Откровения знаменитостей Дардыкина Наталья

Отшельник и его женщины

Художник Вильям Бруй: «Я постиг один секрет: любовь больше нужна женщинам»

Он бросается навстречу, широко распахнув руки, словно готовится обнять весь мир. На нем экзотичный халат с неоторванной биркой. Говорит он быстро, восторженно. Ну просто мальчишка. А ему шестьдесят. Отец четверых детей, он умудрился еще сотворить сынишку для молодой особы, желающей воспитывать ребенка в одиночестве. Его взрослые дети с радостью прибегают посмотреть на новорожденного брата. Они знают — Бруй неутомим.

Меня с ним познакомили лет десять назад в Париже, в его огромной мастерской вблизи Центра Помпиду. Вновь мы встретились с ним в Москве, на выставке его живописи в Центре современного искусства, и мы разговорились как старые знакомые.

— Вильям, в ту давнюю пору на твоих щеках еще не было таких зарослей, что-то вроде бороды…

— Да не борода это, а мои бакенбарды. (Художник руками закручивает баки в длинные жгуты, каждый в 30 см!)

— Ты сейчас похож на старика Хоттабыча.

— Вот-вот. Но на улице ко мне часто подходят дети и просят исполнить их желание.

— Знаю, что ты сначала уехал в Израиль к деду. Но почему-то не прижился на Святой земле.

— Меня все там привлекало, как, впрочем, и везде — всюду я делаю то, что умею и что хочу.

— Ты голову прикрыл какой-то ермолкой. Подчеркиваешь, что ты еврей?

— Какому народу я принадлежу и так далее, для меня это просто бред. Мне все равно, где жить. В Москве обо мне говорят, что я французский художник, и произносят мое имя на французский манер: Бруи. А я Бруй! Во Франции меня упорно называют русским художником. Действительно, куда ты ни попрешься, о тебе скажут «русский художник». Только в Нью-Йорке меня с моей фамилией считали американским художником.

— Давно я заметила некий наступательный артистизм в твоем общении: широкий жест, острота эпатажных оценок, в особенности женщин и явлений искусства.

— Ты в точку попала. Играть люблю. Случается, вхожу в вагон метро, и там на мгновение возникает некая пауза — общая тишина. Одни опускают глаза, молодежь хихикает в ладошку.

— Знали бы они, что ты известный художник, живущий во Франции десятилетия. Кстати, кто тебе тогда дал мастерскую вблизи Центра Помпиду?

— Ширак! Правда, потом наступили для меня тяжелые времена — я не справился с финансовыми трудностями, и мне пришлось уехать к океану, в Нормандию, в Дьеп, в дом, который я купил еще в 73-м году.

— Но, видать, не только безденежье тебя погнало на берега Ла-Манша?

— Душа хотела уединения. Дьеп основали еще римляне. Но главное для меня — Ла-Манш. Не могу жить без моря! Раз в неделю обязательно еду смотреть на воду. Это же вечный спектакль! От воды идет все изобразительное искусство. У Ла-Манша умопомрачительный цвет. Им упивались все импрессионисты. Они ощутили восторг от цветовых нюансов воды.

— Там осенью и зимой пустынно, людей почти не встретишь на берегу. Не страдаешь там от одиночества?

— О! Самое потрясающее в жизни человека именно одиночество. Люди не понимают, какой это подарок. Им кажется счастьем видеть себя в отражении другого. Это совершенно замечательно! На какой-то период это необходимо человеку. Но время идет и все меняет. И только одиночество поможет человеку обрести свою истину. Прийти к самому себе.

— Но мужчине холодно и голодно без женщины. Кто кормит тебя в приморском Дьепе?

— Никогда об этом не думаю. Мне надо не много.

— Зато надо печку топить.

— У меня два огромных старинных камина. В жилых домах здесь постоянно горит огонь. На подставках на огне стоит чан, и в нем постоянно что-то булькает. Каждый со своей миской подходит к нему и берет сколько хочет. На огонь я всегда могу поставить какую-нибудь картошку, колбасу… До чего же радостно общаться с природой! Живу мгновением солнечного восхода или заката. Я не одинок, когда ветер на мне проверяет свою силу. Это все мой мир. Я не ищу никаких польз для себя в своем отшельничестве. Оно для меня как воздух. Чтобы быть по-настоящему свободным, надо отсоединить себя от всяких связей.

— Но вечером, когда вымыты кисти, на мольберте новый сюжет дышит новой краской, неплохо бы у камина пообщаться с кем-то и поделиться впечатлениями дня. Кто с тобой рядом?

— У меня две собаки: один гончий дог и волосатый керн. Разговариваю с ними, как днем разговариваю с облаками, с травой. У меня завелись сова и дикий барсучок, когда в доме появилась от влажности куча улиток. И всех их слопал барсук. Он вездесущ — потаскивает у меня хлеб. А недавно спер килограмм грецких орехов и припрятал. А я их разыскал, и он рассердился.

— Что тебя потрясло на просторах Ла-Манша?

— Знаешь, Наташа, я ощутил, что не солнце восходит, а Земля несется, крутится, 1800 км в час! Я и по солнцу, и по звездам вижу, что мы несемся!

— Ты философ.

— Я не философствую — живу этим.

— Раньше ты с озорством говорил о женщинах. Они еще вьются вокруг восторженного женолюба?

— Женщины появляются сами по себе. Я постиг один секрет: любовь больше нужна женщинам. И они ее создают и распространяют. Без этого они не могут поймать тот «ген», который нужен в этот момент. Его не постигнуть никакими мужскими мозгами. Он, этот таинственный «ген», так необходим, чтобы наш мир был в постоянном действии, движении. Женщины охраняют сотворенный Господом мир. Мужики к концу жизни немножко понимают секреты, которыми владеют женщины. Ведь мужчин легко обмануть. И вы, женщины, очень хорошо умеете это делать. И слава Богу! Иначе не появились бы на белый свет мы, мужчины.

— Ты совершенно лишаешь мужчин присущей им агрессии?

— Необходимо, чтобы мужик был всегда немножко подогретый. Все эти девушки и, конечно, женщины выставляют свои достоинства на улице ли, на танцплощадке ли… Для чего? Чтобы чуть подогреть себя, но главное — подогреть мужчин или мальчиков.

— Но многие просто стараются преодолеть свои комплексы.

— Действительно. Правда жизни и правда физиологии часто в конфликте. И чтобы это благополучно совпало, нужны какие-то чары.

— Уж не с небес ли идет этот горячительный сигнал преображения?

— Это идет оттуда, откуда мы появляемся на свет.

— Чувственный Бруй в 23 года впервые стал отцом. Как поживает твой первенец?

— Моему сыну Яше уже 37. Он музыкант, играет на гитаре и этим зарабатывает деньги. У меня три дочери. Лее 36, она родилась в Иерусалиме. Когда ей было два месяца, мы уехали в Париж. Все у нее прекрасно. Лея — музыковед, вышла замуж за француза, молодого преуспевающего композитора. Он написал занятную музыку для компьютерных игр. Дочка Рафаэль (ей 26) работает с «Лицедеями», но не с Полуниным, а с Борисом Петрушанским, питерским интеллигентом. 25 лет назад они с Полуниным приезжали в Париж, и мы вместе тусовались. Сначала Рафаэль работала с ними как переводчица. Российской группе тяжело ориентироваться во Франции. Моя дочь оказалась для них «божком» — хорошо выручает во всяких сложных ситуациях.

— Рафаэль похожа на тебя?

— Она лучше меня. Ее рождение — одно из чудес моей биографии. С женой Сильвией мы были уже 9 лет в разводе. Но иногда, по настроению, она продолжала приходить ко мне в постель. И это было прекрасно. Она признавалась, как девочка: «Все равно тебя люблю». Я съязвил: «Почему же ты развелась?» Она меня поразила: «Потому что очень сильно люблю». От этой любви и родилась наша Рафаэль.

— И Бруй не остановился на этом?

— Да-а, у меня появилась другая девушка, английская красавица с огромной рыжей шевелюрой, переводчица и модель. Признаюсь тебе, все мои любови — по инициативе девушек. Грациозная и очень тоненькая Алиса увидела меня, когда я своим фотоаппаратом ловил прекрасных девушек на подиуме. В ту пору я жил на свои фотографии, и Алиса стала моей фотомоделью. А потом и женой. Наша дочка появилась не сразу, а через три года нашей совместной жизни. К тому времени Алиса от меня уже ушла — вышла замуж за другого парня. А через три месяца возвращается. «Знаешь, Бруй, муж мой весь такой аккуратненький, замечательный, чудный. Когда он ел утонченно, бонтонно, я просто не знала, куда себя деть. Меня тошнило. Я закрывала глаза и вспоминала, как небрежно и смешно ты ел макароны, и они срывались с губ и сползали на твои колени. Я это увидела, и мне стало вновь хорошо».

— И ты ей все простил?

— Конечно, она вновь оказалась рядом со мной. Это был ее выбор, ее желание — и родилась наша дочка Фиона. Это означает «Белоснежная, Белоснежка, Снегурочка».

— Дочка с мамой приезжают к тебе?

— Ко мне все мои дети приезжают. Они меня обожают. Правда, сначала они думают, что я немножко сумасшедший, а потом убеждаются, что совершенно замечательный папа, из которого они могут веревки вить. (Обеими руками закручивает длиннющие баки, придавая им форму устремленных вверх крыл.) Они давно поняли: меня обмануть можно. Но когда они попадают в западню, построенную ими без раздумья, у них возникает потребность в советах отца. И наше общение потом идет как по маслу.

— Дьеп не Париж. Кто из русских знаменитостей у тебя бывал?

— Многие приезжали. Лимонов любил приезжать. Иногда жил там один и даже написал роман «Укрощение тигра в Париже». У нас с ним до сих пор дружеские отношения. Не придаю значения его взглядам и политическим идеям. Нас роднит другое: мы с ним вместе познали вживление в новый для нас капиталистический мир и поняли, что и там живут такие же люди и творят такие же глупости. В своих романах Лимонов говорил правду, но ее опровергала старая и новая российская власть давно испытанными средствами.

— Какое у тебя впечатление от сегодняшней Москвы?

— Она словно захлебнулась в собственных разнообразных талантах. На улицах люди бодрые, вероятно, удачливые, а с другой стороны, словно не знают, в какую сторону жизни направиться. Меня удивило, что машины стоят в пробках, а их владельцы не кричат, не скандалят, а мирно ждут.

— А у тебя есть машина?

— Никогда не было. Я не люблю скорость. Когда-то жена запретила мне садиться за руль, боялась, что я на дороге буду что-то вытворять. Меня везут, а я смотрю по сторонам. Очень комфортно.

— Твои картины покупали и для музеев, и для личных коллекций. Тебе все равно, кто купит твои работы?

— Мне важно, чтобы этот человек оценил работу моего интеллекта. Ведь художник — передатчик восприятий и настроений, идущих невесть откуда. Ему природой дано опережать время. Полотно может пролежать в рулоне несколько лет, и вдруг однажды оказывается, что время, предсказанное тобой, пришло. В Москве на выставке имеют успех мои картины, написанные 30 лет назад. Что это значит? Художник глазом и кистью залез чуть дальше.

10 января 2007 г . 

Сербский романтик

Живописец Слободан Юрич: «Страсть дает мне воодушевление»

Знакомство с Юричем в Афинах считаю большой удачей в своей жизни. Прекрасный художник, сильная личность, он стал певцом своей родины — Сербии. Картины его выставлялись в Германии, Австрии, Будапеште, Париже. Сюжеты огромных полотен он черпал всюду, где бывал и куда залетала его мысль и чем в данный момент болела его душа.

В Париже, на Монмартре, его быстрый карандаш: делал наброски среди толп странников, туристов, что стекаются на этот холм соблазна, чтобы полюбоваться с высоты на яркую панораму города.

Трагическая тема

— Слободан, вы не предлагали праздной публике, странствующим красавицам нарисовать портретик за деньги?

— Нет, никогда. На моих выставках ко мне обращались с просьбой запечатлеть, и мы назначали день и час первого сеанса.

— На вашей выставке в Афинах почти не было картин трагического звучания. Зато в вашем раннем каталоге почти в каждой работе ощущается тревога, опасность и сама смерть.

— Каталог, который вы держите в руках, — отражение восьми моих антивоенных выставок. Война страшна не только тем, что физически уничтожает человека, дома, мосты и все живое. Война разрушает, отравляет душу человека. Я писал картины и делал выставки и до бомбардировки Сербии, и после. Стремился передать символику стремительно летящей смерти.

— На вашей картине — обнаженное женское тело без головы. Но явно вас в ней занимала не эротика.

— Я назвал ее «Югославия». Она символична. В ней — моя боль о разрушенной Югославии. Это наше государство без головы. Я хотел в этом полотне сказать о свободе. Сербия со всех сторон окружена другими народами иных вероисповеданий. В моей картине меня ведет мотив враждебного убийства нашей веры, нашей духовности. Но эти враждебные силы не смогут уничтожить нашу сущность, нашу веру. Она глубока и неистребима. Во Второй мировой войне Сербия была одна, а все государства вокруг были на стороне гитлеровской Германии.

Семья

— Ваша живопись воспевает гордую самостоятельность, независимость, охваченную огнем пожарищ. Несмотря на присутствие трагической темы, полотна жизнерадостны. В них чувствуется, что солнечность духа — в крови самого художника. Расскажите, пожалуйста, о вашей семье.

— Мой отец — очень известный архитектор; по его проектам построены самые крупные и значимые здания на территории Сербии.

— Не он ли был вашим первым учителем рисования?

— Да. Господь указал мне путь, а отец разглядел мой талант, дал мне первые уроки и направил учиться этому искусству.

— Что в характере отца особенно вас поразило и сблизило с ним?

— Его достоинство. Он не искал легких путей в жизни. Его талант рано обнаружил себя, поэтому институт предложил ему прийти учиться без экзаменов. А он отказался — хотел пройти свою дорогу, как и все нормальные абитуриенты.

— Слышала, будто в вашем роду есть и русские корни. Это легенда?

— Прабабушка моей мамы вышла замуж за русского. Так что моя кровь на четвертинку русского достоинства. Моя мама русский не знала в совершенстве, но бытовую русскую речь легко понимала. Когда ездила в Москву и наполняла себя множеством дорогих ее сердцу впечатлений, наш дом обогащался множеством фотографий, слайдов с русскими сюжетами.

— А вы были когда-нибудь в Москве?

— О! Я тогда был так мал, что ничего не усвоил. Хотел бы, очень хотел побывать в Москве. Но пока не получается.

— Где вы учились?

— Сначала я учился искусству дизайна в 30 километрах от Белграда, а потом закончил Академию искусства. Но там нас учили еще многим вещам — социологии, политике… А на последних курсах пошла специализация — можно было выбрать увлечение на всю жизнь. В моем дипломе написано: «Академический художник, педагог».

Прекрасные женщины

— Вы блистательно пишете обнаженное женское тело. В академии студенты работали с натурщиками?

— Постоянно! Нам говорили: «В первый день сделаешь наброски и оставишь». И на другой день, и на третий — то же самое. Пока не завершишь, чтоб тобой остались довольны учителя. Нашими натурщиками были и старики, и молодые.

— Здесь, в Афинах, на вашей выставке все любуются обнаженной женщиной, античным великолепием ее торса.

— В этой картине я люблю не ту особу, чье тело столь совершенно, а люблю саму идею красоты и не испытываю при этом никаких эротических чувств.

— Вы долго работали над этим полотном?

— Если работать долго, вещь получится тяжеловатой. Стремлюсь создать прекрасное, но не долго раздумываю над этим — пытаюсь сделать легко и красиво.

— Поэт сказал: «Чем случайнее, тем вернее слагаются стихи навзрыд». А в живописи?

— Эти случайности я люблю собирать заранее. Вспышки наблюдений очень важны при работе над картиной. Но, начав полотно, не приходится ждать каких-то случайностей. В твоей картине ты не должен оставлять никаких следов случайности. Без гармонии частей и целого не будет искусства. В живописи, как и в литературе, прежде чем начать писать, надо прибегнуть к мысли. Я видел много живописных штуковин, где в каждом мазке выпирает намерение — все на продажу! Я не рисую для денег.

— Но ведь вам приходится продавать свои картины. Как вы определяете их цену?

— По затратам моего труда: одну рисую шесть месяцев, другая возникает с легкостью импровизации. Я уже три тысячи картин продал. Они есть в Латинской Америке, в Японии, в Новой Зеландии, в Колумбии, в Венесуэле и в других странах — по всему миру. Мне важно, чтобы каждый человек нашел в моих работах частичку своей души. А купит ли он или не сможет купить, это в мой авторский расчет не входит.

Личное

— Слободан, это правда, будто вы женились на гречанке? Так мне о вас говорили в Афинах.

— Нет, моя жена сербка. Моему сыну Ивану уже 19 лет. И мой отец, и дед были Иванами. Один я Слободан. Что ж, я люблю свободу!

— А где учится сын?

— Он будет крупным биологом. Чувствую, у Ивана тоже есть своя внутренняя свобода.

— Но бывают обстоятельства, которые заставляют пренебречь абсолютной свободой.

— Да, такое бывает. Моему отцу, знаменитому архитектору, пришлось работать послом в Будапеште. Это именно он, последний посол, закрыл посольство под флагом Югославии. Простившись с дипломатией, он стал увлеченно заниматься компьютерным дизайном — он первый в моей стране опробовал эту форму.

— Наблюдаю за вами два дня, и меня поджигает ваше радостное восприятие незнакомых вам людей, возможно, и не увлеченных искусством. Что подогревает вашу душу, делает ее расположенной к добру?

— На жизнь смотрю глазами романтика, маленького сперматозоида (смеется) , выросшего в реального человека. Я еще в утробе мамы был вполне счастливым сперматозоидом. А теперь мое светлое, солнечное настроение увеличилось, заполнило меня всего. Ведь жизнь дает мне единственную возможность быть на земле. И я постараюсь быть достойным этого дара — буду проживать с удовольствием и в радости.

— Какое удовольствие вы цените больше всего — вино? женщин?

— (Хохочет.) Хорошо бы это соединить вместе, одно другому не мешает. Красное вино, в моем понимании, символизирует любовь. Красный цвет для меня не просто цвет интенсивной яркости. Это цвет любви.

— Страсти?

— Именно страсти. Страсть дает мне воодушевление, подъем. Иные нападают на красный цвет, хулят его. Я не боюсь красного цвета!

На мой взгляд, Юрич обладает силой воздействия на окружающих. Он завораживает молодым темпераментом, своим активным присутствием среди людей.

— Я запрещаю своим мыслям погружаться в дурное. Одно их появление заставляет меня инстинктивно поворачиваться к чему-то доброму, солнечному.

— Что вы больше всего цените в женщинах?

— Искренность. Это она позволяет видеть существо человека. Если я начинаю знакомство с человеком, которого буду писать, я должен знать об этом существе все.

— Вы бываете критичны к своему образу жизни?

— Ну конечно. Но знаю одно — ни от чего прекрасного никогда не откажусь.

Он и Микис Теодоракис

— Я очень удивилась, когда узнала о вашем возрасте. Число 50 никак с вами не рифмуется.

— Мне сложно судить о том, какое я произвожу впечатление на женщин. Но радуюсь, что в ваших глазах я еще молод.

— Что поддерживает вашу долгую и веселую молодость?

— Она моя подруга в творчестве. Чем энергичнее я встряхиваю себя, тем вероятнее, что меня не будут воспринимать как закостенелого художника. Вспоминаю свою первую юношескую выставку «Радиация» в Сербии. До Чернобыльской катастрофы оставался еще год. Мою экспозицию открывали в галерее военного института. Офицеры, даже генералы ходили, смотрели, общались между собой. Некоторых даже пугало изображенное на картинах. И вот они у меня спрашивают: «Где же художник? Когда придет твой отец, чтобы сказать нам пару слов о своих картинах?» Узнав, что художник перед ними, они вместе со всеми повеселились. Так что я весь из своей молодости.

— Есть ли у вас завистники — в жизни, в живописи?

— Каждый раз я это чувствую. Но пытаюсь как-то снивелировать это впечатление, не придать ему значения.

— Вы ревнивы?

— Маленькая ревность в творчестве — это хорошо, чтобы поддержать себя в нужном тонусе.

— А вы ревнивый муж?

— Нет. Нет.

— Что для вас вино?

— Вино — это не напиток, это своего рода насыщение. И процесс его изготовления — тоже искусство. Для меня вино — целая философия.

— Согласна, вино нас насыщает радостью.

— В компании женщин пью красное вино, а с друзьями — белое.

— Было ли у вас веселое прозвище?

— Юки! И для мамы, и для отца я всегда был Юки. Школьные учителя тоже предпочитали мне говорить «Юки». А вот почему-то мама, когда я был очень маленький, любила называть меня Миша.

— У вас есть портрет Микиса Теодоракиса. Вы дружны с ним?

— Я очень его люблю. Он хороший и умный человек. Никогда я не испытывал таких чувств, как поклонение, восторг, но Микис вызвал во мне целую волну этих чувств. Он мудрец. Однажды мы проговорили с ним два часа, и у меня осталось впечатление, что я общался с живой историей. Микис рассказывал мне о своей судьбе: он был коммунистом и за свою убежденность столько выстрадал, что вспоминать об этом страшно. Я услышал от него потрясающее признание: «Я всего лишь капля своего народа. Все, что я сделал, сотворил, — я сделал вместе с ним».

Эта мысль Микиса приводит меня в восторг. Быть каплей своего народ — это и моя мечта.

Афины Апрель 2008 г. 

Гений смеха и… мат

Юз Алешковский: «Поистине, дорогие мои, мы молодеем, как только следуем судьбе»

В день Пресвятой Богородицы в 200 километрах от Нью-Йорка, в своем лесном доме, известный писатель и поэт Юз Алешковский отпраздновал свое 75-летие. Его песня «Товарищ Сталин, вы большой ученый…» вылетела из тюрьмы и стала народной, без имени автора. Рукописные книги Алешковского читали подпольно, а роман «Николай Николаевич» вышел в Америке в 1970 году, еще до приезда туда автора. Восемь его книг опубликованы в разных странах. Талант Алешковского заслужил международную Пушкинскую премию в 30 тысяч немецких марок, учрежденную меценатом Альфредом Тёпфером. В наградном листе записано: «За творчество, которое сделало его одной из ведущих личностей в литературе XX века».

Озорному, хулиганскому, искрометному языку Алешковского тщетно пытаются подражать — унавоживают свои сочинения матом. Но язык этих авторов все-таки остается мертворожденным. Книги «Кенгуру», «Николай Николаевич», «Карусель», «Синенький скромный платочек», да и другие вещи мастера доводят читателя до гомерического хохота. Звуковой иронический ряд Юза разоблачительно точен. Так, бывший солдат Отечественной войны пишет письмо «генсеку маршалу брезиденту Прежневу Юрию Андроповичу», а пьесу автор называет «Борис Бодунов».

Юз Алешковский слывет в читающем мире озорником и гением языка. В его рассказы и романы хлынул расхристанный, убойный народный говор. Для героев Юза ядреный мат так естествен и крепко прибит к месту — его от характера рассказчика не оторвать: это единственно возможный словарь в данной ситуации. Лучше не скажешь! Без терпкого хулиганского словца фраза потеряет свой стержень, свою убойную силу. Обстоятельства гнут и ломают русского мужика, а он эту «жистянку» хлестнет матерном, рубанет могучим глаголом — глядишь, и спасется.

Фазиль Искандер по этому поводу сказал: «Алешковский — единственный русский писатель, у которого непристойные выражения так же естественны, как сама природа». А у подражателей, навтыкавших в текст мат без нужды и разбора, эти словеса вызывают только ощущение непотребной мерзости.

Откройте маленький роман «Николай Николаевич», написанный в 1965 году. Начальная фраза сперва оглушает, а потом затягивает — не расстаться. «Вот послушайте. Я уж знаю — скучно не будет. А заскучаешь, значит, полный ты мудила и ни х… не петришь в биологии материальной, а заодно и в истории моей жизни. Вот я перед тобой мужик-красюк, прибарахлен, усами сладко пошевеливаю». Этот красавец, породистый вор, принят в НИИ для сдачи спермы. Анекдот. Но как разыгран! Речь рассказчика с потрясающим размахом комизма. В этом памфлете многое на уровне народной философии: «Жена, надо сказать, — загадка. Высшей неразгаданности и тайны глубин. Этот самый сфинкс, который у арабов — я короткометражку видел, — говно по сравнению с нею».

Народная цветистость речи, острота наблюдений и оценок вызывают к герою симпатию: «Ты помногу не наливай, половинь. Так забирает интеллигентней и фары не разбегаются. И закусывай, а то окосеешь и не поймешь ни х…».

Юз юбилейного возраста, когда донимают вопросами о его мате, не оправдывается — спокойно объясняет: «Временами меня смущает мое сквернословие. Но это вжито с детства, это язык улицы, я его не выбирал, он мне навязан судьбой, жизнью».

Герои Алешковского тоже выросли не в литературной колбе. Автор не позволил себе превратить их говор в дистиллированную воду. Юз брезгливо относится к языковой фальши. У него руки не поднимутся олитературивать текст. Естественность, натуральность жеста, реплики, гнев против рабской зажатости — вот что покорило читателя первого романа «Николай Николаевич». Михаил Рощин считает эту сатирическую, «даже хулиганскую» вещь книгой «прежде всего о любви, я бы даже сказал, одной из лучших современных книг о любви».

Лагерная песня Юза «Окурочек» — это сладкая и горькая тоска о женщине, о невозможности любви. В ней — и биография автора, и страдания миллионов заключенных: «Из колымского белого ада шли мы в зону в морозном дыму. Я заметил окурочек с красной помадой и рванулся из строя к нему. «Стой, стреляю!» — воскликнул конвойный. Злобный пес разорвал мой бушлат…» Эту лирическую балладу автор посвятил хорошему поэту Владимиру Соколову, умевшему любить и страдавшему от неразделенности чувства. Лирическое дыхание песни рвется от ударов тюремщиков: «Шел я в карцер босыми ногами, как Христос, и спокоен, и тих, десять суток кровавыми красил губами я концы самокруток своих».

Иные, не зная биографии Юза, называют его диссидентом, отсидевшим срок за политику. Писатель откровенно говорит: «Я попал в лагерь в 1949 году за хулиганство. Служил тогда на флоте, и мы, матросы, находясь крепко «под балдой», увели служебную машину, потом была драчка, полундра, выяснение отношений с патрулем, мое выступление в зале вокзального ресторана, где под соло барабана я пел свои песенки, разборка в милиции… Короче, я получил четыре года, но ухитрился отсидеть на год меньше, так как дал дуба Гуталин (так зэки называли Сталина)».

Поразительно, на каком смелом, издевательском уровне обращался молодой зэк в своей песне к вождю: «Товарищ Сталин, вы большой ученый, в языкознанье знаете вы толк. А я простой советский заключенный, и мой товарищ — серый брянский волк». Нынешняя публика не знает, какое жуткое смятение вызвала в интеллигенции эта неграмотная книжечка Сталина о языкознании, уничтожившая наследие великого академика Марра. Например, наш преподаватель Березин не вынес глумления над ним и повесился. Нам не разрешили не только пойти на похороны, но даже выразить соболезнования.

Смех Юза, и молодого, и уже прославленного, поистине раблезианский.

Иосиф БРОДСКИЙ: «Сентиментальная насыщенность доведена в нем до пределов издевательских, вымысел — до фантасмагорических, которые он с восторгом переступает… Голос, который мы слышим, — голос русского языка, который есть главный герой произведений Алешковского… Этот человек, слышащий русский язык, как Моцарт… Он пишет не «о» и не «про», ибо он пишет музыку языка, содержащую в себе все существующие «о», «про», «за», «против» и «во имя». Иосиф Бродский находит корни стилевого родства Алешковского с Гоголем, Андреем Платоновым и Михаилом Зощенко. И дает потрясающее определение своеобразия таланта Юза: «Перед вами, бабы и господа, подлинный орфик: поэт, полностью подчинивший себя языку и получивший от его щедрот в награду дар откровений и гомерического хохота, освобождающего человеческое сознание для независимости, на которую оно природой и историей обречено и которую воспринимает как одиночество».

Андрей БИТОВ: «Радость жизни — основная моральная ценность, по Алешковскому. Извращается жизнь — извращается и ценность. В этом природа его гротеска и метафоры… Все это шокирует, кричит. За криком можно и не расслышать, под шоком — не разглядеть. Между тем Алешковский говорит очевидные вещи. Что же делать, если мы настолько принюхались и прижились, что не видим, не слышим и не обоняем?.. Вот вам под нос — чего воротите? — ваше же…»

Алексей АЛЕШКОВСКИЙ, сын Юза. Ему 36 лет, он закончил Литинститут, стал журналистом, его мама — первая жена Юза Ирина — филолог, африканист.

— Мы с отцом перезваниваемся. Он изредка бывает в Москве. Иногда останавливался у меня, теперь — у своих новых друзей: Леонида Ярмольника и Андрея Макаревича. С «Машиной времени» он записал свой новый диск. Пала с малых лет воспитывал меня в духе поклонения правде. Он насаждал во мне эту правду, как Екатерина картофель: «Алеша, говори правду. Всегда говори правду». С тех пор я так и говорю. Он сам пострадал от этой моей «правды». Много лет назад позвонил мне и спросил: «Алеша, ты по мне скучаешь?» Я покопался в себе и сморозил: «Нет такого чувства». Он до сих пор этого забыть не может. Когда мне было семь лет, он спросил: «Ты знаешь, Алеша, как дети делаются?» Тут я соврал, ответил ему: «Нет». Я, конечно, уже знал. Папа помолчал, потом одобрил мою непосвященность: «Ну и не хера тебе знать». (Смеется.) Еще папа посоветовал мне не любить женщин с карими глазами. Но со мной все-таки это случилось. Моя бывшая жена была кареглазой… Я развелся с ней.

— Предостережение отца оказалось пророческим?

— Возможно. Кстати, у отца и моей мамы глаза карие. Я унаследовал свои от ее отца, моего деда-латыша, глаза стального цвета.

— Что вы позаимствовали от Юза?

— Дух противоречия и любовь к правде остались во мне навсегда. Вероятно, от отца во мне упертость и бытовое занудство. Я не очень силен в метафизике занудства. Но надо пожить с ним или со мной, повариться в нашем общении, чтобы это почувствовать. Если газетная стилистика позволяет, замечу: мужики делятся на мудаков и зануд. И зануды, на мой взгляд, предпочтительнее. Есть исключения — некоторые умудряются сочетать в себе оба эти качества.

— Что еще у отца переняли?

— Я очень хорошо готовлю. Это наследство отца. Он изумительно стряпает. И первая его жена, и вторая — обе они Ирины — любят вкусно накормить. Но как они там, в Штатах, готовят, нам и не снилось! Ира «сочиняет» и колдует по журналу «Гурме», делает фантастические вещи. Однажды в мой приезд она приготовила невообразимый китайский суп с грибами, лососем, с разными овощами, пряностями. На столе были креветки по-китайски, даже торт она испекла по китайскому рецепту. Отец готовит мясо и овощи. Гениально делает плов. Мясо ест полусырое. У него замечательные зубы — все свои и без единой пломбы. Мне передалась его любовь к приготовлению мяса, и ем я его тоже полусырым.

— У Юза с Ириной есть дети?

— У Иры от первого брака сын Даня. Считаю его своим братом. Общих детей у них нет.

— Какие книги Юза вы больше всего любите?

— «Николая Николаевича» и «Кенгуру», конечно.

— Что вы подарили отцу к юбилею?

— Сайт yuz.ru.

Зайдите на этот сайт Юза — он набит интереснейшим материалом, вы узнаете нового Алешковского, автора цикла ЮЗ-ФУ «Чаинки», и подивитесь поистине восточной образности и краткости, изяществу слога:

Столько б юаней ЮЗ-ФУ,

Сколько блох у бездомной собаки,

Он бы, ядрена вошь, тогда не чесался.

И еще:

Пусть династия Вынь сменяет династию Сунь,

Пусть династия Сунь сменяет династию Вынь —

Любовь не проходит.

В декабре 2000 года, накануне года Змеи, «МК» решил подготовить несколько блиц-интервью со знаменитостями из нашего серпентария, где соседствовали Юрий Любимов, Валерий Золотухин, Фазиль Искандер, Александра Пахмутова с Алешковским. Мой первый звонок Юзу рассмешил его, но он не отказался участвовать в игре.

— Дорогой Юз, знаете ли вы, что рождены в год Змеи?

— Год Змеи — это существенная мифология моей биографии.

— Что-то проглядывает в вашем характере от ужасающей красавицы змеи?

— Я должен был бы находить в себе мудрость, изворотливость и грациозность движений. Но в себе этого не замечаю, потому что считаю себя человеком скромным и много о себе не думающим. Если эти качества во мне замечают любимая жена и хороший друг, мне это приятно.

— Приходилось ли вам столкнуться нос к носу с ползучими существами?

— Личные встречи не случались. Признаюсь, у меня некоторая неприязнь к змеям, особенно к мелким. К удавам — совершенно другое у меня отношение. Почему — я уж не знаю. Наверное, разгадка кроется в подсознании. Я не питон и ни с какой другой змеей себя не ассоциирую. Я не худой. Но, думаю, вы несколько упрощаете психологическое отношение человека к самому себе, втискивая его в рамки астролого-мифологических понятий. Если отнестись к вашему змеиному опросу шутливо, то внесу ясность в свои взаимоотношения со змеями: наверное, я потому недолюбливаю змей, что бессознательно недолюбливаю и себя.

— Приходилось ли вам по-змеиному сбрасывать кожу?

— Конечно, приходилось что-то сбрасывать, но не так часто, один-два раза в жизни. Это происходило не мучительно для меня. Наоборот, с замечательной легкостью, с зудом кожи и души, с шелушением отвратительных, всяких отживших мыслей, исчерпавших себя понятий и отношений.

— Россию собираетесь посетить?

— Возможно. Но мне неохота ехать в такую паршивую погоду, даже из дому выходить лень. Весной, в тепле, по делам и просто так, для кайфа, в Москву наведаюсь. Теперь и вас спрошу. А вы в каком году родились?

— Я из вашего серпентария: почти по Лермонтову — и Змея с Змеею говорит.

— Неплохо, неплохо придумано. Ну что ж, всем хорошего Нового года и так далее и так далее.

Накануне его 75-летия я вновь позвонила Юзу.

— Юз, здравствуйте, вам звонит Наталья Дардыкина, обозреватель «МК». Через реки, горы, и долины, и океан примите наши объятия и сердечные поздравления с вашим юбилеем. Как вы себя чувствуете?

— Ничего. Слава Богу. Не было бы хуже.

— Мы вам желаем большого здоровья.

— Спасибо. Очень рад.

— С каким новым произведением вы пришли к юбилею?

— Сочиняю сейчас один роман. Тяжелое для меня занятие. Но если серьезно — есть у меня кое-что в работе.

— Вы переехали сейчас в лесной дом. Наверное, была причина? В Москве ахают, когда Макаревич рассказывает про ваше новое житье-бытье. Хочется от вас услышать, что это за дом, что это за места.

— Этот дом действительно в лесу. Но это не значит, что мы в дикарстве проживаем. Это в 10 километрах от университета, где преподает моя жена, профессор филологии. А вообще-то я не готов сейчас давать интервью. Вы так по-газетному… наскочили.

— А как же иначе, мы же далеко от вас, и поймать вас непросто. Скажите, в вашем пруду рыба водится?

— В пруду рыба есть, но мы ее не ловим. Этим занимаются коршуны. Пруд не настолько велик, чтобы там водились щуки.

— Вы купаетесь в пруду?

— Нет, тут рядом озеро ох…енное.

— Охотиться собираетесь?