Моя судьба. История Любви Матье Мирей
— Нет, не ошибаюсь. Я в этом уверена и в свое время в точности предсказала ее судьбу: она ездит по всему миру и встречается с королями и королевами!
У меня прекрасные родители, всю свою жизнь они посвятили нам, детям. Я это знала. Но очень скоро, уже в школе, поняла, что редко кому выпадает такое счастье, в других семьях живут иначе… У нас в доме не бывало ссор, раздоров, распрей, разлада…
Сестра рассказала мне эту невероятную историю, когда я возвратилась из очередной поездки.
— Я бы хотела повидать эту женщину, — заметила я.
— Это невозможно. Она умерла той же ночью…
С тех пор я больше ни разу не обращалась к ясновидящим.
Госпоже Жюльен не нравились мои сочинения, в которых к тому же хватало орфографических ошибок. Я же не на шутку гордилась придуманной мною фразой:
— Хризантемы в снегу похожи на хрустальные шары.
Я находила это предложение точным и красивым, но учительница как холодной водой меня окатила:
— Все, что ты пишешь, Мирей, просто детский лепет.
Чтобы лучше понять, что именно она имеет в виду, я засела за словари. Это стало, пожалуй, моим самым большим достижением. Должно быть, я чаще других учениц рылась в словарях! Однажды госпожа Жюльен произнесла при мне слово «бездумная», я поняла, что это отнюдь не похвала, и долго ломала над ним голову. Принялась его искать в словаре и потратила на это уйму времени, так как думала, что слово это начинается со слога «бес».
И вот он наступил, наконец, «судный день». Я поставила в церкви свечу святой Рите; ее лик помещался вдали от алтаря, но бабуля уверяла, что в безнадежных случаях именно этой святой надо возносить мольбу.
— А почему?
— Потому что, не обладай она истинной верой, ей бы нипочем не справиться со своими напастями. Муж, «на котором негде было пробу ставить» (так в наших краях называют тех, кто ведет разгульную жизнь), бил смертным боем эту святую женщину; смирением и мягкостью ей удалось вернуть его на стезю добродетели, но едва это случилось, как бывшие собутыльники, отпетые злодеи, прикончили его. Трое ее сыновей решили отомстить за отца, но она молила Бога: пусть уж они лучше умрут, чем станут убийцами. Так именно и случилось! Тогда несчастная решила удалиться в монастырь августинок, но в этом ей отказали, потому что она была вдова, а по уставу этой обители туда принимали только девственниц! И произошло чудо: Иоанн Креститель, блаженный Августин и святой Николай взяли бедняжку на руки — и она внезапно очутилась перед лицом настоятельницы, хотя двери храма были заперты! Настоятельница, разумеется, теперь уже не решилась изгнать ее из монастыря.
Какая прекрасная жизнь выпала на долю святой, к чьей помощи я собиралась прибегнуть! Снискав ее покровительство, я наверняка должна была попасть в ряды счастливиц, тех, кому вручат аттестат об окончании школы. Так оно и произошло. Я сказала госпоже Жюльен:
— Знаете, я думаю, что получила аттестат потому, что мне удалось употребить в моем сочинении ваше излюбленное слово «бездумная».
Была, правда, еще и свеча, которую я поставила святой Рите, но об этом я предпочла умолчать.
Это знаменательное событие было отмечено у нас дома торжественным праздником. Он состоялся не только потому, что я, как говорила мама, получила «свой диплом», но и потому, что Матита с первой попытки стала обладательницей школьного аттестата. По окончании праздника собрался семейный совет. Было решено, что продолжать нам с Матитой учиться дальше не имеет смысла. Госпожа Жюльен придерживалась того же мнения. У нас не было особых способностей ни к математике, ни к французскому языку, ни к другим предметам. Словом, никаких явных склонностей к наукам!
— У Мирей хорошо получается только одно, — сказала учительница, — она прекрасно поет. Как жаль, что она серьезно не занималась музыкой!…
То был камешек в мой огород. Госпожа Жюльен не раз советовала мне посещать уроки сольфеджио в музыкальном училище, где обучали бесплатно. А для того чтобы я могла успевать на эти занятия, она даже разрешила мне уходить немного раньше из школы.
Окрыленная, я пришла в подготовительный класс по изучению сольфеджио, он помещался в красивом здании нашего музыкального училища на площади перед Папским дворцом. Оглядевшись, я тут же поняла, что все 25 учениц уже знали ноты, аяо них и понятия не имела. К тому же мне еще и не повезло: на следующий день я заболела гриппом. Когда две недели спустя я вновь появилась в классе, меня, разумеется, посадили на последнюю парту. Словом, все повторилось, как в школе!
— К чему мне эта китайская грамота, — подумала я. И больше ноги моей там не было.
— Мы могли бы помогать по дому, — предложила Матита, которая очень любила хозяйничать и готовить. Мне же, признаюсь, такие занятия были не по душе. К величайшему моему облегчению, папа не поддержал предложение сестры. Матита, конечно, была еще девочка, но мне уже исполнилось 14 лет, а потому он решил, что лучше подыскать мне какую-нибудь работу.
— Надо непременно научиться какому-либо ремеслу, — сказал он, — это всегда послужит опорой в жизни.
Я охотно согласилась. Мне не терпелось внести свою лепту в семейный бюджет. Возможность зарабатывать себе на жизнь переполняла меня гордостью. Отныне я никому не буду в тягость!
— Да, папа, я очень хочу работать и готова делать все, что угодно.
— Делать все, что угодно… Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?! Я не позволю тебе делать все, что угодно!
Все рассмеялись. Я с удовольствием думала, что мое детство подошло к концу. Теперь я уже стала молодой девушкой и могла помогать семье. Однако в один прекрасный день, когда подружка, жившая по-соседству, покрыла мне ногти лаком, папа задал мне хорошую взбучку. Он терпеть не мог, когда прибегают к косметике, и считал, что внешность должна быть естественной.
Я попробовала было заикнуться, что тетя Ирен красит губы помадой и это выглядит очень красиво. Он вышел из себя:
— Красиво! Ты находишь, что это красиво?!. Возьми ломтик лимона, проведи им по губам, и они приобретут естественный красный цвет! А кожа вокруг рта покажется еще белее.
Однажды вечером отец, возвратившись домой, сказал:
— Дело в шляпе! Завтра утром можешь отправляться на фабрику, где изготовляют конверты!
— А что я там буду делать, папа?
— Что делать? Думаю, клеить конверты.
А так как счастье не приходит в одиночку, и мама, в свою очередь, пришла со сногсшибательной новостью: нас опять переселяют.
— Мы будем жить в квартале Круа-дез-Уазо, там построили дома с умеренной квартирной платой!
Не говоря никому, я вновь поставила свечу святой Рите, чтобы возблагодарить ее за то, что для нас начиналась теперь новая жизнь.
Круа-дез-Уазо.. Сущий дворец! По крайней мере, он нам таким показался: там у нас были четыре комнаты, а ко всему еще и душ! И уж совсем неслыханная роскошь: из крана текла горячая вода. У родителей была комната с балконом. А в комнате, где поселились Матита, Кристиана и я, имелся умывальник, одну комнату отвели младшим девочкам, другую — мальчикам. В нижнем этаже дома разместились книжный магазин и бакалейная лавка.
— Думаю, нам будет здесь хорошо жить, моя перепелочка, — сказала мама, — а потом, с твоей помощью, легче станет сводить концы с концами!
Она сказала это для того, чтобы подбодрить меня, потому что я приносила домой всего 350 франков. По правде сказать, платить мне больше было не за что. Зато название моей должности — «укладчица» — звучало достаточно солидно. Всего нас трудилось человек 20, я работала на упаковке. По одну сторону лежали кипы конвертов, а по другую — коробки, куда их укладывали. Занятие было, в общем, нехитрое. Меня, как самую младшую, поставили помогать двум опытным работникам — госпоже Жанне и ее мужу Луи. У нее были удивительно тонкие седые волосы, а он походил на красивых старичков, которых изображают на картинках.
— Не рано ли ты начала работать? — говорила она.
— Что вы?! Ведь мне уже пятнадцатый год!
— Хочешь конфетку?
Госпожа Жанна показала мне, как надо складывать картон, чтобы получилась коробка. Я протягивала ей коробку, она прошивала ее скрепками на машине, а затем передавала мужу, который укладывал в нее конверты.
— Дело, оказывается, совсем немудреное!
— В таком возрасте все кажется забавой! — говорила она не без удивления.
На фабрике
Я постоянно пела, и в цехе стало веселее. Однажды к нам зашел владелец фабрики; я разом умолкла.
— Продолжайте, продолжайте, девочка. С вашим приходом работа идет быстрее!
С тех пор он время от времени заглядывал к нам:
— Как дела, Мирей? Что-нибудь случилось? Почему нынче утром вы не поете?
Он держал себя очень приветливо. Мне не хотелось огорчать госпожу Жанну и ее мужа, которые по-прежнему угощали меня конфетами, но я мечтала перейти в тот цех, где делали конверты. За эту работу платили немного больше. Каждый сидел за небольшой машиной, она сама разрезала бумагу, складывала из нее конверты и смазывала их клеем. Работа там требовала внимания: если машину вовремя не остановить, в нее могла попасть рука. Поэтому не могло быть и речи о том, чтобы доверить такую работу девчонке, еще не достигшей и 15 лет. Но мне хотелось зарабатывать хотя бы немного больше, и я решилась спросить у хозяина, нельзя ли мне трудиться сверхурочно.
— А вы могли бы приходить к пяти утра?
— Конечно, мосье!
— Но ведь придется вставать чуть свет. Вам без велосипеда не обойтись…
Он предложил мне взять велосипед и постепенно платить за него из жалованья. Взносы, надо сказать, были очень скромные, зато, обзаведясь велосипедом, я могла уезжать из дома на заре и возвращаться поздним вечером, экономя время. Правда, не все было просто. И рано утром, и вечером мне приходилось вытаскивать или убирать велосипед в подвал нашего дома, а там царил мрак. Я на всякий случай вооружалась шваброй, потому что ужасно трусила. Однако стремление ежемесячно приносить домой 500 франков вместо 350 помогали мне преодолевать страх. Мама догадывалась, что я очень боюсь, и успокаивала меня:
— Не тревожься, милая, я стою на страже!
Зимой, особенно в непогоду, когда ездить на велосипеде было нельзя, я добиралась на работу пешком. Заходила за Люсьенной, моей подружкой, которая жила неподалеку от нашего дома и работала на той же фабрике: вдвоем веселее было коротать путь.
На следующий год Матите исполнилось 14 лет. Я спросила у хозяина, не возьмет ли он на работу мою младшую сестру. Она заняла мое место на упаковке, где я помогала госпоже Жанне и ее мужу, а я наконец-то перешла в цех, где работали на машинах. На каждой из них изготовляли за смену по 7000 конвертов. Я справлялась с этим играючи. А что если запустить машину чуть быстрее, ведь она выдаст тогда больше конвертов?! Для этого мне нужно было только сменить репертуар и исполнять не песни Пиаф, а песни Трене!
Гордость переполняла меня при мысли, что я теперь тоже зарабатываю деньги и гораздо реже слышу, как мама сетует на то, что «в этот месяц опять не удастся купить нужные вещи»; это помогало мне легче переносить некоторые неприятности, например дни, когда дул мистраль. Он с такой неистовой силой врывался в проулки между домами, что всякий раз грозил расплющить меня вместе с велосипедом о стену Тогда приходилось слезать с седла и, крепко ухватившись за руль, медленно тащиться в полной темноте… Однако отныне Матита ходила на работу вместе со мной, а вдвоем, что ни говори, не так страшно!
Мы обе вставали в четыре часа утра, стараясь не разбудить остальных. Но папа и мама всегда были уже на ногах, чтобы приготовить нам кофе.
На фабрике нередко бывали помолвки, и дело обычно заканчивалось свадьбой; в таких случаях хозяин подносил всем по стаканчику вина, а меня непременно просили петь.
— Тебе давно уже пора принять участие в конкурсе! — сказала как-то одна из моих подружек.
— И она, конечно, победит! — сказала другая.
— С ее замечательным голосом! — прибавила госпожа Жанна.
Речь шла о конкурсе «В моем квартале поют», который устраивала городская мэрия, стремясь оживить музыкальную жизнь Авиньона: то было состязание любителей, которые распевали песни на каждом перекрестке!
Возвращаясь с фабрики, мы проходили мимо «Дворца пива», где охотно собиралась жившая поблизости молодежь. Иногда кое-кто пропускал стаканчик прямо у входа. Как известно, я смелостью не отличалась и спешила незаметно проскользнуть внутрь. Иные мои подружки назначали тут свидания своим приятелям. Я же — никогда. Флирт меня не привлекал. К тому же в моей душе тайно зрела одна мысль, которая постепенно завладела всем моим существом: я мечтала стать певицей. Существует ли более прекрасное занятие на свете?! Оно дарит тебе радость круглый год. А ты даришь радость всем, кто тебя слушает. Ведь пока ты поешь, они забывают о своих невзгодах, о своих недугах. Я наблюдала это в нашем доме, когда мы слушали Эдит Пиаф.
По мере того как приближался день конкурса, жители каждого квартала становились все более пылкими приверженцами того или той, кому предстояло отстаивать их престиж. И тогда я собралась с духом. Матита и фабричные подружки изо дня в день настойчиво убеждали меня, что давно пора поговорить с мамой.
— Я уже и сама об этом подумываю, — сказала она, — вот только не знаю, как на это посмотрит папа.
С родителями и еще одной новорожденной сестренкой 10 мая 1964 года, которому предстояло сыграть столь важную роль в моей жизни, мама произвела на свет тринадцатого ребенка… Слава Богу, родилась девочка, можно было надеяться, что с ней будет меньше хлопот, чем с мальчиками.
Наш папа — такой добрый и вместе с тем такой строгий… Нам никогда не разрешали уходить из дома по вечерам, а потому не могло быть и речи о том, чтобы опоздать к назначенному часу, хотя бы на десять минут. В воскресенье, когда можно было не спеша посидеть вместе и побеседовать, я, обменявшись красноречивым взглядом с мамой, завела разговор о конкурсе.
— Отличная затея, этот конкурс, — заметил папа. — Знаешь, будь я помоложе, я и сам бы принял в нем участие в подходящем жанре.
— Это в каком же? В качестве исполнителя комических песенок? — съязвила мама.
Отец испепелил ее взглядом:
— Комических песенок? Мне?! Я бы выступил в качестве оперного певца, и ты это хорошо знаешь! А вот наша Мими могла бы выступить в конкурсе как эстрадная певица. И она бы там достойно выглядела.
Мысль о моем участии в конкурсе высказал сам отец: дело было выиграно!
Впрочем, не совсем. Нужно было еще подготовиться к конкурсу. Я решилась на первый шаг: мы отправились вместе с мамой в мэрию, поднялись на второй этаж, и там я записалась в число участников конкурса.
— В каком жанре вы намерены выступать? — спросил меня служащий.
— Как эстрадная певица!
— Что?… Но вы еще совсем маленькая!
— Зато у меня сильный голос!
Впервые я, столь робкая от природы, утверждала свои права. Мама посмотрела на меня с нескрываемым удивлением. Тогда я еще не отдавала себе в этом отчета, но позднее, вспоминая тот случай, ясно поняла, что именно тогда во мне родилось неодолимое желание стать профессиональной певицей. Я ощутила, хотя еще не вполне осознанно, что ни в коем случае не соглашусь провести всю свою жизнь на фабрике, клея конверты или возясь с коробками, как бедная госпожа Жанна. Вечером я долго ворочалась в постели.
— Ты что, не спишь? — удивилась Матита.
— Нет. Как ты думаешь, а вдруг я и впрямь стану настоящей певицей?
— Как Эдит Пиаф или Мария Кандидо? Это полностью переменило бы всю нашу жизнь!
Я мысленно представила себе маму, которая перед самыми родами все еще трудится через силу. Она ждала тогда 12 ребенка. Одним едоком в семье станет больше.
— Только смотри, никому ни слова! Пусть это останется нашей тайной.
— Понимаю. Ведь пока это только игра.
На следующий день в семье горячо спорили, какую мне выбрать песню. Мне самой больше всего нравился «Мой легионер», но тут уж мама решительно воспротивилась:
— Эта песня не для твоего возраста!
Голосовали простым поднятием руки, и большинство высказалось за песню «Лиссабонские колокола», которая в исполнении Марии Кандидо сделалась знаменитой. Я успешно прошла предварительный отбор в присутствии устроителей конкурса. Комитет возглавлял Рауль Коломб, заместитель мэра, председатель ККАС, что означало «Комитет по координации авиньонской самодеятельности». Помогал ему Жан-Дени Лонге (в прошлом журналист «Дофине либере»). Я отвечала всем требованиям, предусмотренным условиями конкурса: мне было полных 15 лет (скоро должно было исполниться 16) и я не была профессиональной актрисой.
Наступил знаменательный вечер: дело происходило в июне.
— Тебе страшно? — спросила Матита, причесывая меня перед выступлением.
— Немного боюсь.
— Но ведь это. пока только игра.
Она выразительно посмотрела на меня, как бы напоминая о нашем уговоре.
И вот началось! Я стою на возвышении. Совсем как на школьных праздниках, с той только разницей, что на сей раз передо мной не друзья, а настоящая публика. Публика, которая пришла сюда, чтобы поразвлечься, сравнить и обсудить певцов, а при случае и освистать их. Одни слушают очень внимательно, потому что они мои сторонники, другие, напротив, шумят. Я твердо решила во что бы то ни стало добиться успеха. И горланю свою песню. В эти минуты я даю себе клятву преодолеть все преграды и стать певицей!
— Господи боже, я боялась, что ты сорвешь себе голос! — призналась мне вечером мама.
Я прошла в полуфинал. Мои сестры волновались больше, чем я сама. Братья, дедушка, бабуля, второй мой дед, тетя Ирен, мой кузен, двоюродная бабушка Жюльетт — все они стеной стояли за меня. Не было только среди них бедного дяди Рауля, чей горб приносил счастье. Видимо, этого талисмана мне и не хватило. Словом, на сей раз «Лиссабонские колокола» не возвестили о моем триумфе. Победу одержала красивая блондинка, которая выступала в другом, далеком от центра квартале! Это было немыслимо. Просто немыслимо.
— Не нужно плакать, девочка, — ласково сказал мне господин Коломб. — Ты еще так молода. У тебя впереди уйма времени! Употреби его на то, чтобы поработать над своим голосом и. до будущего года!
Одна только Матита понимала всю глубину моего отчаяния. Я потерпела неудачу… И, как в истории со школьным аттестатом, мне предстояло снова добиваться успеха. Но мама опять попала в больницу из-за своих разбухших вен. я видела, как она страдает, понимала, как ее тревожит постоянная нужда в деньгах, и потому ждать еще целый год мне казалось невыносимым. А я так надеялась на удачу!…
— Господин Коломб совершенно прав, — сказал папа, — тебе действительно надо поработать над голосом. Для этого придется брать уроки.
Я встревожилась:
— Опять в музыкальном училище, потому что в нем учат бесплатно?
— Нет, тебе ведь там не понравилось. Я подумал совсем о другом. Ты знаешь Марселя, угольщика?
— Того, что живет у кладбища?
— Именно его. Он был тенором в опере города Тулона, когда тебя еще на свете не было.
Я была поражена. Тенор. и вдруг стал угольщиком?
— Ну да, когда он начал терять голос. ему пришлось заняться торговлей углем. Никогда не забывай об этом случае, дочка, если тебе доведется стать певицей!
Фактически я брала уроки не у самого угольщика, а у его жены Лоры Кольер. Они поженились, когда она была пианисткой в Тулонской опере. Позднее она стала концертмейстером в опере Авиньона. А выйдя на пенсию, начала давать уроки музыки.
— С Мими я дорого брать не стану, — сказала она папе. — Шесть франков за урок вас устроит?
Я настояла на том, что буду платить за обучение из своего заработка. И, как «славная обладательница» школьного аттестата (не будем вспоминать, как он мне достался!), быстро подсчитала, что за два урока в неделю мне придется выкладывать в месяц сорок восемь франков, и я выкрою их из своих карманных денег, не нанося ущерба семейному бюджету.
— Словом, договорились! — воскликнула я.
Я гордилась собой. Я была довольна и тем, что папа, пусть молча, меня поддерживает. Конечно, он понимал, что теперь это для меня уже не игра. Речь шла о моем будущем. Но я никому ничего не говорила, таила все в глубине души. Я даже не разговаривала на эту тему с Матитой. Произнося вслух слова, затрагиваешь самое заветное, а ведь и цветок, когда к нему прикоснешься, увядает. В этом смысле я уже становилась артисткой, сама того не подозревая, — начинала верить в приметы!
Мой первый урок едва не закончился катастрофой. Госпожа Кольер, без сомнения, полагала, что я знакома с сольфеджио.
— Оказывается, ты даже нот не знаешь?
— Не знаю.
— К счастью, ты, тем не менее, совсем не фальшивишь! Ну ладно, начнем с вокализов.
Мне это очень нравилось. Я испытывала истинное наслаждение, громко распевая мелодичные гласные звуки. Даже чересчур громко. Госпоже Кольер пришлось умерять мой пыл.
— Мирей, ты, с позволения сказать, не поешь, а кричишь! Учись модулировать!
Для меня это было самое трудное. Но ведь я твердо решила добиться успеха. В ушах у меня звучал голос Эдит Пиаф, который захватывал слушателя и уносил его как поток. Госпожа Кольер упорно старалась направить меня в нужное русло, но в глубине души я ей не до конца доверяла. Словом, как говорила в свое время Фаншон, я была упряма.
— Я совсем не уверена, что ты поступаешь правильно, собираясь петь на конкурсе «Гимн любви», — убеждала она меня. — Для этого ты еще слишком молода.
Я старалась не подавать вида, но ее слова приводили меня в отчаяние. Слишком молода! Все еще слишком молода! Когда же наконец меня перестанут считать ребенком? Ведь я сама плачу за уроки собственными деньгами! Разве у ребенка есть свои деньги?
— Ну, ладно… сама потом увидишь… — твердила госпожа Кольер. Тем не менее, мы продолжали два раза в неделю разучивать в доме 88 на улице Тентюрье «Гимн любви». И я по-прежнему поднималась каждое утро чуть свет, чтобы поспеть на фабрику, где изготовляли конверты, с некоторых пор помещавшуюся в Монфаве. Нашему хозяину не удалось продлить контракт на старое помещение. Я толком не поняла, что именно ему помешало. Но факт оставался фактом: фабрике пришлось переехать в то место, которое мы именовали деревней. На самом деле Монфаве находился совсем рядом с Авиньоном. Это название попало даже на столбцы газет, — из-за тамошнего юродивого, который считал себя Христом. Мне это местечко совсем не нравилось, и при одной мысли, что я могу повстречать этого «Христа из Монфаве», я осеняла себя крестным знамением. Теперь, когда нам приходилось ежедневно проделывать несколько лишних километров, мы с Матитой обзавелись велосипедом фирмы «Солекс», стоимость которого у нас постепенно удерживали из жалованья. Мы пошли на это потому, что ходили упорные слухи, будто наш хозяин испытывает денежные затруднения. Особенно ясно это стало зимой. Нечем было платить за топливо, и, как некогда у нас дома, приходилось жечь спирт, когда от холода коченели пальцы. Разница была только в том, что у нас дома спирт наливали в миски, а на фабрике — в консервные банки.
Мастером в нашем цехе работал один эльзасец, временами он держал себя приветливо, а иногда — очень сурово. Ему не слишком нравилось, что в дни, когда я брала уроки, мне приходилось уходить с работы немного раньше.
— Но, мсье, я ведь готовлюсь к конкурсу «Песенный турнир».
— Я хорошо знаю, хорошо это знаю, но кто путет телать конферты? Тоше опъявим конкурс?!
Позднее я встретилась с этим человеком. Однажды он пришел за кулисы повидать меня.
— Ну как, тевочка. Теперь у тепя все итет на лат? И в конферте у тепя кое-что сафелось?!
Теперь мои «болельщики» из «Дворца пива», где я начала выступать чаще, поддерживали мой дух. Особенно усердствовала Франсуаза Видаль (ее матери принадлежала парикмахерская в Монфаве). Франсуаза была моей верной поклонницей.
— Накануне конкурса я отведу тебя к маме, и она сделает тебе замечательную прическу Я в этом уверена.
Мать разрешала Франсуазе ходить на танцы. Меня это мало интересовало.
— Увидишь, там встречаются такие славные ребята.
Я отрицательно покачала головой. Свободного времени у меня хватало только на то, чтобы немного помогать дома, ходить на уроки и мечтать о будущем. Франсуаза настаивала.
— Сходим-ка в воскресенье после обеда немного повеселиться в «Кегельбан»!
Речь шла о находившейся поблизости дискотеке. Я уговорила пойти с собой и Матиту Но согласилась я только для того, чтобы послушать пластинки. Однако Эдит Пиаф тут особым успехом не пользовалась. Кумирами здесь были «Битлз» и Элвис. Я встретила там знакомого — Мишеля, он в свое время играл на том же школьном дворе, что и я. Повзрослев, он всякий раз, когда я попадалась ему с покупками в руках, брал у меня корзинку и помогал отнести ее домой; нередко он гонял мяч с нашими близнецами, которые были лет на шесть моложе него.
— Редко встретишь парня, который любит возиться с малышами! — замечала мама. — У этого малого, видать, доброе сердце!
Не думаю, что мама не понимала, почему Мишель так часто торчит возле нашего дома. Она уже давно догадалась, что он неравнодушен ко мне. Его велосипед как бы случайно то и дело попадался нам на пути. Возможно, все дело было в Матите, с которой мы были неразлучны; при виде Мишеля она прыскала со смеху. Он не пропускал ни одного праздника, где я пела, но вел себя очень скромно. Думаю, он побаивался моего отца.
— Ты уж до того опекаешь своих дочек, — шутила мама, — что распугаешь всех моих будущих зятьев!
Как-то Мишель пришел с билетами на футбольный матч, он был завзятый болельщик. И сам играл и ходил на состязания, в которых участвовали его приятели. Но я разучивала песню «Жизнь в розовом свете», Матита заявила, что ей футбол не нравится, и бедняге пришлось опять возиться с близнецами.
Большеглазая темноволосая девушка с челкой и короткой стрижкой скоро покорит весь мир
Мишель сказал мне, что непременно придет на конкурс, чтобы поднять мой дух; больше того, он заявил, что проникнет и за кулисы.
— Нет-нет, ни в коем случае.
Он с удивлением воззрился на меня:
— Но я хочу тебя подбодрить…
— Тебе не понять. В такие минуты я могу рассчитывать только на себя. Никто не может мне помочь, ни мама, ни даже папа!
Тогда он заявил, что будет сидеть в зале, в одном из левых рядов. Ну, как было ему объяснить, что, выходя на сцену, я не различаю ни одного лица в публике!
Я вторично потерпела неудачу. Госпожа Кольер оказалась права. Меня сочли, без сомнения, слишком молодой для исполнения «Гимна любви», и я это сразу почувствовала. Публика снисходительно отнеслась к юной певице. Мне даже поаплодировали, но зажечь аудиторию я не смогла. Победа снова ускользнула у меня прямо из-под носа. Оставалось только скрыть разочарование, что я и сделала, молча глотая слезы.
— Ну, ладно, ладно, все не так уж плохо, — старался утешить меня отец. — Ты ведь обошла уйму соперниц.
— Обойти-то обошла, но первой оказалась не я, а другая!
Я надолго запомнила взгляд, который папа с удивлением устремил на меня. Пока я училась в школе, даже в последний год, когда мне необходимо было получить аттестат, он никогда не слышал, чтобы я говорила таким тоном. Прозвучавшая в моем голосе решимость была чем-то совершенно новым. И я тут же прибавила:
— С этим поражением я ни за что не смирюсь!
— Ты и дальше будешь брать уроки?
— Конечно, папа.
Он улыбнулся. Когда господин Коломб любезно подошел, чтобы утешить меня, я с неожиданной твердостью сказала:
— До будущего года!
Назавтра я снова была у госпожи Кольер.
— Теперь, моя перепелочка, ты поешь более мелодично и звучно, но все еще слишком громко. Не так-то легко стать настоящей певицей.
— Пусть так, но я хочу стать певицей. И только настоящей.
Занятия продолжались. Наконец-то я их полюбила. Они стали моим истинным прибежищем. Здесь я забывала о неприятностях, которых на фабрике возникало все больше, обстановка там становилась тяжелее с каждым днем. Не говоря уже о волнениях, которых дома было предостаточно. Приходилось все время тревожиться о самочувствии моих братишек: они были довольно хрупкие и хилые.
— Ах! Им бы твое здоровье! — сокрушалась мама.
В день, когда Реми исполнилось семь лет, у него подскочила температура до 40 градусов (бедняжка и раньше часто болел). Горло распухло так, что он не мог произнести ни слова. Срочно вызвали доктора Андре. Он на всякий случай взял мазок, хотя и без того был уверен в диагнозе: дифтерит. И в очередной раз — больница.
Через несколько дней, возвращаясь вечером с фабрики, Матита и я внезапно почувствовали, что горло у нас перехватило от какого-то едкого дыма. Мы стремглав бросились в комнату мальчиков. Жан-Пьер играл со спичками, и, к ужасу крошки Филиппа, тюфяк начал тлеть.
Папа работал на кладбище, мама ушла за покупками. Матита, Кристиана и я наперегонки стали таскать воду в кувшинах и кастрюлях. Все мы были так перепуганы, что у вернувшихся родителей не хватило духу нас бранить.
Наконец 10 мая 1964 года, которому предстояло сыграть столь важную роль в моей жизни, мама произвела на свет 13-го ребенка…
Слава богу, родилась девочка, можно было надеяться, что с ней будет меньше хлопот, чем с мальчиками. Все та же веселая сиделка с довольным видом сказала:
— Ведь я же вам говорила, госпожа Матье, что вы не ограничитесь дюжиной и преподнесете нам тринадцатого.
А мама все смеялась и смеялась. никогда еще я не видала ее такой веселой! Она стала серьезной только тогда, когда заговорила со мной о Конкурсе песни. Я решила снова выступить с песней Эдит Пиаф, на сей раз она вполне подходила мне по стилю, по крайней мере, я так думала сама.
— А что говорит по этому поводу госпожа Кольер?
— Она считает, что теперь все сойдет хорошо.
— Тем лучше, — заметила мама, — ведь я очень люблю эту песню, «Жизнь в розовом свете»!
Я это знала. И отчасти именно потому остановила выбор на ней. Пусть это даже обманет моего верного поклонника Мишеля, убежденного, что я пою ее для него…
Конечно, я волновалась. Даже немного больше, чем в первый раз. Мне непременно нужна была победа. Теперь я в точности следовала советам госпожи Кольер. Не давая себе пощады, каждый вечер работала над своим голосом; стоя перед зеркальным шкафом в комнате родителей, я старательно искала образ, в котором должна буду предстать перед публикой. Папа попросил тетю Ирен пойти со мной в магазин «Парижский ландыш» и выбрать там для меня платье. То был самый шикарный магазин в Авиньоне. Сам факт, что папа решил прибегнуть к своим небольшим сбережениям, доказывал, что он в меня верит. Мама не отходила от крошки Беатрисы, которой едва исполнился месяц, и тетя Ирен охотно согласилась выполнить поручение. Я сказала ей, что мне нужно самое простое черное платье.
— Такое, как у Пиаф? — спросила она. Я утвердительно кивнула головой.
Эдит Пиаф умерла всего восемь месяцев назад. Эта потеря потрясла всю Францию, и я впервые отдала себе отчет в том, до какой степени могут любить в стране поистине популярную певицу Дома у нас читали вслух газету где много говорилось о ней. Вглядывались в фотографии, сделанные во время похорон. И горько оплакивали ее кончину словно она была членом нашей семьи. Я была потрясена, поняв, что человек может стать близким миллионам людей. Я и помыслить не могла, что когда-либо отважусь ее заменить. Она оставалась единственной и неповторимой. Даже наш папа сказал:
— Эта утрата невосполнима.
И я была в этом убеждена. Когда при жизни Пиаф я пела ее песни, мне казалось, что я тем самым выражаю высочайшее преклонение перед ней. И теперь, когда ее не стало, я бы не простила себе, если бы прекратила их петь. Надо было отдавать дань ее памяти.
— В этом нет ничего зазорного. — сказала бабуля, подарив мне последнюю пластинку Пиаф.
У платья, купленного мне в секции траурной одежды, рукава были из муслина. Эдит Пиаф ни за что бы такого не надела, но более скромного платья не нашлось. Мне нужны были также и туфли, и я выбрала те, что были на самых высоких каблуках: хотела казаться повыше ростом.
— Туда нужно положить стельки, да потолще, не то туфли будут сваливаться у вас с ног, — заметила продавщица, едва скрывая неодобрение.
Тетя Ирен отвела меня также в парикмахерскую госпожи Видаль.
— Сохрани свою челку, она тебе очень идет.
А когда увидела мою короткую стрижку, только прикрывающую уши, она воскликнула:
— До чего ж ты мила! Вылитая Луиза Брукс!
— А кто она такая?
— Известная киноактриса, но ты ее на экране уже не видела.
Меня это не слишком заинтересовало. Ведь я думала тогда только о Пиаф, которую я всего дважды видела на экране.
— Думаю, что на этот раз у тебя очень хорошие шансы! — сказал мне господин Коломб после полуфинала.
— Бог троицу любит! — подхватил господин Лонге.
Их уверенность окрылила меня. В финале я выступала, стоя на возвышении посреди великолепной площади Папского дворца. За ним виднелась Домская скала, которую я так любила в детстве. Погода стояла чудесная. Мистраль, как по волшебству, утих. На площади негде было яблоку упасть. И вдруг я ощутила необычайную тишину, меня слушали чуть ли не с благоговением.
Когда меня он обнимает,
Душа, как роза, расцветает!…
… И вдруг неожиданный взрыв, шквал аплодисментов, мне почудилось, будто я воспарила над землей. Никогда я еще не испытывала ничего подобного.
— Господи боже! Господи боже! Сделай так, чтобы это повторилось!
Я плакала. Папа плакал. Мама плакала. Бабуля плакала. Матита плакала. Плакала вся семья, кроме крошки Беатрисы: проплакав до этого целый день, она теперь безмятежно улыбалась! Решение было объявлено: на сей раз я выиграла «Турнир»! Вспышки магния, беготня фотографов. Беднягу Мишеля затолкали журналисты, мои подружки, жители нашего квартала. Футбольные навыки ему мало помогли: поднявшаяся сутолока походила, скорее, на регби!
Должна признаться: целый час, даже несколько часов подряд, я полагала, что мой жизненный путь окончательно определен. Разве я не победила на конкурсе? Разве моя фотография не появилась на первой полосе газеты «Провансаль» 29 июня 1964 года? Но жизнь взяла свое: наутро я уже катила на велосипеде по дороге, ведущей на фабрику.
— Хозяин наверняка поднесет тебе стаканчик. — напутствовал меня папа.
Хозяин и в самом деле поднес мне стаканчик, но дальше все сложилось совсем не так, как я ожидала. Он пожелал всяческих успехов «маленькой Мими». а вслед за тем со взволнованным видом сообщил нам, что это был «прощальный» стаканчик. Он вынужден закрыть фабрику. Таким образом, уже давно ходившие слухи о его скором банкротстве оказались верными. Госпожа Жанна плакала. Ее муж, не скрывавший огорчения, стоял, не поднимая глаз. Мастер-эльзасец был мрачнее обычного. Смятение хозяина явно читалось на его лице. Такими мне запомнились те, с кем я работала на фабрике.
Париж, кто победит я или ты?
— Так что ж мы теперь станем делать? — спросила Матита по пути домой.
Читать бесплатно другие книги:
