Хроника стрижки овец Кантор Максим

Записки все еще не сумасшедшего

Вот, написано премьер-министром:

«Прогрессирующее имущественное расслоение, которое, может быть, было менее рельефным в условиях экономического роста, на фоне кризиса приводит к открытым конфликтам между обеспеченными и бедными людьми. И во многих регионах мира возрождаются вполне, на мой взгляд, экстремистские учения о классовой борьбе, происходят уличные беспорядки и террористические акты», – это цитата из Медведева.

Автор фразы «свобода лучше, чем несвобода» говорит, что, хотя классы и есть (имущественное расслоение обозначает классовое расслоение) – тем не менее надо считать классы яко небывшими.

То есть, классы есть, но их как бы и нет. Классы не надо признавать за таковые.

На первый взгляд это слова безумца.

Однако, скорее всего, данное пожелание будет принято к сведению обывателями: сознание обывателя расшатано настолько, что обыватель готов признать, что в его сегодняшней судьбе виноват Маркс, придумавший классовую борьбу; что Ленин костлявой рукой из гроба уворовал его пенсию, что Россия – это Европа, что цивилизация на свете одна, что зима – это лето, классов не существует, а если Абрамович богаче нас – это потому, что он открыл Северный полюс и получает премию от академии наук.

Некогда Пушкин написал, что мы все глядим в Наполеоны, но это неправда: никто из нас не хочет придумать кодекс законов, да и не способен. Когда выходим на митинг, мы первым делом сообщаем, что программы у нас нет – а вышли мы просто так, для необременительного самовыражения.

Законов придумать не можем – но вот опровергнуть закон, сказать, что явления природы нет, хотя оно есть, – это бывает.

Чернышевский поправил пушкинскую формулировку, сказав, что в каждом русском сидит не Наполеон, а маленький Батый. Но и это неправда: в либеральные батыи идут особо одаренные, а рядовые граждане довольствуются небольшими размерами уворованного. Батыю надо сражаться.

Нынешний баскак знает только процент прибыли.

В каждом сидит не Батый, и тем более не Наполеон, – в каждом российском гражданине сидит маленький Сердюков. И не потому, что бывший министр обороны (что пока не доказано) потворствовал мздоимству.

А потому, что министром обороны, премьер-министром, писателем, политиком, общественным деятелем – сегодня может стать любой. Сердюков есть доказательство высокой гражданской проходимости.

Набор убеждений и взглядов до того прост, что его можно освоить за пятнадцать минут.

На экране компьютера имеется опция «корзина» – туда валят все плохое. И в мозгу обывателя сделали соответствующий резервуар, куда поместили все зло мира. Зло называется «тоталитаризм», его воплощал коммунизм.

У русской интеллигенции имеется история борьбы с диктатурой. Однажды российскому интеллигенту потребовалось сделать умственное и нравственное усилие, чтобы понять: советская власть лицемерна, скрывает правду о терроре и лагерях. Это было героическим умственным процессом – интеллигент сформировал свое сознание вопреки идеологии.

Обвинение советской власти справедливо – но, как и всякое суждение, и данное суждение требует уточнений, обдумывания, дополнений.

Поскольку с тех пор случилось много разного, можно было данное суждение (нет, не пересмотреть!) усложнить.

Но раз сделанное усилие оказалось чрезмерным – поэт и художник не в состоянии сделать еще одно умственное усилие. Нравственная позиция сформулирована до пенсии. Ежедневный мыслительный процесс – это для интеллектуалов, для академической публики, но никак не для российских интеллигентов. Российский интеллигент читает только журналы, усилие нравственное интеллигент совершает однажды, когда примыкает к партии. А если примкнул, то затем думать не надо – сигнальная система интеллигента среагирует сама. И реакция интеллигента прогрессивна: он ненавидит тоталитаризм, он – за хорошее!

Коммунизм, революция, Сталин, поделить, равенство, классы – в мозгу обывателя немедленно вспыхивает красная лампочка опасности. Он надрессирован защищать свободу!

Прошу понять: автор данных строк считает сталинские лагеря преступлением. Но развал и дележ страны, устроенный в 1990-е годы, с этим преступлением – не связан. Более того, то, что происходит сегодня – происходит по абсолютно иному сценарию. Было бы странно винить во всем чуму, если больной умирает от проказы – это разные заболевания.

Однако сделать еще одно усилие интеллигент не может. Он, как собачка Павлова, привык сдавать урок: «Сталин – классы – революция – поделить – тоталитаризм».

Садись, пять.

Недавно читал в сети сообщение взволнованной дамы (поэтессы): Гитлер убил 35 млн русских, а Сталин – 60 млн! Красная лампочка в сознании дамы вспыхивает не переставая – у дамы пожар совести! Никаких умственных сил не остается на то, чтобы сложить эти две цифры и, получив 95 млн убитых, вычтя их из населения страны, спросить себя, кто же сажал в это страшное время картошку.

Но такой анализ для либерального наблюдателя чрезмерен.

В ходе социальной селекции получен уникальный продукт: либерально ориентированный, искренний свободолюбивый болван.

Вы можете раздеть страну и уморить ее голодом – но скажите болвану, что виноват в развале страны Сталин, и у болвана вспыхнет красная лампочка совести.

Вы можете своровать все недра земли, но скажите болвану, что коммунисты убили в лагерях сто миллионов, а вы спасаете недра от произвола – и интеллигенты вам будут целовать пятки как спасителям народного добра.

Происходит непостижимое: люди, обиженные во всем, – костерят идею равенства.

Люди униженные огрызаются на тех, кто говорит им, что быть рабами стыдно. Причем делают это страстно, с азартом, подтягивая дырявые штаны.

Ленин, конечно, тиран. Но у него была неплохая фраза: «Раб, который не осознает своего рабского положения, есть холуй и хам». Грубовато сказано, но верно.

Нынче велено считать, что классов в природе нет, про классы – это злокозненный Маркс наврал! Ведь сколько зла эти коммунисты принесли России, не расхлебать!

Тост нового 2013 года

Что будем делать?

Это важно.

Недавно ситуация казалась безнадежной. Сейчас все изменилось.

Когда проблема сложная и делается еще трудней, то однажды набирается столько компонентов, что их необходимо рассортировать. Расставляешь детали по порядку – видишь: все просто.

Перелом во Второй мировой войне наступил в декабре 1941 года, когда Гитлер дошел до Москвы, в Африке англичан разгромили, японцы разбомбили Перл-Харбор, и тут еще Гитлер объявил войну Америке. В этот момент – в момент предельного торжества нацизма, когда фюрер сказал: «Фактически мы уже выиграли войну» – в этот момент случился решительный поворот. Вместо нескольких войн, дипломатических маневров и лживых обязательств – образовалась мировая война, все соединилось в единый внятный сюжет: вот мы – и вот они.

Перелом в безнадежной новейшей Российской истории наступил сейчас.

Задача перед страной простая: необходимо победить олигархию.

Не отдельный клан Путина, но олигархическую систему власти, которая порождает путиных, березовских, усмановых, прохоровых, ходорковских, абрамовичей, гусинских и т. п.

Ниже – элементарные социальные истины.

Чтобы победить олигархию, общество должно быть структурировано, причем стратификация общества должна не совпадать с той стратификацией, что навязана олигархическими кланами. Границы страт должны идти поперек границ корпораций и вопреки корпоративным интересам.

Постсоветская трагедия состояла в том, что общество утратило иерархию, в одночасье сделалось аморфным. Социум конструировали заново, поделив на сектора добычи, а семьи, народы, нации, убеждения и профессии – заменили безразмерным понятием: средний класс. Отныне редкий человек мечтал стать космонавтом, хирургом или учителем. Но все хотели стать представителями среднего класса. Обществу внушили, что средний класс – это гарантия прогресса и демократии, а наличие прав среднего класса – это венец общественного развития. Как мы гордились, создавая безыдейный средний класс, измеряемый размерами потребительской корзины, наличием права на голос и знанием курортов. Заговорили все разом и сказали: дай!

Подобно кредитам финансового капитализма, набор гражданских прав был не более чем акциями: купить ничего невозможно. Внедрение мыльного пузыря «открытое общество», борьба за права, которые невозможно реализовать (вы можете сказать, что хотите – но при отсутствии убеждений это не поможет), – и полное отсутствие взаимных обязанностей – все это привело к тому, что общество стало предельно рыхлым. У членов открытого общества нет взаимных обязательств: защиты сирот или пенсионеров, армейского долга, распределения бюджета по нуждам образования, медицины, науки – но есть долг перед корпорацией. Свои – поймут; остальные – быдло.

Вышеперечисленные блага гражданин надеется получить от корпорации, а государство будет выполнять обязанности корпоративного мажордома – поднимать шлагбаум, когда едем на курорт. В тот момент, когда мыльный пузырь лопнул и открытое общество и финансовый капитализм перестали существовать, – в этот момент наступила абсолютная власть олигархии: единственные скрепы социума отныне – гарантии корпораций.

Так называемая коррупция – есть не что иное, как система жизнедеятельности корпораций, и клан Путина здесь совершенно ни при чем. Чекист виноват, так же как и остальные.

У нас произошла подмена понятий. Мы связали коррупцию с ростом чиновного произвола, тогда как чиновничьи взятки – лишь одна из форм коррупционного механизма. Да, взятка чиновнику – это плохо, но запредельная зарплата радиоведущего, пиар-агента, колумниста, галериста – это точно такая же взятка. Данный труд не стоит тех денег, какими оплачен, – обществу от трепа колумниста или рекламы бренда никакой пользы нет. Цена работы установлена мафиозным путем – как и у чиновника. Корпорация менеджеров правительства хочет получать не меньше, чем корпорация нефтяников или пиар-агентов – это их право. Либеральный рынок приватизировал все – и государство тоже. Конфликт между честным бизнесменом и нечестным чиновником – не более чем соревнование между членом ООО «Река» – и членом ООО «Озеро»; разницы между менеджерами нет никакой. Когда менеджеры «Реки» разваливают «Озеро», они поднимают свой оклад.

Дискредитация института власти и церкви – есть необходимый шаг в окончательной победе олигархической формы правления в России. И сейчас члены корпораций этот шаг и совершают.

Программы у мифической оппозиции будто бы нет – как нет и кандидата на управление корпорацией государства; требуется выставить государство на аукцион – там будет видно. На деле программа есть – это программа олигархическая, и никакая иная произнесена быть не может и произнесена не будет.

Чтобы победить олигархию, общество должно быть стратифицировано вопреки сегодняшним границам корпораций.

И первой стратой должна стать новая русская интеллигенция – с моралью и кодексом чести. Этот кодекс должен не совпадать с моралью рынка – так, как это и было у русской интеллигенции.

Вчера еще интеллигенция появиться не могла: сегодня место освободилось. Прежде мнилось, что столичные бульвардье и есть рудимент интеллигенции, сегодня не мнится.

То, что именует себя креативным классом и интеллигенцией, является не чем иным, как либеральным мещанством. В этом нет обиды, это просто социальный факт.

Понять, что перед нами мещанство – просто: данная страта не располагает никаким убеждением и знанием, превосходящим убеждение и знание работодателя. Внутренний кодекс мещанства и кодекс рынка – совпадают. Вот и все.

Высшим авторитетом отныне является не мораль и не сострадание – но успех в бизнесе. Выбрав лидером олигарха и открестившись от народа, мещанство обозначило себя как известную социологии страту.

Вы можете представить Достоевского, выбирающего своим лидером Рябушинского, или Чехова, которому нечего добавить к словам Мамонтова? Такого представить нельзя – как нельзя именовать издателей глянцевых журналов и пиар-агентов – интеллигентами. И это надо очень точно понять.

Ситуация следующая. В России либеральное мещанство выступает против коррумпированного чиновничества. Чиновничество является одной из корпораций, но в целом для развития олигархической формы правления – это преграда. Планктон олигархии, мещанство, требует демонтировать государство. Вот, собственно, и все.

Преодолеть эту ситуацию можно лишь путем утверждения морали, превосходящей корпоративную, превосходящей логику рынка. В тот момент, когда появится интеллигенция и мещанство займет свое место – в этот момент олигархия потеряет моральное преимущество.

Это будет первый шаг.

Лики России

В 1990 году Ростропович показал мне холст Григорьева «Лики России». Дело было в лондонской квартире Славы (я не панибратствую, просто Растропович со всеми пил брудершафт, выпил и со мной, эта история – дань дружбе), я тогда прожил у него месяц и участвовал в реставрации картины.

Григорьев, когда уезжал из России в эмиграцию, разрезал этот холст на четыре части по вертикали и наклеил на ширму – так и увез, как предмет мебели. Потом Григорьев скитался по разным углам, он был и театральным художником, и живописцем. Признания при жизни не получил, умер во Франции. Оставалось много холстов – добротной реалистической живописи. В девяностые годы картины стали попадать на аукционы. Брали Григорьева на торги неохотно – реализм в это время вышел из моды, казалось, что навсегда. В Москве в девяностых вовсю цвела мораль «новой школы кураторов», и кто-то (кажется, живчик Бакштейн) объявил, что пора забыть, что существует кисть и холст. Одним словом, шансы у Григорьева на рынке были невелики, это не абстракция, не загогулины, а дотошная реалистическая живопись: нос нарисован на том месте, где и бывает в природе.

Картина «Лики России» была безнадежна во всех смыслах. Изображен убогий пейзаж: косогор, лошадка, телега, вдаль уходит необжитое пространство с редкими избами. И на первом плане, образуя нижний фриз – кривые лица баб и мужиков. Перспектива сплющена, на манер иконописи – в целом это бесперспективный взгляд на жизнь русской деревни. Создается впечатление, что художник не приветствует прогресс. Ну скажите, кому в те свободолюбивые годы такое могло понравиться? Ростропович, однако, купил – стоила ширма 30 тысяч фунтов. Слава переживал, что вывалил бешеные деньги, он у каждого гостя спрашивал: ну ведь неплохая же вещь? Ну правда же неплохо, да? Картину отреставрировал Сергей Есаян. Полоски холста сняли с ширмы, сшили, заделали швы. Я помню, как подбирали краски, чтобы швы стали назаметны. Коллекция Ростроповича была огромна – Григорьева он перевез к себе в Париж на авеню Мандель, там было много сотен русских холстов. Слава переживал коллекционирование как борьбу на баррикадах.

– Вот, еще одну вырвал у них из лап! Понимаешь, – говорил он, – я спасаю живопись от чекистов. Чтобы ничего этой кремлевской сволочи не досталось. Я даже компанию основал – Сракс!

Он объяснил, что СРАКС – это аббревиатура: Slasva Rostropovich against Kremlin Shit – Слава Ростропович против кремлевского дерьма. Я не знаю, существовала или нет такая компания – или он выдумал компанию, чтобы усилить свое заявление. Коллекция росла, в ней были поразительные вещи. Больше всего я любил вот эту вещь Григорьева – возможно, и потому, что видел, как ее спасают. Сегодня эта вещь стоит по меньшей мере миллион – Григорьева оценили. Впрочем, с такими-то ценами на нефть можно и «Лики России» оценить. После второго миллиарда глаза сами раскрываются. Ростропович умер, а его семья решила продать коллекцию на аукционе Сотби – деньги аховые. Алишер Усманов, российский воротила, связался с аукционным домом до торгов и выкупил всю коллекцию разом. Поторговался, сбил цену для оптовой покупки, купил коллекцию – и преподнес картины в дар Владимиру Путину. В конце концов, если отечественные спекулянты акциями собирают прекрасное, отчего бы и президенту страны не иметь свое собрание? Хуже он, что ли? Тот факт, что президент в прошлом – полковник ГБ, а Слава спасал картины от чекистов – может вызвать улыбку. Сегодня коллекция находится в питерской резиденции. Говорят, раз в месяц можно сходить на экскурсию, ведь и в Букингемский дворец Елизавета пускает – у них там Вермеер хороший. Так «Лики России» вернулись на родину.

Анабазис «Ликов России» является точной иллюстрацией всей Российской истории. Так вот мужики и крутятся – от ЧК до ФСБ, а в промежутке – аукционные дома, воровские малины и свободный рынок.

Русская народная сказка

Есть много историй про оборотней. Современники были убеждены, что Чезаре Борджиа ночью преображается в вурдалака. Есть история про Мелезинду Лузиньян, которая была драконом. Супруг вошел без стука к ней в опочивальню и увидел у жены чешуйчатый хвост. Есть китайские предания о лисах, оборачивающихся женщинами. Раввин, создавший глиняного Голема, и доктор Джекил, открывший способ превращаться в мистера Хайда, – они в своей алхимии пользовались рецептами, сохраненными в преданиях.

Автор данного текста не подвержен суевериям более других, напротив, склонен рассматривать явления с точки зрения логики. Допустим, оборотней нет. То есть мы верим в то, что акция «Газпрома» соответствует ста рублям, а в то, что Мелезинда летала вокруг замка, – в это мы не верим. Вампиров, полагаем мы, нет. Зато верим, что государственные облигации будут когда-нибудь погашены. Верим в финансовый капитализм, то есть в то, что нарисованное на бумаге соответствует реальной работе промышленности в мире, – а народные предания подвергаем сомнению. Позвольте спросить, а почему так? Почему следует доверять всякому деятелю из сословия экономистов больше, чем свидетельствам поколений своих предков? Каким критерием мы руководствуемся, давая такое предпочтение? Вот, скажем, министр финансов сказал, что кризис кончился и надо опять вкладывать деньги в акции нефтяных компаний. В это вы верите? А сотни тысяч сказителей, не сговариваясь, оставили истории о том, как люди оборачиваются животными, – и вот в эту простую – естественную! – вещь мы поверить не можем?

Оборотничество – не есть что-то колдовское и недоступное пониманию. Это просто-напросто нахождение между двумя мирами, не что иное, как обычное промежуточное состояние, то, что иные философы определяли как сумерки души. Свойства и качества двух полярных субстанций оказываются взаимосвязаны – оборотень есть как бы трансформатор, он аккумулирует две несхожие субстанции.

Рассмотрим оборотничество применимо к социокультурной эволюции человечества. В этом смысле Россия – страна-оборотень. Она обращается то в Запад, то в Восток, не являясь, по сути, ни тем, ни другим. Она – обыкновенный вервольф, вот эта ее оборотническая природа и должна быть учеными изучена. Кем является дама Лузиньян – женщиной или драконом? Она является оборотнем, соединяющим в себе и то, и другое. И так же обстоит дело с Россией. Как у всякого оборотня, у России есть определенная цикличность в превращениях. Периоды, когда Россия воображает себя Европой, длятся примерно 10–15 лет, а потом сменяются на 30–40-летний период стагнации, который исследователи европейско-прогрессивной ориентации воспринимают как регресс и откат вспять. Многим ревнителям прогресса мнится, что Россия изменяет себе и своему европейскому пути, когда она возвращается к своей византийской ипостаси. На деле же это никакой не регресс, ни в коем случае не измена. И даже соревнования между динамичной цивилизацией западного толка и стагнацией сталинско-брежневского образца – такого соревнования нет. Это всего лишь циклы бытия оборотня. Короткий день в европейском обличье сменяется долгой ночью восточноподобной тирании – и это попросту такая природа вервольфа, именуемого в исторических хрониках словом «Россия». Не климат пугал приезжих де Кюстинов и Герберштейнов, не варварские нравы – европейские исследователи оставили нам записки о куда более экзотических землях. Пугал их непредсказуемый характер объекта исследования – они терялись: что именно они изучают? И если оказывалось, что период их исследований падал на завершение российского цикла и они становились свидетелями превращения, – их охватывал почти что суеверный ужас. Сюда же плюсуются и иррациональные отзывы самих русских о природе своего отечества. «Умом Россию не понять» – как прикажете западному ученому обходиться с такой посылкой? Он стремится понять именно умом, он хочет фактами объяснить то, что необъяснимо фактами: именно потому, что природа оборотня двойная, одни факты следует располагать в одной шкале, а другие факты – в другой! Существует неимоверное количество исследований России: большинство из них абсолютно бесполезны с научной точки зрения. Если изучать природу оборотня, то именно как природу оборотня, но не как природу существа, лишь одному биологическому виду принадлежащего.

С этим же феноменом связаны и разочарования западных дипломатов и чиновников, имеющих дело с русскими коллегами. Им кажется, что на их российских коллег давит государственный аппарат, заставляет их ежесекундно менять взгляды, отказываться от вчерашних обещаний. Западный дипломат полагает, что русский коллега, находясь вне занимаемой должности, делается совсем иным человеком. Он – как нормальный гуманоид – не сделал бы того-то и того-то. Его государство неволит, так считает наблюдатель. Не так, совсем даже не в этом дело! Просто чиновник, сросшийся с природой своей страны, – этот чиновник мимикрирует так же, как и сама страна. Бороться за демократию – давай! Строить вертикаль власти – с рвением! И то, что призывы меняются практически каждый день, – никак не настораживает рьяного чиновника. Он естественным образом – то есть присущим его естеству вервольфа образом – меняет природу взглядов, приоритеты, ценности, все сразу. Вчера он вызволял из ссылки диссидента Сахарова – а завтра он гонит его с трибуны. Вчера он давал волю сопредельным странам и республикам – а сегодня вводит в них войска. Да нет же, это не хитрость, он не стратег, помилуйте, какая здесь может быть стратегия! Чиновник, отдающий эти противоречивые приказы, – он просто оборотень и ведет себя соответственно. Мы с вами наблюдали, как мимикрировала демократическая элита в класс чиновничества. Толпы с плакатами, отчаянные митинги – почему всего этого не стало? Призывы вместе бороться, лозунги и декларации – куда же они все делись в одночасье? И сами люди, их произносящие, где они? Вчера эти славные герои боролись за гражданские права и открытое общество – сегодня почти все герои демократического движения получили государственные посты. Как может один и тот же человек попеременно быть премьер-министром, затем возглавлять оппозиционную партию, затем становиться губернатором при авторитарном президенте? Как такое возможно? – вопиет социальный доктринер. Но именно так только и возможно, если иметь в виду природу российского суккуба. Оборотни, они не плохие, они просто иные.

В мире ясных культурных валентностей Россия пребывает до сих пор абсолютно неизученной – и тем самым остается непредсказуемой величиной. Говорят о «загадке русской души», а на деле имеют в виду наибанальнейший вопрос: хотят русские с нами дружить или шарахнут по нам бомбой? Спрашивать политического лидера об этом – все равно что спрашивать мистера Джекила о том, что сделает ночью мистер Хайд. Мистер Джекил этого просто не знает! Он искренне хочет дружить, этот милый русский политик с интеллигентным лицом! А почему он завтра начнет войну, обрежет газ – он об этом никак не догадывается.

Ну разумеется, непонимание Западом Востока, а Востоком – Запада имеет свою, еще более сложную историю. Разумеется, стена непонимания меж культурами не может быть разрушена за одну ночь – и надо ли это делать в принципе? Но наличие в подлунном мире культурно-исторического оборотня – России – делает эту границу меж Востоком и Западом проницаемой, не вполне четкой. То, что случается с Россией, ее западные и восточные соседи обычно трактуют как свидетельство глобальных тенденций – а на деле это лишь циклы существования. Любопытно то, что перемену, случившуюся с Россией двадцать лет назад, Запад склонен интерпретировать как объективное свидетельство своей победы над восточной конструкцией. А эта перемена была лишь определенным этапом в жизни вервольфа. Пропел петух, и реформы оказались не то чтобы забыты – просто речь уже не о них. Никто не предавал реформы – этого никак не хочет понять свободолюбивый интеллектуал на Западе, – нет надобности их предавать! Они просто уже неактуальны для нового цикла жизни.

Особо следует отметить поразительный факт – самую, вероятно, интересную аберрацию в новейшей экономике. Дело в том, что западная модель финансового капитализма, то есть воображаемые, нереальные ценности, вмененные сознанию обывателя как объективная реальность существования, – эта западная модель была внедрена в тело оборотня – России. Случившееся в дальнейшем относится не столько к истории экономики, сколько к истории логики – это обыкновенный силлогизм. Некая воображаемая вещь, существующая только в сознании, помещена в такое специальное сознание, которое меняется циклически, а следовательно, информацию о воображаемой вещи не может передать своей другой ипостаси. Россия просто не помнит – и не может помнить! – о той умозрительной конструкции (гражданские права – цивилизация – финансовый капитализм), которую когда-то взяла в качестве лекарства от тирании. Эта воображаемая конструкция была усвоена сознанием доктора Джекила, он так и собирался лечить общество. Но мистер Хайд этого не помнит! В том мире, откуда Россия брала эту модель, финансовый капитализм существовал в связке с идеей демократии. В России, в новой ее ипостаси, этой связки нет и быть не может; мы начинаем говорить о суверенной демократии не потому, что озлобились, – просто мистер Хайд должен найти в своем сознании хоть какой-то аргумент – зачем бы ему эти акции и что с этими нарезанными бумажками делать? Теперь этот же самый финансовый капитализм – со всеми его акциями, опциями и фикциями – служит уже не становлению среднего класса, а его раскулачиванию, собиранию в управляемую послушную массу.

Процесс коллективизации пошел по всему миру, собственно, так и было задумано. Сказка пришла к своему концу, положенные превращения совершились – до очередного цикла можно уже не волноваться.

Так и всякий Иван-дурак, совершив положенное количество подвигов, заканчивает свою эпопею тем, что женится на царевне, делается, как и прежний царь, вором и самодуром, а мед и пиво текут по его бороде.

Некрасивая правда

Правда – вещь, неудобная в употреблении; историческая правда особенно неприятна, однако неприятные свидетельства очевидцев лезут изо всех щелей. «Русскому народу повезло, что в годы тяжелых испытаний его возглавил гений». Это сказал не ополоумевший вертухай, а Уинстон Черчилль, который признавался и в том, что, когда в зал переговоров входил Сталин, он всегда вставал, подчас против воли.

История, ведя счет репрессиям, случившимся во время правления Сталина, фиксирует одновременно и то, что естественный отбор лидера страны оказался решающим фактором во время войны. Если бы Советский Союз возглавил кровожадный и трусливый Зиновьев, рыхлый Бухарин или тщеславный авантюрист Троцкий – война была бы проиграна. Сталин во время Мировой войны по всем характеристикам был безусловным лидером – не только в России, но повсеместно. Лидером стал по той причине, что был восточным тираном, а данная война была прежде всего войной европейской. Европейская бойня – с давними счетами, с европейской звериной жестокостью, западной алчностью, с ревностью, с идеологической кашей – это очень европейское, очень западное явление. Неожиданно в центре европейского пожара оказался азиатский тиран. Вообразите, что Тамерлан оказался втянутым в Столетнюю войну – эффект был бы схожим. Сталин был человеком масштаба Тамерлана, схожий с ним деталями биографии и характером. Был равнодушно жесток, лишен сантиментов и лишен корысти, не то чтобы любил власть, просто властью обладал – это разные вещи. Он не любил казни так страстно, как Зиновьев, Троцкий или Гитлер, – но не останавливался перед количеством жертв, для него, как для восточного сатрапа, это было арифметикой. Стихотворение Блока «Скифы» оказалось пророческим. Россия сперва расступилась – «идите все, идите на Урал!» – а потом Россия повернулась к ополоумевшей от крови Европе своею азиатской рожей. Азиатская рожа – это было рябое лицо диктатора Сталина. Нечего врать, что это не Сталин выиграл войну. А кто? Труман – в Хиросиме? Черчилль – в африканских колониях, которые сберегал? Де Голль – без комментариев. Русский народ? Народ войну выиграл и тут же проиграл – а сегодня считается, что войну выиграли американцы. Есть принятый в истории счет. Победа принадлежит тому, кто был лидером во время испытаний; битву под Аустерлицем выиграл Наполеон, Вторую мировую войну выиграл Сталин. Звучит оскорбительно для либерального уха, но такова историческая правда. Существует несколько мифов, рожденных в последние двадцать лет.

1. Цвет русского офицерства был уничтожен параноиком Сталиным, советская армия вступила в войну обезглавленной. Ложь. Генералы, прошедшие Первую мировую в нижних офицерских чинах (ср: Тухачевский тоже был поручиком), составляли треть командного состава. Тухачевский превосходил кровожадностью и властолюбием едва ли не всех современников, действительно симпатизировал Германии и Гитлеру лично, и – хотя данные о вербовке могли быть сфабрикованы – оставлять его маршалом во время войны с Германией было опрометчиво. Помимо прочего, схожую чистку в те же годы провел Вермахт: естественно, перед войной.

2. Сталин хотел напасть на Германию, Гитлер был вынужден его опередить. Разумеется, всякий нормальный лидер нации в то время рассматривал возможность войны с Германией. Сталин был бы некомпетентным лидером, если бы не рассматривал; более того, про это писали газеты. Однако Гитлер еще в 23-м году обозначил целью экспансию России – и никогда от своей стратегии не отказывался.

3. Слухи о том, что Запад хотел натравить Гитлера на Россию, мол, не соответствуют благожелательности Запада. Неправда. Запад действительно хотел силами Гитлера покончить с коммунизмом. Лорд Галифакс специально прилетал к Гитлеру, чтобы сказать, как Британия нуждается в оплоте против коммунизма. С Гитлером заигрывал не только Чемберлен, но и Черчилль искал с ним встреч в тридцатые годы, и даже летал к нему в Берлин, но Гитлер от встречи уклонился. Впоследствии Черчилль этот эпизод переврал. После войны огромное количество преступников было спасено Западом для борьбы с коммунизмом.

4. Коллаборационизм (Власов, Краснов, Шкуро и т. д.) можно понять и простить: предатели боролись не с Россией, а со Сталиным. Неправда, предательство есть предательство. Французы казнили петеновцев – а те сделали меньше зла.

5. Нацизм и коммунизм – родственные идеологии, одна породила другую. Ложь. Коммунизм есть интернационалистическая идеология, исповедующая равенство людей. Нацизм – это расистская теория, утверждающая неравенство.

6. Русские лагеря равны лагерям нацистов. Ложь. Нацистские лагеря смерти – явление беспрецедентное в истории. Лагерей уничтожения Россия не знала.

7. Русские победили потому, что не считали жертв. Неправда. Русских людей не считали враги – советских военнопленных в немецких лагерях погибло больше трех миллионов. Русские победили потому, что народ в конце концов стал един – и его вела народная правда. Банально, но так и было.

Самый главный миф. Сталин спровоцировал Вторую мировую. Ложь. Вторая мировая явилась логически неизбежным продолжением Первой мировой, к которой большевики не имели отношения.

Мировая война ХХ века – имеет западное авторство. Россия хотела остановить войну революцией. Не получилось. Не следует стесняться своей истории. Нет «хороших» стран и стран «плохих». Нет несостоятельных историй, даже если в истории имеется тиран.

История нашей страны, оболганная однажды большевиками, была затем оболгана смердяковыми. В смердяковых настолько сильна зависть к Западу, что они убеждены: и в западных винах тоже виноваты русские смерды. Нет, есть вещи, в которых виноват Запад. Фашизм и нацизм пришли с Запада, фашизм – это западное явление. Россия остановила и разбила фашизм. Если мы не лакеи, не холуи, не прислуга в богатом доме – то надо уважать собственных отцов и гордиться тем, чем надлежит гордиться.

Нам есть чем гордиться. Сегодня мир на пороге новой войны, и надо опять победить.

Война с собственным телом

Во что бы превратилась Россия без Одессы, Кронштадта, Риги, Севастополя, если бы Финляндия была освобождена, а неприятельская армия расположилась у ворот столицы и все русские реки и гавани оказались блокированными? Великан без рук, без глаз, которому больше ничего не остается, как пытаться раздавить врага тяжестью своего неуклюжего туловища, бросая его то туда, то сюда, в зависимости от того, где зазвучит вражеский боевой клич.

Это цитата из работы Фридриха Энгельса «Европейская война» – фрагмент исследования «Заметки о войне», посвященного Франко-прусской, но фактически ставшего первым (до Нольте и прочих) анализом европейской гражданской войны в контексте истории. Энгельс был великий, без преувеличений, военный историк – значительнее Клаузевица и Литтел Гарта, причем принципиально значительнее. Историю войны он сопрягал с историей культуры, чего не могли сделать узкие специалисты. Вот послушайте еще одну цитату.

Россия, вынужденная держать войска в Дунайских княжествах и на кавказской границе, будет вынуждена оккупировать Польшу, иметь армию для защиты Балтийского побережья, и в особенности Петербурга и Финляндии. В силу этого она будет располагать весьма малым количеством войск для наступательных операций.

Любопытно, что сходный анализ представил де Голль в те годы, когда сценарий Второй мировой был только набросан. Вообще, генерал – видевший не только карту, но и движение народов – практически слово в слово повторял «Заметки о войне» Энгельса, книгу, которую сроду не открывал, разумеется. Зато эти заметки недурно знал Черчилль, с которым де Голль постоянно – в скрытых цитатах – полемизирует.

Тут остается добавить немногое. То, что де Голль был мудр, а Черчилль расчетлив; что европейская война была обозначена как неизбежная данность в 1870 году; что сценарий, написанный Энгельсом – де Голлем, далек от завершения; что неуклюжее тело России в тот раз (и еще в паре подобных случаев) выстояло – будучи без глаз, без ног, без языка; то, что именно такое вот обезглавленное тело и называют обычно «быдлом». Проблема сегодняшней ситуации в том, чтобы быдла не стало – тогда стратегические задачи противника упрощаются.

Мера истории

Главный герой минувшего века – не Ленин, не Черчилль и не маршал Жуков, но Гельмут Джеймс фон Мольтке – немец, в одиночку восставший против нацизма. Он из семьи легендарных фельдмаршалов, возглавлявших германские войска во время Франко-прусской и Первой мировой, имел все шансы делать военную карьеру в Третьем рейхе – вместо этого организовал кружок гуманистов, создал проект нового общества Германии, написал письма против зверств Вермахта.

О победе не думал, он не был среди заговорщиков 44-го года (многие из тех заговорщиков были сами преступниками: Артур Небе возглавлял айнзацгруппу «Б», Штюльпнагель перемещал польских и французских евреев в лагеря), он даже протестовал против убийства Гитлера, дабы не делать из фюрера мученика.

Гельмут Джеймс фон Мольтке был католик и юрист – стремился обосновать нравственное общество, руководствующееся правом; когда писал фельдмаршалу Кейтелю о зверствах германских войск в России, выполнял гражданский долг.

Гельмут фон Мольтке не представлял партию – за ним только вера в Бога и убеждение, что нравственный закон является мерой истории.

Фельдмаршал Кейтель наложил известную резолюцию на доклад об истреблении советских военнопленных: «Сомнения соответствуют представлениям о рыцарском характере ведения войны. Здесь же речь идет об уничтожении мировоззрения. Поэтому я одобряю данные меры и беру их под свою защиту».

Под «мерами» и «уничтожением мировоззрения» имелось в виду уничтожение людей. Это касалось не только комиссаров, поименованных в знаменитом приказе, речь шла не только об уничтожении евреев и не только об инструкции Гитлера от 30 марта 1941 года, зачитанной перед генералами Вермахта.

«Уничтожение мировоззрения» подтверждалось как общий курс постоянно: в локальных приказах по войсковым группам, которые отдавали Кейтель, Йодль, фон Браухич и Гальдер, которые транслировались широко и применялись солдатами Вермахта к исполнению. Совокупно с айнзацгруппами именно рядовые солдаты принимали участие в подавлении сопротивления гражданского населения, в так называемых «акциях» и – если отдельные офицеры и возмущались – голос их не был услышан.

Доклад Мольтке и его позиция – были самоубийством.

Гельмута фон Мольтке арестовали и расстреляли в тюрьме Плотцензее. Перед смертью Мольтке написал жене: «Возможность умереть за убеждения является привилегией».

Было время, о войне говорили много и страстно, потом стали забывать. Сегодня возвращаются к теме войны с иной интонацией, нежели прежде, – негласно договорились объявить войну фактом истории и снизить пафос оценок. Сегодня жертва фон Мольтке выглядит едва ли не напрасной. Почти признали, что не было правых и виноватых, – и, наконец, появился фильм, который мастерски снимает напряжение в болевых точках. Да, были трагедии – но ведь была война, это естественно.

Конечно, холокост отрицать не приходится, но если рассказать в нужной интонации, будет не так страшно.

Показана дружба солдат Вермахта с гражданским евреем, они в одной молодой компании; официальная пропаганда евреев преследует, а на бытовом уровне противоречий нет. А вот медсестра-еврейка объясняет медсестре-немке, почему ухаживает за ранеными немецкими солдатами: ведь они тоже люди. И уж если еврейка простила немцев в те годы, что же мы спустя семьдесят лет осуждаем? И про смертность советских военнопленных мимоходом объяснили: не подписал Сталин Женевскую конвенцию, так и получилась большая смертность. Война – как эпидемия; в эпидемии никто не виноват, но все страдают. Зачем обвинять всех скопом, когда следует рассмотреть каждую судьбу, увидеть в солдатах – людей.

И стараемся понять правоту каждого; но для того, чтобы принять сотни личных оправданий, приходится забыть меру истории, а мера существует.

Вообще людям свойственно измерять реальность: пространство и время имеют координаты. Так же тысячелетиями измеряли зло, взвешивали преступления: и Кодекс Юстиниана, и Правда Ярослава, и Яса Чингисхана, и российский УК – все о том же: до какой границы можно дойти, а что – за гранью. Про бытовые преступления мы понимаем, кражу с грабежом не путаем, но доходит до большой истории, и мы доверяем идеологии, намеренно путающей параграфы и перевирающей статьи.

Стараниями новой идеологии получилось так, что мы уравняли преступления века минувшего, разные по тяжести и совершенные по разным мотивам, свели все события к единой статье обвинения. История была сложная – но чем дальше она отодвигается, чем более стараются историю упростить, тем несуразнее выглядит минувшая война: и чего это люди не поделили?

Когда на закате ХХ века возник термин «красно-коричневые» – никому и в голову не пришло, что повторяют сталинскую логику: именно на процессах 30-х годов доказывали, что троцкисты связаны с фашизмом. Как может быть, чтобы коммунисты (интернационалисты, которые программно за равенство) находились в союзе с фашистами (националистами, которые программно за неравенство)? Это же нонсенс. Однако публика, оболваненная риторикой Вышинского, верила в то, что правые уклонисты вступили в блок с нацистами, а мы в 90-е воспроизвели эту же чушь.

Сравнение Сталина и Гитлера давно стало трюизмом в политической риторике, хотя мало какому врачу придет в голову сравнивать чуму и холеру и лечить недуги одной таблеткой. Редкий судья уравняет вооруженный грабеж и групповое изнасилование, хотя преступлением является и то, и другое. Ах, мы привыкли отмахиваться от разницы, когда речь заходит о насилии власти – не все ли равно, кто и как тебя убьет. Плохо всякое убийство, какая разница, убили тебя коммунисты или нацисты, попал ты в Освенцим или в Магадан! Было сделано немало, чтобы сплющить исторический анализ до того, что грехи века превратились в трудно произносимое и трудно понимаемое слово «тоталитаризм»; все вины сделались однообразно похожими, а потому не особенно страшными. И как не существует единой таблетки от холеры и чумы, так и демократическая риторика – противостоящая нацизму и коммунизму одновременно – не все объясняет и не всегда помогает.

Сделано все, чтобы уравнять в исторической вине левых и правых, богатых и бедных, все убивали всех; причины войны отодвигаются в нашем сознании все дальше – и скоро мы уравняем виноватых и безвинных, одураченных и кукловодов, а затем – жертв и палачей. Теряется понятие «герой», и стирается понятие «подвиг», какой же герой может быть в войне, где не правы все? Вот уже и вырисовывается правда Власова, которого можно понять, и вот уже доказывают, что коммунистическая Россия повинна в войне не менее, чем нацистская Германия, вот уже историк Эрнст Нольте пишет о том, что нацизм – это паритетный ответ на коммунизм, и убийство по расовому признаку – это всего лишь равновеликий ответ на классовый террор.

Точка зрения, уравнивающая стороны в войне и представляющая случившееся «европейской гражданской войной», некогда была осуждена в Германии – прозвучали голоса философов Франкфуртской школы, которые осуждали фашизм как беспрецедентное явление в истории. Но сколько можно испытывать комплекс вины? Сегодня в моде взгляд, позволяющий рассматривать Вторую мировую так, словно речь идет о Тридцатилетней войне XVII века. Ну да, были отдельные фанатики, но в целом, солдаты, идущие в бой, – такие же парни, как и наши дети. И точно так же, как не задаемся мы вопросом, кто виноват в Тридцатилетней войне: шведы, французы или немцы – так же и пресловутая «историческая вина» Германии ушла в прошлое. Постановили, что все грешны – одни повинны в Магадане, а другие – в Майданеке.

С легкой руки Александра Солженицына известно, что в смертности русских военнопленных повинна сама Советская Россия – почему не подписала Женевскую конвенцию? В «Архипелаге» про это рассказано страстно. А солдаты Вермахта, они просто воины, служащие присяге, и смотрите, какие они хорошие парни. Постепенно мы приучаем глаз именно так смотреть на прошлое.

Однако юрист Хельмут фон Мольтке считал иначе. Он – юрист – знал очень хорошо, что важно иное: важно, кто подписал конвенцию, а не то, кто ее не подписал. Женевская конвенция была подписана самой Германией, и условия содержания пленных обязаны были соблюдаться согласно утвержденным статьям – даже в случае войны с марсианами.

Знал Мольтке и то, что Россия подписала Гаагскую конвенцию, не отмененную Женевской, в которой оговаривались те же самые пункты содержания военнопленных, с единым отличием – Женевская предусматривала разное содержание в плену командного и рядового состава, а советская сторона этого не приняла. Знал Мольтке и то, что приказами – не только Гитлера, но и Кейтеля и Браухича – было доведено до сведения каждого рядового Вермахта, что это война по искоренению расы недочеловеков; Гельмут фон Мольтке именно об этом и писал – о том, что Вермахт вовлечен в массовые зверства, в деятельность айнзатцкоманд, в убийство гражданского населения. То была беспрецедентная в истории война – война народная, в которой чувство национального было доведено до звериного, и это зверство старательно культивировалось.

Это невыносимая правда, но это правда, так именно и было.

Человек может быть хуже зверя, и расист это доказывает легко. Степень вины существует – и это важно как для истории, так и для нравственного сознания человека.

Есть простительные грехи, есть непростительные грехи, есть страшные грехи. Существует память о 28 вагонах, заполненных детскими колясками, которые были отправлены из Аушвица в Берлин – взрослые люди целенаправленно душили младенцев; такого не было никогда и нигде – ни в Магадане, ни во время испанской инквизиции. Это был пик человеческой жестокости, превосходящей звериную.

Когда говорят: все виноваты, каждый по-своему виноват, то вообще стирается смысл суда. Суд оценивает всякое преступление, и каждое преступление заслуживает отдельного суда.

Точно так же как существует иерархия святости, в которой подвижник не равен мученику, мученик не равен святому, а святой не равен апостолу, – так же существует иерархия зла. Данте написал поэму именно про то, что градация зла имеется – она равна по сложности иерархии добра. Когда Данте с Вергилием спускаются по кругам Ада вниз, к ледяному болоту Коцита, они последовательно проходят ступени падения нравственности: есть очень много уровней зла. Убийца хуже, чем вор, но убийца детей хуже, чем просто убийца, а тот, кто убил много детей, хуже, чем тот, кто убил одного ребенка. Вы скажете, что это дурная арифметика. Но эта арифметика единственно правильная – и в Божеских глазах, и в глазах истории, и в памяти людей.

Современные исследователи установили пять степеней тяжести концентрационных лагерей – последний, самый страшный уровень (его назвали словом «Коцит») – это нацистские лагеря смерти. И самое страшное в этом то, что солдаты Вермахта в большинстве своем были информированы о том, что происходит в лагерях – с евреями и с советскими военнопленными.

Помнить страшно, но забыть нельзя.

Никто и никогда не снимет ответственности с советских людей за сталинские лагеря: лагеря устроил не один злокозненный вождь, а весь народ. Если через ГУЛАГ прошло около 17 миллионов человек – то сколько же народу потребовалось, чтобы этих людей унижать, конвоировать, расстреливать. Сколько следователей должны были их допрашивать, сколько вертухаев их истязало, сколько машинистов вело составы на север. Всех одурачили пропагандой – или люди втянулись в унижение себе подобных?

Подробного счета никто не отменял – в этом скрупулезном подсчете и состоит история. И если в какой-то момент общество решает, что лучше бы не помнить всех бед, это только значит, что мартиролог надо произнести еще громче, еще отчетливее.

Никто не в силах отменить счет в отношении солдат Вермахта – простых и честных парней. За годы Второй мировой погибло около четырех миллионов советских военнопленных – цифра беспрецедентная; заключенных сознательно заморили голодом и заморозили. Около шести миллионов евреев было задушено; гражданское население уничтожали десятками тысяч. И в этом равномерном уничтожении людей принимали участие простые честные парни, честно выполнявшие свою работу. Такого не было никогда, ни на одной из войн. Их биографии можно рассказать так, что все будет выглядеть объяснимо и извинительно; но за что тогда погиб Гельмут фон Мольтке?

Если рассказывать о войне подробно и точно, можно лишиться сна – но дело того стоит, спать не надо.

Мы обязаны помнить все в подробностях и рассказать нашим детям. Мы обязаны рассказать детям, из-за чего началась война – и что такое теория расы господ. Нельзя забыть, что есть разница между равенством и неравенством, есть разница между интернационализмом и национализмом. Разница в убеждениях определяет благородство поступка, а иначе было бы все равно: отдать жизнь, работая врачом в чумном бараке, или помереть, объевшись пельменями.

Иначе пройдет еще десять лет, захотим детям объяснить, почему Гельмут фон Мольтке – герой, а уже объяснить не сможем.

Смерть евреям или смерть шпионам?

Какая, в сущности, разница?

Лидер демократической партии «Правое дело» еврей Гозман сказал, что русские солдаты СМЕРШа по своим преступлениям равны эсэсовцам – и началось. Тут есть тонкость: еврей мог бы предвзято относиться к эсэсовцам; однако демократ встал над личной обидой. А его бранят патриоты; ох, скверное нынче время, смутное время.

Дискуссия вокруг реплики партийного лидера интересна тем, что ни единое слово не имеет отношения к обсуждаемому предмету.

Как часто бывает, причиной страстей стало невежество. Разумеется, организация СМЕРШ не может быть уподоблена СС, так же как партия «Правое дело» не может быть уподоблена корпорации Бритиш Петролеум. И то и другое – организации, этим сходство ограничивается.

Единой организации СМЕРШ, кстати, никогда не было – это была система контрразведок, сведенная воедино приказом Сталина от 19 апреля 1943 года. Причем, даже в этой объединенной системе контрразведок сохранялись несколько ведомств – одно подчинялось непосредственно И. В. Сталину, другое – адмиралу ВМФ Кузнецову (человеку легендарной храбрости, одному из самых молодых и талантливых полководцев войны, начинал в Испании) и т. д. СМЕРШ – это не НКВД, а СС – это не Абвер. Трудно вообразить, что ведя военные дейстия, армия не имеет разведки и контрразведки. Например, известный роман Богомолова «В августе 44-го» посвящен именно деятельности героев-контрразведчиков, смершевцев. Количество диверсантов на территориях СССР было огромным. Это объяснимо: советское государство долгое время было дипломатически непризнанным, интернациональная интервенция 20-х годов отстояла от событий Второй мировой всего на двадцать лет, известные своей жестокостью по Гражданской войне белые атаманы Краснов и Улагай коллаборировали с Гитлером, эмигранты вливались в ряды врагов – и слово «диверсия», которое сегодня кажется едва ли не плодом параноидальной фантазии Вышинского, имело печально-конкретный смысл. Атаман Краснов, например, составлял докладные записки Вермахту, инструктируя, как расчленять Россию, с какими группами населения сотрудничать и т. п. Диверсионные группы засылались не то что ежемесячно, но практически еженедельно, и как же без этого – идет огромная война. Любопытно, что боевые действия на территории СССР начались не 22 июня, но 21-го, когда так называемый Бранденбургский диверсионный полк перешел границы и стал уничтожать коммуникации – это был специальный полк, вербуемый из изменников Родины, – во Франции действовали этнические французы, в России этнические русские, одетые в советскую форму. Такого было крайне много – и не последним в данном списке является армия Власова, сделавшая много зла отнюдь не сталинскому режиму, как говорится в ее оправдательной риторике, но прежде всего гражданскому населению своей собственной страны. Власовцы и этнические диверсанты участвовали в борьбе с партизанами, сжигали деревни, укрывавшие партизан; власовцы охраняли многие лагеря, вообще перебежчики часто шли в охранники, а восстание в лагере смерти Собиборе было подавлено при участии власовцев. Надо сказать, что историография советских времен старательно обходила вниманием факты военных преступлений, совершенных не собственно немецкими солдатами, но коллаборационистами – советская идеология не хотела сеять рознь в обществе. Тем не менее деревня Хатынь была сожжена вместе с жителями не солдатами Вермахта, но бендеровцами, гражданами СССР. То же самое касается и расстрелов в Румбольском лесу, Могилевского лагеря, не говоря о тысячах полицаев, принимавших посильное участие у унижении и убийстве населения.

В этих условиях создание мощной контрразведки было безусловной необходимостью. Надо сказать, что в отношении жестокости СМЕРШа существует много легенд, хотя есть и действительные свидетельства жестокости. Так, легенда о том, что лагерь Бухенвальд был превращен смершевцами в лагерь для инакомыслящих – не соответствует действительности никак. СМЕРШ не имел никакого отношения к репрессиям среди гражданского населения, судебной властью не располагал. Это была исключительно военная институция. То, что СМЕРШ был организацией беспощадной, – очевидно: занимаясь фильтрацией среди возвращавшихся из плена, СМЕРШ действительно проявлял излишнюю жестокость, и многие люди пострадали безвинно. Это безусловная беда военного времени. Счет идет, разумеется, не на миллионы (это миф), но и тысяч невинно осужденных достаточно, чтобы испытывать негодование. Справедливости ради следует указать, что много реальных диверсий, много реальных шпионов, много очевидных преступлений и предательств страны было разоблачено и предотвращено. Сегодня мы уже забываем, какого рода это была война – а это, по выражению фельдмаршала Кейтеля, была война «на уничтожение». Руссие люди были официально (это не сочиненная версия, это правда, документально подтвержденная) объявлены низшей варварской расой и обречены на уничтожение (если они большевики или сочувствующие советской власти) или на рабское существование. Участь евреев общеизвестна – их просто в массовом порядке душили в газовых камерах.

Существовали так называемые лагеря смерти, где не было даже бараков для жилья – туда привозили людей и душили, предварительно вырвав золотые зубы и срезав волосы для промышленного употребления.

Вот этим уничтожением мирного гражданского населения занималась именно организация СС, ее отделение «Мертвая голова», подчинявшаяся Гейдриху и Гиммлеру. СС – организация, делившаяся на армейские, «зеленые», части – и черное, карательное подразделение СС. Впрочем, все части СС, даже элитные танковые подразделения, принимали участия в так называемых «акциях», то есть в массовом убийстве мирного населения. Нюрнбергский трибунал признал всех членов СС (расшифровывается как «эскадрилья защиты» – авиационный термин), кроме кавалерийских частей СС, – всех эсэсевцев поголовно – повинными в преступлениях против человечности. Это – параграф нюрнбергского протокола, который надо знать. СС – не войсковая разведка, не контрразведка, но репрессивный карательный орган, занимавшийся очищением расы.

Сравнение СМЕРШ и СС сугубо некорректно. Лагерями смерти СМЕРШевцы (несмотря на свое грозное название) не ведали, гражданское население не репрессировали, никаких чисток среди гражданского населения не проводили, расовых мистических культов не отправляли.

Сравнение дико, но речь ведь идет о другом. Автор данного сравнения (и взволнованные партийные журналисты) хотят сказать о режимах вообще, у них просто терминология случайная, говорят они как получится, без внимания к деталям. Имеется в виду, что сталинская идеология повинна в смертях людей в той же степени, что и гитлеровская. Вот примерно, что хотел сказать автор, у него просто вышло неловко. И это утверждение совершенно правдиво, с этим не поспоришь. Действительно, сталинская идеология повинна в смертях и арестах населения – как и гитлеровская, жертв много в обоих случаях. Так, в большевистском ГУЛАГе за все время существования Советской власти погибло около 4 миллионов человек – это чудовищная цифра, ее сегодня стараниями многочисленных архивистов уточнили и продолжают уточнять. Это беспрецедентное преступление перед народом. Правда, гитлеровцы убили в лагерях несравненно больше народа – только советских военнопленных за четыре года войны погибло (то есть сознательно было умерщвлено) более 4 миллионов человек. А шесть миллионов евреев в эту цифру не входят. Убивали этих людей именно сотрудники СС.

Применительно к злосчастной дискуссии об «абажурах», следует признать, что именно члены организации СС занимались изготовлением абажуров из человеческой кожи – так, например, Эльза Кох, жена коменданта лагеря смерти Майданек, была прозвана Фрау Абажур; сотрудники СМЕРШа вегетарианцами никак не были – но абажуров из человеческой кожи не изготовляли и детей в газовых камерах не душили; этой практики просто не было нигде, кроме лагерей смерти гитлеровского Рейха. Это страшные подробности, но, вероятно, их следует учитывать, проводя сравнительный анализ режимов. Собственно говоря, газ Циклон Б и был введен для того, чтобы облегчить сотрудникам СС убийство женщин и детей – ведь среди эсэсовцев были женатые люди, которых это травмировало; так интерпретировал убийство газом Гиммлер.

Сопоставлением цифр, сравнительным анализом идеологий и занимается история. Сегодня надо знать, сколько греческих повстанцев-социалистов было расстреляно британцами после войны, во время подавления социалистических мятяжей в освобожденной от Гитлера Греции; сколько русских участвовало в истреблении русских же на территории СССР; сколько французов сражалось в легионе французского СС, – кстати, именно они были последними, защищавшими бункер Гитлера, и т. п. Чистых от преступлений война почти не оставила. В частности, переход Второй мировой в стадию холодной войны породил много дезинформации – былые союзники стали усердно чернить друг друга, смешивая идеологии противников воедино, создавая информационную и смысловую кашу. Мы все – жертвы смысловой мешанины.

Однако из смысловой каши требуется извлечь лозунг.

Трудно, но журналисты стараются.

Сравнивая СС и СМЕРШ, политик уравнивает по степени неприемлемости – убийство евреев и убийство граждан, ложно обвиненных в шпионаже. Тут уместно спросить: а обвинение в еврействе – они тоже ложные или эти обвинения правдивые? В чем виновато СС – в выдвижении ложных обвинений или правдивых? Что-то не то. Логика сбита. Как можно достоверное обвинение в еврействе сравнивать с фальшивым обвинением в шпионаже?

Чтобы иметь стабильную нравственную базу, надо сказать так: евреи и шпионы – невиновны в том, что они евреи и шпионы. Или: неправедное обвинение в еврействе, как и неправедное обвинение в шпионаже, – заслуживает порицания. Или: быть евреем так же скверно, как и быть шпионом.

Чувствуется, что оратор имеет в виду что-то еще, но только сказать у него не получилось. И не получится никогда. Это две разных беды, две несхожих меж собой истории, и единой логики они не имеют.

Сравнить СС и СМЕРШ может человек несведующий или злонамеренный – но в любом случае его следует поправить. От фигуры политической такое сравнение недопустимо.

Было бы правильно в разговорах о войне придерживаться не партийных принципов, но строгой фактической истины. Прочее будет только вести к эскалации невежества и агрессии в обществе, которое озабочено не общественным здоровьем, но победой партийной точки зрения.

Смерть здравого смысла.

О прощенном фашизме

Общественный договор разрушен и не восстановлен. Невозможно умиляться свободе немногих, если абсолютное большинство недовольно. Гражданское общество – это когда граждане все, а если некоторые – граждане мира, а прочие – граждане микрорайона, то это не гражданское общество.

Во время так называемой Советской власти (говорю «так называемой», поскольку власти Советов не было никогда) социальный договор в России был. Убогий, но был. Этот договор порвали со сладострастным пылом. Рвали, кстати говоря, те, кто от договора не страдал, – партийные вожаки, профсоюзные боссы, деятели номенклатуры, которые получили прямой доступ к ресурсам страны.

Наступил феодальный капитализм без всякого общественного договора, прикрытый демократической риторикой. И оказалось, что демократическая риторика очень напоминает принципы социал-дарвинизма. Никакого демократического движения в России уже нет, дискредитировано. Немцов в белых штанах, говорящий толпе о себе и своих единомышленниках: «В сущности, мы все здесь люди небедные», – это насмешка над демократической идеей.

Таких немереных средств, какие лились в Россию в последние годы, не было никогда в ее истории. На эти деньги можно было осчастливить ту страну, которую выдаивали. Вместо многомиллионных яхт и дворцов, футбольных клубов и корпоративных гулянок следовало строить бесплатное жилье и школы. Этого не сделали. Страна пришла к кризису, расслоенная на классы так, как в диком кошмаре не снилось брежневской России.

Не в том дело, что ловкачи власть не отдадут. Главное то, что брать власть некому – потому как нет планов действий. Всякая социальная программа отвергалась тут же – как вредоносная левая идейка. И не осталось программ – лишь надежда на благотворительность буржуя. Расщедрится, покушает плотненько – и больницу возведет, милосердный барин. Но больницы, школы и жилье должны быть у людей не по прихоти благотворителя, а по праву рожденного в обществе.

Порочный строй рано или поздно рухнет – это исторический закон: так было в Риме, так будет всегда. Хуже то, что на обломках борделя всегда расцветает национализм. Фашизм – это именно та идея, которая стараниями неумных демократов была противопоставлена коммунизму как менее опасная. И не надо стесняться сделанного, не надо скромничать – именно так и есть. Фашизм есть не что иное, как легитимное неравенство. Фашизм – это неравенство, подтвержденное законодательно, закрепленное выборами. Рабство античное, рабство средневековое рабы не выбирали – но вот неравенство в ХХ веке именно выбирали, осознанно, придирчиво выбирали, чтобы избежать равенства. Фашизм в 30-х выбрали, чтобы не выбрать коммунизм.

И сегодня идею неравенства противопоставили идее казарменного социалистического равенства. Неравенство подали в цветной обертке, с бантиками. Сказали: вы же не хотите сталинской казармы, вы ведь хотите рыночного соревнования? Вперед – возможности на старте равны, а кто станет хозяином, кто рабом, время покажет. Это, братцы, от вас самих зависит, у нас теперь не уравниловка, разве мы сторожа братьям нашим?

Вот это лекарство против социализма (никто в рецепте не писал про фальшивые залоговые аукционы, про новую номенклатуру и старое крепостничество) общество проглотило. И новые идеологи убеждали: мало! Еще глотай! Благородное неравенство есть залог прогресса! От этого положения дел до постулатов неравенства фашизма – один шаг.

И в истории этот шаг проделывали неоднократно: и в Риме, и в Веймаре. Сделали его и сегодня.

Сперва это просто напоминало дурдом. Говоришь: «Вы страну разграбили». А тебе отвечают: «А Сталин был палач». Говоришь: «У нас образовался правящий класс». А тебе отвечают: «Тоскуешь по лагерям тридцатых?!» Диалог умалишенных, без смысла и логики. И никто не сказал, что лагеря именно и возникают оттого, что появляется правящий класс, неподконтрольная номенклатура. Никто не сообразил, что застоя не бывает: продукт гниет – а потом разлагается.

Сегодня классическая фашистская истерия овладела толпой и в Нидерландах, и в Италии, и в Германии, и в России. Гегемония развитой демократии над неразвитыми аборигенами – это ли не эвфемизм понятия «раса господ»? Что мешает внедрить эту же идею торжества над слабым в плоть униженного общества? Толпа легко учится – показали раз, показали другой, как надо унижать людей. Сетуете, что урок усвоили?

Делают вид, что это локальные случаи. Не стоит обольщаться: идею неравенства реабилитировали и пустили в общество, а более живучей идеи нет. Социалистической идеи боялись – не дай бог, поместье экспроприируют! – а вот фашизм простили. Подумали, повздыхали – и простили. В самом деле, гитлеровцев можно понять: их коммунисты спровоцировали. И пошло и поехало: оказывается, фашизм только защищался, реальная опасность от большевиков. И так ловко подлатали историю – чтобы все беды свалить на покойного генералиссимуса: вот откуда все зло! И внушили себе: не будь социализма, мир бы давно в розах цвел. Ну вот, смотрите, нет социализма – а мир протух.

В мире произошла катастрофа сродни экологической. Например, если извести волков, то случится перекос в природном равновесии. Это же равновесие требуется в мире идей. Уничтожив идею социального равенства, допустили идеологическую диспропорцию – и общество заболело. Общество больно сегодня социальным иммунодефицитом, это не что иное, как общественный ВИЧ, – общество подхватит любую заразу.

Повсеместно – крах старого общественного договора, требуется предъявить обществу новое соглашение между сильными и слабыми, богатыми и бедными, коллективом и единицей. А написать договор не могут. Фашисты могут – и быстро рецепты предлагают. А демократам сказать нечего. Додумались, брякнули: это, мол, не народ собрался, так, выродки.

Нет, это народ; просто народ, у которого отняли его собственную историю, выглядит так. В годы социализма историю нарочно искажали, а сегодня – ампутировали. Нового не дали, а старую гордость отняли. Некоторые еще по старинке гордятся достижениями начальства, гордятся размерами яхт своих господ – но ведь не все же! Некоторые хотят чего-то общего, чем они могут обладать в равной с начальством степени. А такого нет. Раньше это была история, но и ту приватизировали.

Обвинили народ в мировых бедствиях, дескать, не будь злостной советской власти – так и войны мировой бы не было. А это обвинение, висящее на народе, похлеще репараций, упавших некогда на Веймарскую Германию. Неаккуратность обличителей сталинского периода русской истории состоит в том, что беды страны рассматривали изолированно от общих мировых бед.

В этом месте следует произнести неприятные, но необходимые слова. В ходе разоблачений преступлений социалистической казармы демократический дискурс постановил, что все беды, обрушившиеся на русский народ, русский народ сам заслужил слепой верой в социализм. Это утверждение насквозь лживо.

Начиная с Первой мировой войны (унесла 2 миллиона жизней русских солдат), развязанной отнюдь не большевиками, Россия была ввергнута в общемировую бойню – не большевиками придуманную и не Россией спровоцированную. На протяжении века шла борьба за карту мира, за формирование мировой элиты – та самая борьба, которая идет и сегодня. Не большевики придумали Гражданскую войну и интервенцию, но Россия пережила вместе со всеми потрясения социальных проектов, а их было много. От Баварской и Бременской коммунистической республики, от Польской и Венгерской республик до Гилянской республики в Иране, предоставления независимости Афганистану и т. п. – весь мир бредил возможностью улучшить общественный договор. Но те, кто за этот договор отвечал, менять его не собирались. Это все единая картина, из которой можно вычленить фрагмент военных действий на территории РФ, так некоторые и делают, но это не исторический подход. По отношению к истории народа – подход нечестный.

Красный террор унес сотни тысяч. Однако значительно больше жизней унесли националистический террор и резня в отколовшихся от Российской империи странах. Татарбунарское восстание и его истребление карателями было замечено всем просвещенным миром, только не обличителями красного террора. Равно следует посчитать жертвы польских лагерей – Тухоля, Стшалково, где погибли десятки тысяч красноармейцев, цифра гуляет от 60 тысяч до 100 тысяч. Это значительно больше, чем в Катыни, между прочим. Сталинский террор унес миллионы. Слава богу, что погибли не те 66,7 миллиона, о которых писал Солженицын (потом поправился, назвал цифру 55 миллионов, а Яковлев, архитектор перестройки, однажды опубликовал цифру 100 миллионов). Жертв было действительно очень много, в статистике сегодняшнего дня (разумеется, неточной, поскольку кто подсчитает по деревням) в лагерях за весь период Советской власти погибли 2,7 миллионов человек. Это чудовищная цифра. Правда, эта цифра значительно меньше другой – 3,8 миллионов русских военнопленных, погибших в гитлеровских лагерях, о которых сейчас говорят значительно меньше. Только в первые месяцы войны в нацистских лагерях погибли 2,5 миллионов советских пленных, о чем фон Мольтке с ужасом писал Кейтелю, а тот наложил известную резолюцию: «Идет война на уничтожение». И никто, никто в Третьем рейхе не стеснялся этой фразы – шла война на уничтожение социалистической доктрины и ее носителей. Тогда здорово постарались. Но до конца довели дело только сегодня.

Мы все эти годы не историю народа учили, не свою реальную историю – а антисоветскую версию таковой. Мы знать не хотели того простого факта, что однажды народ обидится за то, что его историю извратили. Народ, может быть, фактов и не знает – но он как-то чувствует, есть такая у людей черта: догадываться, что их обманули.

В то время, пока страну растаскивали на феоды и шли бесконечные гражданские войны по окраинам, гражданам преподносили корпоративную историю, удобную для внедрения интернациональных бизнесов в дряблое тело России. Неужели нельзя было предположить, что люди однажды испытают потребность в том, чтобы почувствовать себя нацией – а не корпорацией? Вот и захотели. А вдохнуть в такую толпу нацистскую идею – это пара пустяков.

Тем более что другой идеи не осталось: социалистическую-то отменили. В начале прошлого века Освальд Шпенглер сформулировал дилемму, стоящую перед миром, так: «Пруссачество или социализм?» Сам он был на стороне пруссачества, то есть национальной традиции, а социализм он считал разрушительным явлением. В 30-е годы мир большинством голосов выбрал «пруссачество». Кое-кто ратовал за социализм, но – попробовали делиться, и делиться никому не понравилось. Потом этот выбор «пруссачества» несколько скорректировали, но пафос сохранился и сегодня. И сегодня феномен «пруссачества» расцвел опять.

Не социалистическую идею убили – убили саму идею социума. Гражданская война возникает как субститут идеи социума. Отсутствует социум – появляется гражданская война. Это просто.

В ожидании фюрера

Один миллионер купил в Италии полотно Леонардо и, чтобы пройти таможню, намалевал поверх шедевра пейзаж. Приехал в Техас, пригласил реставратора счистить верхний слой.

Именно это случилось с Россией. Вообразили, что под казарменным социализмом скрывается социальный шедевр, – вспомнили Серебряный век, Керенского, религиозных философов – вот сотрем вульгарные краски и увидим красоту демократии. А демократия оказалась такая же фальшивая, как и социализм. Власть озирается: где бы сыскать новую идеологию – и ничего, кроме национальной идеи, нет. Этнос действительно в опасности, демография и правда катастрофическая, спасать этнос надо. Поскольку иного равенства среди славян, кроме как этнического, демократия предложить не в силах – значит, объединяющей идеей будет национальная. Потерли общество хорошенько и расчистили социальную картину до фашизма.

Сложите два и два. В обществе исподволь прошла реабилитация фашизма. Причем прошла повсеместно, во всем христианском мире. Несложная комбинация – всего-то на три хода.