Одиночество мужчин Рублева Юлия
– Я ее очень люблю, но она почему-то считает, что мы абсолютно все должны делать вместе.
– Может, она по тебе скучает? – спрашиваю я.
– Может, – говорит он, – но я бы скучал по ней больше, если бы она давала мне дышать. Понимаешь, я о ней знаю все – каждый вздох, каждый сон, каждую мысль, и сначала это лестно, а потом утомляет.
Женщины иногда просыпаются утром с улыбкой, которая кажется их мужчине загадочной.
– Что тебе снилось? – пристает он.
– Ерунда всякая, – улыбается она.
Он думает об этой «ерунде» до вечера. Я не скажу вам, что ей снилось, – мало ли что снится женщинам, это неважно. Делиться своими снами хорошо, и иногда это создает особую интимность, но не всеми, не всеми снами нужно делиться.
Моя мудрая подруга, живущая в другом городе, говорит: «Женщина счастлива, если умеет ценить свое одиночество: в этом состоянии можно уметь быть наполненной. Всякой ерундой, да, – читать книжку в кофейне, смотреть в окно, думать о чем-то своем, неважно». А я вспоминаю всеобъемлющий страх современной горожанки перед одиночеством, страх, который заставляет суетиться и выплескивать все свои сны и секреты, выбалтывать их любимым мужчинам и всему миру в социальных сетях, и мне хочется сказать: остановитесь. Если вы хотите сохранить то, что вы называете любовью, влечением, загадкой, необъяснимой словами, открывайте все свои ящики, допускайте в подзамочные записи, но один, хотя бы один ящичек держите на замочке, и пусть там хранятся некоторые ваши сны и секреты. Даже если мужчина знает все тайны вашего тела, до этого ящика ему не добраться. И его существование он точно чувствует, пытая вас, допрашивая, заглядывая вам в глаза, пытаясь постичь вашу непостижимость.Лешкина баба
У Марины были тонкие запястья и прозрачные фарфоровые пальцы. Лешка ею страшно гордился: она знала четыре языка, имела безупречные манеры, тихий голосок и так аккуратно клала вилкой в рот кусочек любой еды, что он не мог уследить, когда она его открывает.
Точно так же во время секса она аккуратно открывала губки и исторгала тихий стон. Лешка не то что бы ее безумно хотел, но от восторга общим совершенством тела, от тонкого изгиба талии, от словно выточенных коленок в нем поднималась волна восхищения и благодарности, и секса у них было много. Добиться этого аккуратного единственного стона ему было сложно, но он старался и добивался.
В остальном Марина была точно такая, как ему надо: очень сдержанная и спокойная, она нежно о нем заботилась, поправляла шарфик, тихо проводила вечера за компьютером в ожидании Лешки с работы и через полтора месяца незаметно к нему перебралась, нисколько его не потеснив и не побеспокоив. С тех пор его холостяцкая квартира приобрела обжитой вид, друзья перестали заваливаться внезапно и просто так, и он наслаждался новым расписанием собственной жизни: утром завтрак и изысканно накрытый стол к ужину, заваленная сноубордистским барахлом кладовка, внезапные срывы по ночам «просто так» покататься на дорогих велосипедах и отдых в укромном местечке Испании, где почти не было русских.
Его тревожили только сны. Неизменно раз в неделю ему снилась чужая женщина, которую он никогда не называл по имени, она впивалась ему в плечи и кричала, или перед ним вдруг возникала ее роскошная, совершенно круглая задница, и во сне он хотел ее безумно, как животное, не рассчитывая силу и не оберегая эту женщину ни от синяков, ни от грубых слов, которые невозможно было произнести с Мариной. Он знал, кто это, – это была его соседка по родительской еще квартире, она была старше его лет на семь, и она была его первой женщиной. Торопливые и яростные встречи с ней длились лет пять, с его восемнадцатилетия, всегда днем, потому что вечером возвращался с работы ее муж. Она его возбуждала и заводила неимоверно, до сбитого дыхания, и как он ни раскладывал по полочкам – почему? – так и не разложил. Фигура у нее была неидеальная, на боках складки, ноги толстоваты, но ее запах заставлял его становиться злым самцом и набрасываться на нее по нескольку раз, почти без передышки.
Она его нежно любила и после секса гладила по спине и лицу, пытаясь что-то сказать, но он каждый раз, пугаясь, что она некстати признается ему в любви, останавливал ее. Так и длились их встречи, пока однажды его отец не застукал его, выходящего из соседней квартиры, и тогда разразился скандал. В планы его семьи не входили никакие сомнительные адюльтеры их единственного сына, и его срочно познакомили с незамужней дочкой отцовского друга, главного инженера какого-то международного проекта. Дочка по привлекательности была похожа на бледные кочаны цветной капусты, и Лешка быстро ее слил. Но к соседке ходить перестал и, встречая ее в лифте, здоровался, спрашивал про «какдела» и тихо удивлялся, что та ни разу, никогда его не спросила «когда зайдешь». Впрочем, ему это было на руку.
Теперь ему было около тридцати, и после свадьбы с Мариной он переехал в огромную квартиру, подаренную родителями, где у них один за другим родились прелестные мальчик и девочка. Марина все так же аккуратно открывала ротик и издавала тихий стон во время их аккуратного секса, и к тому времени, как она забеременела третьим, он бы дорого дал за ее полноценный крик, бурный оргазм и незапланированную ссору: так ему было тоскливо от ее безупречности. Время от времени он ей изменял, и перед этими срывами ему неизменно снилась соседка, вцепившаяся ему в плечи, с залитым слезами и потом лицом, искаженным от оргазмов. Он никогда не спрашивал у родителей, что с ней стало, и даже не знал, живет ли она там, где раньше.
Еще через год они перебрались в Израиль на ПМЖ, где Лешка быстро пошел в гору и к тридцати пяти возглавлял департамент крупного международного концерна. Однажды он пил водку с отцовским другом и спьяну признался ему в мучающих его снах и в отвращении к ставшей с годами вялой и сухой, как вобла, Марине. И в непонятно усиливающемся вожделении к соседке, которую он не видел уже лет десять. Таком, что он попросил Марину купить белье шоколадного цвета: воспоминание о коричневых трусиках соседки, которые он на ней однажды разорвал от нетерпения, придавали ему супружеского пыла.
– Это твоя баба, Лешка, – грустно сказал ему Борис Моисеевич.
– Как это – баба? – спросил Лешка.
– Не у каждого мужика в жизни встречается баба. Это такая женщина, на которую у тебя стоит – и все. Всегда. Даже если ты ее ненавидишь. Стоит просто от ее голоса, от запаха, даже если она толстая и постаревшая. Редко бывает. – И Борис налил снова.
– И что теперь делать? – Лешка вдруг мучительно почувствовал, что его жизнь почти целиком и полностью не сбылась.
– Не знаю. Я в свое время упустил – испугался, что она меня полностью подчинит себе. Я ее так хотел, что был готов трахать везде и всегда. Не секс, а сражение.
…Она открыла дверь, и Лешка узнал ее по улыбке, которым осветилось ее лицо. Потолстела и постарела, дети выросли, с мужем развелась, он это знал от родителей, поэтому ничего не стал спрашивать, а просто шагнул в прихожую и обнял. Запах был все тот же, сумасшествие – все то же, ничего не изменилось, и, когда он увез ее в Израиль, разведясь с Мариной и обеспечив четверых детей всем необходимым, мучительные сны сниться ему перестали. Теперь наяву, только протяни руку, он мог прикоснуться к гладкой, такой же, как двадцать лет назад, коже, вдохнуть теплый спросонок запах, услышать ее шепот и при желании – ничем не сдерживаемый крик, в котором она кричала его имя, только теперь и он научился произносить ее имя тоже; и я знаю, что вы мне не поверите, но история основана на реальных событиях, и я благодарна той, которая мне ее рассказала.Он меня никогда
– Им он подарил розы, а мне – кастрюлю, – сказала Оля и, вздохнув, закинула одну очень красивую ногу на другую. – И сказал, что хочет строить со мной дом и жить вместе. Он меня никогда не любил. Иначе подарил бы розы.
– Может, этой кастрюлей он выражал… м-м… серьезность своих намерений? – предположила я.
– Он явно хочет со мной расстаться. Я ему написала недавно кучу гадких эсэмэсок, – сказала Марина.
– И что он? – спросила я.
– Написал – давай подождем, пока у тебя пройдет плохое настроение. Он меня никогда не любил. И не любит.
– Человек, который явно хочет расстаться, терпит кучу гадких эсэмэсок? – удивилась я.
– Я готовлю ему ужин, а сама думаю – зачем я ему? Наверняка у него есть кто-то… серьезный. Ну, настоящий. А он подходит и говорит: когда ты уйдешь? Я говорю: хоть сейчас, если хочешь. И думаю – он меня никогда… – грустно сказала Наташа.
– А он что? – быстро спросила я.
– А он говорит: наверное, у тебя есть кто-то серьезный, ну, настоящий, и ты пойдешь к нему?
– По-моему, вы два идиота, – непочтительно заметила я. – Зато вы сэкономите друг другу часов сто психотерапии.
Дорогие скучные, занудные мужчины! С кастрюлями и розами, терпящие гадкие эсэмэски и приезжающие внезапно в два часа ночи, заносящие в календарь дни наших ПМСов, встающие к ребенку, когда мы спим, готовящие нам завтрак, скупые на ласковые слова, замирающие в наших руках – вот послушайте. Даже самая красивая раскрасавица иногда говорит себе: он меня никогда не полюбит. Она говорит это убежденно, грустно, сжимаясь в комочек, когда представляет себе ваш суровый взгляд, обращенный на нее, и в этот момент она самое одинокое на свете существо.
А еще мне кажется, что некоторые из нас, тех, кто в парах и союзах, похожи иногда на двух слепцов, которые трогают одного и того же слона с разных сторон. «У него только хвост, а головы нет», – заливается слезами одна. «У него только уши, но нет ног», – грустно вторит второй.
Слон вздыхает, переминается с ноги на ногу, печально качает хоботом и мечтает, что двое внезапно прозреют и воскликнут: «А слон-то, слон!.. Целый! Настоящий!»Селедка
Значит, так. Берете картошечку. Варите, средненькую и мелкую. В воду чайную ложечку сливочного масла. Чуть соли.
У вас это – соль? Это – не соль. Это тьфу. Соль должна быть каменной. Крупной. Сизоватой.
Итак, картошка сварилась и на разломах стала крахмалистой, сладкой, беловатой. Рассыпчатой. Вы воду слейте и положите в кастрюльку большой кусок сливочного масла. Пусть он там дымится, плавится и растекается.
А селедка должна быть уже в это время очищена. Да не эта, в коробочках и целлофанчиках. А настоящая такая, с головой и глазами. И хвостом. Эта ваша расчлененка ломтиками вообще не селедка, раз без хвоста.
Итак, вы ее берете. Жирную. Норвежскую слабосоленую. Или атлантическую. Сизую, тяжелую и лоснящуюся. Берете за хвост, кладете на деревянную досочку, взрезаете ножиком брюхо. Вычищаете кишки. Отрезаете голову. А потом поперек нарезаете ее вместе со шкуркой и костями. Можно чуть промыть, чтобы она была чистой от кишок и крови, если не удалось одним движением ножа ее вычистить.
И кладете в длинную селедочницу.
А в это время лук должен быть уже нарезан белыми большими кольцами и слегка, чуть-чуть, сбрызнут где-нибудь в чашечке несколькими каплями обыкновенного столового уксуса.
И сверху селедки выкладываете этот лук кольцами, и чуть-чуть подсолнечного масла еще сверху. И чуть-чуть, одну каплю, снова уксуса и на селедку тоже. Но это по настроению, она и так хороша. Чуть-чуть. Садитесь, придвигаете к себе горячую картошку в красивой тарелочке, еще кладете на нее сверху небольшой кусочек сливочного масла… посыпаете укропчиком… или так…
Отламываете вилкой кусочек картошки… А кусочек селедки, вот этой самой, со шкуркой, тоже как-нибудь берете… И лук. Тоже. И черный бородинский хлеб. Я еще могу запить все это очень крепким горячим сладким чаем, но это уже на любителя. Рыбу я ем вместе со шкурками… от нее, если я себя не сдержу, вообще даже косточек не остается…
Еще можно скумбрию холодного копчения…Белая лошадь
Я обещала рассказать, как получать удовольствие от повседневности. Я, ребята, знаю только один способ. Правда, я о нем как-то подзабыла на фоне всякого.
Надо помнить, что всякие прекрасные вещи типа любви и счастья – это не результат, а состояние. Ты либо это чувствуешь, либо нет. Не нужно объекта… Если это есть внутри, понимаете – нет одиночества.
Ты вовлекаешься в любой процесс полностью и без остатка. В любой.Я сейчас вот всю ночь не спала. Я, видите, решила, что люблю просыпаться от звонков и сообщений. Тихо так решила, про себя. В результате мне две ночи подряд звонят люди – самые разные – с полуночи до двух. А я как раз эти две ночи так сладко засыпала часов в одиннадцать. Я терпеливо беру трубку, потом встаю, потом иду пить чай – мне так жалко ночи и так много интересного, что ложиться спать уже жалко.
Ну так вот, я сидела сегодня и слушала свои прекрасные арии и музыки и на каждую музыку придумала свою любовь, но так как у меня косноязычие на эту тему, то я пока не опишу.
А потом я посмотрела «Париж, я люблю тебя». И вспомнила, как я сидела в Люксембургском саду, вечером, одна и ела мокрую тугую моцареллу, запивая минералкой. И как пила кофе возле Сорбонны. И как однажды рано утром мы шли и на чистенькой узкой улице в центре Парижа около старинного фонарного столба увидели ботинки – рыжие, блестящие, на вид почти новые, с развязанными шнурками, мы задрали голову и посмотрели вверх, на столб, но хозяин ботинок то ли ушел, то ли улетел – на столбе его не было.
Без любви внутри не сделаешь ни хороший фильм, ни хороший текст и даже не пожаришь какие-нибудь блинчики. Я не помню, как и когда я это почувствовала, когда получаешь удовольствие каждой клеточкой и в каждое мгновение. Как это вообще важно. Вот, чувствуешь себя живой. Удовольствие, даже когда втираешь крем в кожу. Не обязательно для этого любить кого-нибудь или быть влюбленной. Я на фоне полнейшего одиночества тоже это чувствовала. Иногда это похоже на сумасшествие, потому что я и так чувствую всегда все очень остро.
Однажды у меня была жуткая бессонница плюс депрессия, и утром, когда у нас светало, мне позвонила подруга. Мы с ней разговариваем, и вдруг я вижу, что день начался очень солнечный, я смотрю в окно на кухне и пью чай, и вдруг я вижу, как по совершенно чистому небу валит огромный клуб дыма – я думала, что пожар, а потом увидела, что это на бешеной скорости несутся облака. Я такого никогда не видела. Как при ускоренных съемках. Было, наверное, часов восемь утра… Это был сумасшедший ветер. И видеть это было удивительно. А ведь люди редко смотрят на небо. Это повседневность та самая и есть, это не в фильме, а из окна на кухне.
Там вообще удивительные вещи творятся, в окне… Однажды в мае, когда у нас во дворе цвела черемуха, что уже само по себе счастье, а балкон был открыт, я услышала цоканье копыт. Я очень люблю лошадей. Конечно, я сразу вскочила и вышла на балкон, а там рано утром, прямо под балконом во дворе стоит белая лошадь, в гриве у нее цветы и ленты, а верхом сидит девочка и наклоняет какую-то веточку с дерева. Они ехали, наверное, в парк катать детей и как-то забрели к нам. И это тоже было очень красиво. И вся моя несчастность прошла. И никакого тебе режиссера, который бы дул ветродуем на облака или ставил лошадь выгодным ракурсом, а само по себе.
Ну и понимаете. Просто если взять плитку шоколада и не есть ее сразу, а обязательно сначала нюхать и разглядывать. Или сидеть рядом с кем-то, кто хорошо водит машину, – меня это воспоминание спасает теперь, когда я приземляюсь в самолетах и меня тошнит от страха, тогда я закрываю глаза и вспоминаю это ощущение безопасности, и как все плавно и уверенно.
Все это тихое счастье состоит из деталей – запахов, касаний, звуков, ощущений, цвета.
Мы часто живем в ожидании чего-то большого. Такая цель, которая все затмевает. А к цели есть дорога, вдоль которой растет все это счастье. Или дорога может быть не к цели, а просто это у вас прогулка. У меня это уже давно прогулка, поэтому можно наблюдать. И когда чего-то ждешь, значит, этого чего-то у тебя нет, так ведь? Мой удивительный опыт подсказывает, что стоит отвлечься понюхать цветок или рассмотреть камушек вдоль пути, и тогда появляется ощущение, что на самом деле все есть. Я сама иногда про это все забываю и снова становлюсь почти несчастной, пока какая-нибудь условная белая лошадь с цветами в гриве, пришедшая под балкон, не вытряхнет меня из этого невозможного состояния – ожидания счастья, в то время когда оно все тут под боком.
Лавочки
Месяца два назад мне приснился сон. Будто я гуляю зимой в центре Москвы, позднее утро выходного дня, где-то за Тверской, где и наяву-то можно сгинуть в хитрых сплетениях переулков и проулочков; на улице почти никого нет, и я брожу одна среди пушистых сугробов, как в детстве.
Тихо было в этом сне, никаких тебе машин, свистков, людей, только протоптанные в снегу тропинки, маленькие церкви и в старых стенах переулка высокие тяжелые двери. Я брожу не торопясь, но в то же время что-то ищу, и вот наконец тяну на себя деревянную дверь и спускаюсь внутрь на десяток ступеней.
Слева от меня тянется прилавок темного дерева, глухо светятся небольшие витрины, и я знаю, что здесь продают шоколад во всех его видах. Конфеты, кругленькие и большие, кирпичи чистого шоколада, шоколадная крошка и шоколадная пыль вразвес, кульками. Пахнет кофе почему-то и шоколадом тоже. Справа – дверь и там комната.
В комнате сидят владелицы этой лавочки – четыре высокие старые ведьмы. В комнате диванчик и полки, уставленные старыми книгами. Одна из этих высоких старух, очень красивая и рыжеволосая, но старая, старая, даже древняя, выходит ко мне. Я вижу, что она и в самом деле красива – идеально выпрямленная спина, высокий пучок рыжих волос, тонкие губы накрашены красным. Она и сама в чем-то винно-красном, какая-то длинная одежда, темные туфли без каблуков, все детали так отчетливо, и опять запах – на этот раз пыли и старых книг.
Я испытываю предвкушение от того, что она явно собирается мне рассказать что-то страшно интересное про эту лавку и про шоколад, и, может быть, даже про себя и своих подруг, она кивает мне без улыбки, и тут я просыпаюсь и несколько мгновений еще чувствую запах шоколада…
И потом наяву за эти два месяца мне на глаза стали попадаться по всей Москве какие-то вот такие старые лавочки: то ресторанчик, куда можно приехать в два часа ночи то ли поужинать, то ли позавтракать, темный, маленький, с мягким светом; то лавочка специй с крошечным прилавком; то мелькнувшая на мгновение в окрестностях Бронной и тут же сгинувшая из виду обувная лавочка с прекрасной странноватой обувью, где я покупаю себе немыслимо мягкие балетки, а потом пытаюсь вернуться и никак не найду; ночная кондитерская, где на столах светятся домашние абажуры…
Сегодня в собственном новом доме, который я пока не успела обойти весь, а только с одной стороны, я увидела еще одну лавочку, где продаются всякие странные вещи. Там есть красивые, есть некрасивые, а есть и обычные. Лавочка, как водится, тоже темная, на входе колокольчик, подвал, страшные какие-то тряпичные куклы без глаз, и вот одна вещица меня заворожила как ребенка. Стеклянная небольшая коробка, в коробке растут зеленые деревья, две елки, кустарник, тропинка, ручеек, мостик деревянный желтенький через него… Я все пыталась разглядеть, куда ведет мостик и тропинка, но они кончались в какой-то чащобе.
Я подумала – когда ты совсем старый, ну вот совсем, и сидишь в своем кресле, и почти оглох и ослеп, и бог его знает, как текут мысли у очень старых людей… Ну то есть, если тебе уже не добраться ни до каких настоящих мостиков и деревьев… Можно смотреть в эту коробочку и представлять себя на тропинке, а потом на мостике, и идти в эти чащобы, и там придумать себе что-то интересное… Или если, наоборот, ты очень маленький и веришь в Бабу-Ягу, то эта коробочка может здорово заворожить.
Когда я была маленькой, то больше всего любила в своих книжках разглядывать картинки густого леса, а когда мы ехали куда-то поздно вечером, я таращилась в окно на любом участке дороги, где есть деревья, – вдруг это лес и мелькнет огонек, и я увижу избушку чью-нибудь, самой Бабы-Яги, и если мелькал, я представляла себе эту избушку, и мне удавалось чуть-чуть побояться всласть.
Адресов и явок лавочек не дам, уж простите. Пусть это будет просто как будто про сон.22 факта обо мне
1. Я никогда не пишу в Интернете о своей личной жизни. Хотя, наверное, по текстам могут быть видны периоды очарованности. Без прямого указания на причину.
2. Я уже давно не работаю много и тяжело. Я работаю много и с удовольствием. Делаю то, что люблю. И получаю за это все больше денег и все больше интересной жизни.
Рецепт прост – знала, чего хочу, и никогда не боялась уходить оттуда, где было плохо и что-то не подходило. А лучше, конечно, сразу туда не входить и не начинать. И не бояться простоя и безденежья.
3. Мне кажется – я не знаю точно, – что в отношениях я сдержанный сухарь. Просто боюсь, что рванет как атомная бомба. На самом деле слишком много страсти. Поэтому все медленно. Приручаюсь с трудом. Не умею, чтобы просто. Боюсь и отпрыгиваю назад. Все равно ранюсь и реву. Значит, жива.
Научилась снова доверять мужчинам.
4. Часто мои мечты сбывают побуквенно. Особенно если не фанатеть, а просто тихо захотеть, ах, как бы было хорошо.
5. Иногда, чтобы что-то серьезное в отношениях понять, надо отойти в сторону. По-честному отойти, выйти из ситуации. И взглянуть на нее поверх всех своих страхов и надежд. Ведь чтобы это сделать, надо совсем отказаться контролировать. И дать истории развиться или умереть без посягательств на свободу сюжета.
6. Я пишу про мужчин и женщин, потому что практически ничего в этом не понимаю и меня это очень интересует. Просто мне легче разобраться, когда я пишу. Во мне живет много женщин – и глупая, слабовольная Хорошая Девочка, и коварная, корыстная Фея, и жертвенная, нежная Русалочка. И Ведьма, способная в ярости наслать громы и молнии на голову мужчины. Вы, наверное, не поверите, но я только-только начала понимать, что такое быть женщиной. В двадцать не понимала, в тридцать не понимала… Мне каждый год – и в тридцать шесть, и сейчас, в тридцать девять, – кажется, что это мой лучший возраст.
7. Я считаю, что мужчина главнее и умнее, чем женщина. Во всяком случае, у меня не было мужчин слабее, чем я. В этом мне тоже очень повезло. Я могла ненавидеть своих мужчин, могла не хотеть больше их видеть, но я всегда их при этом уважала.
8. Я не люблю, когда не нравлюсь себе в зеркале. Мне очень важно быть красивой. Быть в форме. Быть ухоженной. Странно и неопрятно выглядящие женщины, даже если они очень умны, вызывают во мне жалость. Я не могу к ним серьезно относиться, хоть убейте. Вид хомо сапиенса «женщины» все-таки очень красивая природная задумка, и не стоит ее портить собственной ленью.
9. Я люблю всякие дорогие гламурные места, рестораны, спа-салоны и т. д. Оттого, что я себя там совершенно чувствую в своей тарелке и наслаждаюсь, и ценю, и знаю толк. Мне странно думать, что деньги на них я сама зарабатываю. Иногда верчу головой в поисках содержателя, но не нахожу.
10. Русский язык я обожаю и считаю своей собственностью. Личной. Как и всякая хозяйка, я знаю все его слабые места и закоулки. Поэтому не стесняюсь изобретать новые формы и приспосабливать морфологию под свои нужды. Имею право. Если до сих пор нет деепричастий от «спать, петь, писать», то я их словообразую. Мне надо. Да, там не будет кое-каких нужных буковок на швах, ну и ладно.
Сегодня думала, почему нет этих деепричастий. Может, потому, если считалось, что когда человек пишет, спит или поет, то он больше ничего не может делать? одновременно? но я могу, и мне нужны деепричастия.
11. Иногда я бываю очень нежной и ласковой.
12. Я очень вспыльчивая, но отходчивая. Я стараюсь быть сдержанной и кое-где у меня получается – в работе, например. В отношениях – ужас-ужас. Научилась не говорить сгоряча, потом научилась молчать, теперь надо научиться говорить спокойно. Научилась не делать опрометчивых шагов, потом научилась не делать ничего, теперь учусь делать так, как мне надо. Получается хреновато пока.
13. Мои предки по папе были молчаливыми вятскими крестьянами, и от них я унаследовала скепсис, неприятие соплей по каждому поводу и здравый смысл. А также нормальную физическую живучесть – могу работать физически как лошадь. Мама очень нервная и громкая. Поэтому мы с братом выросли с убавленным звуком и сдержанные. И не любим шума, пафоса и панибратских заигрываний. У нас в семье никто никогда не пил и не было прочих маргинальных проявлений. Алкоголиков и наркоманов на дух не переношу. И не испытываю к ним русского слезливого умиления.
14. Я не умею «поддерживать отношения». Мне кажется, если их надо «поддерживать», то их не надо поддерживать. Они либо сами с радостью развиваются, либо тихо умирают. И во втором случае я не умею тянуть партнера за уши в даль светлую.
15. Мой отец умер от порока сердца, когда ему было двадцать девять, а мне девять. Он был красивым, великодушным и благородным мужчиной. Я его хорошо помню. Я была папиной дочкой. Мой брат сейчас такой же. Мы всю жизнь слышим от мамы только хорошие слова про папу.
16. Я не чувствую себя «одинокой женщиной» и никогда не чувствовала. Хотя по факту это сейчас пока так. Может быть, потому, что до сих пор за моей спиной есть бывший муж, есть брат. Правда, все-таки за постразводные годы я обрела одно плохое качество: мне очень трудно попросить мужчину о помощи. Труднее, чем все остальное.
17. Часто, я заметила, женщины страдают из-за ситуации: у мужчины есть интерес. Но вялый. Но есть. Но вялый. Но есть, но вялый. Вот что делать? Я для себя выбрала ориентироваться на «вялый». Мне нужен мужчина с вялым интересом? Да ни боже ж мой. Куда лучше мужчина с крепким, активным интересом, когда не надо гадать – есть у вас отношения… нет у вас отношений… Это науке неизвестно. Так что выбирайте сами.
18. Если есть власть, это всегда ответственность. В первую очередь. За все. Когда я это поняла, у меня пошла вверх карьера.
19. Я ревнивая. В общем, я долго себе морочила голову по этому поводу, пока не заметила, что не могу сосуществовать в одной плоскости с другой женщиной. Бороться там за мужчину, соревноваться… Я могу пострадать, поплакать, уйти и не вернуться. Просто потому, что все-таки я заточена на удовольствие и радость. И вообще считаю, что понятие женской гордости никто не отменял.
20. В отношениях бывают настолько «не мои» истории, что я чувствую себя странно. Будто мне дали роль перед самым выходом на сцену, и люди кругом не знакомые, и роль с чужими словами и ощущениями. Для академического интереса я могу ее какое-то время играть, но не мое есть не мое. Поняла, что если так, то ждать, когда все изменится, не надо. Надо искать свое. Куда входишь, как патрон в обойму – легко, непринужденно и со смыслом.
21. Недавно с другом говорили, что надо бы упразднить понятие возраста. Цифры пугают, понимаете? А в остальном ведь ничего не меняется, кроме все большего умения остро наслаждаться каждым днем.
22. Я боюсь в старости только одного – собственной ушедшей красоты. И возможного ухода красоты жизни. Но недавно я видела очень красивую старую женщину. Очень красивую и очень старую. Я ей сказала о ее красоте. Она засмеялась. Наверное, можно как-то сделать так, что если даже ты будешь в морщинах, то твоя жизнь вокруг все равно будет красивой. Это же важно, правда?