Откровения знаменитостей Дардыкина Наталья

Русский в пустыне Швейцарии

Михаил Шишкин: «Если любишь женщину, то не частями, а целиком»

Он победил в престижных премиях «Букер», «Национальный бестселлер». Его роман «Венерин волос» отмечен Национальной литературной премией «Большая книга». Природная скромность и благородная сдержанность не позволяют писателю мелькать на страницах газет. Ему важно быть, а не казаться.

Накануне отъезда в Швейцарию Михаил Шишкин заглянул в «МК»:

— Родные места. Я жил когда-то на улице Костикова. На месте здания вашей редакции в те годы был парк и каток, где я безуспешно пытался научиться кататься на коньках. Поблизости находился мой детский сад.

— Перемены на улице вашего детства не испортили вам настроение?

— Я уже давно смирился с переменами. Все исчезает, но одновременно остается. Чем больше ты живешь, тем четче замечаешь некие дырки в толщине времени. Сколько людей ты знал, скольких ты любил и сколько близких потерял. И все-таки остаешься тем же мальчиком.

— В романе «Взятие Измаила» ваш лирический герой учится в 59-й школе. Вы тоже там учились?

— Эта школа моя и моей мамы. Она преподавала русский язык и литературу. Здесь учился и мой брат Саша.

— Ваши книги дышат подробностями жизни самого автора.

— А зачем что-то придумывать? Жизнь столько сотворила, что с ней никакой роман не сравнится. Жизнь намного гениальнее романа, потому что в ней все правда и все происходит с тобой. Мы жили в Староконюшенном. В подвальной коммуналке маме дали комнату. Я еще был в полусознанке, но помню бесконечное мелькание ног в окне. А еще свой трехколесный велосипед и соседок, очень одиноких. По праздникам за бутылкой водки они отводили душу.

— Судя по роману, ваш отец был моряком.

— Отец в 17 лет пошел на фронт мстить за своего брата — тот в 41-м пропал без вести. При заполнении всяких анкет отцу приходилось всегда врать, что его отец погиб. А на самом деле моего деда в 30-м году при коллективизации арестовали и сослали на БАМ. Бабушка получила всего два письма от него. Мой отец всю жизнь прожил в страхе, что его обман раскроется. Он ходил в 44 — 45-м на подводной лодке шифровальщиком. Я с гордостью рассматривал его военные фотографии. На подлодке они торпедировали немецкие корабли.

— И разрушали потом себя.

— Да, это поколение было шокировано многим. Все встречи ветеранов-моряков заканчивались пьянкой. Жуткое было зрелище. Ими владело одно желание — упиться.

— Когда у отца появилась другая семья, вы поддерживали с ним связь?

— Сложно было поддерживать с ним контакт. Книги он перестал читать. Свою первую публикацию я показал бабушке, но ее радость была своеобразной: «Ну хорошо. Все лучше, чем в подворотне с гитарой». Отец тоже не понимал, что я делаю. Не вникал, не радовался за меня. Вообще-то родители мои разводились давно, еще до моего рождения.

— Как это?

— Мама была парторгом в школе в 60-е годы. В ее классе учился Владимир Буковский, будущий диссидент. Смельчак выпустил в школе рукописный журнал. Естественно, все стали обсуждать содержание — и пошли доносы. Но надвигалось либеральное время. И решили устроить по этому поводу дискуссию в двух старших классах. И тут-то все учителя навалились на мальчика — Володю Буковского. Слух о вольности, процветающей в нашей школе, дошел до самых верхов. Нависла угроза, что из школы погонят и парторга, и директора. Маме посоветовали подруги забеременеть и уйти в декрет. С папой они почти не жили — у него складывалась новая семья, но мысль о спасении объединила родителей. Директора действительно изгнали. А мама ушла в декрет и уцелела. В 61-м я родился.

— Вы, швейцарец, когда были в своей школе последний раз?

— Невероятная удача: именно в ноябрьские дни случилась встреча выпускников. Я пошел в школу и увидел своих однокашников выпуска 77-го года. Удивительное чувство новизны! Когда-то мы особенно не интересовались друг другом. Жили одним желанием — вон, вон из школы, да поскорей. Теперь же приходим на редкие встречи без жен и мужей. Я поймал себя на мысли: жены и мужья уходят, а одноклассники остаются. Они же когда-то не были мне близки. А тут понял — все родные!

Но на самом деле встреча была наполнена грустью. Стоит старичок. Но вдруг взглянет на тебя да улыбнется — и узнаешь в нем мальчишку. Потом начались разговоры о тех, кого уже нет. Вспомнили Митю Гайдука. Он пришел к нам в шестом или седьмом. Увлеченный музыкант, Митя и в футбол играл лучше всех. Потом он учился в ЦМШ, закончил консерваторию, стал прекрасным пианистом. На конкурсе Чайковского получил вторую премию.

— А что с ним случилось?

— Он играл концерт в Германии по приглашению. Возвращался домой через Восточный Берлин. В Бресте его стали трясти таможенники. Наверное, были с ним грубы. И, очевидно, Митя возмутился. Расплата была жестока. Его, крупного музыканта, сняли с поезда и поместили в психушку. Что с ним там сделали и чем кололи, можно только догадываться. Когда Митина мама с великим трудом привезла сына в Москву, он умер через четыре дня. Отпевали Митю в храме Всех Святых в Красном селе — там священником был его родной брат, отец Артемий.

— Ужасная трагедия…

— Мы говорили и о других ушедших. И было ощущение, что и сама смерть присутствовала на нашей школьной встрече. Нам стало не по себе. И мы выпили за то, что мы живы, что мы есть.

— Своим лирическим героям вы раздариваете собственные встречи и расставания с прекрасными женщинами. Можно узнать из первых уст что-нибудь о ваших женах?

— Мой ранний брак был совершенно русский. Мне было 22, когда мы поженились с Ириной. Второй брак — швейцарский, с Франческой. Оба брака продолжались ровно по 7 лет. Ире достался самый сложный период — быть женой пишущего человека, когда еще не ясно, что из его сочинений получится. Она как-то рассердилась: «Какого черта я первая жена писателя? Хорошо быть последней женой, а еще лучше — вдовой писателя».

— Вы улыбаетесь, коварный! А ведь Ирина попала в точку: писателю нужна жена, умеющая говорить комплименты — «талантливый, самый лучший».

— Мы с Ириной пережили наиболее трудное время. После окончания факультета романо-германской филологии пошел я в журнал «Ровесник».

— Хороший журнал был. Денежный. ЦК комсомола о нем щедро заботился.

— И вот я, еще мальчишка, сопляк, вдруг поднялся на завидную социальную лестницу: зарплата приличная, гонорары еще лучше, поездки за границу. Со мной вроде бы все было в порядке — я не врал, был честен по отношению к себе: ни слова о партии не писал.

— Писали об искусстве?

— И про это тоже, про молодежные театры, или давали переводить статьи из журнала «Штерн». В моих статьях не было лжи. И все-таки во мне сидело убеждение — ты же крошечное колесико этой машины, которая в больших масштабах производила говно. И потихоньку ты начинал себя не уважать. А если ты презираешь себя, ты ничего своего написать не можешь. Три года я поработал в журнале и понял: больше не могу участвовать во всем этом. И спустился с уютной социальной лестницы в самый низ — в школу. К сожалению, у нас учителя всегда были внизу. Все мои житейские колебания, переходы моя жена Ирина выдержала. Жена преуспевающего журналиста вдруг стала женой начинающего народника. На несколько лет я «ушел в народ». Она поддерживала меня, когда я писал свой первый роман.

— И кто кому изменил?

— Дело совершенно не в измене. Жизнь человеческая — длинная. А отношения между мужчиной и женщиной — короткие. Все-все склоняло их к расколу.

— Особенно если муж самоотверженно решил сеять разумное, доброе, вечное.

— Московские дети на первом же моем уроке с ходу прижали вопросом: «Михаил Павлович, а вы в коммунизм верите?» Расстрельный вопрос! Естественно, на него надо отвечать правду. Хотя перестройка уже делала первые шаги, приди я на полгода раньше, меня за эту правду просто могли бы уволить. Руководители школы, мудрые женщины, все повидали и знали, что главное в их деле — отчет. И они мудро сформулировали про меня: «Михаилу Павловичу мы все-все разрешаем — он отвечает за перестройку». И я обрел полную свободу делать все, что хочу. В уходившем времени я чувствовал себя каким-то беглецом, шпионом, которого легко разоблачить — дома у меня лежали запрещенные книжки. Но вдруг я осознал ранее невозможное: эта противостоящая тебе страна — твоя страна. Ты берешь на себя ответственность за нее, чтобы она изменилась. И ты для этого что-то должен сделать.

Мне захотелось что-то поменять хотя бы в своем классе, изменить закон, по которому живет и влачится эта жизнь. Веками здесь жили по принципу: сильный отнимает у слабого пайку, занимает лучшие нары, а слабого оттесняет к параше. Хотелось, чтобы в этой стране жили по закону человеческого достоинства. Пять лет я проработал в школе. Совершенно искренне и честно делал все, что мог. У меня ничего не получилось.

— Что не получилось? Ребята вам не поверили?

— Я не смог изменить страну.

— Даже титану с такой величественной целью не справиться.

— Считаю, что в этом виновата не страна, виноват я, потому что был плохим учителем. Если бы я был хороший учитель, я бы и сейчас остался в этой школе, сделал бы свое дело, несмотря ни на что.

— Не убивайтесь понапрасну, Михаил Павлович. Природа умнее ваших намерений: она подарила вам дар слова и потребовала отдачи. Признайтесь, в глубине вы осознаете, что ваши успешные книги несут страсть и убеждения автора куда надежнее, чем общение с десятком юных голов. Но мы еще не договорили про вашу первую счастливую семью.

— Не устаю благодарить Ирину за все, что нас роднило. Но жизнь сложнее, чем наше представление о ней. Мы расстались, я тогда заверил Ирину: никогда больше не женюсь.

— И сколько вы продержались?

— Год.

— Роман «Взятие Измаила» вы посвятили Франческе, своей второй жене. Где вы познакомились?

— Объяснюсь. Я живу в Швейцарии, но я не эмигрант. Я приехал туда с женой. Россия теперь, слава Богу, свободная страна. Государство не смотрит, где ты живешь, ему наплевать. Мой отъезд в Швейцарию был семейной необходимостью. Швейцарка Франческа Штёклин по профессии славистка. Она жила в России, работала переводчицей.

— Пришла любовь, явилась муза?

— Все так и случилось. Мы поженились, на ее родину отправлялись только на каникулы. Как каникулярная страна Швейцария чудесна. Но жить там, мне представляется, совершенно невозможно. Это русская культурная пустыня. Что там делать? И когда Франческа забеременела, мы хотели остаться в России. Но для нее все осложнилось. Женщине с ребенком нужна определенная родная инфраструктура — бабушки, дедушки, родные. Да и деньги большие нужны. Когда Франческа была вот с таким (выразительный жест) животом, она сказала решительно: уеду в Швейцарию. И потом уехала. Сейчас нашему сыну Константину 11 лет.

Ты любишь и искренне веришь, что проживешь с этим человеком до самой смерти и умрешь с ним в один день. Такого со мной не случилось. А потом жизнь превращает все в банальность. Семь лет мой брак продлевался во времени и угасал. Свою роль сыграл и роман. Ныряешь в него на несколько лет, потом выныриваешь — а семьи уже нет.

— Миша, после расставания с Франческой дружеские отношения с ней сохраняются?

— Конечно. Она перевела две мои книги.

— Роман «Венерин волос» кто-то уже перевел?

— Он переведен на французский, итальянский, польский, сербский и болгарский. Книга вышла на китайском в главном издательстве Китая «Народная литература» и получила премию «Лучшая иностранная книга года XXI века». Я был на книжной ярмарке в Китае. Мой переводчик — умнейший человек с потрясающим знанием русского языка, преподаватель русского языка и литературы Пекинского государственного университета иностранных языков. Он мне сказал замечательную фразу: «Я прочитал «Венерин волос» и ничего не понял. Но он меня так потряс!»

— Вы щедро растворяетесь в своих героях, наделяете их и собственной радостью, и ужасом, и сомнениями.

— Книга — такая же интимная вещь, как и женщина. Читатель остается с книгой наедине, тут и писатель лишний. Они вдвоем, как мужчина с женщиной под простыней: ты не должен понимать ее — должен чувствовать. Если состоялось — этого достаточно.

— Сверхдостаточно — дети.

— Ира родила Мишу, Франческа — Костю. Ребята дружны. Старший все время приезжал ко мне на каникулы. Летом я привез Костю в Россию. Стараюсь, чтобы сын знал русский, хотя все это сложно. Этим летом мы с Костей три недели провели в России — катались на корабле из Москвы в Петербург и обратно. Жили на даче в Загорянке. Когда завершили наши путешествия, я спросил сына с замиранием сердца: «Скажи, пожалуйста, Костя, какое у тебя самое сильное впечатление от России?» Очень боялся, что он скажет о каком-то развлечении, на которое они ходили с братом. И вдруг он, подумав, сказал: «Кижи». Меня это так поразило! Есть такие намоленные места, которые пробивают все!

— В свое время Марсель Пруст проинтервьюировал сам себя. Задам вам несколько вопросов из его анкеты. Качество, которое вы предпочитаете в мужчине?

— Главные качества человека я не делю по принципу пола. Для меня главное качество человека — чувство собственного достоинства. Оно не позволяет унижать других. Высоко ценю смирение собственной гордыни.

— У вас есть друзья?

— Когда уезжаешь из страны надолго, ты, конечно, много приобретаешь. Но, к сожалению, новых друзей ты уже приобрести не сможешь. Знакомых — сколько угодно. А друзья у тебя — только из детства и юности. Очень рад, что в мои приезды в Москву встречаюсь с друзьями. Земля становится с годами все меньше и меньше. И на ней есть теплые островки, где тебе рады, где тебя ждут. Без этого жить невозможно.

— Что больше всего вы не любите в людях?

— Хамство.

— Живет ли в вас мечта о счастье? Вопрос запоздалый. Наверное, вы тысячу раз бывали счастливы?

— Счастье — это когда ставишь цели и их достигаешь. Но важно — не ставить сразу перед собой большие цели. Поставишь цель — написать роман, и годами идешь к этой цели. Достиг цели, поставил точку, и будешь счастлив ровно полтора дня. В ночь второго дня вся твоя эйфория провалится в такую бочку без дна! Маленькие и средние цели легче достигать. Но если нет большой цели, то как же тогда жить?

— Ваши любимые писатели?

— Русскую литературу люблю всю. Это такая пирамида, из которой если выдернешь один камушек, например не любимого многими Чернышевского, то эта литературная пирамида обвалится. Люблю русскую литературу, как женщину: если любишь женщину, то не частями, а целиком.

— Какой еще талант вы хотели бы иметь?

— Музыкальность. Обожаю музыку, стремлюсь ходить на концерты классической музыки. Я не получил музыкального образования, и это меня всю жизнь мучает. Очень рад, что мой младший сын играет на саксофоне, а старший — на гитаре.

— Не хочу спрашивать, пишете ли вы стихи, но в самом стиле повествования, в слоге, в метафорическом обнажении слова угадываю вашу поэтическую настроенность.

— Для меня нет принципиальной разницы между прозой и поэзией. Писатель, если не ставит перед собой коммерческие цели, всегда пытается написать ту самую первую молитву, с которой обратился к Богу первый человек. Он обращался с главными словами благодарности Богу за то, что он создал этот мир, любовь, смерть и бессмертие. Но слова перестают означать то, что когда-то значили, и умирают. Чтобы Бог услышал, нужно найти новые, особые, настоящие слова.

— Миша, вы видели премьеру по вашему роману «Венерин волос»?

— Я очень боялся этой премьеры. Еще когда зимой Евгений Каменькович мне позвонил — не против ли я этой постановки, я, конечно, взорвался: «Против, против! Зачем?» Боялся, что произойдет то же, что происходит при экранизациях прозы. Это же смерть текста! В августе Евгений Каменькович представил мне актеров. «Вот, — говорит, — Гальпетра», — и показывает на рыженькую красивую девочку. От премьеры я ничего хорошего не ожидал. В спектакле я увидел Гальпетру и в нее поверил. Очень понравился мне спектакль. Какую-то энергию я вложил в текст, и они эту энергию взяли. И на сцене произошло чудо театра: родилось новое живое существо — спектакль. И он излучал энергию. Уже не мою — а собственную.

23 января 2009 г . 

Усмешка Джоконды

Князь Никита Лобанов-Ростовский: «Как биологические существа мужчины и женщины не приспособлены для семейного житья»

Родословная князя восходит к Ярославу Мудрому, Владимиру Мономаху и Юрию Долгорукому. Но в его американском паспорте отсутствует княжеский титул. Нет титула и на лондонской визитке Лобанова. В тех странах ценят личное человеческое достоинство превыше всяких титулов. Он заставил мир понять и оценить русское изобразительное искусство.

Николай Бенуа называл Никиту Дмитриевича одним из тех людей, которые создают культуру: «Ведь культура основана на этих людях, а не на той шантрапе, которая много болтает и прославляет всякие шарлатанские проявления нашего времени».

На открытие нового здания Дома русского зарубежья из разных стран приехали потомки эмигрантов первой волны. Список гостей из 40 человек открывал он, приехавший из Лондона. Когда высокий энергичный господин приблизился к парадному входу, оркестр юных военных музыкантов наяривал старинные марши. «Это по-русски», — подумал князь и тут же попал в окружение жаждущих встречи с ним, великолепным знатоком, самым крупным и знаменитым коллекционером русского искусства Серебряного века за рубежом.

Родился Никита Дмитриевич в Софии 70 лет назад. Отцовская семья Лобановых-Ростовских и материнская Вырубовых испытали на себе все, что обрушила на русское дворянство революция. После войны, когда в Болгарии к власти пришли коммунисты, семья русских эмигрантов оказалась в тюрьме. Его отец, Дмитрий Лобанов-Ростовский, был расстрелян в 1948 году в концентрационном лагере. Спасением для Никиты стала Франция. В Париже семья поселилась у деда и жила за счет его щедрости.

Русский мальчик в мучительных переездах из одной страны в другую отшлифовал свой характер, не позволял душе лениться, подготовил себя к поступлению в Оксфордский университет на геологический факультет. Он получил стипендию для беженцев из Восточной Европы, а в итоге — диплом бакалавра. В 1958 году оксфордский бакалавр переехал в США и поступил на геологический факультет Колумбийского университета в Нью-Йорке. Факультет экономической геологии, степень магистра дали ему возможность заниматься разработкой рудных месторождений. Ему повезло получить место в частном банке, а вскоре его назначили младшим геологоразведчиком в Патагонии, в Аргентине. Патагонский трудный опыт помог Никите Дмитриевичу избрать карьеру банкира, и вновь в Нью-Йоркском университете князь принялся изучать банковское дело.

— Я владел английским языком с оксфордским произношением, французским, русским, болгарским, испанским и в какой-то мере немецким. Был энергичным, чертовски работоспособным, и с 1961 по 1967 год был помощником заведующего международным отделом Che mical Bank. Ныне это Morgan Chase Bank. В течение 9 лет был вице-президентом Wells Fargo Bank в Сан-Франциско — заведовал европейским, африканским и ближневосточным отделами.

— Никита Дмитриевич, вы сами себе даете откровенные характеристики. Очень любопытна анкета, которую в 19 лет заполнял Марсель Пруст.

— Когда я ее прочел у Пруста, мне захотелось посмотреть на себя со стороны. Я задал себе прустовские вопросы и постарался ответить на них лапидарно и с откровенностью Пруста.

— Что ж, сейчас убедимся. Качество, которое вы предпочитаете у мужчин?

— Надежность и откровенность в дружбе.

— А у женщин?

— Доброта и ясный разум.

— Что вас удовлетворяет в ваших друзьях?

— Преданность и возможность разделить радость.

— Что вы больше всего не любите?

— Ложь и подлость.

— Ваша мечта о счастье?

— Уравновешенное состояние и по возможности здоровая старость.

— Что для вас было самым большим несчастьем?

— Смерть матери. Мне был 21 год.

— Ваши любимые писатели?

— Шекспир и Гоголь.

— Ваши любимые поэты?

— Пушкин, Шелли, Гете.

— Какой талант вы хотели бы иметь?

— Аналитические способности Джорджа Сороса.

— Как бы вы хотели умереть?

— Во сне.

— Ваш девиз?

— Древнеримский: через тернии к звездам.

— Состояние вашего духа?

— Боевое.

Никита Дмитриевич — отважный полемист. Он сражает противника прекрасным знанием предмета и разящей иронией. Его боевой дух только крепчает в принципиальных сражениях.

— Скажите, князь, что вас раздражает в современных женщинах?

— Не хочу обижать женщин своим раздражением. Лучше скажу, что меня покоряет в моей жене Джун. Это большая доброта, неиссякаемая теплота и тихая сдержанность, не способная вызвать негативные эмоции. Джун не делает замечаний, когда их можно избежать, — это очень упрощает ежедневье. И даже снимает подсознательный стресс. Как найти такого человека, я не знаю. Мне просто страшно повезло. Видимо, некоторые женщины после одного или двух браков, как воин на фронте, приобретают жизненный опыт и понимают, как легче жить с человеком, характер которого труден и непокладист. Они умеют упрощать сложности и снижают число столкновений.

— А разве мужчины и женщины по природе антагонисты?

— Как биологические существа они не приспособлены для семейного житья. Мы психологически абсолютно разные. Прибегу к статистике. В Соединенных Штатах 50 % браков распадаются после двух лет. Из оставшихся полета процентов половина расходится 7 лет спустя.

— Вы принадлежите к оставшимся 25 %. Вы много лет были счастливы с первой женой, Ниной Жорж-Пикко.

— Наш брак продолжался 30 лет. Нина была идеалом женщины — в ней я нашел и супругу, и партнера. Я начинал свою жизнь в очень трудных обстоятельствах. Когда я, геолог, добывал нефть в Патагонии, то сидел на вышке, курил и создавал в воображении образ партнера — женщины.

— Что-то холодом повеяло с вашей вышки. Наверное, думали о женщине, которую полюбите?

— Конечно. Но эмоциональное увлечение приходит и уходит. А вот соратника найти очень трудно! Я долго искал. Дал себе задание искать… К сожалению, я был под влиянием французского социалиста, написавшего книгу «Насчет свадьбы», убежденного в том, что мужчины и женщины полигамны по крайней мере до 40 лет. Браки до этого возраста обречены на провал. Петр Великий это понял и издал указ, запрещающий в России девушкам до 40 лет принимать монашество. Они могли жить в монастыре, носить монашеское облачение, но не постригаться, не давать обета.

— Как же случилось, что вы нарушили почти биологический принцип французского социалиста? Где вы повстречали Нину?

— Мы были на ужине у гениального скрипача Мильштейна, покинувшего Россию. После ужина я обсуждал с английским археологом Иоанном Грэмом особенности почвы в Индии. Землю там покрывает силикат алюминия. И вдруг к нам подсела незнакомая девочка и стала зачарованно слушать наш разговор. Нас это удивило. Когда мы расходились, я предложил проводить ее. Она согласилась. Мы перешли улицу, и там вблизи была резиденция французского посла. Ее отец Жорж-Пико был не только послом, но еще и заместителем Генерального секретаря ООН.

— Повезло же потенциальному жениху.

— Все случайно. После этого мы встречались с Ниной, и я изложил ей свой взгляд на брак. Но мой принцип не жениться до 40 не совпал с ее представлением о замужестве. Нина не согласилась ждать. Я уехал в Патагонию, работал, читал, размышлял. Вдруг получил от Нины письмо с известием, что она обручена с известным бельгийским банкиром, хозяином заводов и прочего. Это уже было серьезно. Что делать? Я предложил Нине встретиться на полпути. Она прилетела из Парижа в Нью-Йорк, я 18 часов летел из Патагонии. Поговорили, я надеялся, что наш с ней брак можно отложить или заключить заочно — есть такая возможность с помощью адвокатов. Ее родители отвергли мою дипломатию.

— Еще бы. В вашем проекте никакой романтики, один расчет.

— Да я просто хотел спасти свои 2 тысячи долларов на перелет из Патагонии… Через полтора года мы с Ниной поженились.

— Я так понимаю, ваш крепкий семейный союз все-таки распался.

— Да, это случилось 10 лет назад. Я все оставил ей. Капитал ей приносит доход больший, чем я ей давал на наши расходы.

— А дети?

— Детей не было. Потому расставание прошло менее болезненно.

— А у Джун есть дети?

— У нее двое, но не мои. Дети живут от нас отдельно.

— С Ниной вы были партнерами в собирании коллекций. Что нового дает вам союз с Джун?

— Наши интересы совпадают не только в изобразительном искусстве, но еще и в музыке. Джун была супругой моего лучшего университетского друга. Его характер тяжелее, чем мой. Он очень крепкий, воинственный, умный, привлекательный человек. Когда венгерский народ в 1956 году восстал против советской оккупации, он поехал из Оксфорда сражаться вместе с повстанцами.

— Ну просто Байрон! Джун — музыкант?

— Нет, но у нее феноменальный талант: она может писать, как Леонардо, — зеркальным образом, даже одновременно обеими руками.

— Фокусница!

— Джун по профессии графолог — по почерку может составить характеристику человека. Во Франции и Голландии по законам нельзя уволить сотрудника, это создает сложность при приеме на работу. Там не примут без графического анализа. По почерку можно определить, скажем, что человек лжец. В бухгалтеры такого не возьмут, а в дипломаты — непременно.

— Какая у вас с Джун разница в возрасте?

— Шесть лет.

— У вас в Лондоне большой дом?

— Был большой, пятиэтажный. Продали. Сейчас живем, кажется, в четырехэтажном.

— Вы начали собирать русское театральное искусство Серебряного века. Почему?

— Большинство русских художников эмигрировали из СССР. И десятилетия никто из них не был известен за рубежом, а в России о них даже не упоминали. Лишь Илья Зильберштейн посмел написать некролог на смерть Бенуа. Это уже потом вышла объемная монография о нем Эткинда.

— Вы много сделали для спасения наследия Бенуа.

— Слава Богу, в Питере открылся Музей Бенуа. Устроители торжества меня даже не пригласили, хотя музей открылся благодаря вашему покорному слуге. Николай Александрович Бенуа просил меня помочь создать этот музей. Он сам старался и не смог. Еще во времена Брежнева по моей просьбе художник Глазунов говорил об этом с министром культуры. Помогало также общество «Родина» и Советский фонд культуры.

— Знаю, вы спасли архив Бенуа. Где он?

— Он остался у Нины, и я получить его не могу, хотя наши отношения с ней вполне дипломатические.

— Никита Дмитриевич, удивителен ваш портрет, написанный Николаем Александровичем Бенуа. Вы там держите в руках рисунок художника-эмигранта Калмакова — с чертиком. Бенуа нашел в вашем лице что-то демоническое, как у Джоконды: улыбка — не улыбка. Он написал: «В этом лице есть какая-то тайна». У Николая Александровича явно был божий дар к слову.

— Я часто просил его писать воспоминания. Он проявлял желание, но бесконечные контракты с разными театрами, полеты по миру, где ставили спектакли в его сценографии или по эскизам отца, — все это поддерживало Бенуа, но и безумно утомляло. Николай Александрович любил хорошую жизнь, любил хорошо покушать. У него в доме подавались обеды из пяти блюд: салаты, рыба, жаркое… Страшно вкусно.

— Вы позволяли себе там объедаться?

— Брал от всего понемножку. Но он, к сожалению, любил попировать и выпить. У него был чудный дом. Николай Александрович сделал несколько моих портретов, они мне очень дороги.

— Так вы согласны, что у вас в лице некая дьявольщина заключена?

— Кто его знает? Наверное, есть. Я в школе по росту должен был сидеть на последней парте. Но поскольку я старался все выучить прямо на уроке, то садился на первую парту и буквально глазами вбирал в себя все, что слышал. Однажды учительница пришла к нам на дом и сказала матери: «Ваш сын очень внимательно слушает, но когда я встречаюсь с его взглядом, мне кажется, он надо мной посмеивается».

— Никита Дмитриевич, меня заинтересовало, что вы разыскали картины Павла Челищева, — этого интересного художника у нас, к сожалению, мало знают. Вы интересовались происхождением его фамилии?

— Наверное, его фамилия происходит от турецкого слова…

— Нет, это чисто славянская фамилия. Поэт и доктор философских наук Константин Кедров, 2 года назад номинированный на Нобеля, изучил родословную своего родственника Челищева Павла Федоровича. Древний предок Челищевых был в бою разрублен в чело.

— Удивлен и страшно заинтересован этим фактом.

— Ваши генеалогические линии, как и родословная Челищева, уходят к Рюриковичам.

— Хотел бы познакомиться с «раскопками» Кедрова.

— На вопрос, что вы больше всего не любите, вы ответили: ложь и подлость…

— Я — зэк, и для меня моральные качества превыше всего. Уважаю воров в законе — эти люди имеют очень строгий код между собой.

— Чем закончилась ваша переписка с Минкультом и московским правительством относительно покупки вашей коллекции бесценного русского искусства?

— Была долгая переписка, встречи, обещания. Кончилось все бессмыслицей. (В 2008 году часть этой коллекции была куплена и находится в Санкт-Петербурге. — Н.Д. ) Семь лет я занимаюсь идеей создания в столице Галереи национального портрета. Такие галереи есть и в Нью-Йорке, и в Лондоне. В России — нет. А именно сейчас совершенно необходимо это осуществить! Прошло сто лет с того события, когда Дягилев в 1905 году сделал свою знаменитую выставку русского портрета. Две тысячи портретов он набрал со всей Российской империи. Небывалая вещь! Год он ездил по усадьбам, имениям российской глуши и уговаривал людей расстаться с семейными реликвиями, привезти их в Петербург на выставку. И выставка состоялась и всех потрясла. Она отразилась в пяти огромных томах «Русского портрета». И стала эта вещь уникальной.

Сейчас отмечается столетие выставки Дягилева. Через пять месяцев Путин будет председателем восьмерки, в Питер съедутся главы великих стран. Они не раз бывали в Петербурге и в России. Поразить их нечем. Но если набрать сто живописных шедевров, отражающих развитие истории России, то было бы чем удивить гостей. В России мало чем похвастаться можно. Россия перестала быть интересной. Путин публично знакомил граждан со своей программой. Один из ее пунктов — программа по соотечественникам. В правительстве назначен человек, который должен заниматься этой проблемой. Но он ничего не делает! Мы должны были встретиться с ним в мэрии три дня назад, так он даже не приехал. Ему абсолютно начхать.

— А если бы вас попросили помочь в организации такой выставки русского национального портрета, согласились бы?

— Мало времени, но если будет распоряжение президента, то все запрыгают. Для этого нужна директива сверху.

— А позиция Министерства культуры?

— Их это тоже не интересует. Два министра публично судятся и остаются на своих постах! Абсолютная чушь. Я видел коллекцию портретов деятелей России от Николая Второго до Лужкова в кабинете главного редактора «МК» Павла Гусева. Ведь это же готовый зал для национальной галереи портрета! Россия богата своим прошлым. Эту грандиозную выставку национального портрета можно сделать, используя богатые запасники провинциальных музеев. Я ездил по России: в запасниках, в подвалах лежат портреты никому не нужных дворян, купцов — интереснейших людей России. Музеи могли бы эти портреты одолжить для выставки. В портретной галерее Англии большинство вещей из провинциальных музеев. Конечно, на создание портретной галереи нужны средства, но относительные, настолько маленькие, что это не может служить препятствием.

— Как вы себя чувствуете в Доме-музее Лобановых-Ростовских в Филях?

— Прекрасно. Придете — увидите. В музейной части — наши реликвии, портреты правителей, царей, родных. В жилой части — то, чем я живу, то есть театральная живопись. В этом доме жить страшно приятно — вокруг лес. Виден Кремль…

— Джун там бывает?

— Бывает. Нам очень хорошо, потому что в ста пятидесяти метрах от нашего крыльца — лыжная площадка. Рядом Москва-река. Так что мы с Джун ездим час-полтора на велосипедах. Прекрасные прогулки.

— Когда вы гоняете на велосипеде?

— По утрам. Мы живем, можно сказать, как новые русские. Место наше просто феерическое, такое можно видеть только в России.

— Кто заботится о вашем питании?

— Забочусь, к сожалению, сам. Гостиница на этом пространстве еще не готова — мы должны были есть там.

— Что вы себе готовите?

— К счастью, ем очень мало, главным образом сырые овощи, огурчики малосольные и свежие, кашу овсяную с орешками.