгоиграющая пластинка, на ней были записаны песни «Последний вальс» и «Как она хороша» в оркестровке Мишеля Леграна. От пластинки пришел в восторг Франц Бурда. Этот меценат и политический деятель стоял во главе крупнейшей издательской фирмы. Джонни познакомился с ним, когда был импресарио Холлидея и задумал отправить своего подопечного служить в Германию… По примеру Элвиса Пресли! (Так Холлидей и получил сержантские лычки.)
На сей раз Франц Бурда устроил в Мюнхене грандиозное зрелище — костюмированный бал. В нем должны были принять участие такие знаменитые артисты, как Элла Фитцджеральд и Том Джонс, а также. юная Матье. Ко всеобщему изумлению, Джонни настаивал на том, чтобы я выступала последней. Поль Мориа, приехавший со своим оркестром из 25 музыкантов, пришел в ужас:
— Ты просто спятил!
Джонни ответил, что так оно и есть, но он твердо решил, что я выступлю в конце представления и исполню две песни — «Мой символ веры» и «Париж во гневе». Поль ужаснулся еще сильнее:
— Да ты сознаешь, что делаешь?! Исполнять в Германии «Париж во гневе»! Песню Сопротивления! Песню из фильма «Горит ли Париж?»!
Джонни не меняет своего решения. Первыми выступают знаменитости, и выступают с большим успехом. В зале много молодежи, дамы в роскошных вечерних туалетах. Элла добивается триумфа. А мой друг Том Джонс, мой единомышленник в Лондоне, голос эпохи, — супертриумфа. Я вижу, как Мориа меняется в лице. По правде говоря, меняется в лице и Джонни. Особенно после того, как зал встречает совершенно равнодушно песню «Мой символ веры», хотя ведущий концерт конферансье, которого немецкая публика обожает, весьма любезно представил меня как вновь открытую французскую звезду. Продолжаю борьбу:
Когда свободе угрожают,
Париж испытывает гнев,
Он в ярости рычит как лев,
И парижане в бой вступают.
Мертвая тишина.
А затем — взрыв аплодисментов. Сидящие во всех трех ярусах молодые люди срывают с декораций цветы и бросают их на сцену. В зале стоит шум, несколько ветеранов вермахта выкрикивают: «Это провокация!», но их голоса тонут в громе аплодисментов.
Когда я ухожу со сцены, Джонни говорит мне: «Ты чуть не разнесла балаган!» Я с ним согласна, но думаю, что немалую роль в моем успехе сыграла сама песня.
Кто же появляется на следующий день на первой полосе газет? Не знаменитые артисты, а юная Мирей, «победительница костюмированного бала». Никто не упрекает меня за то, что я исполнила песню «Париж во гневе», напротив, все сходятся на том, что эта песня зовет к согласию и к миру.
Франц Бурда очень доволен. Я сразу становлюсь кандидатом на получение «олененка Бэмби» — приза, который он учредил, чтобы наградить им лучшего эстрадного артиста (или артистку) года.
С самого первого выступления Мирей Матье в «Олимпии» Далида восторгалась ее талантом. Они даже выступали вместе
Через несколько месяцев я выступала с песнями по Берлинскому телевидению. Джонни вновь применил уже однажды испытанный прием:
— Она будет петь в конце… или не будет петь вовсе!
Первую песню я исполняла по-немецки. Название ее можно перевести «За кулисами Парижа», но написана она в чисто немецком духе: слушая ее, так и подмывает бить в ладоши и стучать ногами. Мне пришлось исполнить ее «на бис». А наутро мои пластинки рвали из рук, как… кружки с пивом!
Вечер закончился в очень славном кабачке, где нам подавали колбаски с квашеной капустой. Далида, которая тоже выступала в телевизионной передаче, была вместе с нами. Хорошо помню, что она пылко говорила мне: «Ты прекрасно пела! Какой превосходный финал! Просто потрясающе!»
С самого моего первого выступления в «Олимпии», когда Далида взобралась на четвертый этаж и вошла в мою маленькую артистическую уборную дебютантки, чтобы поздравить меня, она всегда была верна себе: ни одного завистливого взгляда, ни одной мелочной мысли, ни одной недоброй фразы (редчайший случай в «театральных джунглях»)! Дали всегда шла своим путем — прекрасная, неповторимая. Ее уход поверг меня в глубокую печаль. Мы, увы, редко говорили ей, как она нам дорога. Мы охотно поем о любви, но у нас всегда не хватает времени сказать о ней тем, кого мы любим. Казалось, она спит в своем белоснежном платье и ждет, чтобы ее разбудили. Мне бы так этого хотелось.
Я открываю для себя СССР
Все сильно взволнованны. Нам предстоит поездка в СССР. Звонит телефон. Это мама. Она очень гордится, что у нее в новом доме есть теперь свой телефон.
— Знаешь, бакалейщица из квартала Круа-дез-Уазо скучает с тех пор, как ты перестала туда звонить. Я на днях зашла и купила у нее какую-то мелочь, чтобы не порывать связь. Она мне сказала, что прежде, благодаря тебе, она вроде бы путешествовала. Могла разговаривать даже с Нью-Йорком! Ее беспокоит, что ты едешь в Москву. Она заявляет, что такой верующей девушке, какты, опасно оказаться в стране большевиков!
— Какая чепуха, мама! Ты ей передай, что революция там совершилась давным-давно. И лучшее тому доказательство — сейчас ее пятидесятилетие! И еще скажи, что едет туда не одна девушка, а две!
— То есть, как это — две?
Я объясняю. Джонни спросил, доставит ли мне удовольствие взять с собой в Советский Союз кого-либо из членов семьи. Сама понимаешь, я ответила утвердительно. Но на ком остановиться? Когда я в затруднении, то всегда полагаюсь на судьбу. Написала на листочках имена сестер и бумажки положила в шляпу: Маткта, Кристиана, Мари-Франс, Режана. Остальные еще слишком малы. Жребий выпал Кристиане. Послышались возгласы изумления, радостные крики. Надо быстро получить ее паспорт. Но как это сделать? Как?
— Мама, я передаю трубку тете Ирен. Она тебе все объяснит.
— Но нужно взять с собой теплые вещи. Там, должно быть, морозы?
— Да что ты, мама, сейчас в Москве тоже весна.
— Ты мне будешь оттуда звонить?
— Конечно, как всегда.
Тетушка замечает, что я, пожалуй, немного тороплюсь. Бруно Кокатрикс, который устраивает наши гастроли, просто выходит из себя от досады, когда безуспешно пытается связаться по телефону с Госконцертом (эта организация ведает всем, что относится к музыке, эстраде и цирку). Надо сказать, что дядюшка Бруно не в первый раз имеет дело с русскими. Я до сих пор помню его слова: «Мюзик-холл не знает границ. Это еще один довод для того, чтобы их преодолевать!» Кокатрикс побывал во многих странах, особенно в странах Востока, где немало зрелищ, которых мы никогда не видели. Джонни рассказывал мне о международном фестивале 1957 года, когда в «Олимпии» наряду с таиландскими боксерами и индийскими танцорами выступали силачи и акробаты из Восточной Европы. Как бы мне хотелось на нем побывать, но я тогда была слишком мала.
В конечном счете, под названием «Французский мюзик-холл» едет труппа из 85 человек. Среди них — Поль (Мориа) со своим оркестром из 35 музыкантов, Артур Пласшер и его 18 танцоров (поддавшись соблазну, я тоже буду танцевать вальс с Жаком Шазо), Жерар Мажакс и — в качестве «американской звезды» — Мишель Дельпеш. Всем нашим «инвентарем» ведает, разумеется, Малыш. Нам предстоит за 26 дней преодолеть 13 000 километров. Все это впечатляет. И такая перспектива всем очень нравится. Мы вылетаем на арендованной для нас «Каравелле». Все в приподнятом настроении. Стюардессы «Эр Франс» разносят шампанское. Мажакс развлекает нас карточными фокусами, а я, конечно, репетирую «мои песни».
Прибытие оказывается куда менее веселым, чем отъезд. Мы испытываем такое же разочарование, как все, кто прилетают в Москву с Запада: здешний аэропорт не выдерживает сравнения с парижским. И мы тут же оказываемся в очереди… длинной очереди к пункту проверки паспортов. Бруно и Джонни (особенно Джонни, он выше ростом и поэтому видит дальше) ищут глазами Головина из Госконцерта.
— Госконцерт! Госконцерт! — громко взывают они.
В ответ — молчание. И мы беспомощно топчемся на месте, словно 85эмигрантов, среди которых только два или три человека говорят на русском языке, но таком ломаном, что их никто не понимает. Лишь одно очевидно, безусловно и непререкаемо: мы покорно стоим в общей очереди и пытаемся получить свой громоздкий багаж.
Джонни выходит из себя:
— До чего же невоспитанные люди!
— Успокойтесь, Джонни. — останавливает его тетя, которая не любит привлекать внимание посторонних.
Внезапно Джонни радостно восклицает:
— Ах, Ник! How are you!
Ник — американец из Лас-Вегаса. Недавно, он открыл там необычайное казино под названием «Как в цирке»: посетители толпятся у игральных автоматов, а в это время над их головами воздушные гимнасты показывают свое искусство. Он приехал поближе познакомиться с прославленным Московским цирком. Взаимные приветствия.
— А вы что тут делаете?
Джонни отвечает, что ждем, когда за нами приедут из Госконцерта. Ник, судя по всему, находится в привилегированном положении: у входа его ожидает лимузин, в котором сидит переводчица.
— Поехали со мной!
— Но ведь нас тут восемьдесят пять человек!
— Ну, восемьдесят придется оставить в аэропорту!
И вот мы впятером с помощью переводчицы Ника, прикомандированной к нему как к важному лицу, легко проходим через контрольный пункт и втискиваемся — тетушка, Кристиана, дядюшка Бруно, Джонни и я — в черную машину, достойную главы государства; а наша злополучная труппа остается под наблюдением Жан-Мишеля Бори, племянника Кокатрикса, о сохранности багажа должен позаботиться бедный Малыш, который не сводит глаз с нашего «драгоценного» имущества.
Мы уже целый час находимся в холле гостиницы «Советская», которая считается одной из самых лучших в столице; она построена лет десять назад неподалеку от стадиона «Динамо». Если аэропорт нас разочаровал, то гостиница поражает своими колоннами и обилием мрамора.
Бруно Кокатрикс говорит: «Это напоминает метро!»
Московское метро заслуживает того, чтобы в нем поездить; каждая станция отделана по-своему и весьма пышно.
Уже полтора часа мы ожидаем приезда труппы…
Начинаем даже тревожиться. С господином Головиным созвониться не удалось: работа в его учреждении давно закончилась! Хорошо еще, что номера в гостинице для нас оставлены.
Наконец наши спутники появляются! Их автобус, должно быть, сохранился со времен революции: так сильно в нем трясет. Вновь прибывшие разделились на две группы: тех, кто недоволен, и тех, кто относится к происходящему терпимо. Каждый уже составил собственное мнение о «советском рае». С нас не сводит беспокойного взгляда переводчица, дама из Госконцерта, — она опоздала в аэропорт, потому что самолет прилетел раньше времени!
Приготовленные для нас комнаты отнюдь не дурны. Кристиана, прожившая многие годы в квартале Круа-дез-Уазо, находит их даже прекрасными. Как обычно, не обходится без сюрпризов. Например, почему ванны без пробок? Нам объясняют: когда проектировали санитарные узлы, о пробках забыли. Придется ждать очередного ремонта. А он предполагается, как сообщили нам по секрету. года через четыре.
Обед ожидает нас в отдельном зале. Вернее сказать, мы ожидаем его там. Надо привыкать. Страна эта славится терпением. Бруно своим, как всегда, мягким и ровным голосом старается разрядить обстановку.
— Не забывайте, — говорит он, — что если бы двадцать миллионов русских не погибли во время войны, нас бы всех не было на свете…
Наступает короткое молчание, и тут подают водку. Она быстро сглаживает первое, не совсем приятное впечатление. Бруно по-прежнему продолжает разряжать обстановку:
— У москвичей много юмора. Они и сами посмеиваются над собой. Хотите, я расскажу вам анекдот, который услышал от одного здешнего жителя, когда в последний раз приезжал сюда? Маленький мальчик спрашивает свою мать: «Скажи, мама, что такое коммунизм?» — «Когда у всех есть всё необходимое. И больше не стоят в очереди за мясом». — «Мама, а что такое мясо?»
Входят очень приветливые официантки, они ставят на стол икру и осетрину-гриль. Один из музыкантов интересуется, обычное ли это меню. Нет. Эта гостиница для иностранцев, то есть для людей привилегированных.
— Ну, как? Нравится тебе «чечевица из Морбиана»? — шутливо опрашивает Джонни.
И объясняет тем, кто не понимает смысла этой фразы, что не так давно он едва уговорил меня отведать икры, назвав ее «чечевицей».
«Око Москвы» — так Джонни сразу же окрестил нашу переводчицу — просит извинить господина Головина, который задержался на работе. Дядя Джо, пребывающий в дурном расположении духа, осведомляется: разве работа господина Головина не состоит именно в том, чтобы нас встретить? Разве мы не представляем здесь Французский мюзик-холл? Бедняжка опускает свои красивые зеленые глаза и краснеет до ушей. На помощь ей приходит Мажакс: он заставляет мгновенно исчезать и вновь появляться рюмку с водкой. Когда в очередной раз неизвестно откуда появляется полная до краев рюмка, он, следуя русской традиции, произносит очередной тост.
На следующее утро Бруно и Джонни встречаются с господином Головиным. Малыш устанавливает нужную аппаратуру в очень популярном в городе недавно открытом Театре эстрады — этой московской «Олимпии». Танцоры начинают работать «у станка»; в порядке исключения Артур будет заниматься со мной во второй половине дня, и я получаю возможность осмотреть город вместе с Кристианой и тетей Ирен. Нас сопровождает второе «око Москвы» — некая Галина, очаровательная молодая женщина; у нее чуть певучее прекрасное произношение, и с трудом верится, что она не училась во Франции. Но нет… она только мечтает побывать вашей стране, и надеется попасть туда вместе с ансамблем Советской Армии, когда он поедет в Париж. Париж — волшебное слово. навстречу ему распахиваются сердца и освещаются лица. Это замечаешь даже на лице, когда прохожие узнают, что мы — французы.
— Если мадемуазель Матье должна быть в театре к часу дня, то времени у нас немного. Поэтому давайте прежде всего осмотрим Соборную площадь.
Я и представить себе не могла, что на свете может существовать такая площадь.
— Мы — в самом сердце Кремля. Вы не видели оперу «Борис Годунов»? Все русские испытывают волнение, когда эта площадь предстает перед ними на сцене!.
Площадь и вправду напоминает театральную декорацию: булыжная мостовая, поодаль блестит Москва-река, а справа, слева, позади нас — дворцы и соборы. Господи! Как запомнить все эти названия, когда я их сейчас путаю!
— Нет, мне ни за что не удержать их в памяти! — восклицает Кристиана.
— Не это главное. Самое важное, что это — удивительное зрелище, — замечает тетя Ирен. — Но я никак не возьму в толк, почему у них было столько соборов.
— И церквей! Просто непостижимо! А ты видела, как на меня смотрела Галина? Я только и делала, что крестилась!.
— А ведь все эти церкви были не для народа, а только для царского двора! — замечает Кристиана.
— Как видно, им приходилось отмаливать много грехов! — говорит тетя Ирен.
— Ох, тетушка!. Ты, кажется, меняешь свои взгляды? Не станешь ли ты коммунисткой?
— Не забывай, что твой дедушка был коммунист! Да, непростая эта семья Матье.
Тем временем возвращается Галина с входными билетами в руках. У нее ушло на это шесть минут.
— Вы не стояли в очереди?
— Разумеется. Вы проходите вне очереди! Ведь вы — иностранные гости. Люди «привилегированные».
Положительно, все везде меняется.
Приехав в театр, я замечаю, что почти все наши артисты охрипли — кто больше, кто меньше. Для одних душ оказался слишком холодным, другие не могли принять ванну (потому что отсутствовали пресловутые пробки); одним не хватило рогаликов, другие опоздали на автобус. Я с утра пила чай. До чего он вкусен, русский чай! После салата с капустой мне подали незнакомое питье — стакан кефира, он такой вкусный и так приятно холодит нёбо в этот весенний день.
Мою костюмершу Тамару все называют бабушкой. Это дородная дама, как и многие здешние женщины. Дело в том, что они употребляют очень сытную пищу: едят много картофеля, хлеба и других мучных изделий. А также сладостей. Редко кто из них придерживается диеты.
Читать бесплатно другие книги:
