Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!» Романов Герман

Голос отца был сух, хотя на самом деле он гордился поступком Константина. И еще тем, что ходатайствовал за него сам Суворов, весьма щепетильно относившийся к раздаче Георгиевских крестов. Да и сам Петр был очень осторожен с выдачей белых крестиков – награда действительно являлась редкостной и вызывала у офицеров и генералов нешуточное влечение к службе.

– А посему крест Святого Георгия четвертой степени, к которому тебя представил фельдмаршал, носи. Заслужил, чего говорить. Но с армии я тебя убираю немедленно…

– Государь! – Лицо царевича залила багряная краска стыда. – Не нужно награды, оставь служить…

– Нет, – отрезал Петр лязгнувшим голосом. – Не для войны тебя готовили! Греческий язык ты не зря учил. И станешь ты у меня наместником древней Византии, куда войдут греки, болгары и сербы. Войдут по отдельности, как полностью автономные единицы.

Константин слушал отца молча, с предельным вниманием – чего-то подобного он от отца и ожидал.

– Ты будешь и властвовать, и уговаривать, постоянно сглаживая противоречия, ведь между греками и славянами они будут неизбежны. А императором пока буду я. Вот так-то, сын мой.

– Ты мне недоговариваешь, батюшка?

– Конечно, сын мой. Многое еще в прожектах, многое только на словах. А делать будешь ты, сын, – с тебя и спрос будет. И еще – армию начнем создавать немедленно, все греческие батальоны переведем в полки. Пару дивизий получим. Да, хочу тебя спросить – кого поставить на командование?

– Князя Багратиона!

Петр хмыкнул – чего-то подобного он и ожидал от сына. Но выбор никуда не годный.

– Князь – воин, а не администратор. Он тебе все дела завалит – тут не очередной подвиг нужен, а долгая и кропотливая работа. А потому твою кандидатуру я отклоняю и в ближайшее время сам подберу тебе нужное командование. Согласен?

– Да, ваше величество. – Сын склонился в почтительном поклоне. Он тоже хорошо знал отца, а потому возражать и настаивать на своем не стал. Прислушался к доводам отца – князь Багратион незаменим на войне, но к мирной жизни не приспособлен.

– Иди, спроси Аракчеева, у него для тебя дело. Иди давай, мне работать надо. – И удивленно вскинул брови, глядя на неподвижного сына. – Что еще у тебя?

– О милости тебя прошу, государь!

Такого заявления от сына Петр не ожидал и сильно удивился. Снова постучал пальцами по столешнице и тихо спросил:

– Давай излагай просьбу, знаю, что понапрасну ты меня никогда беспокоить не станешь.

Берлин

Король Пруссии Фридрих-Вильгельм отдыхал, удобно расположившись в кресле. В последнее время он чувствовал себя больным, давно страдая одышкой от чрезмерной тучности.

Но тут ничего не поделаешь – любил монарх радости жизни, начиная от вкусной еды и кончая женщинами. Вернее, наоборот, – загулял еще принцем, да так, что супруга ответных развесистых рогов наставила в отместку, и дело кончилось разводом.

Старый король «дядюшка Фриц» был сильно недоволен разгулявшимся племянником и только сетовал на то, что тот мало палок отведал от суровых воспитателей. Ох и драли его тогда за прегрешения, прививая привычку к настоящему немецкому орднунгу.

И сейчас, углубившись в воспоминания, король мечтательно улыбался – может быть, то, что не удалось совершить дядюшке, удастся ему?! Добиться мечты, которая терзала его с тех пор, когда он только надел свой первый офицерский мундир, – отобрать у этих петербургских наглецов, настоящих византийцев по лживости и коварству, Восточную Пруссию.

Он уже десять лет всеми правдами и неправдами, уговорами и лестью упрашивал «любезных сердцу дядюшку Петера и тетушку Като» вернуть захапанное бог знает сколько лет назад. И все его чаяния разбились о железное «нет», обряженное в бархатное покрывало ответов.

Оставалось только утереться, ибо старые генералы, оставшиеся командовать армией (зачем плодить новых, если все прежние с тщанием дядюшкой подобраны – сплошная экономия, а что постарели, так не беда – не в супе с гренками их же варить), наотрез отказывались взять реванш у русских.

Новое оружие, скорострельные винтовки и казнозарядные пушки, напрочь отбили охоту у прусских генералов искать военное счастье на восточных рубежах. Тем более «добрый дядюшка Петер» продавать пруссакам свой «гремучий камень» для капсюлей категорически отказался.

Лишь шесть лет назад невероятными трудами удалось раздобыть за большую сумму рецептуру, и то благодаря предательству – смесь кислот с серебром – король не вдавался в химическую заумь. Взрывчатый состав с неимоверными трудами изготовили, он оказался настоящим. Вот только заплатили за него десятком жизней прусских ученых мужей, ибо проклятая смесь постоянно взрывалась.

Король скривил губы, вспомнив, как кричал на химиков, что не могут никак сделать нормальную «гремучку». Одно немного утешало и радовало – англичане отличались от немцев еще большим упрямством, прямо ослиным, и извели немало кислот, серебра и своих ученых умников, окончивших Оксфорд с Кембриджем.

Тут даже до упертых островитян дошло, что лучше иметь природный материал, чем пытаться изготовить искусственный. Да и пример был многовековой бесплодных трудов – это сколько трудов и денег алхимики извели, пытаясь сотворить «философский камень».

И хорошо, что от войны с Россией удержался – вот уже пять лет победоносная прусская армия терпела постоянные поражения от взбунтовавшихся французов. Одно Вальми чего стоит. Впрочем, и тут не было худа без добра – цезарцы, шлюхины дети, тоже нещадно биты лягушатниками.

Потом вспыхнул мятеж в Польше – и Фридрих-Вильгельм тогда испытал пронзительное чувство страха и счастья. Однако вмешательства русских на стороне поляков не произошло – «дядя Петер» сам отдал горделивых панов на расправу, но потребовал не предъявлять более претензий на Восточную Пруссию. Пришлось согласиться, скрипя зубами, – недаром у русских есть поговорка к месту по поводу паршивой собаки и клочков ее шкуры…

Иркутск

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова молча смотрела в распахнутое окно. Теплый летний ветерок приятно охлаждал лицо, ведь рядом синела широкая лента Ангары.

– Красиво как, – прошептала женщина и прикрыла глаза.

Тридцать с лишним лет она прожила в Иркутске, почти не покидая город, если не считать короткие поездки на Енисей и на ту сторону Байкала и с мужем, что был губернатором, и с учеными профессорами.

Именно с университетом, уже получившим название Дашковского, она связала свою жизнь. Самый большой не только в Сибири, где еще были открыты такие же заведения в Томске и Омске, но и в России, за исключением, пожалуй, Московского.

Даже столичный университет уступал, пусть и ненамного, в числе студентов. Семь факультетов, от привычных, медицинского и гуманитарного, до непривычных, но очень нужных, механического и горного. И полторы тысячи студентов, что приехали из городов на громадной, на многие тысячи верст территории – от Красноярска до Ново-Архангельска.

– Ваша светлость, – осторожный голос старого слуги вывел княгиню из приятных воспоминаний. – Светлейший князь Потемкин-Амурский принять просит!

– Так что же ты докладываешь?! Я же тебе велела…

– Не гневайтесь, Екатерина Романовна, – в раскрытую дверь с улыбкой зашел высокий мужчина – княгине показалось, что он разом заполонил отнюдь не маленький кабинет.

– Я за ним следом зашел, старик только дверь успел открыть. – Потемкин улыбнулся и склонился в поклоне. Ровесник, а выглядит юношей, сила так и прет из него, и гибкость тела тут же продемонстрировал, почтительно склонившись над протянутой ладонью.

– Я рада вас видеть, Григорий Григорьевич, – княгиня заулыбалась, разглядывая гостя. – Совсем не изменились, мне кажется, что вы такой же, как тридцать лет назад, когда мы встретились. Здесь, я имею в виду, в Иркутске. Тогда было лето…

– Ваша светлость решили проверить мою память? – Потемкин улыбнулся и, повинуясь знаку, уселся в соседнее кресло. – Это было зимой тридцать пять лет тому назад. Вы тогда только приехали, а я вам был не представлен в тот день. О чем и сейчас отчаянно порой жалею… Вы до сих пор прекрасны…

– Вы мне льстите, Григорий Григорьевич, – улыбнулась княгиня блеклыми губами, но комплимент пришелся ей по сердцу. – Я же смотрю на себя в зеркало каждый день.

– А смотрят, дражайшая Екатерина Романовна, глазами, а они могут обманывать. Поверьте… Но… Можно смотреть на вас и сердцем.

Дашкова от таких слов зарделась, как девчонка; слова эти прозвучали отнюдь не комплиментом. Тут было другое. И княгиня постаралась перевести разговор в более спокойное русло.

– Что-то случилось, любезный князь? Я не ожидала столь раннего визита, как видите.

– Я только что имел разговор с его величеством о будущем врученного мне края. И думаю, что мне стоит уведомить о нем его императорское величество, – единственный глаз Потемкина гневно сверкнул, и княгиня сразу поняла, что разговор предстоит более чем серьезный…

Остров Кадьяк

– Теперь я богат, очень богат…

Шкипер небольшого брига «Морской орел» Джеймс Онли, уроженец Норфолка, бородатый кряжистый мужик лет сорока, с продубленным солеными ветрами лицом, даже потряс головой, стараясь прогнать наваждение груды золотых гиней.

Да, теперь он богат, несметно богат, главное, вырваться из этого проклятого тумана и определиться, наконец, куда его загнал шторм, два дня носивший его маленькое судно по волнам.

– Не напороться бы нам на какой-нибудь остров или скалу, сэр, – за спиной шкипера встал боцман Эндрюс, бывший капрал морской пехоты Его Величества, властно державший в своих крепких руках команду. Таких отчаянных головорезов нужно было еще поискать. Так что лучше спиной к ним не поворачиваться, иначе нож могут живо воткнуть. Себе дороже выйдет подобная доверчивость. – В таком тумане напороться легче легкого.

– Мы идем малым ходом, друг мой, – пробормотал шкипер и чуть дрогнувшим голосом добавил: – Главное, уберечь наше добро, а то эти варвары-московиты сочтут его своим.

– Убережем, сэр, – уверенно ответил ему Эндрюс, скривившись в пренебрежительной гримасе, – или перебьем их, так будет даже лучше.

– Ты прав. У них очень хорошие ружья, я думаю, они очень пригодятся нашему королю!

Онли покосился на корму, на которой трепыхался в тумане небольшой британский флаг. «Юнион Джек» вызывал у всех в мире должное и нешуточное уважение, ибо был подкреплен мощью сотни линкоров страны, настоящей «владычицы морей». А потому шкипер не опасался нарваться в этих суровых водах на какой-нибудь русский дозорный кораблик – если у этих варваров-московитов хватит ума, то они убегут от него, трусливо поджав грязный хвост. Если же нет, то будут кормить рыбу.

– Не впервой, – пробормотал Онли и жестко улыбнулся. У него был не обычный «торговец», нет – дюжина умело замаскированных небольших пушек могла обрушить град ядер и картечи на любой корабль, что попытается встать на пути.

Не военный, конечно, здесь шкипер отнюдь не заблуждался по поводу своей мощи, или немощи, что будет вернее. Не то что с фрегатом или корветом, даже с меньшими кораблями, такими как бриг, шлюп или бригантина, им не совладать – потопят к такой-то матери.

Зато если подпустят близко, то даже военный корабль, но небольшой, ждет неприятный сюрприз – на галиоте было восемь десятков сорвиголов, помахавших саблей в Карибском море и в других веселых местах.

Хотя сейчас осталось вдвое меньше…

Но что было делать английским «джентльменам удачи», когда их собственный король стал приобщать к болезненной процедуре – развешивать на мачтах, предварительно крепко затянув на шее пеньковую петлю. Пришлось прислушаться к настоятельной рекомендации поработать на благо короны в другой точке Америки, в суровых водах Аляски.

Онли не заблуждался по поводу сделанного ему так настойчиво предложения – там, где настоящие джентльмены не желают замарать свои белые перчатки, всегда найдутся другие, что грязи и крови совершенно не боятся. Он рискнул…

И не прогадал!

Константинополь

– Государь! Фельдмаршал не смог наградить моего спасителя и передал это дело на твое, монаршье, рассмотрение!

– Как так?

Петр искренне изумился. Он знал, что фельдмаршал всегда отмечает солдат заслуженными наградами, используя для этого любую возможность и щедро расходуя свои личные средства.

– Разве у Александра Васильевича нет своей власти для награждения? Подвиг совершен, солдат спас офицера! По артикулу надлежит награждение Георгиевским крестом третьей степени…

– Государь! Мой спаситель имеет два креста, а третьим наградить токмо вы один и можете…

– Первой степенью? – удивился Петр. Эта награда еще не выдавалась ни разу, и менять это положение император не желал. Потому предложил: – Так наградим его любым знаком отличия с мечами! Или следующим чином…

– Ваше величество, мой спаситель – фельдфебель и имеет все возможные награды, для нижних чинов положенные! Произвести в офицерский чин не во власти фельдмаршала, а только вашим монаршим соизволением!

Петр хмыкнул, ситуация показалась забавной – фельдмаршал, имеющий неограниченную власть над солдатами, не может отметить героя.

– Я хочу немедленно поговорить с этим фельдфебелем! – произнес, помедлив, Петр.

Сын ему тут же ответил:

– Он здесь!

Царевич выглянул из комнаты, и через минуту в нее браво вошел матерый вояка, грудь которого серебрилась от носимых наград. Но первое, на что обратил внимание Петр, были красные сапоги.

Апшеронец! С этим полком императора связывали и боевые походы, и та отчаянная атака при Кагуле, когда русские кинжальные штыки опрокинули янычар.

– Как звать?

– Фельдфебель второй роты лейб-гвардии Апшеронского полка Дмитрий, сын Иванов, Тихомиров!

– Тихомиров? – с удивлением спросил император. – Что-то знакомое! Да! Сержант Иван Тихомиров, погибший при Кагуле, кем вам приходится?

– Отцом! – глухо ответил солдат. – Усыновил меня тятя, отчество свое дал и фамилию! Я – сирота!

Петр только заскрежетал зубами. Он вспомнил все, и то, что был обязан старику-солдату еще во время своих первых дней в э т о м мире.

– Твой отец погиб героем! Я это видел! Он не успел получить свой заслуженный крест! Что ж! Настала пора мне вернуть этот долг, ибо нет худшей вины для командира, чем не отметить подвиги своих солдат! Завтра вы перед строем получите крест первой степени! Да-да! Согласно статуту креста вы производитесь в подпоручики! И теперь все обязаны обращаться к вам именно так!

– Рад стараться, ваше императорское величество!

Петр крепко обнял солдата, сжав руки: только так он мог выразить свои отцовские чувства и искреннюю благодарность за спасение сына, и с улыбкой спросил:

– А что, господин подпоручик, фельдмаршал Суворов ничем не смог отметить ваш подвиг?

– Батюшка наш меня перстнем с собственной ручки пожаловали, а князь Багратион табакерку золотую подарили! И капитан Ермолов на радости медальон мне в руки сунули ценный!

– Ну что ж! – произнес Петр, взяв золотую коробочку. – Папиросницей тебя никто не жаловал! Благодарю тебя, как отец благодарю! И сегодня же справь обмундирование! А звездочки на эполеты эти нацепи…

Берлин

– Проклятый византиец!

От возмущения король дернулся в кресле. Его и тут обвели вокруг пальца. Русские оттяпали все восточные земли, населенные православными, а Берлину с Веной отдали мятежных панов.

И это еще не все – польский Данциг, что всегда был населен немцами, «дядюшка Петер», этот мерзавец в короне, нагло увел из-под носа. Теперь, даже если удастся подавить польское восстание, то попробуй торговать без наклада – русские поставят в устье Вислы таможню и введут свои пошлины. Не телегами же до Берлина везти?! И попробуй забери обратно!

На Висле уже стоят и нагло бряцают штыками восточные пруссаки, эти подлые предатели, а с Кенигсберга, где засел старый ворон Румянцев, еще и погрозили, да не пальцем, а кулаком из двух дивизий. И датчане русских поддержат, тут гадать не нужно – у них в Шлезвиг-Гольштейне еще три дивизии союзной армии. Зажмут с двух сторон и на Берлин пойдут, как в ту войну. И ведь могут и столицу занять, с них станется!

Как можно, скажите на милость, с таким ушлым родственником дела общие иметь?!

Король вздохнул – ему расхотелось идти к своей Вильгельмине, только с ней находил утешение от тяжелых государственных забот. И, опять же, тем самым монарх вызывал серьезное недовольство знати. Еще бы, даровать любовнице титул графини – они бы поняли и охотно приняли королевское решение, но дело в том, что фаворитка являлась простолюдинкой, а найдена была чуть ли не на портомойне.

– Ну, что ж, может, мой брат Карл чего-нибудь добьется, – тихо пробормотал Фридрих-Вильгельм, хотя надежды на шведского короля возлагались меньшие, чем на османов. Но они имелись – война на два фронта вряд ли понравилась бы русским, и потерпи они неудачу… – Вот тогда я с тобой и говорить стану, «любезный брат Петер», – с угрозой в голосе и с нехорошей улыбкой пробормотал король. – Ты мне добром отдашь Пруссию, или…

Тут он осекся и тяжело вздохнул – даже в союзе со шведами его пруссаки вряд ли бы добились победы. Вот если бы еще кто-нибудь присоединился к ним, продлись война с Турцией подольше.

Надежда только на австрийцев, недаром этот сукин сын, цезарь, любит повторять, что лучше видеть на Босфоре чалму, чем шляпы.

Вот тогда вряд ли Петер устоит – ведь к этому времени Берлин с Веной окончательно утихомирят Варшаву, и их объединенная армия станет страшной угрозой для чванливого Петербурга. Да если еще поможет Лондон, то совсем будет хорошо.

– Питт поможет, ему еще больше венцев не хочется видеть русских в Проливах, – король с удовольствием припомнил, как в прошлую войну англичане решительно вмешались. И русские только утерлись и отступили, хотя ничего из завоеванного раньше не вернули.

Как знать, может быть, на этот раз они получат удар по своему ненасытному брюху доброй немецкой и английской сталью?! Лишь повоевали с турками хотя бы годик, как прежде, а там кто знает. Главное, успеть бы за это время поляков утихомирить…

– Ваше величество. – Дверь в кабинет открылась, и на пороге застыл секретарь с окаменевшим лицом. – Скверные новости…

Иркутск

– Смотрите, Екатерина Романовна, – Потемкин с кривой ухмылкой подошел к карте восточной российской окраины, что висела на стене в кабинете Дашковой с незапамятных времен.

Княгиня только меняла иной раз карту, по мере открытия новых земель и присоединения их к империи. И тут же давала очередное поручение университетской типографии отпечатывать новые карты, хотя это было весьма накладно.

Но, как говорят в народе, мир не без добрых людей – большинство нецелевых расходов, включая целые статьи на содержание университета, оплачивались отнюдь не казной. Щедрые вклады шли от купцов с промышленниками, но главными попечителями были наместники – Алексей Орлов и Григорий Потемкин. Особенно последний…

– В позапрошлом году два моих брига обосновали здесь гавань. – Палец мужчины ткнул в большой остров, что расходился двумя лучами. Восточный соприкасался с тонкой цепочкой Курил, а западный касался большого острова Чоки – Сахалина.

– Он именуется Хоккайдо, – чуть наморщила лоб княгиня, припоминая название острова.

– У вас превосходная память, Екатерина Романовна. И вам ли жаловаться на нее, – Потемкин широко улыбнулся и не отказал себе в желании чуть поддеть женщину, с которой он дружил уже долгие годы. Но тут же сделался серьезным. – На острове живет народец, именуемый айнами. Плохо живет – с острова, что южнее, Хонсю, вот уже который год идет сильная экспансия японцев. Их воины-самураи просто режут этих айнов. Мы с ними столкнулись уже в прошлом году – дали, конечно, по зубам изрядно. Они все же с мечами и луками, а у нас винтовки. Но большую войну вести не можем – и народа, и войск с казаками у меня ничтожное число.

– Так договоритесь с японским…

Дашкова на секунду задумалась, мучительно вспоминая. На японских островах правил тенно, царь, власти реальной не имеющий. За него управлял один из знатнейших князей, именуемых дайме, и как его там?

– Сегуном, – наконец припомнила она название, отдаленно похожее на канцлера.

– Я бы и рад был. Два посольства отправил, а они им от ворот поворот сделали. Страна, дескать, для всех иностранцев, гэдзинами именуемыми, то бишь бесами в их языке, у них полностью закрыта. И северный остров их исконная вотчина…

– Да какая вотчина?! – неожиданно взорвалась княгиня. – Они этих айнов умерщвляют, как им заблагорассудится, а мы на это спокойно смотреть должны?! Нате выкуси!

– И я так считаю.

Потемкин любовался горячностью женщины, кровь в которой не охладела с прожитыми годами. За малым кукиш не показала, а сие о многом говорит – дела государственные за свои почитает.

– Но не в этом дело, Екатерина Романовна. Владивосток мой зимой замерзает, корабли в лед вмораживает. Гавань нам нужна, незамерзающая. И лучше, чем на Хоккайдо, нам их не найти. Не с японцами же большую войну начинать? А в Корею нельзя – я с китайцами договор подписывал, а потому по Амуру и Уссури спокойствие нарушать нельзя, слишком накладно для нас война с таким соседом обойдется. А с японцами совсем другое дело – они на остров претендуют, где наши корабли уже стоят. Надо им просто урок дать, чтоб отвадились.

– Так дайте же! Что вы, в самом деле, князь? Раньше сами вершили, а теперь в Иркутск приехали…

– Я потому здесь, что его величество, – Потемкин сверкнул единственным глазом, произнося последнее слово с иронией, – не только запрет на войну положил, но приказал корабли наши с гаваней оборудованных обратно увести! Вот так-то!

Остров Кадьяк

– Теперь я богат, – Онли снова пробормотал заветные слова, и перед его глазами предстал трюм «Морского орла», под завязку забитый «мягким золотом» – тысячами шкурок морских бобров и прочей живности, что в изобилии водились в здешних водах.

И все благодаря тому задохлику с бегающими глазами, московиту, что сбежал с северных русских островов. Задрыга привел его корабль в этот суровый край. Жаль только, что обратно не выведет, но ничего, шкипер и сам уже это сможет сделать.

Карта, что ему вручили на английском фрегате, оказалась правильной, как и места, на ней обозначенные. Так что помощь этого русского предателя была уже не нужна. Он сам найдет обратную дорогу и привезет в Кингстоун столь ценный груз – половина уйдет королю, а половина достанется ему, ну и команде, конечно.

Потом он снова вернется в эти воды, уже с большей силой. Найдется немало опытных капитанов, что рискнут покинуть благословенные теплые моря, где стало так неуютно от королевских фрегатов. Так что желающие продолжить свое вольное существование найдутся, и в достаточном числе. Тем более русские – не англичане, и в здешних водах имеют утлые суденышки, полукруглые, со странным именем «кочи». Их ли бояться людям, прошедшим огонь и воду?!

– А может, не возвращаться?

Онли задумался на минуту. Уйти в португальское Макао, китайцы охотно покупают шкуры, как он слышал. И вернуться на родину богатым джентльменом, купить дом и долгими сырыми вечерами сидеть у пылающего камина, курить трубку и вспоминать былые подвиги и приключения.

– Нет! Пока рано…

Шкипер криво улыбнулся, принимая решение. Опасно – у королевской службы длинные руки, зачем их понапрасну злить? Да и глупо отказаться от нового похода.

Глупо!

Ибо нельзя оставлять такое богатство в руках грязных русских варваров, этих азиатов, что давно потеряли европейский вид.

Негостеприимные северные воды, как сказал ему про них сэр Джордж и в чем он убедился на своем «Морском орле», оказались сказочно богаты. Ему удалось взять меха, но ведь русские возят отсюда и сверкающие груды золота, что добывают где-то далеко за полночь в невероятном количестве. Вот бы туда прогуляться…

– А может, там и есть сказочная страна Эльдорадо? – задумчиво пробормотал шкипер, укутанный непроницаемой дымкой тумана.

Константинополь

– Эту депешу, Алексей Андреевич, отправь самым быстрым кораблем! Какой корвет у нас там под парами стоит?

– «Архангел Михаил», ваше величество!

– Вот им и отправь! А вот эту тайную депешу сам зашифруй, и пусть искровиком в Севастополь немедленно передадут! Надеюсь, послезавтра Като ее получит!

– Да, государь! Корвету нужны сутки ходу, а искровая линия в порядке содержится!

Аракчеев взял в руки запечатанный конверт и небольшую бумажку с рукописным текстом для телеграфного сообщения.

– Ваше величество, осмелюсь спросить – вы поставили здесь гриф «ГСД», «Государево слово и дело», но ведь раньше, как я помню, он не употреблялся для таких сообщений?

– Зато в Петербурге все иностранные послы на уши встанут, – усмехнулся император, – да и Като моя допинг хороший получит! А то избаловал я вас всех…

Аракчеев на такое разъяснение только молча поклонился и вышел из кабинета, держа осторожно в руке бумаги.

Петр подошел к столику, на котором стоял кувшин местного греческого вина. Жуткая кислятина! Но именно такое он себе и потребовал.

Он отпил полглотка и посмотрел в окно, озирая захваченный русскими войсками огромный город, жизнь в котором уже нормализовалась, будто не было кровавого штурма и безжалостной резни янычар.

Победа стоила дорого, хотя раньше, еще до Кагульской баталии, Петр счел бы такие потери если не смехотворными, то ничтожными. Слишком неожиданным оказался для турок русский десант, тем более подошедшая армия Суворова.

На эту победу сразу же нашлось много творцов: и Суворов, и Ушаков, и пришедший с Дарданелл с эскадрой матерый адмирал Грейг – пришлось всех утихомирить высказыванием: «Это моя победа, господа! И вам нет нужды ее оспаривать!»

Данное заявление монарха разом погасило вспыхнувшие было страсти, а щедрое награждение деньгами и царскими портретами в бриллиантах не оставило места для мелких взаимных обид…

Сейчас Петр просто смотрел на город, на величественный купол Святой Софии. Заветная цель всех русских правителей, начиная от Ивана Грозного, была достигнута!

Теперь главным стало то, что завоеванное требовалось еще и удержать в своих руках. Новый турецкий султан, а император не сомневался, что такой появится взамен плененного Селима, вряд ли смирится с утратой турецкого Стамбула. Вот только вернуть завоеванное в прошлом теперь уже не удастся: слишком одряхлела Оттоманская Порта, времена ее былой славы уже прошли, а из ослабевших рук выпадали захваченные прежде страны.

Однако «делить» Турцию со своими соседями Петр не собирался! Цель достигнута: теперь через Проливы не пройдет ни один враждебный России корабль. «Южная подушка» обустроена, да и «Западная» тоже – союз с Данией полностью закрывал Балтийские проливы, а любого врага лучше встречать на подступах…

– Ваше величество, – в комнату вошел Аракчеев, – мальтийские рыцари просят аудиенции!

– Просят? Ну, хорошо! Значит, примем! Зовите их ко мне…

Варшава

– Пшекленты псы!

«Начальник Польского государства» Тадеуш Костюшко не смог сдержать своего искреннего негодования. Пруссаки стоят под стенами Варшавы, и их лающая, как у голодных собак, речь доносилась с аванпостов.

Австрияки уже завладели древней столицей Краковом, и горнист уже никогда не сможет подать с башни последний обрывистый сигнал, ставший гордостью Польши со времен татарского нашествия.

Костюшко тяжело вздохнул – он прекрасно понимал, что польское сопротивление было бы давно сломлено, а Варшава взята штурмом, если бы не те же русские.

Он ненавидел московитов, но в глубине души даже испытывал к ним затаенную благодарность. Встав на Буге, отделявшем коронные польские земли от Волыни и Полесья, что в Петербурге называли Червонной и Черной Русью, русские не пошли за реку.

Сопротивление шляхты, что осмелилась противостоять подлому разделу родины с оружием в руках, было подавлено. Быстро и сурово, как продемонстрировали царские генералы, но странным, очень странным было отношение к побежденным.

Захваченных в плен поляков не казнили и не ссылали в холодную Сибирь, а, конфисковав имения и освободив их крестьян от крепостного состояния с наделением землей, отправляли с семьями за Буг, на запад, в боровшуюся с тевтонскими захватчиками Польшу.

Правда, предварительно истребовали письменного обязательства, что шляхтичи никогда не будут переходить за реку. Возвращаться было страшно и бесполезно – православные холопы с превеликой радостью вязали своих господ-католиков и сдавали их русским для казней. Те, однако, вешать не торопились, а томили в узилищах благородных героев, сражавшихся за великое прошлое страны. И постоянно натравливали на все еще сидящих в имениях панов этих голодранцев-малороссов и свирепых казаков.

Хорошо, что эти собаки уже не мучили и не истребляли шляхту, как во время прежних казацких восстаний. Но изгнание католической шляхты было повсеместным – или переходи в православие, или убирайся за Буг. Третьего было не дано, не принимать же за него смерть или пожизненную ссылку в Сибирь.

Озлобленная русскими гонениями шляхта предпочла возвращаться на Вислу. Именно эти несколько тысяч поляков, изгнанных русскими из Подолии и Волыни, помогли отстоять Варшаву месяц назад, отразив первый яростный штурм подступивших к городу пруссаков.

Теперь помощи ждать неоткуда, и столицу вряд ли удастся удержать. Такого яростного в течение трех дней обстрела Костюшко прежде не видывал, казалось, что прусские пушки будут вечно. Но сегодня они неожиданно смолкли, и раздался слитный немецкий лай – тевтоны решились пойти на новый штурм и взять наконец последнюю твердыню польского сопротивления. Все решится в самые ближайшие часы…

– Польша не погибла!

«Начальник государства» с натянутой на лицо улыбкой смотрел на воодушевленных благородной яростью варшавян. Он был военным и прекрасно понимал, что полякам, пусть и сохраняющим свой неукротимый дух, придется принять последний бой. Косы, насаженные на древки, отлитые давно пушки, дедовские сабли, старинные фузеи и пистоли не смогут остановить пруссаков, вооруженных нарезными штуцерами со свинцовыми русскими пулями, выдуманными злым гением их императора.

– Все кончено, – тихо прошептал Костюшко и тяжело вздохнул. Беда в другом – порох закончился. Генерал прекрасно понимал, что даже несколько сотен русских фузей, что были в руках самых опытных и умелых стрелков, теперь не помогут отразить приступ.

Иркутск

– Так, – княгиня напряглась, – а теперь, Григорий Григорьевич, расскажите подробнее, это какие гавани и острова вам приказали оставить? И чем мотивировал его величество такое свое решение?

– С Хоккайдо и с Тсусимы, – жестким голосом ответил Потемкин. – Но я этот приказ выполнять не буду!

– Почему, князь?

– На первом острове у нас незамерзающие гавани, как я вам говорил. А второй остров, он между Кореей и Японией, запирает наше море крепко, и пока он у нас, ни один враг на наши восточные окраины не покусится. Не отдам я его, пусть меня режут. Но не отдам!

– Не горячись, мой милый друг. – Дашкова пристально посмотрела на карту. Действительно, маленький остров находился точно в центре пролива и, как она знала, был занят в ходе небольшой военной кампании два года назад. И весьма предусмотрительно – теперь британским кораблям путь плотно закрыт.

А ведь именно Англия, эта «владычица морей», норовившая залезть в любую дырку на земном шаре, оценивалась княгиней самым зловредным врагом России, пусть последние годы и пребывающим под лицемерной маской мнимой дружбы.

– Остров Тсусима отдавать нельзя, – резко произнесла княгиня и, еще раз посмотрев на карту, добавила тем же тоном: – И большой остров Хоккайдо тоже бросать нельзя. Это двери, отнюдь не ключи, к нашим восточным морям, и если мы их запрем хорошенько, то ни один ворог на рубежи наши не покусится!

– Вы думаете, Екатерина Романовна, я это его величеству не объяснял?! – Потемкин возмущенно пожал плечами и встал во весь свой большой рост. – Два часа талдычил ему про Ерему, а он мне про Фому. Я понимаю, что денег в сибирской казне мало, что войск – кот наплакал, а кораблей нехватка жуткая. Но если мы сейчас экономить станем, то потом втридорога платить за ошибки придется. Врага нужно на дальних подступах встречать, поздно будет, если он наши прибрежные земли зорить начнет да пиратствовать в наших водах. Вот чем мелочная экономия обернется!

– Я вас поняла, Григорий Григорьевич. – Княгиня решительно сжала губы. – И не думаю, что вам стоит о том Петру Федоровичу писать. Вы наместник и сами можете должные меры принимать. А что касается денег, кораблей и казаков…

Дашкова задумалась и посмотрела в окно – Ангара величаво катила свои ледяные воды, а солнце играло золотом своих лучей на пронзительно-синей глади. На той стороне, чуть дальше, в Глазково, высились купола церкви да разбросанные по берегу дома казачьего поселка Кузьмиха, прямо напротив ее резиденции, знаменитого «Белого Дома», построенного по проекту самого императора пять лет тому назад.

Тут княгиня себя одернула, испугавшись утонуть в омуте воспоминаний. Да и наместник на нее смотрел напряженно, ожидая ответа. И Екатерина Романовна решительно поднялась с кресла.

– Ждите меня здесь, Григорий Григорьевич. Я немедленно встречусь с его величеством, переговорю с ним по возникшим вопросам. Я думаю, государь Александр Петрович примет нашу точку зрения!

Потемкин с нескрываемым облегчением вздохнул – на Дашкову он и надеялся, благо княгиня имела какую-то затаенную власть над старшим сыном императора…

Остров Кадьяк

– Жестокие дикари!

На первом же острове, с совершенно непроизносимым названием на нормальном человеческом языке, на котором говорят в этом мире только англичане, оказалось хранилище, полное ценнейших шкурок морского зверя, которые охотно покупаются и в Англии за полновесные золотые гинеи. Там было еще на охране всего трое аборигенов с косыми глазами, совершенно не понимающих речь, но с ружьями в руках.

И какими ружьями! Теперь лорды простят все его грехи, ибо он даст им страшное оружие, которое смогут изготовить на английских заводах. А это многого стоит!

– Может, меня произведут в рыцари?

У шкипера от такой мечты в зобу сперло дыхание. А почему нет? Такое возможно! И он тут же помрачнел, вспомнив, как тогда обрадовался – ожидал встретить русских, а тут нелюди, которых сам бог велел приучить к цивилизации.

Тех, кто хочет!

Эти туземцы не пожелали, и шкипер приказал их убить. Вот только вышло совсем не так, как он рассчитывал.

– Грязные варвары!

Онли выругался, припоминая перипетии кровавой стычки. У туземцев оказались многозарядные ружья, и десяток матросов были убиты еще в шлюпках, прежде чем он разобрался, что происходит. Застрелен был также и этот русский предатель, который с ужасом прокричал только одно непонятное слово – «казаки».

Аборигены, эти хладнокровные и коварные убийцы, заперлись в крепком доме, похожем на маленький форт, и стреляли оттуда через узкие бойницы, убив и крепко переранив еще десяток моряков.

Пришлось сгрузить на берег пушку и под покровом ночной темноты подволочь ее к укреплению. Днем было невозможно – моряки категорически не желали подставляться под пули. Обстрел принес желанный результат – сопротивление прекратилось.

Но кто ж знал, что азиаты так коварны – кто-то из русских вырвался из дома и продолжал стрелять.

Озверевшие матросы гонялись за ним долго, наконец убили, но потеряли еще десяток человек. Парни долго кричали от ярости и сдерживаемого страха – ведь против них сражались только трое этих нелюдей, убивших по десятку крепких английских флибустьеров каждый.

Все были одержимы лишь одним желанием – поскорее убраться с острова, неслыханно богатого, но по-дикарски жестокого.

Нет, следующий раз нужно будет убивать сразу, чтоб туземцы боялись белого человека. И убивать жестоко, чтобы ничего подобного не повторилось. Эти грязные московиты должны падать ниц и быть покорными, тогда их можно будет приобщить к богатствам цивилизации.

Сам Онли испытал нешуточное облегчение, тут же убравшись с острова. Пусть у него нет почти половины экипажа – с ранеными собратьями моряки не возились, предпочитая добивать беспомощных. И милость оказывали, и свою долю за счет погибших увеличивали…

Мраморное море

Влажный соленый ветер охлаждал лицо. Петр с жадностью вдыхал морской воздух, который ему казался волшебным. Палуба корвета ощутимо подрагивала под ногами. Паровая машина вращала винты, и корвет с поднятыми парусами давно оставил позади грозные парусные линкоры Грейга и Ушакова.

Русский флот шел к Дарданеллам, ибо ковать железо нужно всегда, пока оно горячо: окончательно довершить разгром турецкого флота и высадить десант на Кипр, очень важную стратегическую точку в Восточном Средиземноморье. Да и на Запад сходить русским кораблям не помешало бы! Разговор с мальтийскими рыцарями оказался весьма интересным: как оказалось, два брата-госпитальера отплыли с Мальты две недели назад и задержались в Стамбуле, так как с начавшейся войной турки закрыли Босфор.

Рыцари предложили ни много ни мало: русский император может стать Великим Магистром одного из самых почитаемых и старейших орденов – «Святого Иоанна Иерусалимского», причем проблема разницы вероисповедания, судя по всему, мальтийцев не затрагивала.