Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!» Романов Герман

– Так привык я, Григорий Иванович, ты уж не обижайся!

Шелихов хмыкнул – день начинался хреново, с «барина», а это сулило неприятности. Такой вот у них выработался ритуал за последние годы. А что касается «барина», то эта дань прошлого – Ванька Максимов был беглым крепостным, сбежавшим сорок лет назад от лютого помещика в Сибирь. Теперь же такое просто невозможно – крепостное право уже как десять лет отменено, а оставшиеся за владельцами крестьяне просто платят им установленные императором подати.

Да и то только в том случае, если дворяне продолжают служить в армии и на флоте, причем все мужчины поголовно, без каких-либо изъятий, за исключением престарелых и немощных.

Тут манифест «О вольности дворянской» император так завернул, что в армии от дворян не протолкнуться, а здесь, на дальних окраинах, так вообще – каждый год своей охотой на Аляску несколько дюжин недорослей прибывают, дабы десятилетнюю службу отправить. И выполняют ее с прилежанием, так, что даже граф Орлов удивление свое выказывает и в пример их ставит…

– На руки еще полей. – Шелихов тщательно мылся, а мысли ворочались в голове сами по себе. Вот его самого взять – думал побывать на Аляске немного, да прикипел к ней всем сердцем. Жену свою с двумя маленькими дочками из Иркутска забрал и сюда на корабле перевез, выполняя строжайший царский указ.

Поначалу близкие роптали, но смирились, а теперь и свыклись. А почему так произошло?

Да потому, что даже в Иркутске они никто, и, тем паче, в далекой России. А здесь у них п о л о ж е н и е. Недаром флотский офицер фон Крузенштерн, из природных немцев, что через одного бароны, к его младшей Настеньке сватается…

Дарданеллы

– Московитам хочется получить еще один урок?! Ну, что ж, они его получат, и пусть пеняют на себя!

Горацио Нельсон с усмешкой посмотрел в подзорную трубу – на каменистых валах суетились маленькие фигурки русских канониров да торчали орудийные стволы. Позиция московитов была ими укреплена, и хорошо – два приткнувшихся к берегу обгорелых остова турецких кораблей были молчаливым тому подтверждением.

Стопушечный флагманский корабль «Агамемнон», горделиво распустив все паруса, величественно шел впереди кильватерной колонны. Лишь несколько сбоку и чуть впереди рысил тридцатипушечный фрегат «Венус», исполняя функции авангарда.

– Две тысячи лет тому назад легендарный царь Микен Агамемнон с ахейским войском тоже плыл сюда. Ведь где-то там, за холмами, можно увидеть развалины знаменитой Трои, сэр.

Капитан флагмана Трубридж блеснул эрудицией, ведь в Англии почитали героев Античности. Недаром чуть ли не треть эскадры носила их имена – были тут и Ахиллес с Патроклом, и хитроумный Уллис, что протащил в крепостные ворота деревянного коня. Как там написано: «Бойтесь данайцев, даже дары приносящих!»

– Мы им не подарки пришли дарить, – усмехнулся вице-адмирал, и его вытянутое лицо приняло хищное выражение. – От наших ядер у них самих желание возникнет нас одарить! Варвары!

Нельсон не скрывал своего пренебрежения, потому что успел осмотреть русские укрепления. Одним уцелевшим глазом он видел много больше того, что даже знающие моряки разглядывали положенной по природе парой глаз. И высчитал орудия, что встретили столь горячо турок. Всего сорок, никак не больше. Три десятка справа, остальные слева. Не слишком серьезная преграда для его кораблей, имевших на палубах свыше семи сотен пушек.

– Сэр! Русские подняли на береговой мачте сигнал – «Ваш курс ведет к опасности!»

– Не отвечать! – высокомерно бросил адмирал. Но на берег посмотрел внимательно – по мачте поползли вверх новые флаги, весело развернутые хорошим ветром.

– Сэр! Эти московиты требуют, чтобы мы спустили паруса и встали на якорь. Они подняли еще второй сигнал – «Лечь в дрейф незамедлительно, курс приведет к крушению».

– Пугают?! Не отвечать!

– В проливе видны несколько русских кораблей. Они вытягиваются в боевую линию, сэр!

– Мы их сомнем с ходу, Трубридж…

– Сэр! Но на мачте уже поднят желтый флаг с черным орлом. Это вроде как царский штандарт!

Нельсон усмехнулся и демонстративно приложил подзорную трубу к выбитому глазу.

– Не вижу императорского флага и сигнала! Эскадре следовать вперед. На первый выстрел русских отвечать всем бортом!

Петергоф

– Пошла писать губерния, – пошутил Миронов. Так уж случилось, что делопроизводители были с «губернскими», а не с коллежскими чинами, и скрипели перьями везде, во всех городах и весях. Оттого который год и ходила по стране эта шутка.

Федор подключил телеграфный аппарат к проводам, которые шли из соседнего здания, где размешались большие, чудовищно тяжелые ящики электрической батареи.

Еще в почтовом училище их всех познакомили первым делом с Лейденской банкой, в которой вырабатывалось электричество. И пустили искру – выглядело впечатляюще, все школяры дружно разинули рты.

А потом пошла учеба, такая интересная и захватывающая, что два года пролетели как один день. Лейденская же банка оказалась примитивной до дури, в сравнении с батареей, что электрическую силу в себе аккумулировала. И на телеграфе долго учили работать, выбивать ключом за один урок тысячи точек и тире без единой ошибки.

А еще им показали в конце обучения лампу, что горела от электричества ярче любой свечи, и секрет величайший – паровую машину с громоздким агрегатом, что ее крутил и то самое электричество вырабатывал. И теперь на каждой станции такие генераторы устанавливают, жаль, что пока медленно, ведь линии прокладывают намного быстрее…

Аппарат зазвенел, и Миронов отринул все мысли – скоро ему принимать передачу, что шла только утром и вечером, а за допущенную ошибку он головой отвечает. Он сам, а не его помощник, губернский регистратор Гришка Пузин, что в училище на прозвище Пузо отзывался.

– Прием пошел, Федор Иванович, – доложил Пузин, предупредительно наклоняясь. «Уважает начальника», – подумалось Миронову, хотя у них разница всего в одну лычку.

Но дело в том, что помощник начальника станции, бывший армейский поручик фон Лямпе, которому добавили третью звездочку коллежского асессора, вот уже как три месяца тяжко болел, страдая от ран, и все ждали, когда он уйдет на положенную пенсию. А на освободившееся место прочили как раз Миронова – и почтовое училище с отличием закончил, и телеграфное отделение, и сейчас обязанности помощника выполняет безукоризненно. Кому ж еще должность предназначена?!

Этого момента Федор ждал с затаенным страхом в душе – а вдруг мимо него пройдет, такое не раз бывало. А ведь помощник – это звездочка титулярного советника в петлицах, подпоручику армейскому равен, о ф и ц е р у! Как тут не опасаться и в страхе не пребывать?!

Аппарат застрекотал, из него поползла длинная бумажная лента, утыканная точками и росчерками стальной иглы. Федор принимал ее с ножницами в руке, быстро нарезая полоски, а Пузо умело и сноровисто тут же их прижимал к планшету, где тонкими полосками был заранее нанесен клей. А как иначе – за ошибки при расшифровке или передаче телеграмм карали страшно, а потому планшеты хранились год, так что их могли взять для проверки в любое время чиновники из второго отделения царской канцелярии.

– Прием окончен, – чисто по-приказному произнес Федор и уселся за аппарат. Положил руку на ключ и отстукал подтверждение. Затем взял планшет и, смотря в него, стал превращать на листке бумаги знаки в буквы.

Это делалось легко – в училище «телеграфную азбуку» так вбивали в голову, что поднимали любого даже ночью, и тот без заминки, не запинаясь, «переводил» ленту в привычные всем буквы и слова…

Рущук

– Под борт подводи, под борт!

Лисянскому казалось, что матросы во главе с боцманом двигаются чрезвычайно медленно, будто в воде. Шест с угрожающе покачивающейся миной уже выдвинулся на четыре сажени и вошел в воду как раз перед самой галерой. А там царил переполох – турки только сейчас узрели вынырнувший из туманной дымки русский катер.

Но не стреляли – вид корабля, плывшего без весел и парусов, привел магометан в изумление, а этим грех было не воспользоваться.

Раздался легкий толчок, и лейтенант присел в выступающей будочке рубки, обшитой снаружи толстыми железными листами.

Страшная сила отшвырнула катер от его жертвы – высоченный водяной столб взвился в небо у самого борта галеры, и огромная масса воды рухнула сверху, щедро окатив турецких и русских моряков.

– Огонь! Полный назад!

Лисянский звучно отдал приказы, прекрасно понимая, что остались считаные секунды перед тем, как начнется стрельба. И тут же снова присел: почти одновременно прозвучали еще несколько страшных взрывов – шестовые мины русских катеров нашли свои жертвы.

На носу с лихорадочной поспешностью стала выплевывать пули многоствольная картечница, установленная на тумбу и прикрытая железным щитом для защиты расчета.

Здоровенный матрос с натугой крутил толстую ручку, стволы медленно вращались, принимая в казенники досылаемые по желобу патроны, который сноровисто заряжал юркий, как окунь, молодой морской пехотинец. Только руки проворно мелькали, да сыпались вниз золотыми рыбками латунные гильзы.

А вот наводил сию многоствольную пушку опытный старшина – Лисянский видел, как на соседней галере началось неописуемое. Турки вместо того, чтобы нацелить на катер пушки, попав под град пуль, распластались на палубе, прячась за банками, стараясь хоть тут найти себе более-менее надежное убежище.

Какая уж тут драка, если свинцовый град выкашивает все живое – все русские «миноносцы» имели по две многоствольные установки, на носу и корме, и сейчас старались дружно прикрыть отход, с нескольких катеров разом обстреливая перекрестным огнем наиболее опасных, опомнившихся от первоначального замешательства противников.

– Хорошая штука этот пулемет, – теперь Лисянский полностью уверился, насколько опасна эта штука. И ведь для пехоты крайне полезна – с десяток спокойно любую кавалерийскую атаку в зародыше изведут.

– Господин лейтенант, – боцман был смутен видом, глаза горели победным огнем. Но говорил глухо, и Лисянский тяжело вздохнул, приготовившись к дурной новости. И она последовала незамедлительно. – Впятером ушли, все пять мин взорвали успешно.

– Почему впятером? Я слышал шесть взрывов!

– «Смелый» слишком приблизился. Мыслю, офицера убило, а боцман заторопился ударить. Вот и… Галеру турецкую разнесло, и катер опрокинуло. Мир их праху – они были смелые моряки!

Петровская Гавань

Позавтракав в кругу семьи, Григорий Иванович Шелихов прошелся по единственной улице «Царевой пристани» – так в обиходе назвали этот городок и порт его основатели, известные всей России братья Орловы, тридцать с лишним лет тому назад.

Добротные усадьбы шли по обе стороны, над небольшой площадью возвышалось губернское присутствие, рядом стояли два двухэтажных здания – воинская казарма и постоялый двор, где всегда было людно. Над бревенчатыми строениями возвышала золотые маковки куполов единственная в городке каменная церковь Святого Петра.

У нескольких пирсов качались на волне с полдюжины кочей и три десятка рыбацких баркасов. На отдаленном мысу высилась каменная крепостица, закрывавшая от врага гавань, уставив в море хищные и смертельно опасные жерла четырех 36-фунтовых пушек, доставленных сюда в прошлом году. На высоком флагштоке лениво трепыхалось белое полотнище с диагональным синим крестом – российский военно-морской флаг.

Григорий Иванович тяжело вздохнул – ему нравилась Петровская Гавань, всем сердцем прикипел он к ней. Но делать было нечего – по указу императора центром губернии отныне назначался Ново-Мангазейский острог, расположенный севернее от острова, на самой Аляске, на берегу протяженного залива.

Государь правильно указал, что наступила пора взять весь гигантский полуостров под контроль, а с нового острога это было сделать намного легче, чем с Кадьяка. И до Юконского острога, третьего русского городка на Аляске, путь оттуда чуть ли не вдвое короче.

Григорий Иванович уже отдал необходимые распоряжения и теперь мысленно прощался с «Царевой пристанью». Нет, он еще будет сюда возвращаться – все же уездный центр всех Алеутов, – но не будет уже чувствовать себя как дома.

Да и меньше в ней станет жителей, чуть ли не вдвое против прежней тысячи. Чиновники казенного присутствия с семьями, купцы с чадами и домочадцами, губернский воинский начальник да добрая половина казачьей команды – все они этим летом уже переедут в Новую Мангазею, где под защитой береговых укреплений для них построены усадьбы и дома. Туда же переведут с таким трудом созданную гимназию с кадетским классом, да корабли многие уйдут также в новый порт…

– Господин губернатор!

Хриплый знакомый голос вывел Шелихова из размышлений. Старый казачий урядник Косых тормошил его за рукав, показывая рукой в глубь широченной бухты, вход которой в море был на приличном удалении, таком, что и не разглядишь толком.

– Смотри, Григорий Иванович! Чужак к нам идет!

Шелихов прищурил глаза – действительно, вдоль бухты шел довольно большой корабль, укутанный парусами. Бриг шел легко – такие вещи губернатор уже умел определять с ходу, но был чужим, не своим, это точно – русские корабли здесь все знали наперечет.

В крепости хрипло взвыла труба, шустро забегали канониры, готовясь к встрече с незваным гостем. Закрыты были для торговли Алеутские острова, о чем были оповещены все державы. Хотите торг вести – милости просим в Ново-Архангельск, но никак не сюда, запрет великий на то положен Высочайшей волей. Ведь отсюда с бережением великим, под конвоем сильным, отправлялось в Николаевск-на-Амуре добытое старателями на приисках сурового Юкона золото.

– Надо поостеречься, Григорий Иванович. Что-то мне сильно не нравится сей корабль!

Старый казак силой увлек Шелихова под прикрытие толстой бревенчатой стены, и губернатор послушно отошел. Заметив, что и жители, наученные давним горьким опытом, тоже стали отходить под укрытие. Еще бы – теперь все увидали, что корабль идет сюда под английским флагом, от которого всегда пакостей ожидать нужно.

– Неужто они нам войну объявили, а мы не знаем?!

Наперебой заговорили между собой собравшиеся на берегу жители городка, косясь на губернатора, а Шелихов только демонстративно пожал плечами – новости из России шли сюда медленно, из Петербурга весенний курьер прибывал уже осенью…

Дарданеллы

– Борзоту бы с вас повыбить, и крепко! Совсем обурели, пальцы веером, сопли пузырем – стрелку забьем! Тьфу на вас!

Петр пристально смотрел в бинокль и тихо ругался сквозь зубы. Британцы перли буром, не обращая никакого внимания на вывешенные сигнальные флаги. Было видно, как на палубах кораблей суетятся матросы, откатывая заряженные пушки.

– Даже к императорскому флагу никакого почтения, – продолжал яростно бормотать Петр, – и остовы турецких кораблей им не в пример.

Два турецких линкора, выбросившиеся на берег, представляли печальное, прямо душераздирающее зрелище. С проломанными бортами, закопченные, потеряв все мачты, они напоминали огромных китов. Несколько в стороне из воды торчала мачта, словно лиственница в затопленном водохранилище, – еще одно немое свидетельство отгремевшей баталии.

Шедший впереди английский фрегат красиво скользил по голубой ленте пролива, а русские моряки на трех винтовых корветах затаили дыхание. Нет, все знали, что в Дарданеллах выставлено надежное минное заграждение, неудачный прорыв которого полностью деморализовал османов.

Но кто знает этих англичан?! Вдруг им улыбнется удача и они не зацепят мины? Пушки бригадира Бонапартова, конечно, выбьют из них спесь, вот только вряд ли остановят всю эскадру – девять мощных кораблей слишком серьезная сила, да и британцы не подарок. Не чета османам, противник умелый и лютый, это они в Босфоре продемонстрировали, до конца с русскими «кабанами» безнадежный бой вели.

Вот потому за корветами выстраивалась линия из четырех линейных кораблей под флагом контр-адмирала Сенявина. Именно она примет на себя удар прорвавшихся британцев, потому что корветы немедленно отойдут назад – слишком слабы они для баталии…

Британский фрегат словно подбросило из воды, мачты качнулись, прикрытые султаном воды, и рухнули в кипящее море.

Следом вспучился водяной столб у линейного корабля, шедшего под адмиральским флагом. Тот рыскнул в сторону, потеряв две мачты.

В его корму сразу же врезался на полном ходу следующий за ним в кильватерной струе корабль. Одна из мачт не устояла и, качнувшись, рухнула на подранка.

– Два взорвались, один стреножен, государь!

– Сам вижу, – холодно бросил Петр на радостный выкрик капитана. Ликования он не испытывал, хотя британцы потеряли треть эскадры махом. Тут разборки межгосударственные такие начнутся, что дипломаты замучаются меморандумы писать. – Думаю, у них хватит ума остановиться, – пробормотал с надеждой в голосе Петр и тут же понял, что британцам доводы рассудка не нужны, когда ими движет взбесившаяся спесь и ярость.

Корабли укутались густым пороховым дымом – было хорошо видно, как ядра разносили в пыль каменные стенки укреплений. Вот тут Петр подзабыл свое нарочитое миролюбие – стерпеть такое он не мог. Однако укрепления молчали, и он в гневе воскликнул:

– Мы не на балу, а ты, Бонапарт, политесы тут англичанам устраиваешь?! Скандала бо…

Петр осекся, его брань в адрес корсиканца оказалась напрасной. Белый дым заволок два берега – батареи дружно послали ответные гостинцы.

Да и минное заграждение собрало очередной свой улов. У борта линкора встал водяной столб, и почти сразу же из его чрева, выворачивая палубу, полыхнуло пламя. И чудовищный взрыв не только разметал горящие обломки, но нашел еще одну жертву – второй фрегат разделил участь первого, буквально на глазах превратившись в полыхающий костер.

– Зело, однако…

Петр не мог поверить собственным глазам – увидеть такое нещадное избиение англичан он не ожидал в самом горячечном бреду. И тут, словно размытая химера, выросло еще одно видение – два британских линкора напоролись на мины, стараясь совершить маневр и уйти от губительного огня береговых пушек.

Он не ошибся, взяв Бонапарта на русскую службу, – несостоявшийся французский император военное дело знал прекрасно. Бомбические пушки буквально в труху размолотили линейный корабль, тот потерял ход и беззащитно покачивался на морской глади.

У последнего «британца» явно не выдержали нервы – линкор стал разворачиваться в узости, стремясь улепетнуть. Да не тут-то было – продольное минное заграждение специально для противодействия таким маневрам было предназначено.

В голубое небо взметнулся очередной водяной столб, а через несколько минут английский линкор, повалившись, обреченно лег на борт. Пушки на берегу прекратили стрельбу, и тишина оказалась на секунду такой давящей, что Петр непроизвольно закряхтел, желая услышать хотя бы собственные звуки. И тут на кораблях взорвался многоголосый ликующий хор, и в небо белыми птицами взлетели бескозырки.

– Виктория! Виват!

Петергоф

Прочитав первую ленту, Миронов посерел лицом – о таком он знал, это крепко ему в голову вдолбили, но за все годы службы ни разу не слышал. И действовать нужно было немедленно, и первым делом сразу накрыл планшет с принятой телеграммой.

– Государево слово и дело, – глухо, но четко произнес телеграфист, и Пузо, с побелевшим лицом, рванул опечатанную дверку шкафчика на стене, схватил флажок, сунул в губы свисток и, разматывая красную ткань, выметнулся за дверь. Привалился к ней снаружи, хотя Миронов тут же закрыл за ним засов.

И правильно сделал, все по инструкции, ибо есть такие государственные тайны, о которых многим знать не надлежит.

Федор вытащил из-под мундира ключ, открыл сейф начальника и достал секретную тетрадь. Расписался там в получении депеши, достал красный футляр, как раз для таких случаев предусмотренный, и уселся за стол, принявшись быстро расшифровывать сообщение. А за окном разливалась переливчатая трель свистка – Пузин тоже хорошо знал и помнил инструкцию и теперь ее выполнял.

Работа была проделана за несколько минут. Миронов вложил листок в футляр, быстро расписался на планшете и запер оный в железный ящик. Новость его ошарашила, но он напустил на лицо ледяную маску – о таких делах ведать надлежит только государыне. И, помешкав одну только секунду, собравшись духом, рванул массивный железный засов и, держа на вытянутых руках красный футляр, вышел за дверь.

У здания его уже ожидали, так что в сердце екнуло. Такого он просто не ожидал и представить не мог в самом горячечном бреду.

Напряженно застыл, кусая в нетерпении седой ус, старый наперсник императора. Рядом с ним подполковник, командир караульной роты, капитан и полдюжины солдат с винтовками – все с поседевшими головами, в шрамах и отметинах от множества боев, в которых они участвовали. Так император повелел – брать в дворцовые гренадеры тех гвардейцев, что по ранам своим службу в поле нести не могут.

– Командир лейб-гвардии Дворцового батальона полковник Берген, – лязгнул голосом комендант Петергофа, словно клинком, а глаза тревожные, с затаенным страхом, но положенную инструкцию соблюдал четко.

– Срочная депеша, – негромко произнес Федор и добавил громче, с пониманием, внушительно: – Государево слово и дело!

Федор смог выдержать впившийся в него взгляд коменданта, что впервые, как и все во дворце, услышал трель свистка и красный флажок, суматошно мелькавший в воздухе. Потому и прибежал первым, страшась услышать о своем благодетеле недобрую весть. А ведь за обеденным столом был полковник, что любому армейскому генерал-майору равен, – крошки хлебные на рукаве прилипли, да обшлаг мокрый, видно, вино пролил.

И Миронов не выдержал, глядя в умоляющие глаза Бергена – он только моргнул легонько, как бы говоря, что все в порядке, беды нет, даже наоборот. И увидел, как судорожно сглотнул старый офицер, с какой благодарностью одарил его взглядом. Но то было секунду, и стальным голосом комендант отдал приказание и одновременно выхватил из ножен шпагу.

– Господин подполковник! Путь должен быть чист! Выполнять!

– Есть, господин полковник!

Раньше бы Федор усмехнулся, глядя, как резво побежал старик с двумя пожилыми солдатами, но сейчас даже мысленно не улыбнулся. Понял, что и они так же честно выполняют присягу.

– Прошу следовать за мной, господин губернский секретарь, – тем же стальным голосом скомандовал полковник. – На кра-ул!

Солдаты лязгнули затворами, загоняя патроны, а потом дружно выхватили длинные кинжальные штыки и примкнули их. И пошли, с отрешенными лицами, держа ружья наперевес.

Миронов шел позади полковника, и на глаза поневоле накатывали слезы. Он теперь знал, что, случись нападение (совершенно невозможное дело, вроде африканской жары под Рождество), все эти офицеры и солдаты полягут, защищая его до последней капли крови. Вернее, ту депешу от императора, что сейчас держат его руки.

Силистрия

– Небеса оказались к нам неблагосклонны. Кысмет…

Пожилой паша, в изорванной одежде, с обгорелой бородой и перевязанной чистой холстиной головой, низко и почтительно поклонился сидящему перед ним генералу.

– Пусть мне отрубят голову по приказу пресветлого султана, да хранит его Аллах, но держать крепость я больше не в силах.

– Вы и так, Ибрагим-паша, сделали сверх того, что положено честному воину. Просто мы оказались намного сильнее, чем вы предполагали. Наши ружья просто выкашивают ваших безусловно храбрых аскеров, что напрасно дерутся до конца. Столько молодцов погибло…

Генерал-аншеф Кутузов говорил негромко и без ноток привычной для него вкрадчивости. Михаил Илларионович был еще та лиса, про таких говорят, что стелет мягко, вот только спать на жестком приходится. Он прекрасно знал такие отзывы, но тщеславия здесь не проявлялось, даже когда ему передали слова любимого наставника фельдмаршала Суворова: «Ой хитер, ой мудер, никто его не обманет!»

Недаром после второй войны с Турцией государь назначил именно его, тогда молодого сорокалетнего генерала, чрезвычайным и полномочным послом в Турцию. И Кутузов с блеском воспользовался этой крайне нужной для страны поездкой.

Все иностранные дипломаты писали о полнеющем ловеласе и развратнике, который чуть не проникнул в султанский гарем, бережно хранимый евнухами. Зато ни один из них, и даже вечно зыркающие на гяуров турки, не заметил, как русский посол создал дополнительную сеть агентуры, крепко подсадив на бакшиш множество приближенных султана Селима.

И не зря русское золото или текло тонким ручейком, или щедро разбрасывалось горстями – недаром двое пашей, те, с кем имел долгие приватные беседы уважаемый Кутуз-паша, сдали вверенные им крепости Никополь и Варну в первые часы войны.

Да и свитские моряки, специально включенные в делегацию, что изображали тупых канцеляристов и любителей рыбной ловли, хорошо постарались – лоции и планы береговых батарей на обоих берегах Босфора стали весьма неплохим уловом.

Впрочем, турки им не особо мешали, для них важнее всего была позиция Англии, благодаря которой «две красивых девственных гурии», а так они именовали Проливы, остались в их руках.

– Хм…

Вспомнив красочное восточное сравнение с невинными прелестницами, моложавый, пусть и тучный, и совсем не старый генерал – едва за 52 года перевалило – игриво хмыкнул.

Да уж – мастера тут турки, но ничего не видят и уроки не любят извлекать. Или они просто не желают вспоминать обстрел Грейгом Константинополя, что стал для них неслыханным позорищем.

Или визиты пьяных английских матросов по всем злачным местам и вертепам Константинополя. Так же, как не желают замечать и английские корабли, что уже четырнадцать лет неизменно стоят в Золотом Роге.

Какая уж тут девственница – шлюхи прожженные с таким стажем, что в любой бордель с руками оторвут!

Петровская Гавань

От корабля отлетел белый пороховой дым, но то был не приветственный салют, что положен при входе корабля в иностранный порт. Жители это поняли сразу и порскнули, как зайцы, в разные стороны, оберегаясь от вылетевшей из пушки смерти.

С шипением небольшое ядро пролетело над свинцово-синей гладью воды и ударило в камни, омываемые волнами. Осколки разлетелись в разные стороны, вспенив воду.

Недолет!

И тут же ответно громко рявкнула береговая батарея, которую моментально заслонило густое облако дыма. Сильно прогрохотала, куда там слабосильным корабельным пушчонкам. Но ветер тут же отнес его в сторону, рассеял на лоскуты и погнал в глубь бухты. А у борта брига отчетливо всплеснулось море, и тут же отлетели щепки. Корабль испуганно вздрогнул всем корпусом от попадания тяжелого, почти пудового ядра, предназначенного для пробития толстенных деревянных стен рукотворных морских крепостей – грозных линкоров.

С моря суматошливо тявкнули пушки – английский бриг, сделав залп всем бортом, стал с разворотом уходить в глубь бухты, подгоняемый громкими криками взбодренных горожан.

– Что, не по нутру пришлась русская закуска?! – надсаживая горло, заорал старый рыбак, и ему радостно вторили другие голоса.

– В коленях слабо стало!

– Так их, родненькие!

– Бейте поганцев!

– Всю души с англичанки вытряхните!

Шелихов усмехнулся – выстрелы с британского корабля не испугали, а разъярили русских поморов, которые собрались на берегу в изрядном числе, только баб с детишками не было – их немедленно услали.

И в руках был не хлеб-соль для незваных гостей, а тускло поблескивали стволы граненых винтовок и старых кремниевых ружей, что уже за оружие давно не считались. Благо в каждом втором доме в Петровской Гавани они были. А в каждом первом казаки с воинскими людьми проживали; у тех винтовки на стенках постоянно висят, чтобы под рукой всегда были – служба обязывает.

Губернатор скривил губы – попытавшийся напасть на город вражеский бриг явно не ожидал ответного огня столь мощных орудий и теперь позорно улепетывал, виляя корпусом, как побитая собачонка.

– А ведь наши попали! Руль-то повредили!

Рядом с Шелиховым кто-то радостно закричал, правильно растолковав странные маневры английского брига.

– Смотри, Григорий Иванович!

Старый казак крепко, до боли, сжал своей лапищей локоть губернатора, который не обратил на такое вопиющее нарушение субординации ни малейшего внимания.

Шелихов напряженно смотрел в свинцовую даль бухты, где вырастали мачты с белыми парусами. Он их узнал сразу, и тут же их опознали стоящие на берегу оживленные горожане.

– Это же «Надежда» Крузенштерна!

– Щас наш немец покажет им кузькину мать!

Губернатор облегченно вздохнул – русский военный бриг прибыл как никогда вовремя. И теперь воровской корабль вряд ли уйдет от него, в скорости явно уступает. Так что грянет бой – врага нельзя выпускать из бухты, чтоб в будущем другим дороги сюда не было.

Отвадить их нужно накрепко, нехристей!

И Григорий Иванович Шелихов еле слышно прошептал, чуть шевеля побелевшими губами:

– Постарайтесь, Иван Федорович… А я уж свою Настеньку тогда за вас замуж с легким сердцем отдам…

Дарданеллы

– Годдэм!

Никогда еще в своей жизни вице-адмирал Нельсон не испытывал столь пронзительное чувство бессильного унижения. Словно кошмарный сон запечатлелся в его памяти. В желудке снова заныло, как тогда, когда надежная палуба флагманского корабля неожиданно взлетела под его ногами, а потом стремительно рухнула вниз.

Он не мог поверить своим глазам: добротно скроенный и крепко сшитый линкор был разорван на две части, и безумные крики матросов до сих пор раздавались в ушах.

– Дьявольское оружие!

Адмирал много лет служил на флоте, чтобы сразу сообразить, что его эскадра напоролась на минные заграждения, по крайней мере, так он квалифицировал это оружие, когда увидел всплывшую в отдалении большую деревянную бочку.

Пловец из адмирала был никудышный, а потому он мертвой хваткой вцепился в мачту и даже взобрался на нее, мысленно благодаря Господа, что находится в теплых водах Эгейского моря, а не в ледяном крошеве у суровых шотландских скал.

С мачты он увидел, как целый десяток матросов облепили эту всплывшую бочку, и тут же грянул взрыв, разметавший ошметки человеческих тел далеко в стороны: весьма знакомая картина для любого военного, и неважно, моряк ли он или кавалерист.

Именно такие смертельно опасные для любого корабля бочки, как он понял, и уничтожили всю его эскадру, превратив спокойную гладь Дарданелл в «кипящий бульон с гренками».

К его удивлению, русские больше не стреляли из пушек. Наоборот, солдаты и матросы засуетились, откуда-то появились лодки. И вскоре из воды стали извлекать ошалевших от случившегося английских моряков, наглотавшихся до омерзения соленой воды.

Несчастный адмирал понимал своих матросов: он и сам находился в таком же состоянии – тут потерять рассудок можно, лишившись за мгновение целой эскадры.

К счастью, русская шлюпка подошла быстро, и адмирала с чрезмерным пиететом, полагающимся его орденской ленте, чудом уцелевшей на изорванном мундире, отгрузили первым.

В тягостном одиночестве Нельсона под крики и проклятья в его адрес из уст извлекаемых из воды матросов доставили на берег, где его бесцеремонно переодели в сухую одежду.

Спустя некоторое время, когда понимание случившегося сменилось более трезвым состоянием разума, адмирал испытал жгучий нестерпимый стыд: мало того, что надетый на него мундир был русским, так он еще и армейским оказался, а не флотским, и полагался для самых нижних чинов.

Особенно взбесила адмирала странная рубашка без пуговиц, в черную полоску, похожая на рубища каторжников или на одеяния работных домов его далекой Англии…

– Я рад вас видеть в добром здравии, адмирал!

Молодой черноволосый офицер, ловко склонившись в поклоне, заговорил на французском с неистребимым акцентом. Нельсон, проведший немало кампаний на Средиземном море, сразу узнал выходца либо из Южной Италии, либо с Корсики.

– Бригадный генерал Наполеоне ди Буоне-Парте! – лицо офицера озарилось самодовольной улыбкой. – Хотя мои новые соотечественники привыкли меня называть Павлом Александровичем Бонапартовым!

Последняя фраза была произнесена на ужасном наречии с варварскими гортанными интонациями, и молодой генерал поспешил добавить снова на французском, – этот невыносимый русский язык, – но, ухмыльнувшись, с трудом выдал на том же варварском наречии:

– Славно мы вам, как это… А!..сопатку начистили!

Последнюю фразу адмирал снова не понял, но разъяснения были даны на французском:

– Мы же с вами не воюем! Я имею в виду Англию и Россию… С чего это ваши корабли открыли огонь по моей батарее?! Мы вынуждены были отбиваться от такого вероломства!

От такой неожиданной и неприкрытой наглости Нельсон потерял дар речи и хлопал ртом, как выброшенная на берег рыба, не имея возможности высказать, что он сейчас думал про столь изощренное азиатское коварство.

– К моему великому сожалению, дальше нам не удастся побеседовать о случившихся прискорбных событиях, адмирал! Вас сейчас примет Его императорское величество!

Француз на прощание отвесил поклон с таким изощренным высокомерием и пренебрежением, как могут делать только галлы, и добавил на варварском наречии:

– Сейчас тебя царь батюшка макнет в дерьмо по самые уши! На чужой каравай свою пасть не разевай!

Петергоф

Дорогу до дворца Миронов запомнил по тому напряженному молчанию, что воцарилось кругом. Разноцветные кучки придворных стояли на отдалении, страшась перейти невидимую грань, отделяющую их от солдат, вытянувшихся тонкой цепочкой, – примкнутые к винтовкам штыки грозно сверкали на утреннем солнце.

И еще Федор запомнил те обжигающие взгляды, которыми одаривали его, силясь проникнуть в тайну красного футляра. А у главных дверей их встретили казаки Дворцовой сотни.

Старый есаул с длинной седой бородой, с таким же хорунжим, сражавшиеся здесь, в Петергофе, в день злосчастного гвардейского мятежа, проворно выхватили сабли из ножен и вступили в охранение. А солдаты остались у дверей – вход вовнутрь, по той же инструкции, был для них в таком случае запрещен.

До самых дверей царского кабинета они шли по совершенно пустому коридору, который только несколько раз перегораживали настороженные фигуры часовых с перекрещенными винтовками, которые тут же размыкались перед их шествием.

– Государево слово и дело! – громко произнес полковник, входя в раскрытые двери.

– Спешная депеша, ваше императорское величество!

– Дайте послание! – Императрица произнесла это совершенно спокойным голосом, но Федор видел, что она с трудом сдерживает волнение – на лбу выступили мелкие капельки пота, рука чуть дрожала, принимая футляр.

Екатерина Алексеевна медленно прочитала послание, вспыхнув на секунду радостным светом, но тут же снова напустила на себя маску спокойствия и повернулась к кабинет-секретарю:

– Собрать немедленно господ сенаторов, министров и послов! Оповестите Синод и патриарха – пусть будут готовы провести молебен! Я сама посещу Казанский собор!

Кабинет-секретаря словно ветром сдуло, настолько этот молодой мужчина оказался проворен. А императрица повернулась к застывшему соляным столбом телеграфисту.

– А вы, мой милый друг, примите от меня подарок за эту долгожданную новость.

Федор оторопело посмотрел на протянутую ему золотую папиросницу, не решаясь взять ее в руки.

– Да возьми же, неслух!

Ухо обжег злой шепот Бергена, и Миронов взял открытую коробочку. О такой награде он раньше и мечтать не смел. Действительно, царский подарок. И тут он заметил, что коробочка не пустая – в ней переливались серебром четыре маленьких звездочки.

Что это такое?

Неужто…

– Благодари государыню за чин, неслух, – повинуясь злому шепоту, Федор упал на колени и почтительно прикоснулся губами к протянутой руке и с замиранием сердца услышал Ее слова:

– Я довольна вами за эту долгожданную весть. Идите на службу, а то новые депеши могут прийти, господин коллежский секретарь.

Федор низко поклонился, ноги еле держали его – он не мог поверить, что за одну лишь телеграмму, пусть даже такую, ему не просто классный чин даровали, а целых два. Но, пребывая в обалдении, он все же расслышал гневные слова императрицы, брошенные полковнику Бергену:

– Теперь за беспредельную наглость я аглицкому послу прилюдно задам звону! И такого, что вся Европа услышит!

Силистрия